Оглавление

2. 1
3. 2
4. 3
5. 4
6. 5
7. 6
8. 7
9. 8
10. 9
11. 10
12. 11
13. 12

— Доколе мучиться нам, батюшка?

— А до смерти, матушка!

Житие протопопа Аввакума

В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки… Эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается. В чем состояло наше смутное время и от чего к чему был переход, до сих пор не знаю — да и никто не знает, разве вот некоторые посторонние гости. Между тем, дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать.

Ф. М. Достоевский. Бесы

1

В этот жаркий августовский день на Советской площади небольшая толпа собралась перед наспех сколоченным, накрытым тканью помостом. Люди ожидали выступления мэра Державинска и торжественного разрезания ленточки по поводу открытия нового торгово-развлекательного центра «Россия». Поводов для выступления мэра было два. Во-первых, грандиозное событие, о котором красноречиво напоминали растяжки и плакаты по всему городу: «ВЫБОРЫ 2021 — голосуй или проиграешь!». Во-вторых, здание возвела строительная компания, генеральным директором которого числилась жена мэра. Возвела на месте сгоревшего пару лет назад торгового центра «Мираж», что вызвало активные протесты горожан. «Активные» по меркам Державинска — то есть несколько раз в год у стройки собирался десяток-другой людей с нарисованными от руки транспарантами. Иногда такие стихийные бунты разгоняли, но в основном игнорировали. Мэр ограничился заявлением, что «он всегда боролся за право народа высказывать своё мнение». Что, впрочем, совсем не означало, что он собирается к этому мнению прислушиваться.

Выйдя на стоянку городской Администрации в сопровождении помощника, охранника и водителя, он сладко потянулся и сощурился на безоблачное небо, как кот, только что вынувший морду из банки сметаны. Широкое, сытое лицо Павла Николаевича Сорокина выражало радостное благодушие, на пухлых губах играла улыбка.

— Эх, хорошо… Опять жарища на целый день. Зря мы с тобой так тепло оделись, Михалыч, — обратился он к помощнику Корнееву, любуясь тем, как солнечные блики играют на его лысине.

— Ничего не зря, — возразил Алексей Михайлович, сверкнув на небо линзами круглых очочков. — У нас редко бывает, чтобы ясная погода держалась весь день.

Сорокин проследил за его взглядом и увидел на горизонте грозно надвигавшиеся кучевые облака.

— Ладно, — вздохнул он, пригладив ладонью свою и без того гладкую короткую причёску. — По коням, мужики. Надеюсь, успеем до дождя закруглиться.

Они сели в чёрный «Майбах» с тонированными стёклами и синей мигалкой на крыше. Валера, охранник, сел рядом с шофёром. Корнеев и Сорокин устроились на заднем сиденье. Водитель завёлся. Иномарка мягко покатила к Ленинградской и встроилась в поток машин. Почти сразу пришлось встать на красный свет светофора.

— А быстрее можно? — спросил Корнеев. — Там люди уже ждут. Может, мигалку врубим?

— Ну ты скажешь тоже, «люди»… — брезгливо поморщился Сорокин. — Ничего, подождут, не переломятся.

— Веди себя прилично, — пихнул его в бок Корнеев. — Или забыл, что у тебя через три недели выборы?

— Да чё там помнить? — зевнул Сорокин. — Всё пройдёт как по маслу. Повстречаюсь с избирателями, дам пару интервью на телевидении. Скажу, что мы все — большая дружная семья и должны сплотиться ради общего блага, что бы сие ни значило. Народишко растает, как шестиклассница, которой нашептали на ушко красивых банальностей. И она знает, с какой целью, но всё равно слушает и млеет. Да и что у меня за соперники? Так, какие-то клоуны. Им бы в цирке выступать.

— По предварительным опросам, основных конкурентов трое, — Корнеев начал загибать пальцы. — Во-первых, либерал Минскер. Ну, этот безнадёжен.

Мэр кивнул с жалостливым выражением лица. Либералы, как он не раз убеждался, делились на два типа: те, с кем можно при желании договориться, и те, с кем нельзя. Первые были прожжёными циниками, смотрели на народ свысока и не упускали случая нажиться за государственный счёт. И считали, что оно, это самое государство, ничего другого и не заслуживает. И ради этого готовы были прикинуться самыми преданными его слугами, чуть ли не опричниками, готовыми по первому свистку оседлать коней и проскакать по стране, рубя головы направо и налево. Вторые были неизлечимо больны идеализмом, их речи — полны причитаний, слезливого сюсюканья и сочились состраданием. Вот прямо они спать не могут, того и гляди у них случится инфаркт от переживаний за судьбу страны и народа. Естественно, ответом им было самое ледяное презрение. Они не понимали, что отношения народа и власти напоминают токсичную созависимость нарцисса и его жертвы. Последняя готова стерпеть и оправдать что угодно, лишь бы её погладили по головке, похвалили и сказали, какая она замечательная и какая красивая сказка ждёт их будущем. Её господин внушает ей впечатление своего всемогущества, и она скидывает на него ответственность за свою жизнь, не подозревая, что настоящая сила и власть у неё.

— Во-вторых, — продолжал Корнеев. — Коммунист Шаталов.

— Ах, этот… — губы Павла Николаевича раздвинулись в довольной улыбке, а глаза заблестели, как у гопника при виде щуплого очкарика. Шаталов с пеной у рта поносил «воровскую власть», социальную несправедливость, обнищание населения, падение рождаемости. Его всегда можно было заклеймить как бездельника, который только критикует и ничего не делает