Иногда, — произносит она, отмеривая щепотку листьев, чтобы положить в чайник, — прилагаешь столько усилий, чтобы починить какую-нибудь вещь, а проще было бы ее сломать и все.
В тот день я начала писать, отделавшись от мучившего меня вопроса, ответ на который я все же нашла, но несколько месяцев спустя, когда перестала его искать: написать продолжение после окончания, после смерти — это то, что мы делаем каждый день своей жизни. Это и называется продолжать жить.
Работа не шла. Я заставляла себя писать каждый день, колебалась между четырьмя-пятью романами разной степени незавершенности, некоторые были начаты за несколько лет до этого, другие только что. Но все они мне наскучили. Я впрягалась в них с ощущением, будто выполняю скучный и неизбежный урок, и каждый раз вставала из-за стола разочарованная. Все было не то и не так. Мне не хотелось жить ни в одном из этих миров. Я не верила ни в какой.
Мы были на краю пляжа — почти на краю мира. Поднимая глаза на маленькие серые домишки, что вырисовывались вдали, словно цепочка вырезанных из бумаги силуэтов, я в одно мгновение поняла, что мир, в котором я по-прежнему живу в своем воображении, куда возвращаюсь всякий раз, когда не заставляю себя интересоваться чем-то другим, — мир, в который всегда легко нахожу дорогу, как инстинктивно находят дорогу к родному дому, — это Амхерст Эмили Дикинсон.
Перевернув последнюю страницу, Милисента усаживается за стол при свете свечи. За окном мертвые и живые звезды горят тем же огнем. Из ящика стола она берет новую чистую тетрадь. Левой рукой выводит: «Стихи» и потом долго сидит, глядя на то, чего еще нет на этих белых страницах, на эту маленькую бесконечность, которую распахнула для нее мадемуазель Эмили.
Когда 12 ноября 1890 года в издательстве Робертса Бразерса появился сборник, он не был сделан из жасмина, снега или бабочек, как мечтала Сьюзен. На первый взгляд, это книга, похожая на все другие, с бумажными страницами, с обтянутой светлой тканью обложкой, на которой несколько голубых цветков склонили головки под невидимым ливнем. Более темный цвет нижней стороны переплета перетекает на обложку, как морские волны. На форзаце вкралась ошибка: edited by two of her friends [30]. Но все остальное правда.
Взяв книгу в руки впервые, Лавиния, Сьюзен, Мейбел и даже Милисента ждут, что вот-вот почувствуют биение сердца Эмили, как чувствуют, что в руке трепещет какое-то пернатое существо.
Напрасно: напечатанные стихи не возвращают Эмили к жизни. Но благодаря этой книге, родившейся после ее смерти, распахивается вечность размером с ладонь, сто пятьдесят восемь страниц, фонарь, освещающий сумерки.
Она не знает, как существовать в этом неожиданно дарованном ей третьем времени. Она поднимает глаза к небу, которое в этот момент кажется ей единственно возможным исходом. Звезды на нем бесконечно далеки и бесконечно малы — крупинки сахара.
