автордың кітабынан сөз тіркестері  Мрачная трапеза: антропофагия в Средневековье

Анджелика Монтанари

и смерть ждет не только виновных князей, но и их подданных

Средневековье пронизано страхом перед человеческими останками: основа запретов по отношению к потреблению хищных животных – за исключением свиней, занимающих особое место – заключается именно в опасении косвенной антропофагии[44].

Созомено и после, около 500 года, Зосима

вторжения вандалов, аланов и свевов

Подобное изображение жестокости в образах матерей восходит к негативному архетипу, который совсем не сложно угадать: пищевые отклонения отражаются в отступлении от общепринятых канонов, присущих материнскому облику, чьим наивысшим прототипом является Мадонна с младенцем. Нежность превращается в ярость, а зверство становится главным выразительным элементом.

Согласно средневековой физиогномике, внешние черты (лат. foris) человека должны отражать его внутренний мир и потаенные качества его души (лат. intus). Следуя этому предписанию, на многих изображениях внешний облик женщин детоубийц отражает охватившую их животную ярость

Боккаччо перечисляет ошибки, совершенные иудеями, и последствия, уготованные им отвергнутым божеством: те, кто обманом схватил «Человека Бога», «суеверные, завистливые, лицемерные и мятежные», кто «заключил в цепи единственного поборника свободы», оказались в свою очередь под римским гнетом; те, кто высмеял своего правителя, были обмануты и побеждены чужеземными тиранами.

Впоследствии история о матери антропофаге Иосифа Флавия, трактованная сквозь фильтр ветхозаветной традиции как последствие божьего гнева, приобретет первостепенную важность в средневековой литературе. Осада Иерусалима и всем известный каннибальский эпизод станут исключительным примером божьей кары, направленной против грешников, нарушителей, предателей и неверных. Он будет цитироваться в бесконечном количестве произведений

предположение, что античная речь могла быть одним из источников для De excidio Urbis Hierosolymitanae: в Cadaveribus pasti, действительно, была сцена как семейного людоедства, так и отцовского («отец проголодался по детям») и материнского («одна мать, под гнетом девятого месяца, рожает только для себя», и женщина в самом деле тут же поедает свое дитя)[85].

Чтобы питаться человеческой плотью, необходима жестокость, но особенно смелость (направленная, понятным образом, на самые большие злодеяния).