– У нас есть басня, – загробным голосом оповестила Ольга. – Про мальчика, который шутил о волках. Знаешь, что с ним случилось? – Он вырос и стал известным комиком. Я тоже сижу в интернете. Она поперхнулась. Он фыркнул. На том и разошлись.
Я взял Ариадну за руку. Просто так. Без благопристойного предлога, что нашелся бы еще позавчера. Господи, подумал я. Какие худые незнакомые руки. Приставив ноготь к ее большому пальцу, я надавил – сначала едва, потом сильнее; прочертил ногтем вниз и почти сразу ощутил шершавую ниточку жара на собственной коже. – Что ты делаешь? – спросила Ариадна, глядя на место, которое я только что поцарапал. И я, не отпуская, признался: – Ищу, где болит.
знаю, какой ценой она обошлась моему виду. И теперь, когда я в курсе, что́ вы делали с пассионариями, революционерами, естественниками, которые могли изменить мир, как вы обрекали самых громких и неудобных на изоляцию, в которой даже не сдохнуть, я не верю ни единому слову
оказаться в правильном месте в правильное время да вытерпеть пару саморезов. Но сколько бы их ни было, всегда случался плюс один. И что бы я ни говорил Кристе, игнорируя то, как эти чертовы винты пускали мне ржу по венам, ей всегда было мало. С таким же успехом домашний цветок мог убеждать замерзшее
амым скверным в мальчике было то, что он не плакал. Даже когда мужчина в черной рясе пояснил, что он перестанет существовать – не только сейчас, но и вчера; не просто здесь, но исчезнет из всех воспоминаний мира, – мальчик отнял взгляд от пола и кивнул: – Значит, никто не расстроится.
Теперь понятно, кто научил ее относиться к себе как к особенной. Только мы не в средневековье живем. Если она так сильно хочет… Хорошо, петь, в чем дело? Пой, заливай в интернет, снова пой, снова грузи. Она наверняка наныла альбома на три. Но знаешь, где они? Лежат камнями на алтаре бесконечных страданий, в груде упущенных возможностей, ради которых нужно башкой работать, а не полы в цветочных натирать. Но ведь, если не упускать возможности, не останется поводов страдать.
