деалом. Но, несмотря на то что она была идеалом, это имело прямые и непосредственные следствия на лабораторном столе, литографическом камне, в обрезной колодке или в микроскопе — разными путями постоянно и настойчиво подчеркивалась необходимость перехода от интерпретативного в сторону процедурного.
Ни один из создателей атласов не мог уклониться от ответственности представления изображений, которые учили бы читателя распознавать рабочие объекты науки. Подобное уклонение означало бы предательство миссии атласа. Неупорядоченное собрание индивидуальных образцов, изображенных во всем их непростом своеобразии, было бы бесполезным. Оказавшись между Харибдой интерпретации и Сциллой бесполезности, создатели атласов, которые стремились к механической объективности, выработали весьма рискованный компромисс. Отныне они больше не будут представлять типичные феномены и даже индивидуальные феномены, характерные для типа. Вместо этого они будут изображать распределение индивидуальных феноменов, которое охватывает широкий диапазон нормы, предоставляя читателю интуитивно довести до конца то, что изготовители атласов не решаются сделать явным образом. Как мы увидим в главе 6, исследователи старательно стремились приобрести способность отличать с первого взгляда нормальное от патологического, типичное от аномального, новое от известного.
Механическая объективность приглушила идеализирующие амбиции атласов; кроме того, она сковала научную самость честолюбивого изготовителя атласа. Создатель атласа XVIII века был по меньшей мере индивидом, чьи обширные опыт и проницательность наделяли его правом отбирать и представлять для публикации интерпретированные феномены, служащие руководством для других анатомов, ботаников, астрономов, энтомологов и прочих натуралистов. Лишь немногие создатели атласов, возвышающиеся над остальными, были способны усмотреть универсальную истину в небезупречных частных случаях, даже тогда, когда научное знание было невелико. Но даже менее одаренные составители атласов подчеркнуто присутствовали в своей работе, выбирая и готовя образцы, поочередно то поощряя, то притесняя своих художников, ведя переговоры с издателем с целью заполучить лучших граверов — и все это ради того, чтобы атлас стал свидетельством их знания и художественного мастерства. В конце концов, знание и мастерство определяли их право на авторитет и авторство; в противном случае любой желторотый юнец и неискушенный художник могли бы публиковать свои научные атласы. Неспособность отличить существенную деталь от случайной, неумение исправить дефектный или нетипичный образец и объяснить значение изображения — для создателей атласов XVIII века все это было знаком некомпе
ская объективность оставалась постоянно отступающим, никогда не достижимым полностью идеалом. Но, несмотря на то что она была идеалом, это имело прямые и непосредственные следствия на лабораторном столе, литографическом камне, в обрезной колодке или в микроскопе — разными путями постоянно и настойчиво подчеркивалась необходимость перехода от интерпретативного в сторону процедурного.
Ни один из создателей атласов не мог уклониться от ответственности представления изображений, которые учили бы читателя распознавать рабочие объекты науки. Подобное уклонение означало бы предательство миссии атласа. Неупорядоченное собрание индивидуальных образцов, изображенных во всем их непростом своеобразии, было бы бесполезным. Оказавшись между Харибдой интерпретации и Сциллой бесполезности, создатели атласов, которые стремились к механической объективности, выработали весьма рискованный компромисс. Отныне они больше не будут представлять типичные феномены и даже индивидуальные феномены, характерные для типа. Вместо этого они будут изображать распределение индивидуальных феноменов, которое охватывает широкий диапазон нормы, предоставляя читателю интуитивно довести до конца то, что изготовители атласов не решаются сделать явным образом. Как мы увидим в главе 6, исследователи старательно стремились приобрести способность отличать с первого взгляда нормальное от патологического, типичное от аномального, новое от известного.
Механическая объективность приглушила идеализирующие амбиции атласов; кроме того, она сковала научную самость честолюбивого изготовителя атласа. Создатель атласа XVIII века был по меньшей мере индивидом, чьи обширные опыт и проницательность наделяли его правом отбирать и представлять для публикации интерпретированные феномены, служащие руководством для других анатомов, ботаников, астрономов, энтомологов и прочих натуралистов. Лишь немногие создатели атласов, возвышающиеся над остальными, были способны усмотреть универсальную истину в небезупречных частных случаях, даже тогда, когда научное знание было невелико. Но даже менее одаренные составители атласов подчеркнуто присутствовали в своей работе, выбирая и готовя образцы, поочередно то поощряя, то притесняя своих художников, ведя переговоры с издателем с целью заполучить лучших граверов — и все это ради того, чтобы атлас стал свидетельством их знания и художественного мастерства. В конце концов, знание и мастерство определяли их право на авторитет и авторство; в противном случае любой желторотый юнец и неискушенный художник могли бы публиковать свои научные атласы. Неспособность отличить существенную деталь от случайной, неумение исправить дефектный или нетипичный образец и объяснить значение изображения — для создателей атласов XVIII века все это было знаком некомпе
Эпистемические добродетели — это добродетели в буквальном смысле слова. Это нормы, которые усваиваются и усиливаются путем апелляции к этическим ценностям, равно как и к их прагматической действенности для овладения знанием.
Другими словами, широкое понятие центрированной на воле самости в течение XIX века приобрело вид своеобразной оси, на одном полюсе которой размещалась укорененная в воле к безволию научная самость, а на другом — циркулирующая вокруг воли к своеволию художественная самость.
Какова природа объективности? Прежде всего, объективность — это подавление некоторых аспектов самости, нечто противостоящее субъективности. Объективность и субъективность определяют друг друга, подобно левому и правому, верху и низу. Одно не может быть понято (и даже схвачено) без другого.
и микроскопа. И тот и другой являются инструментами приближения отдаленного и недоступного. Но отношения между причиной и следствием не исчерпывают объяснения.
Вот почему столь уместны метафоры телескопа
Проблема здесь скорее в отсутствии соответствия между значимостями эксплананса и экспланандума, чем в разделяющей их дистанции: в своей богатой специфике локальные причины могут затемнять, а не прояснять тот широкомасштабный эффект, который нас здесь интересует.
прослеживаем возникновение эпистемических добродетелей при помощи образов, взятых из научных атласов, которые, будучи отнюдь не единственным выражением истины-по-природе, объективности или тренированного суждения, являются, тем не менее, наиболее показательными.
Каждое из этих изображений — продукт определенного кода эпистемической добродетели. Мы будем называть подобные коды (смысл которых еще только предстоит прояснить) «истина-по-природе», «механическая объективность» и «тренированное суждение»
