Оглавление

Радуга по-итальянски

Мелко нарежьте облака, перемешайте ветры, обжарьте молнии до грома, добавьте щепотку звезд, полученную смесь растворите в сиянии солнца и залейте все это теплым дождем.

Рецепт от автора

She comes in colors everywhere;

She combs her hair

She’s like a rainbow

Coming, colors in the air

Oh, everywhere

She comes in colors.

The Rolling Stones — She’s A Rainbow

Боковым зрением я заметил яркий разноцветный шар, пролетевший над крышей автомобиля. В этот момент ворота закрывались, пропуская во двор института одного из профессоров. Кажется, моментально повернул голову, а все равно не успел разглядеть. Что же это было?

Завороженно глядя на ворота, я ощутил в голове странную пустоту. Пока тупо пялился на загадочное явление, совсем упустил нить разговора с коллегами. Очнувшись, повернулся к ним и прислушался. Верка говорила:

— А я бы стала ведьмой из «Благих знамений»! Ведьмой быть круто, особенно когда у тебя в руках книга с точными предсказаниями. Очень удобно: не нужно ничего решать, тебя заранее предупредили обо всех ошибках, да и с финансами никаких проблем… — И добавила, слегка опустив голову: — К тому же у нее была такая прекрасная дружная семья, не то что у меня…

Максим — высокий рыжеволосый парень, вечно растрепанный на вид, как будто после бурной ночи, — возмущенно замотал головой.

— Серьезно, из всех возможностей ты бы выбрала бытовуху и материальные блага? Как банально! Вот я хотел бы в мир Толкиена, например, стал бы там крутым воином! Рубил бы орков направо и налево, — на этих словах Макс вытащил из ножен воображаемый меч, провел рукой по лезвию и сделал выпад в мою сторону.

— Ага, и тебя прибили бы в первом же сражении! — фыркнула Верка.

Максим жалобно глянул на меня, ища поддержки. А я все никак не мог включиться в беседу, перед глазами маячил тот странный радужный шар. Или не шар?

Верка тоже смотрела на меня. Ее светлые зеленые глаза откровенно намекали, что мне стоит встать на ее сторону в дискуссии. Я собрался с мыслями и все-таки попробовал высказать свое мнение:

— Из всех фантастических миров я бы выбрал те, в которых есть нормальные санузлы. То есть аналоги средневековья, типа «Игры престолов», сразу отпадают. В мире Роулинг довольно опасно: там даже в школе обитают жуткие существа, которые могут сожрать тебя в любой момент. Какие-нибудь «Звездные войны» не лучше: вечная война, бандиты, рабство… Да, я бы, если честно, вообще дома остался!

Верка вздохнула:

— Какой-то ты скучный. Это же просто мысленный эксперимент, мог бы выбрать хоть что-то!

Макс воскликнул:

— Да оба вы скучные, два сапога пара! — и вскинул руки к небу, как будто говорил: «Ну, вы только посмотрите на этих идиотов! Вот как им еще объяснить?» А потом отвернулся, махнул рукой, смешно почесал ухо — резко, как собака лапой, — и пошел в сторону лаборатории.

Я задумался. Я скучный? Разве я скучный, если я провожу важные исследования, которые в перспективе спасут мир от экологической катастрофы!

Впрочем, кажется, Верка сказала это без негатива. Она с нежностью смотрела на меня, допивая свой утренний кофе с соленой карамелью. На губах оставалось немного пены, и девушка облизнулась. Я улыбался в ответ. Верка симпатичная, стройная блондинка. Иногда мне кажется, что мы могли бы… Или я слишком скучный для нее?

Задумавшись, я слишком сильно сдавил свой стаканчик с кофе, и коричневая жижа пролилась мне на пальцы. Хорошо, хоть халат не запачкал. Я выбросил уже бесполезный стаканчик в мусорное ведро. Мы отправились вслед за Максом.

Институт располагался в центре города, недалеко от набережной. Здание его было построено еще в дореволюционное время. Колонны на фасаде, башенки на крыше, широкие лестницы, ступени которых стерты более чем за сотню лет миллионами шагов разных людей. Я слышал от прошлого сторожа, что в военное время здесь производили патроны, и в перекрытиях здания навсегда остались заготовки оболочек для пуль. В теории их можно найти, если кое-где расковырять штукатурку.

В теплое время года мы выходили пить кофе из автомата на задний двор института. С этой стороны здание не ремонтировали много лет. Зато его фасад со стороны проезжей части сверкал новизной и чистым цветом бледно-оранжевых и желтых оттенков. Не удивительно, ведь недавно к нам приезжал сам президент. Иркутск, как обычно, приукрасили, но только с той стороны, которую видно из окон бронированной машины в кортеже.

Я шел по узкому коридору, отражаясь в новых блестящих пластиковых дверях лабораторий. Еще в этом году поставили внизу автомат с кофе, который стал местом притяжения всех работников института. На этом новизна в нашем институте фактически заканчивалась. Открывая дверь нашей лабы, я видел древние, давно не крашенные деревянные столы, потертый линолеум, покосившиеся от старости шкафы с расставленными в них разнокалиберными банками и склянками. Студенты в белых халатах сидели кучкой возле старого компа, ждали, пока загрузится страница в браузере. Еще несколько человек проводили опыт на столе возле стерильного бокса.

А мой опыт стоял на дальнем столе в чашке Петри. За пару дней бактерии разрослись, и стал виден узор. Я нарисовал новогоднюю елочку из зеленоватых и красноватых бактерий с помощью микробиологической петли. Колонии теперь видны, и хоть выросли они отрывисто и неравномерно, елочку можно было различить. Я улыбнулся. Верка заглянула мне через плечо и поинтересовалась:

— Это к опыту со сточными водами?

— Нет, это елочка. Смотри, — я протянул ей чашку.

Верка подняла одну бровь, вглядываясь в мое творение. Потом посмотрела на меня, удивленно приподняв и вторую бровь, спросила:

— А зачем?

— Ну, это красиво, — мне захотелось смущенно отвернуться.

Пожала плечами, отдала чашку. Заметила коротко:

— Миленько, — и пошла к своему рабочему месту.

Она явно не поняла, к чему это вообще. Жаль. Все-таки не в моем духе девушка, если не способна увидеть красоту в повседневности. «Ну, или все-таки в моем?» — Подумал я, глядя на фигуру Веры, идеальные изгибы которой не мог скрыть даже лабораторный халат. Я вздохнул и постарался отвлечься.

Поднял чашку, посмотрел сквозь нее на свет из окна. Агар пропускал солнце, светился золотом. Как же здорово просто ни с того ни с сего создать кусочек новогоднего настроения в знойный день посреди лета! Жаль, никто кроме меня этого не понимает.

И тут в окне, прямо перед моим взором, под чашкой промелькнул разноцветный шар. Второй раз! Видимо, он обогнул здание за то время, пока я шел со двора в лабораторию. Сунув чашку Петри в карман халата, я кинулся к окну, распахнул его, высунулся, глядя в ту сторону, куда улетел загадочный объект. Шар плыл вдоль тротуара, и его наполовину загораживала невысокая женщина. Воздушный шар? А почему лохматый?

Мной овладел самый настоящий научный интерес — захотелось рвануть следом и посмотреть, но пока я пройду все коридоры, дойду до парадного выхода из здания, я точно упущу его.

«Скучный я, значит, да? Вот сейчас увидишь, какой я скучный!» — злорадно подумал я и влез на подоконник.

Лаборатории в нашем институте расположились на первом этаже, окна находились довольно высоко от тротуара, но я точно мог спрыгнуть без последствий.

Верка вскрикнула:

— Куда? Зачем? Осторожно!

Студенты восторженно захихикали, а я свесил ноги с подоконника и прыгнул вниз. Приземлился почти удачно, как кошка, на четыре конечности — сначала ноги, потом руки, — спружинил на них и побежал за шаром.

Это оказались волосы! Волосы, выкрашенные во все цвета радуги. Лохматая голова принадлежала девушке, невысокой и стройной, в джинсах и синей футболке. Я шел за ней, не решаясь обогнать.

До меня дошло, почему мне казалось, что шар летит. Сначала девушку загораживал заезжающий автомобиль, а потом, за окном, я видел над подоконником только голову, потому что окна у нас находятся высоко. И походка у нее была такая легкая, даже почти летящая, так что радужная шевелюра практически не двигалась вверх-вниз при ходьбе.

Мы приблизились к светофору. Девушка направлялась в сквер Кирова. Теперь, пока горел красный, я смог подойти и встать рядом. Мельком взглянул на ее лицо. Симпатичная! Полные губы, курносый нос и большие глаза, частично закрытые челкой. Она смотрела в сторону сквера серьезно и сосредоточенно.

Когда загорелся зеленый, мы пошли рядом. Было совершенно непонятно, что мне делать дальше. Разворачиваться и бежать обратно сейчас было бы странно. Заговорить с ней, напротив, было бы интересно. Но что сказать? Похвалить прическу? Подумал, что это тупо, ей наверняка по сто раз в день говорят, какая она оригинальная. Хотя, с другой стороны, есть люди, которые специально стараются выделиться, и им приятно, когда их усилия замечают. Хоть по сто раз в день.

Меня вот нисколько не раздражали подобные вопросы. Голубые глаза в сочетании с густыми черными волосами на типичном лице азиатского вида многих приводили в смущение. Так что я привык уже миролюбиво объяснять, что я — метис, наполовину бурят. На большую половину, пожалуй. Только глаза и острые скулы от отца достались.

Пока думал о том, стоит ли начать диалог, девушка остановилась и развернулась ко мне. Осмотрела меня с ног до головы и спросила:

— Ты собрался меня лечить или изучать?

Я впал в ступор на пару секунд. Вот чего угодно ожидал, но точно не такого вопроса. Скорее был готов начать оправдываться на замечания в стиле: «Молодой человек, вы что, преследуете меня?». И тут до меня дошло, что я выпрыгнул из окна лаборатории не переодеваясь, то есть в белом халате. Я усмехнулся и ответил:

— Скорее изучать.

— О, это будет непросто!

— Почему?

Она кивнула, сказав:

— Идем, — и полетела дальше.

На самом деле, растерянность при знакомстве давно уже перестала быть для меня проблемой. Все же 26 лет как никак. Аспирантура, пишу кандидатскую. Надеюсь изменить мир, обнаружив волшебную бактерию, способную очистить океан, не хрен собачий. Что ж меня эта радужная незнакомка так выбила из колеи?

Решил все-таки взять себя в руки, и заодно обрести контроль над нашим странным знакомством. Спросил:

— Как тебя зовут?

— Аркабалена, — гордо, почти надменно, ответила девушка.

Сначала я подумал, что мне послышалось. Это была фамилия, а потом имя Лена? Или как? Переспросил. Девушка ответила, что нет, никакая не Лена. И повторила, развернувшись ко мне, громко и четко:

— Мое имя Аркабалена.

Нет, она определенно решила вывести меня из себя. Во-первых, что за имя такое, нахрен. Никогда подобных не слышал. Во-вторых, и что мне дальше говорить? По законам жанра она должна была спросить, как зовут меня. Я разозлился:

— А мое имя тебе не интересно?

— Интересно, — ответила девушка равнодушным тоном, — но не прямо сейчас!

Дальше шли молча. Меня начали раздражать ее манеры. Нет, это конечно весело и интригующе: оригинальный внешний вид, необычный вопрос в начале беседы. Но продолжать игру в том же духе дальше — уже перебор получается. Сейчас, по-хорошему, пора переходить к ничего не значащей болтовне о погоде, ну, или расспрашивать о занятиях, учебе или работе. А может просто обсудить наконец, куда мы все-таки идем.

А мы уже минули «серый дом» — администрацию — и быстро двигались в сторону Московских ворот вдоль набережной Ангары. И чего она раскомандовалась? Мало того, что шла впереди, контролируя движение, так еще и в разговоре заняла не просто ведущую, но и какую-то издевательскую, тиранскую позицию. Захотелось сказать ей сердито: «Дура!» — развернуться и двинуться обратно, в сторону института.

Вспомнил институт — и он тут же вспомнил обо мне. В кармане завибрировал телефон. К счастью, я взял его с собой, когда мы выходили на задний двор. Достал айфон из кармана халата и глянул на экран. Верка, конечно. Потеряла. Говорить с ней не хотелось. Вот что ответить, если она спросит: «Где ты шляешься? Почему выпрыгнул из окна?». Я вряд ли готов ответить на эти вопросы. Нажал кнопку «убрать звук» и отправил телефон обратно в карман. Ну да, я еще и в белом халате, очень уместно гулять в таком виде по набережной. Сверх романтично.

Я злобно глянул в сторону Аркабалены. Ар-кабылены. Развернуться и уйти?

Нет, так тоже не пойдет! Мне уже откровенно любопытно, что еще выкинет эта странная Кабылена. И что это за имечко? Ну, допустим, «Арка» — слово относительно международное. Арка — она арка и есть. А что за «балена»? Балерина? Может, все-таки просто Лена? Самая обычная наша Ленка прячется за разноцветными прядями волос загадочной Аркабалены. Наверняка!

Когда дошли до Московских ворот — высокого, в три этажа, сооружения — «Кабылена» остановилась. Посмотрела вверх, на изящный фронтон здания. Я догнал ее, встал рядом.

Как приезжему, мне на первом курсе проводили экскурсию за счет университета. Мы с группой студентов проезжали на автобусе по городу и останавливались у популярных достопримечательностей. Я знаю, что ворота эти — не оригинал, первая их версия была построена не слишком прочно и развалилась за пару десятков лет. Меня впечатлило, что копию строили с нуля, при этом полностью повторяя каждый завиток лепнины.

Воссозданная триумфальная арка буквально связывает прошлое и настоящее. Через нее проходили все прибывающие в Иркутск, в том числе и ссыльные декабристы. И вот она, в точности такая же, как в былые времена, возвышается над нами, как машина времени.

Впрочем, на ворота я уже много раз любовался, так что сейчас меня больше интересовало выражение лица Аркабалены. А было это выражение уже совсем другим, чем в начале нашего знакомства. Девушка восторженно пялилась на древнее сооружение, глаза ее сияли, полные губы растянулись в мечтательной улыбке. Приезжая, что ли? Она перевела взгляд на меня, не меняя этого выражения, восхищенного и сияющего. Огромные голубые глаза с разноцветными бликами заворожили меня, мысли успокоились, и я улыбнулся в ответ. У меня тоже голубые глаза. Интересно, радужноволосая в линзах, или вот это все сияние и свет — настоящие?

Аркабалена спросила:

— Ну, и как тебя зовут?

Вопрос прозвучал так естественно, словно не было той долгой паузы и предыдущих непонятных и колких фраз. Голос ее стал приятным, мягким. И я поддался этому настроению. Ответил:

— Майдар.

Она кивнула, сказала, как положено:

— Приятно познакомиться, Майдар.

Все это напоминало какие-то книжки по пикапу. «Раскачка эмоций» — так, кажется, назывался этот финт. То холодная, непонятная, то милая и теплая. Очаровывает меня, получается? На моем лице невольно появилась довольная усмешка. Что ж, я, может быть, даже не против.

Аркабалена тем временем стала расшнуровывать свои грубые ботинки на толстой подошве, сняла их, потом носки и встала босиком на тротуарную плитку. Я мысленно сделал жест «рука-лицо». Опять она ведет себя странно. Ну, да ладно. Посмотрим, что будет дальше. Все же решил уточнить:

— Аркабалена — это твое настоящее имя? Или никнейм?

— Это мое новое имя. Я сама придумала. Красиво, правда?

Я чуть не заржал в голос, так серьезно и надменно она произнесла этот пассаж. Да она реально поехавшая. «Детский садик Малышок, через жопу тормозок», — вспомнилась детская присказка.

Тем временем девушка аккуратно поставила ботинки на землю, вложила в них носки, потом выпрямилась, раскинула руки и закрыла глаза. Постояв так пару секунд, двинулась в арку ворот. Она шла медленно, но уверенно, гордо подняв подбородок. Я пошел следом за ней, чуть поодаль.

Мы проследовали под воротами и подошли к ступеням. Я испугался, что она свалится, дернулся, чтобы придержать, но нет. Аркабалена остановилась у самого края лестницы лишь на пару секунд, потом уверенно спустилась вниз до самой последней ступеньки.

Когда волосы девушки взметнулись разноцветным вихрем, и послышалось отчетливое: «Ой!». Я понял, что она все-таки не подглядывала. «Вот же дурная голова», — бормотал я сердито, помогая Аркабалене подняться.

Девушка шипела, сидя на земле, сжимая руками голую кровоточащую ступню. Я попросил:

— Покажи рану.

Аркабалена пожала плечами и вытянула ногу. В этот момент меня настигло осознание, что толку от моего осмотра не будет, ведь рюкзак остался в лаборатории. А значит, там же остались и вода, и пластыри, которые я всегда носил с собой. Видимо, все-таки, не всегда.

Я держал в своей руке маленькую изящную ножку Аркабалены, разглядывал глубокую рваную рану. Вот же.. Эпишура беспозвоночная! Ну, куда босиком? Здесь же народ бухает, мусорит, опасно же! Я предложил:

— Давай сбегаю до аптеки, промоем «Хлоргексидином»?

Аркабалена отрицательно помотала головой, забрала у меня ногу и пошла к лестнице, ведущей вниз, к реке. Открыла дверцу в ограде. Там она присела на край и засунула обе ноги в воду. Я поморщился. Очень логично: зачем ей нужен какой-то там «Хлоргексидин», если есть грязная речка? И почему бы не занести новую инфекцию в рану, вместо того чтобы убить старую?

Я снова начинал злиться на нее. Сумасшедшая босая девчонка, промывающая порез в грязной воде, — мечта микробиолога. Я не выдержал, спросил:

— Ты вообще нормальная?

Я задал этот вопрос спокойным голосом, так, как будто погодой поинтересовался. Кажется, уже устал от этой самой «эмоциональной раскачки».

Аркабалена поболтала ногами в Ангаре, тяжело вздохнула, как будто приходится объяснять в сотый раз ребенку одно и то же, и проговорила:

— Все хорошо, мне ничего не будет. Смотри, — она встала, а потом подняла и развернула ногу ступней вверх.

Я присмотрелся и глазам своим не поверил. Рана выглядела не то чтобы зажившей. Скорее так, как будто она изначально не была настолько глубокой, чтобы из нее могла течь какая-то там кровь. У меня слегка помутнело в глазах.

Нет, я хоть и ученый, но всяческие эзотерически-метафизические штучки меня интересовали. Ну, с научной точки зрения, конечно. Изучение с целью развеивать мифы, развенчивать сказки. Но точно не с целью в эти сказки верить.

Я не знал, что ей сказать. Кровь залила рану так, что я не смог разглядеть истинный масштаб трагедии? А может, само обилие крови сбило меня с толку, и мой мозг преувеличил серьезность повреждений? В таком случае я уже и сам буду выглядеть идиотом, если начну уверять ее, что она должна была бежать в аптеку, а не к реке. Лучше уж промолчать.

Аркабалена пошла наверх, под ворота, видимо, за ботинками. Я шел за ней, пытаясь привести мысли в порядок, вспоминая, как именно выглядела ее травма. В голове была отчетливая картинка с разошедшейся кожей, я точно помню. Странно, как странно…

Надевая ботинки, девушка на секунду задумалась, потом подняла глаза на меня и спросила:

— Так, а про нормальность: может, ты имел в виду не ногу? Тебя смутила прогулка под воротами?

Я усмехнулся:

— Ну, и это тоже. Что это было?

— Это был такой ритуал для загадывания желаний. Понимаешь, города очень любят, когда по их дорогам ходят босиком. Это такой акт доверия, все равно, что спиной назад падать и ждать, что тебя поймают. Просто идешь и веришь, что не наступишь на что-то острое. И город, в благодарность за твое доверие, обязательно поможет осуществить твою мечту.

Я с удивлением смотрел на Аркабалену. Неужели она правда в это верит? И где вообще она услышала о таком странном ритуале? Имея привычку высмеивать подобные глупости, я задал провокационный вопрос:

— А если все-таки наступишь на что-то острое? Значит, не сбудется твое желание?

— Нет, ну что ты! Так еще лучше. Это значит, город на тебя за что-то сердился. И вот так выдал тебе то, что причитается. А если до крови порезался — вообще прекрасно, ты, получается, городу еще и принес свою кровь в жертву. И теперь точно все будет хорошо.

Я тяжело вздохнул. Вот же хитрый ум, красиво выкрутилась. Но у меня еще один вопрос назрел:

— А как насчет места? Ты специально выбрала Московские ворота? Это какое-нибудь «место силы», да? — Я вложил в свой вопрос немного сарказма, но ее это нисколько не проняло. Аркабалена спокойно ответила:

— Не то чтобы место силы. Для этого ритуала неважно, где ты его проводишь. А ворота я выбрала просто потому, что это красиво. Знаешь, иногда нужно делать какие-то вещи просто потому, что это красиво.

И улыбнулась, загадочно глядя в даль.

Я хотел опять было закатить глаза и подумать что-нибудь уничижительное насчет странной девчонки, но в какой-то момент осекся, и мыслемешалка в голове затихла. Засунул руку в карман халата и вытащил чашку Петри с елочкой. Протянул ей. И проговорил тихо:

— Да. Знаю.

Аркабалена взяла чашку в руку, посмотрела на елочку, улыбнулась. И ответила также тихо:

— На самом деле меня зовут Алтан. Мне просто очень захотелось стать на время радугой, вот и имя себе выбрала соответственное. «Arcobaleno» с итальянского — радуга. Зови меня так, ладно? Можно просто Арка.

Тихо шифером шурша…

У каждой крыши есть свой стиль перемещения. Все зависит от таракана за рулем.

Народная мудрость

Я вернулся в лабораторию только через два часа. Рабочий день уже подходил к концу, меня все потеряли, и на телефоне было полно пропущенных звонков и неотвеченных сообщений. Появление мое произвело фурор. Со всех сторон сыпались вопросы, на которые я отвечал загадочно: «Так было нужно…», «Так получилось…».

Мысленно я все еще гулял с Алтан-баленой по набережной, продолжая наш диалог в своем воображении. Удивительная все-таки девушка, хоть и помешанная слегка на всяческой эзотерике. Она искренне воспринимала города как живые организмы, считала, что с ними можно общаться, что они могут любить или не любить определенного жителя.

Ох, я же забыл спросить: может, она захотела провести свой ритуал под воротами, потому что они построены в форме арки, а у нее в имени тоже «арка»? Ой, нет, меня точно заносит. Кажется, во мне включилась та загадочная логика чокнутых ребят в шлемах из фольги, для которых любое совпадение — признак тайного заговора. Надо с этим завязывать. А еще надо снять данные с опыта и собираться уже домой.

Верка ходила, дулась на меня. Обиделась, что я ничего ей не объяснил. Нет, ну а что я должен был ей сказать? «Я хотел порисоваться перед тобой, но в процессе переключился на другую девушку». Лучше уж промолчать…

Вера — всегда такая красивая, словно сошла с обложки глянцевого журнала. И очень умная, несмотря на стереотипы о блондинках. Тьфу, какие еще стереотипы? Я же ученый. Даже думать о такой ерунде — позорно.

Прекрасная, милая девочка, близкий мне по духу человечек. Она понимает меня как никто другой, ведь она тоже не видела материнской любви в детстве. Дочь актрисы, уехавшей делать карьеру в Москву — это почти сирота. Мы оба до боли нуждались в любви, вот только я предпочел замкнуться в себе и притупить эмоции, а она осталась открытой и чувствительной, и от этого еще более привлекательной.

Правда немного обидно, что не могу поговорить с ней о том, что действительно важно. Страшно опозориться, сделать или сказать что-то неправильно при человеке, к которому неравнодушен. Перед потенциальным партнером все ходят на цыпочках, распушают павлиньи хвосты, выпрямляют спины и расправляют плечи, стараясь выглядеть лучше, выше. Это часть ритуала размножения вида Homo sapiens, ничего не поделаешь.

Я прислушался к внутренним ощущениям: а могу ли я поговорить с Аркабаленой о чем угодно? Судя по всему, да.

Когда шел домой, продолжал прокручивать в голове наши странные разговоры. Сидя в автобусе, держал телефон в руках, размышляя, стоит ли написать ей сообщение. Мы обменялись номерами и теоретически я мог продолжить диалог. Но сомневался, стоит ли? И что именно написать?

Может, спросить все-таки о воротах, что за желание она там загадала? Или, наоборот, рассказать что-то интересное о себе и своих взглядах на жизнь. Например, о каком-нибудь научном открытии, сравнимым по крутизне с магией. Или прислать ссылку на страницу учебника матстатистики, где доступно разъясняется, почему не каждое совпадение означает закономерность. Впрочем, таким, как она, не объяснишь, ей не хватит образования, чтобы это понять. Живет в своем мирке, в своем коконе из убеждений. И ничего кроме не воспринимает. Как и моя мама когда-то.

Вышел из автобуса в Университетском микрорайоне, где располагалась родимая общага номер десять. От остановки до дома я ходил через небольшой лесок, а не через новенький торговый центр, выросший здесь за время моего проживания.

Идя по тропинке между редкими березами и соснами, я так увлекся своими размышлениями, что не заметил, как мне под ноги молнией метнулась из кустов пятнистая кошка. Пытаясь не врезаться в нее, я сделал шаг в сторону, споткнулся и стал неуклюже падать боком на землю. В полете развернулся, сгруппировался, чтобы упасть мягко и без серьезных повреждений.

Но вот только я так и не упал, земли подо мной не было! Я продолжал падать куда-то в темноту. Дыхание перехватило, к горлу подступил комок, живот скрутило спазмом. Показалось, что падаю в воду с обрыва.

Мама… Вот я и повторил твою судьбу, связался с помешанным на магии человеком и теперь так же, как ты, лишусь жизни. «Повторил родительские паттерны», как сейчас принято говорить в популярной психологии.

Я падал и падал, лицо обдували потоки воздуха, одежда трепыхалась, рюкзак завис над моей спиной на лямках. Полет прекратился мгновенно, но мягко. Как будто я не летел эти бесконечные секунды, а просто рухнул на мягкую перину кровати из положения стоя.

Я приподнялся, опираясь на руки, и огляделся. Вокруг была кромешная темнота. И вдруг по спине пробежал холодок. В книгах порой пишут о том, что главный герой спиной почувствовал чей-то взгляд. Было смешно, когда я натыкался на этот антинаучный миф в литературе, но вот прямо сейчас… На меня явно кто-то смотрел сзади.

Я медленно сел и обернулся. В темноте светились кошачьи глаза. А позади кошачьих — человеческие. Или не совсем человеческие. Я почувствовал отвратительный запах. Дух разложения, гниющего мяса достиг рецепторов в носу, и меня затошнило. А затем вырвало прямо в мягкую податливую дрянь, в которой я лежал.

Освобождение желудка как будто освободило и мое сознание: мысли перестали носиться бешеным спутанным шаром перекати-поле, успокоились, глаза начали различать окружающий мир, а уши словно прочистились после заложенности, какая бывает в самолетах при наборе высоты. Я снова посмотрел в сторону глаз. Они не моргали и не двигались. Теперь различимы были фигуры: огромная пятнистая кошка, а за ней сгорбленная фигура, напоминающая очень старого человека. Я прочистил горло и попробовал заговорить, но голос оставался сиплым:

— Что происходит? Кто вы?

Вместо ответа фигура подошла ближе, так, что я смог разглядеть детали. Это была старуха. Она улыбалась. Вряд ли человеческий разум способен представить себе более отвратительный оскал. На старушечьем лице, изборожденном морщинами и изуродованном шрамами, искривлялся в мерзкой ухмылке почти беззубый рот. Левый желтый глаз был хитро прищурен. Взгляд второго — черного глаза — казался серьезным, сосредоточенным.

Старуха заговорила. Голос ее был с хрипотцой, как у только что проснувшегося человека, и имел интонацию, с которой бабули заставляют своих внуков идти на уколы в поликлинику или есть ненавистную манную кашу. При этом на фоне отсутствия зубов речь старухи казалась удивительно чистой, она говорила разборчиво и почти не шепелявила:

— Сейчас посмо-о-отрим, кто ты такой, мальчик. Сиди, сиди смирно. Больно не будет! Эрен мангатхай, взять его.

Кошка, которая стала намного крупнее, чем мне показалось до падения, тоже проявилась более отчетливо. Облезлая, пятнистая, уродливая зверюга разинула свой рот.

Фигуры эти были в десяти шагах от меня, но я отчетливо чувствовал зловоние, исходившее из жуткой пасти. Сверкнули желтые клыки, и я инстинктивно стал отползать в сторону, не отводя взгляда от ужасных фигур. И тут кошка начала втягивать в себя воздух, при этом увеличиваясь и надуваясь, словно воздушный шарик. Одежда на мне заходила ходуном, меня потащило в сторону твари. Я закричал, стал хвататься за мягкую дрянь, на которой сидел, попытался ползти в противоположную сторону на четвереньках, но бесполезно! Отвратительное существо притягивало меня, затягивало в пасть, словно пылесос всасывал пылинку.

И тут я понял, что вообще-то никуда меня не тянет, я продолжаю ползти вперед на четвереньках, отдаляясь от зловещей парочки. Но одновременно с этим все-таки лечу в пасть чудовищу. Мое сознание раздвоилось. Я одномоментно видел себя, изо всех сил цепляющегося за нетвердую не-землю руками и ногами, уползающего в сторону, и второго меня, которого как магнитом притягивало к монстру. Тот я, что приблизился к клыкастой разинутой пасти, стал растворяться, рассыпаться, как будто был сделан из бумаги, а сейчас эта бумага размокала, отрывалась, и по кусочкам исчезала в жуткой вонючей пасти с кривыми зубами.

Это было просто ужасно невыносимо, смотреть, как твоя точная копия распадается на куски. Не было ни крови, ни органов, никаких мерзких анатомических подробностей, но все равно зрелище было настолько отвратительным, что меня снова стало тошнить.

Кошка была омерзительна, и с ее увеличением я смог разглядеть больше кошмарных деталей: шерсть висела клочьями, а там, где не было шерсти, тело покрывали гноящиеся язвы, морда была кривая, словно проломленная в нескольких местах, одно ухо висело надорванное на тонкой полосочке кожи. Картину дополняли куски моего собственного тела, пропадающие навсегда в вонючей бездонной пасти.

Я почти физически чувствовал, как меня жрут. Когда нижняя половина моего тела уже полностью распалась, а верхняя с ужасом смотрела мне в глаза, перебирая руками и пытаясь отползти, сопротивляясь из последних сил, когда от лица стали отрываться и улетать кусочки щеки, обнажая челюсть, я заорал.

В голове промелькнуло паническое: «Они меня жрут! Жрут заживо! Ну, уж нет. Так нельзя! Если я и погибну, то точно не так, не таким способом, не в грязной вонючей пасти ободранной кошки, как угодно, но только не так! Я не согласен!»

Громко зарычав, я забормотал вслух самые крепкие матерные выражения, какие только знал, разжигая в себе ярость, встал и, оскальзываясь на черной гадости, пошел навстречу кошке — спасать второго себя. Схватив своего двойника за остатки руки, я оттащил его от твари, которая в холке уже превзошла размером мой собственный рост, обнял его и рухнул, утопая в кромешной темноте.

Очнулся лежащим на траве на тропинке к общежитию.

Ничего себе меня накрыло. Бред с галлюцинациями — прекрасное завершение интересного дня. Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша. Интересно, это мир сошел с ума, или только я?

Похоже, при падении мне повезло удариться головой и потерять сознание. Я лежал в грязи, руки мои были в какой-то черной липкой гадости. Если это были глюки, то что за субстанция на моих руках? Неужели в дерьмо упал? Ядреный кедр, как отвратительно. А нехрен так поздно домой возвращаться. И это что на одежде… Следы моей блевотины? Какой кошмар! Позорно, отвратительно. Я поднялся на ноги.

По тропинке, как назло, шли мои соседки. Зашибись, только их не хватало сейчас! Ненавижу уродок. Всегда появляются не вовремя, что бы я ни делал. Стоит начать переодеваться — тут же постучат. То соли им надо, то зарядник какой-нибудь. И, конечно, почему бы им не появиться здесь и сейчас, это действие на сто процентов в их духе. Я сорвал листья с ближайшего дерева и судорожно вытирал с одежды следы моего позора, когда они подошли.

— О, Майдарчик, это ты что ли? — спросила Машка.

«Нет, блин, это Дед Мороз! Тупая сука…», — подумал, а вслух сказал:

— О, привет! Вот это встреча, — постарался вложить в приветствие как можно больше ненависти, чтобы до идиотки сразу дошло, что ей не стоит останавливаться. Но тупая — она тупая и есть. Машка продолжила:

— Майдарчик, что с тобой? У тебя все хорошо?

Я процедил сквозь зубы:

— Нормально.

Яна, вторая соседка, чуть менее тупая, сообразила наконец, что я не в настроении разговаривать. Она взяла подругу за рукав, сказав:

— Пошли. Я думаю, Майдар не рад нас видеть.

Маша возмущенно вывернулась, но потом наконец начала шевелить мозгами. И губищами своими при этом шевелила беззвучно, как рыба. Видимо, без движения губ ее две извилины не могли работать. Какая же тупорылая, губы, как вареники, студентка, еще двадцати нет, а выглядит из-за всех этих наращенных и накаченных частей тела, как старая, сотни раз перешитая на хирургическом столе резиновая кукла.

Я только и мог тогда думать о том, какие они обе отвратительные. Строят из себя подружек, но они же ни за что не общались бы, если бы не жили в одной комнате, только по распоряжению коменды они все еще терпят друг друга.

Яна снова взяла Машку за рукав и потащила подальше от меня. Видимо, моя злоба была физически ощутима. Похоже, я все-таки смог невербально сообщить той, которая чуть поумнее, что хочу остаться один.

До меня наконец дошло, что у меня есть рюкзак. М-да, похоже, я и сам отупел. Хорошо, видимо, головой приложился. Мысли огромным роем злющих ос вертелись в моем сознании. Я злился на соседок, на чудовищный обморок с галлюцинациями, на тупую кошку, на себя. Прежде всего на себя. Как же я сейчас отвратителен. Извалян в грязи, в какой-то черной вязкой жиже, в рвоте. Меня одолевала беспомощность и тупая, нестерпимая слабость.

Я достал из рюкзака салфетки и стал оттирать одежду. Тропинка была слабо освещена фонарями, стоявшими вдоль дороги по ту сторону редких деревьев. Вряд ли я смог убрать все с одежды. Но выбора, похоже, нет, придется идти домой в таком виде. А там будут люди. Там будет хренова туча людей на проходной, будет охрана и вахтерша, люди в лифте, а потом еще в секции могу снова встретить этих двух уродок.

Но что мне еще оставалось делать? Пришлось идти, позориться.

Я сделал каменное лицо и заставил себя сдвинуться с места. Возле общаги стояли студентки, болтали и, конечно, таращились на меня — грязного, страшного. Замолкнув, пялились на меня и на проходной, и в лифте. Только в секции повезло: я прошмыгнул в свою комнату, не встретив соседок, схватил полотенце и проскользнул в душевую. Там сорвал с себя одежду, кинул на поддон, засыпал порошком, встал ногами сверху и включил воду. И кто бы, черт возьми, сомневался! В это время все моются. До нашего этажа и так горячая вода еле доходит, а вот именно сейчас лилась тонюсенькая струйка. Кое-как отрегулировал воду, чтобы получить сносную температуру.

Хотелось завыть, кинуть душевой шланг со всей дури в стену или вырвать его к чертям собачьим! Едва сдержался, кое-как заставил себя залезть под холодную воду и помыться. Во мне клокотали злость и разочарование. До чего же мерзкая общага! Пока мылся, рассматривал нашу убогую душевую. Стены почти до потолка покрыты отвратительной серой плиткой, растрескавшейся, кое-как заляпанной замазкой на местах сколов. Серая от времени побелка на потолке и такая же серая грязная побелка в верхней части стены — вся в трещинах. В углах скопилась пыль, похожая на давно заброшенную скомканную паутину. Сантехника еле живая, грязная, в бело-желтом налете. Поддон с коричневыми потеками, которые уже никогда не отмоются.

Зубы стучали, я замерз, как собака.

Думая о трещинах в стенах, я почти физически видел, как они расползаются, увеличиваются. Представлял себе, как рушится эта стена, как рушится это чертово здание и как рушится моя жизнь.

Что я, нахрен, вообще здесь делаю? Гадость невероятная. Я хотел изменить мир. Хотел сделать этот отвратительный, наполненный тупыми людишками мир хоть немного лучше. Для этого получал образование, мечтал стать великим ученым. И к чему это привело? К тому, что я ставлю очередную серию абсолютно бесполезных опытов, которые, как и миллион раз до этого, при матанализе покажут свою несостоятельность? А мы всей сраной лабораторией будем улыбаться и махать, как пингвины в мультике, делая вид, что все в порядке? И в очередной раз научный руководитель аккуратно намекнет, что анализ нужно немного повернуть в нужную сторону, чтобы результат сошелся с обозначенными целями в заявке на грант. Ведь если не сойдется, то грант могут и не дать в следующий раз.

Отвратительно. Я похоронил свои мечты, подстроился, адаптировался под взрослую жизнь, в которой никто не работает ради идеи, ради развития, ради того, чтобы реально что-то изменить и сделать лучше. Только ради бабла, которое осядет в кармане руководства на девяносто процентов. И я сам уже не первый год играю в эту игру. Поддерживаю эту гадость, мерзость и ложь. Потому что я еще и трус.

В жизни каждого человека однажды наступает момент, когда он осознает, что он не герой книги или фильма и что у него будет самая обычная скучная судьба. Никаких свершений, никаких приключений. И вот, я наконец осознал, что я не из тех, кто заработал миллионы и стал успешным в двадцать лет, и даже не в двадцать пять. И скорее всего тоже самое будет и в тридцать, и вообще — всегда.

Когда долго работаешь на одном месте, начинаешь думать, что это центр мира. Психика оправдывает совершенный выбор, и ты убеждаешь себя, что выполняешь важное дело. Этакий защитный механизм от чувства бесполезности и безысходности. Люди, которые давно работают в институте, грызутся насмерть за какие-то мелкие подвижки в должности и уверены, что это суперважно. Хотя институт дохлый, никому не нужный аппендикс, оставшийся от советского прошлого, живой лишь благодаря Байкалу по соседству.

Смешно смотреть на стариков, которые ни черта не соображают в современной науке, не знают английского, не читают новых исследований, но при этом ведут себя, как царьки. Страшно стать таким же.

А ведь стану, стану же. Рано или поздно сдамся, прогнусь под систему, променяю правду и развитие на сомнительные привилегии местечкового начальника, начну подделывать данные, чтобы отчет по гранту сошелся с заявкой, и финансирование на будущий год не отрезали.

И еще эта противная Кабылена, тупая сука. Помешанная! Это из-за нее я задержался и встретился с дурацкой кошкой.

Опять чертовы фанатики портят мне жизнь. Я потерял когда-то маму из-за ее веры в магию: она ввязалась в какую-то религиозную секту, и сумасшедшие веруны буквально принесли ее в жертву. И теперь я чуть не попался на ту же удочку. Какой позор!

С такими мыслями я прошел в свою комнату, стуча зубами, дрожа всем телом от холода, злобы и бессилия, держа в руках мокрые, холодные, кое-как отстиранные вещи.

В комнате нажал на выключатель, чтобы зажечь свет.

Лампочка взорвалась.

Я не выдержал и закричал.

Чашечка утреннего депрессо

Я не против иронии, но словосочетание «Доброе утро» — это уже перебор.

Л. Красильщиков

Утром я раз за разом откладывал будильник на пять минут, потому что физически не был способен оторвать себя от постели.

Нет, я вовсе не досматривал приятный сон. Мне снилась та еще гадость: образы моего исчезающего тела и отвратительной кошки, картины того, как я бесконечно стираю свои заблеванные вещи, а они не отстирываются, как убиваю своего научного руководителя, а он оживает и заставляет меня ставить новый опыт, как разбиваю комп с недописанной диссертацией, а он снова включается… И так снова, снова и снова по кругу, мерзкие, тягучие кошмары.

Но наяву меня ждало кое-что похуже. Примерно те же кошмары, но я уже точно знал, что они — не сны, а самая настоящая реальность. Моя гребаная тупая жизнь. А еще я чувствовал, как на меня наваливается, давит на грудь тягостное чувство стыда.

Вчера на мой крик, конечно, прибежали соседки.

Я не знаю, как мне удалось никого не ударить в своем неудержимом гневе. Кажется, разум отключился окончательно, и я довольно бессвязно выкрикивал в их адрес какие-то гадости. Среди прочего обозначил и перекаченные губы Машки, и ее редкостную тупость, — как она до третьего курса доучилась, непонятно — и природные недостатки Яны, точнее ее неидеальную, подростков