автордың кітабын онлайн тегін оқу  Улей – 2: размножение

Тим Каррэн

Пролог

Се, я стою у двери и стучу

[Откровение Иоанна Богослова, глава 3, стих 20]

«Зло древней всего».

Арабская пословица

1

Исследовательская станция «Маунт Хобб»

британская программа антарктических исследований

Горы Королевы Мод

13 февраля

Антарктика.

Южное лето.

Батлер проснулась в полутьме, придя в себя, но не вполне. Она инстинктивно почувствовала: что-то неладно. Какое-то нарушение обычного, какой-то разрыв в воздухе, словно паутина трещин на разбитом оконном стекле. Она моргнула.

Несколько раз глубоко вдохнула.

Цифровые часы на ночном столике показывали, что сейчас ровно 21:30.

Батлер осмотрелась, и у нее появилось очень странное ощущение: будто в комнате, пока она спала, что-то слегка изменилось. Вещи переместились, передвинулись; казалось, их кто-то переставил, причем положение вещей изменилось совсем незначительно, так, что только она могла заметить.

И дело было не только в личных вещах, но и во всей комнате.

В ней все было как-то неправильно. Даже в темноте Батлер видела, что вещи ближе друг к другу или, наоборот, дальше друг от друга, небольшой беспорядок.

Это вызвало у нее клаустрофобию, почти ощущение насилия.

Снаружи, в главном поселке станции, ветер кричал, как испуганный. Снег и мелкие кристаллы льда в вихрях царапали наружные стены, как песчаная буря в Сахаре, отчаянно пытаясь проникнуть внутрь и украсть тепло.

Разбудил Батлер не ветер. Что-то другое.

Лежа в спортивных штанах и толстовке, облизывая обветрившиеся губы, она пыталась понять, что именно. Она была почти уверена, что ее окликнули, какое-то тихое шуршание нарушило ее сон.

Батлер села, прислушиваясь; даже электрический обогреватель не мог разогнать холод.

Чувства ее были напряжены, восприятие обострилось.

Что-то не так.

Неглубоко дыша, пытаясь заглушить стук собственного сердца, Батлер прислушалась, ожидая чего-то. Чего угодно. Звуков храпа из других спален. Чьих-то сонных шагов.

Ничего. Вообще ничего.

На станции царила гробовая тишина, и это было ненормально. Здесь кто-нибудь всегда есть. Кто-то из обслуживающего персонала идет на кухню, где-то смотрят фильмы или слушают музыку. Может, снаружи кто-то заводит снегоочиститель. Кто-то из ученых направляется на метеорологическую станцию или в астрономический купол.

Всегда что-то происходит.

На станции «Хобб» находилось семнадцать человек, но сейчас Батлер почему-то была уверена, что станция пуста.

Слушай.

Да, теперь она слышала звук.

Он появился и сразу исчез. Странный звук. Скрежет, словно кто-то царапает вилкой по стене дальше по коридору.

Батлер напряглась, снова его услышав. На этот раз ближе.

Кто-то шел по коридору с жутковатым стуком, совсем не похожим на шаги. Батлер слышала, как кто-то на ходу задевает стены, царапает их. Раздавался какой-то резиновый, скользящий звук, словно змея трется о других змей. И резкий, едкий химический запах сразу за дверью.

Тот — или то, — кто там проходил, теперь миновал ее дверь, и слышалось шелестящее дыхание, словно ветер дует сквозь кузнечные мехи.

Батлер была в ужасе.

Страх прокатывался по ней горячими тошнотворными волнами, она дрожала, белый жар распространялся в груди.

Кто-то зацарапался в дверь, шуршащий напряженный звук, как будто ветки, целый лес веток пытается прорваться через дверь.

Задрожала дверная ручка, задвигалась туда-сюда.

Батлер всегда запирала дверь. Этому приходится научиться, когда ты одна из трех женщин в лагере, полном похотливых мужчин.

Снова послышалось дыхание, на этот раз глубже, словно тот, кто там дышит, все больше возбуждается.

Потом опять шепот:

— Батлер.

Услышав это, она едва не закричала.

Зажала рот кулаком и прикусила костяшки, чтобы не закричать. Этот голос. Милостивый боже, пронзительный и звонкий. Как будто тебя зовет по имени насекомое. Батлер хотелось думать, что, может, это Кортланд или Ван Эрб: они оба любят розыгрыши, — но она знала, что это не они.

Голосовые связки человека не могут произвести такой звук.

Там кто-то был, но она даже представить себе не могла кто.

Оно ждет тебя. Оно знает, что ты здесь.

Химическая вонь все еще висела в воздухе, ужасно резкая.

Потом те же гулкие шаги удалились по коридору.

В течение пяти минут — ничего, кроме тишины.

Запах рассеялся, оставив только своего рода «послезапах», какой можно уловить в мастерской таксидермиста. Запах обезвоженной плоти.

Опуская ноги с кровати, Батлер пожалела, что у нее нет револьвера. Но на станции они были запрещены. Стараясь успокоиться, она открыла ящик и достала складной нож. Батлер не знала, что происходит, но не сомневалась, что ей грозит опасность. Никому не нужно было говорить ей это: она чувствовала это нутром.

Не зная, хорошая ли это мысль, Батлер включила свет.

Все выглядело так, как шесть часов назад, когда она ложилась спать. Но ее не оставляло подозрение, что кто-то — или что-то — побывал в комнате, порылся в ее вещах и, может быть, наблюдал за ней, пока она спала. Батлер не хотела думать, кто это мог быть.

На стенах виднелись завитки изморози, кристаллы льда — на потолке. Наступающая зима уже давала о себе знать, выдыхая ледяной ветер.

Вздохнув, Батлер натянула объемный свитер и сунула ноги в сапоги, чтобы они не примерзли к полу.

И тут она заметила куски льда на своем маленьком письменном столе.

Они таяли.

Как будто кто-то пришел из морозной темноты снаружи и с него отпали куски льда. Бумаги были разбросаны по столу и смяты, словно с ними небрежно обращались. И к бумагам прилипло что-то вязкое и тягучее, как слюна.

Но это была не слюна.

Что-то жидкое и липкое, с кислым запахом.

Это точно была не вода. Что-то едкое, отчего на распечатках расплывались буквы и цифры. Некоторые страницы невозможно было прочесть, все размазалось, как в детском рисунке.

Это были важные бумаги.

Черновик статьи об эволюции квазаров, которую Батлер писала для канадского астрономического журнала. Текст хранился у нее на диске, но мысль о том, что кто-то или что-то вмешивается в ее работу, не просто листает страницы, а заливает их какими-то вяжущими веществами и уничтожает ее четкие, упорядоченные мысли… это ее просто бесило.

Ее нельзя было назвать стыдливой мимозой. Батлер выросла в суровом рыбацком порту Скайдерст в Бристольском заливе. А в этом городке не выживешь, если не умеешь постоять за себя.

И сейчас, видя свою испорченную работу, она была не космологом из Лондонского университета, а дочерью рыбака. Женщиной из такого места, где, если не умеешь бить сильней и материться громче, чем большинство парней, вряд ли сохранишь девственность после тринадцати лет. И как свидетельство, Батлер сохранила свою до первого курса в Кардиффском университете, когда влюбилась в игрока из команды регбистов.

Тяжело дыша, она прошла к двери и протянула руку к замку.

Она выйдет.

И разберется с тем, кто это сделал.

Батлер взялась за ручку: дверь по-прежнему была заперта. Очевидно, тот, кто побывал у нее, вышел и снова запер дверь.

Какая-то бессмыслица.

В дверь с другой стороны неожиданно громко застучали.

Издав сдавленный вопль, но все-таки не закричав, Батлер плюхнулась на задницу, ударившись головой о металлическую раму кровати. Испуганная, растерянная, сбитая с толку, она сказала:

— Кто там? Лучше отвечайте, черт возьми, или я выйду со своим ножом! Вы меня слышите?

В ответ — только тишина.

Хватит.

Батлер вскочила на ноги и, включив интерком на стене, вызвала канал общего оповещения.

— Если кто-нибудь там есть, ответьте мне! Говорит Батлер! Я в спальне. Брайтен? Ван Эрб? Каллауэй? Кто-нибудь меня слышит?

На мгновение воцарилась тишина, ее голос эхом разнесся по станции.

Затем из громкоговорителя послышался треск помех.

И голос, резкий и жужжащий.

— Батлер, — произнес этот голос.

На этот раз она закричала.

2

Ей потребовались все силы, чтобы выйти в коридор.

Это безумие. Просто безумие.

Батлер прилетела в летний сезон на станцию «Маунт Хобб», чтобы послушать звезды, изучить квазары и пульсары и прислушаться к радиоизлучению самой Галактики, к голосу галактического магнитного поля. И что еще важнее для ее собственной области исследований — узнать об огромных облаках органических молекул, дрейфующих между звездами. О плотных молекулярных облаках, самом веществе жизни, готовом оплодотворить пустые планеты.

Батлер прилетела в Антарктику ради науки, а не ради этого… чем бы оно ни было.

В коридоре она увидела еще куски тающего льда.

И отпечатки… по крайней мере, она подумала, что это отпечатки.

Отпечатки были влажные, тянулись по коридору мимо ее комнаты. В сухой атмосфере станции они уже начали испаряться.

Дыша размеренно, чтобы сохранить спокойствие, Батлер пригнулась и стала разглядывать их.

Треугольные, примерно десяти дюймов1 в длину, в самом широком месте — пять или шесть дюймов. Не знай Батлер, что это невозможно, подумала бы, что кто-то прошел здесь в ластах. Следы были похожи, но не совсем. Их было много, плотно расположенных, и это навело Батлер на мысль, что здесь рядом прошли два человека.

«Поблизости нет бассейна, — подумала она. — То, что оставило следы, было покрыто льдом и снегом. Оно пришло снаружи. То же самое, что оставило резкий запах…»

Батлер не знала, что думать, по какой неведомой тропе поведет ее разум. Она знала только, что посетитель весьма необычен. Но что могло прийти из морозной ночи и оставлять такие странные следы, не говоря уже о запахе?

Батлер побежала по коридору.

Стучала в двери, звала ученых, техников и вспомогательный персонал.

Ответа не было.

Только тишина.

Тишина, огромная и подавляющая. Которая вызывает желание забиться под кровать и спрятаться.

Расслабься, просто расслабься.

Да, именно так справляются с подобными проблемами.

Вы не лезете на стены и не кричите, у вас не должно быть нервного срыва, вы просто беретесь за дело. Невзирая на испуг, вы устраняете человеческий фактор и применяете научный метод. Если какое-то существо побывало в лагере, вы устанавливаете, кто это был. Если кто-то ушел, вы узнаете куда.

Звучит очень просто.

Но совсем не просто, когда вокруг поселок, тихий, выжидающий и почему-то смертельно опасный. При свете дня можно сказать себе, что мавзолей — это лишь мавзолей, но попробуйте провести в нем ночь.

Сначала Батлер постучалась к Сэндли.

Сэндли была ботаником, еще одной из женщин на станции. Дверь оказалась не заперта. Включив свет, Батлер огляделась, может ожидая увидеть что-нибудь ужасное, вроде растерзанного и окровавленного трупа, но ничего такого не обнаружила.

Комната была пуста. Одеяло отброшено, как будто Сэндли встала ночью, чтобы попить, и так и не легла снова.

— Сэнди? — вполголоса сказала Батлер. — Где ты? Что здесь произошло?

Кто бы ни пришел к ней — а к этому моменту Батлер была убеждена, что кто-то — или что-то — приходил, он не рылся в бумагах на столе и не оставлял куски льда. Пол местами был влажный, но это ничего не значило. Когда достаточно сильно поднималась температура, в спальнях повсюду капала вода.

Батлер подошла к кровати.

Одеяло было холодное, и… боже, здесь тоже эта слюна натекла на подушку и свисала с простыни, как сопли. И в воздухе стоял тот же химический запах.

Батлер лихорадочно проверила остальные комнаты в спальном корпусе. Ван Эрба. Джонсона. Элдера. Брайтена. Ли. Хаптмана. Каллауэя. О’Тула.

Пусто.

Пусто.

Пусто.

Пусто.

Даже комнаты контрактников, обеспечивающих работу станции, были пусты. Все постели выглядели так, словно в них спали. И еще слизь… на кроватях, на стенах, на дверных ручках.

Пол был влажный.

Но ни одного человека.

Батлер пробежала до конца коридора и вошла в комнату Джиллиана.

Джиллиан был начальником станции. Он заправлял тут всем, и если кто-то и должен быть в курсе происходящего, так это он.

Его комната не походила на остальные. Да, в кровати спали, но кругом царил беспорядок, как будто здесь случилась драка. Стол был перевернут. Папки и бумаги разбросаны. Одна стена исцарапана, как будто лезвием ножа. На полу валялись четки, словно кто-то молился, когда… когда произошло то, что произошло.

Очевидно, Джиллиана врасплох не захватили.

В отличие от остальных.

Батлер знала, что ей нужно разработать план.

Нужно проверить остальную часть станции, даже нижние уровни. После чего ей придется выйти и заглянуть в гаражи и служебные помещения, отапливаемые пристройки. Потом она пойдет в радиорубку и пошлет сигнал тревоги по каналу экстренной связи. Свяжется со станцией «Ротера» на острове Аделаиды. Отправит громкое и четкое голосовое сообщение, чтобы все услышали. На «Полюсе» и на «Базе Скотта», на «Полярном климате» и «Мак-Мердо»… чтобы услышали все на этом проклятом континенте.

Да, вот что она сделает.

Стоя в коридоре, тяжело дыша, Батлер понимала, что все это не изменит одного неприятного факта: она одна.

Одна на станции «Маунт Хобб».

Застряла на дне мира.

До ближайшего населенного лагеря не менее ста миль2. И в такую погоду, как снаружи, никто до нее не доберется.

Она одна.

Наедине с ветром.

С холодом.

С пустотой.

И с тем, что похитило всех остальных.

3

Батлер пыталась расслабиться, обдумать положение.

Но все время мысленно возвращалась к тому, о чем не хотела думать, — к строению № 3. К реликту, который Хаптман и доктор Элдер обнаружили в районе заброшенной американской станции «Харьков». Они держали находку под замком в строении № 3 и отказывались говорить, что это такое.

Но ходили слухи.

Когда это несколько лет назад произошло на станции «Харьков», было много слухов.

Но ты ведь не веришь в этот вздор. Дикие слухи о том, что во льду они нашли…

Нет, нет. Хаптман и Элдер — палеобиологи.

То, что они нашли, конечно, старое, но уж точно земное.

Батлер продолжала твердить себе это.

Заставляла себя поверить.

4

Сейчас Батлер была в панике.

Наука и здравый смысл покинули ее. Ее подавили старейшие эмоции: первобытный страх, сверхъестественный ужас.

Она убежала из спален в общее помещение, где все ели и отдыхали.

Проверила камбуз и мастерские.

Лаборатории и кладовые.

Нигде никого.

Странно то, что горели все огни. Спальни — единственные помещения, где был выключен свет.

В общих помещениях Батлер смотрела в окна на антарктические сумерки. В это время года они длятся около двух часов, пока примерно в час не появится солнце. Буря продолжалась. Ветер мел полосы снега. Гаражи были освещены. Батлер видела там машины: «снежные коты» и «дельты» на пузырчатых шинах.

На мгновение Батлер показалось, что она увидела в пурпурной тени какое-то движение.

Нет, должно быть, это лишь игра воображения.

Не осталось никого, ни одного человека.

В панике, на грани истерики, Батлер стояла среди пустых столов, пытаясь думать о чем-то, что не связано с реликтом в строении № 3.

Казалось, она не может пошевелиться.

Почти боится шевельнуться.

Потому что начала видеть… что-то. То, что видит ее, а она его увидеть не может. Пронизывающее ощущение, будто глаза смотрят на нее, смотрят.

Батлер подумала:

«Иди в радиорубку, отправь сигнал тревоги».

Да. Да, вот что она сделает.

Но куда бы она ни посмотрела, в какую сторону ни повернула бы, везде чувствовала, как что-то надвигается на нее, давит. Что-то почти осязаемое, что-то такое, что Батлер не могла видеть, но ощущала его присутствие. Оно заполняло ее мозг спутанными тенями, зарождало ужас внутри. Что бы это ни было, оно находилось так близко, что могло коснуться ее, а она могла дотронуться до него.

От резкого химического запаха жгло ноздри.

Что-то, как веткой, задело ее шею.

Батлер вскрикнула, повернулась, но никого не увидела.

Она слышала шипение, словно протекает радиатор, из коридора спальных помещений. Чувствовала движение вокруг себя. Слышала отдаленные звуки, царапающие и скребущие.

Дрожа, тяжело дыша, она опустилась на колени.

Пожалуйста, о боже, останови это, заставь это все исчезнуть.

Неожиданно раздался резкий пронзительный звук и тут же стих.

Батлер встала и побежала к лабораториям и к радиорубке.

В трех футах3 от нее хлопнула дверь.

Потом другая в конце коридора.

Что-то ударилось о стену. Глаза у Батлер были широко распахнуты, кожа туго натянута. Она снова увидела отпечатки, похожие на следы ластов. Они тянулись по коридору и исчезали в сплошной стене, как будто то, что их оставило, прошло прямо через стену.

Батлер подошла к хлопнувшей двери.

Эта дверь вела в теплицу.

Батлер схватила ручку и распахнула дверь. В нос ударил химический запах, на этот раз напоминающий хлорную известь. От него перехватило дыхание, заслезились глаза.

В теплице было очень холодно.

Батлер видела свое дыхание.

Все растения: помидоры и бобы, морковь и пастернак, прочая зелень — были коричневые и завядшие. Батлер не знала, откуда пришел холод, погубивший их, но рассудок говорил ей, что может быть только один источник — тварь, явившаяся на станцию посреди ночи.

Батлер отошла от двери и увидела какую-то ползучую тень на стене. Дверь перед ней захлопнулась.

Она снова вскрикнула, и что-то очень холодное пронеслось у нее за спиной.

Спотыкаясь, она побежала назад, в общие помещения.

Батлер видела, как немыслимые смутные фигуры проходят за окнами.

Она опустилась на колени.

Свет мигнул, раздался треск, похожий на статическое электричество.

Свет снова мигнул.

Волосы у Батлер на затылке встали дыбом, мурашки побежали по коже. Становилось все холодней, и она знала, что это первый признак вторжения. То, что забрало остальных, теперь пришло за ней. Пришло с холодом, зловонием, со вспышками энергии.

Темная холодная тень упала на нее.

Батлер медленно повернулась, чтобы увидеть, что отбрасывает эту тень.

Но ничего не было.

Ничего.

Свет погас.

Вся станция погрузилась в жуткий полумрак, со всех сторон надвигались тени.

Внизу отключился генератор.

Но дополнительный продолжал работать.

Внутри не раздавалось ни звука, но снаружи выл ветер.

Вся станция дрожала.

Зажглись охранные огни, прозвучала сирена тревоги, сообщая Батлер, что отказал генератор.

Она видела снаружи тени, они двигались, поднимались и опускались, прижимались к стеклам. Один из охранных огней осветил фигуру и отбросил тень к ее ногам… безумную, абстрактную тень, грузную, коническую, с извивающимися придатками.

Батлер закричала.

Она не понимала, как ей удавалось спать раньше, но знала, что теперь уснуть не сможет: они придут за ней, и ей не спастись.

Что-то начало происходить.

Температура падала, но слишком быстро, чтобы можно было объяснить это неработающим генератором. Слишком резко и неожиданно. Батлер окутала пелена холодного воздуха. Пол начал вибрировать. По стенам стучали, вокруг в темноте что-то шевелилось, скользило. Ужасное зловоние. Хлопанье больших крыльев.

Батлер всю трясло.

Она оцепенела от холода и ужаса, от чего-то черного и бесконечного.

В висках стучало, голова взрывалась ослепительной болью, от которой она судорожно глотала воздух. Стучали зубы, закатывались глаза. Голову заполнили безумные чуждые видения; Батлер знала, что это не ее видения, они откуда-то снаружи, что-то проникает в ее голову. Она видела…

…взмахи крыльев черных фигур, взлетающих, словно мухи с трупа. Большой рой таких фигур. Они поднимались над гигантскими монолитами, узкими, крутыми, подобными машинам, над обелисками, шпилями, прорезанными отверстиями пилонами, уходящими прямо в бурлящее небо над головой, они становились самим небом, разрывали его…

Батлер закричала в невероятном ужасе.

Вид этой безымянной архитектурной непристойности заполнил ее безрассудным космическим страхом, исходящим из самой ее сути. Это место она видела в преследовавших ее в детстве кошмарах, которые до сих пор не вспоминала, и в то время считала его за́мком какой-то злой ведьмы. Но сейчас Батлер знала, как знали все, кто видел эту заплесневевшую груду костей вне пространства и времени, что это колыбель человечества и в конечном счете его могила.

В главную дверь застучали, звук был глухой и гулкий.

Этот стук изгнал из сознания Батлер стигийские кошмары и привел ее в состояние нового ужаса. Перед тем, что сейчас здесь, а не в полузабытых воспоминаниях.

Тот, что пришел за ней, стоял сейчас за дверью.

Стоял в этой веющей белой смерти, рожденный из теней и кошмарной древности.

Снова раздался стук.

И опять.

Голоса звучали в голове Батлер, резкие, пронзительные. Извращенный мелодичный писк, который взрезал ее сознание, как серп срезает пшеницу, разбрасывая зерна. Она сидела, плача, крича, лишившись разума, просто ждала.

Раздался очередной громкий стук, дверь распахнулась, и на Батлер обрушились ветер и холод.

Оно пришло за ней.

В свете дрожащих охранных огней и жутких пурпурно-синих сумерек Батлер увидела высокую неподвижную фигуру, блестящую, увешанную сосульками. Вокруг фигуры вился снег, закрывая ее.

Извивающиеся конечности протянулись к Батлер.

Ужасные красные глаза злобно смотрели на нее.

Она не знала, что это, знала только, что это зло.

Что-то темное.

Что-то чудовищное.

И чем бы оно ни было, оно произнесло жужжащим голосом одно слово:

— Батлер.

---

Часть первая. Кладбище эпох

«Из чьего чрева выходит лед?»

(Книга Иова, 38-29)

1

Станция «Полярный климат»

Ледяной ручей «падающая звезда»

Восточная антарктида

17 марта

Пустыня.

Замерзшая белая пустыня.

Не континент, а скорее грубо выпотрошенный костлявый труп, торчащий изо льда возрастом во много эпох, шкура его высушена и стерта, не осталось ничего, кроме бесплотной архитектуры костей, которые давно очистил ветер.

Это первое, что приходит вам в голову, когда вы выходите из самолета на замерзшую поверхность «Полярного климата». А когда смотрите на беззвучное ветреное опустошение вокруг, на поднимающиеся из снега голые вершины Трансатлантических гор, похожие на спинной хребет давно окаменевшего ящера, вы еще более убеждаетесь в этой мысли.

Безжизненное место.

Зловещая полярная пустыня.

Мерзлая могила на дне мира.

По одну сторону горы, раскалывающие континент пополам, по другую — бесконечная туманная протяженность Полярного плато, ледяного купола, местами толщиной в три мили. Это Антарктика. Реликт Ледникового периода, гигантский, стерильный и такой же безжизненный, как темная сторона Луны. Повсюду летящий снег и клочья ледяного тумана, обледеневшие хребты и высеченный голубой лед. Безбожное повторение, прерываемое только обветренными вулканическими скалами, которые лишь ненамного старше самого льда. Если смотреть на них слишком долго, эти скалы приобретают сгорбленные квазичеловеческие очертания. А если не отведете взгляд, сможете услышать пронзительный мертвый голос — голос самого этого древнего, загадочного континента.

И на самом краю продуваемого ветрами Полярного плато расположена станция «Полярный климат».

Она похожа на какой-то марсианский подарочный набор, забытый ребенком в снегу. Все здания ярко-красные, увешанные флагами, увенчанные антеннами, радарными тарелками и указателями скорости ветра. И в самом центре — низкий купол с развевающимся американским флагом, по периметру — строения, похожие на коробки, связанные туннелями и занесенными снегом дорожками.

«Климат» — унылое место летом, тем более в долгую антарктическую зиму, когда пять месяцев не встает солнце. А если вы прилетаете на зиму, то улететь не можете. Вы остаетесь здесь вместе с тем внутри себя, что позволяет вам сохранить рассудок, пока дни становятся неделями, а потом месяцами, и скука впивается в вас зубами, и ветер дует, и снег идет, и эта белая холодная клетка держит вас, как ягоду в морозильнике.

Такова реальность вечной тьмы на «Полярном климате». Надпись в конце отмеченной флажками дороги с взлетно-посадочной полосы говорила об этом, сообщала все, что вы узнаете в этом году, а может, все, что вы вообще будете знать:

АНТАРКТИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВСТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА КРАЙ СВЕТА

2

Когда Койл впервые услышал об исчезновении семнадцати человек с исследовательской станции «Маунт Хобб» — исчез весь летний экипаж, — у него появились очень странные идеи. Того типа, что мешают закрывать глаза по ночам и забыть о безумных историях, которые тут рассказывают. Абсолютно безумных рассказах о дочеловеческих городах, которые старше самих ледников, и о внеземных существах, вмерзших в лед.

Трудно от всего этого избавиться, особенно от мыслей о том, что произошло на станции «Харьков» пять лет назад.

Конечно, Койл в это не верил, но мысль засела в мозгу, как открытая язва, которая не желает залечиваться. Дома, в мире, легко смеяться над всеми этими рассказами и легендами, когда есть много работы и слишком много идиотов, распространяющих в интернете конспирологические теории.

Но здесь, в этой холодной пустыне, отбросить такое нелегко, что бы ни говорил тебе здравый смысл.

Что-то есть в этих покрытых льдом горах, в глубоких ущельях и продуваемых ледяным ветром плоскогорьях. Это проникает в тебя. Говорит тебе то, что ты не хочешь знать, заставляет вспомнить то, что ты давно забыл.

— Эй, Ники, — сказал Фрай, и, возможно, сказал он это не в первый раз, потому что выглядел слегка раздраженным. — Эй, проклятый Ники Койл, ты меня слышал? Слышал хоть одно мое слово?

Койл улыбнулся. Он не обращал внимания на слова Фрая.

Фрай покачал головой.

— Боже, всего несколько недель, и ты уже спятил.

Койл сидел с Фраем в небольшом теплом помещении, поближе к обогревателю. Он был поваром — и очень хорошим, — но сейчас помогал Фраю разгружать транспортный самолет С-130 ВВС Национальной гвардии.

Зимние команды были небольшими, и приходилось помогать везде, где это необходимо. Летом на «Климате» было почти сто человек, но на зиму оставалось только семнадцать или восемнадцать. В основном обслуживающий персонал, контрактники, несколько ученых, ведущих исследования по грантам ННФ. Самолет С-130, стоящий на полосе, — последний, который они увидят в этом году.

Это был зимний груз: ящики, тюки и бочки. Запасные части и лекарства, строительные материалы и лабораторное оборудование. Еда, зимняя одежда, баки с горючим. Не говоря уже о более важных вещах типа DVD-дисков и выпивки, табака и эротических журналов. Всего того, что помогает перенести зиму.

Фрай затянулся сигаретой.

— Как я уже сказал: сначала «Харьков» пять лет назад, теперь «Маунт Хобб». Пропали семнадцать англичан. Поблизости никаких закусочных, детка, так что, думаю, они не вышли перекусить. Знаешь, на какие мысли меня это наводит? Бросить все к чертовой матери, сесть в этот С-130 и убираться отсюда. — Он подмигнул Койлу. — Конечно, это если бы я был суеверен.

— Но ты не суеверен.

— Упаси бог. Нелегко испугать такого парня, как я, Ники. Дьявольщина, я здесь уже много лет. Только ледники здесь дольше, чем моя обветренная задница.

Фрай был специалистом по отходам, но, учитывая его опыт, он мог делать почти все. Он так хорошо знал каждый трос, что мог опознать все его нити. Он был здесь, на разгрузке, потому что никто лучше Фрая не знал, куда что следует положить. А когда птичка опустеет, ее нужно будет загрузить последними зимними отходами: сплющенными картонными коробками и мусором, металлоломом и лабораторными отходами, бочками нечистот и зараженными радиоактивными отбросами, которые производят ученые.

Лед в бороде таял, и Койл выжимал бороду, капли падали на его комбинезон и синюю парку.

— Все это сплетни. О «Хоббе» у нас только сплетни. Слухи, приходящие с «Мак-Мердо». Кто знает, что там на самом деле произошло?

— Точно, — сказал Фрай. Он затянулся, и пепел упал на его стального цвета бороду и слился с ней. — Теперь ты рассуждаешь здраво, Ники. Если заставишь поверить в это всех остальных придурков, у нас будет достойная команда. С «Харькова» у всех тут навязчивая идея.

Ники знал, что это правда. Идея очень навязчивая.

Что-то такое, что очень не нравится ННФ.

3

ННФ управляет станцией «Полярный климат», как и всеми остальными станциями США в Антарктике. Если вы ученый и хотите получить грант и финансирование или если вы «синий воротничок» и хотите сохранить свой очень выгодный контракт, вы держите рот на замке. Потому что со времен истории с «Харьковом» ничто не отнимет у вас билет в Антарктику быстрей, чем разговоры о затерянных городах и пришельцах из космоса.

Если хотите сохранить работу, зимой или летом, держите язык за зубами (во всяком случае, в смешанном обществе).

Антарктическая программа США проводится под руководством ННФ (Национального научного фонда), и этот фонд представляет собой огромный бюрократический аппарат. Под руководством ННФ всем шоу заправляет ЮСАП — «Программа», как ее называют полярники; ЮСАП предоставляет гранты ученым и поддерживает станции в рабочем состоянии, некоторые только летом, но другие — весь год. ЮСАП пользуется услугами подрядчиков типа «Райтеона» или «Айтити»4, которые предоставляют обслуживающий персонал, «синих воротничков», обеспечивающих жизнедеятельность станций и помогающих ученым. Этот персонал — обычно лучшие специалисты в своем деле: механики и повара, операторы тяжелой техники и электрики, знатоки бойлеров и водопроводчики. Платят очень хорошо, много дополнительных бонусов, но бюрократия не просто нелепая, а невероятно навязчивая и пытающаяся все контролировать. Зимой этого меньше, но все равно присутствует.

Большая компания следит за всеми и за всем.

Неловкий гигант, спотыкающийся о собственные неуклюжие ноги и пачки листов с требованиями и распоряжениями, с психологическим профилированием — всей этой кровью, жизненной силой бюрократии. Люди стремятся к приключениям и находят оставленный ими микрокосм переполненным нытиками и бумажной работой, сплетнями, ложью и безжалостным карьеризмом. Это место, где у вас могут конфисковать любимый камешек или курильницу, потому что это нарушение правил компании, и самоназначенные неонацисты доносят, что вы курили в неразрешенных местах, или слишком долго принимали душ, или выплевывали жвачку в снег.

Такова современная Антарктика.

Забудьте о Моусоне и Скотте5, об их отважном поведении и думайте о том, чтобы не использовать слишком много скрепок, вовремя смыть за собой и лизнуть нужную задницу. Социальный дарвинизм в худшем его проявлении.

Именно поэтому Койл считал, что ННФ или ЮСАП не способны эффективно скрыть такое грандиозное явление, как инопланетный город или существование пришельцев со звезд. Программа разбухла от ерунды, политического маневрирования и корпоративных обманов, и следил за всем этим неуклюжий бюрократический Микки Маус, который не в силах застегнуть даже собственные брюки.

Но на самом деле никогда нельзя быть уверенным.

Койл провел на льду больше десяти лет и знал, как все здесь устроено. Точнее, ему хотелось думать, что он знает. Он чаще работал зимой, потому что тогда команда меньше и удушающий контроль ННФ не так силен. Последние четыре года они с Фраем зимовали вместе, три года на «Климате» и еще год на станции Амундсена-Скотта, которую ветераны называли «Полюсом». До этого они зимой и летом работали на «Мак-Мердо» и «Палмере» и даже некоторое время провели в Восточном лагере, который находился через взлетную полосу от русской станции «Восток». Они провели вместе много времени и очень сблизились, как братья или как отец и сын. В их жилах текла одна и та же кровь. Поэтому Койл знал, что Фрай спрашивает его, что он думает о случае с «Харьковом», на самом деле не спрашивая.

Но он бы никогда в этом не сознался.

Фрай был рабочим с головы до ног, настоящий ужас для управляющих. Сквернословящий, с дурным характером, не терпящий тех, кто пробыл на льду меньше десяти лет, он ни за что бы не признался, что случай с «Харьковом» испугал его, а слухи про «Маунт Хобб» усилили этот страх.

Никогда.

4

Фрай погасил сигарету, достал пакет «Жвачки краснокожего»6, сунул в рот несколько листьев и принялся жевать.

— Иногда я думаю о «Харькове». Какое-то безумие.

— ННФ заявил, что там все задохнулись. Утечка газа. Как скромный наемный работник, который ждет бонусов за то, что стал такой послушной крысой в лабиринте, я должен верить в то, что мне говорят, мой друг. ННФ не способен к поспешным выводам.

— Хороший мальчик, Ники. Лижешь зад ННФ. У тебя большое будущее. У меня такое получилось. Двадцать пять лет назад я мыл тарелки на «Мак-Мердо», а сейчас посмотри на меня. Я перешел на отходы.

Койл улыбнулся.

— Суть в том, что я не знаю, что произошло на «Харькове». Может, и не хочу знать, как не хочу знать о «Хоббе». По-моему, мы никогда не узнаем правду, так что лучше затолкать это под ковер вместе со всем остальным.

— Разве тебе не любопытно, Ники?

— Конечно любопытно, но я узнаю неприятности, когда их вижу.

А это были явные неприятности. Вся эта история с «Харьковом» была очень темной и сомнительной, и Койла не покидало ощущение, что то же самое произойдет с «Хоббом». И ему это не нравилось. Зимы достаточно долгие и без того, чтобы пускать в ход воображение. Койла ежегодно приглашали на разные станции, отчасти из-за его стажа на льду, но и потому, что он был очень хорошим поваром. Начальники станций боролись за него. Но не потому, что Койл был человеком компании или лизоблюдом. К ННФ он относился так же, как все, только не говорил об этом.

Не стоит кусать кормящую руку.

— Знаешь, о чем говорит этот ублюдок Лок? Он талдычит, что эта зима будет такой же, как пять лет назад, — сказал Фрай. — Происходит что-то страшное, только началось оно в этом году раньше. Вот что он мне сказал сегодня утром, когда я ел яичницу… отличная яичница, Ники. Будет прямо как той зимой, когда на «Харькове» все пошло кувырком, сказал он. У нас здесь полевые лагеря с учеными. Это значит, что случится что-то серьезное, говорит Лок. Ты ведь знаешь, что зимой полевые лагеря не устраивают. Единственный известный мне случай — как раз тогда на «Харькове», когда этот умник… как же его звали? Гейтс? Когда он нашел погребенный город.

— Да, но ведь компания говорит, что этого не было, Фрай. Никаких древних городов. Ничего не было.

— А как же камни? Эти стоячие камни? — ответил Фрай, подначивая его.

Фрай говорил о нескольких древних мегалитах, подобных тем, что в Стоунхендже, открытых осенью прошлого года в горной долине в горах Королевы Мод, примерно в пятнадцати милях от исследовательской станции «Маунт Хобб». Беспрецедентная оттепель привела к тому, что оттаяли верхушки этих камней. Вначале думали, что это срезанные верхушки окаменевших деревьев. Такие окаменевшие деревья пермского периода в Антарктике обнаруживали и раньше. Но это были не деревья. Ученые с «Хобба» растопили снег вокруг этих сооружений, убрали талую воду, и — о чудо! — обнажилась серия мегалитов. И за несколько дней изображения этих мегалитов — очевидно, работа очень древней цивилизации — оказались в интернете и на обложках сотен журналов.

И начались споры.

— Об этих камнях все еще спорят, — сказал Койл. — Некоторые говорят, что это розыгрыш.

— Возможно, Ники, возможно.

Дэнни Шин, геолог, проведший зиму на станции «Климат», сказал Койлу, что хребет Королевы Мод покрылся льдом по крайней мере двадцать миллионов лет назад, а скорее всего, тридцать или сорок. Это невероятно древний лед. Земля под ним с тех пор не была обнажена, так что эти камни должны были быть установлены еще до того, как появились предки человека. Больше ничего Шин не сказал, но можете пустить в ход воображение.

И люди это делали. Воображали все: от пришельцев-астронавтов до неведомых цивилизаций. Но пока мегалиты подробно не изучались. Это будет сделано следующим летом… и что тогда? Кто может сказать?

— Этот Лок — спятивший сукин сын, — сказал Фрай.

Койл рассмеялся.

— Лок верит в НЛО, Атлантиду и лица на Марсе. Он псих.

— Он сказал, что эти камни — что-то вроде маяка. Маяк? Ну и ну! Конечно, ведь их нашли в долине Бикон7. Он не заметил такую игру слов. У этого парня нет чувства юмора. Маяк, говорит он, маяк. Как антенна или что-то такое. Маяк для пришельцев или еще какого-то дерьма. Не знаю. Этот парень говорит так быстро, что я его иногда не понимаю. Но, по его словам, именно это случилось с теми бриташками на «Хоббе». Кто-то забрал их и увез на Венеру или еще куда-то, чтобы прозондировать их задницы. Лок также говорит, что на «Харькове» новая команда и они бурят лед к этому озеру.

Кайл об этом тоже слышал.

Происходит что-то очень секретное.

В шестидесятые и семидесятые годы «Харьков» был советской станцией. Когда русские столкнули коммунизм в кювет, они, стараясь сократить свой бюджет, передали станцию американцам. У них по-прежнему есть «Восток» и несколько других станций, но «Харьков» теперь принадлежит американцам. Вернее, принадлежал до этой безумной истории пять лет назад. С тех пор станция пустовала. Может, сейчас она снова действует.

Такие случаи заставляли Койла почти поверить в слухи. Двенадцать лет на льду, и иногда, хотя доказательств не было, ему начинало казаться, что в тени происходит такое, о чем он даже не догадывается. Или не хочет догадываться.

Фрай сказал:

— Ага, Лок говорит, что будет как зимой пять лет назад. Полевые лагеря. Исчезновения людей. Ничего хорошего не стоит ждать. Эти умники вмешиваются в то, что внизу, растапливают камни и исследуют озеро. Несколько лет все было тихо, но теперь будет очень громко. Ну, так говорит Лок. — Фрай рассмеялся. — Видел бы ты утром этого обезьяночеловека, Ники. Все нес и нес вздор, и я сказал ему, что его матери следовало держать ноги сдвинутыми, но остальные его слушали. Даже умники. Словно сам Христос пришел проповедовать, а не этот кретин из комиксов.

Койл ничего не сказал.

Слушая ветер, воющий за стенами, он чувствовал, как в нем что-то оседает, словно камень. Он знал, что можно сколько угодно говорить о здравом смысле и разумных вещах, но факт остается фактом: семнадцать человек на «Хоббе» исчезли, и это очень тревожно.

— Долгая бредовая зима, — сказал Фрай. — Кто знает? Может, Лок прав.

И тут в лагере прозвучала сирена.

5

Койл подумал, что это очередная учебная тревога, но тут в интеркоме послышался голос Хоппера, начальника станции «Климат»:

— ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА! ПОВТОРЯЮ. ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА! КОМАНДАМ СПАСАТЕЛЕЙ ЯВИТЬСЯ НА СВОИ ПОЗИЦИИ. ПОВТОРЯЮ. ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА!

Дерьмо.

Койл и Фрай выбежали из дома в полутьму, спотыкаясь и гадая, что могло произойти. Сирена звучала по всему лагерю, как воздушная тревога. Пилоты С-130 были снаружи и хотели знать, что происходит. Последний рейс в этом году задержался на две недели из-за бурь, и эти ребята хотели увести свою птичку, прежде чем бури возобновятся.

Вокруг люди суетились, как муравьи, скользили на льду, выбегали из зданий, «джеймсуэев»8 и убежищ. Все думали о пожаре или взрыве, некоторые говорили, что разоблачены какие-то темные дела.

Но ничего не было.

Все выглядело как обычно.

Тут снова в интеркоме заговорил Хоппер. Он сказал, что вертолет с соседней станции «Колония» разбился о лед. Он не говорил о жертвах и вообще не сообщил никаких подробностей, лишь оповестил, что это произошло и вызываются все отряды спасателей.

Это была не учебная тревога.

Койл вместе со своей группой грузил в «снежного кота» медикаменты и носилки. Когда он садился в кабину вместе с Особым Эдом — Эдом Тейверсом, специалистом по кадрам — и Хорном, механиком, он видел, что «снежный кот» Фрая уже быстро идет по отмеченной флажками ледовой дороге.

— Какого черта они полетели на вертолете? — спросил Койл.

— Я уверен, у них были причины, — сказал дипломатично Особый Эд, как ему и следовало говорить. Он возглавлял отряд спасателей.

Разворачивая «снежного кота» и борясь с перекосом, Хорн рассмеялся.

— Конечно были. Проклятая «Колония». Как я слышал, там у них настоящее «шоу уродов». Эти парни там чем-то заняты, но попробуйте узнать чем.

— Никакой тайны в станции «Колония» нет, — заявил Особый Эд.

Но больше на эту тему ничего не сказал.

Обычно к концу февраля самолеты переставали прилетать. Все было приземлено, включая вертолеты. «Спрайты» и «снежные коты» не приходили из полевых лагерей. Ни туристов, ни журналистов, ни ПП (почетных посетителей). Никого, кроме самого необходимого персонала. Ветер дул, снег шел, и если освещение было, то очень слабое.

В это время года солнце не всходило полностью. Приподнималось надо льдом на несколько часов, бросало тусклый свет, прежде чем снова уйти за горизонт. Еще неделя, и оно перестанет показываться совсем. Не самое благоприятное время для полетов, особенно на вертолете.

Мир вокруг «кота» был туманный, белый и сюрреалистичный. Иногда ветер ускорялся до тридцати миль в час, потом совсем стихал, и тогда казалось, что едешь через стеклянный шар: когда такой потрясешь, начинается крошечная метель. Снежные хлопья опускались на твердый паковый лед.

Всю дорогу до места крушения все нервничали и даже ссорились.

Не Особый Эд, конечно.

Он был специалистом по управлению человеческими ресурсами, всегда старался, чтобы у всех были хорошие отношения, и это не раз доставляло ему неприятности. Пообещаешь что-нибудь одному, потом то же самое другому, и приходится лгать и выворачиваться. Было общеизвестно, что Особый Эд бесхребетный и между ног у него ничего не болтается. Он во всем был человеком компании, всегда пытался сгладить противоречия между ННФ и персоналом станции. Убирал дерьмо с обоих концов и старался, чтобы все улыбались, что вообще невозможно.

Койл знал, что он хочет добра, но иногда трудно было о нем думать не как о проныре. Все это привело к прозвищу «Особый Эд»: он поистине был особым.

Хорн говорил о том, что станцией «Колония» управляет ЦРУ, что там балуются с атомной бомбой и биологической войной и это угрожает континенту и вообще всему свободному миру. Что сюда привозят террористов с Ближнего Востока, чтобы здесь их тайно пытать, проводить на них эксперименты со слабительными.

Все это заставляло Особого Эда ощетиниваться, потому что такие разговоры опасны и будут плохо выглядеть в его отчете. Для такого, как он, отчет — это все.

— Просто на «Колонии» занимаются весьма деликатными исследованиями, — сказал он. — На станции много очень умных людей. Я там бывал. В этом месте нет ничего необычного.

— Там проводят тайные операции. Спросите кого угодно, — сказал Хорн. — Чертовы секретные агенты.

— Это нелепо, — сказал Особый Эд.

Он многих на «Климате» не любил, но ни с кем не ссорился и добровольно служил на станции «мальчиком для битья», лишь бы все шло гладко.

После одного особенно неприятного инцидента неделю назад, когда Гат, известная также как Натали Гатман, которая была так же женственна, как ее прозвище9, в камбузе при всех задала Эду мать всех головомоек, Койл спросил Эда, почему он с этим мирится. Почему позволяет обращаться с собой как с дерьмом. И Особый Эд сказал ему: «Лучше пусть ругают меня, чем друг друга».

Хорн был членом команды спасателей, потому что у него была медицинская подготовка. Если бы не это, Особый Эд давно добился бы его устранения. Но для такого человека, как Особый Эд, необходимость и умения всегда были гораздо важней таких мелочей, как гордость, достоинство или самоуважение.

— Эй, Ники, — сказал Хорн, — я слышал, ННФ похоронил этих людей с «Харькова» прямо во льду. В прошлом году их вырубили изо льда и привезли на «Колонию» для вскрытия или еще чего-то. Ты это слышал?

Койл улыбнулся.

Особый Эд покачал головой. ННФ не стал бы ввязываться в подобные вещи. Для Эда Программа была девственницей в безупречном белом платье для конфирмации с плотно сдвинутыми ногами. Для таких, как Хорн, — дешевой шлюхой.

Койл в такое не вмешивался.

У него, как и у всех, было свое мнение о станции «Колония», но он не собирался, как Лок, забредать в мутные воды верующих в заговоры и НЛО. Однако это не значит, что он не думал о том, что на этой станции происходит что-то необычное. Это была закрытая зона, с охраной по периметру и всем прочим. И ведь это в Антарктике, как будто это Зона 5110 или что-то такое, что хотят держать в тайне от всех.

Кого «всех»?

Это же, черт возьми, Антарктика.

Это было жутко. Койл там никогда не бывал и полагал, что мало кто вообще там бывал, но все хвастались, будто всё о ней знают. Станция «Колония» существовала всего два года. Как и станция «Климат», которой было три года, она являлась одной из новейших американских станций. Но она была совсем не такая, как «Климат». Хотя публично это никогда не признавалось, «Колония» представляла собой военную базу с вооруженной охраной и датчиками движения — и это на самом дне мира. Догадайтесь сами.

Койл был уверен только в одном: на «Климате» висит объявление, запрещающее приближаться к «Колонии». И это было не просто странно. Это очень дурно пахло.

И теперь, очевидно, у «Колонии» разбился вертолет.

Койл не знал, во что они ввязываются. В таких местах, как «Климат», было много небольших групп, спаянных и подготовленных для борьбы со всем, от пожара из-за разлившегося горючего до распространения опасной инфекции. С любой проблемой, которая может возникнуть на далекой станции. Такие группы должны были разбираться с ситуациями, связанными с трупами или ранеными. Это могло быть что угодно: от авиакатастрофы до нападения террористов. Большинство тренировок казались нелепыми, их трудно было воспринимать всерьез, особенно если рядом бегал Хоппер и дул в свисток, как тренер по легкой атлетике.

Никто не знал, каков будет следующий сценарий: протекли баки на складе горючего, посылая на станцию миллионы галлонов дизельного топлива, или вся станция в огне из-за того, что кто-то гнал в своей комнате спирт, или — любимая игра Койла — борьба с ядерной, биологической или химической угрозой на станции. Это давало всем возможность надеть защитные костюмы. Костюмы были большие, белые и раздутые, накачанные воздухом. Передвигаться в них было тяжело, поле зрения — очень ограничено. Не было ничего забавней этого зрелища: восемнадцать или двадцать человек мечутся по территории станции, спотыкаясь, сталкиваясь друг с другом, ругаясь, а Хоппер непрерывно свистит; эти люди походили на детей, только что научившихся ходить, или на манчкинов11 в форме зефира, не имеющих никакого чувства равновесия.

Бесценно.

Но все это было частью современного антарктического опыта, и вам приходилось это любить.

За все эти годы на льду Койл ни разу не сталкивался с настоящим несчастным случаем. Ничего такого, что нельзя было подмести или выбросить в корзину для мусора. Встречались случаи насилия, но всегда касались одного-двух человек. Однако в более широком масштабе здесь происходило кое-что похуже, и не раз.

В 1979 году новозеландский самолет с более чем двумястами туристами разбился на горе Эребус. От удара самолет раскололся на части, разбросав тела и горящие обломки по всему склону горы и ниже, в ущелье. Спасатели прилетели с «Мак-Мердо» и «Базы Скотта», и зрелище было ужасное. За последующие недели обгоревшие тела, конечности, торсы, различные предметы собирали и укладывали в пластиковые мешки. Чайки, известные стервятники, которые собирались на грудах мусора на станциях и пожирали все, от картофельной шелухи до плаценты детенышей пингвинов, большими стаями требовали своей доли; они разрывали мешки и пировали тем, что находили внутри. Это приводило спасателей в неистовую ярость.

Койл был знаком с парнем по имени Джерри Шеррили, который работал на «Мак-Мердо» и входил в отряд спасателей. Отвратительное было дело. Человеческие останки хранили в холодильниках для пищи, пока не появлялась возможность их вывезти. Шеррили говорил, что никогда не забудет звук, с которым чайки разрывали мешки, или вид птицы, летящей с рукой человека в клюве. Было лето, и мешки с телами укладывали на взлетном поле Уилли. Их нагревало солнце, они лопались, их содержимое было как из мясорубки, телесная жидкость и ошметки плоти попадали прямо в лица работающих.

Койл видел записи этого и сейчас вспоминал их. Вспоминал отвратительные подробности и думал, во что же, черт возьми, ввязался.

Сначала «Маунт Хобб» потерял всю команду, теперь разбился вертолет.

Если это были предзнаменования грядущей зимы, то очень дурные.

6

Место катастрофы.

Дым они увидели задолго до того, как добрались до места.

На Полярном плато, если ясно и холодно, можно видеть на мили. Но в такой день, как сегодня, когда солнце едва показывалось, снег валил с гор и мрачная дымка отражалась ото льда, видимость снижалась в лучшем случае до двадцати футов. Трудно было сказать, где небо, а где земля. Они становились единым целым. И это впечатление лишь усиливалось тусклым, умирающим солнечным светом начала зимы.

Хорн вел «снежного кота» по отмеченной флагами ледовой дороге, и лучи фар подпрыгивали, когда машина преодолевала бугры и впадины. Ледовая дорога была безопасной, но за ее пределами простирались изрезанные трещинами поля, затянутые туманом и продуваемые ветром, извилистые ряды зубчатых застругов, похожих на буруны у берега в замерзшем море.

Койл знал, что в прошлом пяти или шести людям приходилось впрягаться в сани и перетаскивать их через такие преграды, проявляя как физическую силу, так и силу воли. Даже собачьим упряжкам тут приходилось тяжело.

— Вон там дым, — сказал Особый Эд, показывая на ветровое стекло. — Видите?

Конечно, видели все. В непрерывной сверкающей белизне, где даже тени становились светло-серыми, поднимавшийся в небо столб черного дыма казался плотным и сплошным. Когда Хорн включил пониженную передачу и остановил машину, «снежный кот» Фрая был уже на месте. Хорн повернул машину, чтобы фары освещали место крушения, и оставил их горящими.

Закрепили стабилизаторы — дополнительные стальные подошвы, которые не дают скользить по льду, — и вышли.

Разбившимся вертолетом оказался «Хьюи»12.

Он походил на флюоресцентную оранжевую осу, на которую наступил ребенок, разнеся ее на кусочки: крылья здесь, грудная клетка там, а брюшко в другом месте. Сейчас это была лишь дымящаяся груда железа, пластика и других материалов. Фюзеляж был разбит, ротор переломан, хвостовая стрела сплющена и торчала вертикально, как восклицательный знак. Все горело, топливные баки лопнули от удара, бензин разлился повсюду, создав стену пламени, которая никого не подпускала к обломкам. Пламя постепенно опадало, но было еще слишком жарко и опасно подходить.

Горящие обломки трещали и лопались. Время от времени шипящий кусок металла отламывался или его отбрасывало давлением и температурой.

— Вот дерьмо, — сказал Койл.

— Боже мой, боже мой, — все повторял Особый Эд, расхаживая в своем КЧХП, костюме для чрезвычайно холодной погоды; его «кроличьи сапоги» скрипели на твердом льду.

Команда Фрая, которая состояла из самого Фрая, парня по имени Слим и Флэгга, врача станции, просто безнадежно стояла, понимая, что сделать ничего невозможно. Огонь растопил снег и лед и создал барьер, горячий, как дыхание из печи.

Фрай только покачал головой, все это его совершенно не тронуло.

— Ничего себе бардак, — сказал он, сплюнув табачный сок на снег. — Господи Иисусе, вот это кавардак. Где этот парень получил лицензию пилота? В коробке «Крекер Джек»13?

Никто не реагировал на бесчувственность Фрая. Таков был Фрай. Как ломоть итальянского хлеба: снаружи мягкий и теплый, внутри — твердый и жесткий.

— И что же мы должны делать, Эд? — спросил Хорн. — То, что было в вертолете, поджарилось.

— Проявите уважение, — сказал Флэгг, ветер трепал мех его парки.

Хорн пожал плечами.

— Спокойней, док.

Фрай выпустил еще одну струю табачного дыма на горячий обломок металла.

— Но он прав. В этом месиве нет ничего живого. Экипаж сейчас уже стал жареной картошкой. Не вижу ничего похожего на человека. Если нет лопаты с длинной рукоятью, нам здесь делать нечего.

— Хватит, — сказал Флэгг. — Милостивый боже, на борту были люди.

— Сейчас там нет людей, док. То, что было на борту, сейчас — поджаренный до хрустящей корочки бекон.

— Чувак, это жестоко, — сказал Слим.

— Если мне понадобится твое мнение, солнышко, — сказал ему Фрай, — я его спрошу.

Слим был главным помощником, и это означало, что он должен выполнять любую подвернувшуюся дерьмовую работу. Судя по всему, это был один из таких случаев.

Койл стоял на месте, от обломков исходил такой жар, что он готов был раздеться до футболки и шортов. В тяжелом КЧХП он потел. Он попятился, вдыхая пары горящего топлива и раскаленного металла, а также гораздо более неприятные запахи сгоревшей плоти и костей. Ветер поменял направление, и дым повалил всем в лица. Кашляя, отмахиваясь, все отошли подальше.

— Он сильно ударился, — сказал Фрай. — Похоже, уткнулся носом в лед. Это странно.

— Почему? — спросил Слим.

— Потому что, малыш, это неправильно. Я и раньше видел такие катастрофы. Обычно у пилота техническая поломка или плохая видимость, и он скользит по льду. Вертолет опускается горизонтально льду, понятно? А этот, похоже, упал вертикально.

— О, — сказал Слим; он ничего не понял.

Но Койл понял, и, судя по выражению лиц, поняли остальные.

— Вы правы, — сказал Хорн, снимая капюшон и шапку и обвязывая вспотевшую голову банданой с изображением американского флага. — Выглядит так, словно пилот вогнал машину, как гвоздь. Как будто сделал это специально.

Особый Эд открывал и закрывал рот, как рыба, пытающаяся пропустить воду через жабры.

— Мы не знаем, что здесь произошло. И не нам об этом гадать.

— Почему? — спросил Хорн. — Какого дьявола, почему нет? Если вертолет с «Колонии», мы никогда не узнаем, что тут было.

Слим хихикнул… и сразу перестал: увидел, что никто не считает это забавным. Не здесь. Не на льду.

Койл продолжал смотреть на этот ад.

От вида, звуков и запаха горящих обломков у него внутри что-то поворачивалось, словно винт искал резьбу. Это было ужасно. Обломки были разбросаны на двести футов во всех направлениях, расходясь веером от центральной горящей массы. Повсюду валялось множество обгоревших предметов и дымящихся кусков. В полутьме и облаках дыма трудно было что-нибудь разглядеть.

Слим и Хорн принялись огибать пламя, осматривая обломки; Особый Эд велел им отойти и вскинул руки вверх, когда они не послушались.

Фрай и Койл сидели на гусенице «снежного кота», пока Особый Эд разговаривал по радио, а Флэгг стоял неподвижно, в руках у него была медицинская сумка.

Вдали послышалось гудение, которое становилось все громче, пока не превратилось в характерный гул приближающегося вертолета. Вертолет летел быстро.

— Еще одна вертушка, — сказал Фрай. — И я догадываюсь, откуда она.

Койл не шевелился. Он смотрел, как Хорн и Слим играют среди горящих обломков, как мальчишки, пинают дымящиеся куски металла и перепрыгивают через почерневшие части корпуса.

— А это что такое? — спросил Хорн. — Тело?

— И не одно, — ответил Слим, — кажется.

Флэгг заинтересовался.

Он прошел по периметру, чтобы лучше разглядеть, что они нашли.

Оба были возбуждены, даже Хорн, которого могла возбудить только идея анархии. Флэггу было шестьдесят лет, и он был не в той форме, чтобы прыгать среди обломков. Он поднял руку к лицу, защищаясь от огня и дыма.

Фрай равнодушно пожал плечами.

Но Койл заинтересовался. Он пошел туда, обходя по дальней стороне. Звук приближавшегося вертолета становился все громче.

— Посмотрите на это, — сказал Хорн. — Да, это тело.

Койл видел. Походило на человека, скрученного, искалеченного. Он горел, и зловоние было тошнотворное.

На него упала часть хвоста, и он был весь охвачен пламенем.

— Черт возьми, — сказал Слим.

— Здесь еще что-то, — сказал Хорн.

Они метались позади обломков, пытаясь подобраться к чему-то вблизи хвостового стабилизатора. К чему-то большому, продолговатому. Оно было закутано в дымящийся брезент, который горел по краям. От того, что лежало под брезентом, шел пар, как будто оно замерзло и теперь быстро таяло.

— Это человек? — спросил Флэгг.

— Не могу сказать, — ответил Хорн.

В приступе смелости, порожденном молодостью и неопытностью, Слим перепрыгнул через стабилизатор и попытался добраться до фигуры под брезентом. Дым застилал глаза, Койл плохо видел, что происходит. Слим пробовал стащить брезент и жаловался на вонь из-под него.

— Осторожней! — крикнул Флэгг.

Хорн всматривался в дым, Слим рукой в варежке ухватился за край брезента и потянул. И сразу отдернул руку.

— О! О! Горячо!

— Там что-то есть, — сказал Хорн. — Что-то большое, и это не человек.

Слим попробовал снова, он смог стащить брезент и, когда сделал это, споткнулся и упал назад, как будто увиденное испугало его.

— Черт возьми! — сказал он, когда брезент вернулся на место. — Вы это видели, Хорн? Видели эту проклятую штуку под брезентом?

Раздался неожиданный взрыв, и из-под обломков вырвался огненный шар, обдав Слима искрами