— Ты убила… дракона? О! Ясно, — щеки его все еще пылали, но Гроссмейстер снова задумался над тем, кого и от кого сейчас спасает. Девицу ли свою от алчных себялюбцев, желавших поработить прелестнейшее из созданий, подчинить свободный дух, приноравливая его к мелким своим страстишкам, или простых, пусть и не очень умных и вовсе недобрых людей от мести ужасающего душу демона.
Анагноризис.
Радость узнавания. Тот упоительный миг, когда тайное становится явным.
— Эмрис Вледиг, — с набитым ртом ответила за рыцаря девица, — Король, колдун, первый гроссмейстер твоего ордена и последний из народа римлян, выступивший против саксов, жестоких разбойников, в давние времена подвергавших эту страну разорению.
— Гроссмейстеры Ордена в колдовстве не сведущи, — привычно ответил Гроссмейстер (поскольку гроссмейстеров Ордена то и дело обвиняли в колдовстве, будто мало им было собственных темных деяний) — и осекся. Посмотрел на девицу, — Постой-ка! Первый гроссмейстер? Амброзий?!
Девица его кивнула:
— Он самый. Сказывают, после той, последней битвы у моря за смертельно раненным королем приплыла чудесная барка, белая, как яблоневый цвет. В барке сидела Дева Озера, а с нею другие печальные дамы. И, силою волшебства, король был перенесен на ту барку и увезен теми дамами на недостижимый, прекрасный остров, где раны его исцелились и смерть отступила от него, но так и не пустила обратно, в мир живых — отчего называют озеро, среди которого и есть тот остров, Озером Странной смерти, а остров зовут Ничей, или Остров яблок, ибо ни время, ни смерть там не имеют власти, и яблоня рождает цвет и плод на одной и той же ветви. И там король — ни жив, ни мертв — спит до сего дня, ожидая часа, когда наступит крайняя опасность для островов моря, и тогда — как и заведено в вашем ордене — явится он защитить королевство, оставшееся без защитников. Но, — добавила она скучающим голосом, — Ты же понимаешь, что все это враки?
— И ничего не враки! — пылко возразил рыцарь-близнец, — Взятый прямо из битвы король, поверженный, но не побежденный, одинокий, но не покинутый, нашедший покой и блаженство — только не на острове, нет, а в подводном дворце, под защитой прелестных озерных дев! — спит, склонив голову, на золотом троне. На нем золотая корона, усыпанная драгоценными камнями, что блистают и сверкают как языки пламени, а в руке меч с золотой рукоятью и рубиновым яблоком. Тот меч может высечь кровь из ветра, разрубить и железо, и камень, и каплю росы, потому и зовется он Каледфолх, что значит Разящий…
— Не Разящий, а Поразительный, если уж о том зашла речь, — снова вмешалась белокурая девица, и пояснила, — Трудности перевода. Чудесный, достойный восхищения. Клинок совершенной формы, не знающий себе равных — Мирандуаза.
— Что это? — удивился Гроссмейстер, — Это не мое.
— Подарки. Каждый из тех, кого оттузил ты у армейской дороги, что-нибудь да принес. Люди любят головорезов, ты знал? Называют их героями — а богам и героям всегда приносят подарки.
— Я тебе не мальчик! Я знал женщин, я убивал мужчин. Я брал города и крепости, я вел воинов в битву… Мне скоро шестнадцать!
— Все это, — серьезно заметила белокурая ведьма, — Не делает тебя девочкой.
— Колдовство тебя не спасет! В рукояти моего меча — нетленная косточка от пальца святого Брендана!
— Ох уж эти мне благочестивые рыцари, — презрительно бросил Гроссмейстер, — Орудию пытки вы поклоняетесь, да еще растаскиваете, как крысы, кости своих святых!
Гроссмейстер поднял голову и посмотрел вверх из-под ладони на девицу, что парила в вышине, как маленький неловкий феникс, забавляющийся огнем и пеплом, рассыпая снопы призрачных пурпурных искр и белых молний. Радужные круги — алые, голубые и золотистые — расходились вниз, мерцали, образуя вокруг Гроссмейстера и Моргауза подобие сияющей стены, невидимой, но и неодолимой. Щит с бычьей головой сиял в ее руках, подобно белому солнцу пустыни, и будь у Гроссмейстера побольше веры, он счел бы это знамением.
Но он просто стоял, не отводя взгляда от девы.
Нет, не ядовитый плющ — живое терние с острыми шипами и благоуханными белыми цветами пустило корни в крови его и сердце, навеки сплетая крепкими узами с той, чьи рубиновые глаза не поглощали, но источали свет, и так он был теперь с нею связан любовью, что она стала как бы частью его, и он больше не знал, где кончается она и начинается он, только знал, что разделить их, без того, чтобы погубить, невозможно.
— Эй, солдафон, так и будешь пялиться под мой подол или зарубишь уже этого борова? — прозвучал из вышины сердитый серебряный голос, — Мне скучно. Я есть хочу. Давай быстрее.
Он навесил девице щит на шею и приказал:
— Держись ко мне поближе, да будь начеку, — но заглянув в багрово-алые, как драгоценный кварц, глаза, неожиданно сбился и закончил так, как напутствовал обычно своих солдат, — Возможно, этот день — наш последний.
Девица улыбнулась, не размыкая губ — ужасной, тихой, ледяной улыбкой — но у него вдруг потеплело на душе. Он всегда был один, словно стоял на высоком холме в снежную бурю, а теперь нашел кого-то, кто превосходил его во всем — и в жестокости (а, вернее, в абсолютном и ясном отсутствии всякой жалости) и в непреклонном бесстрашии. Кого-то, кто внушал больший страх, чем даже он сам. Он понял, почему только чудовище может пленить каменное сердце Лузиньяна — ведь девица его не была ни ведьмой, ни ангелом, она была одним из тех невероятных, восхитительных созданий, что являются, как говорил сенешаль, ради славы господней и гнева господня — его собственная кровь подсказывала это. Его кровь заходила и заговорила в нем, его кровь оказалась сильнее и судьбы, и клятв.
— Ох, безымянный… Король тебе голову снимет…
— У твоего короля нет надо мной власти.
— У моего короля есть власть над стражей, палачом и собственными руками,
— Это и есть Гавань Отчаяния! — окоротив коня, гордо повел рукою Маредид.
— Гавань Отчаяния?! Ты шутишь? — Гроссмейстер поморщился, и тут же вздохнул, — Нет, ты не шутишь…
— А крепость зовется Корбеник, что значит — Замок Спасения. И крепость, и дорогу, по которой прибыли мы сюда, некогда выстроили великаны, одолев прежде драконов, что гнездились здесь, на скалах…
— Корбеник значит просто Горная крепость, — заметила девица холодно (хотя бледные щеки ее все еще пылали от смеха), — Дорогу построили римляне, а драконов здесь отродясь не было — всем известно, что они гнездятся севернее, на каледонских озерах.