Семье моей посвящается
В. Евдокимов
Детство милое…
В конце пути его начало
Нам вспоминается немало,
Ведь сил, надежды и задора
Ещё громаднейше, без спора.
Легко идти, мол, цель — подмога.
Не взвесишь трудности все строго,
Они не видятся заране.
Энтузиазма возгоранье
Ласкает душу, бодрость дарит,
Идти стремление — в ударе,
Всё лёгким кажется, цветущим.
Шагать желание — всё пуще!
Всё в детстве чудится легко нам.
К нему идите вновь с поклоном
За жизни миг наш лучезарный,
Своей энергией ударный,
Всегда к всему везде — на старте!
Миг жизни той весь в благодати
На всём приятном и готовом.
Восславим детство добрым словом!
Приходит срок, и уж не деться,
Не вспомнить время чтобы детства,
Его невинные проказы.
О том и будут ниже сказы.
***
Родился за год до войны я
В стране, шаги чьи вдаль лихие,
В одной республике союзной,
Памир высок стоит где, грузный,
Зовут который «Крышей мира» —
Авторитет таков Памира.
Второе моё рождение
Но вдруг родился я повторно,
На радость всей родне, бесспорно…
В семье был братик в три годочка,
Годкам он этим был росточка,
Помощник, знать, коль братик старший.
Коль мамы, папы нет, папашей
Он становился надо мною.
И маме вот одной порою —
А папа был всё на работе —
Да по хозяйской всё заботе
Вдруг отлучиться надо срочно.
Даёт наказ старшому: точно
Исполни всё, коль я заплачу,
И не являй себя в том клячу,
А к люльке быстро подходи ты,
Качай её, пой не сердито,
Льни лишь с улыбкою к браточку,
И даст отбой он голосочку.
А мамы нет — я это вижу…
Да как свой крик вовсю напыжу!
«Ну что кричишь? Будь крик неладен…» —
И в рот мне всыпал… виноградин,
Что перекрыли напрочь горло…
Дышать нельзя… Под лоб подпёрло
Вон от удушия глазёнки…
А брата радостный и звонкий
Звенел восторг, как колокольчик:
«Ну вот и стих твой вмиг роточек!».
И он бы стих с того навеки…
Да есть вот чувство в человеке,
Что навевает вдруг тревогу…
И мама с этого к порогу
И прибежала, чуя это!
И, точно, жизнь сынка задета…
Очищен рот весьма торопко,
Из горла вынута вон пробка,
И жадно стал дышать я, часто!..
И смерть попятилась, клыкаста…
Заботой братика так мило
Была довольна бы могила…
Да жаль, болезнь его скосила,
В мир неживой вон взяв немило…
Один остался я ребёнок
Среди забот всех и пелёнок.
А тут война… Фашистов орды…
За честь страны, за сласть Свободы
На фронт ушёл и папа милый,
Чтоб биться насмерть с чёрной силой.
В бою же грозном в Подмосковье
Пал, пропитав землицу кровью…
Одни остались мы уж с мамой
С душевной вечно тяжкой раной…
…Чтоб жизнь здесь начали колхозы,
Покинул волжские морозы,
На помощь братьям прибыл юга,
И встретил юг его, как друга:
Хотел и здесь народ‒трудяга
Иметь желанные все блага!
Один через горы…
Война идёт. Расту и я же…
И вот ума моя поклажа
Идти за мамой приказала,
Ушла, ни много и не мало,
В райцентр как, а то чрез горы.
Быстрее к ней! Легки все сборы,
Ведь был находчивый я мальчик:
В одной руке китайский мячик —
Он — прыг да прыг! — всё на резинке…
Крыла же бабочки‒картинки
Всё машут, едя на колёсах…
Игрушка то, чья ручка — посох
В другой руке моей везущей…
Ну путешественник я сущий!
И в горы так вступил упрямо —
Идти дорогой вдаль и прямо…
Иду‒спешу к тебе я, мама!
А тьма в горах высоких храма
В момент скрывает дня просторы,
Теряют вмиг свой облик горы,
И мрак вкруг властвует кипуче,
И нет дороги, скрыты кручи…
Шакалы стали в плаче детском…
Глаза сверкают хищным блеском!
И жил бы я? Да пограничный
Наряд объезд свершал обычный,
Уткнул в меня свет фар машины…
Он не видал такой картины,
Чтоб мальчик брёл один средь ночи
В горах, не плача с всей‒то мочи…
«Почто один? И чей, куда ты?».
В машину взяли — прочь дебаты! —
В детсад с утра и передали.
А мама близи все и дали,
Домой вернувшись, обыскала,
Убившись горюшком немало,
Ища пропавшего сыночка…
И побелела только ночка,
Звонок в село вдруг телефонный,
Ребёнок что пропавший оный
В детсаде там‒то, невредимый,
И хочет к мамочке родимой!
И прибыла она с подводой,
Вконец измаяна невзгодой,
И привезла домой обратно.
Ах, как же было нам приятно!
Но вдруг письмо пришло с Поволжья,
Мала что помощь, даже Божья,
Твоей мы ждём, езжай к нам, дочка!
Не одного взяла сыночка
Война проклятая… Стары мы.
А потому в хозяйстве срывы,
Иссякли силы уж с годами…
К отцу езжай, к родимой маме!
И паровоз нас вёз в теплушке
От гор подальше, чьи макушки
Проткнули небо над собою…
И было грустно нам порою…
Но всё же прибыли в село мы,
Где маме все и вся знакомы.
И были долгие объятья,
Врагу сквозь слёзы всё проклятья…
Жизнь продолжалась, всё мне ново,
И уж не надо мне иного.
В селе приволжском
И вот село, где мать ребёнком
Жила во времени далёком,
Толпилось что вдоль малой речки
И меж холмов. Дымили печки,
Дрова сжигая, лесом данных,
Стоял что вкруг, не в далях дальних;
Ручьи журчали по оврагам,
Делясь в жару желанным благом,
По склонам их — обилье ягод,
За сбора час — запас аж на год!
В лесу нашествие грибочков
Всё на земле, поверх пенёчков
Да на стволах, на буреломе,
И все желанны в каждом доме.
Полей был дар всегда богатый,
Его встречали с песней хаты,
В садах стояли что плодистых
Под пенье птичек голосистых,
А огородные щедроты —
От постоянной всё заботы;
Домашней птицы вид, скотины —
То жизни милой всё картины,
Несла себе благ что колхоза
Труда возвышенная проза,
Когда вставала до рассвета,
Утихомирясь ночью где‒то…
И всё несла то женщин сила.
А мужиков война скосила…
И всё легло на вдовьи плечи,
И было им всегда не легче,
Вон разрываясь на два фронта…
А как всем радости охота!
Лишь были детки им отрада —
Сиротки. Сбор труда — награда,
За престарелыми забота…
В мороз и зной до уймы пота.
А малышня вся в играх вечно,
Жила раздольно и беспечно,
Свой кругозор, умы коротки…
«Пусть поиграют, ведь сиротки…» —
Смахнут, сказав, украдкой слёзы,
А боль в душе острей занозы…
На всякий случай, до рассвета,
В поля идя, накажут это,
Мол, сделай в доме, после то‒то…
А малышне ведь спать охота,
Поддакнут с сна, забудут мигом
Наказы все, под сна вновь игом…
Не вспомнят, днём коль уж проснутся,
Зато все в играх вновь не куце!..
Дела и смотрят сиротливо…
Азарт лишь игр кипит бурливо!
Хитрые уловки
И я был в том не исключенье.
«С тобой, сыночек, нет мученья.
Ты сохранил всех кур, цыпляток,
А то вон коршун у ребяток
Вчера унёс аж сразу пару,
Лишь пух разнёсся по гектару…
Ну как тобой мне не гордиться,
Цела вся вверенная птица!» —
И гладит, гладит по головке…
А были в том мои уловки:
Как только мамка шаг свой в поле,
Я, отоспавшись сладко вволю,
Её не внемнил уж наказам,
А забывал их вон все разом,
Бежал на улицу к ребятам
И там в азарте сверхбогатом
Уж предавался играм милым
И был активным в них, не хилым!
А кур всех в хлеве — на щеколду,
И нет на волю им уж ходу.
А коз, а было их четыре,
Чтоб не бродить им вольно в мире,
Сажал на привязь к кольям, вбитым,
Мол, тут и быть вам, козы, сытым…
А сам, забыв поесть, — к ребятам,
Ах, и на выдумку богатым!
Но, в основном, в «войну» играли!
И были «наши» в ней не крали,
А побеждали «немцев» вечно,
Тому и радуясь сердечно!..
Потом менялися ролями,
И уж «убиты» были сами…
Но почему‒то роли «наших»
Всё были больше лишь у старших,
Что побеждали младших грозно,
И те с того ревели слёзно…
Вот так война определила
Состав нам игр, всучив немило,
Похоронив отцов навеки,
Чем слёз семей проливши реки…
Вот так росли мы, сиротинки,
Все дни справляючи поминки
По тем, кто стал ввек в «похоронке»,
От счастья нас швырнув в сторонки…
Но не наказывалась шалость,
Ведь безотцовщина мы, жалость
К нам снисходительно корпела:
Вот подрастут, с умом за дело,
Нам помогать, уже возьмутся,
И всё хозяйство уж не куце
Да будет выглядеть тогда‒то,
И заживёт богато хата…
Вот эту чувствуя поблажку,
Мы и игривую ватажку
Все дни собою и являли,
И счастье было не в вуали,
А лучезарным, солнцеликим
И преогромнейше великим!
А я, коль день уж шёл к закату,
Влетал от игр быстрее в хату,
И курам нёс в хлев пропитанье,
У них чтоб не было роптанья,
Что день сидели на диете,
Да в темноте, а не при свете.
«Да мне спасибо все скажите,
Что каждый есть вы долгожитель,
Ведь спас от коршуна презлого,
И завтра сделаю то снова,
Ведь вам погибнуть не охота?
Ах, прелюбезная забота
Моя спасает ваши души».
И эта мысль ласкала уши…
Потом бежал я к козам ходко!
А там уж каждая их глотка
Была запутана верёвкой
И ноги все, что и с сноровкой,
Нет, не распутать и вовеки!
Всех глаз зрачки ушли под веки,
Лежали кверху все ногами,
Не пряли даже и ушами,
И с губ свисала их степенно
От жажды, крика бело пена…
А мать вот‒вот придёт с полей‒то…
И этой мыслью подогрета,
Вон убыстрялася активность,
Спасти рогатую чтоб живность!
И было в том вознагражденье —
От пут всех коз освобожденье.
Домой тяну их за верёвки…
Они же с козьей всей сноровки,
Да не обычными шажками,
А вдруг огромными прыжками
Помчались радостно вон к речке,
Чтоб охладить в воде сердечки
И уж напиться до отвала!
А пара рук моих держала,
К рогам привязанным, верёвки,
А отпустить их нет сноровки.
А потому меня по кочкам
И за собою, как мешочком,
И понесли со страстным криком!
И было мне то тяжким игом,
Сбивались в кровь нос и коленки,
Езды ушибы, а не пенки,
Непроизвольные вслух вскрики,
Впивались сучья коль, как пики,
Иль в камень врезывался тяжко…
Водой насытившись, ватажка
В меня вдруг вперивала взоры,
И на расправу очень скоры,
Ко мне жестоко подступали
И вон рогами гнали в дали…
Но я бежал стремглавши к дому,
Где безопасности истому
Желал найти уж за дверями,
О чём ни слова, знамо, маме.
Всё это видел мой деданька,
И он бабаньке: «Ты, мать, глянь‒ка,
Ах, как же мучает внучонка
То бесье племя, в крик мальчонка…
Ох, удирает с всех он ножек!
А наточу я остро ножик
И порешу то бесье племя,
И будет внучку чудо‒время».
«Ты что, — вступала тут бабаня, —
Освободи их от закланья!
Семьи богатство, молоко же
Они ведь, резать их негоже…».
На что деданьки вновь ворчанье…
И всё же сделать — обещанье.
А я, чтоб бойни снизить риски,
Пред стадом ставил вмиг очистки,
И наступало примиренье,
Вновь дружбы нашей загляденье…
А заодно не стали хмуры
Вдруг от еды цыплятки, куры.
«Быстрее склюйте всю еду‒то,
Сейчас маманька будет тута!».
И их подбадривал: «Цып! Цыпа!»
Хоть содрогался чуть от всхлипа…
«Ах ты, заботничек мой милый!
Вид всей скотинушки не хилый,
И куры целы, и цыплятки,
Их не унёс вон коршун гадкий;
Твои усилия все ловки» —
И гладит, гладит по головке…
Что я поверил в это тоже,
Настороже чуть бывши всё же…
А вот на завтрашний денёчек
Что вдруг придумал мой умочек?
Лихой наездник!
Вот, раз коза такая цаца,
Нельзя ль на ней мне покататься?
Залезу на спину, ногами
И погоню, руля рогами,
Спина ведь мягкая, из меха.
Вот будет дивная потеха!
И мамка как ушла лишь в поле,
Я, не откладывая боле,
К козе подкрался вмиг украдкой,
Её считая уж лошадкой;
Козы же было имя Роска,
Степенный вид, смотрелась броско:
Ходила в шубе пребогатой,
С огромным выменем, рогатой,
Почти в дугу, кривые ноги,
Гляделась грозно: все с дороги!
Нам молока хватало с мамой.
Вот на козе, на этой самой,
Решил селом всем и промчаться,
Всех удививши домочадцев!
Взлетел я на спину поспешно!
Рога схватил, как руль, конечно,
И завопил: «Вперёд, родная!».
Но головою та мотая,
Пыталась сбросить седока‒то…
Была умом она богата,
В прыжки пустилася на месте,
Потом со мной помчалась вместе
К стене домовой и прижала
Меня к ней больно, чем немало
Мне боли сразу подарила,
Душе что было, ох, не мило…
И вдаль промчалась, обдирая
О стену ноги мне, и рая
Езды не чувствовал в душе я,
Болели ноги, ныла шея,
И вот, не вытерпев мучений,
Свалился я, наездник‒гений…
Вот тут‒то Роска подступила,
Рогами — толк! — меня немило
И, будто мячик, покатила…
Какая ж в ней сокрыта сила!
Рога работали не вяло,
И вон меня всего помяла…
И был бы, видимо, я в коме,
Коль не исчез бы разом в доме!
Так и закончилась поездка,
Урок мне впрок втемяшив веско.
Да, оказалось, ненадолго.
Прошло лишь времени немного,
И мне представился вдруг случай,
Как показалось, самый лучший,
Чтоб покататься… на овечках.
Ах, как взыграло вдруг сердечко!
А жил в соседнем доме мальчик,
Взрослей меня, пред ним я — пальчик.
Он был подпаском всяко лето
И пас овец в раздолье где‒то…
Кнут на плече носил огромный,
И был вдруг в стаде кто нескромный,
И шёл, не все как, вон в сторонку,
Хлестал того кнутом презвонко,
Чем наводил всегда порядок,
И стада вид был сыт и гладок.
И мне хлестнуть кнутом охота!
Не получалось вот чего‒то,
Не извлекались звонко звуки,
Не так росли мои, знать, руки…
А он ко мне милее братца:
«А не желаешь покататься
На овцах, целое ведь стадо?».
«Конечно! — вспыхнул я, — ой, надо!».
Не совладал коль я кнутищем,
Так развлечения поищем!
И выбрав жирного барана,
Я на него запрыгнул рьяно,
Вцепясь в руно его густое.
Друг — на другого, и уж двое
Мы на баранах восседали,
Желая мчаться быстро в дали!
Умом те были не бараны,
Нас не помчали в чудо‒страны,
А занесли вдруг в гущу стада,
И в том была нам не отрада,
Ведь поприжали туго ноги,
И мы слетели… Вот и строгий
Урок нам был — ушат холодный,
Чтоб ум унять наш сумасбродный…
Но мы в затеях не сдавались,
Вдруг вновь идеи вспухла завязь!
Мы — в копнах!
Вновь ум в застое был не долог:
Поймать решили перепёлок,
Их многовато было в поле.
Поймать! — была обоих воля.
Комбайн клал на поле всё копны…
И шанс поймать нам был удобный,
Под них скрывались перепёлки,
И к ним несли нас дружно ноги,
Мол, на копну коль навалиться,
В руках окажется вмиг птица!
И не толкли мы в ступе воду,
А на копну бросались сходу
И ожидали предвкушенье,
Что лова будет вмиг свершенье!
Но из‒под ног и из‒под носа
Улов вон в небо пулей нёсся,
А мы с руками лишь пустыми,
Вдогон с словами не простыми!..
Вот так, впустую, вся работа…
Но тут вмиг новая забота:
Залезть комбайну бы в копнитель,
Соломы где пустой обитель!
Солома скроет вмиг с головкой,
И на стерню мы с нею ловко
Потом повывалимся дружно…
Вот это всласть обоим нужно!
Потом, как будто из сугроба,
Мы из копны вылазим оба,
В копнитель лезем дружно снова,
И вновь нам радости обнова!
Но вдруг, забивши шум комбайна,
И выражаясь чрезвычайно,
Летит в нас голос комбайнёра,
И мы несёмся прочь уж скоро
И в гуще прячемся вон стада…
Вдогон же мчится слов тирада!..
И друг мой в роли вновь подпаска,
А я, бочком‒бочком, с опаской,
Да до села стопы направил,
Ведь нарушитель был я правил,
Спешил я прочь домой в тревоге
По пыльной с сухости дороге
Да чрез деревню по соседству,
И что удрал, то любо детству…
Злобные собаки!
Иду, машу себе руками…
Как вдруг с большущими клыками
Из подворотни — скок! — собака,
И лаять стала, забияка!
Из всех дворов стал лай ответно
Со злобой, очень неприветно,
Порвать желают мне штанишки,
Куснуть и ноги вон парнишке!
Вкруг стая злобно обступила,
Клыки нацеливши немило…
Стал им грозить я кулаками,
Они же злобными зверьками
Понаседали гуще, гуще…
Ну всё, прощай, отрады кущи,
Шаги мои уж, как улитки…
Как вдруг выходит из калитки
С ружьём в руках огромный дядя
И на меня совсем не глядя,
Пальнёт как в воздух! Мигом стая,
Сама себя же обгоняя,
Поразбежалася по хатам
В скулёже, визге пребогатом!
Так и пришло ко мне спасенье.
И к дому было вновь стремленье…
Придя, я в хлев подсыпал проса,
Чтоб не смотрели куры косо
И не сказали мамке хором,
Что всё держу их под запором,
Не открывая на день дверь я.
«Глупышки! Вмиг ощиплет перья
Вам клювом быстро и когтями
Проныра‒коршун, что и сами
Уж не пойдёте на свободу», —
Сказал им так и к козам ходу
С ведёрком дал, испить водицы
Чтоб им, как дал домашней птице.
«Вот наточу нож!..»
А те, увидевши с ведёрком
Меня вдруг, в рвении высоком,
Повырывали мигом колья
И, враз почувствовав раздолье,
Рванулись с блеяньем к водице,
Чтоб жадно ею насладиться!
Летели быстро, будто пули!
Меня и с ног вон постолкнули…
И то увидел вновь деданька.
«Эй, мать! — бабуле он, — ты глянь‒ка,
Вон внучка вновь столкнули черти!
Я прекращу издёвки эти…
Нож наточу вот оселочком,
Не дам глумиться над внучочком!».
Бабанька снова в уговоры,
Хоть были все они не скоры…
Я ж, коз прибив на новом месте,
Травы где было больше, к чести,
Корзинку взял, топорик в руки,
Да не с веселья или скуки,
Пошёл в лесок сшибать пенёчки,
Сбирать в нём веточки, сучочки,
Мол, запылает жарко печка!
Стук! Стук! — топориком. Сердечко
Да вдруг как ёкнет изумлённо!
Вмиг в голове аж мыслей тонна:
Зайчонок!
Сидит тихонечко комочком
Зайчонок‒детка под кусточком…
Я паражён такой картиной.
И осторожненько корзиной
Да и накрыл его моментом,
Ах, испытав восторг при этом!
Забыв корзину и топорик,
Принёс зайчонка в свой я дворик,
Душе дав радости, сердечку,
И поместил его под печку,
Загородивши вход дровами.
Вот будет радость мне и маме!
Оно бы долго так и было,
Ведь я ходил за ним премило,
Давал я веточки с осинки,
Носил и сочные травинки,
И молочка давал всё в миске,
И он, отбросив напрочь риски,
Ходил по дому уж свободно,
И было чудом это, модно,
Ведь заяц жил в дому, но дикий!
И был в ребятах гвалт великий
И зависть, тоже чтоб иметь бы
Такое, хоть бы с действом ведьмы!
Но вот однажды — неудача! —
Оставил дверь открытой… Плача,
Я не нашёл зайчонка в доме
И был от этого, как в коме:
Зайчонок выскочил, дал дёру…
Хоть зареви коровой, впору!
«Ну, успокойся, мил‒сыночек,
Примчал зайчишка под кусточек,
Сидит под ним спокойно, тихо
И ждёт, мамаша что, зайчиха,
Вдруг отведёт под сень приюта,
Где много ласки и уюта…
И будут с мамою все детки
Питаться травкою, грызть ветки…».
Я потужил, конечно, с горя,
Но ведь свободному и воля!
Жалел потерю, ясно, друга,
И было в том, конечно, туго.
Потом уж зажил я обычно,
Во всё суя свой нос привычно…
Коль далеко ещё до школы,
Все посетить леса и долы,
Ручьи, поля, холмы, овраги,
Сады, набравшися отваги,
Бахчи, где дыни и арбузы,
От них ведь нету ртам обузы.
А попадёшь за парту школы,
Как козы, сядешь на приколы,
Тогда учёба всё, уроки…
Прощай, овраги все глубоки,
Бахчи, сады… Ну а пока же
Свою энергию покажем!
Воровство гороха
Сосед деданьки — то неплохо! —
В саду имел посев гороха,
Со мною внука‒одногодка,
Гляделся тихо что и кротко,
Как все, по улице не бегал
И был на вид одна лишь нега…
Вот раз чрез дырочку забора
Завёл с ним сладость разговора
О том, горох‒де, видно, вкусный,
Не то, что лист жевать капустный,…
Он тут же с этим согласился
И замурлыкал, будто киса…
«А у деданьки нет гороха…» —
Сказал ему, не скрывши вздоха,
Хотя и видел где‒то, вроде,
И рос тот вширь на огороде…
А мальчик добрый был, не скряга,
Вмиг в нём явилася отвага,
Он предложил: «Как ночка сажу
Поразбросает, сделать… кражу!
Ведь ночь для кражи — чудо‒время!
Мы понадёргаем беремя,
Перетаскаем в сад к вам дружно».
Я согласился, раз так нужно.
Как день накрылся темнотою,
Горох таскали мы гурьбою,
Ведь так желал мой мил‒дружочек;
Гороха вырос, аж стожочек!
«Вот, ешь теперь за обе щёки!».
Мой был ответ души глубокий,
И я его привлёк в объятья:
«Теперь с тобою мы, как братья!».
Раз дело сделано, в постели
Мы тайно тихо улетели…
«Смотри, сосед, какое чудо,
Не обошлося здесь без блуда,
Горох, вишь, вытоптал, аж тропку,
Сам уложился в груду‒стопку,
А почему — вот нам задача…».
Для нас же в том была удача,
Что «сам» горох переместился,
И каждый с дедом был, как киса…
«Давайте, милые внучатки,
Его и ешьте без оглядки,
Пусть будет сладким он вам блюдом,
Раз сквозь забор прошёл он чудом…».
А у самих, у глаз, смешинки…
У нас же вздрагивали спинки
От смеха тайного, шпионски,
Что наказанья нету розги,
И смех на привязи держали…
А деды уж об урожае,
Уйдя от нас, затолковали…
Мы ж восседали, будто крали!
Потом, набив горохом брюхо,
К малинке каждый, будто муха,
Примчал, возрадуясь отрадно,
И вид смотрелся наш парадно!
Здесь было нам совсем не грустно,
Малинка ведь — отрада, вкусно!
Ширну‒нырну!
А солнце коль поддало жару,
К ручью примчались мы на пару,
И прыгнул каждый, как солдатик!
Ручей в жару был, как канатик,
Что привязал к себе нас туго,
И мы за то любили друга.
Он в зной мельчал, струился еле,
Вот потому мы и смелели
В нём полоскаться, как в корыте,
И было много детской прыти!
По дну ходили мы пешочком…
По берегам, сидя рядочком,
Сидели смирненько лягушки,
Как на заваленках старушки,
И лупоглазили наивно…
В ручье ведь тоже им всем дивно,
Вот ждали очереди тихо,
Чтоб сигануть в ручей прелихо!
Они купаться любят тоже,
Ведь им ручей отрады ложе.
А мы, зажав ладонью носик,
Друг к другу мчим уже вопросик:
«Шырну‒нырну, где окажуся?» —
И кувырком‒нырком, как гуся,
На дно ручья уже стремимся…
Потом выныривает лисья,
Не угадал другой что места, —
Ах, он пройдоха, ах, он бес‒то! —
Физиономия премило…
И вновь загадок уйма пыла!
И так по очереди каждый,
Чтоб обмануть другого с жаждой.
А надоест, ужей поймаем,
Они ручей не минут краем,
На шее их сомкнём, как бусы,
Ведь не страшны ужей укусы,
Форсим, как будто мы девчонки.
Смех над ручьём несётся звонкий!
Накрутим их и на запястья,
И вновь мальчишеское счастье!
Вот, мол, какие мы особы,
И по макушки рады оба!
Летят воды друг в друга брызги,
И оттого сильнее визги,
Весь взбаламутили ручей‒то…
Ах, чудо милое ты, лето!
Ты радость душ, блаженство тела,
Тебе себя вручаем смело,
Отрада милая ты наша
И сверхнежнейшая мамаша…
Когда сорвём азарта завязь,
Бредём домой, устав, качаясь…
И с нами вместе — разговоры,
Они толкают на повторы
Купанья завтра, постоянно,
И в том себе клянёмся рьяно!
На одной ноге — к радуге!
Но завтра, к горю, незадача:
Дождь целый день… Мы, чуть не плача,
Уныло смотрим всё в окошки…
Ах, как скакать желают ножки!
Дождю лишь взрослые все рады,
Как будто в нём им сласть награды,
Об урожае пышут речи…
Но нам с того, отнюдь, не легче…
И лишь тогда, ушли коль тучи,
Нам веселее стало, лучше!
Вмиг босиком из дома пробкой!
И мчим по лужам с визгом тропкой…
И по центральной мчат дороге
Истосковавшиеся ноги,
Лишь брызги в стороны фонтаном!
А тучи вдаль шли с громом рьяным…
И солнце вспыхнуло им в спину,
И мы увидели картину,
Что пыл игривости смирила:
На небе радуга! Как мило!
Была ярка, вовсю цветаста…
И мы решили: ждать вон баста!
Коль на одной скакать ноге‒то
К ней, дар найдём мы дивный где‒то,
К земле где только прикоснётся,
Лишь не погасло б в небе солнце,
И там серебряное блюдце
Да с ложкой выглядят не куце,
Сияют радужным же светом,
Не меньше, солнце будто летом!
И мы скакали к ней серьёзно:
А ну прискачем, будет поздно,
Там блюдце с ложкою мальчишка
Да перехватит? Это слишком!
И темп скаканья убыстряли.
А впереди такие дали…
На нас все смотрят из окошек,
Как скачем мимо, как горошек…
Что нам до них? У нас ведь дело!
А, глядь, уж радуга бледнела…
И вот те раз, скажи, на милость,
Под фон вдруг неба превратилась…
Куда скакать, её коль нету?
И нет в глазах задора света,
Бредём по лужам мы обратно…
Ах, как, судьба, ты всё ж превратна!
И вновь видны в окошках лица,
Душа над нами их глумится…
Но мы же твёрдо порешили:
Скачки бы надо делать шире,
Тогда б законно уж успели
И молодцами стали в деле.
Деданьки дома поддержали:
Ещё поскачете, мол, в дали,
Таких, мол, радуг будет много,
Смотрели мило и не строго…
«Городки»
Но было царство в небе солнца,
Вкруг щедрость на землю всё льётся…
И мы про клад тот забывали,
И мысль о нём была в опале.
А коль на улице всё сухо,
Мы навостряли тут же ухо
На городки, игру‒забаву,
Ей увлекались уж на славу.
В неё играли дети старше,
И к ней рвалися души наши,
Хотели выбить все фигуры —
Что разводить нам шуры-муры! —
Пусть зависть скрючит все их лица,
А нам собою лишь гордиться!
И были оба мы, как в мыле,
Пока ребят не полонили —
Дать для игры нам биту тоже,
Чтоб доказать, играть что можем!
Была той тяжесть неподъёмна,
А наши силы смотрят скромно…
Поднять её была попытка
Рукой, но никла сразу прытко,
А если даже поднимали,
До городков такие дали,
Не долетала что уж бита,
И наша честь была убита…
Мы вновь пыталися настырно,
А вкруг смеялись подковырно!..
Была дубовая та палка,
И стало всем нас очень жалко,
И биту взяли из ручишек
Под смех девчонок и мальчишек!..
И прочь пошли, скорбя, мы тихо:
Насмешка гадкое ведь лихо…
Но неудаче я не сдался,
А с бесшабашным видом аса
Украдкой взял из кухни скалку,
Чтоб превратить вдруг в биту‒палку,
Придать другое назначенье,
И вот начать бы уж ученье,
Да чурок не было. У речки
Росли на грядке огуречки,
На городки они похожи.
«Ну что ж, использую их тоже.
А ну, зелёные тотошки,
Вмиг станьте бабкою в окошке…».
И навалил их горкой‒кучкой.
За скалку‒биту взялся ручкой,
Швырнул её скоропалимо,
Успеху радуясь! Но мимо…
Взял в руки скалку снова скоро,
Два совершил подряд повтора,
Но развалил лишь горку только,
С того в душе, ой, стало горько…
И подошёл тогда поближе:
«Ну, бабка вредная, смотри же!».
Но скалка «бабку» не задела.
Перелетела. То не дело!
Знать, «бабке» надо наказанье.
Вмиг применил своё старанье:
Дубасить скалкой стал «старушку»,
Придумав новую игрушку!
От огурцов кусочки‒части
Остались лишь. А курам счастье,
Вмиг всё склевали подчистую,
Теперь, мол, «бабку» дай другую!
И ждут. Я снова мчал на грядку,
Опять за пазуху порядком
Понабивались «городочки».
А ну, смотрите, куры‒квочки,
Вы на мои опять успехи,
И вновь игры идут потехи!
От скалки нет рукам занозы.
Всё повторялось. Оптом козы
Уж прибегали после кона
И «городки» все съев законно,
Вокруг стояли, сладко блея,
Со мной что дружба — всех милее!
Я напоследок был на грядке,
Но там остались лишь «пуплятки»…
Пришлось игру закончить в горе
И перейти к другой уж вскоре.
Игра в «чижика»
Была она уму понятной,
Не тяжела, весьма приятной.
Я не читал ещё и книжек,
Зато влюбил в себя вдруг «чижик».
Была в ней бита не тяжёлой,
Сама игра до слёз весёлой,
Двумя руками били битой,
И в «городки» игра забытой
Мной оказалася на время,
В «чиже» азарта было семя!
Сам с двух сторон имел он носик,
Куда умчит, — всегда вопросик,
Отлично, коль летит он в дали.
И в них «чижа» не раз долбали!
То делал ловко «подающий»,
Бил далеко — азарта пуще,
Его поймать ведь должен «ловчий»,
Умел то, быстр кто, глазом зорче,
Очки себе вмиг набирая,
И роль его была иная,
Теперь в кону он сам уж «бьющий»,
А бивший «ловчим» стал, «бегущий»,
Очки терял, при этом, разом
Вон, не успев моргнуть и глазом.
А если «ловчим» «чиж» не пойман,
Азарт вмиг пуще, звонче гомон:
Попасть им в кон тогда он должен,
Успех того, кто ловче сложен
И обладает глазомером,
Кто попадал, — для всех примером
Бывал для зависти, восторга,
К тем уваженья сразу много.
А то и так не раз бывало,
Ловил что «ловчий» очень вяло,
И вот за эту‒то оплошность —
И здесь строга была дотошность! —
Скакать он должен был до кона
Лишь на одной ноге. Законно!
Зато, чтоб был потом ловучим
И не тюнтёфом, а везучим.
И «чиж» лететь старался дальше,
Раздуть веселье чтобы наше.
К тому же, «бьющий» был весь в рвенье,
Не допустить чтоб вдруг паденья
«Чижа» на кона поле свято,
Со всей отважностью солдата
Он отражал его наскоки
И вновь в полёт пускал далёкий!
Всё повторялось снова, снова,
И было душам то бедово!
Так понабегаешься резво,
Усталость что горой налезла
Вон на тебя, вмиг повалила
В кровать, мол, спи, дружочек, мило…
Игра и в сне опять же снится,
И «чиж» летает там, как птица,
И на одной все скачут ножке,
Как будто шустренькие блошки!
И я в игре той победитель,
Ловчайший, шустрый в ней воитель!
Назавтра мышцы все болели,
Как черепаха, плёлся еле…
Душой в игре бы вновь! Но тело
Ослом упёртым не хотело…
Воспрянул всё же постепенно
И вновь в игру вступал степенно,
И повторялось всё сначала,
Являя радости немало,
Уж перестал быть «мелюзгою».
И роль пропала вмиг изгоя,
И был в игре уже «своим» я,
Своё имея веско имя.
«Сама, баба, лопай!»
Имел я родственников много,
И к ним люба была дорога,
У них мне не было ввек грустно:
Все угощали — Ах! — так вкусно…
Вот взять, к примеру, тётю Машу,
Ну, тоже родственницу нашу.
Приду к ней. В рот мне вмиг конфетка:
Откушай сладенького, детка!
А отказаться нет силёнок,
Люблю ведь сладкое с пелёнок!
К тому ж, неопытным отказом
И огорчить вмиг можно сразу.
Вот и жевал за обе щёки,
Азарт имея в том высокий…
А к ней из города на лето,
Как сласть желанного привета,
Отрадно внученьку вручали,
Была здесь, будто на причале,
«Хвостом» ходя за бабой Машей,
Молочной же питаясь кашей.
Я звал её любезно Иркой.
Был рот её всегда‒то с дыркой,
Она его не закрывала,
Вопросов всем вопья немало,
И тарахтела, тарахтела,
Суя свой нос в любое дело,
Была зануднейшая внучка,
Репей и клейкая липучка.
Вот на картошки раз окучку
Взяла с собою тоже внучку.
Одна шурует всё мотыгой…
Другой окучка, знамо, иго,
Вот на меже и рвёт цветочки,
Лопочет… Рот не на замочке.
А солнце пуще припекало…
Ей пить хотелось уж немало,
Репьём всё к бабе приставала,
Не понижая просьбы вала…
А той закончить надо дело,
Вот всё терпела и терпела,
Да и скажи от раздраженья:
«Замолкни, сделай одолженье.
Ступай на речку, воду лопай!»
Ну та пошла, виляя попой…
Пришла туда, а берега‒то
И заросли травой богато,
И далека отсель водица,
Нельзя никак совсем напиться,
К тому ж, там плавали лягушки
И комары роились, мушки,
Жуки скакали по воде‒то,
Вода вся в ряску поодета…
Нет, не встречала речка лаской…
Вот и глядела та с опаской,
Как жизнь некстати вдруг превратна!
А потому пошла обратно…
Пришла, молчит, губа отвисла,
И вся‒то смотрится сверхкисло…
«Ну что, — бабуля ей с вопросом, —
Чай, ткнулась, внучка, в воду носом
И напилась, не встретив лиха?»
А та в ответ с обидой тихо:
«Ступай сама ты, баба, лопай!» —
Не быстороногой антилопой,
А вся претихою улиткой
К меже походкою не прыткой
И поползла, лила слезинки
Горюче, будто бы из кринки…
Ответ её же, слово в слово,
Мы повторяли снова, снова,
Когда душою не хотели
В каком‒то быть нуднейшем деле,
Он поговоркой стал семейной
Да с интонацией елейной.
Красавица‒птица!
Любил я к тёте посещенья,
Особо сладость‒угощенья.
А муж её был дядя Петя.
Вот как‒то раз, меня он встретя,
И пригласил вдруг в сад колхозный,
Садовник был он в нём там грозный,
Стерёг плоды от расхищенья.
Уход за ним — его уменье.
Вот в том саду я чудо встретил,
Что нет прекраснее на свете.
Была красивая то птица.
Заворожён, я стал толпиться,
Не отрывая с чуда взора…
И захотелось очень скоро
Её поймать, как многим детям,
И показать бы дяде Пете.
Дупло на яблоне заметил,
И лик мгновенно стал мой светел:
А притаюсь с его я края,
От нетерпения сгорая,
Как залетит, дупло закрою,
Взметнётся радость вмиг горою,
В руках окажется отрада!
Ну надо, значит, так и надо!
Дупла заткнул я было дуло,
Но птица — фырк! — и упорхнула…
Какая горечь и досада!..
Но заглянуть в дупло бы надо,
Вдруг там сидят её птенчата?
И вот рукою скоровато,
Вмиг и залез! Но что такое?
Я влип во что‒то там густое…
И ощутив испуга муку,
Отдёрнул вмиг, аж вздрогнув, руку!
Она измазалась порядком,
А запах жижи был прегадким…
И вмиг сморчком — моё лицо‒то…
Отмыть, отмыть быстрей охота,
И вмиг к ручью стремглав помчался!
И отмывал там четверть часа…
Но запах чувствую доныне,
То испражнения гордыни.
Не чистит ввек она гнезда‒то,
Вот в нём всегда и грязновато…
Как у людей, красы большою,
Да вдруг с отвратною душою.
Идут с спесивым, чванным видом,
В делах подобны ж гнусным гнидам.
И встречусь коль с таким «удодом»,
Вмиг вижу: тот живёт уродом.
Шершни!
Ручей, где руки мыл брезгливо,
Бежал с пригорочка бурливо.
Давая здесь начало речке.
К нему тянулись всех сердечки,
И был для всех он, как ребёнок,
Жил в желобке, как средь пелёнок;
Потом его бежали ножки
Вдоль по овраговой дорожке,
Все огородные посадки
Обрызгав! Капли им и сладки.
Был благородного призванья,
Имел он «Слатенький» названье,
Что слова «сладенький» нежнее,
И был любим, как жизнь, сильнее.
А ребятишкам был наградой,
В жару с купанием — отрадой!
Сторожевого были долга
В саду собаки Днепр и Волга,
Туман, их маленький сыночек.
С Днепром, с Туманом я разочек
И в лес ушёл, весьма довольный,
Авторитет, мол, будет вольный
Давать строжайшие команды,
Они тому и будут рады.
Не убежали чтоб обратно,
Я гладил их, ведь то приятно…
И вдруг увидел я берёзу,
Та необычнейшую позу
Ствола внизу своём имела.
Ах, вот так чудо! Вот так дело!
Шли два ствола сперва отдельно,
Всяк по себе живя, удельно.
Но от земли уж, где‒то в метре,
Своих лишались геометрий,
Срастались в тесные объятья,
При встрече как родные братья,
И расходились после снова…
Я, изумленья выдав слово,
Услышал вдруг: у основанья
Стволов тех шершней шло жужжанье…
И встал с опаской подалече.
И вдруг Туман рванулся резче
И ткнулся в шершней тех уж носом
С прелюбопытнейшим вопросом:
«Вы кто такие есть за звери?».
Открылись вдруг ответа двери,
Туман моментом был ужален,
Вид ошарашен был, печален
Его, и щёлкал он зубами,
Мол, вмиг расправлюсь с всеми вами!
Но вот неистовость‒то роя
Не признавала в нём героя,
Вонзалась в тоненькую шёрстку,
Создав его уму загвоздку:
«А что то, братцы, есть такое,
Что больно псу и нет покоя?».
Дунай стоял, смотрел с улыбкой…
Не то, что храбрости он хлипкой,
А был пожалован уроком
На шкуре собственной, зрел оком.
А потому позволил сыну
Попасть для опыта в картину.
А тот скулил и извивался,
Прочь потерявши вид свой аса…
А любопытства всё лишь ради.
Над ним рой, спереди и сзади,
С боков, нос жаля, жаля ноги…
И оттого он был в тревоге…
Я оторвал его от роя,
И мы спешили прочь уж трое!
И долго‒долго наш Туманчик,
Идя, подскакивал, как мячик,
Вон огрызаяся кому‒то,
Кто вдруг кусал незримо, круто…
Теперь, рой встретив ненароком,
Спешил прочь, сжавшись, боком‒боком…
Урок навеки дал ведь пользу:
Нельзя вставать пред роем в позу.
И мне уроком было тоже,
Со мной ведь случай был похожий.
Гулял я днями как‒то лесом,
Грибы сбирал и был повесом
И шаловливого закваса:
Я на берёзки вдруг взбирался!
Они, тонки все, вмиг сгибались,
И в том была отрады завязь:
Спускался, как на парашюте,
Держась за стволик, в счастья жути!
А приземлясь, спешил по новой,
Чтоб быть в отраде вновь медовой!
В такие чудные мгновенья
Не проявлял я уж стремленья
Грибов набрать, до них в игре ли?!
К тому ж. прельщали птичек трели,
А их увидеть глазкам надо!
Их оперенье, вид — отрада…
И проходил так день бурливо.
Грибов в корзинке — сиротливо,
Они лежали лишь в рядочек…
Вот так, в один такой денёчек
Я шершней рой узрел случайно,
И захотелось чрезвычайно
Медком полакомиться тут же.
Я палку взял, ведь не снаружи
Их домик был. Хотел раскопки
Уж совершать… Как вдруг наскоки,
Сначала только одиночек,
Потом вжужжал уж ручеёчек,
За ним взъярился рой весь оптом!
Я вмиг покрылся страха потом…
Сначала начал отбиваться,
Но шершень в гневе, нет, не цаца,
А сверхбесстрашный в битвах воин!
Я ж дать отпор был не достоин,
Помчался прочь, как трус‒зайчишка!
Зачем напал на их домишко?!
И был ли мёд в нём, может, детки?
Лицо хлестали больно ветки,
Стволы на лбу лепили шишки,
Кустами рвались вдрызг штанишки…
Ну всё, не дать от них мне тягу,
Как вдруг споткнулся о корягу,
Упал, ударя больно тело…
А роя злоба… пролетела!
Да, пролетела надо мною
Вдаль по инерции стрелою!
В траве лежал я тих, распластан…
Нет, бег не нужен, бегу — баста!
Дождусь, коль рой уж вспять промчится.
Уж онемела поясница…
И вот отрадная минута,
И в счастье вновь душа обута:
Рой вспять промчался, весь в жужжанье!
И дал себе я заклинанье,
Рои что трогать ввек не надо,
Не зреть медового парада,
Защитник мёда есть коль грозный,
И был в сей клятве ум серьёзный.
Вот почему Тумана ропот
Мне был понятен: жизни опыт!
Он у меня искал защиты,
Судьбой нечаянно побитый…
И гладил я его почаще,
Быв на поляночках и в чаще.
Грибов набрав, пошли обратно,
У дяди Пети ведь приятно,
Он угощает чем‒то сладким,
А я на сладкое был падким…
Эх, прокачусь!
К тому ж, имел он транспорт чудный,
Велосипед! И я, занудный,
Хотел иметь уж наслажденье
Освоить им бы враз вожденье,
Крутить, крутить быстрей педали
И мчаться вихрем, вихрем в дали!
Но страсть, желание заметя,
Мне так ответил дядя Петя:
«Тебе пока что рановато,
Он взрослый, ездить трудновато,
Ты не достанешь до педалей
И не достигнешь, значит, далей,
А наберёшься только сраму».
И посадив меня на раму,
Проехал тихо по дорожке,
Потом поставил вновь на ножки.
И я решил, что обученье
Езды прошёл в одно мгновенье.
К тому же, видел, как детишки,
Вон засучив свои штанишки,
Хотя и ростом маловаты,
Да вот умом не простоваты,
Они обеими вставали
Ногами ловко на педали,
Одну сквозь раму втиснув ногу,
И за дорогою дорогу,
Стремглавши мчася, покоряли
Враз всевозмознейшие дали,
Прилипнув к раме чудно сбоку,
Раз уж с сиденья нету проку.
И хоть сей транспорт был мне милым,
Он оказался не по силам,
И не знаком, и не привычен,
И в управленье необычен,
Держать ещё и равновесье…
И был расстроен напрочь весь я.
Но не страдать же мне веками!
И взявши крепко руль руками,
Велосипед повёл по кругу,
Дав равновесие‒подругу
Ему, руля, чтоб не наткнуться
На что‒то, выглядев вмиг куце…
Потом, залезши на скамейку,
Я превратился вмиг в умейку,
И раму всё же оседлавши, —
Где не бывали только наши! —
Я, растопырив шире ноги,
С пригорка съехал по дороге.
Но прекратилось лишь движенье,
Упал я с грохотом в мгновенье…
Но был азарт и радость рая!
И ссадин уйму потирая,
Я вновь с пригорочка спускался,
И превратился в экстра‒аса,
Держа рулём уж направленье
И равновесия уменье.
Теперь пора и за педали!
И руки мелко хоть дрожали,
Я встал на них, как все ребята,
Но не поехал скоровато,
А завалился набок мигом,
Велосипедным сдавлен игом…
Так продолжалось многократно,
Ох, падать было неприятно…
И я оставил все попытки
В езды галоп пускаться прыткий,
Что попадёт мне нагоняя,
Неоднократно что роняя
Велосипед, его калечу,
И не отделаюсь что речью…
Уж лучше по лесу шататься,
Он был замест родного братца,
В жару ведь было в нём не жарко,
А в дождь в нём грязи нет, не марко.
Вот и ходил уединённо,
Красотам радуясь влюблено…
Легкомыслие
Иду я раз, с‒под ног вдруг птица
Стрелой как в небо устремится!
Глядь, из гнезда. В нём два яичка.
Детей с рожденья же привычка
Всё брать, увидят что, руками,
И было, будет так веками.
Их взял я, радуясь находке,
И вид при этом был не кроткий,
А чрезвычайно лучезарный!
Не знал, поступок что коварный.
Иду, несу их… Вдруг повторно
Другая птица — фырк! — проворно
Взлетела прямо под ногами…
В гнезде яички в той же гамме,
Что и у первой были птицы.
Как радость с чуда взфеерится,
Аж ли под самую макушку!
«А подложу их под несушку,
Она и выведет мне птичек
Из этих самых вот яичек!».
Тут мысль пришла вослед другая:
Чтоб не разбить их, собирая
Грибы в любимом мне лесочке,
Дай, положу без проволочки
Все яйца в гнёздышко одно я,
И радость мысли сей не скроя,
Я так и сделал, заприметил,
Где все сложил яички эти,
А сам пошёл сбирать грибочки…
И, точно, падал через кочки,
Хваля себя за ум, решенье,
Яички будут в сохраненье
В гнезде последнем что надёжно,
А наберу грибов, несложно
Забрать их будет из гнезда‒то,
Домой идти уж шустровато!
Но как же жизнь у нас превратна!
Когда к гнезду пришёл обратно,
Погром в гнезде увидел птички:
Разбиты были все яички…
Хозяйка, знать, подвох узрела
И уничтожила все смело.
Нельзя вовек их брать руками,
А я… От горя со слезами
Домой пришёл и виновато
Был удручён дней многовато,
И даже к играм нету рвенья…
Деданька это настроенье
Моё заметил глазом сразу
И повторял от раза к разу,
Что я виновник той беды‒то,
И мною птичек жизнь разбита,
Мол, в голове должна ума‒то
Всегда быть полная палата.
И дал задачу в наказанье,
Чтоб проявил я вмиг старанье,
Нашёл бы курицу: пропала,
И нет её уж дней немало…
По сторонам я левым, правым
Искал её в кустах, по травам,
«Цып-цып!» — кричал я громко, ясно,
Но всё‒то было, всё напрасно…
Хорёк иль коршун вдруг украли?
Сидим, тихи, в своей печали,
Она раскрыла настежь двери…
Ну что ж, бывают и потери…
Да слышим вдруг цыпляток писки,
Ведёт их курица всех к миске
И квохчет мамою прилежной,
О них в заботе тёплой, нежной…
Вот и пришла сама пропажа!
Мы рты разинули все даже…
Она ж, уняли чтоб волненье,
Прими, хозяйство, пополненье,
Своим как будто кажет видом,
Не место, мол, теперь обидам.
Бабанька, вмиг пшена насыпав,
Привычно вслух им: «Цыпа‒цыпа!
А ну, покушайте-ка, детки…».
Такие случаи нередки.
Взбредёт вдруг курам на сторонку
Нестися тайно потихоньку,
Им, вишь, вдруг стало не охота
Нестись, как все, в одно гнездо‒то.
Вот ото всех они украдкой
Яиц и радуются кладкой,
Сидят на них, выводят деток…
И эта сделала тож этак.
И ей на радости простили,
Прощенье было долго в силе.
Все в возбужденья были раже…
Мы на обед пошли сейчас же,
Бабанька с ним уж хлопотала,
На стол явив нам яств немало.
И, как всегда, посередине
Стояла миска в всей гордыне,
Своим объёмом пребогата,
И горкой хлеб не скуповато,
И деревянные вкруг ложки,
Все расписные, как серёжки,
И молока‒то всем по кружке,
Они стояли, как подружки,
Все в нетерпении на старте!
А отхлебнуть из миски, кстати,
Имел деданька первым право,
Потом другая уж орава,
Ведь был порядок в том старинный,
И ряд веков прожил он длинный.
Все из одной и ели миски,
Лишь за ушами были писки…
Да каждый лишь с своей сторонки
Не то удар в лоб распрезвонкий
Вдруг получал отменно ложкой!
И затихал шкодливой кошкой…
Все при еде стихали лясы.
Кусочек первый брался мяса
Из миски тем, кто в доме главный,
То бишь, хозяин мудрый, славный.
Но к образам перед едою
Все обращалися гурьбою
И утешалися молитвой
Перед трапезной вкусной битвой,
Хвалу воздав за все щедроты,
За хлеб, скотину и компоты…
И съевши всё, до малой крошки,
И облизавши чисто ложки,
Вновь с сытым, приторнейшим стоном
Все обращалися к иконам,
Хваля Всевышнего повторно,
Что в животе уж не просторно.
И с этим самым этикетом
Я был знаком зимой и летом,
Когда неведомая сила
Вдруг в дом деданькин заносила.
Там лоб не знал всегда обновки,
А только глаженье головки
Руками нежными всегда‒то…
Я ж сын погибшего солдата.
Ведь за свободу чем‒то платим,
Мой папа был деданьке зятем,
А мамка дочерью родною.
И безутешною вдовою…
На грудь дедане сниспадала,
Прикрывши часть её немало,
Седая в цвете бородища,
Под носом мощные усищи,
На голове копна густая
Волос и тоже вся седая.
Не зрел под теми я усами,
Владел ли всеми он зубами,
Но у бабаньки было мало —
Так жизнь подряд их все сжевала…
Когда во рту их маловато,
Жевать и грызть, ох, трудновато…
Её в том видя затрудненье,
Я проявлял своё стремленье,
Помочь чтоб ей в её жеванье,
От всей души взовья старанье
При извлеченье тыквы зёрен
От оболочки. Был проворен,
И кучка их росла степенно —
Так разгрызать умел отменно!
Потом дробил их, сыпал в ложку
И в рот бабаньке понемножку
Уж отправлял со всем стараньем…
В своём так возрасте уж раннем
Во мне вспылала вдруг забота,
Нуждался кто в ней. И охота
Всё делать доброе поныне,
Наперекор всея гордыне.
Бабаньки было умиленье,
Слезинок даже появленье
Я замечал вдруг под глазами —
То благодарность мне слезами.
И было также вот однажды,
Когда в подъёме был сей жажды,
Мы шум услышали снаружи
И злобный лай собак, к тому же,
Не на одном дворе — повсюду,
Как будто бил кто где посуду,
И звон с того был страшно адский…
Караул, цыгане!
Мы вышли все. То мир цыганский
В село вторгался броско, шумно,
Вон взбудоражив всё безумно!
Все на запор калитки, ставни —
В том опыт был народа давний,
Ведь от цыган лишь разоренье,
Всё украдут в одно мгновенье!
Собак с цепей спускали дружно:
Сады, добро спасать ведь нужно!
Цыгане наглые пройдохи,
Чуть отвернись, — потери, вздохи,
Вмиг уведут всё из‒под носа,
Им нет закона, нет с них спроса,
Пристанут так ко всем репьями,
Что отдают те всё уж сами,
Лишь б отвязались ада черти.
И так все думали, поверьте.
А потому скотина, птица
Вся под запор стремглав стремится;
Боясь в дому большой потери,
Им не откроют вовсе двери,
Детишек прячут, где как можно:
Крадут цыгане их безбожно.
Село становится вдруг бедным,
Не дать чертям чего‒то вредным.
Те от села уж где‒то с края
И оседают. Не сгорая,
У них костры чадят отменно,
И песни, пляски непременно
Всю оглушают вон округу,
И ночь, всем милую подругу,
Не признают в своих делах‒то:
Вот такова их жизни вахта.
Стремится в угол самый дальний
Звук молотков о наковальни…
Всё погадать стремятся рьяно,
Насев напором, что бурана!
Всё всем предскажут досконально,
Потом и выклянчат нахально
Вон из карманов все копейки,
Отбиться раз те неумейки.
Все их гаданья нагло лживы,
Бесчестной ради лишь наживы.
И любят так добыть деньжишки
Их голопузые детишки.
…Шла мать с таким одним пройдохой,
Был голопуз, как все, и крохой,
Но, поровнявшися со мною,
Он подбежал, схватил рукою
Своей грязнющей за рубаху
И предложил настырно, смаху
Мне показать свой танец дивный
На… животе! И я, наивный,
Что есть такое диво в мире,
Развесил уши, рот пошире,
Мотнул в согласье головою,
А он одной, другой рукою
Побарабанил по пузреню,
И не прильнув никак к стесненью,
Просящее сунул мне ручонку,
«Позолотил» её чтоб звонко.
Замялся я… Хоть бы полушка!
А мать его, как злая клушка,
Вмиг на меня и наскочила,
Мол, не платить за труд не мило!
Я вспыхнул краскою, как спичка…
Примчал домой, принёс яичко,
И хоть она взяла поспешно,
Ругалась долго, громко, грешно,
Собак в округе взбудоража…
Людей такого в жизни ража
Потом встречал довольно много,
Нахальна их в пути дорога,
Во всё влезая беспардонно,
Дела свершая незаконно.
Потом ушёл цыганский улей,
И с облегченьем все вздохнули…
Опять все зажили свободно,
Тому и рады всенародно,
Дворов покинули враз клети
Скотина, птица, знамо, дети,
Не проникали в огороды
Цыгане — воры, сумасброды,
И всё гуляло, как обычно,
Вольготно, тихо и привычно…
Опять велосипед!
И я, как все, не исключенье,
Моё взыграло вновь стремленье
Освоить прыть велосипеда,
Была над ним чтоб враз победа!
К тому ж свалился повод веский
Поехать вдаль, когда соседский
Мне предложил то сделать мальчик;
И к дяде Пете, будто мячик,
Я поскакал, горя желаньем
Велосипеда оседланьем
Заняться тотчас же и трезво,
Чтоб съездить с мальчиком вдаль резво!
А ездил он отменно, смело.
Не просто так, а было дело —
За хмелем съездить вдаль с мешками,
Его доставить чтобы маме,
А из него она закваску
Уж сотворила б. Будто сказку,
Воспринял эту я возможность
Поехать с ним. Про осторожность
И позабыл. Зато, сумевши,
Ну не совсем чтобы, как леший,
Езду освоить рамы сбоку,
Вон сквозь неё просунув ногу,
Я взгромоздился на педали,
Поехал, стоя, криво в дали…
А было хмеля там обилье
И над деревьями засилье:
Обвил до самой их макушки
И изнывал уже от сушки…
Вот где раздолье мальчуганам!
И враз, подобно обезьянам,
Мы на деревья лезли эти
И хмеля сбрасывали плети,
А их в мешки уже совали.
А те — на раму. На педали
Лишь встали только на дороге,
И затрудились тяжко ноги…
Сдержать как трудно равновесье,
Мешков швыряла тяжесть бесья
Велосипед во все сторонки,
Его я с хиленькой силёнки
Уж чуть держал, чтоб не свалиться,
Не ушиби меня, землица!
И на дороге это было,
По ней хоть ехать и не мило,
Но кое‒как я всё же ехал,
Не тарахтевши и без смеха.
Но вдруг пришло на ум желанье
Путь скоротать, и я старанье
Педалей тропкою направил,
Езды по ней не зная правил.
Она узка и извивалась,
Чуть отвлечёшься, хоть на малость,
И вмиг с кустами столкновенье,
Ну и на землю — бряк! — в мгновенье…
С кустами было чуть попроще,
А вот с деревьями — пожёстче,
В них долбанёшься так серьёзно,
От боли что рыдаешь слёзно…
На всё пришлось уж грозно злиться…
Погнулись многие вон спицы,
Колёс «восьмёрки» заюлили…
И был с натуги весь я в мыле.
Нет, не достиг езды я класса
И рад, что всё‒таки добрался
До дяди Петиного дома;
Такая вдруг взяла истома,
Чуть не уснул, вон вдрызг уставши…
Да ум мой был уже постарше,
Сообразил: бежать бы надо,
А то ушам придёт награда,
Велосипед помял что всмятку,
И я одну, другую пятку
Намыля, так помчался к маме,
Что пыль за мной пошла клубами!
И не вертался долго боле,
К тому не чувствуя уж воли,
Ведь жизнь в опасности превратна.
Но слышал я неоднократно:
«Аль Славик занят всё делами,
Что уж не видится так с нами?».
А «Славик» — я своей персоной,
Не по душе вопрос был оный,
Не надо хитрых мне комедий…
Намёк, знать, о велосипеде,
Имел предчувствий я познанья:
Приди, и вмиг ждёт наказанье…
Но вдруг в один, как все, денёчек
Велосипеда я звоночек
Услышал, вздрогнув, под окошком
И испугался не немножко.
Я так и знал: то дядя Петя!
Меня увидел, но приветя,
Обнял тепло заместо братца:
«Ну, вот, изволь теперь кататься, —
Сказал с душою вдруг он доброй,
Нет, не набросившися коброй, —
Теперь он твой, катайся вволю!
А поломаешь, вновь изволю
Его заняться я починкой.
Носись дорогой и тропинкой!
Будь аккуратней лишь, не падай».
И было это мне наградой,
И покраснел я свёклой красной…
Была тревога, знать, напрасной.
Он мотоцикл купил вдруг днями,
Чтоб ноги ехали тож сами,
А не крутили всё педали…
А я умчался тотчас в дали!
Потом к его вдруг прибыл дому,
Нельзя же случаю такому
Не быть, не видя мотоцикла!
И вот он! Вмиг душа приникла
К нему и взор, и захотелось,
Вон навострив опять же смелость,
На нём селом стрелой промчаться,
Всех удивляя домочадцев!
И я смотрел, смотрел в восторге!..
Но… завертели снова ноги
Педали транспорта обратно…
И было радостно, приятно
Всем показать в селе ребятам,
Что обладаю я богатым
От дяди доброго подарком.
Пусть все глядят в восторге жарком!
Теперь с своим велосипедом
Уж всякий край был мной наведан,
Прибавя дружбы с детворою,
Что было радостно, не скрою.
Спор на рубль
И вот в один такой вояжик
Я оказался средь ватажек,
Что шли купаться все на речку.
А это радостно сердечку!
И я примкнул к гурьбе с желаньем,
Ведь плавать мог уже не «камнем»,
Но «головастиком» уж точно,
И наяву, а не заочно,
Тем паче, был с велосипедом,
И все за мной ходили следом,
Меня в том гордость распирала…
Но было нам пройти сначала
Чрез реку мост большой, высокий.
И всем пацан вдруг кареокий
Да и скажи затравно сходу:
«Никто с него не спрыгнет в воду,
То всякий сделать побоится».
И вниз с моста взглянули лица…
И отошли, попятясь, снова:
Убьёшься тут за будь здорово…
И надо ж, вот толкнули черти,
Ах, безрассудные всё ж дети,
«А я смогу!» — сказал нахально.
Засомневались все повально,
Но я поддал себе задора,
Вошёл уж в лоно с ними спора
И заявил, хвалясь, надменно:
«В портках я прыгну непременно!».
Все зажужжали, будто пчёлы,
Смешок по ним прошёл весёлый,
Никто не прыгал, мол, отважно…
«А спорим! — вдруг сказал им важно,
Вон охмелев от наглой прыти, —
Но рубль за то мне отдадите!».
Ну, все согласны, в том уверяясь,
Что не пройдёт мне эта ересь.
Во мне вдруг страх, сомненья буря…
Но рубль! И вот, глаза зажмуря,
Я вниз «солдатиком» понёсся,
Зажав рукою крылья носа,
Вода в него чтоб не попала,
И испугавшися немало,
Душа с того ушла что в пятки…
Но я в воде. И всплыл! В порядке!
И дали тихо мне мальчишки
Тот рубль из мелкой мелочишки,
И было им уж не до смеха…
Штаны же высохли, коль ехал.
Ребятам было чуть обидно,
Но больше каждому завидно…
Самолёт!
К отходу лето подходило,
И я заботился уж мило,
Идти чтоб в школу на ученье.
И было в том моё стремленье,
Ведь буду скоро перовоклашка!
Штаны готовы и рубашка,
Чернила в чём — непроливайка,
Пред «мелюзгой» стал задавайка,
Букварь с картинками, тетрадки —
И чем писать… Ну, всё в порядке.
Учись и впитывай все знанья
И проявляй во всём старанье.
И мы шесть дней среди недели
В тетрадях перьями скрипели
И буквы громко повторяли,
Сквозь окна пяляся всё в дали,
Где всё азартно и знакомо,
Где не брала средь игр оскома!
А тут… всё палочки с наклоном,
«Чистописанье» что дало нам,
Да не залезть чтоб за линейки,
И в счёте были бы умейки.
И нам учительница сказки
Читала, к ней стремились глазки…
Но все мы ждали непременно,
Когда же будет перемена,
Чтоб побеситься до упаду!
И с нами не было в том сладу.
Как жаль, она коротковата,
Не будешь в буйстве многовато…
И вдруг устроили такую
Себе нечаянно большую,
Что нет такой ввек в расписанье!
Причина — в небе рокотанье
Мотора стало самолёта…
Вмиг посмотреть его охота!
А заходил он на посадку…
Нас сдуло с парт всех по порядку,
Не поддалися уговорам…
А к самолёту мчались скоро,
Крича в восторге, как галчата!..
«Вернитесь! Стойте‒ка, ребята!» —
Призыв учительницы сзади…
Но мы не просто так, а ради
Чего‒то мчались, очень рады,
И все не слушались команды.
Пришлось учительнице с нами
Спешить быстрющими шагами,
Не разбрелись чтоб, как цыплятки.
С мотором было не в порядке
У самолёта? Дядя лётчик
Вокруг ходил… Ну, хоть разочек,
До самолёта прикоснуться!
Потом не чувствовать чтоб куце
Себя среди мальчишек стана,
Пытать что будут беспрестанно,
А как он выглядел, большой ли,
Мог поместиться ли на стойле
Коров колхозных — по размеру,
И были близко ли мы в меру
От этой неба чудо‒птицы,
Орлов прекраснейшей сестрицы?..
А потому мы жались кучно
Всё к самолёту, но поштучно
Нас окрик сдвинул всех обратно,
Что всем, конечно, неприятно…
От полевого стана бодро
Носили с чем‒то дружно вёдра
Механизаторы, и лётчик
Из них сливал уж то в бачочек,
На самолёте что, и вскоре,
На наше скорбнейшее горе,
Мотора было тарахтенье,
Винта усилилось крученье…
И самолёт взмыл от стернины,
И в неба вклинился вершины!
И улетел куда-то в дали…
А мы руками вслед махали,
Вон не жалея голосочка!
И нас обратно, будто квочка
Цыпляток водит за собою,
Вела галдящею толпою
Опять учительница в школу,
Уж не подобная уколу
В своём строжайшем назиданье,
А вдруг открывшая нам знанье,
Как самолёт летать так может,
Какая сила держит тоже
Его среди высот небесных,
И мы в познаньях сих чудесных
За парты сели в школе скоро,
Но тут — Ура! — вся наша свора
Звонок услышала и мигом
Домой помчалась с визгом, криком,
Крутя руками, как винтами,
Мол, самолёты мы и сами!
Прочь разбегались куры с криком,
Собаки в лае все великом!..
А у учительницы рыбкой
Лица плескалася улыбка,
Когда вдруг вспомнила вопросик,
Что задал носик ей‒курносик:
«А может ли взлететь корова,
Крутя хвостом за будь здорово,
Как быстрый винт у самолёта,
Ушей вон в стороны отлёта,
Его, как крыльев? Может? Может?»
И все вопрос как тот умножат:
— А бык, а лошадь, поросёнок?
— Да нет, не хватит их силёнок,
Они на то тяжеловаты…
И долго длились бы дебаты,
Да вдруг вспугнул их всех звоночек,
Они под визг и гам, смешочек,
Как из гнезда, и упорхнули,
Домой летели, будто пули!
Несли восторженнейше знанья
И жизни новые познанья.
Счастливым путь в ней пусть вам будет
И добрым ввек, росточки‒люди!
По тонкому льду…
Уж, глядь, покрылась осень снегом…
Вон отошла пора телегам,
Вокруг уж властвовали сани,
И светлый день не с самой рани,
Пыль не взобьёшь уж на дороге,
В снегу тонули тяжко ноги,
Полей, садов жизнь замирала…
Но дети! Дети без забрала
Зимы встречали вид суровый,
И вид их был с того здоровый,
На щёках красные малинки
И голосочки без заминки
Отрадно птичками порхали
И мчались радостнейше в дали
Неугомонным, звонким эхом…
И игры все с отрадным смехом!
И всем тепло, лишь пар клубится…
И всех салютовые лица!
На льду, на горках, в чаще леса —
Где только нет дитя‒повеса!
Жаль, длятся дни коротковато
Зимой, печалятся ребята…
Зато ночей для сна щедроты
Дают спать долго, без заботы
Вслед за сумерничаньем длинным,
Порядком выданным старинным,
Когда приходит в гости кто‒то,
И говорить уж всем охота
Всё о житье‒бытье насущном
Во тьме, в контакте сём не скучном,
Карманы семечек погрызши,
Что шелухи горшков аж выше!
Под огонёк лампёшки тусклой,
Горящей слабо, без нагрузки,
Ведь электричества нет в хатах,
Зато в броне тьма вся и в латах —
Вот так сидят, ведут неспешно
Свой разговор… Уйдут, конечно,
Речей уж коли нету темы
И дрёме вспыхнувшей дилеммы,
Идут в тьме, часто спотыкаясь,
И крепких слов с того мчит завязь…
Звучит отборная же нега,
Коль нет ещё покрова снега,
А коль уляжется степенно,
Идти в ночи уже отменно,
Он льёт свой свет вокруг волшебно,
И завязь слов уж не потребна.
Но вот каникулы! И дети,
Подобно космоса комете,
Несутся вдаль опять стремглавши
И не хотят ни щей, ни каши,
Друг с дружкой было бы общенье,
Ведь в нём им вечно наслажденье.
Их там и сям бывают стайки,
А речи — звуки балалайки!
Колоколов же перезвоны…
У них свои во всём законы,
Понятья чёткие и мненья,
С их губ слетает без стесненья
В глаза кому‒то правда‒матка,
Тому хоть это и не сладко
И перед всеми посрамленье,
И от ватаги отстраненье,
Боль нанося тем и не зная,
Что губит так атака злая.
И что при этом характерно,
Не знают, это что прескверно,
Наоборот, тому все рады,
И унижения тирады
Всё льют и льют, как из ушата,..
Вот бессердечные ребята!
И закрепляются так клички,
Аж до серьёзной сходу стычки!
И долго прозвище живуче,
Бедняжку этим тяжко муча…
Я это знал и всё боялся,
Такой язвительности брасса,
И избегал, как мог, напасти,
Оно даёт одно несчастье
И взгляд обиженного тучей…
Вот был со мной однажды случай,
Вон несуразный изначально,
Что мог окончиться печально.
Каникул зимних было время,
И всё мальчишеское племя
На горках время проводило,
И было весело всем, мило,
И всех сияли в счастье лица!
Да вот же надо вдруг случиться,
Во время этой что услады
Мне отнести гостинец надо
Преаккуратно в узелочке
Для дяди Петиной, вишь, дочки.
Мороз на улице трескучий…
И нет защиты, знамо, лучшей,
Как в шаль укутать потеплее,
Идти в ней будет и милее —
Так мне маманька заявила
И вмиг укутала премило,
Лица не видно, только глазки,
Иди теперь, мол, без опаски,
Не отморозишь, точно, нос‒то…
И так разумно да и просто.
Иду, иду себе дорожкой,
Гляжусь укутанной матрёшкой…
И оставался путь уж малый,
Как впереди визг, крик удалый!
То на мосту галдят ребята…
Ну, будет критики расплата,
Что я в платке иду девчачьем!
А путь чрез мост и не иначе.
Ой, осмеют меня, конечно,
Все дружно, громко, бессердечно…
И я, не быть в душе чтоб ране,
С дороги в снег свернул заране
И, скрытый реченьки кустами,
К ней ринул быстрыми шагами,
От спешки весь залившись потом…
Своим она и поворотом
Спасла от грязного позора.
Сижу и жду: уйдут, мол, скоро,
Вот тут чрез мост я и пройдуся
Походкой важною, что гуся, —
Таков мой вид был неуклюжим.
Ну, уходите, ну же, ну же…
Они ж, назло как, в играх пике,
В азарте‒сказке, в звонком крике!
Так ждать их можно бесконечно…
И я решаюсь вдруг беспечно —
Вот обману вас, знайте, братцы! —
По льду чрез речку перебраться,
Хоть был ещё он страшно тонок,
Держать кой‒что и нет силёнок.
И я ступил на лёд опасный…
Ах, как в своём решенье классный!
А лёд трещал и прогибался…
Но не сменял пути я галса,
А затаив дыханье, тихо
Ступал, проваливанья лиха
Чтоб избежать… А в нём вмиг крышка
Мне будет, точно… Стой, мальчишка!
Позор толкал же безрассудно:
«Иди вперёд!» ‒– шептал занудно…
Лёд, как слюда, прогнулся даже,
Но я уж был вовсю отважен!
Ползком закончил путь чрез речку.
Ах, как же радостно сердечку!
Заулыбался вмиг невольно
И, сам собою уж довольный,
Свой путь закончил я задами.
А мост звенел всё голосами!..
Так избежал я посрамленья.
С тех пор маманькины стремленья
Мне повязать платок встречали
Отпор ей в самом уж начале.
И в шапке я ходил преважно,
И ощущал себя вальяжно:
Мужик я гордый, не девчонка,
Среди ребят смеялся звонко!
И вот я прибыл к дяде Пете,
Вcё ж не попав в насмешек сети;
Родня меня чуть не признала;
В снегу налипшем был немало,
Вон пропахав по бездорожью
Весь от макушки и к подножью,
Как снеговик, вдруг оживевши,
О, может, оборотень, леший,
Чем напугал его я дочку.
Узнали лишь по голосочку.
Меня, одежду на печь дели:
Просушка будет пусть, мол, в деле,
А мне и было это кстати,
Чтоб через мост, чур, не шагати,
А вот уйдёт день, потемнея,
Тогда и буду я смелее:
Ребята с тьмою разбредутся,
Не буду вмиг смотреться куце.
Всё так по‒моему и было,
Шёл по дороге вспять я мило,
Весь вновь укутанный, как шарик,
В руке держал — Ура! — фонарик,
Мне дядей Петею вручённый,
Чтоб в тьме был путь не удручённый,
Он научил включать его‒то,
И мне то делать страсть охота,
Тем боле, что светить мог светом
Разнообразным он, при этом:
Зелёным, синим, белым, красным…
Мне так казалося прекрасным,
Волшебным дивное свеченье,
Что в дом придя, его включенье
Я продолжал и уж в постели,
Покуда глазки всё смотрели,
Включал, включал… Коль встал с рассветом,
Фонарь не радовал уж светом:
Он в сне моём был всё включённым…
И стал с того я удручённым:
А что скажу я дяде Пете,
Его фонарь что не при свете?
К нему и кончились хожденья,
Тревоги было наважденье…
Опять к маманьке был вопросик:
«А почему не кажет носик
К нам Славик, разве до порога,
К нам расстояния так много?».
Опять без страха был не вхожим
К ним милым внучиком пригожим.
Не прерывались посещенья
К деданьке только: угощенья
Перепадали там частенько,
Я уплетал их здоровенько!
И там же был со мною случай,
В душе осел что мрачной тучей.
Лизнул железку я зимою…
Ворота были там из тёса,
Во двор не тыкали чтоб носа,
И был для всех запор не ложный:
Железный прут, весьма надёжный.
Вот как‒то вышел из избы я,
К нему шаги свои лихие
Пустил, с него слизать снежочек.
Лишь только начал, язычочек
Мой и примёрз к нему серьёзно…
Страх обуял меня прегрозно,
Что оторвётся рта частица,
И надо прочь бы удалиться,
Да не пускает железяка!
Ну положенье, скажем, бяка…
Так и стою, и слёзы льются,
Смотрюсь от паники весь куце.
Язык к железу всё‒то крепче
Вон примерзает, нет и речи,
Освободиться чтоб из плена,
И надо б крикнуть непременно,
Да рта никак я не разину,
Стоял, не двигаясь, картину
Собой являя, будто рыбки,
Что на крючке, усилья зыбки,
С него сорваться прочь которой,
Чтоб вглубь нырнуть вон с тягой скорой!
Так и стоял всё без движенья,
Тих, скорбен до изнеможенья
У железяки сей заклятой…
Да вышел дедушка с лопатой,
Чтоб двор очистить вон от снега.
Глядит, меня не ластит нега…
И понял всё, сказав: «Вот бес‒то!
Нашёл себе заботы место…».
Вошёл вновь в дом, пришёл с водою
Ко мне он тёплой, надо мною
Стал колдовать, лья струйкой воду
На ту железку, чтоб та сходу
И отпустила бы внучонка,
Чтоб вновь смеялся он презвонко,
Вон позабывши напрочь вскоре
Своё паническое горе.
Ура! Обрёл я тут свободу,
Помчался к зеркалу вон сходу,
Его радушны были вести:
Язык болтался мой на месте!
Но долго было ощущенье
На нём того прикосновенья…
С тех пор зимою я не лезу,
Уж языком к всему железу.
Ледянка!
Зато деданька мне ледянку
Вдруг сделал. В школу спозаранку
Я шёл, учился, после сразу
На ней уж с горки — нету сказу! —
Катался лихо до упаду —
Такая вот была отрада!
Ледянка — как скамейка будто,
Дно было льдом её обуто,
Оно являлося доскою,
А я блаженства, нет, не скрою,
Уж восседал на верхней полке
И с быстротою не в размолвке,
Стремглав под горку вихрем нёсся,
Ногами правя, если косо
Она начнёт своё движенье,
И было это загляденье,
Ведь дно её, всё ледяное,
Скользило по снегу стрелою!
Мог править также и ногами,
Что заставлял её кругами,
А то и вовсе уж юлою,
Вращаться вместе — Ах! — со мною,
Одновременно вниз летевши,
Как будто был на ней сам леший!
И было много, так желавших
Скатиться, даже много старших.
Им отказать в моей ли силе?
Лишь в горку сами бы взвозили.
А были те, что даже в тазе
Слетали вниз в своём экстазе,
Юлой вращаяся по ходу,
Мою в том взявши тоже моду,
Спеша скатиться вновь азартно,
Ведь это было так приятно!
Наш дом далече был от горки,
Но он стоял чуть на пригорке.
«Караул! Волк!»
На лыжи я поставив ноги,
Съезжать мог к самой аж дороге,
От дел избавясь, вечерами,
Коль упаду, не быть чтоб в сраме,
Во тьме ведь мало уж прохожих,
Не застыдят: «Упал! Ты что же?».
Катался я без палок сроду
На удивление народу,
Зато имел приспособленье,
У лыж чтоб не было стремленья,
Коль упаду, умчать куда‒то,
Ведь их собрать вновь трудновато
В снегу, без них вон увязая…
То мысль деданечки лихая
И оказалась в этом ловкой,
Соединить чтоб их верёвкой,
Концы к носкам тех привязавши, —
Ах, как умны идеи наши! —
Саму ж верёвку ту — на шею…
Вот так кататься я умею,
И не страшны бугры и кочки,
Ведь лыжи мчат на поводочке!
А для устойчивости пущей
Я с интуицией присущей
Вперёд с наклоном мчался с горки,
Присевши чуть, и взгляд мой зоркий
Сверлил пространство предо мною,
Не встал чтоб кто‒то там стеною,
В неё чтоб больно не вонзиться,
А то нам будет враз горчица…
Вот так же я с пригорка поздно
Съезжал однажды. Тьма. Морозно.
И уж пора домой бы надо,
Как вдруг прегромкая тирада
Тревожных слов тишь поразила,
И их была такая сила,
И голос так надрывно звонкий,
Что больно стало перепонки, —
Так звук был колок, звонок, резок,
По рельсу как битьё железок:
«Волк! Караул! Ой, помогите!» —
Он так звучал с безумной прыти,
Что вздрогнул тотчас я с испугом,
Ведь волк всему здесь не был другом,
Губили скот их стаи часто,
И люди все решили: баста!
И началось уничтоженье
Их, снизить чтобы размноженье,
И было то официально,
Ведь задирали скот повально,
Сберечь его лишь этой мерой,
Достал ведь всех разбойник серый.
Их мести мёл расплатный веник,
За что давалась сумма денег
Официально всем за это,
Что, кстати, плюс был для бюджета.
И вот вдруг крик, чуть не под носом!
Не задавался я вопросом,
Чей крик о помощи звал звонкий,
Узнал: соседской то девчонки,
А, значит, волк был очень близко…
Чтоб избежать съеденья риска,
Я лыжи снял моментом, ловко,
Их в руки взял — что ни винтовка!
Мол, отбиваться буду смело,
Пустивши в ход по волку в дело…
«Где волк?» — вскричал я ей с опаской,
С волками встреча ведь не сказка.
«Вон,! Вон! Ой, караул, спасите!».
Крик всполошил её обитель…
Раздался выстрел! Скрип — калитка…
В неё испуганная прытко,
Визжа, моментом пролетела!
«Э… мне стоять тут, нет, не дело…».
В свой дом помчался я поспешно!
Ведь струсить раз — оно не грешно.
Назавтра шума, разговора…
А оказалось‒то… Умора!
Меня за волка в темноте‒то
И приняла. Ай да примета!
Что оба мы облились потом
И задрожали с страха оптом…
Я стал невинной жертвой страха
А мне нужна ль такая плаха?
И хорошо, никто не видел,
Как я в трусливом к дому виде
Мчал вон от страха очумело,
А потому пред всеми смело
Дышать во все свободно жабры
Я мог: какой средь вас я храбрый!
А волка видел. Не живого.
Но всё ж боялся зверя злого:
С клыками пасть была в оскале,
А потому стоял подале…
Он был застрелен дядей ночью,
Когда ткнул в хлев вдруг морду волчью,
Знать, выстрел вовремя был меткий!
Их ловят также, строя клетки,
На крик ягнёнка иль козлёнка,
Что в одиночестве прегромко
Кричат, к родне своей взывая!
То слышит волк, вся волчья стая;
Чтоб крикунам вовсю дать перцу,
В клеть входят… Вмиг за ними дверца
И не даёт им вспять отхода,
И вот попалась злая шкода!
А молодняк кричит не тише,
Но в безопасности — на крыше,
Примотан крепко к ней верёвкой.
Достать, прыжок имей хоть ловкий,
Нельзя — так крыша сделана высоко,
Приманку видит нюх лишь, око.
Вот тут приходит, зверю рада,
Мощь оружейного заряда,
Она ему — за всё расплата,
Ведь зла творил он многовато.
Но это осенью и летом,
Когда тепло ещё, при этом,
Зимой замёрзнет вмиг ягнёнок,
И пропадёт вон крик презвонок,
Ведь жаль, хоть малую, скотину,
Являет чудо что — картину
В хозяйстве труженика вечно,
И жаль ему того, конечно.
Снимался с крыши тут страдалец,
От зверя был что лишь на палец,
И в ночь вновь смена караула,
Кричал на крыше чтоб не снуло,
Чтоб хищник в клеть попал бы новый,
Успех ловца бы был бедовый.
Потом клеть местоположенье
Меняла, чтоб не в отдаленье
Была от леса, где жилище
Волков, откуда стайно рыщут
Для нанесения урона
Скотине. Клеть здесь — оборона.
Но то мужицкое ведь дело.
В войну ж их рать, ох, поредела…
С детьми остались только вдовы,
Что разорваться все готовы,
Чтоб в норме было всё хозяйство
И сыты дети — всё богатство,
Да на колхоз трудиться днями,
Уйти чтоб в зиму с трудоднями,
Не класть чтоб зубы всем на полки,
Стеречь, чтоб скот не съели волки,
И выживать средь тяжких буден,
Как их черёд не стал бы труден.
У детворы ж свои понятья
О жизни. В играх все‒то братья,
Соседки — будто бы сестрёнки.
Росли с годами, впав в силёнки,
И помогали по хозяйству,
Чтоб быть бы в нём всегда‒то яству,
Внимали жизни и учася
Одновременно в нужном классе,
А также, всем как, коль суббота,
Им мыться в бане тож охота.
«Хнычки»
У моего была деданьки
Для тел отрада — чудо баньки.
Она по‒чёрному топилась,
И то для глаз, отнюдь, не милость,
Топилась долго и заране,
Тепло‒тепло чтоб было в бане,
Имела каменку там — печку,
Ах, как же пар был люб сердечку,
Коль на неё плеснёшь лишь воду,
И было в радость то народу!
Под потолком была там полка,
Не полежишь где с жара долго,
Но то не русскому народу:
Лезть на неё старался сроду,
Чтоб был там веником обхлёстан,
Ведь молодым с того стать просто,
Потом летел, как быстрый голубь,
И с головой сигал вмиг в прорубь!
А то, кряхтя, валялся в снеге
И был с того в умильной неге…
Я не любил жару в ней очень,
Избечь её был заморочен.
Тогда меня стращали вшами,
Верёвку что совьют и сами
Меня опутают ей, в воду
Да и утянут! Что народу
Они так много погубили,
И до сих пор тела их а иле…
И моментально, не с опаской,
Катился в баню я колбаской…
Мне там приятно тёрли спинку,
Как все, был с паром я в обнимку,
И становилося легко‒то,
На полку что залезть охота…
Но взрослых то прерогатива,
Они там парятся ретиво,
А детворы уж полки ниже,
Где не ядрён пар, а пожиже.
Потом в предбанник — одеваться,
И марш домой, как кукла‒цаца…
А там во всём своём ударе
Вода кипела в самоваре!..
Варенье было из малины.
Не стол, а чудо‒именины.
И ждал мой резвый язычочек,
Чтоб на него залез медочек.
И чай все пили, коль охота,
Аж до седьмого вволю пота…
На том мытьё и завершалось,
Все вновь за труд, а я — за шалость!
И вот однажды в день так банный
Деданька, в проруби желанной
Вон окунувшись раз аж двести,
Принёс азартные мне вести,
Что там, у проруби, толпою
Стоят «хнычки» и что собою
Они красны, как угли в печке,
И все, как мини‒человечки,
И все поют, как будто птички.
А ростом все чуть больше спички.
Вмиг так взглянуть мне захотелось,
В душе взыгралась буйно смелость,
Идти ведь к ним нагим лишь надо,
Тогда смотрин грядёт услада.
И я на то вмиг стал согласен!
Пусть будет выход и опасен.
Из бани выскочил вон пробкой!
Нагим помчался к речке тропкой,
Пришёл которой вспять деданя.
Не мёрз, согрела так‒то баня.
Сейчас «хнычков» увижу дивных!
Но детский ум — то мир наивных.
Примчал!.. «Хнычков» ‒то и не видно,
Ни одного… Ах, как обидно!
Скривились губы… Слёзы в глазках…
Так вмиг пропала чудо‒сказка…
И я побрёл вспять, вон рыдая…
А вкруг погода ледяная.
Вошёл я в баню, и деданька
Сказал мне: «Плакать перестань‒ка,
И верь, мой миленький внучочек,
Ты их узришь в другой разочек».
Я рассказал о горе дома.
Бабанька, мамка с мощью грома
Вдруг речь‒отчитыванье грозно
Вонзили в дедыньку: морозно,
Мол, на дворе, тебе же шутки!
И долго крякали, как утки…
А я в «хнычков» поверил сразу
И бани ждал вновь — нету сказу! —
Чтоб нагишом примчаться к речке,
Где — точно! — будут человечки,
И я возьму их всех с собою,
Заняться с ними чтоб игрою.
Но каждый раз я хныкал снова,
Надежды ведь ко мне обнова
Не попадала счастьем в руки,
Хнычки же были, скорби муки…
Вот так и стал я закалённым,
Ядрёным, крепким, не солёным.
«Хнычки» же в памяти доселе,
Как вспомню, сдерживаюсь еле,
Чтоб смехом вдруг не разразиться!
А это жизни ведь частица.
Так закалял меня деданька,
И помогала в этом банька.
Не посмотрел «хнычков» умильно,
Зато своих имел обильно…
Весна идёт!
И вот к концу зима. Сугробы
Спешат вон прочь, весне дать чтобы
Не до колен в снегу дорожку,
А чистя путь ей понемножку
До самой миленькой землицы,
Цвели цветы чтоб, пели птицы,
И солнца печка чтоб пылала,
Ручьи бежали вдаль не вяло,
Была всего‒всего активность,
Стремились в рост растенья, живность,
Самим бы жить и дать потомство,
Чтоб с счастьем было всем знакомство,
Не знали б горя и невзгоды —
И так подряд всей жизни годы.
Был всех детишек ум затарен
Быстрей пробраться в стан проталин,
Собрать сухие там былинки
И жечь костёр — лети, искринки!
Дымки костров — ах! — восхищали,
И радость всех неслася в дали…
К нам во дворах рвались собаки,
Ребёнок друг ведь был им всякий,
Замест родного даже братца,
Хотели прыгать и лизаться!
И предвкушали наслажденье
В ватажках детских похожденья
На речку, в лес и по оврагам,
И было то взаимным благом!
От тех костёриков, кто старше
Был из ребят, под взгляды наши,
Из стана, то бишь, малолеток,
Мол, то им слаще всех конфеток,
В момент «прикуривали» бойко
Былинки и «курили» стойко,
Хотя дым лез в глаза и в горло,
И если кашлять вдруг припёрло,
Старались взрослыми казаться
С былинок, курева‒эрзаца…
Мы тож «курили» незаметно,
Казаться чтоб авторитетно,
Но кашля долгое мученье
Казало всем разоблаченье.
«Эх, вы, куряки‒неумешки, —
Мы тотчас слышали усмешки
И даже смех ехидный, броский, —
Ещё сосать вам надо соски…».
Мы что‒то вмиг им в оправданье…
Но колкость шла вся в затуханье,
Играть пускались коль все в «салки»,
Где все галдели, будто галки,
Когда опасно лезла кошка,
В гнездо их милое — лукошко.
Визг, писк и буйство всех азарта —
Подарок нам отрадный марта,
Проталин он давал площадки,
И были все они нам сладки…
А чтоб весна пришла быстрее,
Снег растопя, теплом согрея,
Пекли из теста нам всем птичек
Для убедительных закличек,
И мы, поднявши их высоко,
И устремивши в небо око,
Носились с искренним порывом,
Прийти весне быстрей — с призывом,
Чтоб возродилась жизнь цветасто
Всего и вся, зиме же — баста!
Отрадно кликать с возвышений,
И не унять у нас стремлений
На них нам тут же и взобраться,
И то милей нам было братца,
И мы, грачи как, с них галдели,
Наивно верили, что в деле
Серьёзном были, без оглядок,
И всем порыв был мил и сладок.
Вот тут в азарте мне взбрело же
Залезть на крыши даже ложе,
Она была соломой крыта.
Вот на неё чертей копыта
И вознесли, чтоб быть всех выше.
Приставил лестницу… На крыше!
На ней уж буду я заметней,
Чтоб взор весны на мне приветный
Остановился милый сразу,
По моему тогда заказу
Зима заплачет вон ручьями,
Природа вся уже делами
Займётся бодро, с вдохновеньем,
На труд свой глядя с умиленьем…
И я считал себя причастным,
Весны приход чтоб был прекрасным.
А потому, поднявши птичку,
Вовсю орал весне закличку:
Каникул дай весенних диво,
Гурьбой носиться чтоб ретиво,
Хоть и по слякотной землице,
От счастья чтоб светились лица, —
Так твоего мы ждём прихода,
Конца учебного с ним года,
Хоть и учился я не тяжко,
А стану скоро второклашкой.
Приди, приди, весна, скорее!
И долго б голос, с крыши рея,
Вдаль нёсся звонко по округе…
Как вдруг в таком я стал испуге,
Что дрожь взяла и стало жутко…
Была опасности побудка —
Так страх убил сознанье круто,
Душа вся паникой обута…
Была она, как будто в аде…
Всё потому, что кто‒то сзади
Меня толкнул вдруг, тонко блея!..
И я невольно, чем смелее,
Вон обернулся машинально,
Чуть не упал вниз: натурально
Была там морда чёрта, бесья!
Оцепенел с того вон весь я:
Имел большие он рожищи,
Таращил жёлтые глазищи,
Тряся своею бородою…
Я не владел самим собою,
Сознанье напрочь вон поблекло…
«Ну вот, сейчас потащит в пекло
Терзать меня в жаровне ада…».
Душа ж моя в нём быть не рада…
Тут бес как нагло устремится
К моей руке, в которой птица,
Страсть съесть её в нём жарко пышит,
Толкнув меня, что я чуть с крыши
Не полетел, как камень точно,
На крыше ведь стоять непрочно…
Отгрыз чёрт птицы половинку,
И за другую без заминки
Полез, заблеявши козою…
Взор затемнён мой был слезою…
Но, стоп! Как блеянье знакомо!
Оцепененья спала кома,
Я пригляделся к чёрту: Роска!.
Во всей красе смотрелась броско,
Маманя детушек‒козляток.
Душа повылезла из пяток,
И обнял я её за шею,
Забыл вмиг страха эпопею,
Ей спинку гладила ручонка,
От счастья смех звучал мой звонко!
Ей отдал птицы часть вторую:
Вот как люблю тебя, родную!
Но как залезла ты на крышу?
Ответа нет, его не слышу…
И как снимать тебя отсюда?
Ой, упадёшь, и будет худо…
Спустился на землю обратно,
А тут… О радость! Как приятно:
Стоит и ждёт меня уж Роска!
А как смогла так — вот загвоздка!
А, может, происки то чёрта?
И радость вмиг на ключ запёрта.
Но откликается на имя,
Висит под брюхом грузно вымя,
А у чертей его ведь нету…
Как рад я ей, как мил‒привету!
Конечно, Роска это, точно!
А потому помчался срочно
Я в дом за хлебушка краюшкой:
Изволь откушать, мол, подружка!
Она то сделала моментом,
Проблеяв сладостно при этом.
А, чтоб изведать правду‒матку,
Пошёл узнать‒таки загадку,
Каким волшебным вдруг парадом
Со мной на крыше стала рядом
Коза, ведь будь и в сильном раже,
Взлететь она ввысь не могла же?!
Да вдруг тому пришла разгадка,
Как взобралась на крышу гладко:
Там, у стены, до крыши самой
Вязанки хвороста мы с мамой
Горой сложили, чтоб поленья
В печи вошли в воспламененье.
Вязанки были, как ступени.
И взобралась по ним без лени.
Не тёмной силы наважденьем
На крыше Роски появленье.
Разгадка — сердцу умиленье,
Души поникшей возрожденье…
И лишний раз то подтвердило,
Что лезть наверх всем козам мило.
От чёрта, знать, происхожденье,
Вот лезть повсюду и стремленье.
Взберутся даже и на тучи —
Так козы лазать все могучи,
Лишь было б что‒то под ногами.
Вот потому меж стариками
Они приличное уж время
В чертей зачислены все племя.
Весна услышала заклички
И по своей уже привычке
На снег теплом души дышала,
И он ручьями неустало
Сбегал с возвышенностей к речке…
И все стояли на крылечке,
Тепло и новь вовсю вдыхая,
И всех заботушка лихая,
Уж рукава вон засучивши,
Ждала, ведь дел — аж выше крыши.
Пока распутицы деянье —
Земли водою обмыванье
Ручьёв бурливых и холодных…
Мы от ученья дней свободных
Дождались, ей благодаря‒то,
Но всё равно, как чертенята,
В своём, всегда как, были деле:
То на проталинах галдели,
Где из былинок жгли костришки,
То капитанские умишки,
Пустив кораблик, проявляли,
Чтоб плыл ручьём он в дали… В дали!
За вербой!
И долгожданные денёчки
К нам приходили, и цветочки
Уж вербе сшили одеянье,
Что было солнца в них сиянье,
Белы, светлы все и пушисты…
И мы, глазёнками лучисты,
Шли к речке, коя бушевала
От половодья, мча не вяло!
И все, как лёгкие созданья,
Вон проявив своё старанье,
На вербы лезли, рвали ветки,
Они дарили нам конфетки,
Когда мы взрослым их вручали,
И те, отбросив все печали,
Их к образам несли и к свечам,
Готовясь к дивным, светлым встречам,
И в их мы не были опале,
Они ведь в детстве все бывали,
Ворчали чуточку, конечно,
Мол, в половодье лезть беспечно
Нельзя на вербу, то опасно!..
И мы поддакивали: ясно!
И… упорхали на просторы,
Творя на них свои уморы…
А, впрочем, вербу рвать сноровка
Нужна в распутицу, чтоб ловко
Лезть по ветвям её, строптиво,
Река несётся ведь бурливо,
Заливши вербу вполовину,
Оплошность — канешь вмиг в стремнину!
Но были мы в плену азарта,
Сноровки, мужества он парта.
Срывались — случаи бывали…
И мчал таких поток вон в дали,
Пока за что‒то уцепиться
Не удавалось, и землица
Вновь твердь свою не представляла,
Всласть дух возрадуя немало!
Обливание водою!
Но обливания водою
Мы ждали, ждали всей гурьбою!
Но рукотворного. Из кружек
Друзей своих, своих подружек —
Из вёдер, мисок и баклажек,
И вид при этом был б не тяжек,
А лишь безудержно весёлым!
И по соседним был он сёлам.
То Понедельник после Пасхи
Даёт азарта чудо‒сказки…
Конечно, верующим Пасха
Была душе воскресшей ласка,
Они религии каноны
Блюли и взоры на иконы,
Крестясь, стремили вожделенно,
Уверясь: жизнь отнюдь не тленна,
Хоть тяжки в ней порой мытарства.
Но будет, будет счастья царство!
А почему терпеть невзгоды
Они согласны даже годы?
Какая сила в этом воли
Наперекор превратной доле!
И нас, конечно, понуждали
Креститься, в райские чтоб дали
По Божьей милости попали,
У Бога не были б в опале.
И в ад попасть хоть было страшно,
Но взгляд невольно наш букашно
Исподтишка полз многоножно
Да всё на улицу, где можно
Любимым играм вновь предаться,
В другом где каждый видел братца,
Ведь у детей своя отрада,
И насладиться ей всласть надо!
А потому, коль можно было,
На волю мчались все премило,
Вон рай и ад вмиг забывая.
И уж ватага удалая
То там, то здесь порхала птичкой,
С идей взгорая буйной спичкой!
А вот пришёл и Понедельник
Да дел игривых не бездельник!
Всех ёмкостей — поверх! — запасы
Водой наполня, все, как асы,
Вон из домов летели пробкой
И друг за дружкою торопкой
Неслися поступью с водою,
Облить в момент чтоб с головою,
Нагнав невёрткого кого‒то,
И вон того, и ту охота!
Да самому чтоб быть сухому.
Но в этом буйстве удалому
Сухим остаться, ой, не просто,
И будь приличного хоть роста.
Вода достанет до макушки,
Не из ведра хоть, но из кружки;
По телу хлынут вниз потоки,
От них напрасны прочь отскоки,
Ведь вкруг вода, вода сплошная…
Да не нужна нам страсть иная,
Ведь день такой нам дан недаром,
И мы все носимся в нём с жаром,
Кто друг за дружкою отдельно,
А то ватагою прицельно
Уже за группою другою…
И было то подобно бою,
Где жертвы все мокры до нитки,
Сухих же нет, хоть и попытки
Всё ж были юрко увернуться…
Но не смотрелись все мы куце,
Вода стекала с нас ручьями,
И мы толкли её ногами…
Велосипедные насосы
Водой нас жалили, как осы,
И хоть не так уж было больно,
Но выстрел их бил дальнобойно
И верно в цель, то есть прицельно,
Их примененье не бесцельно,
Кто их имел, тот, без сомненья,
Бывал хозяином сраженья.
Все были в обуви разбитой,
Ведь не могли в хорошей мы‒то
Идти все в грязь на обливанье,
Да пресекли бы враз старанье
Такое взрослые с укором.
А потому в согласье скором
Мы обували, что похуже,
Ведь в ней сподручней лезть в все лужи,
Не будет ей в том ввек обиды,
Мытарств ведь видела все виды…
Но вот иссякли вод резервы…
Чуть буйства сдерживая нервы,
Мы расползалися по хатам,
Хотя не хочется ребятам,
И там, вздыхая сокрушённо,
Нас раздевают всех законно
И на печь гонят согреваться,
Тепло её — милее братца,
А сверху — тёплую овчину,
Прогреть чтоб ноги, грудь и спину,
Чтоб не задела хворь‒простуда,
Она ведь скверная зануда.
И точно, за ночь пропотели,
И вновь вовсю здоровье в теле!
Недельку лишь взнуздать терпенья,
Как будет вновь игры каленье.
«Красная горка»
Пришло наградой ожиданье —
Яиц азартное катанье
С пригорков стало нам отрадой,
Кто был искусен, — был с наградой:
Яиц имел он пополненье
И «Красной горкой» восхищенье!
Кто в мастерстве же не был пылок,
Чесал с досады свой затылок,
Реваншем больше загорался,
Желая быть в почёте аса.
Сначала мерились, чьи дальше
С пригорка скатятся все наши
Поразукрашенные яйца,
И те, не смели кто тягаться
В том с победителем, расстроясь,
Ему вмиг кланялись по пояс
И из запасов, хоть в печали,
Вмиг по яйцу ему вручали,
И он сиял с того, довольный,
Успех его что был сверхсольный!
Потом на меткость попаданья
Смещались наши все старанья:
Попасть в яйцо яйцом с пригорка.
Все, затаясь, смотрели зорко,
Умерив даже и дыханье —
Так волновало попаданье:
Одни боялися удачи,
Другие мыслили иначе.
Кто попадал, яйцо из кона
Тот брал подбитое законно,
Гордяся этим прибавленьем
И, видно, с явным наслажденьем…
Затем — чтоб так скатить яичко,
Была внизу с другим чтоб стычка,
И будет чьё при том разбито,
И чтоб то видела вся свита,
Его себе брал победитель
И клал за пазуху‒обитель,
Светясь улыбкою лучисто,
Мол, победил законно, чисто!
И били яйца напоследок
О носик носиком, и редок
Кто не был в этом не побитый,
А потому, хоть и сердитый,
Но половину проигравший,
Согласно клятве в этом нашей,
Яйца разбитого без спора
Отдать счастливчику и скоро
Обязан был и съесть моментом
Пред ним с улыбкою при этом.
И был такой средь нас счастливчик,
Побил что множество яичек,
И так наелся половинок,
Как будто прибыл он с поминок,
Что не живот, а животище
Уж был, отвис с обильной пищи…
А мы считали все потери,
Ох, невезучие тетери…
Какая курица снесла‒то
Ему яйцо, что все ребята
Терпели только пораженье?!
К яйцу такому уваженье
И восхищенье всех нас было:
Вот это крепость! Ай да сила!
И вдруг из рук оно случайно
Его упало, чрезвычайно
Ему пребольно стукнув ноготь
Босой ноги… Но он: «Не трогать!
Яйцо не трогать!» — крикнул грозно,
Но всё впустую, было поздно:
Схватил его рукой уж кто‒то!
Взглянуть на диво всем охота,
Потрогать крепость скорлупы‒то…
И тут вдруг ложь была раскрыта:
Яйцо‒то… каменное было!
Как все, раскрашенное мило,
Размером, формою — аналог
Куриным как, и вид не жалок,
Был отшлифован очень гладко.
Обман же выглядел прегадко,
Поколотить его хотели,
Смирить себя сумели еле
И дали тут же в наказанье
Ему строжайше приказанье
Всем по яйцу вручить сию же,
Не то ему же будет хуже!
И он принёс их вмиг в кошёлке,
И все, отбросив речи‒толки,
Её в момент опустошили…
Так подчинился правды силе
Обман презренный и нахальный.
Яйцо же — камень в угол дальний
Кустов заброшено под свисты,
И с дела доброго лучисты
Все лица стали и довольны,
И справедливости все войны
Потом вели всегда гурьбою,
И каждый с ней готов был к бою!
Но вот закончили учиться.
Ах, как сияли наши лица!
Теперь просторы будут наши,
Нам в том не надо сна и каши,
У детворы свои заботы,
Они в делах своих не жмоты,
А в них активность вся по полной
И в этом возрасте законной.
Учиться кончили успешно,
И жизнью летней жить не грешно.
Я второклассником стал важным,
Пред «мелюзгою» был вальяжным,
Чай, кое в чём уже учёный,
Авторитет, знать, был законный.
Класс старых дал друзей навалом,
И с ними был я в буйстве шалом!
Ходили в гости мы друг к дружке,
Но не назойливы, как мушки,
А как положено в том было,
И всем с того приятно, мило.
Грозная птица!
Мы звали всех, идя по кругу.
Вот как‒то раз пришёл я к другу,
Воззвал, чтоб вышел, крикнув зычно,
Вошёл во двор, как к всем, привычно.
И вдруг опешил, замер в страхе,
Аж пот пробился на рубахе:
Шла преогромнейшая птица
Ко мне, и ярость в ней бурлится,
Всё ощетиня оперенье,
И агрессивное стремленье
Напасть пренагло не скрывая, —
Атака грозно‒боевая!
Распущен веером хвостище,
Кровавый клюв желает пищи,
Страх навести — её усилья,
Аж до земли спустила крылья,
Горит огнём, пылает шея,
А чтобы быть ещё страшнее,
Трясёт кровавейшим отростком,
Где клюв, врагу, мол, будет жёстко
И от когтей ножищ огромных!
Силёнок был пред ней я скромных
И одинакового роста,
Вмиг обомлел и замер просто,
Страшил и крик её надменный…
Ну был пред ней я будто пленный.
Вдруг подскочила птица резко
И так меня швырнула веско,
Что вмиг упал, забился в крике —
Так страх мой был в великом пике!
К тому ж, страшеннейше клевала,
Мне причиняя боль немало…
Закрыл я голову руками…
Ах, как сейчас хотел я к маме!
На крик хозяев появленье
Явило чудное спасенье,
Они агрессора прогнали
Вон хворостиной сразу в дали!
А то была бы мне уж крышка,
Хоть я и сильный был мальчишка.
С такими впредь боялся встречи,
Тягаться с чудищами речи
И нет вовек уж: вес громадный,
И норов к драке страшно жадный!
«Эх, ты, — сказал мне друг, — глупышка!
Всего‒то-навсего пырышка,
А ты уж плакать…». К разговору,
Так быстро дал в калитку дёру
Он, ибо птица к нам движенье
Вдруг начала… За ним в мгновенье
И я шмыгнул со страха прытко!
Вмиг заперта была калитка,
Мы продолжительное время,
Бежа, несли испуга бремя…
Остепенили бег тогда лишь,
Когда вопроса к нам вдруг залежь
Не позалезла трезво в уши:
«Куда несётесь вы, как клуши?!».
«Мы это… как их… — друг нашёлся,
Не оплошать чтоб с их вопроса, —
Перегонки с ним учинили
И вот неслись, сродни кобыле!
Да вы наш спор назло прервали,
А то неслись сейчас бы в дали!
Не так ли, Славка? Подтверди‒ка!».
И я с правдивостью всей пика
Мотнул в согласье головою…
И все, галдя, пошли гурьбою
Заняться милыми делами,
Ещё не зная, где и сами…
Мы перемиговались с другом,
Что подозрений едким мукам
Вмиг предоставили лукавство,
И было это счастья царство.
Потом из книжек я, конечно,
Узнал ту птицу и поспешно
Припомнил встречи с нею случай,
Что был душе моей не лучший.
Она индюшечьей породы.
Индюк то был. И через годы
Я вспоминал всё с содроганьем,
Как агнец чистый пред закланьем.
В селе «пырышками» их звали,
Средь птиц они, как чудо‒крали.
Но индюка щипки я помню,
Являл собой он злобы ровню.
А лето щедрость нам дарило,
Телам и душам было мило…
Прыжки через костры!
К концу готовились июня,
Запас не делал дров лишь клуня,
Чтоб на Ивана ночь Купала
Костры жечь, радуясь немало
Его приятностям старинным,
Ведь праздник числился былинным.
И вот настал он! Обливанья
Водой взбурлили всех старанья,
И не унять лихой в том жажды,
Да много раз, а не однажды,
Не разводили шуры‒муры,
А были мокры все, как куры,
И потому костров пыланье
Нам, мокрым, было, что лобзанье
Родимых мамочек в несчастье,
Когда они дарили счастье.
Нам мало жечь костры любезно,
Мы веселились все помпезно!
Огонь был душам очищенье,
К их чистоте несли стремленье —
Так утверждали вечно предки.
А нам костры — для душ конфетки,
Вовсю веселие и диво;
Конечно, прыгали строптиво
Через костры с всего разбега,
Была в том удаль, риск и нега,
Кто выше прыгнет, — одобренье,
Ему почёт и восхищенье!
Просили храбрые дровишек
В костры подбросить чтоб излишек,
И коль взметнётся высоченно
Огня стена, над ней мгновенно
Враз пролететь отважно птицей,
А в жар и пыл пасть не годится.
И было в том соревнованье,
Героев было величанье
И апогей всех восхищенья,
Они пред всеми вне сравненья,
Авторитет и заводилы,
И уважение их силы.
«Ну что стоишь, тих, как зайчонок,
Аль трусишь, прыгнуть нет силёнок? —
Ко мне один из них с вопросом. —
В огонь боишься ткнуться носом? —
И смех прошёл, как шквал, волною —
Так все смеялись надо мною… —
Аль ты ввек с трусостью в обнимку?
Ну, подожги тогда былинку
И прыгай с страха, с буйной дрожью,
Мож, ощутишь в том силу Божью…».
«Да я… — была ответа тара, —
Я не боюсь огня и жара,
Сперва ведь прыгают большие,
Потом и мы вослед, другие…».
Пошёл, разбег начать чтоб скоро,
Избечь чтоб в трусости укора…
Огонь, огонь перед глазами!
И от обиды со слезами
Помчал на пламя машинально…
Все улюлюкали повально!
Но под ногой попалась палка,
И я споткнулся… И не валко
В костёр и сел, на чём сидим мы,
И еле выбрался, палимый,
Хоть потушить имел стремленье,
Штанов всё ж было опаленье…
Ох, попадёт же от маманьки!
Мне не избечь суровой баньки…
И не пошёл в свою я хату,
Пришёл к бабаньке, где заплату
Она мне сзади пристрочила,
И я смотрелся уж не хило,
И смог домой идти смелее,
Хоть не идти и всё ж милее…
Пришёл. Вопрос мне первым делом:
— Ты чуешь, пахнет, сын, горелым?
— От печки, мамка, то, наверно… —
И аккуратно и примерно
Прикрыл её плотней заслонку,
А сам быстрей, быстрей в сторонку
Штаны свернул, на печь взобрался,
А там уж был котёнок Вася,
И мы заснули с ним моментом…
Лишь новый день пришёл с рассветом,
Мои штаны, глядь, были в стирке,
И все заштопаны их дырки,
Парчины, ног всегда подружки,
Смотри‒ка, были уж в утюжке,
И запах едкий в доме дыма
Ушёл куда‒то напрочь мимо…
«Ну, не заметила заплату,
Не получу я, значит, плату,
Что вдрызг прожёг весь зад штанишек».
И счастья так вскипел излишек,
Что замурлыкал голосишко,
Ну, как весною соловьишко!
Деданька видел зад мой красный
И вид убитый и несчастный,
Аль зад на медь похож был цветом,
Иль потому, что рыж, при этом,
Но звать меня он стал вдруг «медный»,
Я ж улыбался, был не вредный,
Но дружелюбно и с улыбкой
От счастья плыл вкруг чудо‒рыбкой…
А лето щедрое плодило,
И всем с того приятно, мило…
Природы дикой угощенья
Любили все мы, без сомненья,
И даже лук, что ели дикий,
Не вызывал в нас страха крики
Своею горечью ядрёной,
Зато ватагою влюблённой
Мы на красу вокруг смотрели,
И птичьи радовали трели…
Жевали клубеньки‒картошку
Травы какой‒то понемножку,
И не проглатывали в спешке,
Смакуя, горечь сыроежки…
Сласть ароматных сочных ягод
Не приносила ртам ввек тягот.
Гольцов ловили мы руками,
Несли, сварила чтобы, маме.
Ах, и вкусна из них ушица,
Сама аж ложка в рот стремится!
Я на опушке как‒то встретил,
И лик с того мой стал вдруг светел,
Огромный белый колокольчик,
Его красу стерёг кусточек.
Как поражал цвет белизною!
Ах, красота! Само собою
К нему — сорвать! — тянулись руки,
Глаза пылали! Сердца стуки…
Вот принесу домой цветочек!
Вмиг посмотреть, хотя б разочек,
Село безудержно сбежится,
Все в восхищенье будут лица,
Хвалить начнут: какой счастливый!
И разговор пойдёт бурливый…
А он стоял на длинной ножке,
Жужжали пчёлки вкруг и мошки…
Какая стать! И как изящен!
Лишь на него глаз натаращен,
Благоговейный запах чуден…
И уж сорвать его был блуден,
Как вдруг неведомая сила
«А надо ль делать?» — вопросила,
И впрямь, он миленький цветочек!
И белый, будто голубочек,
На фоне зелени травинок
Вдали дорог и всех тропинок.
Его волшебное здесь царство.
И чтоб пресечь души мытарства,
Я от него отдёрнул руку:
Нет, не создам красе я муку,
Цветёт пусть, вкруг благоухая,
Ведь и цветку жизнь дорогая.
И я пошёл своей дорогой.
Беречь красу был в клятве строгой.
Тут отвлекло моё вниманье
Между травы хвоста вилянье
Зелёной ящерицы, толсто
Она смотрелась, и я просто
Поймать хотел уж машинально,
Она же вдруг ко мне нахально
Как повернётся! И ротище
Да как разинет, что зверище,
Броски на пальцы совершая,
Не тронь, вот, мол, какая злая
Я, аж от самого рожденья!
Я испугался, сразу рвенье
Поймать её и вмиг пропало,
Да и была она — не мало! —
Аж на змею собой похожа,
А змей ловить совсем негоже.
И прочь меня помчали ноги!
Ведь страх, укушенным быть, строгий.
С тех пор я ящериц зелёных
За три версты аж ли законных
Вон обходил, боясь укуса
Её и вида, пусть не труса,
Но с осторожностью, на случай.
А серой вид, конечно, лучший,
Она в руках миролюбива,
Чуть‒чуть доверчива, игрива,
Удрать бы прочь — её умишко
Твердит всё, жалко лишь хвостишка…
А потому за хвост не брали:
Вмиг хвост отвалится у крали.
И не кусалися ни разу.
К таким с любовью льнём мы сразу.
Так жизнь ребячья проходила
Всё лето, коим мило было…
И вот уж осень‒чародейка,
Дождя с небес шурует лейка,
Ушла жара, пришла прохлада…
Опять идти нам в школу надо.
Учились в школе мы начальной,
Страды учебной нет печальной,
Ведь что‒то новое мы зрели,
Одни быстрей, другие еле,
К речам учительницы льнули
И ворковали, будто «гули»…
А коль не выучим урока,
Идти к доске — удар, что тока,
И вмиг свернёмся, как ежонок,
И ждём подсказки со сторонок…
И хоть с того краснели ушки,
Но в головах одни игрушки…
Каким же быть всегда терпенью,
Привить чтоб тягу нам к ученью!
Мы заходили друг за дружкой,
За другом кто, кто за подружкой;
Когда шли в школу, шли мы стайкой,
И разговоры — балалайкой
Звучали, кур пугая встречных,
Минут и нету быстротечных.
И всё вокруг мы замечали,
И не на привязи‒причале,
Не безразлично и уныло
К всему вокруг вниманье было,
Ватага нос всегда совала
Во всё и вся, дивясь немало…
Свадьба!
Вот в школу ходу жарче дать бы,
Да вдруг мы с другом звуки свадьбы
Да уловили чутким ухом
И, как на сладкое всем мухам,
Нам захотелось быть там мигом!
И любопытство крепким игом
И притянуло скоротечно.
А там веселие, конечно!
И в пляске топают все ножки
Под звуки яростной гармошки,
Под одобренье, силу свиста!
Поют задорно, голосисто…
Звенят гранёные стаканы,
Все пьют и пьют, никак не пьяны…
Что хмель всем душам, в том прожженным!
Взывают все к молодожёнам,
Что «Горько!», мол, а где же сласти?
Но «молодых» смотреть нам страсти
Ещё нельзя, глаза рукою
И поприкрыли. Но не скрою,
Всё ж подглядели через пальцы,
Целуют как друг дружку цацы…
И от стыда с того зардели,
Дыша, не видели чтоб, еле…
А осень — свадеб всех хозяйка.
Ведь урожай весь снят, давай‒ка
Семей взращу я урожаи
И напеку, как караваи.
Вот свадьба долго‒долго длится,
Все дни в ней радостные лица!
И эта свадьба две недели
Не поуймёт своей метели!
А мы глядим заворожённо,
Забыв про школу незаконно…
Вдруг боковое наше зренье —
О горе! — видит появленье
Преподавательницы нашей…
Ой, что же делать? Хоть бы чашей
Лицо нам скрыть! Пропали мы‒то…
И тут увидели корыто,
Оно, для радости, пустое.
Вмиг под него подлезли двое,
Лежим под ним, притихли, ждавши,
Когда страданья канут наши,
Пройдёт учительница мимо,
К нам наказаньем не палима…
И вот прошла! Но мы всё ждали,
Пока её уж скроют дали…
И лишь потом из‒под корыта
На свет повылезли. Забита
Лишь голова о том, чтоб раньше
Тела за парты бросить наши,
Придёт чем в школу, как обычно,
И «Дети, здравствуйте!» привычно
С звонком не скажет мило, звонко
Нам всем учительница. Гонка,
Чтоб сделать быстро так, в провале:
К звонку, конечно, опоздали…
И что‒то мямля в оправданье,
Тем объяснили опозданье,
Что повстречалися с быками,
Они с такими все рогами,
Что мы в кустах от них притихли,
Нам победить возможно их ли?
«Ну знать бы, милые, вам надо,
Что всё на пастбище уж стадо,
И куры — только на дороге» —
В ответ учительница. Ноги
И задрожали наши мелко:
Не удалась хитра проделка…
«А коли басенки вам любы,
А расскажите‒ка, голубы,
Своими бодрыми словами,
А что понятно стало вами
Из басни дедушки Крылова,
Хоть от себя, не слово в слово,
Про Стрекозу и Муравьишку?».
Вопроc на лоб поcтавил шишку!
Ах, было задано ведь чтенье…
Порвались памяти все звенья,
В делах забыли чтенье вовсе,
Маячит «двойка» нам в вопросе…
И угадали, в самом деле.
«Ах, вы всё пели, пели, пели…
Теперь же с всей бравурной прыти
Вдвоём пред двойкой попляшите!» —
И вмиг в Журнале нам по «двойке»!
И мы расплакались, не стойки…
Потом шушукались: «Знать, нас‒то
На свадьбе видела. Глазаста!»
Ну хорошо, не под конвоем
Вела домой селом нас строем,
А то бы было нам позора,
Людей презренья, разговора…
Пришлось ту басню досконально,
До слова, выучить. «Похвально! —
Был сказ учительницы строгой, —
Идёте верною дорогой».
Я помню басню ежедневно:
Впустую жить всегда напевно,
Но коль придёт конец сей сказки,
Придут печали сразу пляски.
А тут и снег с небесной выси
На землю пал и развалился…
Он детям милая отрада:
Быстрей снежком пульнуть бы надо!
Скатить с горушки с визгом, с криком
В порыве радости великом!
Построить крепость для отпора,
Снеговики взрастут — Умора! —
Мороз от всех стоит в сторонке,
Дрожит у радости он кромки:
И хоть детей приятны лица,
С веселья можно растопиться…
Колядованье!
Мы ждали все колядованья,
В приготовлении старанье
К нему являли сверхусердье,
Успеха видя силу тверди.
И Дед Мороз почти недельку
Нам срока дал, чтоб мы кудельку
Для бороды, усов имели,
Чтоб дрожь с того была всех в теле,
Рога из веточек корявых,
И в наизнанку шубах драных,
С мешками, сумками в ручишках.
Азарт — чтоб выклянчить! — в детишках
В домов обходе повкуснее.
И драли глотки всё сильнее,
Чтоб отворялась сразу дверца,
Не смог хозяин отвертеться,
Не дав нам в рученьки подарки.
Но так мы были в рвенье жарки,
Что срок когда пришёл сей ночи,
Нам отказать у всех нет мочи,
Ведь мы такие были умки!
А потому мешки и сумки
Вмиг наполнялись. И карманы.
Ведь угощенья нам желанны!
Хозяев щедрость славя лихо,
Желая, не было чтоб лиха
Им в жизни, дому и скотине
Во всём грядущем, также ныне!
А испугались чтоб все резче,
В пустые тыквы ставим свечи,
В них рты, носы, глаза прорежем,
Вот вам и черти ада те же!
Тихонько встанем у окошка
И постучим в него немножко,
К нему прильнёт на стук вдруг кто‒то…
Вот тут‒то тыкву и охота
С горящим ртом, в огне глазами
Подсунуть вдруг ему, а сами,
Чтоб нас не видели, присядем…
А всё веселья вволю ради.
А в доме паника и вскрики,
Переполох с того великий,
Ведь все в фантазий круговерти,
Вот и решили, что то черти
К ним пялят наглые глазищи,
Ища тех съесть, кто духом нищи…
А нам, лихим, того и надо,
За шутку славная награда
Нас ждёт. И точно, заскрипели —
Как хороши для сердца трели! —
Пред нами милые ворота,
Ведь нам гостинцев всем охота!
В избу летим мы всей ватагой
Со всей безудержной отвагой
И с Рождеством всех поздравляем
И любопытным глаза краем
Глядим на стол, где угощенья,
Их получить уж нет терпенья,
А заиметь чтоб это диво,
Спешим хозяев торопливо
Всех расхвалить, аж до макушки,
Пропев хвалебные частушки,
Добра желая им и дому,
Аж до небес, и тем истому
В их душах сладко вызывая…
И вот награда дорогая
Идёт в мешки, карманы, сумки!
Не взять, конечно, нет в нас думки
Лепёшки, пышки и ватрушки,
Вмиг у стола мы все, как мушки…
Ах, пироги вкусны с начинкой —
С яйцом и луком, и с малинкой,
И всяко‒всякие котлетки!
Но меру знать пора уж, детки,
А то к другим не попадёте,
Там тоже вкусное у тёти…
И мы, забыв сказать «спасибо»,
Вон ускользаем, будто рыба,
К окну уж льнём соседней хаты,
Опять чертовски плутоваты!
И всё сначала повторится,
Пока кой‒где спросонья лица
Не заворчат на нас сердито,
Что всё, мол, съедено, испито,
Что Бог подаст, его просите…
Да в нас уж прежней нету прыти,
Ведь появилася примета
С востока бледного рассвета…
Пора кончать веселья шкоду,
К своим домам давать уж ходу.
И мы расходимся, уставши,
Неся подарки сладко наши…
Конечно, старшие ребята
Всего добыли многовато,
Они ведь знали все колядки
И клянчить были очень падки.
А мы, поменьше, к ним — хвостишки,
Им пироги, конфетки, пышки,
А нас за ними и не видно,
Но, скажем прямо, не обидно,
Увлечены мы лишь процессом
Весёлым быть, шкодливым бесом,
И мы в том были с увлеченьем
И наполнялися ученьем.
Как в школе, где ей половина.
И вдруг такая вот картина:
Пакует мамка чемоданы,
Мол, едем, сын, в другие страны
На постоянное жилище,
Учиться будешь там, дружище.
Завербовалась, мол, на стройку,
Даст общежитие нам койку,
Пойдёт за труд всегда зарплата,
И заживём не бедновато.
Зовётся место то Москвою,
И от тебя теперь не скрою,
Там МГУ я строить буду,
Студенты где ума полуду
Вон сотворят себе отменно
И в люди выйдут непременно,
Всегда неся стране лишь пользу,
Чтоб горделивую ввек позу
Её мир видел ежечасно,
Чтоб было в ней лишь всё прекрасно.
Ах, высоченное то зданье!
И в нём обширнейшие знанья
Получат все, коль в том стремятся,
Ума в нём видя чудо‒братца.
Ура! Вождя увижу скоро!
Он величайший, нету спора,
Сидит на троне гордо, строго,
А вкруг народов много‒много,
И ростом он до самой тучи,
И силой мускулов могучий,
В боях с врагом непобедимый,
И всем народом страсть любимый.
Таким он долго представлялся
Вплоть до какого‒то мне класса,
Пока на площади, на Красной,
На демонстрации прекрасной
Вдруг не увидел настоящим,
С другою группою стоящим,
На превеликом Мавзолее,
Что нет трудящимся милее
Вовек. Ура! И всех порывы
Его увидеть страсть бурливы!
Растил страну, держал порядок,
Знал внешний враг и свой прегадок,
Не даст что Родину в обиду,
Давил врагов, как будто гниду,
Ввысь поднимал страны хозяйство
И в коммунизма вёл всех царство.
И вот известье о вербовке…
Пришло тут время быть сноровке,
А как меня ей взять с собою,
Ведь надлежало ей одною
Прибыть в Москву, по Договору?
И мысль, что с плеч сняла вдруг гору,
И появилась, как спасенье:
Я в чемодане заточенье
Всегда, везде, где это надо,
И проведу, хоть не услада
Мне будет в этакой темнице,
Когда контроля будут лица.
А как пройдут, я вновь на воле
Вмиг окажусь, не труся боле.
Вот так доехал до столицы.
О том рассказ одной девицы,
Что с нами ехала попутно,
И был потом, наверно, блудно,
Ведь о таком не помню сроду,
Наверно, лжи лила всё воду,
Чтоб посмеяться надо мною.
А я её зато «Козою»
Назвал за смех, что был, как козий,
Да эстетический, не в прозе,
Как показалось, натуральным,
Пред ней не став за то опальным.
Мы были добрые соседи,
Не руша годы дружбы тверди.
Она ведь тоже по вербовке,
Была жива, лихой сноровки,
Как и другие все девчата,
Кем общежитие богато,
Что в городках премногих было
Вокруг великой стройки пыла.
Учился в школе я начальной,
От городков считалась дальней,
Была не каменной, не важной,
Но скромной вся, одноэтажной,
Вся в деревянном одеянье.
В ней получал теперь я знанья.
Её был номер, помню, «пятый»,
Вкруг сад был, пышностью богатый,
А место, где была, — Ленгоры
И их крутые косогоры.
Я при любой ходил погоде
И не ворчал на это, вроде.
Здесь все вперёд ушли в ученье,
Догнать их было мне мученье,
Но кое‒как всё ж подтянулся,
Щипал науку хваткой гуся.
«У дороги Чибис…»
У нас уроки были пенья,
Но в этой грамоте был пень я.
Хоть от натуги напрочь тресни,
Я ни одной не ведал песни,
Когда мотив являла скрипка,
Я тщился петь, но страшно хлипко…
Зато отменно было в хоре,
Меня не трогало в нём горе:
Лишь разевал я рот пошире,
Солист как будто первый в мире,
Но лишь для вида, безголосо,
И не бросал тут взгляд свой косо
Уж на меня учитель строгий.
И так урок свершал я многий.
Не быть, знать, Лемешевым сроду,
Не дать ввек пенья блажь народу.
Скользил смычок по струнам скрипки,
Сиял учитель от улыбки,
Взывая к песне приобщиться,
Мол, песнь услада! Как горчица,
Мне было это же занятье,
Нет, все «фасоли» мне не братья.
С трудом про Чибиса брал нотки,
Все у меня они сиротки,
Я птицу знал, кричит плаксиво…
А ноты нет. Но не тоскливо
Мне, музыкантишку, то было,
Ведь на другое много пыла!
Зато на сладкой перемене
Я не даю порывам лени,
Играю в «Козлика» азартно,
Ах, прыгать в нём как мне приятно!
Игра в «Козлика»
Зовётся также «Чехордою».
Вот соберёмся мы гурьбою,
Произведём с умом считалку.
Водящий есть! И все в скакалку
Играть начнут поочерёдно.
Вот разбегаемся свободно…
Стоит, пригнувшися, водящий,
Через него прыжок парящий
Свой совершить обязан каждый,
Лишь перепрыгнуть только с жаждой!
А коли нет, столкнёт неловко,
Знать, силой слаб, хила сноровка,
Так сам водящим встанет, скрючась.
И всех ждала такая участь.
А пролетевший над водящим,
Обязан быть и сам стоящим,
И прыгуну очередному
Уж надо быть вовсю лихому,
Чтоб пролететь поочерёдно
Над ними ловко и свободно!
Коль пролетал, вставал уж третьим.
А по секрету тут заметим,
Троих осилить — уж задача,
Ждала немногих в том удача,
Тогда они вставали сами,
А кто стоял, под парусами
Неслись, чтоб прыгать снова, снова,
Что, мол, получится бедово.
И все глядимся, как козлята,
И страстью в том душа объята.
Потом отдышка пол‒урока,
И от него нам нет уж прока…
Но вот занятий всех кончина!
Спешим домой гурьбой не чинно…
Берём пример мы сразу с дядей,
И вот троллейбуса вмиг сзади
Мы уж цепляемся руками,
Мол, в этом деле мы с усами!
Имеем твёрдую сноровку,
И проезжаем остановку,
Пока не выскочит водитель
И как безжалостный воитель
Вмиг не набросится на нас‒то…
Нам ждать его? Ну нет уж, баста!
В кусты Ленгор летим стрелою,
Чтоб те прикрыли нас собою!
Но лишь троллейбус вдаль помчится,
Мы вылетаем все, как птицы,
И вмиг цепляемся к другому,
Добраться лихо чтобы к дому!
Опять потом всё повторится,
И тут водительша, как львица,
На нас набросится вмиг с рыком!
И все мы в ужасе великом
До дома мчимся напрямую,
Преодолев дугу кривую…
Ура! Салют!
Салют мы стайкой на Ленгоры
Смотреть ходили, где просторы
Пред нами были необъятны,
Москву всю видеть как приятно!
Она само завороженье,
Невольно взор к ней мчал стремленье!
И улыбались мы отрадно:
Она смотрелася парадно!
Стояли пушки в ряд все строго,
Ещё устройств каких‒то много —
Из них летели все заряды,
Ввысь фейерверк неся! И рады
Его мы были разноцветью,
И от души, а не под плетью,
«Ура!» кричали громко, дружно,
Ведь так при этом всем и нужно.
Такое было вдохновенье
И душ к чудесному стремленье,
И долго‒долго щебетали,
Идя домой средь тёмной хмари…
И лишь нам завтрашний денёчек
Конец учёбы дал звоночек,
Как мы бежали на Ленгоры
И там, ищейки будто скоры,
Искали целые заряды,
Не разорвались что, и рады,
Что находились всё ж такие,
И были вскрыть их вмиг лихие,
Чтоб содержимое моментом
Поджечь бы спичками, при этом.
И всё горело разноцветьем…
Ах, как приятно это детям!
Про безопасность нет и мысли,
Вон из неё нас всех отчисли,
Зато шум‒гам стоял, веселье,
Отрады в душах новоселье…
В новую школу!
Учился я, учился в школе,
И вдруг не стал учиться боле
Я в ней, мне милой и начальной.
Но уходил я не печальный:
Переводился в школу рядом,
Сверлил её счастливым взглядом
И шёл в неё с большой охотой,
Ведь перешёл я в класс четвёртый,
Таких же в прежней вовсе нету.
Теперь душой влюблён был в эту,
Она была многоэтажна,
Из кирпича, стояла важно!
«22-ой» был номер этой,
Такой разилася приметой,
Как обучением раздельным,
Ну так сказать, своим, удельным
Мальчишек всех от всех девчонок,
Но шум от всех был в школе звонок!
На этажах они различных
Учились в классах, им привычных.
Вот здесь был принят в пионеры,
Казать отличные примеры
В ученье чтоб и в поведенье,
Ведь пионер — всем загляденье.
Но ум по возрасту ведь вложен,
Мотив поступков, значит, сложен.
За на уроках разговоры
В мой адрес сыпались укоры,
За шутки вмиг, без промедленья,
Я получал предупрежденья,
Ведь класс смешили эти шутки,
И гвалт стоял не две минутки…
И вот, подобная уколу,
Вдруг в дневнике «Явиться в школу…»
И появилась запись жирно,
Чтоб вёл себя спокойно, смирно.
Заволновалась чрезвычайно
Маманька, в школу тут же тайно
Вон от меня пришла и встала,
Чтоб не заметил, хоть и мало,
За дверью, слушать чтобы, классной.
К доске был вызов не напрасный
Меня, и было повеленье
Мне рассказать стихотворенье,
Как ходит грач с своей грачихой…
Я знал его и начал лихо,
А для наглядности вширь руки
Вон растопырил, гаркнул звуки,
Как крик грача, и вперевалку.
Не как сороки — те в скакалку! —
Пошёл преважно, мол, по грядке…
И тут взорвались все ребятки
Вдруг смехом сразу неуёмным!
И так во времени огромном…
Слова утихнуть — все напрасны,
В неподчинении ужасны…
«Ну вот, вы видите, сыночек
И рассмешил ещё разочек» —
Сказала классная кому‒то
В сердцах за дверью очень круто.
Об этом я узнал лишь дома,
И благоденствия истома
Слетела, будто штукатурка,
И вмиг покрылась краской шкурка…
«Ты что, быть хочешь без ученья?
Знай, без него одно мученье.
Ты погляди‒ка на меня‒то,
Я от труда почти горбата,
Ведь на работе я тяжёлой,
Нет, не привечена я школой,
А потому что без ученья
Осталась в жизни, в том мученье.
Я в школу шла, но чьи‒то ноги
Меня догнали в полдороги,
И руки взяли вмиг за ворот,
Что был по шву он чуть не вспорот,
И потащили вон обратно:
Тебе учиться, ах, приятно?
А кто сестёр и братьев кучу
На жизни высь затащит кручу?
С отцом мы заняты хозяйством,
Чтоб рады были все вы яствам.
Твоя, как старшей, знай, работа —
О братьях, сёстрах всё забота…
Так и неграмотной осталась,
А это в жизни лишь отсталость.
Вот и тружусь разнорабочей,
Удел мой — тяжести ворочай.
Ты так не будешь вскоре в школе.
И безобразничать доколе
Всё будешь? Кайся на меня‒то:
Читаю слово трудновато,
И то по букве, заморочка,
Ведь не училась и денёчка,
Хотя и было страсть охота.
Тебе учёба — лишь забота,
А без неё ты только вором
Лишь будешь в времени прескором,
Во всём никчемным человеком,
И оправдаться в том на неком…».
То ли сознательным стал мигом,
Иль побоялся быть под игом
Крутой маманькиной лупцовки,
Но дисциплинной стал поковки,
Не получал уж нареканий,
Как в век мой милый, вольный, ранний,
К тому же, был я пионером,
А значит, должен быть примером.
Другие, нет да нет, влипали
Вдруг в переделки и в опале
Вмиг становилися у классной,
И мерой строгой и опасной
Была изъятием портфелей,
Без оправданья нудных трелей
Пришли родители чтоб в школу,
Чтоб оказаться перемолу
Злу до мельчайших самых фракций,
Лишь после этих строгих акций
Портфели вновь вручались в руки.
Но чтобы минуть страшной муки,
Избечь родительской вон взбучки,
Из класса будет как в отлучке
Учитель классный, сильно строгий,
Портфелю вмиг «давали ноги»,
В окно швыряли жертве скорбной,.
И так сей метод был удобный,
Что не боялись уж изъятья,
Друг дружке в этом были братья.
Портфель поймавший, после вместе
Домой со всеми шёл и жести
Не знал родительской напасти
И оттого был в полном счастье.
…Вся территория разрыта
Вкруг МГУ была, и мы‒то
Ходили в школу и обратно
По глине вязкой, неприятно,
Когда в ней вязнешь по колено,
Ввек шли гуськом и непременно
Друг дружке мигом помогали,
Чтоб не был кто‒то вдруг в печали.
Коль сапоги застряли в глине,
Впадала жертва враз в унынье…
Её вытягивали скопом.
Шли вновь по чуть заметным тропам
С трудом, хоть еле, в дали, в дали…
А сапоги уж заменяли
На обувь школьную мы в школе,
И в ней носились там уж вволю!
Укус овчарки…
Из школы шёл я как‒то… Марко
Вкруг было всё… Смотрю, овчарка
К трубе привязана огромной,
И так печально, в позе скромной,
Сидит и смотрит на округу…
Я вмиг к ней ринулся, как к другу,
Погладить чтоб, её уластя,
В моей то было это власти.
Я раз погладил… А другой же,
Видать, не стал ей мил, негожий.
Она в момент вцепилась в руку
Клыками страшными и муку
Вмиг создала мне, боль и вскрики!
Так потрясения велики,
Что я свалился вмиг в траншею,
Чуть не сломав при этом шею…
И то спасло от растерзанья.
На миг пропало и сознанье…
Придя в себя, вмиг первым делом,
А в этом деле был не смелым,
Я про уколы вспомнил сразу,
Что будут делать от заразы,
А по количеству их сорок,
А зад, конечно, был мне дорог,
Не указал врачам причину,
Не показал им всю картину
Грызни собакой. Но укольчик
Всё ж засадили, где был копчик,
Промыли, раны мазью смазав,
И надавали мне наказов,
Чтоб приходил опять три дня я,
Чтоб дать заразе нагоняя.
С тех пор собак всех сторонюся,
Чтоб избежать опять укуса.
…На стройке жуть организаций,
Её ведь много операций.
И заключённые есть даже,
Мы их боялись, будто сажи,
Хотя, как все, они по виду,
Не причиняли нам обиду,
Как все, трудилися на стройке,
И труд входил в неволи сроки.
Полно военных так же было,
На них смотрели мы все мило,
Они ходили бодро с песней,
Их строя не было чудесней,
И мы, к ним завистью палимы,
Маршировали тож за ними!
И были тем они любезны,
И нашим душам, ах, полезны,
Что им кино «крутили» часто.
Вот на него влекло всех нас‒то.
Нашли мы дырку в их заборе,
И к ним наладилися вскоре
Вмиг проникать, кино зреть чтобы,
Пройдохи в том мы высшей пробы!
Экран на воздухе открытом
Там был, к щиту гвоздём прибитым.
Солдаты видели, конечно,
Набег наш, звали нас сердечно,
Руками дружески махая,
И стая наша удалая
В момент сидит средь них с опаской,
Но наделённые их лаской,
Сидим, не так уж с страха кротки,
К тому ж, на головы пилотки
Наденут нам для маскировки, —
Они прекрасны в сей сноровке!
Вмиг затерялись средь сидящих,
И офицеров, нам грозящих,
Убраться вон, уж нет приказа,
Мол, что такая здесь зараза?
Кино смотреть, ах, как приятно!
Но вот конец, и всем обратно…
Пилотки быстро возвращаем
И между ног, да краем, краем,
И улепётываем тайно,
Довольны тайной чрезвычайно,
Доскою дырку прикрывая,
Тропа и скрыта удалая…
И дни, часы ждём и минутки
Кино опять в войсках прокрутки.
О том доложит вмиг разведка,
Ведь ошибаемся мы редко.
Но это лишь до снега было,
Зимой такого нет уж пыла,
Зимой с кино мы шуры‒муры
Водили в Доме уж культуры.
Кружков в нём было очень много,
Аж начинаючи с порога.
Средь прочих был и музыкальный,
И я в него решил, нахальный,
О нём узнавши, записаться.
А там сидел такая цаца,
Не одарил он инструментом,
Начать играть чтоб, а моментом
Вдруг постучал об стол рукою,
Мол, повтори‒ка, друг, за мною,
Такие точно же все звуки.
Ну, для меня, конечно, муки…
Я невпопад ему прогрохал.
«Нет‒нет! — сказал он, — всё‒то плохо,
В тебе для музыки нет слуха —
Был сказ его, как оплеуха, —
Ты не годишься в музыканты,
Ведь в ней нужны, поверь, таланты.
С той стороны ты дверь закрой‒ка,
За испытанье только двойка».
И музыкантом в мире меньше.
Домой пошёл, печалясь, пеше…
Но наперёд уж забегая,
Скажу, судьба была иная,
Во мне ведь музыки есть гены:
В оркестре я в ДК со сцены
Всё ж выступал пред залом полным,
Аплодисментов слышал волны,
И «Молодцы!» кричал там кто‒то.
И вновь играть, играть охота
С оркестром мне на мандолине,
Чей нежный звук я и поныне
В душе и слухом ощущаю…
Нет, я от музыки не с краю!
Когда ж из школы шли зимою
Домой, то радостной гурьбою
Неслись сначала на Ленгоры
И там в катанье были скоры,
Кто на ногах, кто на портфелях,
И все не числились в тетерях,
А лихо вниз с горы летели —
Такой задор в душе и теле!
Опять взбирались на вершину
И вновь летели вниз, картину
Собой являя наслажденья!
И повторенья, повторенья…
А темнота коль подбиралась,
Уж шли домой… Какая жалость!
Ну, дома нам вопрос вдруг грозно:
«Почто пришли домой так поздно?».
Но мы от страха, нет, не хмуры:
«Урок был, это… физкультуры!».
И всё нам с рук в момент сходило,
И нашим душам было мило…
Когда дорогою привычной
Ходили в школу, то кирпичный
Завод мы сбоку миновали,
Там уголь был, в его навале
Мячи лежали небольшие,
И мы, умом всегда лихие,
Их вмиг совали по карманам,
Осуществиться чтобы планам
В хоккей сыграть, домой пришедши.
Ах, как носились сумасшедше!
Ведь в суматохе буйной, скорой,
Клубком носясь собачьей сворой…
Хоккей всегда был только пеший,
Но каждый в нём, как чёрт был леший!
И далеко летели крики…
Ах, наш хоккей! Азарт великий!
Всем жарко было, были в мыле…
И все из проволоки были,
Все до одной, ребячьи клюшки.
Носились по снегу, как мушки,
Вдруг привлечённые сластями,
Гордясь безудержно голами,
Ища быстрее оправданье,
Что нет в ворота попаданья.
Льда нет у нас нигде заливки,
А потому дороги‒сливки
Как были нам в лихой игре‒то,
К тому ж, как радость нам привета,
Машины было появленье,
И к ней вдруг было всех стремленье,
Чтоб прицепиться клюшкой сзади,
А всё азарта только ради,
И на ногах скользить за нею,
Азарта славя эпопею!
Мы, правда, делали конёчки,
Нашедши нужные брусочки,
К ногам верёвкой прикрепляли
И по дорогам мчались в дали!
Но ум имел наш думать свойство,
И мы придумали устройства,
Согнув из труб, прутов железных,
А их полно вкруг, бесполезных,
«Дрындулеты»
На них кататься чтобы было
Нам, стоя, сидя ль, с горок мило!
Концы устройств — полозья, ими
Рулили, в спусках быв лихими,
И за устройств держася дужки,
Стремглав свершая покатушки!
Устройств названье — «дрындулеты»,
Так хороши, что пой куплеты!
Нам души грели средь морозов,
О них был лучший в зимы отзыв.
Они длины, при том, приличной,
Хранить их негде и обычно
Мы их в оврагах оставляли
И в опасения запале,
Нет, не бывали, мига даже,
Что будут их когда‒то кражи,
То каждый знал, что бесполезно:
Всяк «дрындулет» свой знал «железно».
Зимой не часто, иль ни разу,
И то нам к счастью, нету сказу,
Не убирался снег от тыла
Бараков всех, и то нам было,
Конечно, радости с головкой,
И здесь в игре мы были ловкой.
Прыжок с крыши
Там были лестницы в приставку.
В их назначенье мы поправку
Внесли, конечно же, мгновенно:
С них прыгать надо непременно
В снег, здесь не убранный, сугробный!
Не с высоты прыжок свой пробный
Сперва, конечно, совершали,
Не быть чтоб в критики опале,
Что прыгать трусим сразу сверху,
Что вниз спускаемся, — быть смеху…
Потом уж смело и без лени
Мы брали верхние ступени,
И пред прыжком был каждый чинный,
И гвалт, при том, стоял грачиный!
Но как верёвочка не вейся…
Так крах грядёт делам повеса.
И мы вспугнулися расплатой
В лице то дворника с лопатой.
Он закричал, взмахнувши ею,
Порушив нашу вмиг затею.
И вмиг с того нам стало туго,
И разбежались все с испуга…
Я ж был на лестнице высоко,
И чует ум, и видит око,
Что, если прыгну, буду в лапах,
Ведь уж опасностей знал запах.
А потому повыше лезу
Я да по лестницы железу
В надежде, что отстанет дворник,
Уйдёт, не буду я затворник,
Спущусь без страха по ступеням,
Уйду домой со свистом, пеньем.
Да всё не так, не тут‒то было,
Он не унял агрессий пыла,
А лезет лестницей за мною
И тянет руку за ногою…
А я спешу всё выше, выше!
Была приставлена же к крыше
Та лестница, и я моментом
На ней был, думая, при этом,
Отстанет дворник, что уйдёт он —
В том был уверен, глаз намётан.
На крышу лезет он, пыхтевши,
Мне показалося, как леший…
И жизнь спасти чтоб дорогую,
На крыши сторону другую
Переместился по‒пластунски.
Но вновь просвет меж нами узкий…
Назад, конечно, нету хода,
Как в океане, нету брода.
Меня трепещет страха буря,
И тут в момент, глаза зажмуря,
Я вниз сигаю с крыши края,
Шепчу: «О мама дорогая!»
Но был полёт в пылу короток.
А дворник не был в гневе кроток,
Всё наводил порядок строгий…
Тут с тротуаром встречу ноги
И провели, отбивши пятки…
Но я вскочил и без оглядки
Помчался прочь единым махом,
Вперёд гонимый резво страхом!
«Беги, беги, вперёд, дружище!
Всё с крыши машет кулачище…».
Так совершил прыжок невольный
Не в снег, где был бы, страсть, довольный,
А на расчищенное место.
А дворник всё! Он, вредный бес‒то…
И долго дом тот стороною
Я обходил уже зимою,
Боясь в милиции застенки
Попасть, где, видимо, не пенки,
Раз заключённых под конвоем
Ведёт охрана строгим строем,
И им свободного нет вдоха…
Я не хочу! Там будет плохо.
Лишь хорошо, что там учиться
Не надо будет. Будто птица,
Я без учёбы запою там,
Довольный лодырства уютом.
Вот как взбираться‒то на крышу:
Тюрьмы схлопочешь сразу нишу.
А жили все в бараках длинных
Да сплошь в историях былинных.
Кроватей в комнатах навалом,
Но при проходе очень малом.
Все жили тётеньки отдельно,
И дяди тоже все удельно.
А потому и вывод веский:
Здесь дом мужской, а рядом женский.
Вот в нашей комнате лишь тёти,
Все днём ли, ночью на работе:
Сей стройке нет всегда простоя —
В том было правило простое.
Лишь я у мамы был сыночек,
А у другой же — дурачочек:
Он мне язык казал без дела.
И то меня так вдруг задело,
Что я назвал его глупышкой
Да плюс пигмеем‒коротышкой.
Вот как‒то вечером претёмным
Уж я лежал в кровати томным,
В сна превеликом предвкушеньи…
Тут входит это вдруг явленье,
Весь‒весь по‒зимнему одетый,
И вновь желаньем подогретый —
Казать язык свой мне с порога…
Не стал терпеть его я много,
Вновь повторил слова презренья.
Он подскочил в одно мгновенье
И укусил мне больно руку,
Чем причинил страданья муку…
Я вмиг слетел с кровати пробкой,
Побить! Побить чтоб! Он торопкой
Бежал стремительностью к двери,
Вон заручившись в полной мере,
Что не помчуся я на холод.
Но я в решенье твёрд, как молот!
И босиком, в трусах и в майке
С огромной бурей гнева в спайке
За ним по улице помчался
И бегал так, аж больше часа,
Пока не скрылся в тьме он где‒то…
Вот тут мороза мощь привета
Я и заметил дрожью сильной,
Мороз же бил и бил дубиной…
Ах, как же молодость беспечна!
Я заболел и слёг, конечно,
Ведь было лёгких воспаленье,
Температуры грозной жженье,
И кашель мучал беспрестанно,
И смерти был я уж желанный…
А потому попал в больницу,
Леченья добрую светлицу.
Терял я часто там сознанье,
И смерть взвивала всё старанье,
Набить чтоб жертвой снова зобик,
Меня загнать быстрее в гробик…
Врачи же сделали всё ж чудо,
И жизни вновь была полуда.
Я оклемал. И мир прекрасный
Увидел вновь в денёчек ясный!
Полно ребят в палате было.
Врачи, медсёстры нам премило
Давали чудные лекарства,
А на еду — вкусняшки‒яства.
И оттого мы скоротечно
В забавах были уж сердечно:
То, коли не было «сеструшки»,
Пускали в ход свои подушки,
Швыряя с силою друг в друга,
Пера клубилась, аж ли вьюга…
А то, пуская в ход ладошки,
В «футбол» играли на окошке,
Скомкавши «мячик» из бумаги,
Все «футболисты», все в отваге,
Забить голы быстрей охота
В чужие радостно ворота!
А кто «Атас!» вдруг крикнет тихо,
Все по кроватям юркнут лихо,
Дыша от бега часто‒часто:
«Всё хорошо и блажь у нас‒то…».
Сестра нам градусники рано
Под мышки ставила, прерано,
Когда нас сон держал уздою,
Глаза объяты пеленою,
И мы не ведали, в чём дело,
И вялым‒вялым было тело…
Потом его брала обратно,
Температуру знать, понятно.
Бывали случаи такие,
Ведь в снах крутиться мы лихие,
Что вдруг да градусник под мышкой
Вон исчезал, как в норку мышка.
Вот тут‒то поиски начнутся,
Больной что смотрится, ох, куце
Под медсестры укор‒ворчанье,
Со страхом чуя наказанье…
Был и со мной такой же случай,
Он грозовой насел вдруг тучей:
Опять мой градусник в постели
Вдруг затерялся, мы пыхтели,
И медсестра была не киса…
И вдруг он выскользнул. Разбился…
«Пока не купишь ты мне новый, —
Был медсестры укор суровый, —
Тебя не выпишу вовеки
Вон из больницы, тюня экий!».
Я испугался, будто мышка
Пред кошкой злою. «Вот и крышка
Мне бессердечная настала…».
Мне не хотелось, ведь немало
Лежу в больнице я, безвинный —
Второй уж месяц с половиной…
А я хочу уже на волю!
Держать коль будут, соизволю
Бежать тайком я из больницы,
И рухнут клети сей темницы!
И вот день выписки счастливый!
Но медсестры взгляд незлобивый:
«Добро пожаловать по новой,
Коль будешь снова нездоровый».
«Нет! — я ответил, — не охота,
Вдруг разобью опять чего‒то…».
Мне чуб погладила премило…
Тем страха груз с меня свалила.
Я, крепыша явив мальчишку,
Помчался к выходу вприпрыжку!
Попал в объятья там мамульки,
Мы ворковали, будто гульки…
Отстал в учёбе я прилично,
И редко «хор.» имел, «отлично».
Да помощь в этом кто и даст‒то?
Вот усвоенье и зубасто,
Ведь мамка школу не кончала:
Вернули вдруг с пути начала…
И подпись ставила коряво —
То ввек неграмотности право.
Решала: чисто коль в тетрадке,
С учёбой, значит, всё в порядке,
А всё там правильно иль нету,
Известно белому лишь свету,
Чем я и пользовался ловко.
Ай, да умна моя головка!
Но не был сроду второгодком,
И в старший класс вступал не кротким,
А потому на отдых летом
Я шёл с весёленьким куплетом!
Авоська… соли
Но дрыхли только ли в больнице,
Не раскрывая с сна глазницы, —
Так пеленал нас сон надёжно,
Будить что было безнадёжно,
Тряси, кантуй хоть по кровати?
Ах, как не хочется вставати…
Со мной так тоже было дома,
Ведь утром сна гнетёт истома…
Маманька часто уходила
Работать рано, дел мне мило,
Чуть растолкав, накажет много,
Чтоб я исполнил всё‒то строго.
Ну, я мычу, мол, всё понятно…
Она уйдёт, я — в сон обратно,
Проснусь, чешу себе затылок,
Всё вспомнить, к горюшку, не пылок…
Чтоб не попало на «орешки»,
Мечусь в ума великой спешке
То то припомнить, а то это:
Не ждать чтоб строгих глаз привета…
Вот так в одно и было лето,
Опять раненько‒рано где‒то:
Продуктов купишь в магазине
Таких, таких‒то, мол. Разиней
Не будь, возьми обратно сдачу,
Взбодря ума при этом клячу,
Ведь перешёл ты в класс уж новый,
В подсчётах должен быть бедовый.
«Да, да…» — поддакивал во сне я…
А встав, и вспомнить уж не смея,
Всего купить, что будет надо,
Решил, что будет мне награда,
Уж «соль» ‒то я запомнил твёрдо,
И в магазин пошёл с тем гордо.
Там удивилась продавщица
И так же многие с ней лица:
— Зачем так много соли, мальчик?
— В засолку, знать, идёт кабанчик…
— Грибов засолит, может, бочку…
— Мой сказ, и в том поставим точку,
Зимой посыпит на дорожки,
Вот и скользить не будут ножки. —
И каждый радостно смеётся,
Как будто в небе светит солнце!..
Невозмутимую «гнал» моську!
И соли полную авоську
Мне наложили да под мышки.
Ох, тяжело нести мальчишке…
И тёти в комнате галдели:
«Зачем так много, в самом деле?».
Пришла и охнула маманька:
«Не Славик ты, а дурень‒Ванька…»
Но посмеялася со всеми.
И долго‒долго к этой теме
Потом верталася округа:
«Ну, угораздило же друга!..».
Но все потом к нам шли в бараке,
Купить чтоб соль. В руках, как раки
В клешнях, несли к себе обратно…
Нам было с мамой то приятно,
И мы сияли, как детишки:
Ура! Исчезли все излишки.
Мою узнавши так сноровку,
Наказ даёт уж по диктовку.
Лишь после записи прочтенья
Купить давала повеленье.
Пираты!
Я исполнял всё быстро, честно,
Что было даже интересно,
На пруд бежал, уж на котором
В разноголосицу и хором
Азартно тешились ребята:
Была у них своя регата,
Плоты же были им, как яхты,
Не бухты всякие — барахты,
А все толкалися шестами,
Как будто мощными винтами,
И хоть плелися всё зигзагом,
Но были все под майкой‒флагом,
Неслись сильней, казалось, ветра,
Хотя в минуту два‒три метра
И проходили грузно‒тяжко…
Потом взбуянит как ватажка!
И… превращается в пиратов,
И наступает бой вдруг адов!
Кто на кого, понять, ох, сложно,
Таранят вмиг неосторожно!
Уж бултыхнулся кто‒то в воду,
Толчком «врага» вон сбитый сходу…
А кто‒то прыгает нахально
Уж на чужой плот, криминально
Захват его осуществляя,
И тьма пиратская — лихая! —
Хозяев сбрасывает в море…
Одним почёт, другим же горе,
Но все артачатся здесь редко,
Закон прописан всеми метко:
Умен кто в битве, храбр, как леший,
Тот победитель, тот сильнейший!
Но всех‒всех‒всех в «боях» убытки:
Мокры до самой малой нитки…
А пруд подвержен уж завалке,
Дня ото дня вид жалкий, жалкий…
А потому грязны ребята,
Ох, дома ждёт, ох, ждёт «зарплата»…
Сажают каждого в корыто
И мылят, трут… Ну, всё, отмыто!
Пора опять искать работу,
Вновь привнося другим заботу.
Лето!
Ведь в нём умом всегда богаты:
Мы мастерили самокаты.
Там три доски: одна — подножка,
К ней вертикаль, отнюдь, не крошка,
Укреплена она подкосом,
И руль с подшипником — был носом,
Крепленье с «крошкою» шарнирно,
Свой вправо‒влево пыл настырно
Осуществлял он за руками,
Вперёд всё разными ногами,
Кто как захочет, устремляли,
Вон грохоча и с шумом в дали!
Но чтоб подшипник на подножке
Не тормозили как‒то ножки.
И каждый встречный‒поперечный,
Услыша шум наш, нам, конечно,
Вон уступал в момент дорогу,
Ворча, при этом, понемногу…
А откатавшись, самокаты,
Соображением богаты,
Мы уж совали под кровати,
Не утащили чтобы тати,
Да чтоб не видели мамаши,
А то прощай богатства наши…
Вмиг безлошадным будешь в горе,
И в плаче слёз прольёшь, аж море…
Но почему‒то с рук сходило,
А потому с того нам мило.
Была не хуже нам всех пенок
Игра с названьем «о пристенок»:
Ребром о стену бьёшь монетой
Рукою тою или этой,
Стараясь, чтоб отскок был дальше, —
И в этом все секреты наши.
Потом второй стучит монеткой,
Чтоб был отскок прицельный, меткий,
Попал чтоб в первую, хоть краем,
Чтоб, нетерпением сгораем,
Схватить, как выигрыш, её‒то,
А это каждому охота!
А коль второй был вдруг «мазила», —
А это ведь ему не мило —
То применяет уж старанье
Произвести быстрей касанье
Ладони пальцев двух аршином —
Меж указательным, большим он —
Ну, от своей монеты, ясно.
Коль дотянулся, то прекрасно.
Потом осталось ту своею
Ударить лихо так скорее,
Чтоб стороною та другою
Перевернулась, дорогою
Добычей бившему став сразу.
И вот уж радости нет сказу!
А коли пальцы дотянуться
Не смогут, выглядит он куце:
Его монетка — цель другому,
В удаче, может быть, лихому.
И повторится так по кругу,
Пока какому‒то вдруг другу
Не повезёт сполна, с лихвою,
И он монетки стороною
Не перебьёт их все обратной,
Всем скорбь внеся, ему ж приятно.
Играть в открытую опасно:
Вмиг попадёт. То это ясно.
И было наше всех стремленье,
Найти бы где уединенье,
Такие знала вся ватага,
И это было нам, как благо.
«Расшибалка»
Ещё игра была другая,
На деньги тож и тож лихая,
И называлась «расшибалка».
Играли все, кому не жалко
Вдруг потерять монеток пару,
Иль, изловчась, такого жару
Дать всем, забравши кон вчистую,
Имел что всяк мошну пустую.
Играли в тайном уголочке.
Чертили круг без проволочки,
В него клал каждый по монетке,
Хотя в карманах были редки,
Ведь было их не так уж много
И выдавались очень строго
То на мороженое мило,
То на кино, конфеты, было
Что нам до маковки приятно.
Потом шагами аккуратно
Мы отмеряли расстоянье,
Откуда будет попаданье
В тот круг, нацелясь точно «битой»,
Что из свинца была отлитой,
И ею бить так по монетам,
Перевернуть чтоб их при этом
Другой, обратной стороною,
Что получалося порою,
А это выигрыш законный,
Хозяин ты монетки оной.
Но то удел, кто повзрослее,
Они удачливей, смелее,
А мы, что звались «мелюзгою»,
В игре сей были, как изгои,
Да на кон вкладчики монеток,
И то судьба всех малолеток.
Но мы безропотно носили,
Не пререкаясь старших силе,
Боясь тюнтёфами казаться,
Быть наподобие эрзаца.
Зато с родителями в споры
Вступать довольно были скоры.
Игра в «Ножички»
Но вот игра и пролетела,
Но не сидим мы все без дела,
Тут ножик вынет сразу кто‒то,
И всем уж в «ножички» охота —
А то игры такой названье —
Сыграть, явив своё старанье.
Её проста суть: чтоб воткнулся
Тот ножик в землю. Нет здесь труса,
Ведь остриём в контакте с телом,
Тут не поранься, будь умелым!
А сброс из разных положений:
С всех пальцев, плеч, лба и коленей,
С груди и с носа, и с затылка.
И вся игра проходит пылко…
Кто не сумеет сделать что‒то, —
Отдай другому нож. Забота
Того уж делать всё сначала.
И мастеров в том есть немало,
Они творят без передышки
Все‒все приёмы, нам же шишки
Всем достаются с их уменья
От щелбанов до покрасненья,
Ведь победителя то право,
А неумелая орава
Не ропщет, лбы всё подставляя,
Ведь уговор — черта святая,
Что проводилась пред игрою,
Переступить её порою
Не так‒то было сделать просто:
Чай, дорог каждому был нос‒то!
А то и большее мученье:
Вмиг от игры вон отлученье.
Кому ж охота быть изгоем?
Хоть лбам и больно, но не воем.
А чтоб высокого быть толка,
К нам приходила тихомолка,
Где мастерство растили в поте,
Мол, неумешки мы? Нет, врёте!
И получалось же ведь. Точно!
Всё наяву, а не заочно,
Не отставали мы от славных,
А бились с ними уж на равных,
И щелбанов от них, знать, шишек,
Не наблюдался уж излишек.
Краса-фантики!
Потом вниманье наше скоро
Переключалося для сбора
Цветастых фантиков, их много
Могла любая дать дорога,
Вокруг ведь стройки лихорадка,
Пожить и здесь ведь любят сладко,
Вон фантик, коль съедят конфету!
За то не шли они к ответу,
Вот и повсюду их прилично,
Все там сбиралися обычно.
Потом, их кипами набравши,
Пускали все в обмены наши:
Одних, которых больше было,
Мы со всего азарта, пыла
На те меняли, коих нету,
Хваля в них бывшую конфету,
Была в обвёртке что цветастой,
Себя довольной чтили кастой.
Но верь не верь, в какой‒то мере
На этом страннейшем примере
Мы к красоте стремили глазки,
Была чудесной что раскраски.
А экземпляры расписные
Шли вмиг в учебники иные,
Уж быв расправлены и гладки,
И исполняли роль закладки.
Была фольга конфет в почёте.
Чтоб подержать дать, — нет! Помнёте.
Ах, шелест странный, вид блестящий —
Как мир, совсем не настоящий.
К его стремились мы познанью,
А он доступен только знанью.
А потому вопросов в школе
Мы задавали боле, боле…
И были полные ответы
Для наших душ, как сласть‒приветы.
Влекло к познанию явлений,
Уж не сдержать к тому стремлений.
На звезде МГУ!
Вот пред высотным как‒то зданьем,
Куда пробрались мы со знаньем
Входов и выходов в заборах,
Мы встрепенулись, будто порох,
Звезду огромную увидя
В её величественном виде.
В лесах торжественно стояла…
И потянуло нас немало
Взобраться тотчас на неё‒то,
А что? Нам всё всегда охота!
И нечестивейшая сила
Вмиг на неё и затащила…
И лишь вошли мы в восхищенье,
Как слов понятных изверженье
На нас набросилось вулканом,
И со звезды нас, как арканом,
В момент стянуло. Дали дёру,
И чемпионов бег был впору,
За нами гнались будто волки!
Но вот в руках стекла осколки,
Звезда которым одевалась,
В руках всех были — то не малость! —
Всё по неведомой причине,
На похвальбу и для гордыни.
Стекло всё жёлтое то цветом,
Весьма увесистым, при этом,
Ведь толщина была прилична,
Всё‒всё в нём было необычно,
И даже наше отраженье.
С простым не шло вовек в сравненье.
Смотрелись в нём мы все отрадно,
Иметь его ввек не накладно.
В его показе мы — как гиды,
Ничьей не видели обиды,
Что обделили их запросы,
Вкруг нас и вились все, как осы,
Взглянуть! Взглянуть бы вожделенно.
Стояли важно мы, надменно…
А в глубине души тревога,
Что приведёт к нам всем дорога
Кулак расплаты здоровенный,
Расплющит вон наш вид надменный,
Что на звезду взбирались кодлой:
Ах, вы, народец наглый, подлый!
Но миновали опасенья,
Таиться не было стремленья,
И жили мы, как все детишки:
Учёба, игры, в ссоре — шишки…
Купание в Москве-реке…
Пешком на Ленинские горы,
Хоть под родителей укоры,
Летели стайкой устремлённой,
В купанье досыта влюблённой,
К Москве-реке, красе столицы,
Все повернув сначала лица
С вершины гор к ней, дорогуше,
Чей вид пленял все наши души, —
Так распростёрлася широко,
Что не охватит взором око,
Стоит могуча и привольно,
И восхищение невольно
Улыбкой светится на лицах,
Взывая ею ввек гордиться.
Потом спускались вниз мы с кручи,
И спуски были все могучи:
Почти катились вниз колбаской,
В деревья врезаться с опаской…
Но вот река и теплоходы,
И долгожданнейшие воды!
И на себе одни трусишки
Оставив лишь, бегут мальчишки
Быстрей бы плюхнуться в водицу,
Всласть от жары чтоб охладиться!
И долго плещутся с улыбкой,
И вглубь ныряют юркой рыбкой,
И, фейерверк как, всюду брызги,
Смех, крики, всплески, счастья визги!
И так до губ синюшных цветом
И дрожи с холода, при этом…
Потом, усталые, к подножью
Гор вылезаем с мелкой дрожью,
И там уж греем, греем тело,
Чтоб снова в воду захотело,
И накупавшись всё же вволю,
Мы ходоков имеем долю,
Идём, взбодрённые, к баракам…
Ах, нам купанье мёд, да с маком!
Идти — клянёмся! — завтра снова,
Но жизнь вдруг мнения иного,
Её указ и строг, и веский:
Тех надо в лагерь пионерский
Отправить, ведь уж пересменка,
Других — где молоко и пенка,
То есть в деревню, где раздолье,
Река и лес, и сласть‒застолье.
И остаются единицы,
Чтоб вмиг умчаться, будто птицы
На юг осеннею порою.
Жду очерёдности, не скрою,
И я, чтоб в лагерь пионерский
Быть с песней звонкою в поездке.
Там отдых чудный и занятья,
И все друг к другу, будто братья,
Кружки различные, походы,
И все весёлой мы породы,
И Дню родительскому рады,
Подарки ждём мы, как награды,
И ждём с родителями встречи,
Объятья, чмоканья и речи…
Ну и приехавший в волненье:
А есть ли веса прибавленье,
Да хорошо ли кормят, вкусно?
Не замерзаем ли, не грустно?
И не тиранит ли нахальный?
Но вид ядрёный, не печальный
Даёт довольный путь обратный:
Нет, жизни мир здесь на превратный.
До трёх я смен подряд, бывало,
Бывал всё в лагере. Немало!
Ах, как там было мне приятно!
И находился в нём бесплатно.
Путёвки с маминой работы
Ей выделялись, нет заботы.
А коли не было трёхсменки,
Одна лишь, две, то в дрожь коленки
Мои, отнюдь, нет, не впадали,
Была ведь близь здесь, были дали,
И нам с остатком ребятишек
Они давали буйств излишек,
До юрт дошли однажды даже,
У МГУ что, как на страже,
Стояли кучкою отдельной,
Своею вотчиной удельной;
С Ленгор смотреть, то было справа,
И в них строителей орава
Жила, в бараках наших будто.
И вспомнил я, их вспомнил тут‒то:
В них нас вселить сперва хотели,
Да, видно, в них дитя не в деле,
Семейным группам в них не место,
Вот и барак потом, их вместо.
И их забыл существованье:
Иное было проживанье.
А на Москву‒реку купаться
Я и один ходил, не цаца.
Нетерпелив я был от жажды
Вдруг переплыть её однажды,
Мало казалось расстоянье,
Вот и оно‒то, взвив желанье,
На переплытие толкнуло.
Но строго плыть, с умом, не снуло,
Река ведь водная дорога,
На ней препятствий тоже много,
Ну, тех же разных теплоходов,
От столкновенья нету бродов,
Так стукнут, резанут винтами,
Ввек не помогут кличи к маме,
И глубь затянет вон мгновенно,
А транспорт вдаль помчится пенно…
А плавал я, как бы улитка
Бежать стремится, знать, не прытко,
Да, так сказать, лишь «по‒морскому».
А тут плыть к берегу другому!
Вперёд двух рук в воде стремленье,
Назад гребок — за ним бурленье,
Синхронно двигаются ноги…
Конечно, скорость не пироги,
Зато легко и прочь, усталость!
Ах, плыть как много, ох, осталось…
Но подгоняло опасенье,
Что будет, мол, да столкновенье
Меня да с транспортом вдруг водным,
Порыв и станет вмиг негодным.
Вон открутил порядком шею,
Чтоб видеть всё… Но эпопею
Закончил с честью переплытья,
Создам обратную ли прыть я?
Тот берег кажется далёким,
И путь грядёт к нему не лёгким…
А этот ровный берег, низкий,
И на него взобраться риски
Нет, не затронут малолеток,
Без спора даже и конфеток.
Здесь деревянные домишки,
Как на столе в кону картишки,
Вразброс стояли все уныло,
Видать, им жить уж в тягость было…
Невдалеке от них в отлучке
Деревьев редких были кучки.
Была деревня то, как все‒то,
Ну, а в названии примета,
Лужков оттеночек имела,
А потому звалася смело
Как «Лужники», была как местность.
Не широка была известность…
Был монастырь за ней чудесный,
Он «Новодевичий», прелестный.
Вот он‒то был известен многим
Своим небесным взглядом строгим.
И мы в нём с мамою бывали,
И чтоб изгнать из душ печали,
Мы зажигали слёзно свечи,
С того и было нам чуть легче,
Отца и мужа поминали,
Ушёл в военные что дали,
Но не вернулся так доныне,
То «Извещения» унынье…
Война безжалостна, и в строгих
Руках сгубила очень многих…
…Так «Лужники»… Вокруг равнина,
К ней вглубь идёт… чуть не трясина…
На берегу и хлам, и брёвна,
Ну захолустья видик, ровно.
И не узнать то место оно.
Там ныне комплекс стадиона
Подмял и снёс её вчистую,
И грациозную, иную,
Явил собою уж окрестность,
Гремит его везде известность!
Но в честь деревни поминанья
Взял «Лужники» себе названье
(«Центральным» был он стадионом
Сперва, при имени законном).
Ну, отдохнул на берегу я,
Но плыть в стороночку другую,
И я вошёл обратно в воду
И дал, казалось, быстро ходу,
На самом правильном же деле,
Плыл не ахти как, точно — еле…
Но переплыл благополучно,
Вдали гудки звучали звучно…
Пришлось использовать «сажёнки»,
Когда устраивали гонки
Поочерёдно быстро руки:
Вперёд был взмах! Назад — без скуки
Гребки свершали друг за дружкой,
И плыл быстрее, не лягушкой.
Бурун от ног шумел за мною…
Но плыл недолго я стрелою:
На это требовались силы,
И стиль, конечно, был не милый.
И вновь я плюхал «по‒морскому»,
Не наводил он мне оскому.
И он меня причалил всё же.
Я выполз на берег, весь в дрожи…
Усталость то и опасенье,
Что будет вдруг да привлеченье
За нарушение к ответу,
Ведь я, смотрю, желанья нету
Плыть к «Лужникам» ни одного‒то,
А потому бежать охота
Домой, домой, да без оглядки,
А то дела грядут не гладки,
Что я и сделал без замешки.
То мне сейчас о том усмешки,
А их‒то не было в то время,
Ведь опасенья нёс беремя…
Мои на Ленинские горы
Заочно лишь стремились взоры,
Чтоб замести следы проступка,
На время хоть, ума так ступка
Толкла надежду на спасенье,
И в этом было утешенье.
И карантин — Ура! — закончен,
И бег к реке вновь быстрый очень!
И я ныряю прямо с ходу
На зависть многому народу!
Но вдруг врезаюся во что‒то,
В кровь расцарапан… Это «что‒то»,
Как оказалось, были санки,
Они на донной на стоянке
И дождались меня злорадно,
Будь им в деянии неладно!
Зимой с горы, знать, упустили,
Догнать же не были в всей силе,
Вот и нырнули те на дно-то…
А лезть зимой кому охота?!
Вот я и жертва их, избранник,
И гонит кровь из ран всех краник…
Весь расцарапан перед тела —
Вот так беспечность захотела,
Как говорят среди народа,
Не суйся там, где нету брода!
Ну санки вынес из воды я,
Они совсем не молодые.
Вновь поликлиникой был встречен,
Её приём был вновь сердечен,
Все раны лечены вмиг чем‒то,
Вдогон укол опять зачем‒то,
И заросло всё, как на кошке,
И вновь бродили всюду ножки…
Но тяга вновь меня не снуло
Всё на купание тянула…
Ах, как же буйствует в нас бес‒то!
Вновь на реке. Но то я место
Вон обошёл, пошёл подале,
Где дачи, видимо, стояли —
Такой слушок гудел в народе:
«По виду — дачи. Дачи, вроде…».
Ну, спорить, ясно, не охота.
Реки там место поворота.
Была, возможно, и охрана
Того таинственного стана.
Но я беспечного был теста,
Здесь и нашёл купанья место.
Забыв о санках, канул в воду,
И руки вдруг схватили сходу
На дне предмет себе железный.
«Поднять, поднять! Вдруг он полезный?».
И вынес на берег. А это…
Был ствол нержавый пистолета!
Весом он был и воронёный.
Вдруг им поступок незаконный
Да совершил преступник тайный,
Его суд ищет чрезвычайный?
Ещё подумают, что я то…
Душа вмиг страхом вся объята,
И я швыряю ствол обратно!
И стало сразу так приятно…
И на меня уж нет улики,
Ах, ум мой умненький, великий!
И мчал я вдаль, боясь погони, —
Так от волков несутся кони!
Я, будто шар, взлетел от низа,
И не бежать вдаль нет каприза.
А место то, от вас не скрою,
Ввек обходил уж стороною…
Наглая ворона
А на горах тех, на макушке,
Стояло здание церквушки —
Такой казалась сразу с виду,
Но не впадала, нет, в обиду:
Внутри казалася огромной,
Её вместительность — не скромной.
К ней мы по праздникам церковным
Шли с мамой шагом твёрдым, ровным,
Она ведь веровала в Бога,
Всё исполняла точно, строго,
За нас, живых, молилась, грешных,
И не жильцов уж в мире здешних.
«Вот так, сынок, молиться надо,
Тебе небесная награда
И будет Боженьки тогда‒то», —
Звучал мне голос сладковато,
Ну, и являла мне знаменье…
Моё же было в том стремленье,
Чтоб охватить вокруг всё взглядом,
Ну, там и там, вдали и рядом…
Здесь было всё так необычно,
И на верху я даже лично
Иконы видел расписные,
На коих боги неземные…
И образа вокруг по стенам,
Всё в блеске злата несравненном,
Глядели боги с них сурово…
Уж попадёт, за будь здорово,
Коль вдруг нарушишь предписанье,
Вмиг в ад последует изгнанье,
А там уж черти вилы, плётку
Готовят, жарить — сковородку,
Ведь в изуверстве чёрт не цаца,
На ней от жара извиваться
Начнёшь, как уж, ведь больно, больно…
Не крикнешь в плаче, мол, довольно!
Не мыслит он по‒русски слова,
А лишь подбросит дров вмиг снова,
Чтоб пламя сроду не погасло,
Да окунёт поглубже в масло…
Вот тут со страха поневоле
И уж грешить не будешь боле.
А согрешишь вдруг по незнанью,
Не быть вовеки наказанью,
Просив прощения усердно
У Бога, тот и милосердно
Простит, легонько пожуривши,
С своей святой небесной ниши.
И вновь ты чист, как после бани,
В своём хозяином будь стане.
И так всю жизнь: «Я каюсь, грешен…».
И вмиг прощением утешен.
И были в церкви песнопенья,
В душе рождая умиленье…
Мерцали свечи — свет им задан,
И аромат струил свой ладан…
И всё торжественно, по‒царски,
В волшебной будто, чудной сказке.
Да умилял звон колокольный
Крещёный мир и свет весь вольный…
Но случай помнится поныне,
Сотрясся вдруг что у святыни,
При коей есть захороненья.
И прихожан к ним есть стремленье,
И в этом дело их святое,
Чтоб освящённое съестное
К ним возложить, пусть разговятся,
Ведь все‒то сестры «там» и братцы,
И будет в том их поминанье.
И вот старушечка старанье
Своё стремит шажком к ним хилым,
Чтоб было «там» приятно милым,
Неся продукты в узелочке…
Да вдруг стремглав, без проволочки,
В пике несётся к ней ворона!
Та с страха — плюх! — на место оно,
И узелочек обронила…
Вороне то и надо было:
Вмиг из него схватила смело,
Что надо, прочь и полетела,
На сук уселась важно, чинно:
Вот‒де, какая молодчина!
Клевала нагло, с расстановкой,
От всей души резвясь обновкой…
Привстала всё ж кой‒как старушка
И в храм помчалась, будто мушка,
Крестясь неистово по ходу…
Там пошептала всё народу,
Забывши взять свой узелочек.
Народ же ей без проволочек
«Молись! — сказал, — то бес попутал…
Откуда взялся только тута?
Небось, ты в чём-то согрешила, —
И зашипели все немило, —
Молись! Молись! Гони чертину!».
Такую вот я зрел картину.
Мне б посмеяться до упаду!
А вдруг ворона — тёща аду?
Враз клюнет в глаз — пропало зренье…
Я трус. Домой — моё стремленье!
В Раменки!
А там, хоть было мне и горе,
Но предстояло с мамой вскоре
Нам жить на новом где‒то месте.
И вот с такими, мы как, вместе
На грузовых и отвезли нас.
Из рая будто был мой вынос.
Но там отдельно комнатёнка
Была представлена нам. Звонко
Я в ней кричал, кричало эхо,
Крик повторя и радость смеха!..
Пока она была пустая,
А стала мне теперь родная.
«Трумэн»
У общежития мальчонок
Нас встретил хиленьких силёнок.
Был он неряшлив и грязнющий,
Уже пред нами здесь живущий.
Он был в коротеньких штанишках,
Весь в синяках, порезах, шишках,
Волос не знала ввек расчёска,
Из носа свесилися броско,
Дрожа, две липкие тесёмки…
И грязь комком в ушах котомке.
С плеча штанов спустилась лямка…
В носке дыра зияла‒хамка…
Сандалий вырваны застёжки,
Все в цыпках руки напрочь, ножки…
Ютилась грязь всё под ногтями…
Аль невдомёк его то маме?
Он созерцал прибытье наше.
Открытый рот просил, знать, каши…
Когда он шмыгал носом звонко,
То за одной в него тесёмка
Другая тут же и спешила!
Потом свисали обе мило…
Работа частая насоса
Вновь, вновь была мальчонка носа,
Вон шум вкруг улиц заглушая…
Ай да экзотика большая!
«Эй, Трумэн, кыш быстрей в сторонку!
Приезжим ты прожёг печёнку
Своей помехой на пороге,
А то отдавят напрочь ноги… —
Вскричали тётеньки серьёзно, —
Ты на пути торчишь занозно».
Мы ошарашены: ну имя!..
Чуть‒чуть от слова, вроде, «дрыня»
С прихватом следующего — «труня»,
С приклейкой значимого «тюня».
Но кто дал имя так безбожно?
Звучит отвратно и сапожно…
Сандалий ширканье начавши,
Покинул взоры всё же наши,
На кухню общую направясь,
Где родилась надежды завязь,
Перепадёт что угощенье, —
В том повседневное стремленье!
«На, Трумэн, миленький дружочек,
Тебе с капусткой пирожочек!» —
Ему уж слышим предложенье
(Знать, состраданье, уваженье!).
Но тут является маманя…
И сына сразу заарканя,
Вон увела, толкая в шею,
Прервав цыганства эпопею…
«Не смей ходить на кухню, Колька!
Я говорила это сколько?».
А… «Трумэн» это кличка!
Ведь был всегда он невеличка
В своей опрятности незримой,
Ввек наяву и нелюбимой…
Но «Трумэн» — кличка при мамане
Ввек не звучала, жди ведь бани!
Она сварливая тут баба,
Вмиг заскрипит, сама как жаба,
Взъярится, станет враз не кроткой,
А то и стукнет сковородкой!
Но бабы вкруг все сердобольны:
Ему то то дадут, довольны,
То нос протрут какой‒то тряпкой…
Но от мамани всё украдкой.
Она ведь злобу затаила
На всех и вся, ведь ей немило:
Мужик её ведь бросил с Колькой,
А «разведёнкой» жить нисколько
Она не хочет, не охота!
Вот о себе и вся забота,
А сын обуза, как припёка.
За ним и нет пригляда ока…
Но хоть с иронией все звали
Его, добра же были крали,
Кормили, холили украдкой,
Вдруг ластя сладкою помадкой…
С такой вот встретились персоной
И предстоит жить долго с оной…
Хоть вид его рождал ухмылку,
Но все жалели эту былку…
Каких не встретишь в жизни судеб!
И с ними шествуют всё люди…
***
У места «Раменки» названье,
И общежития — все зданья.
И было Раменок четыре,
Мы в третьем с мамой были мире.
На все один был Дом культуры
И социальные структуры,
А мне — в Москве уж третья! — школа,
Учёбы новое уж соло.
От МГУ то недалече,
Дойти, бывало, пуха легче.
Вокруг поля, средь них овраги —
Здесь мы, набравшися отваги,
Все их облазали, все зоны,
Как будто в том мы Робинзоны.
И потому мои здесь годы,
Речушки Раменки как воды,
Начнут своё уже теченье,
И здесь закончу я ученье.
И все‒то Раменок посёлки —
Долой иные сразу толки! —
Их всевозможнейшие зданья,
Служили тем для проживанья,
Кто МГУ стремил под тучи,
Студентам чтоб училось лучше.
Когда же, сердцу дорогую,
Закончат стройку, то другую
Найдут работу, это ясно.
Нет безработных — то прекрасно!
А там, где жили мы дотоле,
Бараков нету вовсе боле,
Снесли для новых сразу зданий
Под МГУ для нужных знаний.
Как будто пыль смели метлою.
И все‒то с новою судьбою
Живут теперь на новом месте,
Опять, как прежде, дружно, вместе.
Да и семейными уж стали,
Ведь жизнь идёт, шагает в дали…
Меня, что сразу удивило,
Так это то, что в школе мило
Учились вместе мирно, дружно
Мальчишки, девочки натужно…
Куда ж мальчишкам тут деваться?
Потерпим, милые же братцы!
А чуть что — дёрнем за косички:
Знай наших, милые сестрички!
Исподтишка, конечно, дёрнем,
Невинно взглянем оком орлим,
А то: «нечаянно, простите…»,
Отскочим в сторону с всей прыти:
Портфелем стукнут, ненароком,
Они ведь в буйстве все высоком!
Дивная девочка…
И я осмелился, и тоже
Однажды дёрнул. И о Боже!
Меня дубасить и не стала,
А обернулась зорькой ало
И с удивленьем, не с укором,
Предолгим‒долгим, а не скорым
Глядела чистым взором ясным
В глаза мне прямо… Не опасным
Её был вид. Глаза большие,
Ну, как волшебные какие…
Была она меня пониже.
Я разглядел её поближе:
Была в ней гордая осанка.
Нет, не возникла перебранка,
А лишь её курносый носик
Задать мне тщился всё вопросик:
«Ответь, ты дёрнул почему же?
И не молчи, тебе же хуже!».
«Отстань, курносый! Погоди ты!
Я, как гвоздём, к глазам прибитый
Её, что нет волшебней боле,
И оторваться нету воли…».
Но страха вдруг во мне лавины:
А, может, тайн моих глубины
И мысли, душу видят ясно?
Нет, нет, глядеть мне в них опасно!
Они узнают, что скрываю…
И опускаю к ног я краю
Глаза поспешно и в сторонку
Вон отхожу, боясь девчонку…
Другим в глаза смотрел я смело,
И ни одна ввек не умела
В меня вогнать оцепенеья,
Она как, — властно, до стесненья…
И я, склонившись над тетрадкой,
Тайком от всех смотрел украдкой,
Она за партой как сидела…
То тайна жизни многой дело.
Не знал я, что это такое,
Душа была же не в покое…
Но было ею восхищенье
И видеть, слышать всё — стремленье!
«Хорошая девочка Лида…» —
То песнь не теряла из вида
Её, очарована ею…
И я возражать ей не смею
До самой уж, видимо, смерти,
Поймите меня и поверьте.
Ложная хитрость
Учился я всё‒таки средне,
Предметы какие‒то — бредни,
Не мчится душа к их познанью.
Платили такою же данью,
Влепляя с натяжкой оценки,
Печальные ставя мне сценки…
В другие втянулся бы, вроде,
Был с их содержаньем по моде,
Но вот математику, точно,
Усваивал хило, не прочно.
Но если я брался за что‒то,
Не жаждал тогда отворота
От лучшей оценки за знанья,
И коль получал, то старанья
Не сбрасывал в этом предмете,
Пред честью ведь был уж в ответе,
И это меня окрыляло,
И был я доволен немало,
Что я там какой‒то тупица?
Могу же, хочу коль, учиться!
И вот по «Истории» случай
Тому подтверждением лучшим.
Скакал я на «тройках» всё с нею:
Не выучил — снова краснею
Под строгим учительским взглядом,
Укор её — мне не парадом,
А вновь и опять посрамленье:
Когда же начнёшь, мол, ученье?
И вот на одном раз уроке,
Не видя познаний истоки
В какой‒то неведомой теме,
Я вмиг, не замеченный всеми,
Стал быстро подглядывать в книгу,
Поддавшись бесчестному игу,
Читал там ответ на вопросы
И делал рукой вверх забросы:
Мол, можно на то я отвечу?
И классная шла мне навстречу,
Ответ оценяя похвально.
А я продолжал всё нахально
Подглядывать в книге ответы
И, действием этим согретый,
Взметал, чуть не выше всех, руку,
Не чувствуя совести муку,
Что так поступаю бесчестно,
Азарт лишь. А в нём мне прелестно,
Что так обману снова ловко,
Умна, знать, бывает головка!
«А Славе я ставлю четвёрку,
Разгрыз он вопросов всех корку.
Пример с него, дети, берите».
Конечно, я рад! Но вот прыти
В душе моей что‒то не стало,
И я заалел ало‒ало…
Серьёзно она поглядела:
«Ну вот ты и взялся за дело.
Когда ты готовишь уроки,
С ответами нет замороки.
Учиться нельзя вполовину,
Упустишь всю знаний лавину,
Они ведь по жизни подмога,
Стремись, чтобы было их много».
«А может, мне ставить не надо?» —
Слетела вдруг напрочь бравада,
С нечестности ставшая трансом.
«Ну ставлю тебе я авансом.
Теперь ведь ответы уроков
Пойдут уж без всяких пороков?».
И вновь я зардел помидором,
Убитый её разговором…
Поверил я в доброе сердце.
Чтоб сластью ответы, не перцем,
Ей были мои у доски‒то,
Дверь будет незнанью закрыта,
И я оправдаю доверье!
И ниже «четвёрки» теперь я,
Когда у доски был, не ведал,
И это стараний победа.
«И с этим тебя поздравляю!
Не будь от учения с краю.
Вот видишь, уроки когда ты
Готовишь, видны результаты,
Ответы звучат только твёрдо,
Оценки все выглядят гордо,
И всем‒то, ну, всем‒то прелестно!
Позор — добывать их бесчестно,
Ведь смолоду честь бережётся,
Враг ярый морали уродца,
Пусть ценится в людях она лишь,
Порядочность — ценная залежь» —
Так классная вдруг заключила,
Лукаво взглянув как‒то мило…
Тут красным я маком зарделся:
Обмана, знать, пала завеса
Пред взором её острооким,
И с чувством помочь мне глубоким
К предмету её приобщиться,
Пленит что отдачей сторица,
Учиться серьёзно, успешно
Я буду теперь уж, конечно.
Меня ж удивило уменье
За всеми вести наблюденье
Её, за десятками сразу,
Хорошее видя, проказу,
Одних похваля, а других же
К учёбе, порядку поближе
Заставя сесть взглядом, укором,
Чтоб не были в классе, как сором,
А колосом знаний чудесным
Взросли бы вовсю полновесным.
Её оправдать чтоб доверье,
Зрел вместе со всеми теперь я
Под солнцем познаний без скуки
«Истории» — славной науки.
Так метод её завлеченья
В учёбу — успех, без сомненья.
Ох, горячая кастрюля…
А дома ждала неприятность,
И в ней виновата превратность…
Во всех общежитиях были
И общие кухни. Не мы ли
Готовили пищу все дружно
На них, коли было то нужно?
Топилися печи дровами —
Их в топку бросали мы сами.
Плита же имела размеры.
Кастрюль, сковородок без меры
Вместить не могла потому‒то.
Порядок гласил строгий круто:
Поставить, коль не было места,
Посуду нельзя чьей‒то вместо,
А ждать, коли будет свободным
Оно вдруг, размером пригодным.
Была очерёдность готовки,
Хозяйки в ней были сверхловки,
Плиты вкруг их бегали ножки…
Семейство ж готовило ложки
И свежее тут же съедало
С добавкой, коль было вдруг мало.
Вот борщ наш был тоже готовый
В кастрюле большой, трёхлитровой,
И мамину реплику уши
Мои усекают: «Посуше
Пойду, принесу, Славик, тряпку,
Ведь мокрой нельзя брать в охапку,
Ошпариться сразу ведь можно,
И запросто, даже не сложно,
Коль будут все голыми руки,
Ведь ручки кастрюли — две штуки —
Приклёпаны, вишь, из металла,
А, значит, жары в них немало,
И вот под её жгущим игом,
Поддавшися ей, пальцы мигом
И выпустят жаркую ношу…».
«Ну нет уж, а я и не брошу!» —
И тотчас же взялся за ручки,
Её чтоб не ждать мне отлучки,
Пошёл с безрассудным задором
Длиннющим жилья коридором…
А пальцы всё жжёт раскалённо…
И жар побеждает законно:
Вдруг пальцы разжались… Кастрюля
Вон на пол летит, будто пуля!
Борщ вширь разливается морем…
А я убиваюся горем
И всех оглушаю вкруг плачем
И воем от страха собачьим,
Что мне попадёт от маманьки,
И что наказания «баньки»
Вовек мне теперь не лишиться…
Ору посильнее, чтоб лица
Пришли мне быстрей на защиту,
Не быть чтоб маманькой побиту,
И слёзы струятся ручьями…
Я что в оправдание маме
Скажу, что борща вдруг не стало?
А в нём ведь продуктов немало,
А то для семьи ведь потери…
И все пораскрыли, все двери
И смотрят сочувственно даже…
С того я сильней в плача раже:
Защиту, защиту мне надо,
Не знать наказанья чтоб града!
А вот и маманьки явленье…
Всплеснула руками! Стремленье
Узнать, не ошпарил себя‒то?
Ведь мамочке в том страшновато…
Весь мигом я ею общупан.
Я плачу… Как глупо, как глупо…
Ведь было мне сказано веско,
Что каждая ручка — железка,
Она нагревается сильно,
Проводит тепло ведь обильно,
Защиты и требуют руки,
Ведь будут ожоги и муки…
И вот неразумства итоги.
Но борщ не ошпарил мне ноги:
Штанишки спасли и ботинки.
Из глазок всё лились слезинки,
И плача унывные нотки
Звучали надрывно из глотки,
Как будто в них было спасенье…
«Ну хватит! Кончай чудо‒пенье.
Бог миловал, спас от ошпара,
Испуг напустил — только кара.
Да что я с тобой всё толкую!
Вмиг тряпку неси половую,
Уборку устроим разлива».
Что сделано было бурливо
Под хныканье, хлюпанье носом,
Ведь я угнетён был вопросом,
Души вызывал что страданье:
Не ждёт ли меня наказанье?
Надежда на Боженьку только.
И точно, шлепков мне нисколько
По гузке совсем не попало,
Чему я был рад — ах! — немало.
«Ну вот, и убрали, сыночек.
Обед наш теперь — лишь чаёчек…».
А был у меня он солёным
От слёз, и стакан чуть неполным
Они наполняли настырно.
Сидел за столом я пресмирно,
Склонивши чело виновато…
Виной — головы только вата.
А мыслил я доброе дело,
Да в прах оно всё полетело,
Ведь делал его неразумно
И нёсся поспешно, безумно.
«Урок тебе, милый сыночек,
А горе душе — как кнуточек,
Чтоб дело ты делал с мозгами,
И было б всё в радужной гамме».
Я понял, запомнил, конечно:
С умом надо жить бесконечно,
Дела чтобы не были прахом,
Одним не сгубить чтоб их махом.
Но это в теории. В жизни
Разумность поступков капризней.
Всего не учтёшь в поведенье,
С того и невзгод наважденье.
Чернильное наказание…
Деревни стояли, посёлки
Вкруг Раменок, будто вкруг ёлки,
Кружили свои хороводы,
И дети их в школу походы,
Как мы, совершали ретиво,
Росла чтобы знаний всех нива.
В посёлке одном закадычный
Был друг‒одноклассник. Обычный,
Как все был, естественно, мальчик,
Он все перемены, как мячик,
Скакал беспрестанно, как все мы,
Уроков учил те же темы.
Друг к другу ходили мы часто,
И наша с ним дружная каста,
Взбредёт что на ум, занималась
Тем, этим, а это не малость,
А целое вечно беремя,
Дарило свободное время,
Нести чтоб азартно его нам
Со смеха заливистым звоном!
Мы в школу ходили зимою,
И к ней шли весёлой гурьбою,
В веселии нету простоя
И смыслом оно не пустое.
Зашёл я к нему как‒то днями,
Он сбора был занят делами…
А был любопытным я слишком.
Возился пока он с пальтишком,
В коробочку глаз мой уткнулся,
Спешу к ней руками не труса,
А что в ней — узнать срочно надо!
И вот открываю… Награда
Тут вмиг любопытству роднёю
Да будет сейчас, коль открою…
Но та открывается туго…
На помощь позвать, что ли, друга?
Но вдруг как откроется резко,
Проклятая эта железка!
Обсыпан вдруг стал я обильно,
И было мне в том не умильно:
Сухим порошком весь чернильным,
Аж кашлем взорвался обильным!..
И нет, чтоб стряхнуть, коль сухой он,
Вмиг ум стал мой мыслью удвоен,
На улицу выскочил резво,
И стал оттирать быстро, трезво,
С одежды налёт весь чернильный
Вон снегом, а он не всесильный:
Мочил порошок и в окраску
Её отсылал вперепляску,
Что вмиг напрочь был я окрашен,
Весь вид стал отвратен и страшен…
А в школу пора уже топать.
Куда ж я пойду? Я, что копоть,
Все там засмеют: безобразный!
Себе я день сделал вмиг праздный —
Душа так стесненьем палима —
И храм обучения мимо
Подальше, да боком всё, боком
И минул с опасливым оком,
И начал скитаться бесцельно,
Убить чтобы время прицельно,
Домой появиться уж где‒то
В густой и ночной темноте‒то,
Не быть всеквартирным позором,
Не никнуть смущённейшим взором.
Меня осуждали чтоб лица…
Так сделал. Вот‒вот появиться
Уж мама должна будет с смены…
Быстрее в кровать! И сна стены
В момент отделили от мира
Реального, жизни кумира…
Не знал, что нам задали в школе,
И делать уроки нет воли…
«Что долго ты спишь всё? Проснися!» —
Вопрос был с хитринкою лиса
Ко мне рано утром маманьки.
«Ну вот, мне не минуть уж баньки…».
И в страха я вмиг стал запарке…
Пальто подаёт… Ни помарки!
Тож шапка, штаны и ботинки…
Нет даже на них и пылинки!
На диво глядел очумело…
«Не стой, одевайся‒ка смело,
Ведь в чистом ходить ввек приятно.
А всё же чернильные пятна
Откуда, сынок, на пальтишке?».
«Да это… да это… мальчишки
Чернильницу вдруг обронили,
Коль были в веселья горниле,
Упала, разбилась на части,
А брызги, на наше несчастье,
Одежду забрызгали грязно,
И выглядел вид наш не праздно,
И нам отменили уроки.
Задали чернила мороки…
А так нам хотелось учиться!
Но мы подневольная птица,
Безвольно сидящая в клетке.
Ах, жертвы мы, бедные детки…
А клякс почему тех не стало?» —
Спросил я, зардевшися ало…
«А это волшебница‒фея,
Грязнющих детишек лелея,
Одежду их, бедных, в порядок
В момент привела, чтоб не гадок
Был вид их и чист, и опрятен,
И нет вот отвратнейших пятен».
Я в чудо поверил уж, было,
Да малый обмылочек мыла
Взглянул на меня вдруг с укором:
«Глаза, что ль, забиты вон сором?
Всю ночь твоя мама корпела,
Вружася в поспешное дело,
Отмыть чтоб чернильные пятна,
Чтоб выглядел, все как, опрятно,
Вот мыла кусок и спустила,
Да с хлоркой… И выглядишь мило.
Спал дом весь, она ночь трудилась,
За что ей такая немилость?
Всё пятна твои оттирала,
А было их, знаешь, немало…».
Склонил я тут голову низко…
Стыда появилась прописка:
«Ты, мамка, поспи, ждёт ведь смена,
Меня же прости, я полено,
В своих всех поступках тупое,
Как, ох, наважденье какое…».
Её поистёртые пальцы
Не грубо и даже не цацы,
Погладили вдруг мне головку…
«Любое, знай, дело сноровку
Ввек требует, чтоб результаты
Его не попали вон в паты.
А отдых потом будет вечен,
Уж сыростью, мраком привечен…».
Её поистёртые руки
Я чмокнул и в школу без скуки
Пошёл уж с душой облегчённой
С раскаянья ношей законной…
Валерка же — звали так друга —
Сказал мне потом: «Ну и туго
Пришлось под родительским прессом,
Вовсю извиваяся бесом,
Пыхтеть мне за эти чернила…
Уж мама пол мыла, всё мыла,
Одежду трясла, выбивала,
На ней порошка ведь немало
Осело толстеннейшим слоем…
От сладкого стал я изгоем».
Пошарил я тут же в кармане,
Конфетка и вмиг уж на длани!
«На, друг, за мученья сосальку».
(Коль грызть, зубы чувствуют гальку…).
«Странный» мальчик
«А что, не пойти ли нам в гости
К великому химику Косте?
Живёт он от нас недалече,
Вдвоём, может, будет нам легче
Его сагитировать выйти
На горке кататься с всей прыти,
Да мать его в этом просила,
И так умоляла премило,
Что жалко несчастную стало,
За Коську страдает немало,
Твердит, что‒де. стал ненормальным,
Чресчур уж серьёзным, печальным,
Связавшися с химией странной,
И тягою к ней беспрестанной.
Завёл он стекляшек премного,
Веса отмеряет все строго
Он химреактивов различных,
И в действиях чётких, привычных
Готовит какие‒то смеси,
От всех отвлечённый, без спеси».
И, точно, ввалившись, узрели
Безумнейший склад, как артели,
Стеклянной посуды различной,
И взору пока непривчной.
Пузатые, будто графины,
Здесь колбы стояли‒графини,
Пробирок пред ними премного,
Блюли они тело все строго,
Стеклянные палочки, плошки,
Спиртовки и мерные ложки,
И с химреактивами банки,
Тьма трубочек, пестики, склянки…
Не ведал вошедших нас Коська,
Ну мельком на нас хоть, взгляд брось-ка!
На дело своё он упёрся
И к нам вон не двигая торса,
А мерно колдуя руками,
Алхимики будто веками…
Мы кхикнули! — нету ответа,
Нас нет, что ли? Нет нам привета.
И дым вдруг из колбы взмыл кверху!
Туманом расползся нас сверху,
Всю комнату занял нахально…
Все в кашель мы впали повально!..
Вмиг к форточкам бросились дружно:
Проветрить, проветрить ведь нужно!
И только то сделали, Коська
На нас бросил взгляд, хоть не броско,
Как будто мы диво иль чудо:
— А вы‒то здесь взялись откуда?
— Пойдём‒ка кататься на горку!
Такую залили льда корку,
Что вниз все несутся снарядом!
Печальным ответил он взглядом:
«Кататься, конечно, не грешно,
Но опыт мне надо успешно
Закончить, стихи дописать бы…».
— Пойдём! Всё успеешь до свадьбы.
— А что ты рисуешь? Покажь‒ка!
— А вот на листе здесь букашка…
А здесь ледоход, грач весенний…
А здесь карнавал уж осенний…
Здесь зимушки саван пушистый…
Туман над долиною мглистый…
Рисую портреты Героев.
Ковчег здесь, потопа средь, Ноев…
Звезда вот Арктур — светит блёстко!
Ракеты летят циалковско…
Я верю, что будет так всё же,
Людской ум всё сделать ведь может.
Да вот на Луне вы смогли бы
Ночами увидеть гор глыбы,
Смотря в телескоп самодельный,
Что сделал я, вид неподдельный,
Хребтов высь, морей разных чаши,
И далей простор величайший!
Сходите, коль вам не накладно,
Вы все в Планетарий, парадно
Там космос показан, планеты
И звёзды, что шлют нам приветы…».
Разинули рты мы на диво,
Что было вокруг, и строптиво
Не звали его уж кататься,
А зрели в нём умного братца,
Пред коим не грех преклониться,
Вон с дива опешили лица…
«Зачем сочиняешь стихи ты,
И как, для кого?» — гвоздь как вбитый,
Вопрос был ему наш превратный,
По‒школьному будто понятный, —
Аль мало поэтов на свете?
Стихи их всё учат все дети…
Не выучил — здрасьте! — вмиг двойка,
Глаза со стыда хоть зарой‒ка…».
«Стихи то души отраженье,
К прекрасному вечно стремленье,
Красот вкруг открытие дивных
Природы, людей. Беспрерывных.
Стих вечно певец и оратор,
И труженик он. Гладиатор,
Пред силою вечно бесстрашный,
Ведущий свой бой рукопашный.
И в светлое завтра он кормчий,
И любящий сердцем край отчий.
Он нежность сама, сласть мелодий,
По праву в почёте в народе».
«А ты нам свои почитай‒ка!» —
Мой голос помчал‒таратайка…
«Последнего вот вам начало.
Работы ещё в нём немало:
Мне б в небо взметнуться стрелою!
И в нём путеводной звездою
Указывать людям дорогу,
Даваючи этим подмогу
В их к цели настырном стремленье,
Не пасть чтобы ввек ей в забвенье.
Не надо мне даже «спасибо»
За это. Лишь чётко могли бы —
И в том мне безмерно отрада,
Почётная, знайте, награда —
Бессмертное видеть сиянье
Моё. И моё в том желанье!
Что толку погасшим быть телом?
Светиться достойным лишь делом,
Во всём принося только пользу,
Не лезя в чванливую позу! —
К началу грядёт продолженье,
И в этом моё лишь стремленье.
Стихи — то азарт, увлеченье,
Порывы души и свеченье.
Труд чёткий, тяжёл, кропотливый,
И в нём я, поверьте, счастливый!
В них, ясно, бывает заминка:
Теряется слов вдруг тропинка,
И рифма не лезет в упряжку,
Строке подставляя коряжку,
Споткнуться чтоб, бросивши дело…
Но надо подняться! И смело
Идти и идти вне дороги.
Вперёд, вдохновения ноги!
И некогда праздно мне шляться,
Меня извиняйте в том, братцы.
Чтоб бодрости, силе быть в теле,
Имею на то я гантели.
А воздухом свежим дышу я,
Этюды частенько рисуя.
В деревню я езжу на лето,
Там отдыха прелесть букета,
Мил‒лес со своими дарами,
Луга расстелились коврами,
Цветами своими чаруя…
Ах! Взор оторвать не могу я…
В жару там не выглядишь куце:
Вмиг речка зовёт окунуться
В бодрящие светлые воды!
Вкруг царство живое Природы,
Источник, задор вдохновенья,
Творить, как она, — повеленье».
Мы слушали всё увлечённо,
Потрогать стремились законно
Его на столе диво‒склянки,
Глаза в их уткнувши изнанки;
Рисункам давали оценку.
Устроили буйную сценку,
Взглянув в окуляр телескопа!
Всемирного будто потопа,
Вопросов разлилися воды…
Ни разу не ведал он моды
Уйти, нас презря, от ответов,
А всё пояснял, суть поведав…
Забыли вконец цель прихода,
Ведь мы любопытства порода!
А коли пришлось удалиться,
Несли мы серьёзные лица,
Себе уж вопрос задавали:
В делах он своих‒карнавале
По собственной был только тяге,
Его не тянули ведь маги,
Не школьное было заданье,
А сам проявлял он старанье
В занятиях тем или этим,
И так достиженья, заметим,
Земли и бывали народов,
В своей одержимости бродов
Во веки веков не искавших,
Став гордостью в душах всех наших.
А мы что? Растратчики жизни.
Всё время впустую бы грызли,
В довольства тряслися телеге,
Блаженнейше хрюкая в неге,
Всё чина ища, положенья.
А польза в том? Лишь испражненья…
И стало с того мне вдруг страшно:
Ужель проживу так букашно?
Мне делом заняться б серьёзным,
Но червем не быть ввек навозным!
К «блинам» пропустите…
Пред штангой гантели что Коськи?
Задрыпыши, хилые моськи.
Пойду‒ка займуся я штангой!
И вмиг окрылённый отвагой,
Я в секцию прибыл штангистов,
Рекорды побить все неистов!
Там парни все были плечисты,
И все крепыши, мускулисты.
Все делали долго разминку,
И штангу потом, как пушинку,
Собравшися с духом, взметали!
«Тебе далеко до медали,
Знай, будет с комплекцией хилой,
Брать вес — обладать надо силой,
Высок ты, весь кости да кожа,
Займися другим чем. Но всё же,
Найдём, чем тебе заниматься.
К блинам пропустите‒ка, братцы,
Почтенного чудо‒спортсмена» —
Всем тренер сказал. До колена
Сумел я поднять «блин» тот еле…
А выше — силёнок нет в теле.
«Ну, первая это попытка,
Потом всё легко будет, прытко» —
Влил бодрость мне тренер лукаво
И дал на занятия право,
Улыбки повызвав всех прочих…
Вся секция, вся — из рабочих.
Я, школьник, был белой вороной,
Как тень под гордыней‒короной.
Всё мышцы «качал» отупело,
С того и болело всё тело,
Что двигался, как черепаха,
Как с крыльями мёртвыми птаха…
«Жал» гриф я, «толкал» и «рвал» резко —
Качалась неровно железка
И я, как под ветром былинка…
И вдруг! Прервалася тропинка,
Ведущая в секцию прытко,
И доброе дело попытка
Вмиг сделать, погасла, как спичка:
Я в штанге был весь обезличка.
И вот, будто трус, я в побеге,
Хоть доброго были побеги,
Притопали к штангам коль ножки,
Промчались пред коими кошки
Нежданно и путь мой прервали…
А так ведь хотелось мчать в дали!
И понял своим я умишком:
Желать от души, даже слишком,
На что нет ума и хил силой,
Затея не будет ввек милой
В итоге, как замок песочный,
Развалится, телом непрочный…
А, значит, способность — основа
Всех дел и успехов обнова.
В Африку! На лианы…
И тут же она появилась,
Как в сказке, скажите на милость!
Дал старт кинофильм про Тарзана
Способности этой нежданно.
Победы фильм был тот трофеем
Советской над мерзким злодеем.
Но фильм поглотил всё вниманье,
Смотрели, прервавши дыханье,
На дивные джунгли, их чащи,
Животный был мир в них кишащий,
Невиданный нами доселе,
Мы с страхом его чуть смотрели…
Но смелость и ловкость Тарзана
Гасили наш страх беспрестанно,
И мы одобряли их криком,
Все быв в ликованье великом!
Особенно то нас прельщало,
Средь крон что деревьев удало,
Лианы используя ловко, —
А сила нужна в том, сноровка —
Стремглав он летал, коли надо!
То видеть была нам отрада,
Впадали мы все в восхищенье,
Самим бы так делать — стремленье!
Ах, чудная Африка‒диво!
Желанье ты в нас породила
К тебе бы примчаться быстрее,
Тарзана не меньше смелее
На длинных лианах качаться…
Долой жизнь здесь всю домочадца!
Ах, в Африке всё как прекрасно!
Вмиг в Раменках жизнь вся напрасна,
Пора собираться в дорогу,
Запасы копить понемногу.
Да здравствует милое дело!
Нас страсть колесом завертела —
Мальчишку из нашего дома,
Мне личность его уж знакома,
Меня, как всего заводилу.
Вмиг действий взвинтили мы силу:
Набрали каких‒то верёвок —
Лианы! — коль хочешь быть ловок,
Взнесли на чердак тайно, тихо…
К столбам привязали все лихо,
Ну Африки чем не лианы?!
Вот лазать по ним будем, рьяны,
Нужна же нам в том тренировка,
Лианить чтоб в Африке ловко.
Железа полоску добыли,
На камне — аж были все в мыле —
Под нож заточили нескромный —
Так был он, как сабля, огромный,
Обмотка из тряпок — то ручка.
Нужна же такая нам штучка,
Чтоб там добывать пропитанье,
В тех джунглях ведя уж скитанье!
Нашли коробок, спичек пару,
Кострам задавать чтобы жару,
Не есть же нам мясо сырое?
Так всё мы учли, ах, герои!
Не есть же нам пищу без соли?
И мы, проявив силу воли,
Вмиг в банку отсыпали дома —
Лежала где, было знакомо.
И всё поприпрятали тайно,
Довольны собой чрезвычайно…
По глобусу путь свой наметя,
К походу готовы уж дети!
По ломтику хлеба забравши,
Стремим к чердаку ноги наши…
Глядь, люк на него на запоре.
А там все припасы, о горе…
Надежды в момент это съело,
И в крахе вновь доброе дело…
Сидим мы печально пред люком,
И нету конца нашим мукам…
И вывод пришёл моментально:
В судьбу что всё лезет нахально,
Вредя ей, — то внешняя сила.
Она вон порыв наш скосила,
Взахлёб ухмыляясь злорадно…
А как начиналось парадно!
Теперь же души лишь терзанье…
Прощайте, лианы Тарзаньи,
Мил‒джунги, слоны, обезьяны…
То жизни превратной изъяны.
Попробуй‒ка выбиться в люди,
Придавят ногою вмиг груди.
Знать, дело найти бы другое,
Чтоб не были в нём, как изгои.
Всплакнули мы с горя, конечно,
Проливши по слёзке сердечно…
О страшное горе!..
Забыли про Африку вскоре.
Другое, страшенное горе
Душе принесло потрясенье,
Когда огласили селенье
Отчаянный крик безысходный
И плач, по нутру всенародный!..
То женщины так голосили,
Унять не подвластно и силе,
Никто и не думал вовеки.
Расширены были всех веки,
Напуганный взгляд сверхсерьёзный,
Своим осуждением грозный,
Сочувствием сверхмилосердный:
«Ребёночек тоже… Ах, бедный!
Она ведь была в положенье…».
И ярости было каленье!
И буря стремилась расплаты:
— Убийца! Преступник проклятый!
Две жизни сгубил ты машиной,
Что жертвою пали невинной…
Зачем грузовик гнал так лихо?!
Здесь, видишь, положено тихо…
Так право дано переходу,
На нём ты и сбил жертву сходу…
— Да водкой разит от него‒то…
А только в разгаре работа!
— Да он подъезжал к магазину,
В машине нажрал образину…
Поэтому мчал без предела,
Ввек пьяных то это всех дело… —
Людская галдела всё масса…
Вперёд прошмыгнул я, пробрался
И обмер, и в шоке сознанье:
Когда‒то живое созданье,…
Цвело, как все мы вкруг, цветочком,
Теперь же лежало комочком,
Уже бездыханным навеки…
А жизнь ведь была в человеке!
И понял я суть разговора:
Родиться ребёночек скоро
Уж должен был, белого света
Теперь не увидит привета…
Мужчины держали шофёра:
Прибудет милиция скоро.
Шатался он, осоловелый…
Молчал, не буянил, несмелый.
Я виденным был ошарашен,
Душе и глазам вид стал страшен,
И я потерял вдруг сознанье…
С дорогою тела касанье,
Осел я в одно вмиг мгновенье…
В толпе началось шевеленье:
«Ребёнка! Возьмите ребёнка!
Знать, чувствовал горе он тонко…».
То обморок был мой глубокий.
Очнулся… И чувствую, щёки
Уже мне массирует кто‒то…
Мне верить в беду неохота,
Но жизни здесь казус реальный.
Что даст ещё путь мне мой дальний?
«Уйди‒ка ты, мальчик, отсюда,
Для психики горькое блюдо…».
Из горестной вывели гущи.
А я возбуждён только пуще,
Понять как: вот жил и вдруг нету,
Ищи хоть по белому свету?..
Ведь жизнь это сласть‒достоянье,
Чудовищно — с ней расставанье,
Особенно, если насилье,
Она есть — всего есть обилье,
Всё дышит, цветёт и плодится,
И счастье щебечет, как птица…
И, главное, всех это право!
Никто жить не хочет коряво,
И жизнь всех вовеки бесценна,
И жаждет всё жить непременно!
Нет жизни — вкруг мрак, нет движенья,
Наследника нет — поколенья.
Дрожал я, как был в лихорадке…
И мысли все были не сладки,
Струилися слёзы обильно…
На всё не смотрел я умильно,
Бессмысленно брёл, не моргая…
Не может быть жизнь всех иная,
Как только одна лишь — живая.
Живите, её восславляя
Приход, как весеннего рая!
Живи, жизнь, вовек не сгорая.
Убило души потрясенье,
Дар речи пропал вон в мгновенье,
Язык онемел, на вопросы
Бессвязности лишь перекосы…
Согнула апатия шею.
И вдруг я невольно краснею —
Так стало нещадно мне стыдно,
Что дел моих добрых не видно,
А всё, что ничто да никчемность,
А так, холостая лишь бренность…
Совсем не живу, вроде, то есть.
И жизни не пишется повесть.
Покойник я будто ходячий,
И горько мне стало, тем паче
Пред смертью вот этой в сравненье,
И жизнь им отдать уж — стремленье:
Воскресните! Вечно живите
Во всей разлюбезнейшей прыти!
И стал я заметно серьёзней.
Но в жизни есть чьи‒то всё козни,
Они‒то и губят разумность
И действий приносят безумность,
И в них не даёшь уж отчёта,
Предвидеть итог неохота,
С того поступаешь спонтанно,
Фиаско грядёт постоянно.
Мосфильмовский казус
Друзья наши летом — овраги
И Раменка‒речка, отваги
Не надо иметь сверхобилья,
Ведь ширь её нам не засилье:
Её перепрыгнешь вмиг с ходу,
Поклона не давши ввек броду.
Пескарики были, руками
Ловили азартно веками,
А леска была коль, то — нитка.
Клевало — мы дёргали прытко,
И радость была громогласна,
И было нам всем распрекрасно!
Вот как‒то к нам в гости «тёть Дуся»,
Мол, дай‒ка я к вам навещуся,
Из Ступино быстрою птичкой
И вдруг прибыла электричкой.
Двоюродный брат был мой с нею.
Вот с ним мне пришлось эпопею
Вдруг горя пройти, ликованья,
Причиной которых — старанья
Без виденья их результатов,
Итог их и стал вот нам патов…
Он младше меня был намного.
Айда‒ка, братан, в путь‒дорогу!
Вдоль речки пошли мы, играя,
Чудесней нам не было рая!
Мы тем занимались и этим,
Шли, шли, да как вдруг заприметим
Скопленье людей, конных, пеших
С щитами и копьями! Леших,
Откуда взялось их так много?
И все подчинялися строго
Единой какой‒то команде,
Быв в ярком военном наряде.
Юродивый был и бояре,
Все в действиях были ударе,
Их шлемы блестели, колчуги,
Знамёна от ветра натуги
Не знали себе всё покоя…
Все ждали, наверное, боя.
И мощно вперёд шли рядами,
Не быть перед кем‒то рабами.
Ба! Это же здесь киносъёмки
Мосфильма. Дошли мы до кромки
Его, глядь, чудесных владений,
Ведь фильмов великий он гений.
А, может, в чужие вдруг вторгся,
Не гнув перед кем‒то там торса…
С холма шёл за воином воин,
И каждый был славы достоин!
Воинственно было, парадно.
Но, смотрим мы, что‒то неладно
Вдруг с панцирем стало нагрудным,
И он в положении трудном,
Тот воин, стал: крах был завязок,
И панцирь, без всяких там сказок,
Стремился упасть, что некстати,
Для воинской доблести, стати,
И воин, не думая слишком,
Копьё поместил вмиг под мышку,
А панцирь держал уж руками,
Смешно семенил всё ногами…
Так бой он свой вёл с снаряженьем,
Не занят реальным сраженьем…
Мы прыскали вволю от смеха:
Забавная это потеха!
Но будет она ль на экране,
Сказать не могли мы заране.
Но в фильмах смотрели мы всё же,
А есть ли в них воин похожий?
Вот съёмки закончились разом,
Бежим мы в то место с экстазом:
Меча там вдруг будет потеря?
Ура! И уж в счастье не веря,
Находим кольчуг всё ж пластины.
Вмиг радости нашей картины!
К груди приставляли находки
И с гордой осанкой походки,
Смеяся всё громче, не тише,
Штаны на себе приспустивши,
Держа их одною рукою,
Другая же с палкой‒клюкою,
То ль меч она, то ли уж пика,
В атаку несёмся сверхдико,
Копируя воина точно,
Поддерживал панцирь что прочно.
Ну чем мы не экстра‒артисты?!
Хотя и на вид стрекулисты.
Пластины — что те же жетоны
Во всех гардеробах, их звоны —
Молочных бутылок как крышки.
Но не были мы бы мальчишки,
Коль вмиг не решили бы ловко,
Что то алюминий. Штамповка.
Верёвкой крепились сквозь дырку
Рядами и все под копирку,
Все верхние к нижним в накладе —
Для крепкой защиты то ради.
Реликвии долго хранили,
Пока вдруг во времени иле
Они не увязли бесследно…
Сейчас же с трофеем победно
Домой шли путём мы обратным,
Да путь тот стал вдруг нам превратным.
Чудо — ботинки…
Не ходко мы шли и не валко,
Как вдруг повстречалася свалка
По левому берегу речки,
И дыма над нею колечки…
Но, чур, не открытое пламя,
Что всласть трепетало б, как знамя,
А бледное, тихо чуть тлело…
Ну, мы и с азартом за дело
Вружились, возрадуясь лихо,
Про козни забывши все лиха.
Чего только не было «тута»,
Что стало негодным кому‒то!
Нам рыться настырно ведь надо:
Прельщала находка здесь клада,
Под кучей что мусора скрыли.
Не сыщики славные мы ли?
Найдём и вмиг станем богаты!
Вдруг скрыли его здесь пираты?
В кустах стерегут, может, тайно…
Опасно тогда чрезвычайно.
Вмиг выскочат, скрутят, сжав горло…
Ну, что, мол, богатство припёрло?
А вы занимались разбоем,
Сокровища брали ли с боем,
Бродя по морям‒океанам,
Ущерб нанося жёстко странам?
Ответ им всем будет наш веский
И честный во всём, пионерский:
«Мы, дяденьки, то не нарочно,
Ведь жить без труда — то порочно.
Клад ваш и пиратского братства —
Богатых то было богатство,
Добытое страшно нечестно».
Пиратам вдруг станет всем лестно,
Четвёртую часть клада в руки,
Нашедшим как, тотчас без скуки
Вручат нам с глубоким почтеньем.
Его мы потратим с уменьем,
Ведь в тратах мы любим старанье.
К тому же, вот, кстати, изданье
Нашёл я про яхты постройку,
И уши вмиг сделали стойку,
Услыша души вдохновенье —
Построить её вон в мгновенье,
В Москву‒реку с Раменки‒речки,
Взвив парус, попасть без осечки,
И к Волге по ней мчать не вяло
До Волго‒Донского канала,
А там без унынья и стона
Дойти до реки уж до Дона,
И будто крылатая птица,
Уж к Чёрному морю стремиться!
Там минуть пролив вмиг турецкий
Под радостный возглас свой детский,
Войти в Средиземное море…
А там без раздумья уж, вскоре
В Атлантику или Индийский
Попасть океан — прочь все риски!
Идти и идти в кругосветку,
Желая её, как конфетку!
Не будет ввек храбрости нормы,
Все бури я мину и штормы!
Найду и таинственный остров.
И много приветствий и тостов
Окажут мне мира народы,
Всем дам я им сладость Свободы,
Из гадкого вызволю рабства,
И дружбу им дам, мир и братство.
Домой же к учебному году
Примчуся я вовремя с ходу
В учёбу войду с вдохновеньем.
Все будут расспрашивать с рвеньем
Про дивный поход по планете,
Да что повидал я на свете?
А я как ни в чём не бывало
Отвечу с достоинством вяло,
Мол, бури, тайфуны, торнадо
Хоть были в пути все, что надо,
Сбить с курса они не сумели,
Все камни я минул и мели.
Кита же, ослаб что, не в силе,
Тащил за собой на буксире…
И бил кулаком в глаз акулий,
И прочь она мчалася пулей!
А так всё‒то было привычно,
Не страшно, не слёзно. Обычно.
И рты всех — всё шире и шире! —
Какие я подвиги в мире
Один совершал бесконечно,
Разверзлися рты их, конечно,
И так оставалися долго:
Почтения было сверхмного.
Всё «плыл» я на яхте далёко…
Да вдруг заподозрило око,
Что братик в машинное масло
Ногами залез… Вмиг погасло
Души моей чудо‒паренье…
«К речке, — кричу, — дай стремленье!
Водой и отмоешь ботинки».
Что сделал он вмиг без заминки.
Да мыл очень рьяно их, видно,
Плюх — в воду ботинки! Обидно…
Поймал, изловчась, всё ж рукою,
Залиты вмиг оба водою…
А в мокрых ходить, ох, негоже…
Но выход нашёл ум мой всё же:
«Давай на костре их просушим!
И будут они тут же суше».
Добыча огня представляла
Ведь плёвое дело: немало
Предметов тихонько здесь тлело…
И мигом вружились мы в дело:
Картонки, бумага, дощечки
Для нашей сбиралися печки —
Приличная с виду уж куча.
Да вдруг мы заметили: туча,
Вся тёмная, к нам надвигалась…
Эх, горе, какая, эх, жалость!
Открытое место здесь только,
И крыш, и навесов — нисколько.
Но рот предложил мой спасенье:
«Давай мы воздвигнем строенье,
Шалаш назовём, поконкретней,
Порою приятен он летней!».
И в поиски жёрдочек‒палок
Пустились, их много средь свалок,
Картон всё искали, фанерки —
Большие есть, есть маломерки,
В ход ящики шли‒деревяшки.
Во поте сбирали, бедняжки…
И вот чрез короткое время
Всего понабрали беремя.
Прораба я занял вмиг должность,
Шалаш заимел чтоб возможность
Стоять на века, капитально,
Любая чтоб буря нахально
Его никогда не свалила,
Стоял бы надёжно и мило.
И был возведён он поспешно.
Быстрее в него влезть не грешно.
В него мы и втиснулись тут же.
Внутри оказался он уже,
Серёдку костру мы отдали
Без всякого горя‒печали,
Камней ряд вокруг положивши;
Макушки голов — все у крыши,
Хоромы‒то выглядят куце,
Ведь даже нельзя повернуться…
Но вовремя всё ж мы успели,
До дождика сильной капели!
Ботинки сушил костерочек,
Из них испарялся парочек…
Мы радостно лыбили лица,
Ведь нами нельзя не гордиться!
Ах, было как нам распрекрасно!
Как вдруг громыхнул громогласно
Гром грозный, грозя всей округе!
Мы вздрогнули разом в испуге,
Отпрянув невольно в сторонки,
Чем враз сотрясли стенки тонки
Убежища хрупкого мигом,
Оно сотряслося под игом
Толчков этих нехотя, вяло,
О горе! Вдруг рушиться стало,
Треща, и на нас вон осело…
Из груды, крича, очумело
В бега полетели вон пробкой!
Шалаш же огонь вдруг торопкий
Весь вон охватил, полыхая!
Ботинок там участь плохая…
Пробраться мы в пекло не можем,
Подобно он аду стал схожим,
Взметнулось высокое пламя!
Растерянность бродит меж нами…
Лишь мельком бросаем мы взгляды
Один на другого, не рады
Событию, стоя печально…
А были лихи изначально!
Когда всё сгорело до крошки,
Ботинки, глядь, лишь головёшки…
За них попадёт теперь, точно,
Реально влетит, не заочно.
И как избежать наказанья, —
Ума двух голов уж старанье…
И я успокоил Бориску:
«На свалке имеет прописку
Весь хлам, что не нужен, домашний,
И модою даже вчерашней.
Разыщем, найдём по размеру!
Мы сыщиков чтим ведь карьеру».
Вмиг палками стали вкруг рыться,
Они — кабанов будто рыльца…
Но были, то все неопрятны,
Истёрты, то рвань, то заплатны,
Потресканы, то бескаблучны…
Мы стали печали созвучны.
И вдруг! Вдруг нашёлся приличный.
Крик радостен был наш и зычный!
Размером, жаль, был он огромным,
Борис обладал, знамо, скромным.
Но взяли на всякий мы случай,
В надежде, найдём, может, лучший.
А был он на левую ногу.
Эй, правый! Приди на подмогу…
Но сколь не искали усердно,
Мир правых всё выглядел бедно…
Нашли мы по форме похожий,
На левую ногу был тоже,
Цвет серый, какой‒то задорный,
Не первый как, цветом что чёрный.
Но больше, как мы не искали,
Найти не смогли. Прочь, печали!
Расплавили битум… В покраске
Вмиг серый стал им без опаски.
Ногам в них, ох, как же свободно,
Гляделись чудовищно модно
И ширкали, ширкали тяжко,
С трудом шла вперёд их потяжка…
Но шли мы, сим чудом довольны
И даже смеяться привольны:
Не будет теперь наказанья,
Всё ум наш, его всё старанье!
Но стал замечать отклоненье
Налево я вдруг без стесненья
Бориски в пути от меня‒то,
Пытать стал поэтому брата:
«Зачем? Аль не видишь дорогу?».
«Ботинки на левую ногу.
Налево спешат инстинктивно,
Указ идти прямо — наивно.
Вот влево, как ветром гонимый,
Мой шаг потому и не мнимый…».
Найдёнышей взгреть бы в том надо!
Воздействия мер вмиг рассада
В моей голове и попёрла,
Чем радостный крик во всё горло
И вызвала, гордость принесши;
Идею нашли ума верши:
Да! За руку правую брата
Вмиг взяться моей крепковато
И коли налево ботинки
Направятся прочь от тропинки,
Тянуть эту правую руку,
Хоть даже принесши и муку,
К себе со всей силы, направо,
Имею, как старший, то право,
Что с силою делал усердно,
И прямо мы шли всё, победно!
И ловко пробралися в дамки.
«Об этом ни слова, чур, мамке!».
Опасность прошла, повезло нам!
«Как будто, где пахнет гудроном… —
Она иногда вопрошала, —
И запаха дыма немало…».
«Наверно, то с улицы запах» —
Не быть в наказания лапах
Чтоб нам, мы несли утешенье.
«Должно быть…». И то нам спасенье!
Щипание минуло гуся
Нас сразу, когда тётя Дуся
Догадку сию подтвердила.
Как мы улыбалися мило,
Ботинки Бориски с глаз пряча
Подальше скрыть тайну, иначе…
Потом запах личной персоной
Умчал в электричке зелёной
До Ступино, град Подмосковья.
Путь добрый тебе и здоровья!
Потом, чрез какое‒то время,
Из Ступино смеха беремя
Представилось нам вдруг однажды,
Земли вкруг промчася, аж дважды!
Его же реальна причина:
Сестрёнка то старшая Нина,
Хитря, подошла так к Борису,
Явивши себя, будто кису,
Что тайну раскрыл он, глупышка,
Став вмиг перед нею, как мышка,
Дрожа за сохранность уж меха…
Узрели ботинки все. Смеха
Такой взрыв раздался! Строенье
Что всё затряслося в мгновенье…
Пришлося подставить подпорки.
И смех спас Бориса от порки.
Для счастья всегда, по поверью,
Подкову крепили над дверью.
А тут на гвозде два ботинка,
Лишь левых, больших. Паутинка
Всё их шнуровала наивно…
Входящий, их видя, надрывно
Вдруг в хохот входил машинально!
Другие за ним все повально…
И дом, от рождения частный,
Любил этот смех распрекрасный.
И если кто в чём‒то лукавил
Иль шёл против принятых правил,
Снимали моментом вон тогу
С него, мол, на правую ногу
Ты левый ботинок, друг, пялишь,
Являя обмана всем залежь.
Тот вдрызг извиваться ужищем,
Но в доводах был всё же нищим
И лапки тянул смирно кверху,
Опять приглашая всех к смеху.
Так детства маячила веха,
Чтоб прелесть стремилась к ней смеха.
И было для всех то занятно
И весело в том и приятно.
Три пруда и морковка
Ходить на Москву‒реку дальше
Из Раменок стало нам. Наши
Сердца потому полюбили
Пруда три, что были все в иле,
На дно коль наступят вдруг ноги…
К ним шли мы по пыльной дороге,
Вилась по полям что змеёю.
Шли звонкой, весёлой толпою
Посадок вдоль, ржи непролазной,
Конечно, ватагой проказной:
Ржи стебли срезали вдруг бритвой,
В них — ровный ряд дырок. И хитрый
Готов инструмент музыкальный,
Порыв дуть в него был повальный,
С усердием в этом, натужась,
Был звуков пищащих — сам ужас!
И даже в две‒три враз гудели…
Азарт музыкальной артели!
В рожках как, тона изменяли
Все дырки на стеблях. Звук в дали
Летел ураганом, все птахи
С того замолкали вон в страхе,
В кусты позабившись в испуге…
А мы выдавали всё фуги,
Как мяч, надуваючи щёки, —
В азарт так впадали глубокий,
Краснели с натуги все лица,
И головы стали кружиться,
Что шли уж кривыми шагами…
Пищаньям конца нет, все в гамме…
А вкруг, вдоль дороги, посадки,
И все‒то, ах, донельзя сладки!
И все‒то мы любим их крепко:
Что слева, — желанная репка,
А справа — зазноба‒морковка,
Сладка, как конфетка «Коровка».
Пройти их нельзя без вниманья,
И мы инстинктивно старанье
Шагов к ним в момент направляем,
Опасность ища всё ж глаз краем,
Чтоб вдруг нам за то не влетело.
Мальчишки, что старше, те смело,
Затей всех как экстра‒стратеги,
Свои совершали набеги,
А ниже кто в храбрости классом,
Помладше кто, те уж «атасом»
Вовсю занималися зорко,
Чтоб всем вдруг не стало бы горько,
Тех если заметят, за кражу
Тогда уж по полной накажут…
И нам за достойную службу,
Чтоб с ними ценили мы дружбу,
Хвосты овощей попадали,
Не те, чтоб какие‒то крали,
Но вечно поменьше размером,
Чем старшим. Но власти кочерам
Своим мы за то не давали
И были у них не в опале,
С их дружбой гордясь всей душою,
Считая святой и большою.
Добычу ботвой обтирали
И тотчас же были в запале
Её уж вовсю поеданья,
А в нём мы имели старанье!
Но редко с добычи покосом
Мы были, а чаще всё с «носом»:
То сторож в нас взором удава
Вопьётся, и дёргать нет права;
А то там бригады посадки
Лелеют, а те хоть и сладки,
Идём мы, вздыхаючи, мимо,
Душа хоть — стянуть! — и палима…
Шли как‒то мы… Дяденек двое
В рядках копошились… Такое
Вмиг нам показалося странным:
И им, что ли, плод стал желанным?
Морковку есть взрослые падки
И лазят, как все мы, на грядки?
Такое нас вмиг подбодрило,
И мы так степенно и мило
На грядки пошли в наступленье…
А дядьки воспряли в мгновенье,
На нас вдруг набросились с криком!
Мы в страхе от них вон великом
Помчались к прудам! Пыль за нами
Взметалась объёмно клубами…
А те, наказания ради,
Трусили за нами всё сзади,
Знать, нас упустить не хотели;
Мы были все в пота капели…
И вдруг оказалось — о горе! —
Прижали к пруду всех нас вскоре
И взяли в крепчайшие клещи,
На нас надвигаясь зловеще…
Мешок в их руках и корзина.
Ну всё, это наша кончина…
В мешок запихают нас плотно,
В милицию бесповоротно
Сдадут, где нам будет не сладко.
И так нам всем стало вдруг гадко,
Что мы все свернулись ежами,
Обильно облившись слезами…
«Вам будет вмиг, знайте, прощенье,
И наш в том указ‒повеленье,
Наловите коли корзиной
В пруду карасей всей дружиной». —
Её и вручают нам в руки.
В сердцах наших радости стуки!
И мы нагишом лезем в воду…
Вот детскому радость народу!
Корзиною ловлю мы знаем:
Пруда с ней идти надо краем,
Где мельче, вперёд наклонивши
Нутром и ступаючи тише,
Навстречу же ей полукругом
Загонщики шли, чтоб с испугом
От них караси к ней невольно
С их прытью высокой довольно,
Неслись, к ней в нутро заходили…
И вязли, и вязли мы в иле,
Замёрзли и губы синели…
Итог же хорош был артели:
В мешке карасей уж премного.
«Ну хватит!» — сказали нам строго
Те дядьки и прочь зашагали
С мешком вон в довольства запале…
«Корзину!» — вскричали вдогонку
Мы им во всю горла силёнку.
«Колхозникам в поле снесите!» —
В ответ те со смеха всей прыти.
«А вы не колхозники, что ли?».
Тех смех лишь усилился боле…
И впали в печали мы вздохи:
Ах, как провели нас пройдохи!
Лезть в воду они не хотели,
А с помощью нашей артели
Вмиг рыбу добыли лукаво.
«Обманщики!» — поняли здраво —
Так вывод нам дали умочки.
Но поздно кусать локоточки…
Корзину в сторожку снесли мы,
Вдруг делом предобрым палимы,
От страха дрожа понемногу…
Из дерева сторож там ногу
Имел — так война покарала…
Таких же в Союзе немало…
«Спасибо вам, милы ребятки,
А то проходили здесь гадки
Два типа, они и упёрли,
За ними следил взгляд мой орлий…
Кричал им, да мало в том толку,
Крик, в стаю как, злобному волку…
Покрыли в ответ диким матом…
А был ведь в войну я солдатом,
Прогнать чтоб захватчика‒гада!
Своих вот гнать прочь ныне надо…».
«А батя мой сгиб безвозвратно…
Домой не придёт уж обратно…» —
Сказал вдруг какой‒то мальчишка.
— А мой, поколеченный слишком,
Страдает, что он не работник…
А был ведь отличнейший плотник!
— В моём же отце всё осколки.
Они, будто серые волки,
Ждут жертву, загрызть всё стремятся…
Осколок у сердца — он цаца,
Его потревожить не смей‒ка:
Вмиг сердце ужалит, как змейка,
И будет отец уж в могиле…
— Фашисты семью всю убили,
Я с бабушкой спасся лишь чудом,
Живём мы под горести спудом…
Примолкли мы, взоры понуря…
А в душах мальчишечьих буря!
Готовы мы были на мщенья
Врагу за его преступленья!
Тут сторож нарушил молчанье:
«Спасибо вам! Вот на прощанье
Даю я вам всем по морковке».
Погладил он нас по головке,
И молча пошли по домам мы,
Где любят, конечно, нас мамы.
В руках мы не чуяли дара
И съесть его не было жара —
Печаль от всего отключила
Так нас, вон расстроя немило…
Ботва и висела понуро,
Завянув, как мы, тоже хмуро…
Пруды — где вовсю там равнина.
Полей и полей вкруг картина…
К Мосфильму, вдоль речки, — холмится.
Туда устремляли мы лица,
Кустарники были где ягод,
Вовеки не знали в том тягот
Идти нам туда после сбора
Колхозом с них ягод. Укора
В том не было нам ни на малость:
Охраны уж нет. Но осталось,
Хоть мало, всё ж ягод в кустах‒то.
Законная наша уж вахта!
И все мастера в ней не мы ли?!
Кусты здесь смородины были,
Крыжовника, что, ох, колючий.
Был сборщик из нас каждый — лучший.
Вмиг лезли, без всякой там думы,
Кустам тем подряд в глубину мы,
Она ведь от взора скрывала,
Да крупненьких, ягод немало,
Колхозник не видел которых
В всех сборах своих, часто скорых,
А нам они строили глазки
И шли к нам без всякой опаски,
И мы наслаждались их вкусом,
Не дрогнувши даже и усом,
Впивались шипы коли в тело
Крыжовника — так, вишь, хотела
Душа испытать наслажденья,
Оно же — то жизни всё звенья,
И, кстати, к тому же заметим,
Особенно нравится детям.
Обратно длинна же дорожка,
За пазуху ягод немножко
Заботливо мы помещали,
Чтоб вкусными были и дали
Нам этой обратной дорожки,
Которой ступали всех ножки.
Домой приходили, а дома,
Отнюдь, не ждала нас истома,
А боль на руках, что опухли,
Что были в печали, как рухли…
Маманек же вдруг причитанья,
Заботы безмерной старанья
Попарить распухшие руки,
Чтоб не было деточкам муки,
Да с содой, их нежно погладя,
Своих душ спокойствия ради.
Что делать? Ведь нету догляда…
Что живы, душа каждой рада!
Взрастут — поумнеют, наверно,
Вести себя будут примерно,
Вот лишь б не связались с дурными,
Тогда‒то уж будут плохими…
Всегда и держали уздою,
Чтоб мы не связались с шпаною.
Приятная встреча
Ура! В нашей Раменок части
Вдруг школу построили. Счастье,
Что будет она с домом рядом.
Простился я с прежнею взглядом…
Вновь занят я школьной заботой,
В Москве уже в школе четвёртой.
Знакомые были все лица,
Ведь в прежней мне с ними учиться
И видеться всё приходилось.
Вот встреча, скажите на милость!
Друзья мои, Толик, Володя,
Реально здесь были, не «вроде».
И рады мы вместе ученью
И к дружбе дальнейшей стремленью.
А также мне было приятно,
Что девочка, дёрнул бесплатно
Я косу которой в той школе,
И та оказалась во взоре
Вдруг в классе одном вновь со мною,
Учёбой займёмся одною.
В соседнем ряду, а я сзади,
Как будто была при параде —
Светла так и вся необычна,
Тайком на неё, что обычно,
Бросал взгляд и прятал обратно,
И было в том, верьте, приятно.
Но вид мой был внешне беспечен,
Насмешек был б взрыв обеспечен!
А самым бы страшным ударом
Мне было бы то, коли с жаром
Смеялась со всеми бы вместе…
Позор бы мне был, крах же чести!
Поэтому просто был Славкой,
Не львом, не ослом и не шавкой,
Учащимся с разным успехом,
Учу как, — оценки вмиг эхом!..
Учил, что уму поддавалось,
Предметов таких же лишь малость.
Душой принимал «рисованье»:
Здесь тяга была и старанье,
Предметы же, сплошь цифровые,
В душе моей, нет, не живые,
И «химия» тоже, вдобавок, —
Познать их — отсутствовал навык.
Копились, копились незнанья…
Их все разгести — наказанье,
Успехи смотрелись не бойко,
Была под седлом только «тройка».
Душою лишь «физику» встретил
И к ней «астрономию». Светел
Мой лик был, в их сущность вникая,
«Пятёрка» неслась вмиг лихая —
Оценка — по ним за ответы!
Здесь сладки мне знаний приветы.
Другие предметы — мне мука,
И лезть в них — такая ввек скука…
Спросили сегодня, допустим,
Сижу и балдею без грусти:
Теперь‒то уж спросят не скоро,
Не будет ответам укора,
Ведь вызова срок мой когда‒то
Ещё подойдёт! Умновато
Тогда позубрю сразу тему,
Как страус не буду я Эму,
Не спрячусь тогда от ответов,
Сласть хитрости этой отведав.
Поэтому большее время
Гулящее пру я беремя:
То до ночи игрища — «прятки»,
То «салки», играть в кои падки
Мы были всегда до упаду,
В них видя всегда лишь усладу…
В них был я и ловкий, и смелый!
А тут воробей ещё белый…
Белый воробей
Да‒да, не ослышались, белый!
Снежинки как зимние белы…
Свалился на детские души,
И мы навострили вмиг уши:
А как бы поймать это чудо?
Вот радость была бы для люда!
Был в зоокружка вмиг бы клетке:
Любуйтесь, мол, милые детки!
Ловушка построена ловко,
В том «варит» отлично головка:
Лишь пять кирпичей — и готово!
Четыре, как ящик, — основа,
А сверху кирпич — то «прихлопка»
С подпоркой, верёвкой, торопко
Которую дёрнуть вмиг надо,
Коль в «ящик» влетит вдруг услада,
В который мы сыпали зёрен,
А клан воробьёв, ах, проворен,
Съедал их в одно лишь мгновенье!
И к хлебу такое ж стремленье,
В клеванье воробушки асы!
Вмиг таяли дома запасы
Круп, хлеба, колбас, даже сыра,..
Но взгляды гляделись всё сиро:
Лишь серые лезли в ловушку,
А белого взять нам «на мушку»
Никак не везло: стороною
Всё прыгал, дразня нас собою,
Скача перед нами нахально…
Вдруг кончилась ловля печально:
Заметили матери наши,
Что круп нет, а, значит, нам каши
Сварить нет возможностей вовсе.
Задумались в трудном вопросе
И тайно ответ подглядели,
В каком были крупы их деле,
Застукали нас всех на месте,
Отъявленных в поисках бестий,
За шиворот взяли сурово:
«Запасы нельзя брать из крова!» —
Был выговор строгий, ударный.
А дома замок вдруг амбарный
На крупы навешен был тяжкий,
Защитой надёжной стал кашки.
А белый воробушек, часто
Дразня своим видом всех нас‒то,
Чирикал, скакал неуёмно!
Ах, как же ты, горе, огромно…
Потом вдруг исчез он из взора.
О нём уж и нет разговора…
Игры в «войну»
Росли мы под стягом Победы.
Чтоб вновь не нагрянули беды,
В «войну» мы играли с «врагами»,
Вовсю мастерили руками
Себе «пистолеты», «винтовки»,
Умны в этом были головки.
«Стрелять» уходили в овраги,
И с чувством ярчайшей отваги
В «атаки» ходили, оравши!
Всегда побеждали лишь «наши»,
А гады, враги‒паразиты,
Естественно, были «убиты».
И каждого было стремленье
Лишь в «наши» попасть, без сомненья.
Делёжка до слёз доходила,
«Врагом» быть всем было немило.
«Не буду в игре я фашистом,
Убил он отца в поле чистом,
Летя на своём «мессершмите…».
«Я тоже!»/ «Я тоже!» — с всей прыти
Сказали войны все сироты…
«Ну, ладно. Не плачь! Ну чего ты?
Давайте мы будем врагами,
Мы с папою все и при маме».
И гордо повыпятив груди:
«Но всё ж мы советские люди!».
И если «фашист», ненароком,
«Советского» первым зрел оком,
Его он всё ж миловал, зная,
Что «нашим» важна жизнь живая,
Стремясь, чтобы сам был «убитым»,
Чтоб так хоть с фашистом быть квитым.
И радостен каждый был очень,
И этим дух дружбы упрочен.
«Бах! Бах!» — мы не только кричали,
А были в огромном запале
«Пугач» поиспользовать грозно,
Что выстрел давал нам серьёзно
По звуку нагана реально,
Но действом своим самопально.
И каждый гордился сим чудом,
У тайны держал он под спудом,
В подполье как будто глубоком,
Не слышал, не видел чтоб оком
Его беспокойный родитель,
Опасный пред ним что воитель.
Но было всерьёз ликованье,
Когда из «мелкашки» старанье
Мы вдруг проявляли в прицеле,
Пронзить чтобы «яблочко» цели,
В оврагах что были пред нами,
Не тайно то было, не сами
Творили мы это: уроки
То были от школы, глубокий
Чтоб навык наш был подготовки
Держать и стрелять из винтовки,
Врага чтоб отбросить вон снова
Защита страны ведь — основа
На карте её нахожденья
И к счастью, и к благу стремленья.
Военная то подготовка.
У нас потому и винтовка.
Тяга к рисованью
В душе же мы мирные люди,
Стальные хоть мускулы, груди.
Претит нам стремленье к захватам,
Хоть есть в арсенале и атом.
Мы люди порядочной чести
Средь хищных и алчнейших бестий,
Несущих ввек смерти и войны.
И мы восхищенья достойны,
Мы гордость родимой планеты,
Священны нам предков заветы —
Жить в мире и дружбе со всеми.
Такое мы славное племя!
Бельмо у вампиров мы мира,
Что видит в нас жизни кумира,
Как мы, жить достойно стремится
И быть лишь, как вольная птица!
Ввек в мирном лишь быть созиданье,
Враждебности вон отрицанье!
Не быть подавителем воли,
Не быть угробителем доли.
Будь каждая жизнь, как цветочек,
Хрустальной воды ручеёчек,
Чаруй восхитительным пеньем,
Дел добрых живи устремленьем.
Сгинь прочь, пожиратель, повеса,
Творцом будь и духом Прогресса!
Ввек радуйся вкруг всех успехам,
Не будь злом вовек, даже эхом,
Всё к цели идя одержимо,
Людей интересов не мимо,
Пример тому — Родины ласка,
Забота её, будто сказка,
Хоть после войны в том и сложность,
Давала дерзанью возможность
Реальные зреть результаты.
Меня пропустила в пенаты
Желанного мне рисованья,
Бесплатно, всегда как. Старанье
В рисунках развил скрупулёзно,
Не выглядя в них хоть и звёздно,
Держал карандаш, как художник.
Прекрасного стал я заложник.
Рисунков познал я начала,
Гляделись потом чтоб не вяло.
Цилиндры, шары, пирамиды
По ватману шли без обиды,
Принявши свой вид и объёмность.
И робость пропала, скоромность,
Умело зрел блики и тени,
И к месту все шли полутени.
Работали уж без опаски
Вовсю акварельные краски,
Цветов их познал я смешенье,
И было с того восхищенье.
Рисунок от мест шёл от тёмных
Всё дале, до более скромных.
Картины узрел симметричность,
Стремя перспективы обычность,
Характер давая картинам
И их уделяя глубинам,
Не знали которые мы‒то,
Стал видеть, что было сокрыто
Дотоле вокруг, прозаично
И блёкло смотряся, обычно.
И вдруг появилось уменье
Фигур и лица построенье.
Природы заметил красоты,
Её обольщенья высоты,
И, главное, стала вдруг тяга,
Чтоб то отражала бумага,
Блюдя композиции строгость,
Не зреть чтоб картины убогость.
Все рамки, подрамники чётко
Держали углы уж не кротко,
Холстов я познал натяженье,
Бумаги, успех — загляденье!
Не стал я, конечно, вмиг асом,
Работать коль начал уж маслом,
Смешение красок смущало,
Здесь трудностей было немало.
Копировать стали картины,
Труда чтобы видеть глубины
Их авторов, опыт вбирая,
А это дорога прямая
Ведёт к мастерству, не в болото,
Приёмы познать их охота,
Чтоб грамотным труд был и взвешен,
Халтурой чтоб не был обвешан.
Корпел я над «Рубкою леса»,
Что Шишкин творил. Тьма, завеса —
Как делать? — в момент опустилась…
Учитель, скажи, сделай милость,
С чего мне начать? Лес огромный!
Я в нём заблудился, зов скромный…
Совет и его наставленье,
Как компас, мне вмиг направленье
И дали, и я постепенно
Со смыслом уже и забвенно
Шагал, выбираясь из чащи,
И сам уж кумекал всё чаще,
Цвета подбирать как точнее,
И «воздух» являлся б милее,
Чтоб видеть просторы, глубины
И в копии дивной картины,
Как факт всего этого, в доме
Лелею я в фотоальбоме
Одну фотокарточку, где я
И есть, над картиной корпея,
Что вновь навевает мне чувства,
Что сладко даёт нам Искусство.
Естественно, было желанье
И дома творить рисованье —
Душа в том стремилась невольно,
С другими делами раскольно,
Что с Толиком, другом, мы с ходу
Частенько неслись на Природу
Рисунки, наброски, этюды
Там делать, быть может, не худы,
Казалось как нам, вдруг достигшим
Чего‒то, на пике не высшем.
Шажки, рубежи это роста
Способности делать, хоть просто.
Этюдники сделали сами,
Шагали они вечно с нами,
Нам значимость тем придавая:
Художников рать удалая!
И были мы в творчества раже,
Искали такие пейзажи,
Пройти чтоб нельзя было мимо,
А всласть восхитясь вмиг палимо,
Их копии делать мгновенно
Стремились, трудясь вдохновенно…
Природа ведь чудо планеты,
Её нам приятны приветы,
Они благородят нам души.
На водах ли, в небе ль, на суше,
Она лишь всегда величава,
Почтенье ей наше и слава!
И пусть, как то жизнь повелела,
Я всё ж не художник, но смело
Могу заявить, что Искусство
Рождает прекрасные чувства
И, думаю, каждый несчастен,
К нему, хоть чуть‒чуть, не причастен.
Школьный кружок рисования
Уроки все вёл рисованья
Художник нам в школе. Старанье
Заметил моё он в рисунках,
Должно быть, что были не в муках.
Но вот младшеклассникам вскоре
Кружок рисования в школе
Был создан, вести мне его же
Пришлось — отказаться негоже.
Желающих было премного,
Прельщала Искусства дорога,
Которой идти вдаль приятно,
Куда ж приведёт, — непонятно,
Не зная её мудрых знаков,
Ведь шаг‒то не всех одинаков.
Узнали все милые крошки,
Как верно держать на ладошке
Любой карандаш в рисованье,
И было их в этом старанье,
Но, правда, они то и дело
Держали опять неумело,
Как ручкой писали в тетрадке,
Но стало всё ж с этим в порядке,
Усвоили правило это,
А это успеха примета.
Не делал в листе уже вмятин
С натуги их грифель, опрятен
Штрих ровный стал, линий всех нежность —
Являли уж в этом прилежность,
Познали предметов объёмность,
Дала перспектива не скромность,
А даль открывала, как надо,
И детям была то отрада.
Ах, как ликовали их глазки!
Творили они ведь уж сказки.
Явилась разумность в рисунках,
Как, впрочем, во всех, всех науках.
Они рисовали цветочки,
Деревьям дарили листочки,
И Солнце лучи простирало…
Но этого было им мало,
Дома «возводились» поспешно,
В них в гости входить всем не грешно,
Встречала гостей мама, ясно,
Всем им улыбаясь прекрасно,
Простительно маме, что выше
Была она домика крыши.
Ведь важно им всем содержанье
Рисунков — их в этом старанье.
Фантазии нет их предела,
Вот всё и рисуют так смело.
В рисунке им образ лишь важен,
В масштаб пусть свой хоть не насажен.
Расскажут они без заминки,
Что где, да и как, в их картинке.
Такое лучит ликованье!
Безгрешное в мире созданье,
Пытливые вечно умишки.
Людские цветочки — детишки!
На стендах, в честь их поощренья,
Их диво бывали‒творенья.
Вкруг них собиралися скоро,
Неслася метель разговора:
«Художники… Шишкины тоже!
Мы так рисовать сами можем».
Стояли те все с кулаками:
Не троньте рисунки руками,
Они ведь шедевры все наши!
И, гордо носы позадравши,
Всех‒всех отбивали нападки:
Труды так их были им сладки,
Сияли, ходили все в асах!
А будучи в старших уж классах,
С улыбкой те дни вспоминали,
Как в творчества были запале,
Рисунки давали им радость,
Искусства была то парадность!
Прыжки с парашютом!
И вдруг увлеченье втянуло
Меня с головою не снуло,
В мир добрый, высокий, чудесный,
Таинственный, вольный, небесный…
Случилось всё это нежданно.
До Дома культуры, не странно,
Был Клуб — то барак с длинным залом,
Кино где «крутили», и валом
Народ всё валил постоянно
Сюда и сидел не жеманно
На длинных скамейках рядками,
Друг в друга упёршись плечами.
Когда ж возвели Дом культуры,
То кончились с ним шуры‒муры:
Под Суд часть отдали мгновенно,
Варили чтоб нощно и денно
Дела все свои беспристрастно,
А зал не стоял чтоб напрасно,
Отряд в нём, единственный, кстати,
Решил под себя позаняти,
Конкретнее, под парашюты,
Где, в опыт отлично обуты,
Их долго лелеяли двое
Укладчиков. Было б сухое
И прочное их состоянье,
К ним всем уделяли вниманье:
Сушили, хранили их веско.
Была для занятий подвеска —
Она к потолку в прикрепленье,
На ней добывали уменье,
Как так управлять парашютом,
Не быть чтобы ветром вон сдутым,
А в точку попасть приземленья,
Для всех и собой восхищенья.
Так вот, мимо этого Клуба
И шёл я однажды и грубо
Ткнул взгляд любопытный в окошко,
В мышиную норку, как кошка,
А там мне и машут рукою…
Лечу к ним в момент я стрелою!
«Что, хочешь прыжков с парашютом?».
Желанием вмиг стал обутым
И тут же им выдал согласье!
Ах, с неба прыжки — это счастье!
В подвеске висел я колбаской,
Укладку не делал с опаской,
А чётко творил все этапы,
Отсечь перехлёстов чтоб лапы,
Несущих, быть может, и горе…
Но всё под контролем. И вскоре
Открылася поля картинка,
Художник её — то Тайнинка.
Уселись на травку в рядочек…
Вот в первый мы прыгнем разочек!
И страшно, и всё ж интересно,
Сидели с натугой все, пресно…
А в поле висел над лебёдкой
На привязи, очень короткой,
Что аэростатом зовётся,
У неба на дне он колодца,
Но должен взметнуть нас всех кверху,
Чтоб в жизни поставить нам веху —
Прыжка с парашютом свершенья —
Все ждали такого мгновенья.
И вот, поднялася махина!
За нею тянулся трос длинно…
Гондолу покинул, вдруг видим,
Уж первый в своём смелом виде,
Летел он вниз быстро и круто,
Над ним зонт и взмыл парашюта!
Спускался, спускался, знать, с жаром…
Да вдруг остановлен ударом
О землю он ног, вон обратно
Вновь вверх подскоча! Неприятно…
Лежит, не встаёт долго‒долго…
Неужто в санчасть уж дорога?
«Козёл» вдруг к нему тут примчался!
Схватили бедняжку два аса
Вон за руки, за ноги, в кузов
Швырнули в момент — не обуза!
И к нам повезли… Мы привстали,
С тревогой в печальные дали
Смотрели, не вымолвив слова…
Такого удара презлого
Мы вряд ли себе уж хотели,
Мурашки с испуга на теле…
Я снять парашют уж замыслил
С себя вон: тревожные мысли…
Но вот подвезли. И вон сброшен
Из кузова он. Насторожен
Наш взгляд… Даже нет возмущенья,
Опешили: ну, обращенье!..
Ведь он человек! Ошарашен
Был каждый, ведь случай, ох, страшен…
Но кто‒то взвопил вдруг глазастый
Прерадостно вслух, языкастый,
Что, мол, манекен это, братцы,
Не надо прыжка нам бояться!
Прыжок был пристрелочный, знайте,
Чтоб нам, перворазовой знати,
Коль будем висеть мы сосиской,
В дали оказаться не близкой,
Ведь куполом вон управленье
Забудем в одно лишь мгновенье,
Прыжок незнакомый ведь, первый,
Все мысли умчат, будут нервы…
Вздохнули мы все с облегченьем
И рвёмся к прыжку с увлеченьем!
Как лёгкому, мне, не разине,
Сиденье досталось в корзине,
Звалося что в ней «откидное»,
Сидишь на нём в позе изгоя,
Нет, нет, не в гондоле. Снаружи.
И для ощущений то хуже,
Они уж, вернее, не сладки…
Как ласточки будто‒касатки
К стене льнёт гнездо с силой воли,
Льнёт так и сиденье к гондоле.
И вот поднимаемся в выси!
Вон замерли напрочь все мысли…
Лишь ветер в расчалках надрывно
Гудит и гудит беспрерывно…
Всё новые видят просторы
Серьёзные наши всех взоры…
И вот тормозит нас лебёдка,
Все вмиг встрепетнулись мы кротко,
Команда, как гром прозвучала:
«Тот прыгает первым сначала,
Вошёл кто в корзину последним».
И тут начинаются бредни:
Вдруг кто‒то вниз прыгать боится…
Ему не укор наши лица,
Схватился за выступы двери…
И будь хоть в корзине львы‒звери,
Её не покинет вовеки:
Такой вот есть страх в человеке.
Усадят потом на сиденье…
А все остальные в мгновенье
Вон выпрыгнут смело, железно:
Ну здравствуй, желанная бездна!
Замкнул всех ребят я паденье —
Велело так мне наставленье.
Летишь в пустоту, дух захвачен,
Серьёзный вовсю, но не мрачен,
Быстрей б парашюта раскрытье,
Такое ведь в жизни событье!
А сам уцепился в запасный
Вовсю парашют, как негласный
Спасательный круг, но небесный…
И вдруг — миг желанный, чудесный! —
Удар динамический! Встряска…
Ура! То небесная сказка…
И купол огромный и белый
Возник надо мною. Я смелый!
На лямки уселся удобно,
Себя я почувствовал сдобно.
Раскрыт парашют не вручную,
Имел он задачу иную,
Верней, принудительно, фалом,
Который во времени малом
Раскрыл клапана вмиг у ранца!
И вот я спускаюсь, как цаца…
Ног стопы держать вспомнил, к чести,
Земле параллельно и вместе!
Глухие какие‒то звуки
Идут от земли, внять им — муки,
Внимаются сверху невнятно,
Не как на земле, где понятно.
Вдруг вижу, мчат с писком цыплята…
Ой, ой, раздавлю!.. Тож ребята!
Рассыпались мелким горохом,
Подвластные всем суматохам,
Кричат: «Приземляться нельзя там!».
«Где, где?» — задаю я ребятам.
«Не слушай! Давай! К нам всем можно…» —
Вдруг слышу, гогочит сапожно
Толпа мужиков за забором, —
«Давай‒ка, давай!» — снова хором.
И тут лишь дошло до сознанья,
Что будет мне, ох, наказанье,
Я если влечу к заключённым,
Не будет поступок законным,
Меня вмиг осудят. Под стажу…
И вот заключенья поклажу
Я тут понесу, как другие…
«Ну нет уж, — шепчу, — дорогие…
Хочу я домой, снова к мамке…».
Тяну вниз вмиг задние лямки,
Вперёд чтоб замедлить движенье,
И — шлёп! — вдруг моё приземленье…
Вон купол, с трудом хоть, погашен.
Не так мне прыжок был и страшен!
Стою на земле раз уж твёрдо.
Округу взираю вкруг гордо!..
И слышу ко мне предложенье:
«Давай парашюта сложенье
Мы, дяденька, сделаем сами,
Мы в этом уже все с усами!».
И я разрешил благосклонно…
И было то, ясно, законно,
Ведь пуп я небесный, преважный,
В прыжках всех, конечно, отважный!
Собрали по правилам точно
И в ранце закрыли всё прочно,
Ну, дяденька, всё, мол, готово!
Теперь можешь прыгать ты снова.
В четырнадцать лет так свой первый
Свершил я прыжок, чуть хоть нервный.
А в Клубе сказал этак важно:
«Нормально! — красуясь вальяжно, —
Мне даже собрали ребята
Там мой парашют быстровато».
«О горе! Теперь же ты, агнец,
Возьми, огляди-ка свой ранец…».
Что сделал я то без заминки.
Там, глядь… ни единой резинки!
Что службу несут чётко, бденно,
Все клапаны дружно, мгновенно
Они раскрывают, коль надо, —
В том служба их, в том им награда.
«Наука тебе! Те ребятки
Пустили их все на рогатки.
Знай: каждый из них злой проказник,
А жертва — лопух‒перворазник,
Да в том виноваты не мы ли,
Сказать что заране забыли?..».
Потом «благодетелей» куча,
Коль вдруг набегала кипуче,
Давай‒ка, поможем, мол, дядя,
Лукаво, задорно так глядя,
Прочь гнал я их всех громогласно!
Все целы резинки. Прекрасно!
Познал парашюта укладку,
Где чётко должны, по порядку,
Все действия быть, чтоб надёжно
Раскрылся он, жить было б можно.
Потом в парашютное дело
Уж многих вводил сам я смело.
Романтика! Воля и смелость.
Устоев характера зрелость
Давал всем прыжок с парашютом,
Не быть чтобы роком согнутым.
Клуб числился старой постройки,
От крыс и мышей был не стойкий.
Чтоб ткань парашютов не грызли,
Мы их угрожали тем жизни,
Подняв апогей всей сноровки,
Что оптом на них крысоловки
Всё ставили вкруг раз за разом,
Конец что несло их проказам.
Вот как‒то, придя в Клуб однажды,
Ловушки проверивши дважды,
Довольны все были уловом.
И рёк заговорщеским словом
Вдруг Юрий, укладчик: «В газету
Давайте положим тварь эту,
Как свёрточек, и перевяжем.
Я в хохмах всегда был со стажем.
На улице тайно положим,
Не зреть чтобы это прохожим,
И скроемся быстро обратно
И будем смотреть, ведь приятно!..».
Прошли без внимания двое…
А третий… Глядит: что такое?
Знать, свёрток обронен сей кем‒то…
Его подхватил в полмомента
И стал разворачивать нервно…
И вдруг, как ужаленный, верно,
Отбросил, швырнул прочь с испугом!
Знать, не был сим тварям он другом.
А женщины шли уж, отмечу,
Болтая о чём-то навстречу…
Вот в них‒то в момент и попали
Все те безобразные твари…
Визг, крик тех в момент очумелый!
Ругательства плод переспелый…
Опешил вмиг, свёрток поднявший:
Сам жертва он хохмы ведь нашей.
А мы заливались от смеха:
Ха-ха! И сладка же потеха…
Но совести нет угрызенья,
Веселья вовсю лишь каленье!
Прости нашу шутку, Всевышний,
Но юмор ведь в жизни не лишний.
…Я двадцать один раз к землице,
Всем милой, сумел приземлиться.
Нет меры блаженства, экстаза!
Прыжков много делал я сразу,
Когда истекал срок укладки,
И это закон, чтоб в порядке
Была безопасность в прыжках‒то,
Обязанность, строгая вахта.
Был в зале макет самолёта
По-2, усечённый. Его‒то
Мы в качестве мил‒тренажёра
Вружили в работу без спора,
Готовяся с этого типа
Уж прыгать без всякого всхлипа.
Здесь строгий всегда был порядок
Без нервов, быть может, не сладок:
С двумя парашютами грузно,
А это, конечно, обузно
Вон вылезть сперва из кабины,
Боряся со страхом судьбины,
Потом на крыло встать ногами,
Держася за что‒то руками,
Пробраться к его задней кромке,
«Пошёл!» — получить возглас громкий,
И в бездну ступить пред собою,
К землице стремяся стрелою!
Паденье свершать затяжное…
Вмиг дёрнуть кольцо вытяжное
Чрез столько секунд, сколь в заданье,
И купол, явивши старанье,
Раскроется пологом чудным!
Но дале не будет спуск нудным,
Попросит ума привлеченья
Во имя туда приземленья,
Заветный где круг обозначен,
В него лишь попасть, не иначе!
Вот так мы прыжки выполняли,
Не трусы, не хлипкие крали.
А вот Николай, тож укладчик,
Всегда был заядлый рассказчик.
То ль верить, впадать ли в сомненье,
Но случай был, мол, без сомненья,
В той жизни его, уж истекшей,
Когда разыгрался вдруг леший,
Совсем не раскрыл парашюты
Десантника, жизнь бросив в путы…
И снег был не мягкой периной…
Заказан был гроб и машиной
Его Николай вёз обратно.
Мороз был… А то неприятно.
Ему подсказало умишко,
Что в гроб, мол, залезь! Сверху — крышка.
И будет тепло и уютно.
Что сделал. А тут вдруг попутно
Водитель взял в кузов двух женщин.
В нём ехать, конечно, им жеще,
Но надо, идти ведь морозно…
Просилися, плакавши слёзно.
Сидят гроба вкруг на скамейке…
Болтать же мадамы умейки!
И слышит своё имя Коля:
«А этот пройдоха доколе
Морочить ввек девушкам многим
Всё головы будет? Вон ноги
Повыдрать ему, чтоб горошком
От них поскакал по дорожкам!
Пути к ним не знал чтоб вовеки!».
Протест тут вскипел в человеке,
Мол, сами они виноваты,
Ко мне что всегда липковаты…
И сдвинул он гроба вон крышку,
Хватили, мол, бабы, вы лишку…
И высунул голову: «Врёте!» —
Им как закричит! Дико тёти,
Со страха визжа, из машины
Попрыгали в снега глубины
На полном ходу, побежали,
Как зайцы, за дальние дали,
Крича и глаза растараща,
Пока их не скрыла вон чаща!..
«И девушки долго при встрече,
Со мною ведя чудо‒речи,
Меня да вдруг щупали тайно,
Желая узнать чрезвычайно,
Живой ли стою перед ними,
Не чёрт ли с делами лихими?» —
Всегда так заканчивал Коля
Историю эту. И воля
Уж ваша, сестрёнки и братцы,
В то верить иль всё ж сомневаться.
Но знайте, что хоть не повально,
Но случаи были. Реально.
Моё чемпионство
Разок физкультуры учитель,
Как выводов в спорте строитель,
Вдруг в беге меня заприметил,
Лик стал его умыслом светел:
Мол, бегаю быстро, не валко,
Работает ладно «дыхалка»,
Всегда ей в вернейшей подмоге,
А, может быть, лидеры‒ноги.
Поэтому, Славик, изволь‒ка,
Честь школы отстаивать стойко
И бегать других всех не хуже,
Лицом оказаться не в луже.
Вот Раменок как‒то две школы,
В друг дружку вонзивши уколы
Спортивного самодовольства,
Чтоб выяснить враз превосходство
Одна над другой, состязанье
Устроили в беге. Старанье
От нашей поручено мне же.
И вот на Природы манеже,
Что девством вкруг Раменки‒речки,
Поставили трассы засечки,
Бежать по которой всем надо.
Обгонишь всех — будет награда.
Отмерили вдаль расстоянье —
То сажени было старанье —
Здесь старт, а там финиша лента.
Все ждали в волненье момента,
Когда прозвучит «Марш!» команда,
Соперников ринется банда,
С всех сил, обгоняя друг друга,
Мчась лихо вперёд и упруго!
Не знал никаких я кроссовок,
Ни кедов, китайских обновок,
А были лишь тапки простые,
Что в носке, конечно, лихие.
Вот в них оказался на старте
Во всей расспортсменовской стати,
Надевши на голую ногу,
Не чуявши в этом тревогу.
Она же явилась нежданно
И мучила уж постоянно,
Вспотели ведь ноги от бега,
И в тапках была им не нега.
Скользили в них, лёд как под ними,
Мешая толчкам быть лихими…
Ах, как же, судьба, ты превратна!
Ох, как же бежать неприятно…
И сбросить нельзя: на шнуровке.
Соперники ждать ли у бровки
Столпятся, пока расшнурую?
Конечно же нет. И вторую
Вмиг скорость включаю я бега
И мчусь, как лихая телега!
Нет спин никаких предо мною,
Дыханье лишь сзади… Гурьбою
Бегут там соперники, топот
Вгоняет меня, знамо, в ропот…
Бегу я вовсю машинально.
А выйти из бега — скандально.
Вот пара нас в лидерах стала:
Я всех впереди. Чуть отстало,
Из школы другой мчится прытко
Бегун. И была уж попытка
Его обогнать меня с ходу.
Задело меня. Как дам ходу!
И вновь он пыхтит за спиною…
Ему ли тягаться со мною?!
Да так и закончили финиш.
Победу уже не отнимешь!
Мне приз был — чудесная книжка.
Сиял от восторга излишка!
Играть в баскетбол как — в ней было,
Приёмы, уроки… Как мило!
Теперь, посмотрев все картинки,
В кольцо попадать без заминки
Я буду мячом для победы,
И всех поражений уж беды
Команду не тронут нисколько,
С печали притихнувши горько…
Учителя в ней физкультуры
Есть подпись и высшей фигуры
По должности в школе. С печатью.
Её не храню под кроватью.
На полке она, меж томами.
Придите. Посмотрите сами.
Бег в ГД-шниках
Вот так и закончились споры.
С почтеньем живут обе школы.
В районе же школ многовато,
Из них выделялись ребята
И в центр направлялись районный,
Где спор выясняли законный,
Чьей школы бегун самый лучший,
Глядится орлом, а не клушей?
От нашей меня тож послали.
Пешком шли в районные дали…
А тапки не взял: в них ведь скользко,
И бег не исполнится броско.
Носил же такие ботинки,
Что шлялись везде без заминки,
Прочны, как железо и носки,
И тяжестью оба, ох, броски…
На них из металла заклёпки,
Как танк шли, минуя все тропки…
«ГД-шники» — звались в народе.
Была же про них тьма пародий.
Пришли уж, и ум не убогий:
Бежать буду я босоногий!
Здесь был стадион настоящий.
А что я, совсем уж пропащий?
Бежать босиком будет легче,
Вперёд оторвуся далече!
Да, глядь, беговой путь дорожки
Был сделан… из шлаковой крошки.
Поникла моя вмиг затея,
Нарушилась бега идея:
Поранены в кровь будут ноги.
Что делать? Я в мрачной тревоге…
Вертаться за тапками — поздно.
Тут мысль засияла вдруг звёздно!
И вышел на старт я… в ботинках.
Вокруг удивление в ликах…
Честь школы дороже насмешек,
Стерпеть надо бурю потешек!
И «Марш!» раздалася команда.
Ну, милы ботиночки, надо
По гаревой мчаться дорожке,
Спасайте вы Славика, ножки!
Иные в «шиповках» рванули,
Несутся вперёд, будто пули!
Другие же в кедах за ними…
Рванул я шагами лихими
И вровень секунд мчался пару.
Вот тут‒то и дали мне жару
Ботиночки «милы»: что гири…
И ноги вовсю их корили!
А те, как назло, упирались
И бега губили вон завязь…
Борьба моя с ними лишь стала,
И сил уходило немало
На это, для бега — остатки…
Свои укротите повадки,
Ботиночки милые, крылья
Не режьте мне, сбавьте усилья.
Мой бег — по глубокой как глине:
Лишь вязну и вязну всё в тине…
Как будто кто держит руками
Мне ноги, ощерясь клыками…
Эй, финиш! Да будешь ты скоро?
Мне горе. Другим же — умора!
Но вот прохрустел я отраду,
Болельщики мне, как в награду,
Похлопали дружно в ладошки:
К рекорду я, мол, на порожке!
Спасибо, родимые братцы!
Но дайте мне чуть отдышаться…
Забег был по времени плотный,
И школе «зачёт» был почётный.
То значит, что в ней физкультура
Не выглядит бледно, понуро.
Учитель её жал мне руку:
«Герой ты, что выдержал муку
В условиях бега суровых,
В ботинках бежавши пудовых!», —
Похлопал рукой меня правой
С улыбкой какой‒то лукавой…
Моя так находчивость славу
В момент получила по праву.
Торчком в снегу…
Мы зимами ввек не сидели,
Скучая в домах, были в деле
Азартнейших лыжных катаний,
В просторах овражьих скитаний.
Округи вид девствен. Свой, личный,
По ней совершали привычный
Маршрут мы весёлой ватагой
К чему‒то азартному с тягой.
Крутые вершили трамплины.
И не было лучшей картины,
Когда с них, как птицы, взлетали,
Летели за дальние дали
И в них приземлялися где‒то,
Хвалу получая за это.
И так дни подряд беспрестанно.
Кто лучший, всяк знал без обмана,
Свидетельство — лыж отпечатки,
Считалися только их пятки.
Был каждый овраг, будто яма…
Не ведали страха и срама
В них прыгать с откоса с разбега,
В снег по уши плюхаясь. Нега
Была в этом деле ребячья,
Смех, крики — колония грачья!..
Верёвкой тащили обратно,
Как репку, и то всем приятно…
«Эй, ухнем!» — кричали мы дружно —
Так в братстве всегда ведь и нужно.
Заносы являли причуды,
Нависли их мощные груды
Над всеми оврагами тоже,
И были, решили мы, схожи
По всем их краям с козырьками,
На них мы спешили шажками,
А вставши, свершали обвалы
И с криками, визгами, шалы,
В овраги летели вниз с ними.
Засыпаны будучи ими
С макушкою снегом обильно,
И так это было умильно,
Что вспять вылезать неохота…
Такая вот детства забота!
Но я бы не числился в рыжих,
То самое чтобы на лыжах
Не вздумал бы сделать однажды,
И, раб неуёмной сей жажды,
Я с видом заядлого аса
С пригорка в момент разогнался
И въехал на площадь заноса…
И тут вдруг такое стряслося,
Что я, не моргнувши раз глазом,
В овраг с тем заносом пал разом…
Воткнулися лыжи носами
Вовсю, а концы — за ногами,
Совсем вертикально торчали
И, к этой великой печали,
Сам весь, да по самые лыжи,
В снегу был значительно ниже,
Не видя вкруг белого света,
Его дорогого привета,
Торча с головою по пояс…
Ну влип я! За жизнь беспокоясь,
Естественно, тщился из плена
Вон выбраться, но непременно
Всё глубже лишь в снег углублялся,
Тревога осталась от аса,
И в панику впал я кипуче:
Вдруг смерть мне под снежною кучей?
А мне ведь с большого трамплина
Так прыгнуть хотелось и длинно
Лететь и лететь, всех аж дальше,
Их сзади себя растерявши!..
Эх, горе торчать в заточенье…
И рук невозможно стремленье,
У лыж отстегнуть чтоб крепленья.
Начну‒ка я снега топленье,
Чтоб полость создать для дыханья,
И часто, и часто старанье
В том начал… Судьбы же немилость
Нагрянула вновь: закружилась
С того голова, заболела,
Вот обморок уж… То не дело!
Снег в рот при дыханье, к тому же,
Влетал, образуя в нём лужи,
Тут тоже я выглядел куце:
Ведь можно водой захлебнуться…
Невольно в крик впал! Слышит ухо,
Звучит крик в снегу очень глухо…
Эх, нет, не услышат ребята,
Пройдут беззаботно куда‒то,
Я буду торчать вверх ногами…
Попасть же хочу я как к маме!
Теперь превращуся лишь в льдышку…
Так мир потеряет мальчишку,
И классная наша умильно
Прольёт вдруг слезинку обильно
И мне, по руки мановенью,
На высшую по поведенью
Оценку исправит отрадно,
Дневник с ней за мною парадно
Под музыку, будто награду,
Вся в горе — ему нет ведь сладу —
Поднимет высоко, как знамя,
Пойдёт, лик вовсю затуманя…
От этой торжественной сцены
Всплакнули плаксивые гены,
В снегу я в момент разревелся…
Вдруг крик я услышал повеса
Какого‒то нашей ватаги!
И сразу набрался отваги…
«Нашёл! Под сугробом он. Лыжи
Торчат вон, идите все ближе!» —
И лыжи все тянут, я чую…
Работу вершат лишь тупую:
Как был я в снегу в заточенье,
Так кверху и нет извлеченья…
«Давайте устроим раскопки!» —
Их руки, я чую, торопки,
Швыряют прочь снег надо мною,
С моей расправляясь тюрьмою…
Меня уж коснулись их руки,
Все тянут‒потянут… И муки
Не стало вдруг снежного плена.
И каждый меня непременно
Похлопать отрадно стремится,
«Ура!» прокричали. Всех лица
Сияют, как солнце‒светило,
Всем радостно с дела их, мило…
Я смог наконец отдышаться…
— Спасибо, друзья мои, братцы!
Прошу, не скажите лишь маме,
Торчал что в овражной я яме:
Расстроится… Песенка спета
Враз будет — кататься мне где‒то…
Все с клятвой хранили молчанье.
Но мамка мне вдруг замечанье,
Видать, от родительской тяги,
Сказала: «Сыночек, в овраги
Не падай ты больше с их кручи,
Катайся‒ка по полю лучше…».
Я думаю, ветер ей вольный
Напел наш секрет, всласть довольный,
Что влез с нетерпения в ухо,
Взахлёб прожужжавши, что муха…
Торчать же опять вверх ногами
Не стал, потакаючи маме.
«Лыжня!»
Лыжни мы всегда обходили:
Нам блёклых не надо идиллий!
Холмы вот, овраги, трамплины
Души задевали глубины.
Катался я в валенках чёрных,
Не холодно было мне в оных,
А коли они намокали,
Округи облазивши дали,
То вмиг в сапоги‒кирзачи я
Влезал и катанья лихие
На лыжах свершал я по новой,
И радость была — ах! — медовой…
Катался без лыжных я палок,
Рост лыж же был куцый и жалок,
И бег лишь был в них — не скольженье.
Но было мне в том наслажденье,
Ведь были свободными руки,
В отмашках не знаючи скуки.
Но вот вдруг зловредная сила
Меня на лыжню затащила…
Легла она вдаль под откосом,
В неё‒то и ткнулся я носом,
Была же накатанной, гладкой.
На новое был же я падкий.
По ней ведь бежать было легче.
«А дай‒ка промчусь недалече!» —
И вдаль заскользил лёгким ходом,
Казалось, вовсю скороходом…
«Лыжню!» — вдруг послышалось сзади.
В момент я, порядка лишь ради,
Учили тому как нас в школе,
Усильем любезнейшей воли
Представил лыжни половину,
Направо ступив, и лавину
Длиннющую лыжников мимо,
Встав, стал пропускать всю терпимо,
А как проскочил уж последний,
Взыграли во мне чести бредни,
И я припустился за ними
Усильями, видно, лихими,
Без палок, конечно, и вскоре
В бегущих уткнулся на горе
Их нескольких, ибо команду
«Лыжню!» им давал чётко кряду
И, странно, они уступали…
Я ж мимо их мчался всё в дали!
Видать, за «своих» показался,
Весь в образе лыжника‒аса…
На третьем, сумбурном обгоне,
Который всё помню по ноне,
Наехали лыжи случайно
Мои вдруг, и это печально,
На лыжи того, кто дорогу
Мне уступал понемногу,
И как‒то сцепились крепленья,
И оба в одно мы мгновенье
Упали с лыжни неуклюже…
И было обоим в том хуже:
Пока расцеплялись, вставали,
Другие умчалися в дали!
И тут догадался, мной сбитый:
Не «свой» я, и злобой набитый,
Набросился, как на овечку
Волчище, аж страшно сердечку…
И прочь мне стремглавши пришлося
Скачками мчать бодрого лося!
Уж было мало расстоянье
Меж нами. Грядёт наказанье…
Овраги — моё лишь спасенье.
И в их лабиринтах в мгновенье,
Их зная, исчез я бесследно,
И где‒то дрожал уж победно…
Со взрослыми шутки ведь плохи,
Пред ними мы, детушки, — блохи.
А тут, вишь, козявка в деянья
Залезла их… Вмиг — наказанье!
Вот я и скрываюсь с опаской,
Ведь гнался за мною не с лаской…
Вот доброе дело и сделай,
Будь мудрый хоть, честный иль смелый,
Вот выбейся в добрые люди,
Вмиг встанут пред носом зла груди.
И чуть поскулив от обиды,
Задумал другие я виды
Своих неуёмных деяний
И где бы, куда бы скитаний…
Настоящий трамплин!
Податься решил на Ленгоры,
Там спуски стремительно‒скоры!
Там ветры ведут разговоры,
Московские видя просторы…
Спокойствие в робкую душу,
Смотри, мол, стою и не трушу,
Вселяет высотное зданье,
Несущее добрые знанья.
Сюда я направил стремленье,
Сюда было лыж и скольженье…
Но вставши на гор сих вершине,
На их грандиозной гордыне,
На лыжах мне с них не спуститься:
Я мальчик всего лишь, не птица,
Слететь чтоб к подножью с макушки,
Ведь спуск — мастерство, не игрушки,
Хотя и катались дотоле,
Дав шпоры азартнейшей воле,
На обуви только иль сидя,
На спуск этот ввек не в обиде,
Не знали с того мы смущенья,
А было глаз, душ озаренье,
Летели вниз с визгом и писком,
Вовек не подвластные рискам!
Одна лишь была мне дорога:
Места подыскать, где полого,
Но надо спуститься пониже,
К Москве‒реке‒реченьке ближе.
Чуть сбоку, на древнем трамплине,
Прыжки совершалися ныне.
На них‒то в момент загляделся…
«Какого стоишь ты здесь беса?
Попрыгать, небось, захотелось,
Да спряталась в пятки вон смелость? —
Сказал, по плечу мне похлопав,
Мужчина вдруг, — Дело холопов —
Трястись пред трамплином от страха…
А ты же будь парень‒рубаха!
А хочешь с него взвиться птицей
И ловко внизу приземлиться?
Пойдём на трамплин вон тот, новый,
Огромный, красивый, бедовый,
Там секция есть подготовки,
Научишься нужной сноровки
В прыжках, на большом аж трамплине,
И страха не будет в помине».
«Я страха не буду согнутым,
Ведь прыгал же я с парашютом!» —
Сказал я ему машинально
И, как показалось, нахально,
Ведь честь мою этим задело.
«Тем более, смело за дело!» —
Велел семенить он к большому.
Не впал я тут в трусости кому,
За ним поспешил, за спиною,
Готовый с невзгодами к бою…
Мне радость в душе, вдохновенье!
Под верхней опорой строенье
Приземистым кажется, крохой,
Внутри же являет неплохо
Свой вид, удивляет простором —
Заметил то взглядом я скорым.
«Со мной он!» — сказал так мужчина
При входе, знать, важного чина
Был он, коли я был пропущен
Свободно в строения кущи —
Порядочно комнат там было.
Но я поражён тем, что мило
Глазам моим стало и ближе —
То дивные, мощные лыжи
С приличной своей высотою,
С заметной своей шириною,
Все с кантами, будто лампасы.
Вдоль вставки по нижней всей трассы,
А весом совсем уж не скромным,
Как мне показалось, огромным.
Была в них какая‒то тайна,
Влекла она — знать! — чрезвычайно,
Невольно я впал в уваженье,
На них прокатиться — стремленье!
Стояли ботинки попарно,
Смотрелися тоже шикарно,
Да не по размеру всем гномам,
Для ног капитальнейшим домом.
«Ну вот, приходи, занимайся,
И вырастишь в экстра ты аса».
«А, дяденька, где же к ним палки?».
Должно быть, вопрос мой был жалкий,
Что он ухмыльнулся: «Разгона
Даёт им трамплин сам законно».
Я вмиг покраснел, будто свёкла:
Моя репутация мокла…
Гляделся, как малый ребёнок,
Наивно глядев из пелёнок…
Ведь палки в полёте лишь худо,
Полёт доведут до абсурда.
Ходил, занимался сначала,
Прыжков познавал я начала,
И с лыжами шло всё братанье,
Всё к ним, да всё к ним привыканье.
Занятия были все с жаром,
С усердием наши на старом
Трамплине, всегда как, в охотку,
Но в добрую лучше погодку.
Нет, прыгать не прыгал с него я.
Вот все упражненья усвоя,
Тогда взоберусь на вершину
И вниз, будто соколом, рину,
Да всех пролетевши, всех дальше!
Полёт показавши всех краше.
И было моё покоренье
Горы уже всей приземленья,
Конечно, сперва поэтапно,
Не ухарски сразу, не шапно.
И было, конечно, волненье,
Не выполню что торможенья —
Так скорость казалась огромной,
Что воля смотрелася скромной,
Что в реку умчу, без сомненья,
Пробив на пути огражденья…
Но навык входил постепенно,
И я тормозил непременно,
И сей элемент стал привычен,
Своим исполненьем обычен.
А там и гора уж разгона!
Но жизни ведь нет без препона,
Я вдруг заболел от простуды…
Болезни дни высились груды,
Жизнь мимо меня проходила…
А мамка пеклася всё мило,
Как птичка, в гнезде коль птенчата…
Являлись ватагой ребята,
Взахлёб тараторили хором,
Носилися как по просторам,
Слетали в овраги как с ходу,
И падать не брали уж моду,
Торчком же, как я, не торчали,
Облазали близи и дали…
«Давай, выздоравливай мигом,
Расправься с болезненным игом,
Болезней — то вредное кредо,
Над хворью, знай, будет победа,
Уроки нагонишь, поможем,
Успехи, задор вновь из ножен
Надёжно, отменно повынешь,
Хорошему будет, верь, финиш,
Обнимет родимая парта,
И счастье рванётся со старта!
И будешь опять в нашей гуще.
Коль вместе, рай милый и сущий.
А то ты, как с ветки листочек,
От нас отделился в разочек,
И наше покинул вон братство,
Оно же по жизни богатство.
Быстрей выздоравливай, Славка,
Да будет здоровья поправка!».
Гостинцы — конфетки, печенье
И яблоко мне на леченье
Вручили и, выпорхнув в двери,
Куда‒то стремглав улетели!
Слова их, что сказаны хором,
Я понял: то были укором,
Что я улетел из их стаи
И в чуждом порхаю уж крае…
Понятия два, как два пресса, —
То дружба и сласть интереса —
На совесть отдельно давили:
С друзьями, как прежде, я? Или…
И первая всё ж победила:
С друзьями! Всегда с ними мило.
К тому же, и мамка сурово
Сказала, что прыгать мне снова
Она запрещает отныне,
Что ходит в тревоге, унынье
Она не желает вовеки,
Что тайно была «там», и некий —
То видела собственноглазно —
Прыгун так упал безобразно,
Что встать не сумел, и под ручки
Его увели… «Эти штучки
Ты брось‒ка, забудь их в разочек,
Мой родненький, милый сыночек.
Послушай, не мучай ты маму,
Не рой мне могильную яму…».
И бросил занятия эти.
Ведь мама милей всех на свете!
«Мне хватит твоих парашютов, —
Сказала, по носик укутав
Меня одеялом, — свет ясный,
Там есть парашют хоть запасный,
Спасёт он, как друг закадычный,
Коль случай взъярит неприличный…».
На том и смотрелась картина
Прыжков всех с большого трамплина,
Со знаньем хоть, только лишь сбоку,
Являл в них собой я припёку…
Так я большинству подчинился,
Став милым ему, будто киса,
Ведь дружбу предать не этично,
Стремишься к тому хоть и лично, —
Такое вот было понятье,
Что дружбы лишь чистое платье.
Поднялся я вскоре с постели,
И дни чередой полетели…
Ай да закалка!
А в комнате радио важно
Висело на стенке бумажно,
Черно и по виду тарелка,
Тряслось чернотою премелко,
Включали его коль в розетку,
Меня восхищаючи, детку,
Программ было много ведь детских,
Всех милых, разумных, советских;
Их время я знал назубочек,
Не минул я их ни разочек —
Так душу они увлекали,
Зовя её в дивные дали!
Шла в дом «Пионерская зорька»,
Встать рано с ней было не горько,
С ней жизнь пионерии знали,
И с духом её были в паре;
Шли рядом среди знаменитых,
Отважных, умом именитых,
Любимых вовсю, капитанов,
Смекалкой средь бед всех титанов;
«КОАПП» изумлён — передачей:
Природа делилась удачей
Своею везде к выживанью,
Что люди идут к подражанью
Тех свойств, их поставя на службу,
Вошедши с Природою в дружбу.
Её достижения дивны!
Сомнения в том ввек наивны.
И слышали, знали все песни,
Что нету на свете чудесней!
Пути было в них озаренье,
Вперёд всё идти — в них стремленье.
Лучило сознание гордо,
Страна что шагает вдаль твёрдо,
Жизнь будет разумней, богаче,
Счастливее всё — не иначе! —
И всё грандиознее планы,
Свершат их трудяги‒титаны,
Ведь всё воплощалось в реальность,
И новых была уж запальность.
Советский Союз — сверхдержава!
Гордиться им — радость и право.
Поэтому мы патриоты,
И нету важнее заботы,
Усиливать мощь как натужно,
Ведь миру всему это нужно,
Не алчным чтоб был. Справедливым!
Трудяга‒народ, будь счастливым!
Колоний вон, цепи, спадите,
Колониям — честь и развитье!
Лишь равенство всех социально,
Во всём справедливость повально.
Ко всем уваженье, как к равным,
Нет действиям противоправным!
Да, радио в жизнь нас вводило,
В её созиданья горнило,
И слову его — только вера,
Доверия — высшая мера.
Пленяли нас песни, что спеты,
Прельщали его и советы.
Один мне пришёлся по вкусу:
Не быть чтоб простуды укусу,
Нужна организму закалка,
И времени коли не жалко,
Без дрожи, зубовного кляца
На улицу марш обтираться
Холодным задорнейше снегом,
Сказавши «Нет!» тёпленьким негам,
Что сделал проворнейше тут же,
Сжав зубы от холода туже.
Смотрел на меня дома кокон
Из всех любопытнейших окон,
Прохожий стоял: ну и диво!…
И прочь вон бежал торопливо,
Втянувшися в ворот пальтишка:
С ума что ли сходит парнишка?
А я обтирался с кряхтеньем,
С завидным для всех наслажденьем…
И… сразу смотреться стал хмуро:
Вверх прыгнула температура!
Вмиг боль головная, першенье…
И кашля наружу стремленье!
Я слёг вновь в кровать капитально,
Смотрелся печально‒печально…
Вкруг мамка жужжала, как мушка,
Всё нянчась со мною, как клушка,
Всё охая, ахая тяжко,
Совсем извелася, бедняжка…
Давала мне с маслом и мёдом,
Погрев молоко, чтоб исходом
Настала бы кашля кончина,
И тазик для ног, горячина
Вода где была для прогрева
Всего‒то меня, аж до чрева,
К кровати всё ставила чётко.
Терпел я горчичники кротко —
Всю грудь облепила мне, спину,
Как рыцарь в кольчуге, — картину
Такую являл я собою,
С болезнью взращённый весь к бою,
Строй кальцекса шёл, аспирина —
Подмогою — строй анальгина…
Такое мы дали сраженье,
Что скоро её пораженье,
Чрез дней лишь четырнадцать, что ли,
Пришло, и я снова был в школе,
А после её — на просторе!
Болезни и сгинуло горе.
Вновь был я безудержный мальчик,
Скакал, как игривенький мячик!
Но вывод я сделал серьёзный:
Не нужен мне душ ввек морозный,
Сосульки сосать, грызть их — лучше!
И начал… Ангина вдруг тучей
Осипшей нагрянула разом…
Да что ж я подвержен заразам?!
Других, что ли, мало мальчишек?
Да нет, я уверен, излишек.
И шарфом укутавши шею,
Сижу на уроках, балдею:
Меня не зовут для ответа
К доске, ведь осип… Как конфета,
Такое моё положенье:
Осип коль, так нет и ученья,
Сиди, горемычный сиротка.
Сижу я, сижу, гляньте, кротко…
Ответов я взвил бы старанье,
Да голоса только мычанье…
И так мне понравилось это!
Но всё ж моя песенка спета:
Мне горло прощупал наш школьный
Вдруг доктор и, сразу довольный,
Сказал, что здоров и учиться
Могу я. А мне, как горчица,
Попавшая в рот, заключенье:
Ну вот, и пришли злоключенья…
Но радость — уроков был кончик!
Из школы я бодрый шажочек
Усилил со всеми, довольный!
Эх, школы я раб подневольный…
Пришлося учить все предметы:
Сипенья пропали приметы.
Но даже то было приятно:
Смывалися с неуча пятна,
Я слышал хвалу: молодчина!
На место, за парту, шёл чинно…
Хорош ученик? Это бредни.
Учился повально я средне,
Коль выучу что, то — «четвёрки»,
Нет‒нет да и даже «пятёрки».
Был троечник я капитальный,
Особенно был уж недальний
По всей математике нудной,
Багаж в ней познаний был скудный,
Хоть нёс его, сильно натужась,
К ней «химии» дикий был ужас,
Как к «тригонометрии» тоже.
Мученья по ним мне за что же?!
И лишь «арифметики» корка
Была по зубам: здесь «четвёрка».
Нет тяги к таким мне наукам,
Вот их и подвержен был мукам.
А всё от никчемнейшей лени,
Но вот сказануть, что олени
Порхают вовсю на Кавказе
В своём благородном экстазе,
Являя собой род пернатых,
И к птицам причислив рогатых,
Во мне бы ума не хватило,
Как девочка в классе премило,
Урок отвечая, сказала…
На что класс в момент и не вяло
Вдруг так взбаламутился смехом,
По школе прошёлся что эхом,
И в окнах дрожали что стёкла…
Ну всех уморила, ну Фёкла!
«Ну тише! Ну сделайте милость…» —
Нас всех обуздать всё стремилась,
Мы будто впервые в упряжке,
Учитель. Усилия тяжки.
Но, правду сказать, к нашей чести,
Смолкали послушно все вместе:
Святое учителя слово!
Ему не желали мы злого,
Ведь в нём справедливость и знанья.
И было во всех нас сознанье,
Что слово — закон к исполненью
По совести нашей веленью.
Учитель, как пик был великий,
К нему мы вздымали все лики
С подножия авторитета,
Познаний лучи нёс он света,
Во тьме чтоб шагалося легче
Под ними, путь видя далече.
За труд!
Труда нам давали уроки,
Мальчишкам в них нет замороки:
Пилили, строгали, сбивали…
И все инструменты из стали,
Работали правильно ими,
Явясь мастерами лихими.
Станков рать степенно стояла,
На них мы азартно, не вяло
Трудились вовсю по науке,
С рук сбросив усилий все муки,
Заметно ведь труд облегчали
Они до конца и в начале.
Сверлильный, строгальный, токарный —
Вот ряд тех станков был шикарный,
Визжала, ев дерево жарко,
Буяня вовсю, циркулярка!
На том же токарном балясы
Точили, отбросив все лясы…
И в школе стояли скамейки,
То сделали мы их, умейки,
Стояли вдоль стен в коридорах.
Сидящих на них был ввек ворох.
Скамеечки есть под цветами,
Мы сделали тоже их сами.
Скворечники к птичек прилёту
Клепали вовсю мы охоту.
Несли мы всего и в детсадик,
Детишкам поделки — парадик:
Лучили их в счастье глазёнки,
Галдели они с всей силёнки,
Подарки себе принимая.
Была их забота лихая —
Расставить всё это, где надо,
И в этом была их отрада.
И глядя на них, мысль такую
В себе мы нашли: не впустую
Был труд наш, а только полезен.
И вид наш с того был помпезен!
На школьной площадке не лавку,
А для телескопа подставку
С крепчайшим цементным раствором
Сложили кирпичную хором,
И ясной дожавшися ночки,
Примчалися без проволочки
И первыми, в жизни впервые,
На звёзды смотрели живые,
Луну, нашу чудо–соседку,
И съевши как будто конфетку,
Довольные были, в восторге,
Что в космоса влезли отроги,
Пусть только всего лишь глазами,
Но с чувством, что были там сами!
Какой же простор у Вселенной!
А мы на Земле несравненной,
Как в утлой лодчонке средь бури,
И в лапах у Космоса фурий…
Трудились и девочки тоже,
Но труд отличался их всё же:
Он был не слесарно‒токарный
И даже не вовсе столярный,
А тканево‒ниточно‒швейный.
И вид их был в том юбилейный!
Иголкой учились трудиться —
Серьёзные были их лица,
В момент уколоться ведь можно…
Трудись же, рука, осторожно!
Стежки выполняли прилежно,
И вышивку делали нежно.
Замеры, закройка, обмётка
Уж делались ими не кротко.
Строчили на швейных машинках —
Уменье строчить не в заминках.
И ставили ладно заплатки,
И пуговиц ряд был в порядке,
А коли тупым стал вид ножниц,
От этого чтоб не заложниц
Был девочек вид от простоя,
Мы ножницы — дело простое! —
Точили, чтоб резать могли бы,
И слышали сладко: «Спасибо!».
Трудились они не впустую,
А куклу одну, то другую
Сошьют вдруг умелой рукою
И всю разоденут. Живою
Стоит она, радуя взоры,
И просится в путь, на просторы!
Чтоб тело всех кукол объёмно
Смотрелось, опилки не скромно
Мы в них мастерски набивали:
Шагайте, живые как, в дали!
А как их накопится много,
В детсадик ведёт их дорога,
Вручались там детям всем в ручки
И по две, коль есть, и по штучке.
Ах, радость, веселье детишкам —
Так счастливы были все слишком!
Конечно, азы трудовые
Давали уроки. Иные
Дела ждут нас в жизни, свершенья.
Мечтаем о них. Претворенья
Их в явь ждём вовсю, непременно
Трудяся в них самозабвенно,
Паря от успехов, как птица!
Всё благо трудом лишь вершится.
Я — Дед Мороз!
А в школе однажды в спектакле
Я принял участье. Из пакли
Усы смастерил. Вид казацкий!
Сумбур был, поверьте, мой адский…
«Сорочинской ярмаркой» дивной
Влекли всех игрою наивной.
И было смешно всем смотрящим,
Нас взором сверлили горящим,
Шушукались, били в ладошки,
Не смирно сидели: как блошки,
Скакали! Кричали обидно…
Понравилось очень им, видно.
Стерпели мы всё горделиво,
Нас занавес скрыл торопливо.
Уф-ф, жарко нам… Ну и парилка!
На «бис» вызывали нас пылко!
Пожалуйста! Это мы можем.
В ответ мы им «строили»… рожи.
Язык им предлинный казали…
В ответ нам такие же в зале…
«Порядок! Порядок блюдите!» —
Подножкою нашей был прыти
Укор всем учительский, строгий,
Хоть смеха их лезли отроги…
Иль я артистическим модам
Был друг, но пред Новым вдруг годом
По чьим‒то высоким прогнозам,
Смогу что быть Дедом Морозом,
Был этою дивной персоной
В детсадик направлен, чтоб оный
С детишками встретить там годик,
Ведь в сказки тот верит народик.
Вручили мне всё одеянье:
Давай, опрадай ожиданье!
Вот дома в него облачася,
Я комнаты дверь в одночасье
Открыл, в коридор вышел длинный,
Весь сказочно этак былинный:
Тулуп был дородный, длиннющий,
И нет бороды в мире гуще,
Усы, красный нос на резинке,
Был в валенках, шапке… С картинки
Как будто сошёл я лубочной,
Был с посохом‒палкою прочной,
Мешок на плече был огромный,
Хотя содержимом и скромный:
Подарки вместит он в детсаде
Детишечьей радости ради.
А уж в коридоре двойняшки
Две девочки были. Бедняшки,
Меня вдруг увидели, с криком
И в ужасе страха великом
Помчалися прочь в ярой прыти,
Крича: «Караул! Ой, спасите!»
Из комнаты вылетев пробкой,
Их мама за ними торопкой
Поспешностью вмиг устремилась:
— В чём дело, скажите, на милость?
— Ой, ой! Бармалей там, глянь, страшный…
— Да то Дед Мороз распреважный,
Гость частый средь детских он книжек,
В почёте всегда у детишек,
Никто его ввек не боится,
С ним в счастье сияют все лица!
«Нет! Нет! Он злодей людоедский…» —
Звучал в коридоре плач детский
Надрывно, совсем безутешно…
Тут мама втолкнула поспешно
Их в комнату, дверь позакрыла.
Стоял я в раздумье, уныло,
Подавлен дух, выглядел куце:
Идти ли в детсад? Разбегутся
Детишки с моим появленьем,
Как девочки, с страха каленьем…
Останусь один я под ёлкой,
И будет она лапкой колкой
Стегать меня: «Деток не надо
Вовеки пугать! Им отрада —
Встречать Новый год лишь в веселье!
А ты, как отвратное зелье,
Набил им испуга оскому,
Бежать всех к родимому дому
Заставил с безудержным плачем…
А надо бы с лаской, иначе!
Ну что порасселся? Ступай‒ка,
Детей не вернётся уж стайка…».
Я был будто в грустной могиле…
Пришёл. И — Ура! — обступили
Меня с всех сторонок детишки,
Восторга сей встречи излишки
Из душ их чистейших плескались!
И дружбы возникла вмиг завязь.
Весёлые мы хороводы
Водили! Летели под своды
Высокие зала звоночки —
Прелестные их голосочки
От песенок, всем им знакомых,
Ах радость желаний искомых!
Потом, перед самым уходом,
Мешок пораскрыл пред народом
Сим милым и миниатюрным
И щедро, да с видом культурным,
Подарки вручил в чудо‒ручки.
В восторге от сладкой получки
К родителям мчались — хвалиться,
Сияли их радостно лица:
«Подарок от Деда Мороза!» —
Цвели все, как чудные розы…
С пустым я мешком возвращался,
Довольный вовсю, без прикраса,
Что радость увидел я деток,
Её что доставил им этак.
Мы — «Спутники»!
И в школе азарт намечался!
Приход новогоднего часа
Взвивал наши творчества думы,
Какие придумать костюмы,
Каких ещё ввек не бывало,
Для дивного всем карнавала.
И будут там книг персонажи,
Не будет веселья пропажи.
Героев явь сказок и басен.
Ах, как же ты, праздник, прекрасен!
От выдумок головы — кругом…
А мы же решили враз с другом,
Что быть на веселье достоин,
Прогресса как славнейший воин,
Как мощи страны отраженье
Советской, её вдаль паренья,
Наш первый искусственный «Спутник»
Земли и решительный путник
Средь космоса, что бесконечен.
День запуска в памяти вечен!
То техники дерзость, науки,
Советов умелые руки,
То гордость и всех ликованье,
Друг с другом от счастья братанье,
Продукт социальной системы,
Которой нет в мире дилеммы!
То ум коммунистов партийный,
Взрастивший Союз наш единый,
Идущий сплочённейшим строем
К тому, о чём думы и строим
И с верою всех вдохновенно,
Что к цели придём непременно!
Так «Спутник» — герой карнавала!
Но сложностей было немало:
Как шар нам создать идеальный,
Чтоб сферою был он нормальный,
Не мялся, был жёстким и прочен,
Да чтоб голова, между прочим,
Внутри находилася годно,
Дышалось легко и свободно?
И каждый сиял, вдруг довольный:
Есть выход — то мяч баскетбольный!
Верней, его камера, кою
В момент снарядили мы к бою:
Надули совсем до предела
И уж на неё стали смело
Наклеивать ватман, газеты…
И шара явились приметы!
Был ватман весь белый снаружи.
Второй изготовили тут же,
Ведь будем, как «Спутники» двое.
Названье страны, всем святое, —
То «СССР» — написали,
«Серп», «Молот» — эмблемы, и в дали
Вы, «Спутники» наши, летите,
Лихой вам космической прыти!
Вмещались в них головы наши.
Ах, «Спутники», нету вас краше!
Приделали им и антенны,
Усы как они, несравненны!
Отверстия сделали споро,
Дышать чтоб, глазам — для обзора.
Улыбки ртам сделали краской,
И «Спутники» выглядят сказкой!
Чтоб, кто мы, узнать не могли бы,
А были мы таинства глыбы,
Надели за домом пред школой
Лишь «Спутники». Стайкой весёлой
Влетели мы в зал карнавальный!
И видел участник, аж дальний,
Полёт наш над всеми великий,
Улыбкой светилися лики!
Конечно же, ради забавы —
А в том они, ясно, неправы —
По «Спутникам» нашим стучали
В каком‒то игривом запале…
Внутри раздавалося звонко!
Была уж желания гонка
Снять шар, отдубасить! Но тайна
Хранилась, как клад, чрезвычайно.
Вовек не должна быть раскрыта —
Об этом уж помнили мы‒то,
А стуки же все относили
К реальной космической силе —
Опаснейших метеоритов,
Их массы различной и видов.
Но «Спутников» корпус надёжен,
Стерпели наскоки мы всё же!
Но весело было, волшебно!..
Всем душам, конечно, потребно,
Ведь гордость за нашу Державу
Живёт в нас всегда и по праву.
Как детки с игрушками в паре,
Так мы в восхищенья ударе
Стремились коснуться до чуда,
Что первое в Космос без блуда
Советов страна запустила!
И было с того миру мило…
Восторг тот живёт и поныне.
И слава Отчизне‒твердыне!
Поэтничаю…
А радио как‒то поэму
В стихах на такую вот тему,
Когда я готовил уроки,
Вещало, и были в ней строки
О том, что‒де конь мчит ретивый
Безудержно с пышною гривой,
Препоны минуя все с ходу,
Чрез горы, леса, не по броду,
Доставить чтоб всадника к цели
Сквозь бури, морозы, метели!
И что он доставил, вновь рвётся
Взлететь, аж до самого солнца!
Не ведан ему миг покоя…
Взыграло желанье лихое
Во мне описать тему эту
Своими словами, не к лету,
А тотчас же, значит, мгновенно,
Себе доказать непременно,
Смогу что без всей заморочки
Стихов написать тоже строчки,
Стихи хоть мне не были братья,
И как их писать, — нет понятья.
И были они да без правил.
В тетрадь их, довольный, отправил,
Где заняли, три аж, страницы
Не колосом полным пшеницы,
А полем неродным и голым,
Затоптанным напрочь глаголом…
Сейчас говорю, понимая.
В то время от выводов с края
Я был по незнанью далёко,
Душа веселилась и око!
Стихи заполяли тетрадку,
Как те огурцы, прут что в кадку…
Но были они откровенны,
В них чувства — все‒все! — сокровенны,
Чисты да и в чём‒то наивны,
Идей же — потоки и ливни…
Была в них — во всём ореоле! —
И та, о которой всё боле
Я думал и мысленно речи
С ней вёл‒заводил… Но при встрече
Глаза отводил прочь невольно:
Стеснительный, видно, довольно…
Как ёжик в клубок, перед нею
Сжимался мой дух, зревши фею…
А видя, что нету вниманья
Ко мне, уносил я страданье
Своё, как тяжёлую ношу,
Мол, где‒то в тиши её сброшу,
Облегчу тем самым мученья…
А чувства вновь кажут свеченье!
Но, чудится, вкруг все смеются,
Что выгляжу слишком уж куце…
И мир мне не радужным виден,
А в мрачном, холодном лишь виде…
Но жизнь — то реальность заботы,
Падения вдруг, а то взлёты!
И надо стоять, не сдаваться,
Презря жуть препонов всех кляца!
Не горе, цветёшь что не розой,
Исчезнуть не быть под угрозой,
Полынь коли ты, подорожник,
Их вида вовеки заложник,
Живут они, тянутся к свету,
В душе благодарные лету,
К тому ж, и здоровью полезны,
Хоть видом своим не помпезны.
Срок розы недолог цветенья,
Пожухнет она, без сомненья,
Все мимо пройдут, стороняся:
Шипы ведь кольнут в одночасье…
А мне же, как воздух, нужна ты!
И буду вовек неженатый,
Всех, вся вон вокруг отвергая,
Нужна ведь лишь ты, не иная!
И долго так будет, ох, долго
Срок этого тяжкого долга…
Пока же по виду, как все я,
Учусь. И стихи часто сея,
Плодов жду, их всходом довольный.
Летел так срок жизни мой школьный…
Кружок был при Доме культуры
Поэзии, литературы.
Принёс на него я творенья —
В тетрадочке стихотворенья.
Вскрывали там творчества кадку,
Читали «своё» по порядку…
Жевали их все беспристрастно
Потом, чтобы было всё ясно,
А есть ли изъяны в прочтённом,
Родня ли оно всем канонам,
Что требует литература,
А может, то блеклость, халтура,
Не стоит печатать в газете
Творения хилые эти?
Настал мой черёд выступленья,
В когтях оказался волненья,
Публичное ведь выступленье,
Приятное ли впечатленье
Окажут мои чудо‒вирши,
Их значимость выше ли крыши?
Тут девушка — возраст не школьный —
Коль кончил читать я, довольный,
Вслух прямо и жёстко сказала,
Что в рифмах глаголов немало,
Стихи так не пишутся сроду,
Пустую являя породу,
Возвышенность, образность надо
Являть, будто прелесть парада,
Грамматики правила знать бы
И стиля не портить бы свадьбы;
Идея, мотив есть, конечно,
И всё от души и сердечно,
Стихи ж от поэзии где‒то…
Такого стерпеть я навета
Не мог, ведь обидно мне очень…
Поход в литкружок был закончен.
Та девушка — враг мой извечный,
И я ей не друг уж сердечный!
Подрезала крылья поэту,
Бреду я печально по свету…
Но критика вдруг да открыла,
Что брёл я средь топкого ила,
В него упершися лишь взором…
Грамматика, ясно, с укором
Неласково вечно глядела:
Возьмись, мол, возьмися за дело!
Да всё в пустоту наставленья:
К учёбе так, средне, стремленье…
Нет‒нет да и вдруг вдохновенье
Поэзии явит творенье,
Займёт оно место в тетрадке:
Устроилось, мол, всё в порядке,
Но вот одиноко мне, скучно…
Вселяй‒ка соседей, мне кучно!
Глаголы из рифм гнал лопатой,
Ведь качества были те тратой
Стихов, наконец, сорняками.
В душе был согласен с словами
Той девушки вредненькой всё же,
К стихам подходить стал уж строже.
А в школе стенную газету
Творил я, и «чёрную мету»
Стихами являл нерадивым,
Ну, двоечникам всем и ленивым,
Их втискивал в карикатуры,
И дулись они, были хмуры:
«А что не рисуешь себя‒то?
Побьёмте давайте, ребята!»
Ответ им всем был мой обычен:
«Но я же не фотогеничен!».
Но я моментально на это
Накладывал строгое вето:
Ходить с тумаками негоже,
А лишь становился всё строже:
«Дубасить не надо, я хрупкий.
В момент разобьюсь на скорлупки…».
Стихало до новой газеты…
В ней вновь появлялись куплеты,
И всё повторялось сначала —
Так критика веско звучала!
Её что так действенна сила,
Пример показал мне премило,
Когда на ворчанье, упрёки
В мой адрес, стихи на уроке
Я вдруг сочинил на ворчушку,
Видать, неприятные ушку:
«Однажды Муха‒цокотуха
Да позолоченное брюхо
Вдоль по помоечке бродила…
Её неведомая сила
И натолкнула на тебя‒то
(Его тут имя суховато
Упомянул). Лежал ты грязный,
Плешивый был, вовсю заразный…
И по тебе скакали блошки,
Играя лихо на гармошке!
Тут на тебя уселась Муха,
Её в момент обильно брюхо
Тебя всего и окропило…
Ах, как же делать ей то мило!
Ты хрюкал, лёжа на помойке,
Восторг являя миру стойкий.
А Муха мух всех пригласила,
Все на тебе плясали мило
И в назиданье пели хором:
Вновь будешь ты опять с позором,
Коль ринешь с критикой неправой
В лоб на того, в делах кто правый!
Творенье внёс я на листочек,
И сделав быстро «голубочек»,
Пульнул на парту адресата!
Прочёл тот, сразу брызговато
Его ручьём полили слёзы…
В мой адрес нет его угрозы,
Он покраснел, притихнув сразу,
Листок отбросил, как заразу,
На переменах был подале,
Уединенья скрыли дали…
Его что сердце «жгло глаголом»,
Познал на месте я не голом.
Потом друг другу улыбались,
И дружба вновь давала завязь,
Хотя сначала он грозился
В ход коготки пустить, как киса,
Что сочинит и он стишочки!
Да, видно, тонкие кишочки…
Хотеть — не значит мочь реально,
Знать дело надо досконально!
Увлечение интересным!
Стихов лаконичные строки
Прервали и стиль однобокий
Всех заданных нам сочинений,
Явилася цель устремлений
Писать их порадужней, что ли,
Не пресно, подсыпавши соли
Пообразней всех предложений;
И тяга таких вот стремлений
Естественной стала, обычной,
Мол, надо так! Стала привычной.
И было тому подтвержденье,
Когда написал сочиненье
Вновь в стиле я ярком и броском
О славном В. В. Маяковском.
Конечно, оценка — «пятёрка».
Хвалы превеликая горка,
Пред всеми его и прочтенье:
Вот так, мол, писать сочиненье!
Но в классе прочтения мало,
В других уж вовсю кочевало,
И в старших — им всем в назиданье:
Вот так, мол, являйте старанье!
Конечно, приятно мне было,
Душа улыбалася мило…
Поэзия, значит, невольно
Писать вдохновляет привольно
И образней все сочиненья,
Есть польза, знать, в ней, без сомненья.
Становишься как бы богаче
В всех чувствах своих, смотришь зряче
На то, что другим недоступно,
Глубь видишь и ширь совокупно,
Не скроется даже частица.
Природа. И лица, и лица —
Какое для творчества диво!
Раскрой! Разберись кропотливо.
Что чуждо народу, то плёткой
Стиха всем хлещи! И подмёткой,
Вовсю оторвавшейся, сроду
Не будь, а служи ввек народу!
Он главная ценность планеты.
Что видно вокруг, — то приметы
Труда удивительной массы
Народной, презрения лясы
Он слышать вовек недостоин,
Творец, созидатель он, воин,
Даёт он всем блага, свободу.
Так слава родному народу!
Продвинь в жизнь его интересы.
С пути его сгинут да бесы —
Вся шайка утроб ненасытных
В аферах своих вечно скрытных!
Гнусить же лишь всё о цветочках —
Что проку в таких всем трудочках?!
Шагай же в народном ввек марше,
Всеобщая жизнь будет краше!
Но вот забегая на годы
Вперёд, утекут коих воды,
Откроюсь, скажу по секрету,
И тайну не скрою уж эту,
По «Русскому», «Литературе»,
Унынья не ведая бури,
Не знал я подчас содержанья,
Да не было в том и старанья,
Вот в «Физику» пялил глаз зорко,
За всю её — твёрдо «пятёрка».
Нашёл в «Астрономии» диво —
«Пятёрка» за всю горделиво!
Ведь есть коль к чему‒то влеченье,
Там будет вовсю и ученье.
Да! Школа для тем усвоенья
Являла благое стремленье
Водить нас гурьбой на спектакли,
Ума чтоб пополнились сакли
Тех тем уж вовсю усвоеньем.
Бесплатно. И мы с восхищеньем
С затихшим от дива дыханьем
Встречали те пьесы с вниманьем…
«Евгений Онегин» был в ГАБТ-е
И «Демон» там. Не были в трате
Мы времени, чтя представленья,
Вживую зря жизни явленья,
В их суть с увлеченьем вникая
И ведая: вот‒де какая…
Купание ранней весною…
В конец же учебного года —
То школьного радость народа!
Особенно вольным мальчишкам,
Ведь мы дожидалися слишком
Прихода весны вкруг зелёной
С душою в неё все влюблённой,
Как кони из стойла, мы мчали
В весенние чудные дали,
Вон сбросив с себя облаченье,
Порядком принесшим мученье,
Зима понадела что силой.
Прильнули к Весне, сердцу милой!
И вновь посещали овраги
Задорные наши ватаги,
Ведь там мы хозяева действий,
А это раздолье для бестий!
Могли костерок там взбуянить —
О предках жива ведь в нас память! —
В «войну» поиграть до упаду
И в «салки» — то наша услада!
Попрыгать чрез «козлика» резво,
Как тесто, заквашено, лезла
Безудержность игр наших многих
В порядках и правилах строгих,
Была в них своя дисциплина,
Азарта, азарта малина!..
Текли ручейки по оврагам…
Мы рады очнувшимся «лягам»,
Ловили и в руки их брали,
Холодные были все крали,
На них мы дышали со встречи,
Шептали на ушко им речи:
«Не вы ли царевны, квакушки?».
Но все земноводья подружки
Молчали, на нас лупоглазя,
Но были все в неги экстаза,
Пригревшись на наших ладошках,
Мечтая, должно быть, о мошках…
И было совсем им не худо,
Когда предлагали мы блюдо
Им всем из червей разлюбезно,
Торжественно, даже помпезно!
Не все, но всё ж были «лягухи»,
Не видевши блюда из мухи,
Глотали червей инстинктивно.
И не было нам в том противно,
Напротив, все были мы рады,
Доверие их — сласть награды.
Ведь братья мы с ними земные,
По виду хотя и иные,
Но возраст их нашего старше,
И к ним — уважение наше,
Как к старшим, блюдётся законом,
Добро им всем делать легко нам.
И вот, наигравшися вволю,
Мы их отпускаем на волю,
И скачут они не уныло
С вопросом: а что же то было,
Что грело приятно их тело
И аистом съесть не хотело?
Ах, как же им было приятно!
И жаждут в ладошки обратно…
Потом вдруг взбредает кому‒то,
Кто в выдумках славится круто,
Идти на пруды искупаться…
«А что? Поспешили‒ка, братцы!».
Все в играх подвижных, конечно,
Согрелись и в путь свой беспечно
Направились бодрым все маршем,
Галдёжным, щебечущим, нашим…
Поля проскочить — нет вопроса!
И вот те пруды все у носа.
Все руки пульнули в водицу:
Купанью она ли годится?
Решили, что лезть рановато…
Но зря у пруда ли ребята?
«Лезь ты, предложил коль!» — все хором
Сказали и взяли измором
Зачинщика, тот и разделся,
Водицы боится, как беса,..
Коснётся её чуть ногою
И тут же отдёрнет стрелою!
«Трус! Трус!» — будто пендель, вкруг крики…
И он, хоть и страх был великий,
Как с жизнью прощался, вдруг с ходу
Вон «пузом» и плюхнулся в воду!
Все ждали его заключенья:
Нужны ли им всем злоключенья?
Он всплыл: «Ах, водица парная!».
Всех прыть объявилась лихая,
В момент поразделись, всей группой
И плюхнулись в воду! И лупой
Глаза всех рассматривать лишне,
И так всё видать: будто вишни,
Аж больше пруда они стали
От холода… Мы в нём не крали…
«Обманщик! Утопим!» — вскричали
И в яростном мщенья запале
Вон ринулись к жертве ретиво
С угрозами, криком, бодливо!
«Сажёнками» дал вон тот дёру
И пробкой на берега гору
Вмиг выскочил! Там залежалый
Вкруг снег всё лежал, и не малый…
Хотел уж обратно… Комочки
Лепить стал и без проволочки
Пулял их по маковкам нашим!
«Ах, так! Ну поешь у нас каши…» —
Так думал о мщении всякий —
И тотчас взят берег в атаке,
И враг окружён и повержен,
Стал ласковым с нами и нежен…
Но мы снисходительны были:
Мы снег на него натрусили,
И он из‒под снежной сей кучи
Такой бег взвинтил вдруг летучий,
Что, прыгнувши в воду, моментом
На том берегу, не на этом,
Уж был, и в обиду залезши,
Нам рожи всем корчил, как леший…
Мы ринулись в воду и вскоре,
Ему на великое горе,
Предстали пред ним, он помчался,
Как мастер‒бегун экстра‒класса!
Все мы припустились вдогонку!
Подобен он был весь зайчонку,
Что мчит пред злодейкой‒лисою…
За ним мы неслися гурьбою,
Казав, что расплата не ересь.
Бежали, бежали… Согрелись!
От холода дрожь сгибла в беге,
Тела порасслабились в неге…
И щёчки, и губы пунцовы,
Бодры, веселы все, здоровы.
Весёлой идём кавалькадой!
Ничто нам для дружбы преградой.
Мы знаем: игра — наше буйство,
И злобы не ведомо чувство.
Хоть хлюпали в школе носами
С купания, мы чудесами
Его поделились раздольно
Со всеми, приблудя довольно,
Попав в ореол тотчас славы:
«Ах, как вы, купальщики, бравы!».
Ходили мы, нос позадравши,
Уж веря в нелепости наши…
Но если бы нас попросили
Опять искупаться, вряд в силе
Мы были б решиться на это:
Приятней то делать лишь в лето.
За черёмухой к даче Сталина…
Но вот и каникулы снова,
До встречи вновь, будь же здорова,
Любимая школа! Наш отдых
Не будет знать слова вновь «роздых»,
А будем опять сверхактивны,
А в чём‒то чуть‒чуть и наивны.
Но прежде чем гнёздышко класса
Покинуть, уж в нас привилася
Традиция, в день чтоб последний,
Отбросив другие все бредни,
С цветами всем в класс заявиться,
Ах, как же сияли всех лица,
Вручали коль тем мы отрадно,
Учили с любовью и ладно
Кто нас изо дня во денёчек,
Вложить чтобы знанья в умочек,
Чтоб встретила жизнь чудесами,
А мы, неразумные, сами,
Избечь чтоб ученья, хитрили,
Но вязли в итоге все в иле
Незнания тем для чего‒то,
Лишая себя ввысь полёта.
Дающим нам знания было
Порой трудновато из ила
Незнаний тянуть нас натужно…
Но делали вечно, ведь нужно!
Возьмутся за ум, мол, детишки,
Войдут постепенно в умишки,
Сознательно будут учиться,
Летать чтоб по жизни, как птица!
А мы же, три друга давнишних,
Без слов отправлялися лишних
На место «своё» за цветами,
Любили которые сами,
Черёмухи это душистой
И цветом, как снег будто чистый,
Любили большие букеты,
То были Весны нам приветы!
Весь класс утопал в аромате…
Давайте вдыхайте, вдыхайте!
Друзья — это Толя, Володя
И я — уже были в походе
За этими диво‒цветами
(Ходили всегда мы годами,
Как только узнала разведка
О том наша, целя глаз метко
Всегда и на то, и на это,
Достоинство — знать всё! — примета).
От Раменок шли мы вдоль речки,
Чьё «Раменка» имя сердечки
В груди клокотали раздольно,
Ведь было нам славно довольно
Вовсю в предвкушении лета,
Что будет опять каждый где‒то:
Кто в лагере вновь пионерском
Опять с барабанным там треском,
Со звучным призывнейшим горном
И честью — салютом задорным!
С походами, играми, с песней.
Там быть нам — всего интересней!
Мы все перешли в класс дальнейший.
Сейчас за черёмухой пеший
Поход совершаем мы дружно,
Приятное сделать ведь нужно!
И речка спешит нам попутно,
Весной не светла, катит мутно,
Нам берег свой левый представя…
А вкруг же Весна в дивной славе,
Все прелести коей без нормы!
«Матвеевской» траверз платформы
Прошли, не меняючи курса,
Во власти походного вкуса,
Прошедши порядком, при этом,
Потом по заветным приметам
Налево свернули все ноги
К железной стучащей дороге,
Её проскочили поспешно,
Состав пропустивши, конечно,
И лес появился пред взором.
«Ну вот и пришли!» — сразу хором,
Счастливые, мы загалдели…
Пора, значит, быть уж при деле.
Огромный был лес и тенистый,
И древностью потчевал истой,
Был пышен, густой он и девствен,
И жизнью своею естествен.
Струилось его вкруг величье…
А пенье весеннее птичье!
Как радостно, звонко звучало,
Вновь жизни восславя начало!
Искали черёмухи диво,
Пышна она здесь, горделива,
Ведь лес бережёт это чудо,
На ней гимн пчелиного гуда…
Все кисти цветов величавы,
Важны, будто белые павы,
Приличного взору размера,
И нет аромату примера,
Пьянит он своим несравненьем,
Вдыхаем его с упоеньем…
А он здесь повсюду медовый,
Посланник, певец жизни новой…
Но вот и готовы букеты,
Природы подарки, приветы.
Довольны! Восторг был приятный!
Но в путь отправляться обратный.
По шуму составов по рельсам
Мы знаем, идти как нам лесом.
Шли, шли… да наткнулись вдруг скоро
В высокую стену забора.
Тянулся в лесу он далёко
И дивом являлся для ока.
Мы вздрогнули вдруг, замолчали:
В какие залезли уж дали!
Здесь Сталина дача и близких
Людей окруженья, и риски
Попасть в нарушители нам ли?
Вмиг бойкими стали, не «мямли»,
И боком, и боком в сторонку
Усилили поступи гонку,
Волнуясь в душе не на шутку, —
Так страх нас скрутил всех в закрутку.
Но из лесу вышли и вскоре
На вольном уж были просторе,
Шагов не снижаючи частых
И лиц не скрывая несчастных…
«Железка» проскочена нами,
Вдоль речки большими шагами
Шли спешно, что выбрались, рады,
Бросая назад часто взгляды,
А нет ли за нами погони?
На выдумку мы не в уроне:
Уж если догонят, так скажем,
К букетам взирая‒поклажам,
Что, дяденьки, в школу мы это…
Вы сможете прелесть букета
И сами нарвать там и сразу
Поставить в большущую вазу,
И запах же будет по дому!
Что тяги вовеки к другому
Не будет, уж нам‒то поверьте!
А если взобраться, как дети,
Не сможете, лучше где ветки,
То мы, как умелые детки,
Взберёмся и сбросим, что лучше,
И спустимся быстро вновь с кручи!
Но нету погони и нету…
Меняем шагов мы примету,
Не скованно движемся, важно,
Расслабленно, даже вальяжно…
Бросают все встречные взгляды
На наши букеты… Мы рады!
Как будто герои уж точно,
И в них закрепилися прочно.
Потом разошлись по квартирам,
И запах букетов там — пиром!..
А мама мне новые брюки
Купила! И радости муки
Вовсю испытуя, надел их
Вмиг утром. В эмоциях спелых
С букетом черёмухи дивной
С головушкой страшно наивной,
Что миру, как мне, славно тоже,
С крыльца поскакал! И — о боже! —
Как вдруг поскользнулся и мигом
Упал, вон придавленный игом
Несчастья: порвались штанишки…
За что достаются мне «шишки»?
Свисал, где коленка, клок ткани…
От горя мой ум, как в тумане…
Вопросом измучен нетленным:
Как в школу пойду я степенным,
С букетом и рваной штаниной,
Такой рассмешив всех картиной?
Коленку прикрыл я букетом
И, чуть улыбаясь при этом,
В свой класс прошмыгнул, отдал классной
Букет свой душисто‒прекрасный,
«Спасибо» услышав при этом,
Как рада она всем букетам!
Коленку прикрывши рукою,
За партой вмиг был дорогою.
Учёбы узнали итоги,
Какие ещё взять отроги
Всем отдыха всласть пожеланье,
Всем, давшим нам знанья, — признанье!
До новой эпохи ученья!
И мы, не скрываючи рвенья,
Покинули школу до встречи,
И стало на душах всем легче…
Я — рабочий!
Как годы все, вновь по бесплатной
Путёвке дорогой приятной
Спешу на природу я снова,
Здоровья где будет основа.
Автобусы, песни и флаги —
Мы едем колонною в лагерь
На отдых опять в пионерский,
И духа подъём очень веский:
Там будет нам радостно очень,
И каждый в том верой упрочен.
И первую смену отбывши,
Я, вспомня свой замысел бывший,
Пошёл на завод без обструкций
Железобетонных конструкций,
Что был МГУ сзади зданья,
Служил, выполнял он заданья,
Что стройка по горло давала,
И лепты его в том немало.
«Но точно ты знай, — между прочим,
Сказали там, — разнорабочим
Ты будешь лишь только зачислен,
И силы свои все и мысли
Направь лишь на чёткую службу,
С физической силою дружбу,
Раствор ведь тяжёл, знай, бетонный,
Его же здесь тонны и тонны…».
И стал тот завод с силой новой —
Моею с лопатой совковой.
Питала завод всем дорога
Железная, пёрла, что много
В его ненасытное брюхо;
Пыхтел паровоз, мая ухо,
Тащил коль состав за составом
Цемента, песка… В духе бравом
Спешили к ним все на разгрузку.
Тут ввек не понежишь уж гузку:
Был штраф за простои вагонов,
И все друг пред дружкой без стонов
Метались, их трюм вычищая,
Единство в том — сила большая,
Чуть лёгкость, усильям подмога,
С ним сделаешь быстро и много.
Цемент приходил, ох, горячий,
И в валенках лишь, не иначе,
Разгрузки он требовал только,
Ведь случаев было уж сколько,
Когда чрез резину ожоги
Вдруг так получали всех ноги,
Что были в момент с волдырями…
То надо ль? Подумайте сами.
Сапог вот резиновый сроду
В цемент лезть не ведал ввек моду.
Носили к тому ж, все повязки,
Цемент ведь летуч, в нём не в сказке…
Мы бут разгружали — каменья,
Он требовал, ясно, дробленья,
Иметь чтобы вид уж щебёнки,
И брал он немало силёнки,
Поднять чтоб его и в дробилку
С усильем швырнуть, как в копилку,
Дробила что камни немило,
И снова подбросить просила…
«Хруп-хруп!» — их жевала нещадно,
К судьбе относясь беспощадно…
Доверили мне это дело,
Оно и вовсю закипело!
К дробилке тут надо из кучи
Придвинуть, не тот, что получше,
Дробящей что нравился пасти, —
Такой лишь жуёт та на части.
А те, что размером нескромны
И весом своим неподъёмны.
Приходится молотом в темя,
Да долгое, может, и время,
Дубасить, а он не пушинка…
К тому же, и в пасти заминка,
Когда та жевала‒жевала,
Да толку с того только мало,
Усилья её все впустую,
Работу творя вхолостую…
Пресечь чтоб надрывные муки,
Брал крюк я железный вмиг в руки,
Камней им менял положенье,
Чтоб пасти пришло наслажденье
Их щёлкать, как будто орешки!
Тут чётко всё делать, без спешки,
А то крюк затянет мгновенно,
Дробилка — она, как гиена! —
С рукою, возможно, всего‒то…
И вот сухота всем, забота…
А чтоб не случилось такого
Уж случая, горем лихого,
Послали меня на затарку
Песка. Там впадали в запарку,
Бульдозер когда, ненароком,
Чтоб в рвенье трудиться глубоком,
Песком транспортёрную ленту
Чресчур так заваливал эту,
Она что в момент замирала,
Не двигаясь. Тут уж немало
Усилий бы взять и уменья,
Чтоб дать ей, как надо, движенья:
Все брались за ленту руками,
Старалися дружно рывками
Продвинуть, вон сдвинувши с места,
Всех немощных роликов вместо,
Крутилися что вхолостую,
Не в силах чуть сдвинуть такую
Песка преогромную гору,
Вон сдавшись на милость затору.
«А вот и жених нам, товарки! —
Услышал я возглас вдруг жаркий,
Пришёл коль сюда по заданью, —
Конец будет, бабы, страданью,
И лента в одно лишь мгновенье
Продолжит лихое движенье!» —
Все «бабы» пустилися в хохот,
Превысив бульдозера грохот!
Сдвигать стали ленту все с места…
Она же, как пава‒невеста,
Кочерилась, встала ослино…
Тревожная это картина,
Песку ведь идти непрерывно.
И возглас звучал вновь надрывно:
«Эй, взяли! Эй, дёрнули! Мигом!».
И я там. Под боли вдруг игом
Рука оказалася: ноготь
Вон сорван на пальце!.. И трогать —
Какое там! — ленту не смею…
Ведь в боли попал эпопею!
Кровь хлыщет… Теряю сознанье…
Помочь мне — я чую старанье,
Под ручку в медпункт отведенье,
И там уже пальца леченье…
А всё потому, что мой палец
Меж роликом, лентой — страдалец! —
Нечаянно вдруг оказался…
Знать, опыта нету запаса,
Не знал безопасности правил,
Вот ноготь и палец оставил…
Вот день трудовой весь мой первый.
Подъём и страданье, и нервы…
Потом же справлялся отлично
С совковой лопатою лично,
И где поднести что — да ловко! —
Влюбилась в меня, знать, сноровка.
И вывод навек внёс мне ясность:
Для жизни важна безопасность,
И в очередь первую только,
Иначе не мыслю нисколько.
Здоровье потом и успехи,
Лишь после — веселья, потехи.
Наряды здесь всем закрывали,
Большая зарплата, мала ли,
В работе проделанной зрели:
Трудился вовсю или еле.
И я отоварился ею
Впервые, нарушить не смея
Традиции, бывшей веками,
Я дома вручил тут же маме.
Взяла и заплакала мама…
В её превратился я зама,
Бюджет чтоб повысить семейный.
Зарплаты был день юбилейный!
Хотя лишь на время каникул,
Желаньям моим да не в пику.
«Школу окончить надо!»
Два месяца так все недели
Труда моего пролетели.
Помимо зарплаты, мозоли
Я рук заработал да боли
В всех мышцах, ногах, пояснице,
Улиткою плёлся… Но птицей
Порхал на работе, что странно…
Трудился все дни беспрестанно,
И сил появлялась лавина!
Была здесь строга дисциплина,
«Хочу–не хочу!» — нет понятья.
Всегда всем во всём есть занятье,
Раствор ведь не терпит отсрочки,
Коль вдруг оплошал, заморочки
Тогда не избечь, это точно,
Растяпство в труде ввек порочно.
И вот я, рабочий начальный,
Вновь в школу, как все, в величальный
День прибыл, всегда как, сентябрьский,
Учёба где строит нам глазки,
Влюбились чтоб все мы в неё‒то,
А лень была б малой, как йота.
Должно быть, один из всех в классе
В рабочем лишь я был заквасе,
Смотрел снисходительно даже
На тех, кто был в детском всё раже…
Я чуть повзрослевшим стал, что ли?
Работы я съел, пуд аж, соли;
Не гнал на уроках в изгнанье
Я дум о работе, старанье
Те делали сами невольно,
Меня отвлекая довольно
От хода уроков полезных,
И если вдруг спросят, помпезных
Ответов, по сути, не выдам,
А стану с таким я уж видом,
Как в местности, мне незнакомой,
Да вдруг окажусь и искомой
Не вижу дороги, чтоб выйти,
Растерянность только, нет прыти…
А тут, волю напрочь опутав,
Укладчики вдруг парашютов —
Ведь я помогал безотказно
В делах им, не шляяся праздно, —
В прыжках, подготовке, укладке,
Чтоб было всегда всё в порядке,
Его соблюдаючи строго.
Жужжали мне в ухо премного,
Ах, как их работа прекрасна
Укладчиков! Я‒де напрасно
Кончаю десятый класс в школе,
Хорош девяти, и не боле,
Хорошая будет зарплата,
Не будешь жить, верь, суховато,
Оплата прыжков — плюс к зарплате,
Спортсменом там станешь уж, кстати.
И будешь в прыжках именитым,
Рекордам тобой быть побитым!
Конечно, зажглися мечтанья!
И было души вон метанье…
Но школа… Окончить хотелось.
И всё ж появилась тут смелость,
Без мамы в том, ясно, согласья,
Спонтанно прийти, в одночасье,
К директору школы, чтоб в руки
«Свидетельство» выдал! Но муки
Со школой навеки прощанья
Не дали к ней чувств обнищанья,
Поэзия в ней, нет ввек прозы.
И я разрыдался, и слёзы
Полилися на пол, став лужей…
«В чём дело, стряслося что? Ну же!
Мне внятно скажи. Успокойся», —
Живое задел он в вопросе,
Что я разрыдался лишь пуще,
Весь вид неуёмно ревущий…
Сквозь всхлипы директор всё понял
И в ласковом, нежном аж, тоне,
И тихо, обнявши мне плечи,
Повёл объяснения речи,
Что школу окончить всё ж надо,
Достигнуть в судьбе чтоб парада.
Даёт она старт в беге к ВУЗ-ам.
«И жизнь не порочь резким юзом.
Возглавь‒ка Умелые руки,
Лиши все занятия скуки,
В труде приучай к вдохновенью,
К прекрасному вечно стремленью.
Возьмитесь вдвоём с другом Вовой,
Успех, верю, будет бедовый.
Взвивай рисования страсти,
А он по технической части,
И дело пойдёт вдаль парадно!
Ну как, соглашаешься?», «Ладно…».
«За труд ваш и времени трату
Вам школа назначит оплату,
Повысит что семьям достаток,
Сироты вы… Путь ваш не сладок,
Погибли отцы ведь в сраженье…
Смертями война в положенье
Всегда пребывает отрадно,
И всем это горько, накладно…».
И я вновь заплакал пресильно,
И слёзы струились обильно…
Мне голову гладил рукою…
Другая не будет такою,
Протез заменил её тяжко:
Войны то клыков не промашка,
Теперь инвалид он, безрукий,
Несёт поминутные муки…
Иван Пантелеев — зовётся,
Сын Дмитрия. Нет, он не в жмотца
По части сочувствия вышел,
Души был взлёт выше и выше!
И жить уж не мыслил иначе,
Во Внуково вдруг был назначен
Директором тамошней школы,
Её чтобы сгладить проколы
По части детей обученья.
И наше с Володей стремленье
Помочь в перевозке лишь было,
Тем паче, просил в этом мило
Он сам, разведя лишь рукою…
Машиною мы бортовою
Весь скарб и доставили скудный,
Что был в перевозке не нудный,
По нашим мальчишеским силам,
И труд даже был, в общем, милым.
Вот так и простились навеки,
Но память, уносят как реки
Прочь воды свои, не умчалась
И даже на мизера малость.
Хорошее помнится прочно,
И плохо вовек, — что порочно.
Трудились «Умелые руки»
Свободно, без муки, без скуки;
На стенде труды выставляли,
Все в творчества были запале,
И отзывы, видящих это,
Как сладость большого привета,
Творцов вдохновляли приятно,
Впрямь, сделано было опрятно.
На выставках были районных
Труды все в правах на законных,
Что гордость в нас всех вызывало,
И нос задирали немало…
Фантазия била фонтаном:
Вот сделать такое пора нам,
Чтоб рты поразинули с дива!
За новое брались ретиво,
Все в труд с головой окунались,
Рождалася творчества завязь
И тяга к труду и к красотам,
Был навык, достигнутый потом,
Умения строилось зданье,
Конечно же, нам подражанье…
Не знали, оплата берётся
Для нас из какого колодца,
Но лично директор вручал нам,
И было нам в том не печально.
И только став взрослым, чрез годы,
Вопрос не пустой уж породы
Мне ум «на гора» да и поднял,
И знаю, уверен сегодня:
Директор из личных оплату
Вручал сбережений, солдату
Присуще ведь крепкое братство,
Всех душ ввек любимое яство,
Идя на врагов всех в атаки,
И верил боец сильно всякий,
Что ввек с ним пребудут победы,
И сгинут в атаках все беды!
Вот мне помогло и Володе
Вмиг братство его впрямь, не вроде,
Признательность стала сильнее
За это ему и милее.
Шестой Всемирный…
Портрет вождя
А мир молодой уж стремится
Принять дорогая столица:
Шестой фестиваль молодёжи,
Студентов стран разных, одёжи,
К тому же, всеобщий, Всемирный,
Он в дружбе, прогрессе настырный,
Без войн чтобы жить в рае мира,
А мира нет дивней кумира!
Мы в Доме культуры эмблему
В кружке рисования, в тему
Такого события в мире,
Чудесную враз сотворили
Ромашку‒цветочек, основа
Фанерная, что и не ново.
А сверху уж масляной краской
Эмблему мы сделали сказкой,
На Дома культуры фронтоне
Её закрепили. До ноне,
Кто видел её, хоть разочек,
Желает уткнуть вновь глазочек —
Так душу она восхитила,
В ней дружбы залог, мира сила.
В кино, на концерт шёл кто мимо,
Смотрел на неё всласть палимо,
В цветочек прекрасный влюблённый,
Не будет что мир опалённый
Уродовать Землю‒планету,
А жизнь бушевать лишь по свету!
К тому же, Октябрь, что нам дорог,
Лет будет иметь аж ли сорок!
Легко он несёт Достиженья
Свои вдаль и поступь саженья!
И в честь юбилея прихода
Бушует стремленье народа
Повысить всех планов объёмы,
В дерзаньях мы все неуёмы!
Весь путь наш научно освечен,
И строй наш советский сердечен.
Итоги труда — у народа,
Они не пустая порода,
А блага обильным потоком…
И честь, и хвала тем истокам,
Родили что мощную реку,
Что стала мила человеку,
Неся социальное братство,
Права всем и диво‒богатства.
Истоки — то Маркс, Энгельс, Ленин,
Борьбы океан ими вспенен,
Корабль капитала швыряя
От края его и до края!..
Живительны эти истоки:
Глаза прозревают, пороки
Насквозь зрят гнетущего строя.
Трудящийся участь изгоя
Не терпит, он благ всех ваятель,
Буржуй же их всех пожиратель,
И он ненасытное право
Вовсю охраняет кроваво.
Но ширится самосознанье,
Законов развития знанье,
И в массах рождается смелость,
Буржуев чтоб строя опрелость
Уж вон извести, да навеки
И к счастью расставить засеки.
И ширится масс единенье
И к жизни достойной стремленье!
Несётся протестов лавина!
Чарует такая картина…
Достоин народ славной доли,
Всех благ, уваженья и воли.
Да здравствуют вечно пророки,
Что кажут нам мир без мороки!
И мы к Октября юбилею
Родили такую идею,
Что Ленина, Маркса портреты,
Их виденьем жизни согреты,
На школьном представить фасаде,
Смотрелись чтоб, как на параде.
Признательность гениям это
И рапорт, что жизнь, как ракета,
Несётся в соцлагере страстно
Путём, указали что ясно
Они, заявив громогласно,
Идти что им нам не напрасно.
И сами мы зрим результаты:
Свободны, умны и богаты.
Хозяева жизни мы сами.
Весь мир мы дивим чудесами
Великих своих достижений.
Народ — он ваятель свершений.
Поручено с другом мне Толей
Со страстной художников волей,
Серьёзное взвивши старанье,
С учителем плюс рисованья,
Писать те портреты с открыток.
Сначала запал был не прыток:
Ничто мы размера такого
Вовек не писали. Всё ново:
Аж три — те холсты — были метра.
Мы каждый — заправский вид мэтра.
Холсты на квадраты открытки
Пустили мы с первой попытки,
И было квадратов тех много,
Количеством равное строго,
Холстов и открыток на теле —
Вернее так копия в деле.
Чуть виден был след карандашный.
Ну этот этап, нет, не страшный.
Потом началось основное —
Лицо передать чтоб живое
С открытки на холст строго точно,
Живым. И гляделось чтоб сочно.
И ввек никаких искажений,
Ведь всем уж знаком каждый гений
Во всех возрастах, даже с детства,
И с ними отрада — соседство!
Быть сходство должно идеальным.
И труд наш в том был капитальным.
Всё, было что в клетках — и в каждой! —
Открыток, мы с точности жаждой
Вносили в такие ж квадраты
Холстов, в том усердьем богаты.
И образ в свой вид постепенно
Входил. Отступали степенно,
Озреть чтобы оком творенье,
Кой‒что подправляли в мгновенье,
И копии точность прекрасна.
Знать, труд не пропал наш напрасно.
Учитель кивал благосклонно:
Достойны хвалы, мол, законно.
С методикой, впрямь неплохою,
Как кистью работать «сухою»,
Поведал, портреты начавши,
Чтоб глубже способности наши
Уж были на этом примере.
И в этой мы стали манере
Под острым наставника оком
В подъёме азартном, высоком,
Портретов вести прорисовку,
По ходу усиля сноровку,
Вникая почаще в нюансы
И реже впадаючи в пасы.
И разные кисти — щетины,
Попав на свои именины,
Представили детище лично:
Портреты смотрелись прилично,
Подправил учитель немного,
Но это совсем уж не строго,
Добавил он опытным глазом,
Что мы не осилили разом.
И вот уж готовы цветные
Портреты вождей дорогие,
И школа, не полным чуть сходом,
Явила их дружно над входом,
И каждый их видел входящий,
Нам давшим всем путь настоящий
К Свободе и Равенству, Братству,
И к Счастью навек, и к Богатству.
И путь этот в Завтра надёжный,
Он нов и развязками сложный,
С него не свернём мы в овраги,
В Коммуну идём. Выше стяги!
Прём в Завтра мы поступью бодрой,
С врагами бьясь, с внутренней контрой.
Победы, в труде достиженья
Высокое душам паренье
Давали и гордость, и радость,
И поступь входила в парадность!
А Толик, друг верный мой школьный,
Над Марксом трудился, довольный,
От дивного вдруг предложенья
И вплоть до труда завершенья.
Я Ленина «дал» на портрете
И счастлив был этим, поверьте.
К великим чертам обращенье
Давало душе услащенье
И гордость, что их чуть поведал.
Портреты их — наша победа.
А Толик с душой рисованьем
Все дни занимался с стараньем,
Писал акварелью и маслом,
И было довольно мне ясно,
Что он увлечён этим твёрдо,
И это была, нет, не мода,
А страстная в жизни потребность,
Прекрасного в жизни хвалебность.
Но чванства был ввек не занудник.
Он сам себе сделал этюдник,
Палитру. Картона грунтовка
Его же была и сноровка
Стихи написать — поражала.
Да жаль, что трагедии жало,
Что гадко живёт всё на свете,
Сгубило его в сил расцвете…
Не вынес в семье отторженья,
И жизнь понесла пораженье…
Поник, как цветок, головою,
Засыпан могильной землёю…
А был бы, быть может, известным
И творчеством дивно‒прелестным
Прельщал бы все души и взоры,
И слава неслась б, разговоры!..
Быть может, зажглась бы потребность,
Как он, обрести вдруг известность
В других, поражённых искусством
Его и энергии буйством.
Но жизнь, жизнь отрадно рождая,
И губит её всё без края…
Кто канет, навеки безвестный,
Кто в вечности будет известный,
Меж делом кто вспомнится просто,
Иль надпись напомнит погоста…
А им всё равно уж — лежачим,
Злорадствуем мы или плачем,
Ухожен покой их, зарос ли,
И вспомнят, придут ли к ним после…
Лишь совесть, любовь и признанье
С отшедшими кажут лобзанье.
Слава великому Октябрю!
А вкруг обязательств громады
И душ к юбилею парады,
Досрочный итог дерзких планов,
И каждый ударник, Стаханов.
Да здравствуй, Октябрь‒справедливость!
В годах ты, но экстра — весь! — живость.
Народ — своей жизни хозяин,
И все мы дерзаем, дерзаем
В семье процветающей, братской!
Вон сгинь, капитал жизни адской!
Да здравствует Равенство, Братство,
И счастье! Бог — труд и богатство.
Мы школы вели оформленье,
И радостно это стремленье
Всем классам, отрядам и звеньям
С азартом и дивным уменьем.
Писали мы лозунги, чтобы
Повысить итоги учёбы.
Рисунки творили «Авроры»
И страстно вели разговоры
С участием тех, кто народу
От гнёта дал с боем Свободу,
Кто Ленина видел и слышал,
И радость взмывала всё выше,
Из клетки вдруг ринувшей птицей!
В миг этот мы были частицей
Событий тех славных и бурных,
Брезгливо гнёт бросивших в урны.
Признательность и восхищенье
К участникам были, почтенье.
И мы заверяли их ясно,
Что будем учиться прекрасно,
Их все оправдаем надежды
И в шкуру не влезем невежды,
Мы примем от них эстафету
Строительства строя, что свету
Предстанет во всём эталоном,
И будет весь мир в нас влюблённым,
К шеренгам пристроится нашим,
Ведь строя советского краше
История вечно не знала,
Хотя прожила и немало.
И что в революцию пели
И в грозной гражданской метели,
Звучало вовсю вдохновенно,
Как клятва, что быть непременно
Единству средь всех поколений
По духу и мощи, стремлений
К той благостной, милой всем цели,
За что у врагов на прицеле
Те были, что путь начинали
Решительно, в самом начале,
Вон сбросивши гнёта поклажу,
С детьми уж, прикончивши вражью
Агрессию, жизнь не жалея,
Ведь Родина, строй всех милее!
И молодость, слезши вон с коек,
Хозяйкою стала всех строек,
Продукции сельской обилья —
Такие Советов вот крылья!
Домчат они Родину к цели
Сквозь трудности, вражьи метели!
Вселяло в нас, школьников, гордость,
Страны что такая есть бодрость,
И нам всем хотелось оценки
С ответов снимать, будто пенки,
Приятные взору и душам.
И знаний огню ввек потухшим
Не быть — это знали мы точно,
Иное негоже, порочно.
И радость светилась на лицах,
Что с мира всего к нам стремится
Доверчиво и с интересом,
Не сплющась под злобнейшим прессом,
Довольно активная масса
Да сверхоптимизма закваса —
То дивная юность Планеты,
Несущая дружбы приветы
И в планах изъяв ординарность,
Кто в горе, — с ним ввек солидарность!
Пусть смотрят на высь достижений:
Народ наш — он творчества гений!
Его труд — всеобщее благо,
Помочь всем — вовек он не скряга.
Хозяин всех благ он ввек сам же,
И мира стоит он на страже,
И строем своим социальным
Люб людям труда ближним, дальним.
Всеобщее разоруженье! —
И лозунг его и стремленье.
И горя не знать будет кровля,
Да будут лишь дружба, торговля
На выгодном всем паритете,
На равной в расчётах монете,
До мелочи — милые связи.
Обману — нет, подлости, грязи!
Долой кандалы с всех колоний,
Нет лязгу цепей‒какофоний!..
Свободе — да! — Равенству, Братству!
Созданье и доступ к богатству.
Ввек белый и жёлтый, и чёрный,
Будь с тяжкой судьбой непокорный!
Вас хищные, алчные силы
Ведут в нищету и в могилы…
Смотрите: их малая свора,
И справитесь с нею вы скоро,
Сожмёте кулак коль единый,
И смелой и мощной лавиной
Завалите в логове мерзком,
И строй кабалы канет с треском!
Нужна лишь решительность, воля,
Люба коль счастливая доля,
Боязнь укротите, пассивность.
Борьба признаёт лишь активность.
Лишь тот выживает в стихии,
Кто вздыбит усилья лихие,
В единстве же с кем‒то, то — легче.
Ищите с таким сладость встречи.
Страна же Советов — друг верный
И честью вовек беспримерной.
Его бескорыстна опора,
Ввек слова блюдёт уговора.
Горды мы им все от рожденья,
В грядущее любо стремленье!
Там труд по способности будет,
Все блага — желают как люди.
Раздолие всех автоматик!
Творите, поэт, математик!
Свободный ваш труд от засилья,
На благо страны коль усилья,
Её охранять будем мы ведь
И ей не дадим зачервиветь!
Закружимся в танцах народных,
Всем смыслом своим — благородных!
Споём задушевные песни,
Душе что всего интересней.
Все сдружимся в братстве едином,
И зло не расколет нас клином,
Мы сделаем Землю цветастой,
Мир будет единственной кастой!
И мы рисовали рисунки:
В едином пожатии руки,
Счастливей с того — молодёжи,
Хоть цветом лица и не схожи,
В своей, им родной всем, одежде,
Отдавшись великой надежде
На жизнь только в мире и счастье.
Да сгинут ввек горе, несчастья!
Рисункам на стендах аж тесно…
Но весело всем вкруг, чудесно!
Увидим своими глазами
Людей заграничных и сами,
Покажем себя в лучшем свете,
Быть может, у них на примете
Уж виден наш строй социальный,
Да где‒то неведомо дальний,
Они лишь хотят убедиться
Воочию, так ли, как птица,
В правах все и каждый ли волен,
Друг им, не противник ли — воин?
Проваленный экзамен…
А год выпускной классов ряду.
С мечтою, кем быть, нет нам сладу!
Имел Спангенберга я книгу,
Поддался желания игу,
Как он, побродить всласть по свету,
Животного мира примету
Умом обнаружить пытливым
Да слухом, да глазом орлиным,
Познать их повадки, вред, пользу…
Да вдруг в замешательства позу,
Не паники чуть, впал застыло,
Ведь то, чем я жил, и что мило,
Вдруг рухнуло, будто строенье,
Услышал когда объявленье
Прибывших к нам в школу студентов
В словах их, не встретив приветов:
Такая теперь специальность
Утратила вон актуальность,
Её не готовят отныне.
И впал я в печаль и унынье…
С плохой, МГУ вы, студенты,
Хотя и добром к нам согреты,
Явилися с вестью к мне лично,
Что чуть не заплакал я зычно,
Не слушал о всех факультетах,
Учиться, мол, где, как в конфетах,
Мы будем на них. Поступайте!
Мозги не сродни коли вате.
Зубрят и готовятся всюду…
А я вдруг решил, что не буду!
Какие за школу взял знанья,
С такими пройду испытанья
На всех я экзаменах только,
Зубря, не поможешь нисколько
К тому же, решил, что не честно
Зубрёжкою сдать всё прелестно,
Коль был «середняк» в школе вечно,
Ведь совесть заест бессердечно,
В глаза тем, кто вкладывал знанья,
Как буду смотреть без терзанья
Её я, обманщиком, точно,
Глядясь наяву и заочно?
Ведь будут шептаться те тише:
— Ну это везенье мальчиши…
Случайный итог в лотерее,
В учёбе, нет, не был бодрее…
— А может, списал незаметно,
Что так отвечал вдруг предметно?
Глядеться не стану бесчестно!
Уж лучше стоять бессловесно,
Билет свой держа, как гадюку,
Терпеть чем тяжёлую муку,
Ехидно смеясь от везенья…
Нет, совести есть угрызенье!
Сказал «не готовлюсь» и баста!
И стал появляться пречасто…
На многих площадках спортивных,
Имел МГУ тьму что дивных,
В азарт там входил баскетбола,
Где бегать, финтить надо споро,
В кольцо мяч забрасывать точно,
Своё защищаючи прочно,
И пасы так взвинчивать резко,
Итог чтоб атак всех слыл веско!
В игре колоссальна активность,
Ведь проигрыш, — коли пассивность.
Игра в волейбол хоть прельщала,
Но им увлечён был я мало,
Он шашками мне представлялся,
Пред шахмат игрой экстра‒класса,
Чем сан баскетболу я выдал.
К тому ж, волейбол ввек не идол,
Ведь «гасом» мне выбили палец.
Распух он, болел… Я, как заяц
От лиски, бегу прочь зигзагом
Теперь с волейбола и благом
Владеть — вновь распухшим вдрызг пальцем —
Желания нет, буду зайцем.
Тут кедами вдруг обзавёлся
Китайскими, с важностью носа
Носился я в них по площадкам
Спортивным, забывши порядком,
Что надо готовиться к сдаче
Экзаменов, что их, тем паче,
На «тройки» сдавал капитально
И было то мне ввек нормально,
Ведь дале не мыслил учиться
Я в ВУЗ‒ах, прости же, столица!
Не сдам же я вдруг выпускные,
Подамся на строек лихие
Объекты и буду рабочим,
Там есть специальности, впрочем,
Освоить которые в силах,
Ведь знанья не сгинут в могилах,
Помогут во всём разобраться,
Увидят дела во мне братца.
И будет с того людям польза,
Не буду я им, как заноза,
Что выдернуть надо из пальца.
Вид будет в труде не скитальца.
Строителей много я видел,
И стройка — родной им всем выдел.
С начальными классами много —
Такая судьбы их дорога…
Но ею довольны все. Диво!
И трудятся все горделиво!
Труда своего видят важность,
Их гордость вкруг — многоэтажность!
Живут, как все прочие люди,
В активнейшем жизненном гуде…
Работа их в робу вселила.
А вне её смотрятся мило:
Цветасты, весёлые лица,
Коль праздник какой‒то случится,
Поют от души под гармошки,
Отплясывать могут как ножки!
Все рады, как дети обновке,
Умны в рассужденьях головки,
Излишеств не терпят засилья,
Но жить, как и все, — их усилья.
Такая вот всех их порода.
Я тоже отросток народа,
Его ли судьбы мне стесняться?!
В нём крошки нет чванства‒эрзаца.
В нём гордость, великая сила —
Она всех врагов в прах косила,
Народ жизнь вдыхал в государство.
Земной ему рай — за мытарства!
Сдавались экзамены, труса
В себе я не видел. Споткнулся‒
Таки о каменья пребольно
Я вдруг математики, вольно
Не плавал в которой, как рыба
В стихии своей; нет, не глыба
Я был в ней, а только песчинка.
Какая печали картинка…
Не знал на билет я ответа.
Ну, песенка, Славочка, спета…
Билет положил моментально,
К другому же принципиально
Руки не помчалася скачка:
Да мне не нужна ведь подачка!
И вышел саженно из класса…
Куда‒то, наверно, подался…
Кто сдал, те меня все искали,
Облазили близи и дали,
Но нету, как канул вдруг в воду…
И стало тревожно народу…
«А, может, он бродит в берёзках,
Где ландыши?» — чуть ли не в слёзках
От горя, сказал всем друг верный
Володя, ведь ум беспримерный
Имел он и был «математик»,
Задач всех отличнейший практик,
Их «щёлкал» в момент, как щелкунчик!
(Ему же я в том не попутчик,
Предметы другие пристрастье
Моё ощущали, в несчастье
Они не впадали с ответов
Моих, полноту их отведав).
За ним поспешили все группой,
Найти ожидая, хоть с лупой…
Меня же и впрямь утащило
Туда, где смотрелись премило
В весеннем своём хороводе
Берёзки и ландыши, моде
Природы вовек не переча, —
С Весною так радостна встреча!
Ходили, метались, кричали!
И эхо взывало все дали…
И я их услышал, конечно,
И мысль повела быстротечно
Меня прочь от этой ватаги:
Стыдить они вечно не скряги.
Как зайца, пропала вон смелость,
Отверженным быть захотелось,
На всех и себя вдрызг в обиде,
В таком несчастливейшем виде…
Уйти от них было уж малость,
Как вдруг… предо мной оказалось
То диво с глазами, косою,
О коем я думал порою,
Не смев в те глаза заглянути,
Бояся, конечно, до жути,
Они что проникнут мне в душу,
Её рассекретят, я струшу,
Умчусь, как нашкодивший мальчик,
Скача, как резиновый мячик!
«Ты что это здесь, как в подполье?» —
Вопроса мне с ходу раздолье.
Сама же, я вижу, что рада!
Хотя и в тревоге… Тирада
Её мне, как плеть нагоняя
Не так уж была и лихая,
Как встреча вдруг с нею пререзко,
Что вздрогнул я, встал, будто фреска,
И долго молчал отупело:
Найти‒то в лесу как сумела?
«Да я… эти.. здесь собираю…
Ландыши! В гуще, не с краю…
Букет отдам, хочешь, тебе я?» —
Сказал ей, должно быть, краснея…
«Ах, солнышко красное‒светик!
Не видишь в руке аль букетик?».
«Он пахнет… Попробуй, понюхай!..».
Уж пахло надежды разрухой,
Взяла как! Их запах вдыхая,
Смотрела в глаза, вся такая…
Как сказки Прекрасная фея!
Свой взгляд отвести уж не смея,
Притих я, как тот лягушонок,
Не в власти своих что силёнок
От взгляда ужа отвернуться,
Сидит обречённо и куце…
«Что смотришь… давно, что ль, не видел? —
Сказала, но зрю, не в обиде… —
Домой, лупоглазик, пошли‒ка!
Должно быть, ушли все: нет крика».
И вывел её на дорогу.
Пошли мы тихонько, не в ногу…
Паслися на зелени луга
Там конь вороной и подруга,
Что та вдруг брыкнулася резко!
На каждом копыте железка…
Ну, драка сейчас будет, чую…
Вот посмотреть бы такую!
«Смотри‒ка, дерутся! Смотри‒ка!» —
Попутчице взвил я пик крика…
И только взглянула лишь было,
Как вдруг… под конём уж кобыла!..
Ах, как был готов провалиться…
Чёрт взял бы вас, конь, кобылица!
Показывать жаждал не это,
Не вашей любви пик балета,
Но лишь лошадиную драку…
Мгновенно подобно став раку,
Своё всё вниманье попятил,
Вовсю зачастивши, как дятел,
На что‒то другое в округе
В какой‒то настырной натуге!
Она тут и вдаль посмотрела…
Вздохнул облегчённо… И смело
Пошёл уж до Раменок с нею…
Иду и вдвойне уж не смею
В глаза ей глядеть: хулиганом
Да вдруг назовёт, интриганом?
Хотя я и чист всей душою.
Когда ж расставалась со мною,
То мне погрозила рукою…
И я приготовился к бою…
Развёл я в ответ лишь руками
И быстрыми к дому шагами
Пошёл, чтоб готовиться к сдаче
Экзамена вновь, не иначе.
(А ландыши всеми годами
Любимыми стали цветами —
Такая в них диво‒картинность,
И сверхобаянье, невинность,
Чиста и полна белоснежность,
И милая‒милая нежность…
А запах! Такой ароматный…
Пьянящий… Медово‒приятный!
Как та, где в которой волшебность,
Мне видеть и слышать — потребность).
Пришлось всё от корки до корки
Пустить по всем темам глаз зоркий
По всей математике вредной.
Ох, как же помучился, бедный!
Всего про себя‒то повтором,
Всё в темпе азартном и скором!
Свои не терзать чтобы нервы,
Билет брать я вызвался первым
И сразу готов был к ответу,
Не внявши тотчас мне совету,
Подумать над ним посерьёзней,
Огрехов чтоб не было козней,
Но я, от усилий повтора,
Ответил, решил сразу скоро.
Взроилися тут же, как осы,
Над мною жужжа, доп. вопросы,
Наверное, целый десяток,
Чтоб знаний моих взять им взяток…
Билет тот, не сданный, затронут.
Не впал я в оплошности омут,
И твёрдую — зубы разрушишь —
«Четвёрку» услышали уши.
Но… коли была пересдача,
На балл поуменьшилась сдача,
И «тройкой» с их всем извиненьем
Владеть стал, как личным именьем.
И тут убедился в мгновенье:
Имеет всё ж вес повторенье,
Ввек нет без него обученья,
С ним знаний скрепляются звенья.
Вот в новую тему вошедши,
Вновь вникни в урок уж прошедший,
Он новому ведь, как фундамент,
С ним знаний изящен орнамент.
Как жаль, это понял я поздно,
Мне не было б в знаньях морозно…
Прощание со всем милым и встреча чуда
И был выпускной, и всю ночку
Мы школе все ставили точку
В весёлом и грустном гулянье,
Отметив тем с ней расставанье
У стен, величавостью броских,
У центра Земли — у Кремлёвских,
На площади дивной — на Красной
Не в хмари погоды ненастной,
Под звёздами неба и башен.
Прощальный парад разукрашен
Цветами, шарами, флажками,
Улыбками… Песни же сами
У всех вырывались невольно,
Звучали игриво, раздольно!
Всех девочек платья повально
Невест как, глядят карнавально,
Что мальчиков взгляд восхищённым
Стал дивом таким, аж влюблённым:
Из сказок то феи, похоже!…
Да, да, все на них тут похожи!
Их чудное множество стрижек,
Вовсю изумивши мальчишек,
Сам вид этих девочек дивный
Обрушил вдруг чувства лавиной
Мальчишек, что те без подсказки
Поверили милой всем сказке,
Что в Лебедя смог обернуться
Всем гадкий утёнок, что куце
Топтал все дворовые веси,
И вдруг — высоко в Поднебесье!
Ах, как грациозна та птица!
И сладость — нам ею дивиться…
Веселье, смех, гвалт, разговоры…
Встречаться всегда — уговоры.
Внимает «Василий Блаженный»,
Красою своею нетленный,
Взывают к нам Минин, Пожарский
К защите Отчизны, к ней ласки.
Мы Ленина дело лелеем,
Стоим пред его Мавзолеем,
Даём нерушимую клятву,
Что дел превеликую жатву
Устроим на службу народу,
Не впавши в том только лишь в моду,
Во всём равноправье, обилье,
И враг наш, несёт кто засилье.
Потом растеклись ручейками
До дома, до родненькой мамы,
Чтоб путь проложить в жизни новый,
Конечно, приятно‒медовый,
По факту — то жизнь лишь покажет,
Усердия к цели поклажи,
Но каждый своею дорогой
Пойдёт от родного порога,
И сколько их — столько и судеб,
Себе выбирают их люди,
Забьются в семейный свой кокон,
Чтоб счастья добиться с наскоком!
Да разное будет оно же —
Своё и на всех непохоже.
Но будет и есть! У меня же —
Трагедия с вечным уж стажем:
Та, чувства пылали по коей,
Встречалася с неким уж Колей…
Не зная об этом, как птица,
Я к ней прилетел — объясниться
В любви своей давней и пылкой,
И больше, чем мир — так великой!
Сказать — без неё жизнь бесцельна,
Да вовсе нет, жить коль раздельно;
Как душу и взор осветила!
Как смотрится сказочно‒мило…
И мёд мне — её обаянье,
По ней, по одной лишь, пыланье
Души моей, сердца биенье,
К ней, милой, желанной, стремленье!
Любимое диво‒созданье!
Моё по тебе лишь вздыханье…
Но вымолвил только три слова,
Они ведь признанья основа,
Чисты они, девственно страстны
И прямо в глаза, чем прекрасны!
А сердце, как вольная птица
Из клетки на волю стремится,
Рвалось из груди, бья набатно!
Смущенья на щёках вмиг пятна…
И голос дрожал, затихая…
Минута ведь в жизни святая!
И… будто все громы на свете
Взъярились! Хлестнули, как плети,
Слова её в речи ответной,
Убийственной, мне неприветной,
Поникли что горестно плечи:
Она‒де уж ходит на встречи…
Я, может, хочу чтоб сказала
Ему, что другой, — и немало! —
Желает встречаться‒де с нею!
Но встречи уж есть. Я не смею
Препятствием быть им, по нраву,
Знать, ей и ему, и по праву
Обязан стоять в стороне я,
Её сим отказом лелея,
Лишь милой бы было приятно!
Согласен уйти безвозвратно,
Не быть чтобы ввек ей подножкой.
Да, я ухожу прочь дорожкой
Своею, вовек горемычной,
Нет счастья мне в жизни уж личной…
Мир холоден, выглядит блекло,
И радость в душе вон померкла…
Любовь отдана лишь ей, дивной!
Обрушилась клятва лавиной,
Уже, раз не быть с нею вместе,
Ни места не будет, ни чести
Другой, будь она хоть царица,
Ведь сердце к одной лишь стремится!
Поверхностный взгляд, отрешённый…
Я клятвы своей заключённый.
Дружить предлагали девчонки,
В любовницы просто… Силёнки
У клятвы хватало, знать, много,
Что всех отвергал я с порога
С улыбкой тоскливой, печальной,
Со вздохом, любовью повальной
Лишь к той, с кем простился навеки.
И боль, и любовь в человеке…
Прошло лет уже за десяток…
На взгляд мой попалось вдруг краток
Прелестное диво‒созданье
В том возрасте, я в расставанье
С которым был в муке душевной
По первой любви незабвенной…
И я загляделся невольно:
То детство шагает так сольно!
Семнадцатилетнее, вроде.
Прошло и уж скрылось в народе…
Ах юности поступь крылата!
Вздохнул я печально: когда‒то
И сам я порхал, будто птица,
Она ведь в полёт всё стремится!
Но крылья надломлены коли,
Ей жизнь — маята и на воле.
Потом повстречалася снова,
Мне встреча была, как обнова,
Смотрел на неё изумлённо,
Быть может, совсем незаконно.
Но взгляд оторвать уж не в силах —
Так смотрят, я знаю, на милых.
Взглянула она вопрошённо
И… мимо прошла отрешённо…
Потом улыбнулся невольно
Ей, в краску вогнавши довольно…
Глаза вдруг да встретились дивно
Недолго и просто наивно…
Затем улыбнулась ответно.
Ах, как же то было приветно!
А после встречали улыбкой
Друг дружку приятной, не липкой.
И как‒то цветы протянул ей,
Взяла, удалилася пулей…
Когда шоколад получила,
«Спасибо!» cказала премило,
Вновь чудной улыбкой взлучася,
И детское было в ней счастье!
И «Здравствуйте!» вдруг появилось.
Но то от души, а не милость…
Как чист голосочек медовый,
Ворвался струёю он новой
Мне воздуха в грудь, от избытка
Его опьянел, от напитка
Как будто игриво‒хмельного…
И жизнь возродилась вдруг снова!
Она исцелитель недуга,
Что мучал все годы так туго…
И я возвратился вдруг в детство,
Ах, как же с ним мило соседство!
Невольно стихи появлялись
О ней, для неё. Дружбы завязь
Возникла нежданно меж нами,
А как, да не знали и сами.
Встречалися после работы,
Потом в выходные, заботы
Какой‒то всегда нам хватало,
В театрах бывали немало,
И новые фильмы смотрели…
Восторги её, чудо‒трели
Летели волшебною птицей
Над миром и нашей столицей
Бесхитростной, непринуждённой…
Смотрел на неё я, влюблённый
В сласть‒девстенность юности милой,
Желая со страстною силой
Уж видеть её постоянно,
Душе моей стала желанна,
В неё запорхнувши нежданно.
И имя звучит беспрестанно…
Дарённые мной шоколадки
Её язычку были сладки…
Была им, как деточка, рада!
Она шоколадки с детсада
Ещё их — Ах! — страстно любила,
Ведь ей с ними было премило…
Зинин детсад
Шла с мамой всегда коль в детсадик,
Обратно ли, «Там шоколадик!» —
Тянув к магазину ручонкой
Со всею своею силёнкой,
Она говорила просяще,
Ведь нет шоколадочки слаще!
Нет‒нет, да и перепадало…
И всё повторялось сначала…
И доводов нет для голубки,
Что с сладкого выпадут зубки…
Детсад, хоть всего не в излишек,
Всех красной икрою детишек
На праздники потчевал мило,
Пирожное тоже там было:
Вы кушайте, милые дети,
Ведь праздников вкусности эти!
По вкусу одним угощенье,
В других вдруг вскипит «нехотенье»,
И порции их остаются,
Сиротками маясь на блюдце…
И тут предстаёт вдруг картина,
Где главный герой — это Зина,
Она выручает «нехочек»,
И порции их все в рядочек
Стоят уж пред нею мгновенно,
И ест она их уж блаженно…
И рад воспитатель и детки,
Улыбки летят, как из клетки!
И всем хорошо, все довольны…
И праздник у Зиночки сольный!
Так звали мою вдруг отраду,
Её жизнь дала, как награду!
Детишек с прогулок в детсаде
Для их чистоты вечно ради
Всех мыли в воде досконально,
Чтоб грязь смыть, микробов повально.
Коль девочек мыли, мальчишки,
Умом они в том не глупышки —
Вмиг дырку нашли в огражденье —
Подглядывать ведь наслажденье… —
В неё и втыкали глазёнки,
Все вон усмиря возглас звонкий,
Отправив в шушуканье крики,
И в том интерес их великий…
«Ах, вы, безобразники‒детки! —
По ним вдруг хлестал возглас едкий, —
Устроили, вишь ли, смотрины,
Как нет уж милей им картины…
Всех носом поставлю вон в угол,
Вам будет там тяжко и туго…» —
Рассыпались те враз горохом,
Ведь чуют, что будет, ох, плохо…
Водили детей на лужайки,
И все там скакали, как зайки,
Средь травушки, ярких цветочков,
И радость была вне замочков!
Там клевера много головок,
И кто был находчив и ловок,
Цветочки тянул из соцветий
И в ротик нектарные эти
Цветочки пихал для услады,
Ведь сладки они, детки рады…
И бросив на клевер вдруг взглядик,
Вмиг Зина припомнит детсадик…
Имел он на лето и дачу —
Ведь всё для детей, не иначе!
Природы там дивное царство,
Раздолье, веселье и яства.
Детишки суют всюду носик,
Где сами, а где под вопросик,
Бредут, куда кажут им глазки,
Повсюду, при том, без опаски…
А так далеко ли до горя?
И тут воспитатели вскоре
Придумали детям страшилку,
В сознанье вонзивши, как вилку:
«Вкруг дачи, вон видите кочки
И холмики? Точат зубочки
В них там мертвецы, чтоб детишек
Поймать всех, как кошечка мышек,
И страшно их грызть, кровожадно,
Всю кровь выпивая отрадно,
К себе затащив в подземелье
Во мрачные, страшные кельи…
К тем холмикам вы не ходите,
Вовек не стремите к ним прыти!
Здоровыми будете, живы…».
Страшилки все эти, да, лживы.
Ребёнок, встречая те кочки,
Со страхом и без проволочки
На дачу бежит вон обратно,
Ведь съеденным быть неприятно!..
И на территории дачи
Все были всегда, не иначе,
Уж не разбредаясь повсюду,
Хлопот с воспитателей груду
Тем самым отрадно снимая,
Ведь деточек жизнь дорогая.
Зинина школа
Но время пришло, повзрослела
И в школу отрадно и смело
Пошла она с страстью учиться.
Там преподавателей лица
К всем детям всегда благосклонны,
Дав грамоты чудо‒законы,
Неведомый мир открывали,
И слушали все без печали,
Читали, писали, считали,
И знанья вели их всех в дали…
Купить пирожки есть возможность
На переменах, но сложность
Была в том, что очередь долго
Не двигалась к ним: часто много
Желающих было, звоночек
И гнал всех опять на урочек…
И Зина стоять перестала,
Скопивши монеток немало,
А коль появлялись излишки,
На них уже детские книжки
В момент покупала отрадно!
Читала взапой их и складно…
Они — это мёд кругозора,
Ему и глазам — ширь простора!
А после уроков — ведь дети! —
Их игр завлекали вмиг в сети:
Играли задорнейше в «прятки»…
Всем девочкам были — Ах! — сладки
Прыжки чрез верёвочку долго…
Играли в «напильнички» много,
Они чтоб втыкалися чётко —
То смело лишь делать, не кротко,
А нет — ну и стой уж в сторонке,
Печальные пяля глазёнки…
А мама частенько болела,
И никло домашнее дело…
Вот также в таком состоянье
Даёт она Зине заданье,
Чтоб та повторила, что ясно:
Мол, хлебушка купишь и масла.
И дочка пошла… Заигралась…
А вспомнив, припомнила малость:
Мол, хлеба купить.. Но вот сколько?
И с мысли — со всей! — вдруг наскока
Решила: на всю надо сумму!
Батонов и выдали уйму,
Что чуть поместилися в сумке.
Несла их, несла… Тяжко руки
С того и вконец отмотала,
Но… маме приятного мало,
Пощла в магазин разбираться,
Там горе представивши вкратце…
Ну приняли хлеб, давши масло,
Волнение, к счастью, погасло…
Но времени минув немного,
Нагрянула снова тревога,
И кто бы то знал, но из школы,
Где делали детям уколы
От вирусов всем под лопатки,
А детям уколы не сладки,
В добавок, инфекцию Зине
Да вдруг привнесли, как разини,
И место распухло укола…
Жар встал над дочурочкой колом!
Она потеряла сознанье…
И только в больницу старанье
Её поместить — было верным,
Не то бы закончилось скверно:
Большое уже нагноенье
Ей жизнь бы скрутило в мгновенье,
И маму её бы убило…
Но рано разверзлась могила:
Откачан был гной, жар залечен,
Воспряла она, стало легче…
Вот так по халатности чьей‒то
И будет песнь жизни вдруг спета…
Интернат
Но мамы здоровье всё хуже
От жизни невзгоднейшей стужи…
И дочь в Интернат поместили,
Чтоб там в содержания силе,
Учася, жила под присмотром
В развитии милом и бодром.
Забота была Государства,
Чтоб жизни не минули яства
Всех тех, у кого их не стало
И кто в них нуждался немало.
Давно срок приёма окончен,
И меж интернатовцев очень
Сложилися уж отношенья,
Сильнейший к себе уваженья
Уж наглостью, силой добился,
Царапая слабых, как киса,
Как слон, под себя подминая…
И новенькой доля иная,
Как быть на лопатках, не светит:
Главенствуют сильные эти,
Что слабеньких жалят, как осы,
Бьют наотмашь, дёргают косы,
Бросая в помойку презренья
Для власти своей восхваленья.
Была ошарашена Зина:
Какая приёма картина…
Повалено силою тело…
Но рабства душа не хотела!
Дала она наглости сдачи:
А сильные были‒то… клячи,
Погас их задиристый пламень
Главенства коса, встретив камень,
Вон вдрызг на куски разлетелась,
Наткнувшись на Зинину смелость!
И дружба во всех воцарилась,
Иссяк неприязни вон силос.
Семьёй — Интернат для детишек,
Здесь жили, учились средь книжек
Под крышей к себе уваженья
И щедростью ввек ублаженья:
На Праздники были подарки,
Обеды, всей щедростью ярки.
На Дни чтоб рожденья в печали
Те не были, все отмечали
Торжественно все эти даты,
Где все угощенья богаты,
Вниманье к всем было, почтенье,
Чтоб в жизни имели стремленье
Быть равными с всеми на свете:
Страны они милые дети!
Ей нравилось очень учиться,
Учение ей не горчица,
А нужная духу услада,
Ведь знать всё хотелось — и надо!
Кумир — математики числа,
В решеньях вовеки не «висла»,
Она её всю увлекала,
Другим помогала немало,
Тем самым к себе уваженье
Имела всегда окруженья…
Была у них там «физкультура»,
Чтоб бодро ходить, а не хмуро
Во блеске и стройности стана.
И в чине была «капитана»
Своей волейбольной команды.
Игра им была для услады.
И все игроки — в подчиненьи,
Её, как закон, было мненье.
И было им вечно охота
Ходить во Дворец местный спорта,
Состав там был тренерский мощный,
Игру с ним усваивать проще.
Но как‒то одна из них цаца
Не стала, как все, кувыркаться
В каком‒то одном упражненье…
Вмиг тренера было веленье
Убраться всем вместе из зала!
И вмиг в нём девчонок не стало…
Спорт любит всегда дисциплину,
Осилить успехов вершину
Спортсмен чтоб сумел капитально,
Весь труд не прошёл бы провально…
Коньки в Интернате давали,
И девочки, нет, не в печали
Каток посещали азартно,
Где было им очень приятно!
Однажды умаялись тяжко…
Идти ни одна уж бедняжка
Не может — устали так ножки…
Автобус стоит на дорожке
У самой его остановки.
И девочки, в действиях ловки,
Вмиг влезли в его середину.
Поехали! Тут‒то картину
Удачи и смёл напрочь веник:
А где за проезд взять им денег?
В карманах проверили — пусто…
А тут уж кондуктор им густо:
«Проезд оплатить! Ждать доколе?».
И девочки сникли все в воли…
«Тогда расплатитесь коньками!» —
И все отняла их руками.
«Теперь попадёт нам всем, кстати,
За это в родном Интернате…».
Ну их отчитали, конечно.
Пролили все слёзки сердечно…
А тут — нету радости сказу! —
Наставил вдруг Бог автобазу
Вернуть конфискат — те конёчки:
Катайтесь вновь, милые дочки!
Что взять с интернатовских деток?..
Вдобавок, всем дали конфеток.
Но были каникулы, ясно.
Ах, как же в них всем распрекрасно!
Четырнадцать лет это чудо,
Весь мир, что вокруг, не зануда.
Всё смотрится в розовом цвете,
Не видят ведь многого дети.
А Зина, помочь чтобы маме,
Да вдруг занялася делами,
Каникулам что не подружки,
А с всею своею натужки
Рабочей вдруг стала в бригаде
Строителей, денег всё ради,
Облегчить чтоб маме житейство.
И то благородное действо.
Конечно, в бригаде жалели…
Трудилась же Зина не еле:
А то не начислят наряды,
Работой не будут коль рады.
И первая вот уж получка,
Душе так приятная штучка!
И в первую очередь маме,
Чтоб чётко владела делами,
Ручные часы вмиг купила
И ей подарила их мило:
«Знай точное время, родная
Мамулечка, ввек дорогая.
Вдобавок, купила я, мама,
Зефира, аж два килограмма,
Отпразднуем это событье
С тобою вдвоём в чаепитье!».
Но мама брала сахарочки.
Зефир же достался весь дочке…
Как, впрочем, всегда все конфетки,
Ведь любят их милые детки…
Техникум. Институт!
Учились… Кем стать, всё решали,
Манили высоты и дали!
И Техникум Зина узрела.
В него Заявление смело
И вмиг принесла самолично.
Но там, посмотрев всё привычно,
Спросили: «А видишь меня ты,
Глаза ведь твои слеповаты,
О чём говорит нам медсправка?
Коль так, то назад вмиг отправка
Последует, как непригодной…».
«Всё вижу!» — ответ был свободный.
Но всё ж, для сего уточненья,
На месте проверили зренье.
Стал Техникум новой ступенью
Для жизни и к жизни стремленью.
Окончила. Дали работу
Уж ей — трудовую заботу…
Вот здесь‒то и встретил я чудо!
Хоть был до того хмур, зануда.
Она же всё грезила ВУЗ-ом,
Не жить чтоб по жизни всё юзом…
И был там «МИСиС» ей под боком,
В него и позарилась оком.
Как все, на экзамены точно
Пришла и ответила прочно,
«Четвёрки» — успех по билетам.
Но «двойку» — оценку, при этом,
Дала математика… Странно,
Ведь в ней‒то она беспрестанно
Всегда находила отраду,
Решала задачи все кряду,
А тут почему‒то вдруг «двойка»…
Конечно, провал — это горько.
Пришла забирать документы.
А Председатель комиссии: «Где ты
Ошиблась, давай разберусь‒ка,
Ведь всё отвечала не узко…».
Подняли листок тот зачётный,
В решенье задачи свой плотный
Направила взор Председатель…
И истину, будто старатель,
Вмиг хода решенья раскрыла,
Одобря его, Зине мило
Сказала, что «…старый то метод
Решенья использован этот,
А кто проверял, знать, забывчив,
Он знает, решают как нынче,
Отверг он такое решенье,
Тебе привнеся огорченье.
Его аннулирую двойку.
Четыре вот ставлю здесь, сбоку,
И ты принята. Поздравляю!
Учись». Миг подобен был раю…
Шесть лет пролетели, как птицы,
В неделю пять раз всё учиться,
И вот уж в руках вес Диплома.
Ах, радости, счастья истома!
Но то извещаю заране.
Пока же души возгоранье
От встречи с тем дивом сильнее
Пылает! Её нет милее…
Соединение судеб
И восемь лет так пролетело,
Как миг быстротечный, и смело
Была чтоб вовеки со мною,
Ведь я полюбил всей душою,
Вдруг сделал я ей предложенье
Связать наш союз в продолженье
Всей жизни, счастливой и милой,
В разлуке лишь только с могилой…
Сыграли мы свадьбу в «Гаване»,
Дав клятву не быть в расставанье
Ни мига, ведь миг — это много —
Совместная к счастью дорога.
Первенец — дочка Анечка!
Чрез срок, что Природой указан,
Краса появилась — нет сказу! —
Желанный в семье человечек —
Дочуленька — к счастью сердечек,
Над ней с восхищеньем склонённых
И в диво такое влюблённых…
О Матушка наша Природа!
Даёшь продолжение рода
Живого всего ты на свете,
Что есть вкруг, — твои чудо‒дети.
Как был твой прекрасен подарок,
Желанный и радостью ярок!
Твоё это диво–творенье,
А нам — на всю жизнь загляденье
И мёд — созерцать, взять на ручки.
Бесценней нам нету получки.
Назвали мы доченьку Анной.
Ах, как же была нам желанной!
Волос на головочке много,
Длинны все, к тому ж. Вот изжога
Была отчего у мамули,
Пока мы на дочь не взглянули.
Да тёмные, будто как ночка.
Потом поменяла их дочка,
И русою стала головка.
Как модница, сделала ловко!
Блондином ведь был я с рожденья,
Вот светлою быть и стремленье,
Тем более, «Анна» назначил
Ей имя, никак не иначе!
Ведь папино это творенье,
Восторги глазам! Умиленье…
Огромная в ротике соска
Гляделась оранжево‒броско,
Сигара как будто ждентльмена,
И люди укор непременно
Впивали в нас в грозном усилье,
Смените, мол, соску! Насилье
Над немощным дитятком это.
Другие же авторитета
Во рту не имели младенца,
От них оно, будто от перца,
В момент избавлялось… Вот воля!
Подай, что зовётся «дудоля»,
Оранжево‒броское, то есть —
Такая о соске той повесть,
Такая вот Анечки мода.
Торчала трубой парохода
Та соска над всею коляской,
Что люди смотрели с опаской…
«Свят! Свят…» — все шептали, в сторонку
Вприпрыжку вон мчась и вдогонку
Не раз обращаяся взглядом,
Коляски дивяся парадом…
Родители были мы млады,
И первенцу были сверхрады!
Красивее не было крали.
В кулёчек его пеленали,
Бояся, что доченьки ножки
Кривыми помчат по дорожке.
До срока вставать не давали
По той же заботе‒печали,
Трудяся в сей области рьяно,
Растим ведь не заросль бурьяна,
А розочку, дивную цветом.
(Делюся, спеша, я секретом,
Что ножки — ого! — загляденье
И стали. То наше ведь бденье!).
А не было чтоб сколиоза,
Заботы взыграла в нас проза,
И доченьку мы на фанеру,
Другим не поддавшись примеру,
Класть стали, стеля лишь пелёнку,
За стройность её взвивши гонку
И радуясь умной догадке,
Ах, как мы на выдумки падки!
«А сами‒то вы, хоть разочек,
На голой фанере средь ночек
Поспать умудрились блаженно?
Впадите так в сны непременно!» —
Сказал педиатр с укором,
Что сделал я в рвении скором,
Слетевши с неё в ту ж минуту:
Нет, спать, уж увольте, не буду!
Дочуленьку взяли в охапку,
Вместили с почётом в кроватку,
Лежать, мол, в ней, детка, помягче.
И крошка не корчилась в плаче.
Кроватки дитю нет полезней.
Нет крика — нет зол и болезней,
Лежит оно сладко, привольно…
Спокойны мы, рады довольно!
Растёт‒расцветает цветочек,
Не крошечный он уж кулёчек
Без всяких на что‒то эмоций,
А в большей реакции порций
На наше к нему отношенье,
На всё, что вокруг, окруженье.
Сама со спины на животик
Освоила переворотик
И рада сему положенью,
Головку держать уж — стремленью…
Осознанно держит игрушки,
Видны крохотульки потужки,
Чтоб сесть, восседать, как царице, —
Настырно и с силой стремится…
А мы беспокоимся очень,
Скелет хрящеват ведь, не прочен,
А вдруг да грядёт искривленье?
И будет всю жизнь ей мученье,
Без счастья и в чём‒то успехов,
Пред горем и злом без доспехов…
Но кто ж для дитя то допустит?
Нашли мы его не в капусте,
Он выстрадан, очень любимый!
Быть должен от бед всех хранимый,
Прожить, человек как, достойно
И в Завтра глядя лишь спокойно.
Конечно, дитя развивалось,
Его не брала ввек усталость,
Болел иногда лишь животик,
Воды же укропной мы в ротик
Ей с лаской в момент подавали —
И Анечка в бодром запале!
И радостны мы и спокойны,
Что с болью закончились войны.
Бралась она на руки часто,
Ведь так умиляла всех нас‒то,
Прижать что к груди страсть хотелось,
Любви к ней видна наша спелость.
Грудь мамы её благодатна,
Ах, как же Анюте приятно
Иметь сей источник молочный,
Союз с ним её был сверхпрочный,
К нему устремлялась, как нитка
Вослед за иголкою прытко,
Трудилась всегда с наслажденьем,
С рождения даже — с уменьем…
И вдруг бастовать порешила,
Что маме её, будто шило,
Вонзившися в тело вдруг резко!
То было решительно, веско
И с лозунгом «Бю!» — предложенью,
Источник подвергнув сверженью.
И нет утешенья страданью
Мамули, что щедрою данью
Молочной хвалилась пред дочкой
Все дни, а заплачет, — и ночкой.
И это в шесть месяцев только.
А мощи источника сколько,
А груди в дороднейшем виде!
Что мать на дитя уж в обиде,
Нацедит что дива, аж кадку…
«Милиция! Детку к порядку,
Не впав, умилясь, в панибратство,
Давай приведи! Тунеядство
В стране пресекается нашей».
«Не можем, гражданка. Но кашей
И творогом с ложки, кефиром
Придётся семейным всем миром
Кормить, проглотить умоляя,
Взамен обещая мёд рая,
Да всё с интересом, обильно.
Милиция, нет, не всесильна…
Права же её — есть всё с ложки —
Нарушить нельзя, даже мошке.
Терпенье! Мужайтесь, мамаша.
Нет, нет! Не преступник дочь ваша.
Вот сок ей в подарок, игрушка —
Ласкай её слух, погремушка!
Другие милы ей уж чары,
Другие молочные тары…».
«Да‒да! Я уж взрослою стала,
И всем доказала немало,
Когда покатила в коляске
Без трусости всякой, опаски
Вдруг с горки, когда отпустила
Ты ручку на миг… Нет, не мило
С того тебе, мамочка, было,
Неслась ты за мной с жара‒пыла,
Со страхом!.. Но я чемпионка!
За мною была с горки гонка.
Коляска неслась, громыхая…
Как радостно! Ах, я — лихая!
И вдруг, наскочивши на кочку,
В момент опрокинулась… Дочку
В коляске с того лишь видали:
Я вниз по инерции в дали
Катилась, не плача, кулёчком
По кочкам!.. По кочкам!.. По кочкам,
Всё думая, так что и надо,
Была кувырканию рада!
Спелёнутой, ох, без движенья
Негоже лежать, без сомненья…».
Тут мама примчалася лихо!
В волнении вся… Не трусиха
Глядит на тебя: вот бы снова
Промчаться так! Ротик, жаль, слова
Сказать не умеет пока лишь —
Не срок. Но слов копится залежь…
Проснётся вдруг речь пулемётно
С восторга, расспросами плотно,
На них не уйти от ответов,
Подробнейше суть не поведав.
Всё время мы с ней в разговоре,
Чтоб слушала дома, на воле,
Чтоб речь понимала быстрее,
Чтоб память и ум — всё острее.
Стремилась подняться — и встала!
Неловко шатаясь, и вяло,
Держась за решётку кроватки,
Шажочки вдруг сделала шатки
И плюхнувшись, села царицей,
И личико счастьем лучится!
Опять встать — её вновь стремленье,
Идти ведь — одно наслажденье!
Но ног кривизны не хотели,
И после купанья в купели,
Спала чтоб спокойно, потуже
Пелёнкою ноженьки тут же,
Как всю, мы пускали в обмотку,
Красивой чтоб сделать походку.
О том педиатр, узнавши,
Развеял сомненья все наши,
Сказав, что уж время такое
Настало, не быть чтоб в покое,
Идти от кроватки всё дальше,
Час от часу выглядя старше.
И мы потихоньку водили…
И не было слаще идиллий,
Как шаг человечечка рядом
Отсель и досель с счастья взглядом!
Был месяц шестой уж в разгаре,
И бывши в ума мы ударе,
Случайно, мол, рученьки дочки
Изъяли из наших. Шажочки
В момент прекратились. Шатанья…
Идти бы вперёд — к нам старанье…
Но всё равновесье нейтрально
В сторонку любую повально…
Но ручки так манят мамули!
Что ножки вперёд и… шагнули:
Шажочек один, хоть неверный…
За ним уж другой, беспримерный!
Походкою шла, хоть и зыбкой,
Но с милой, счастливой улыбкой!
Как рады мы, но и с тревогой:
Опасность упасть, прочь не трогай!
Дай крепенький сделать шажочек,
Для жизни он верный дружочек.
Последнее вот расстоянье…
У дочки бежать уж старанье!
Мил‒рученьки тянутся к маме…
Дошла! Ухватилися сами
За мамы опору — ладошки.
Дрожат с напряжения ножки…
Взлетает на грудь, льнёт с всей силой:
Как с мамой быть радостно милой!
Как мёд, поцелуев ей жженье…
Ура! Есть в ходьбе достиженье.
Так ровно чрез года полгодик
Был новый в семье пешеходик.
Теперь берегися, родитель,
Пришёл нарушений воитель,
Доставят вмиг ножки к всему‒то,
Всё ручки хватать будут круто,
Иметь назначенья чтоб ясность.
И тут поджидает опасность,
Несёт что нечистая сила,
Чтоб что‒то дитя натворило
Себе на беду и нам тоже…
Ах, ах, ты, разбойница! Что же
Ты сделала вновь, хулиганка?
Деянье твоё не сметанка,
А брошенный камень в порядок,
Всему‒то ненужный, не сладок,
Быть может, беду зло несущий,
Бесёнок ты, доченька, сущий!
Глаз нужен всевидящий, зоркий,
Пресечь чтобы случай с ней горький, —
И так уж всегда, постоянно,
Пока вдруг разумность нежданно
К самой не придёт капитально,
Не будет совать нос повально
Во всё, что узреют глазёнки,
Потянутся тут же ручонки…
А к году вдруг речь появилась,
Понятна, скажите на милость!
И первое слово этапа
Сего было чёткое «папа»,
В меня что вселило вдруг гордость:
Во мне есть на что‒то пригодность!
Какая ж она непоседа!
Энергии только победа,
Во всё неуёмность вниканья,
Чего‒то, везде‒то исканья…
Черты все лица симметричны,
Красою своей необычны,
Людей что обычно при встрече
С хвалы начиналися речи
Красы её, даже не детской,
А ангельской, куклы немецкой,
И в этом была уж не редкость
Сравнения. Точная меткость.
Пособия были до года
За ранний период ухода
За всеми в стране грудничками,
То помощь семье, знайте сами.
Чтоб дитяток мамы вскормили,
С тревогой не бегали в мыле
С работы домой на кормленье,
И вновь на работу — стремленье!
Вот ставши уже годовалой,
В детсадик походкой не вялой
Пришла она с мамою вместе
И там ужилась, к её чести.
Но странная стала натура,
Допустим, пред нею фигура
Пред носом стоит, а ей надо
Вперёд прошагать, та ж — преграда…
Тут Анна, не думая много,
Свободной была чтоб дорога,
Толкала её вон в сторонку,
Усиля в сём действе силёнку,
Решительно, грубо и смело;
Фигура стремглавши летела
Вон прочь кувырком, впав в рыданья!..
У Анки же нет состраданья,
Как будто никчемное дело —
Толкать, чтоб с пути всё слетело!
Братва изумлялася: сила!
Почтения глаз к ней косила,
Стараясь в «друзья» затесаться,
Она же, как важная цаца,
Сбирала себя вкруг их кучей
И силою воли могучей
Гнала их к себе в подчиненье.
Те слушались, на удивленье!
То было, коль стала и старше,
Особенно были коль младше,
Была их всегда заводилой,
Командной владеючи силой.
И даже, уж в школе учася,
Дворовых она в одночасье
Детей вкруг себя собирала,
Командуя ими не вяло,
Те слушались все не халатно,
Что Анне, конечно, приятно…
Любила она преклоненье
Хвалу ото всех и почтенье.
И в жизни своей, кстати, взрослой,
Натура была, нет, не постной,
Резка да принципна, командна,
Чтоб было по ней всё да ладно.
Частенько зимой простывали…
От садика были в «отвале»
Детишки, поддавшись ангине.
И Анна по этой причине
Осталася как‒то домашней,
В почти разразившемся кашле.
А маме всегда было ясно,
Что дома чресчур уж опасно
Детей оставлять без присмотра.
Одевшись, обеи пребодро
В аптеку пошли за микстурой.
Купили. А дочка натурой
Всё клянчить была превелика.
Вмиг сделав просящее лико,
Просила уж этот флакончик,
Ну дать пронести, хоть шажочек!
И та, после всех колебаний,
Дала — осторожно, мол! — Ане.
Из рук той он выпал вдруг вскоре,
И общее стало двум горе…
Виновница губы надула,
Нахохлясь, стоит вся понуро
И шмыгает часто лишь носом…
«Тебя кто обидел? — с вопросом
К ней женщина вдруг обратилась, —
Кто сделал, скажи‒ка, на милость,
Как звать и за что тебе банька?» —
И слышит в ответ, что звать… Анька!
«Ну нет… может, Анечка, дочка?».
«Нет, Анька!» — сказала. И точка!
«Да имени нету такого…
Аль что сотворила плохого?».
«Флакончик разбила с микстурой…» —
И скрючилась, стала вновь хмурой…
«Носи-ка ты всё аккуратно,
Не будет с того неприятно!».
Был новый флакон не доверен.
До дома шла молча, до двери…
Должно быть, вы слышали плачи
Детей в магазинах? Тем паче.
Кричат они, ох, истерично!
Ведут себя, ой, неприлично…
Молотят пол яро ногами,
Представивши просьбу вдруг маме,
Дала чтобы то, что по нраву
Их стало глазёнкам, по праву
Должно находиться в их ручках!
И так разойдутся, что взбучка
Подскочит к ним мигом и грозно!
Да, мамочки, полноте, поздно…
Уж ручки игрушку схватили,
И вашей не справиться силе,
Чтоб все их вернуть на прилавок,
И нужен огромнейший навык,
Обманы, тактичность, уменье,
Отвлечь чтоб, конечно, терпенье…
И Анну вот так же, но дома,
Взяла вдруг капризов истома,
Чего‒то ей стало вдруг надо,
Ну, впрямь, позарез! Но отрада,
Исполнилось чтобы желанье,
Чего‒то пошла в отставанье…
И выклянчить чтоб капитально,
В плач мигом пустилась повально!..
«Ну что ты включила оралку?» —
Съязвил я, хоть было и жалко
Её, будто кошечке мышку,
С которой играет вприпрыжку!
Сказал, вон улыбочку пряча…
И та сквозь все тернии плача,
От гордости чуть неживая,
«Аяйку, нет, я не включая…» —
Сказала, чтоб снять подозренья,
Развеять мои все сомненья,
Что рук не её то деянье,
Чтоб так избежать наказанья.
А так, при ходьбе в магазины,
Ввек не было жуткой картины,
За что‒то чтоб строила сцены;
А были слова ей нетленны,
Что нет, мол, знай, денег на это.
И клянченья песня вмиг спета.
Не думайте, что обделённо,
От нужного прочь удалённо,
Она находилась, бедняжка,
С того всё печаляся тяжко…
Что надо, всё было в достатке,
А, просто, кочеров припадки
Характеру вред лишь наносят,
Потом затрудняйся в вопросе,
Откуда она эгоистка?
Да будет вреда ввек зачистка!
Да как не лелеять ребёнка,
Чужая ль он сердцу сторонка,
Единственный если, тем паче?!
Ему всё и вся, не иначе.
Но вот щоколадки‒конфетки
Не по сердцу миленькой детке:
В ручоночках плавясь, грязнили
Их, будто в болотном всё иле
Минутой тому побывали,
И дочка в брезгливом запале,
Что «бяка», поморщась немало,
С размаха в горшок их швыряла,
Летели лишь в стороны брызги…
Победный клич реял и визги!
Вмиг радость рождалась в ребёнке!
Очистя о платье ручонки,
Бежала к нам в экстренной прыти,
Чистюля, мол я, посмотрите!
И все улыбались невольно…
Ведь было смешно то довольно.
По всем вечерам перед сном мы
Ей сказки, что смыслом весомы,
Вели нараспев, монотонно,
Её усыпить устремлённо,
Кроватку, при том, не качая, —
То практика наша такая.
И то относилось к коляске:
В тиши закрывалися глазки…
Но стоит пред сном разыграться
Ей в играх, тут, милые братцы,
Помучиться надо порядком,
Окуталась сном чтобы сладким.
Все песенки милого детства,
Что матери дали в наследство,
Споёшь не один уж разочек,
Уснул за глазочком глазочек
Чтоб доченьки уж, наконец‒то.
Должно быть, такое всех детство.
Рассказывал я про Мышонка,
О воду что вёслами звонко
Шлёп‒шлёп! да плюх‒плюх! — ударяя,
Плыл с целью какой‒то из края,
Для сердца его ввек родного,
И плыть ему было не ново,
С натуги посжавши все зубки,
На лодочке лёгкой — скорлупке
Ореха, с рожденья лесного…
Закончу лишь сказку, так снова
Уж требует резво повтора,
Смеётся в том месте — умора! —
Шлёп‒шлёп! Да плюх‒плюх! где Мышонок
В лодчонке плывёт с всех силёнок…
И так половину аж ночи,
Уж сказывать сказки нет мочи,
Впадаю я в сон моментально,
И сказку веду машинально,
За речью в сне нету контроля,
Заснула разумности воля,
И речь невпопад и бессвязна,
И текста уж ложь безобразна…
Ну, сам я уж сном весь объятый,
Не спит лишь дочурка час пятый…
«Не спи, пап, не спи, а то плюхи
Из ротика лезут, как ухи…».
И вновь я рассказчик невольный…
Ребёнок вновь весел, довольный!
Вишь, сказка так нравится очень…
Тут видя, что труд мой порочен,
В наскоке к нам Анечки мама!
Ну всё, не уйти мне от срама…
Союз мой разрушен с дочулей.
Меня отстранивши вон пулей,
Укоры швырнула вдогонку:
«Всю ночь веселит он девчонку
Своею плюх‒шлёп — нутой сказкой!» —
И доченьке миленькой с лаской
Поёт уж весьма колыбельно
Тихонько, понятно и дельно
О волке (Ах, злой он разбойник!),
Веками он ведь не покойник,
Таскает детишек с кроватки,
Да всё за бочок, ведь повадки
В нём хищника живы поныне,
Без них он ввек был бы в унынье,
А так, как‒никак, всё ж занятье…
В детишках с того вмиг понятье
Рождается тут же от страха,
Что Волк — то смертельная плаха,
И глазки сомкнувши потуже,
Впадают в сны милые тут же…
Не надо стоять вверх ногами,
Пред ними, чтоб спали, с словами
Мольбы, верениц уговоров:
Волк съест вмиг упрямства их норов.
И взрослые пели протяжно
Мы песни, баюкая, важно,
Чтоб тихо лились, монотонно,
И детку накроет сна крона…
В деревне
В деревне был дом наш убогий,
Его не держали уж ноги,
Уткнулся он передом‒носом
Аж в землю, был толем, не тёсом,
Покрыт, мхом облеплен растущим.
А цветом был ноченьки гуще,
Имел у всех «чёрный» — прозванье,
Окошки — одно лишь названье:
Тусклы, стёкла все из кусочков
И плёнки, рои комарочков
Сквозь них пролетали свободно,
Кусали потом сумасбродно…
Пол гнулся, скрипел под ногами,
И так наклонён, что шагами
Спокойно пройти невозможно, —
Так крут был уклон, идти сложно:
Скользили от двери ледяшкой,
А к двери идти, в гору, тяжко…
В нём щели разверзлись широко,
И в них, коль была вдруг уборка,
Сметался весь мусор раздольно…
А коль не пригнёшься, то больно
Тумак потолок даст головке!
Прожить в нём нельзя без сноровки.
Огромные камни — фундамент
Его составляли, орнамент.
Венец окладной слез с передних,
Весь сгнивши, принёс дому бредни,
Уткнув его носом в землицу…
Такую‒то вот мы «светлицу»
Имели в деревне — красотку.
Но ездил туда я в охотку:
Такое там чудное место!
Там речка текла — как невеста! —
Купайся, лови себе рыбку,
И всё под азарт и улыбку!
Там лес вкруг стоит величавый,
Не пуст, а с великою славой:
Грибочки в нём рангов различных
И в позах своих, им привычных.
Сласть ароматных сочных ягод
Не приносила ртам ввек тягот,
И звери кишат в нём, и птицы,
Ведь любые в нём их светлицы.
А воздух! Любимец он лёгких.
Все ночи темны, что далёких
Вы спутников видите блики
Под возглас счастливый и крики!
Полёт их чарующ, волшебен
И людям Земли всем потребен.
Свой век доживали в деревне,
Уж возрастом был кто предревний…
Их тяжко изъять от землицы
И пряником даже столицы —
Вросли так корнями в глубины,
Им сельские любы картины.
Но их кровородные детки
Из сельской повырвались клетки,
Смешались с толпой городскою,
С судьбой породнились другою.
На лето являлись обратно
На месяц — и то ведь приятно! —
С собой привозили детишек,
Во всём и везде, ох, плутишек,
Которых лишь осень не вяло
Вновь в город торопко сгоняла,
Нагрянуть чтоб снова на лето,
Житуха им где, как конфета…
В такую деревню, в дом «чёрный»,
На лето дорогою торной
Являлася мама‒старушка
Моя, над землицей, как мушка,
Кружила себе в огороде,
Всласть сельской предавшися моде.
Вот к ней‒то я в отпуск с дочуркой,
Весёлой, азартной и юркой,
И прибыл предлинной дорогой,
Ведь пять пересадок — то много.
Последний этап — только пеший
По узкой дороженьки плеши,
Вдоль речки… вдоль речки красивой!
Идёшь и невольно счастливой
Улыбку лучишь на округу,
Ведь встретил Природу‒подругу,
Красой очарован которой!
Идём уж походкой не скорой,
Любуясь Природушки дивом,
И речке — привет, её ивам,
И лесу, что вкруг уж толпится,
Певуньям привет — вольным птицам!
А воздух пьянит чистотою,
Чаруют луга красотою
Цветов в фестивальном цветенье —
Такое глазам наслажденье!
Мосток переходим сверхшаткий —
Он в вечном раскачки припадке —
Не справишься чуть с равновесьем —
И в речку — бултых! — к рыбным весям…
Но вот перешли. Вдоль деревни,
В конец её, в домик свой древний
Стопы направляем быстрее,
Уж радость вдыхая острее
От с бабушкой радостной встречи…
Объятья и чмоканья, речи
Пошли и пошли на раздолье!
С дороги, конечно, застолье…
Осмотр огорода, посадок…
И — миг долгожданный и сладок! —
Вмиг взявши по удочке в руки,
На речку пошли, где нет скуки,
На лодку уселись степенно:
Поймаем сейчас непременно
По рыбке, да с первого раза!
Но тут вдруг проснулась проказа
У доченьки милой‒рыбачки:
Ведь тихо сидеть — то для спячки,
Ждя рыбки желаннейшей клёва,
Её ж в глубине — будь здорово!
Дочь видит её и удою
Начнёт как крутить над водою
И шлёпать по ней вон с размаху,
Ну, ясно, нагнав рыбке страху,
Шлепки что сильны так и гулки,
Шмыгнула ко дну в закоулки!..
Старалась попасть по хвостатым
Ударом уж третьим… и пятым!
Ведь видит она их движенье…
Ударить по ним и стремленье.
Запуталась в «бороды» леска…
И удочка треснула резко!
Слетел поплавок, по теченью
Уплыл вон от нас, к сожаленью…
Пустые все к ней уговоры,
Мольбы — то не делать, укоры…
На том и скончалась рыбалка,
Её хоронить было жалко…
Странна как реакция дочки…
Ума у меня заморочки,
И вспомнил я прежний с ней случай,
Поступок её был не лучший:
Купили мы ей черепаху —
Игрушку, пусть нашу милаху
Порадует мило ходьбою
На лапках, дав диво собою,
И радостной будет забавой.
Она же вдруг левою, правой
Ногою давить её стала,
И жалости было, ох, мало…
Померкло игрушки движенье,
Настало совсем разоренье,
Ведь била, топтала со рвеньем,
Избавиться напрочь — стремленьем,
Как будто то враг и опасность.
Сейчас лишь узрел эту ясность:
Что двигалось, ей незнакомо,
Не может с ней жить мирно дома.
Не братья такие страшилки.
И гнев её ярый и пылкий
К последствиям вёл удручённым.
И это задача учёным,
А прав ли сей вывод мой личный?
Вопрос им, конечно, приличный.
Пришли мы домой уж без рыбы…
А сколько поймать всё ж смогли бы!
Мы, правда, катались на лодке,
То было по нраву молодке,
Старалася воду ладошкой
Да всё зачерпнуть, хоть немножко…
Но я сознавал то прекрасно,
Что дело такое опасно,
Ведь за борт могла кувырнуться.
А плавает, ясно, что куце,
Ведь плаванья способ — «топорик»,
В момент её встретит дна коврик…
Мной пущены в ход отвлекалки:
Вон, Анечка, видишь: там галки…
Разинет дитяточка ротик,
Я к берегу вмиг разворотик,
На нём уж вздохну облегчённо…
Смотри на Природы, мол, лоно,
Как вкруг, аж до слёз, всё красиво!
Такого нет в городе дива.
Пришли мы с пустыми руками,
Шли к речке хотя рыбаками…
Дала нам бабуля по миске:
«В них репки, морковки, редиски
Надёргайте славной горою,
Я тщательно всё перемою,
Съедите всё это в охотку».
Взвинтивши на грядку походку,
Надёргали быстро пучочки.
Помыла бабуля, за щёчки
Любезно мы это впустили,
Ведь зубки в ядрёной все силе!
«Отведайте там и малинки».
Ура! Это мы без заминки…
Ах, сладкая ягода‒чудо!
Наелись. Набрали плюс блюдо.
«Клубники теперь соберите».
Опять мы — на грядки с всей прыти!
«За Аней гляди, мой сыночек,
Потянет случайно в роточек
Клубничку, она грязновата,
Желудку её вредновата.
Помою её я в водичке,
Тогда лишь вам доступ к клубничке.
Да только такую срывайте,
Которая в спелости знати».
Пока получал наставленье,
Дочурка вмиг к грядкам — стремленье!
Тут вижу — о страшное горе! —
Клубника уж в Анечки горле…
Ну всё, ожидайте расстройства.
Такое имеет грязь свойство.
«Нельзя есть немытую, дочка!».
Но это всё «ноль» для цветочка.
А тотчас же съела другую…
И к третьей ручонку лихую
Уж тянет, срывает поспешно!
Не выдержал тут я, конечно,
Вприпрыжку — скок! — к ней, взял за ручку,
От грядки отвёл: «Ну и взбучку
Сейчас ты получишь, красотка!» —
Подумал. Стоит она кротко
С головкой, на грудку склонённой…
Ей задал вопрос я законный:
«Плохой ли, не внемлет кто праву,
Таким воздаём ли мы славу?» —
«Плохой…» — отвечает чуть слышно,
«Ведёт он себя никудышно?» —
Ещё задаю ей вопросик.
Красавицы хлюпает носик:
«Да…». «Значит, — веду испытанье, —
Чего его ждёт?». «Наказанье…».
«И что, на него ты готова?» —
Вопрос мой лукавый ей снова.
«Ну да… Я плохая девчонка…», —
Сказала чуть внятно, не громко.
«Тогда выбирай не сонливо:
То прутик хлестнёт иль крапива?».
Задумалась та на мгновенье…
Нет, к прутику нету стремленья:
Бьёт больно… Осталась крапива.
«Да, ей!» — заявила ретиво,
Не знаючи, что за зверушка
Такая она, за игрушка,
Ведь встречи не знала с такою
И что представляет собою.
«А ну, подставляй‒ка, дочь, ручки,
Настал миг законной получки», —
И уж не впадаючи в лясы,
По просьбе трудящейся массы
Провёл я по ручке крапивой…
Вмиг стала она несчастливой,
Посыпались градинки‒слёзы…
Весь вид горемычной уж прозы,
С ручонок счищает чего‒то,
Увидеть что очень охота,
Но там краснота да чесотка…
И в рёв припустилась красотка!
Примчалась к нам с скоростью лося
Бабулечка: «Что здесь стряслося?» —
Пустилася внучки в прощупку:
Боится она за голубку.
Узнав обо всём, предложенье
Для внучки явила в мгновенье:
«Не плачь, ненаглядный цветочек…
Давай‒ка найдём мы пруточек,
Крапиву побъём, что кусача,
Не будет, поверь, сразу плача,
Ударит бабуля разочек,
А Анечка сразу пяточек!».
Так била, дубася по жгучке,
Умаялись Анечки ручки…
Бабуля их нежно ласкала,
Понятно, что было немало:
«Не делайте, ручки, плохого,
Крапива укусит вмиг снова,
Польются вновь слёзки ручьями…
Живите благими делами.
Они ведь во всём виноваты?».
«Да…» — внучки ответ суховатый,
И им за провинность ладошкой
Шлепков надавала немножко.
Погладила после украдкой,
И миг сей конфеткой стал сладкой…
Ведь частная собственность это,
И им не чужда сласть привета.
Так стала с крапивой знакома.
С тех пор уж вдали иль у дома
Без прутика, нет, не ходила,
Крапиву хлестала немило!
Но вспомнив про ручки, краснела:
Плохого ведь были те дела,
Виновной же стала крапива…
И в бой с ней не лезла ретиво,
Была справедливой девчонкой:
Её обходила сторонкой…
Лошадка!
Скотины в деревне в то время
Огромное было беремя,
Премного ходило рогатой,
Большой и пред ней — мелковатой,
Великое множество птицы —
Со счёта их можно вмиг сбиться.
Хозяева были ведь в силе,
За всем скрупулёзно ходили,
Всех сгонят в единое стадо,
Те бродят свободно, где надо…
Не лезли чтоб вдруг в огороды, —
Животные ведь колоброды —
Блюли очерёдность дежурства,
Скотины унять чтобы буйство.
Всех видов скотина и птица.
На них поглазеть всё стремится,
И тянет, и тянет к ним ручки…
Но то ведь опасные штучки,
Глядишь, забодают моментом,
Затопчут малютку, при этом,
Всех горе придавит каменьем…
Бороться, бороться с стремленьем
Её подойти к ним нежданно!
«Нельзя! То опасно, знай, Анна».
Она и кумекает: грозно
Коль сказано, значит, серьёзно,
Коровы, быки — то не куры,
Не любят они шуры‒муры…
Стоим вдалеке. Их обходим —
Живая экскурсия, вроде.
Лишь к овцам идти можно смело:
К ним чуть подойдёшь, — очумело
Несутся прочь, прочь врассыпную
От нас все в сторонку иную,
Хвосты их лишь часто трясутся!
Ввек в храбрости выглядят куце.
И в лес мы с дочуркой ходили,
Там ветра нет, нету ввек пыли,
Он частый, и нету обзора,
И солнце отыщешь не скоро.
Известны мне были тропинки,
Я их находил без заминки.
Повсюду здесь море черники,
В местах, вдруг открытых, — брусники.
Грибов же всех разных — несметно,
Малинка тянула приветно,
Прельщала роток земляничка…
Вкруг пела за птичкою птичка!
Периною мох под ногами —
Приятно то мерить шагами…
Возвышенность где, где низина.
Волшебная всюду картина!
Но вот комаров — миллионы,
И их постоянны вкруг звоны,
Облепят, что рыбу чешуйки…
Слепней же зловещие звуки
Для слуха, их вида не легче:
Головушка с страха мчит в плечи!
И жалят они моментально,
Всю кровь выпивая повально.
В лесу же я, нет, не невежда:
Крепка и толста вся одежда.
И Аня укутана толсто:
Кулёчек как, свёрточек, просто.
Не зная, идёт что кулёчком,
Так спутал её бы с пенёчком.
Показаны, с полным рассказом,
Деревья вокруг, коих глазом
Послушно она озирала,
Вопросов задавши немало.
И было ей всё интересно,
Просторно, легко и не тесно,
Чего‒то под нос лепетала…
Улыбка светилася ало!
Как чудно! А тут, напоследок,
Где лес расступился, стал редок,
Вдруг чудо явилося в шляпе
Оранжевой, мне даже, папе,
Не виделось в жизни ни разу
Такое: огромный, нет сказу,
Стоял подосиновик, просто,
В пол‒Анечки, верите ль, ростом!
Такая была в шляпе сила,
Что ручек её не хватило,
Обнять чтобы чудо Природы,
Которой удалися роды.
Посланца грибного народца
Нести на плечах вот придётся,
Как будто бревно это было.
Мы вкруг хоровод — ах, как мило! —
Водили, вовсю горлопаня,
Но громче и звонче — то Аня.
Не срезали это мы диво,
Ведь так величаво, красиво
Стоял он в дороднейшей мощи,
Оставить лишь было нам проще,
Губить чем такое созданье,
К тому же рекло и сознанье,
Что даст он такое ж потомство,
В котором с ним будет всё сходство.
На том порешили. Обратно
Идти было чудно, приятно…
Лесник жил в деревне с семьёю,
И летней, и зимней порою
Он лес объезжал на лошадке,
Смотрел, чтобы был тот в порядке.
Не в деле коль, в стаде та днями,
Бродила одна всё ночами…
Вот к ней‒то с пучочком травинок
Дочурка без всяких заминок
И раз подошла, угостила,
Вовсю улыбаяся мило,
Вот на, мол, лошадка, покушай!
Была та огромною тушей
Пред маленьким, хрупким ребёнком,
Прозрачным почти что и тонким.
Но та, посмотрев удивлённо,
Дают, значит, есть то — законно,
Как жаль, что не можно то ложкой! —
Губами травинки с ладошкой
Взяла и ощупала нежно,
Не стала всё есть то прилежно,
Отвергла в момент угощенье.
Дочурка же в это мгновенье
Да как закричит: «Укусила!»,
Что вздрогнула резко кобыла,
Глазами всё вкруг оглядела
И вновь принялася за дело —
Траву есть, всегда как, в охотку,
Пустивши свой хвост, будто плётку,
По оводам, жалящим дико!..
А мы испугались от крика
Дочули, примчались тревожно,
Без пальцев остаться ведь можно…
Но пальчики целы все, к счастью,
Ведь лошадь вреда доброй пастью
Вовек не желала Анюте,
А та испугалась до жути
И прочь побежала с слезами,
Чтоб быть — мы ж охрана! — меж нами.
Назавтра, от сна осмелевши,
Как будто толкнул её леший,
Схватила ручонкой баранку —
В бега! — только видели Анку!
На лошади там гарцевала
Девчонка, вовсю задавала…
Лесничего дочка была то.
Деревни среди её хата.
Вот блат заиметь чтобы с нею,
В бег к ней завела эпопею,
Чтоб та, превеликая цаца,
Позволила ей покататься
На лошади, хоть бы чуточек.
Подлизы был хитренький почерк,
И та ей позволила мило,
На лошадь её подсадила,
И та провезла метров двадцать,
Заставив зубами покляцать
От страха наездницу нашу,
И в ужас приведши папашу,
Меня то есть, это узнавши.
Ну детка! Мучения наши…
Лошадка баранку ту съела.
Дочь лошадь погладила смело…
И с цацей условилась снова
Проехать — под честное слово!
Но я запретил этой цаце,
В несчастье чтоб всем не ввязаться,
Под гнётом не быть чтобы лиха…
И мчалась та мимо нас лихо!
А Анка стояла просяще,
На лошадь глазёнки тараща…
Но та проносилась удало!
«У, жадина…» — Анка шептала,
Наездницу страшно чехвостя,
И даже с какою‒то злостью…
Ночные светлячки
Забор огорода — то палки,
Подгнили коль, вид его жалкий…
«За ними вот в лес потому‒то,
Знай, завтра пойдём мы, Анюта».
Принцесса пока, вишь ли, встала,
Ещё полежала немало…
Пока‒то умылась, поела,
Пошли мы на доброе дело
Уж после обеда, да с гаком,
Что в деле нельзя делать всяком.
Но раз всё у Ани вельможно,
Что ж делать, пошли не скукожно,
Да вдаль, убыстрясь, — на болото,
Была коли цель и забота.
Сосёнки‒подросточки тьмою
Стояли там густо стеною,
Тонки и стройны, выбирай лишь,
Их тут бесконечная залежь.
Срубил я, связал их в вязанку,
Зову в путь дороженьку Анку…
А, глядь, уж темнеет поспешно,
Идти, знать, уж надобно спешно.
Чуть выползли мы из болота,
Уж ночь раздирает зевота…
У ночи ведь пасть, ох, черна же,
Тропинки не видно нам даже.
Мрак к ночи приторкнулся близко,
И в зоне мы были уж риска,
Заблудимся что капитально,
Ведь темень вкруг нас уж повально:
Ни компаса нет, фонаря же.
Ни звука, мельчайшего даже.
А мы средь деревьев высоких,
Не видим которых уж многих.
Вперёд — темнота и вкруг тоже,
Мурашки бегут аж по коже…
Ночёвка в лесу страшновата,
Да Анечка вдрызг трусовата…
Когда‒то вели здесь дорогу
При вырубке. Но понемногу
Она превратилася в тропки,
Ведь поросли рост ввек торопкий.
Деревьев на ней всё же нету,
Была же доступна чуть свету,
Идти потому‒то приятно,
Грязь минуя, то есть опрятно.
Бывало то днём. А сейчас же
Ночь скрыла всё‒всё в чёрной саже,
Не видно, что есть под ногами,
Друг дружку не видим мы сами.
И тут появилась догадка,
От коей чуть стало мне сладко,
В лесу ведь я, нет, не невежда.
А, значит, есть выйти — надежда.
Над просекой, хоть и не броско,
Меж кронами есть всё ж полоска,
Почти незаметная, неба.
Вот, глядя наверх, к дому мне бы
И вывести нас напрямую.
Полоска тональность иную,
Едва различимую глазом,
Имела от леса, проказам
Которого ночью приятно,
Он весь — черноты страшной пятна,
Ни зги не видать вкруг себя нам
В лесу, по ночам очень странном.
Вот голову вверх позадравши
(Дочулька, доверься папаше!),
Полоску выискивал эту,
Одну к нашей цели примету.
Ах, как же она чуть заметна,
Хотя и на том — ах! — приветна…
Шли ноги вперёд без разбора.
Всегда спотыкаяся скоро
О кочки, валежник, то в ямки —
Они же в ночи, ох, и хамки —
Слетая с какой‒нибудь кочки…
Проказы, проказы всё ночки!
Терял… Ах, где небо‒спасенье?
Туда ли идём — опасенье —
Неужто пошли уж обратно?
Метанье души! Неприятно…
А тут на плече всё вязанка…
Как будто на мне обезьянка,
Всё скачет, в бок часто толкая
От края тропы и до края…
А слух, как локатор, надрывно
Звук ищет вокруг непрерывно…
Была бы за что‒то зацепка,
Собака взбрехнула, что ль, крепко?!
Узнал бы, что там есть деревня.
Но мрак вкруг один и деревья,
Являли презлую картину.
Ручонкой держась за штанину,
Шла доченька храбренько рядом,
Идём, мол, так, значит, и надо.
И вдруг впереди и чуть сбоку —
Ах, слава отрадному року! —
Мелькнули огни странновато…
Я вздрогнул! Ах, как страшновато:
Вдруг волки следят за добычей,
Загрызть — их ведь дерзкий обычай.
Хотя, говорили, их нету.
Но верить ли в сказочку эту?
Разбойников, может, там шайка?
Не рысь ли? Поди, угадай‒ка!
Топор есть в руке — не игрушка,
Вмиг треснет там чья‒то макушка!
Идти ли вперёд? — вот вопрос‒то.
Был день бы, — там ясно всё, просто.
Сейчас жутковато, поверьте,
Из ада вдруг выползли черти?
Идти лишь вперёд! То законно.
А сердце стучит учащённо…
Страшна в темноте неизвестность,
Метаний души бесполезность.
Назад нет пути — там чащоба.
Огни впереди — может, злоба?
И шаг лишь вперёд — безрассудство?
И злости взыграло вмиг буйство!
Готов топором размахнуться!
И дух мой не выглядел куце,
Вперёд я всё шёл машинально…
Вопрос вдруг возник: изначально
Я, вроде, уж видел пыланье
Огней тех? И память старанье
Явила конкретность ответа:
Вот в детстве моём было лето…
Мчал поезд меня из столицы,
Пыхтел паровоз, быстро мчится!
Ах, ехать как в поезде сладко!
В Аткарске была пересадка,
Потом от него — Нессельроде,
До Донгуза — уж на подводе.
Но то уж ночною порою,
Причину того и не скрою:
Ко встрече ведь прибыл с задержкой
Мой дядя, хотя и со спешкой,
Ведь летом полно всем работы,
Ведь он, урожай, — пик заботы.
А вкруг власть ночного уж часа…
Вмиг к дяде я что‒то прижался:
Зажглись огоньки слева, справа…
Не волчья ли мы уж потрава?
«Чаво испугался? Огни те —
Зажгли светляки со всей прыти,
Обычное ихо то дело…
А волки зимой рвутся смело
На жертвы — их гонит так голод,
Живот не один ими вспорот…
Жучки то, они не опасны,
Невзрачны, но светом прекрасны!».
И впрямь, в темноте непроглядной
Их свет, как салют, был парадный!
Влекли они светом зелёным,
И был он в ночи, как неоном…
И глаз не унять уж восторга!
С подводы хотел я без торга
Вон спрыгнуть, набрать их в ладони…
«Не стоит. Их свет лишь на лоне
Природы свободной, им милой.
Неволя сиянью — могилой…».
И впрямь, топот лошади мерный,
Колёс и телеги скрип нервный
Гасили то диво ночное,
Усиливши мрак вкруг нас вдвое…
Так вот что в лесу нам светило,
Страх в душу вселяя немило, —
Нестрашные нам светлячочки,
Но диво любезное ночки!
«Раз светим мы, значит, всё тихо,
И нету опасности‒лиха», —
Как будто они говорили,
Спокойствие, значит, то в мире,
И нечего нас всем бояться,
С трусливостью мча от нас зайца!
Ах, как правота их законна!
Вздохнул я с того облегчённо…
Собака тут тявкнула бденно…
Деревня то, знать, непременно!
И точно, уж леса там кромка…
Собаки разлаялись громко!
Деревня! И вышли мы к дому.
И радости нёс я истому!..
Помимо вязанки, конечно.
«Да что ж, колоброды, беспечно
Вы бродите всё‒то ночами?» —
Сказала нам мама с слезами,
У дома нас всё поджидая…
«Да мрачная ночь‒то какая…
Чтоб вдруг не споткнуться, шли еле…
Вот вовремя быть не сумели».
«Зато светлячков насмотрелись…
Они, ах, бабулечка, прелесть!
Теперь мы тебя в лес с собою
Возьмём, подивишься красою!».
«В лесу оживаю я. Мило
Мне в нём, и великая сила
Принудить должна со всей прыти,
Из дивного чтобы мне выйти!
Стара уж, хожу только с краю,
И то на пеньках отдыхаю…
А раз заблудилася даже.
С грибною домой шла поклажей
К деревне. Иду напрямую…
И вышла… в сторонку другую.
Сквозь кроны вдруг глянуло солнце!
Идти вон туда! — мне сдаётся.
И, точно, хотя уже тяжко
Идти, ведь устала, бедняжка…
И вышла, хотя и не к дому,
А к краю деревни другому.
Вы ходите в лес молодецки,
А шаг мой, ох, стар и недетский…
Зовёт огород — копошиться,
Да дома ждёт варки кашица…».
Заботливая курица
А рано весной, рановато
В Москву привозились цыплята,
Был суточный возраст их только,
Скупали моментом их столько,
Чтоб всех прокормить уж на даче,
Привес получить, не иначе.
Мы с мамою тоже с десяток
Всегда покупали цыпляток,
В деревню я вёз их с ней вместе,
Когда уж теплу больше чести.
Утяток ещё подкупаю,
И птицы имеем уж стаю…
Вскопаю там грядки, посею,
И вспять уж свою одиссею…
Весной благодать малой птице,
Под тёплышком солнца резвится!..
Вдруг холод примчит тучи с градом,
Последним идёт он парадом.
Цыплятам, утятам то диво,
Клюют все в охотку, строптиво!
Да встанут все вдруг от вопроса:
Эй, братцы! А это ли просо?
Едим мы, едим, накормиться
Не можем никак, мать ты, птица…
И смотрят на град безразлично,
Позор‒де! Есть то неприлично…
Насест я им сделал — две жерди:
Сидите с почётом здесь, леди!
Отдельно лишь жили утята:
Своя им была в доме хата.
Все дни все всегда под присмотром,
В настрое житейском пребодром.
Коль сумерки тьму напускали,
Цыпляток, утяток — все крали —
К избе подступали все дружно:
Встречайте! Мол, спать нам всем нужно.
Шум, гвалт вкруг стоял от толкучки…
Дочурка брала их на ручки,
Несла их уж к бабушке чинно,
Как будто все высшего чина,
И та уж сажала на место —
Одних на жердины насеста,
Утяток же в свой закуточек.
Чик‒чик! И уж всех на замочек.
Росла и дочурка, и птица.
Цыплята уж куры, носиться
Почти что исправно все стали,
Кудахтанье мчалось их в дали!..
Однажды смешно всем и мило
Вдруг стало с того, что катила
Яичко своё аккуратно
Та носиком к дому опрятно,
Хозяева, клад, мол, возьмите,
Качу и спешу к вам с всей прыти!
А к дому путь был чуть всё в горку.
Вверх катит, а мало всё проку:
Упрямо вниз катится снова…
И та вновь с настырства лихого
Вновь катит его на пригорок…
А бросить нельзя — клад так дорог!
Он снова вдруг с горки стремится,
И кверху уж катит вновь птица…
Смешно‒то смешно, да и жалко.
Молодушка, слышишь, давай‒ка,
Труд твой облегчим мы моментом
На радость тебе, нам, при этом
Возьмём на свои, слышь‒ка, плечи,
И станет тебе сразу легче.
И взяли. Погладя бородку,
Наставили тут же молодку,
Несла чтоб в гнездо, да и только!
Не тратила времени столько
Яичек своих на доставку,
Не клала чтоб сроду на травку.
С тех пор лишь в гнездо та ходила
И яйца несла в нём премило…
«Царь-гриб!»
Лес дивом пленял беспрестанно,
И им восторгалася Анна!
Со мною за ручку ходила,
Глазёнками мерила диво
И всё щебетала, как птичка,
Под мощью дерев невеличка.
Мы видели белочку даже,
Был в зубках грибочек‒поклажа.
Стремительно взмыла в рай кроны!
Ей в нём не страшны все препоны.
Лисичка шмыгнула подальше,
Увидев фигуры вдруг наши,
Пушистым хвостом заметая
Следы за собою, чтоб злая
Ручища тот хвост не помяла!
Врагов же то сделать немало.
Кичились своей красотою,
Кричащей вовсю, не простою
Там‒сям молодцы‒мухоморы,
Нахально вели разговоры,
Что нет их в лесу распрекрасней,
Душою, мол, нет безопасней!
Но мы‒то с дочурочкой знали,
Что в мире они все в опале,
Вредны они вредностью строгой:
Смотри, их, дочуля, не трогай!
Поганки — Стой! — вид там превредной,
Чей норов смертелен. То «бледной»…
Смолою снабжали нас ели:
Жевали, жевали… да съели!
По мху распушилась кислица,
Съедим лишь, — поморщатся лица…
Она нам с дочуркой знакома:
Надолго зубная оскома…
«Тра‒та‒та‒та‒та!» — пулемётчик
Строчит из дупла. Голосочек
Сыночка то Пёстрого дятла,
Строчит и строчит многократно,
Всех птиц оглушая в округе!
Конца нет и края потуге…
Кричит он вовсю и раздольно!
Что мы прикрываем невольно
Ладошками уши потуже…
А он всё строчит и не тужит!
Дупло то в осине зияло.
Шагнули к нему чуть лишь мало
Мы, сразу явился родитель!
Вмиг цыкнул, и смолк враз воитель…
«Вот видишь, как слушаться надо! —
Летит для дочурки тирада
Моя для её назиданья, —
Ты тоже являй так старанье».
«Но я же не дятел, не птица…», —
Вмиг личико дочки лучится!
Мы прочь отошли от осины:
Пусть смолкнут тревоги глубины
У птички ярчайшей, хохлатой,
И мир воссияет над хатой.
Идём мы, идём… Видим сбоку
Поганок великую горку,
Топорщатся вверх пирамидой
На мир весь лесной не с обидой,
Как пень облепили опята, —
И смотрят на всех нагловато,
Растём‒де и нас не возьмёте,
Победно стоим мы на фронте!
Хотелось пнуть даже ногою,
Добавить потом и другою!
В труху раздубасить и палкой
Расправившись с этакой «бякой».
Но — стоп! Ведь толсты для поганок,
Стоят, будто с башнями замок…
Тьма шляпок — как крыши строений.
Природа! Какой же ты гений!
Друг к дружке прижаты те шляпки,
И все‒то в единой охапке!
Стоят, будто кровные братья,
Друг к другу попавши в объятья.
«Ой, стой! Погоди, не топчи‒ка! —
Дошёл я вдруг даже до крика, —
Средь них подосиновик некий…
Да нет! Они все тут семейкой
Единой стоят, все дородны…
Весь замок, весь‒весь, благородный!».
Как торт превеликий и пышный,
Украшенный ягодкой вишней, —
Так шляпки красу придавали.
И нет на глазах уж вуали:
Грибы те съедобные в кучке!
К ним тянутся Анечки ручки
И гладят грибы по головкам:
«Как выросли, папочка, ловко!».
От дива я даже опешил:
«Не строит ли казус нам леший?» —
И срезал один из всей кучки…
Ура! Нет приятней получки,
Держать чем в руках гриб съедобный.
Восторг наш лучит бесподобный!
Растут ведь — десятки! — семьёю,
Да дружной, единой такою…
Все двадцать один, аж ли, в сумме!
Таких нет вовеки и в ГУМ-е.
Эх, грибики, братья‒грибята!
Жаль, фото нет здесь — аппарата,
Я «щёлкнул» бы вас всех на память,
То было б приятно всем нам ведь!
Пришли мы домой. Тараторим,
Но смысла не внять в разговоре…
Нас бабушка Аня лишь еле
Понять и смогла — так галдели!
«Ах, как повезло вам, ребятки!
Играет ведь диво то в прятки,
Скрываясь в лесу, да годами,
К счастливым явясь временами.
Царь‒гриб он имеет названье,
Несёт он в веках обаянье
Дородным и царственным видом,
Влетает во взор, как болидом,
Всем душам даря изумленье
И радость, азарт, восхищенье!
Надолго запомните случай,
Росли коль одною вдруг кучей
Грибы, что растут в одиночку
Всегда, а особенно в ночку…
Поверит в ваш случай не всякий,
Мол, сказка всё это, вы враки,
Мол, вымыслы то всё повально…
Но вы‒то то зрели реально!
И смело той правдой делитесь,
Она пред неправдою — витязь!».
Придумавши с дочкой неплохо,
Мы из лесу взяли столь моха,
Чтоб им сотворить пирамиду,
Подобно лесной чтоб по виду,
На ней разместить чтоб грибочки,
Росли как они там, в лесочке,
Порадовать бабушку чтобы,
Что правда то высшей есть пробы.
Грибы расставляли, как пазлы,
В своём неуменье не вязли:
Всех шляпок в грибах сопряженье,
В лесу как. И то — достиженье!
Бабуля и мы — все в восторге!
Невольно в пляс ринулись ноги…
У бабушки юность вдруг в теле.
Мы за руки взялись, запели:
«Царь‒гриб был в лесу, весь в гордыне…
Нашли вдруг, у нас он отныне.
Владык этих доля иная
Вовеки не ждёт, их съедая,
Мы, водится как в всём народе,
В весёлом вкруг них хороводе!..».
И наш хоровод — дань владыке.
И наш аппетит уж на пике!
Пожарили тут же с картошкой,
Лучка да укропа немножко,
Готова еда‒объеденье!
И всем оттого наслажденье…
«Водяной» в колодце!
Имел огород свой колодец,
Поил овощной он народец,
Который с того был ядрёный,
Приличный и в рост свой влюблённый.
И ягодный каждый кусточек
Водицы пил сладкой глоточек…
Но стар был колодец уж слишком,
Труха — его некогда крышка,
Венцы его сгнили, просели,
Держались не в крепкой артели,
И вместо их рёбер — лишь дыры.
А корни берёзы‒проныры
Вовнутрь попроникли нахально,
Свисая в нём вниз все повально,
Как будто то были лианы…
«Чинить его!» — строил я планы,
Копил, заготавливал брёвна,
Надземный чтоб сруб сделать ровно.
Мы с мамою с ним осторожно
Всегда обращались, ведь можно,
И раз не моргнувши вон оком,
В нём вмиг оказаться, в глубоком,
А вылезти… Тут уж проблема.
И, знать, осторожность — дилемма.
Но дочка Анюточка‒диво
Скакала вокруг всё ретиво!
Того и гляди, поглотит он…
И мыслью отличной подпитан,
Придумал я дочке страшилку,
Сберечь от несчастья чтоб милку.
Сказал — «водяного» жилище
В колодце там, жертвы он ищет,
Хватает, на дно увлекая, —
Натура презлая такая!
К колодцу вовек не ходи ты,
Вмиг схватит тебя он, сердитый,
С когтями кровавые лапы.
И больше ни мамы, ни папы
Тебе не видать ни минуты…
И сценку явил для Анюты,
На чуть отвернулась пока та,
Фантазией мысль ведь богата:
Окрасил я свёклою руки
Без всякой физической муки,
В колодец их сунул, склонился…
И с замыслом хитрого лиса
Кричать стал и дёргать руками,
Как будто грызут их клыками:
«Мои водяной тянет руки…
Спасите, спасите от муки!».
Гляжу, прихвативши мотыжку,
Несётся дочулька вприпрыжку,
Меня чтоб спасти поскорее!
И тут, напугать чтоб острее,
Я «вырвал» вдруг руки из хватки
Того «водяного» и мчусь без оглядки
Подальше вон прочь от колодца,
Крича «ой, как кровь из рук льётся!»,
Дочурке под нос подставляя,
Смотри, мол, опасность какая!
В испуге и бабушка Анна:
Мне боль — не небесная манна,
Ей жалко, конечно, сыночка…
«Да это…», «Стоп! Точка.
Быстрее нужна перевязка!».
Я ей подмигнул: мол, то сказка,
Не лезла к колодцу чтоб внучка,
Мол, там «водяной», страшный злючка!
Всех топит, хватая в охапку…
Бабуля быстрее мне в тряпку
Мои завернула ладошки,
Давая наказ внучке‒крошке,
Чтоб та не касалась колодца:
Жизнь сразу её оборвётся…
Бочком обходила та, боком
Колодец в испуге глубоком
И пальчиком всё‒то грозила,
Чтоб злой «водяной» всех немило
К себе не таскал, утопивши,
А вёл себя ласково, тише…
А тут и дождался починки
Колодец, и я без заминки
Там крышку приладил с запором,
И все мы воскликнули хором,
Сиди «водяной», мол, под стражей,
Смени норов злобный и вражий!
Мне стало с бабулей полегче:
Опасность покинула плечи,
Была ведь она, ох, тяжёлой…
А дочка всегда развесёлой
Ходила за нами репьишком,
Вовсю поражая умишком…
Храбрые «Шлёпыньки»
Утяток пасла на лужайке,
Послушны те были, не саки,
Чего‒то всё в травке искали…
И прочь не бежали вон в дали,
Считая дочурку «главою»,
Власть чуя её над собою.
А лужа стояла всё лето
У дома… Заботой согрета,
И видя, в жару что им тяжко,
Придумала наша милашка
Швырнуть тех утят друг за другом
В ту лужу… Но те вон с испугом
Из лужи бежали и с криком
В аффекте своём превеликом,
Как будто конец вдруг был света:
Стихия не нравилась эта!
Она их опять всех ловила,
Серьёзно внушала и мило,
Что утки обязаны плавать,
Известно то сызмальства нам ведь.
Швыряла их вновь, но те пробкой
Опять из воды! И торопкой
Прочь поступью мчались от Анны,
От страха почти бездыханны…
Мы ей объяснили, что рано
Лезть в воду им. Образ тирана
Пора бы сменить ей на нежность,
Чужда им такая поспешность.
Вот вырастут, сами гурьбою
Все в воду полезут… Толпою!
И точно, однажды утята
Все в лужу вошли храбровато,
Поплыли, явивши старанье!
Отпало их в воду швырянье.
В ней стали они постоянно
Плескаться, ныряючи рьяно,
Своей территорией чтили,
Носами копаяся в иле…
И было им радостно, мило…
Вдруг в лужу гусей притащило…
Утята к ним, будто солдаты,
И ринули: прочь, оккупанты!
Их щиплют, пищат, прогоняя,
Такого им дав нагоняя,
Опешили что поголовно
Те сразу, став, мумии, словно…
В чём дело? Такого нахальства
Вовек не видало начальство
В лице длинношее‒вельможных.
В инстинктах внезапных, тревожных,
Попятились гуси в сторонку…
Утята за ними вновь гонку!
А гуси гогочут: в чём дело,
Утята прут в бой оголтело?!
Да где это видано, чтобы
Бежали от битвы особы?!
Стволы как, повытянув шеи,
В атаку пошли из траншеи
Внезапного в жизни позора!
И в бегство пустилася скоро
Утяток храбрейших пятёрка…
А гуси за ними! Но зорко
Стояли мы оптом на страже
Тех, драпал в истерике раже,
Кто был лишь минутой в атаке,
Безумным зачинщиком драки.
Прогнали гусей хворостиной!
Утята все с яростью львиной
Пищали за нашей спиною,
Все снова готовые к бою!
Им лужа досталася снова,
Как приз им была и обнова.
Вот малая вроде бы птица,
Утятки, а тоже стремится
Своё защищать, невзирая
На то, что пред ними большая
Гусиная стая, как глыбы!
А вы бы, читатель, смогли бы
На драку идти с великаном?
Вот то‒то, дрожите: «куда нам…».
И было к утяткам почтенье
И храбрости их восхваленье.
А вскоре нашлось им всем имя,
Прилипло, к коровам как вымя:
Да здравствуют «шлёпыньки» наши!
Моей то идея мамаши,
Она назвала так впервые
Их, ибо по лужам, лихие,
Шлёп‒шлёпали лапками, брызги
Летели салютом под писки!
До слёз аж смешно становилось…
Забава нам, глазонькам милость.
Все с первой они лишь попытки
Меж палками нашей калитки
Туда и сюда проходили
И были на пике идиллий:
«Туда» — то есть к луже купаться,
«Обратно» — «Поесть чтобы, братцы!».
И не было в том затруднений:
Пролез сквозь калитку — ты гений!
И вдруг! Ой, шум, крик, уши бьющий,
Как будто грызёт зверь презлющий…
Прорваться во двор — их попытка,
Все шеи просунули прытко
Сквозь палки калитки знакомой,
Движенья нет сути искомой:
Тела за калиткою были,
По шею увязли, что ль, в иле?
А, может, схватили царапки
И тянут назад их за лапки?
В опасности «шлёпыньки», худо,
Верни их живыми, зануда!
Бежим мы к калитке гурьбою
Спасать их… Что зрим пред собою?
Никто их за хвост и за лапы
Не тянет назад, влезши в сапы…
В чём «шлёпынек» милых кручина?
Стоп, стоп! Отгадали: причина
У нашей калитки затора
Была лишь одна: они скоро,
Все за день всего лишь, буквально,
Прибавили в росте повально;
Что утром пролезли, обратно
Пролезть как, — совсем непонятно…
Застряли. И крик оголтелый!
И рвутся вперёд, каждый смелый!
Ещё миг — калитку снесли бы —
Такие вдруг выросли глыбы!
И весом почти что, как гири.
Калитку теперь мы пошире
Вовсю раскрываем пред ними
С почтеньем — так стали большими:
«Пожалуйте, ваши степенства,
Раз кончилось враз ваше детство!..
Утята — наш хвостик…
А, значит, гулять можно дальше.
Вперёд, колоброды вы наши!».
Идём мы с дочуркой… За нами —
Они, хоть не звали, а сами
Спешат, семенят друг за дружкой
Цепочкой, назойливой мушкой,
Тропа аж за ними, глядь, сзади,
При бодром и важном параде,
Как хвостик мы вдруг отрастили,
А сбросить его уж не в силе…
Дом «чёрный» стоял одиноко,
Пред ним, ну совсем недалёко,
Чрез нить грунтовой лишь дороги,
Скакали где часто сороки,
Не так уж большое, лежало
И пользою славясь немало,
Овсяное поле. Созревши,
Овёс был весь сжат, аж до плеши.
Кой‒где он остался хоть, правда,
Там‒сям на земле… Как же рада
Была посещать это поле,
Где можно гульнуть им на воле,
Братва в перепончатых лапах,
Овса где пьянящий был запах!
Но с рук попривыкши питаться,
В клюв сами не брали, ведь цацы!
К рукам нашим липли репьями:
Кормите нас живенько сами!
Пищат, под ногами преградой:
Съедим, мол, с огромной отрадой
С рук ваших овсяное блюдо,
Ну, просим вас, сделайте чудо!
А сами чтоб взять, — ни в какую!
Пришлось им подачку такую
Подсовывать к носу руками,
Овсяную косу те сами
В момент от зерна расплетали —
Такие вот были все крали.
Смеялась над нами деревня,
Дразня нас, шушукались нервно…
Но нам удовольствие только,
Не стыдно с того, ну нисколько.
Ведь с птицей контакт необычный,
И с радостью даже приличной.
Кормить было с рук интересно,
И душам с того, нет, не пресно.
Мы были им, будто магниты,
Где мы, там они сразу сыты,
Скрепили их дружбой с собою,
И нет их от нас уж отбоя…
Решили мы с дочкой разминку
В лес сделать однажды. Корзинку,
Приличную взяли, в ней ножик,
И в четверо быстреньких ножек
Уж в лес углубились порядком,
Как слышим: ужель нас лошадка
Спешит, догоняет зачем‒то?
Наверное, не для привета…
Взволнованно сходим вбок с тропки
И видим: несут свой торопкий
Солдатский шаг строгий… утята!
Мы делись от них, мол, куда‒то?
Кричим им: опасно! Куда вы?
Вы по лесу шляться неправы.
Лиса вас задушит моментом,
Примчится хорёк вмиг с приветом,
Навалится сверху куница…
Желаньям, мол, есть и граница.
Одним что дозволено, прочим —
Табу и запором замочным.
Пришлось гнать по тропке обратно,
Хоть лес покидать неприятно…
Загнали их всех вон в курятник,
Чтоб ястреб не съел вдруг, стервятник,
И в лес поспешили вторично,
Грибов чтоб найти там прилично…
Отдай, разбойник!
Набрали, сколь надо, — обратно!
Идти как с грибами приятно…
Их запах в готовке вкуснейший!
К концу уж подходит путь пеший,
А вот и родная калитка…
Вдруг слышим, от крика избытка
Наш двор оглашается громко!
В чём дело? Спешит видеть око,
На крик уж несёмся поспешно!
И в душах уже не потешно…
Ой, что же стряслося такое,
Что нету бабуле покоя?
Быстрее, быстрей на подмогу,
Опасность пресечь, сбить тревогу!
«Разбойник, отдай мне сейчас же! —
Бабуля кричит в гнева раже, —
Отдай, отцепись, ведь задушишь!» —
Вновь крик, оглушающий уши…
Взвинтили мы бега стремнину!
И видим такую картину:
Бабулины руки схватили
И тянут, предавшися силе,
Несушку чтоб вырвать у вора,
Пустившись на путь уговора
И крика, чтоб сбить агрессивность.
А вор не впадал всё в пассивность,
Тянул на себя ту добычу,
Не внемлил призывному кличу.
Вот‒вот бы и вырвал несушку,
Оставил бы в горе старушку…
Но вовремя мы подскочили,
Ух, были в взъярённейшей силе!
Схватил я рукой хворостину
И ей угостил сходу спину
«Разбойника», тут же добавил,
Держался чтоб добрых он правил,
Не лез на готовое сроду,
Что дорого вечно народу.
Увидев бабули резервы,
Вмиг сдали «разбойника» нервы,
И он отпустил уж несушку,
Живую, не мёртвую тушку,
В нору вмиг под домом и скрылся…
Хорёк — тот «разбойник», не крыса.
Ночами он в подполе хрюкал:
«Ух, бабка какая презлюка,
К хорьку в ней врождённая злоба,
Ух, скряга она и жадоба…».
А дело‒то мирным сначала
Всё было: едой угощала
Бабуля в курятнике птицу…
Одну понесло вдруг тупицу
На мусора кучу порыться…
Вот к ней и метнулося рыльце
Из норки хориное мигом,
Схватило зубами… Та криком
И вмиг изошлася надрывно,
Вон вырваться тщася наивно…
Услышала бабушка Аня,
Что кто‒то, несушку тираня,
Желает ей смерти ужасной,
Примчалась с задачею ясной
К ней с прытью завидной — спасти ту!
И быть бы хорьку ей побиту,
Да палку искать стало поздно.
А зверь наседает всё грозно…
Пришлось уцепиться за птаху,
Не давши попасть ей на плаху,
Тянуть на себя, вырывая,
А хватка хорька, ух, какая!
И крик оказался бессильным,
Был хорь и упрямым и сильным.
И если б не гнев хворостины,
По птице справляли б помины…
Порвал‒таки кожу на шее…
Зелёнкой помазав сильнее,
Впустили под свод лазарета,
Светясь состраданием света
И выдав еды повкуснее,
Впредь будь, мол, красотка, умнее,
Не мчись безрассудно гуляти:
Вкруг хищной достаточно знати.
Дочурка же шефство моментом
Взяла над несчастной, при этом,
Кормила и гладила нежно,
Вовсю охраняла, конечно,
И та к ней репьём прицепилась,
Вот дружба! Скажите на милость…
Находчивость
А тут и мой отпуск, как мячик,
Вон сдулся, дней милых растратчик.
Встречала нас шумно столица
С дочуркой. Опять же, учиться
Ей в школе с утра предстояло,
Уроков там было немало,
Был профиль её ведь спортивный,
И день был, конечно, активный.
В спортивный же лагерь на лето
Их всех отправляли. Согрета
Была и дочурка вниманьем —
Быть там. И с прилежным стараньем
Всё делала, нужное в спорте.
Короче, была вся в работе.
А осенью снова учиться,
Знакомые снова все лица…
К концу подходила неделя
Какая‒то… Вдруг без портфеля
Является наша принцесса…
Вопрос мы ей сразу с эксцесса:
«Одежда спортивная где же,
Учебники школьные, те же?».
Не бойко ответствует, хило:
«В автобусе всё позабыла…».
«Чтоб всё — и в течение часа! —
Нашла. Лишь тогда возвращайся».
Взволнованно ждём: растеряша!..
Чрез малое времечко наша,
Как выше назвал я, с вещами
Является. Ахнули сами!
«Скажи‒ка, нам тайну откроя,
Не таинство есть ли какое,
Что так ты могла обернуться?».
Но смотрит дочулька не куце:
«А я попросила таксиста,
Догнал он автобус тот быстро,
Оставила в нём где вещицы,
Обратно он тут же, как птица!».
«Где деньги взяла на поездку?» —
Спросили мы строго и веско.
«Не взял он с меня ни копейки».
«Ого, благодетель он экий!
Другие за так не смогли бы…».
Но слали ему мы «спасибо!».
Но мы всё ж вошли в удивленье,
Ведь доброго то проявленье.
Находчивость Ани — прекрасна:
Не тратила мига напрасно,
Нашла путь в момент эффективный,
Прямой и приятно активный.
В «находок столе» бы, конечно,
Всё было найти бы не грешно,
Но долгое это мытарство,
В ночное, тем более, царство…
Да здравствует доченьки разум,
Решил что проблему всю сразу!
Что быстро так выручил Аню,
Поклон и таксисту, вниманью.
«Па де плюэ»
Купил я однажды ей книжку,
Девчонку она, не мальчишку
Верней завлекла б содержаньем,
Тянула б к себе со стараньем:
Описаны танцев уроки,
Как руки держать, ставить ноги —
Горда голова! — как кружиться,
Легко как парить, будто птица,
Не скрючены были чтоб пальцы…
Народов в ней многие танцы.
На вкус выбирай, занимайся.
В момент превратишься в их аса.
И стали учить по порядку,
Рисунки глядевши вприглядку.
И весело было, приятно!
Но, правда, порой непонятно…
Топтали мы ноги друг дружке —
Такие вот в танцах потужки.
Успехи где никли лихие,
Прыг‒скок вмиг опять на другие!
Конечно, вникать бы серьёзно,
И делать бы всё скрупулёзно,
Но мы веселились беспечно,
Шутливо смеяся сердечно!..
А танец, начавши, бросали,
Вновь были в своём карнавале…
И всё превращалося в шутки,
Своё привнеся, прибаутки,
Как снег с неба, сыпались густо.
Такая учёбы капуста…
А тут мы наткнулись, вдобавок,
На танец, в котором наш навык
Танцульки кикиморить — блеклый,
Как в град, урожай весь полеглый.
Названье его — вот загвоздка! —
Хотя и звучит, вроде, броско:
Он «Pas — deux — plues» назывался,
Для танцев был, видимо, аса,
Не нам, в них во всех неумешкам,
Привыкшим к одним лишь потешкам.
Ну, «Pas» — это «шаг» в переводе.
А «deux» — это «два», да не вроде.
А вот для «plues» мы значенья
Не ведали, хоть и стремленье
Познать, проявляли натужно.
Но в танец пускаться ведь нужно!
Решили «plues» — от глагола
«Плевать» и живёт однополо.
А, значит, два шага степенно
Ступивши, вмиг плюнуть надменно
Нам надобно, танцу согласно.
Ура! Догадались. Всё ясно.
И руки сплетя, как в балете, —
Что дивный доселе на свете! —
Как малые лебеди будто,
Мы в танец пустилися круто
И, сделавши два те шажочка,
И выдали два вмиг… плевочка!
И лопнули сразу от смеха —
Такая была в том потеха!
Затрясся весь дом в резонансе…
Для «публики» мы — в реверансе…
Тряслися от смеха надрывно,
В экстазе его — беспрерывно,
И лилися слёзы ручьями…
Потом, вновь сплетяся руками,
Да «pas» сотворив в ярком стиле,
Мы вновь «де плюэ» сотворили!
От хохота на пол упали,
В веселья вновь были запале…
И так повторяли немало,
Сил наших пока вдруг не стало.
Валялись, от хохота скорчась…
Такая танцоров, нас, участь.
Зато «де — плюэ» мы познали,
В чём были в великом запале.
Ура: сыночек Валера!
Блаженство в семье в одиночку,
Лелеяло дивно что дочку
Отрадно лет восемь парадно,
Закончилось вдруг безвозвратно,
Ушла однополая эра,
Родился ведь братик Валера,
Он рода потом продолжатель,
Дел многих по жизни ваятель.
Пока же лежал он кулёчком,
И первым в семье был сыночком.
Коляска — от Ани в наследство:
Катайся, грудное в ней детство!
Для Ани он кукла живая,
Для нас же забота сплошная.
Беспомощно это созданье,
Ему постоянно — вниманье,
Как было до этого дочке,
Для нас они оба — цветочки,
Отрада, вовсю восхищенье,
Великое в жизни именье,
Во всём и всегда равноправны,
Ни с чем не сравнимы и славны,
Чистейшие, милые души!
А мы всё над ними, как клуши,
В заботах великой огранке,
Валере чтоб лучшее, Анке.
В тревоге, когда вдруг в болезни,
Иль зубки когда вдруг полезли,
Иль мучает крошку животик,
И плачет от горюшка ротик…
А мы утешаем: так надо,
Ведь зубки по жизни отрада,
Настанет когда‒то вдруг годик,
Не будет болеть уж животик,
И гладим его всё, и гладим,
Да всё утешения ради…
Валера спокойный был мальчик,
В кроватке не прыгал, как мячик,
И ползал совсем‒то немножко,
Ходьбы по кроватке дорожка
Его появилась раненько,
На ножках ходил здоровенько,
Держась за кроватки оградки.
Любил, как и любят все падки
Детишки, играть увлечённо,
Но мысля — к чему всё? — учёно.
Пипетки имели резинки.
Он с ними играл без заминки,
Была в них податливость, лёгкость,
В бросках же чрезмерна далёкость,
И чем‒то на соски похожи.
«Ну, медиком будет, похоже…» —
Шутили мы, глядя на это.
Он в том понимал сласть привета,
С пипетками пуще играя!
В игре он, как в кущах был рая…
Игрушек хоть вкруг, нет, не скромно,
Играл он всё в них неуёмно.
К пипеткам же тяга немало,
Скажу вам, нас всех удивляла.
Знать, так привлекали прелестно,
А чем, лишь Валере известно.
Мамина помощница
Нужна уж от Анечки помощь,
Валера не дикий ведь овощ.
Коль Зиночка‒мама в заботе
В огромной домашней работе,
То Ане, помощнице мамы,
Помочь бы в момент враз тот самый,
Коль я всё тружусь на работе,
Не просто сижу, а во поте,
Не выбрав работу дневную,
А сменную, в чём‒то шальную,
Особенно в ночки период.
Толкнул же на это тот вывод,
Что больше я буду с семьёю,
Рабочей для всех аж порою,
И чем‒то жене понемногу
Посильную выдам подмогу,
И в чём‒то ей будет полегче,
И тяжесть покинет вон плечи,
И руки свободнее станут,
Нагрузка поменьше и стану.
Допустим, гулял я с Валерой,
Ей жизнь не казалась уж серой.
Забота о детях — совместно,
Тогда и в семье всё прелестно.
Не стоит кичиться мужчине.
Что в сильном по жизни он чине,
Что — Фу! — постирать не мужское,
Мол, дело вручную, срамное…
Нельзя, мол, и гладить, готовить,
Мужское сословие он ведь!
Нет, муж и жена, будто птички,
Не только кладут лишь яички,
Но деткам приносчики пищи,
И гнёздышко чистят почище,
Врагов отгоняют отважно!
Лелеют. Совместно. То важно!
В том крепость семьи, её счастье —
Совместное коли участье,
Друг к дружке всегда уваженье,
Любезное ввек обхожденье.
Командует только лишь разум.
В ином — крах семьи будет сразу
Иль нудное горе‒житуха,
Любви уж, конечно, разруха…
Коль я на работе, то Аня,
Коляску с Валерой взарканя,
Спешила на улицу резво
И ветрено там или трезво,
Собравши себя вкруг подружек,
Как мёд собирает вдруг мушек,
Возила коляску степенно,
Кичася, при том, непременно,
Какая‒де дама‒особа…
Девчонки глядели, аж в оба!
Любила Анюточка, кстати,
Чтоб к ней относились, как к знати,
Во всех их деяниях главной,
Как к букве средь текста заглавной.
Она к ним лила снисхожденье,
И было её разрешенье
Чуть‒чуть прокатить им коляску,
И те припускались, аж в пляску
От радости быть чуть‒чуть «мамой»,
Нос вздёрнув до тучки до самой!
Потом надоест вдруг Анюте
Ходить вперевалку, как ути…
Решит, что бегом веселее,
Душе оттого лишь милее,
И пустится резво грунтовкой,
На кочках взлетаючи ловко:
Тебе, мол, мужик, испытанье,
Не то, что на месте топтанье…
Несётся! А деток хвост сзади,
Азарта, восторга всё ради!
Носилась, носилась по кочкам,
Коляска‒то вдруг да с браточком —
Кувырк! Вмиг и шлёпнулась боком
В момент… Не моргнула и оком,
Как на землю вылетел братик…
Хоть плакать он не был ввек тактик,
Но тут разревелся громово,
Добавивши громкости снова!
Услышала Зиночка‒мама,
Валеры ей крик — телеграмма,
Где всё понаписано сочно,
Бежать что к Валерочке срочно!
Ой, что‒то случилось, наверно?
И так на душе сразу скверно…
Примчалась, сыночка схватила,
Общупала тщательно, мило,
А нет ли здоровья порухи?
Старушки жужжали, как мухи…
«Свят! Свят! Да живой ли младенец?
Ты что же, дурёха, как немец,
Швыряешь дитя‒то живое,
И он надрывается в вое?» —
Анюту корили нещадно…
Но всё оказалося ладно,
Ушибов нет. Плач от испуга.
Дочуле попало же туго:
Катать лишь по ровной дорожке,
На кочки не шли чтобы ножки,
К тому же, как бешеной птицей,
Не вздумать с коляской носиться!
Был имидж в момент опозорен
Анюты. Восторга вмиг зёрен
Не стало ей кучечки деток,
Удрали вон все, напоследок,
Одну уж с коляской оставя,
Была что минутою в славе…
Как принц, восседал он уж после —
Валера — в коляске, а возле…
Вновь Ани над всеми главенство.
И вкруг любопытства же членство.
Ночное купание в деревне…
В деревню весною отправил —
Там отдых без города правил —
Они проведут уж вольготно,
С деревнею слившися плотно.
Мои расписные картины
В лице разлюбезных мне Зины
И Ани с Валерой, в придачу,
Влюбитесь‒ка в сельскую дачу!
Ну Ане уж быть там привычно,
Знакомо вокруг ей всё лично
С тех пор, как крапиву познала,
Её же там вкруг, ох, немало…
Валере кроватку отдельно
Я сделал, на ней чтоб удельно
Он спал‒почивал да не падал.
Для Зины была то отрада,
Ведь можно заняться делами,
Когда не мешает тот маме,
Сидит и играет там тихо,
Не будет несчастья и лиха,
Что шлёпнется на пол — о горе! —
От плача затихнет не вскоре…
Дом «чёрный» второму ребёнку
Давал и приют, и пелёнку.
Вот в нём‒то наш милый сыночек
И сделал свой первый шажочек,
Да по полу с сильным уклоном,
И ведь не упал с сильным звоном,
Как бьётся стакан, вдруг упавши…
Да здравствуют деточки наши!
А Аня нашла уж подружек,
Весной их несёт, будто мушек,
Всех к бабушкам, дедушкам в гости,
Что ходят, опёршись на трости…
А Зиночка, города детка,
Ни разу, не то что там редко,
В деревне совсем не бывала.
А тут в огороде немало,
При том, повседневной работы,
Ведь тьма сухоты здесь — заботы:
Достать из колодца водицы —
Растения любят напиться —
Пред каждым покланяйся с лейкой,
Над грядками скрючась калекой,
Повыдергай в них сорнячищи,
А их, как назло, аж ли тыщи!
При том, да случайно не дёрни,
Повытянув даже их корни,
Посадок культур огородных,
Да с сорным отребьем вдруг сходных.
Впервые ей эта работа,
Всё с горя аж бросить охота!
Уйти, погулять бы вдоль речки.
Коровы же ходят, овечки…
Как каторга труд, ох, он веский…
То жизни уклад деревенский.
Потом ты припомнишь, конечно,
Что длится тот труд бесконечно.
Продукты родит как землица,
В поту как их делают лица…
Когда же настанет мой отпуск,
В деревню беру я к вам пропуск,
Мне тоже там жизнь не беспечна:
Чиню там забор я извечно;
Утрами, трава коль с росою,
Кошу в огороде косою,
И тоже полю, поливаю…
А лес с огородом ведь с краю,
А, значит, иду за грибами,
Вминаючи мох сапогами,
Потом и за ягодой ходки
Вершу и вершу всё — походки…
На речку сходить, на озёра,
Поймать чтобы рыбки там скоро.
С Валерой пройтись и с дочулей.
В трудах вся семья, будто улей…
Всё светлое время так днями.
Купаться идём же ночами:
Сажаю на плечи я сына,
За шею он держится сильно,…
А Зина ведёт же дочурку
За ручку, как Сивочку‒Бурку,
Дощатый висячий проходим,
С качелями вечно что сходен,
Качаяся, мост осторожно,
Ведь в речку упасть мигом можно…
На том берегу к ручеёчку
Идём под луной через ночку…
Ручей там на речке песочком
Косу уж намёл, и пешочком
Там можно ходить, где мы вволю
Плескались, свою славя долю!
Вот там и родились впервые
Пловец и пловчиха лихие —
Валерик и Аня — храбряшки,
Родная отрада, милашки.
Как ночью купаться чудесно!
Свеж воздух, ему, нет, не тесно
Вливаться нам в лёгкие струйкой…
А днём средь жары — только мукой.
А берег, идём где, высокий,
Ручей наш не так уж далёкий,
Шагаем же узенькой тропкой
Походкой совсем не торопкой,
Ведь можно о что‒то споткнуться
И выглядеть, может быть, куце…
Спуск к речке велик крутизною,
Споткнёшься уж если порою,
Так кубарем плюхнешься в речку!
Вот будет уж встряска сердечку…
Но мы помогаем друг дружке,
Ведь ушки у всех на макушке.
Раздевшися, входим все в воду.
Сперва страшновато народу,
Вода холодит до мурашек,
Аж блеешь с того, как барашек…
Ручей ведь и летней порою
Холодной несётся струёю
Да в тёплые воды речные!
Да нам не нужны и иные
Эмоции: вскрики и писки
От холода, вечные риски
Да вдруг окунуться с головкой.
И лишь по команде все строгой,
Настырнейшей каждому ушку,
Вдруг в воду спешат по макушку,
Опять из неё же — вмиг пробкой!
Но каждый уже, нет, не робкий,
Вновь канет в чудесные воды,
Эмоции выплеснув шкоды!
Потом попривыкнет уж тело,
Душа вновь и вновь уж хотела
Нырнуть, поплескаться в водице,
И нет уж веселью границы!
И мы удосужимся чести:
Луна уж купается вместе,
Её мы хватаем руками,
Она же бежит прочь кругами,
На волнах качаяся мило…
Как радостно с нею нам было!
Но чтоб до зубовного клаца
В воде нам ночной не купаться,
Выходим мы на берег‒таки,
Как будто речные русалки…
Махровое тел обтиранье,
Вкруг дива ночного взиранье,
Обратно по тропке хожденье
В босячку — одно наслажденье!
Трава где, — обилье росы там,
Приятно в ней ножкам обмытым,
Подошвы привыкли к землице,
Не морщатся с камушек лица.
Таинственный вид под луною…
Идём, как сюда, не толпою,
Всяк призрак, а то и виденье,
В возвышенном все настроенье,
Улыбки на лицах лучатся!
Ах, ноченька! Дивная цаца…
Вот мостик прошли, было шатко,
Деревней идём, вот и хатка…
Собаки безмолвствуют, детки
Коль скажут чего. Но лай едкий —
Коль взрослый войдёт в разговоры:
«Гав! Гав!» — уходите, мол, воры!
Нам тоже поспать ведь охота,
С утра сухота вновь — забота…
Доставши воды из колодца,
Вмиг в тазик она пональётся,
На фоне всего — ледяная,
И ноги в неё окуная,
Смываем всё с них, что пристало,
И вытерев насухо, мало
Сидевши, ложимся в постельку,
И в снах чрез минуту уж в стельку…
Хихикают, глазки лукавя…
Любила дочурка хвалиться,
Как рада, что смотрят все лица,
Что есть у неё в обналичке,
Уменье горело, как спички,
То делать, что в немощи каждый,
Хотя повторить бы и с жаждой.
Не быть чтоб пред взорами серой,
Решила хвалиться Валерой.
А дома, чтоб быть закалённым,
Ходил он совсем обнажённым,
Дитя‒то ведь малое было,
И всем не позор, даже мило…
К тому ж, покрывался загаром.
Вот дочь, похвальбы вспыхнув жаром,
Решила прошествовать чинно
Деревни вдоль: экий мужчина
В семье появился, мол, нашей!
И он под опекой и стражей
Её всё находится днями,
Вот в том и помощница маме.
Детишкам меньшим безразлично,
Что он обнажён, — то привычно,
Ведь все в первозданнейшем виде,
С того никогда не в обиде.
Её же стремит к одногодкам,
И дует вовсю к ним молодка!
Валерика тянет за ручку…
Те, сбившись в весёлую кучку,
Хихикают, глазки лукавя,
И делать имеют то вправе,
Ведь то не родной им всем братик…
Валера же, бравый солдатик,
К ним смело идёт на сближенье,
Чем пуще смешит положенье.
Тут хохот взрывается сразу!
Валера, почуяв проказу,
Уж тянет Анюту обратно:
Чего‒то ему неприятно…
Но тянет его та насильно,
И в плач тот пускается сильно…
Спешат успокоить все детку,
И кто‒то даёт уж конфетку,
Вокруг уж серьёзные лица…
Он съел и назад не стремится,
Должно быть, конфетка сладка та,
Не тянет обратно уж хата.
Шла женщина мимо с водою,
И что‒то шепнула, не скрою,
Анюте на ушко серьёзно,
Что та вдруг поспешно, нервозно
Валеру домой потащила,
Хотя относяся и мило…
Сказала там мамочке Зине,
Пусть ходит Валера отныне
Лишь в трусиках: «Мёрзнет чего‒то…
Ему быть без них не охота».
И мама, ласкаючи мило,
Сыночка вмиг в то облачила.
И был он цивильно одетым,
И равным был признан всем светом.
За Аней спешил всюду прытко,
За той же иглой будто нитка.
И было приятно во всём им,
Что было гульбы их искомым.
А где вдруг споткнётся Валера,
И слёзок наполнится мера,
Мы скажем, что он, мол, мужчина!
И плач не его вечно чина.
Ответа не дрыхла заминка:
«Нет! Я ещё только мужчинка…».
Мы, правда, улыбку не пряча
Во время всего горя‒плача,
В согласья уже упаковке
И гладим по милой головке…
И ласка, детульки охранник,
Слёз вмиг закрывает уж краник.
Согласие школы
Потом, подготовиться чтобы
Получше для новой учёбы
Дочурки, тряслись мы в столицу
Заране, за дней аж седмицу…
Анютик училася в школе,
Валере — домашнее поле,
Где рос‒подрастал колосочком,
Ходила ведь всё за сыночком
Мамуля его, отбывая —
Обязанность то ведь святая! —
Свой отпуск по сыну уходу,
А он приближался уж к году,
Останется плюс половина,
Его отгуляет ведь Зина,
В детсад чтоб отдать чуть взрослее,
Так будет сыночку милее,
К тому ж, говорить как‒то станет,
Подобно сестрёночке Ане,
Что та уж в годок лепетала,
А то для детсада немало.
Когда ж по уходу срок минул,
В семье получили картину —
Ведь Зина пошла на работу —
Чем мы обрели доп. заботу.
А как оставлять нам Валеру
Совсем одного? Ведь карьеру
Терять нам нельзя для зарплаты,
Раз нет её — голо, заплаты…
И Анечка днём на учёбе.
Как быть‒то Валере‒зазнобе?
Ведь нет по субботам детсада.
Оставить его — хуже ада! —
К такому пришли положенью.
Пустились к его исправленью…
И тут попридумали вместе,
И то попридало нам чести:
Взяла его в школу Анюта
С собой на уроки, мол, люто
В семье‒то у нас всё сложилось,
Раз так, разрешите, на милость,
Ему находиться уж в классе,
Ведь он не в буянном заквасе,
И будет сидеть смирно, тихо,
Не будет от братика лиха.
И школа пошла на согласье,
И был наш Валерочка в классе,
Сидел он за партой последней,
Рисуночки делал не средне,
А в моде какой‒то прекрасной…
Таким он понравился классной,
Сидел рассовсем незаметно,
С того и ей было приветно,
Учителю это приятно.
И было так неоднократно.
Храбрец!
Спокойным был. Может, бояка?
И не был, как все, забияка.
Но вот он однажды зимою,
Гуляя вкруг дома со мною,
Меня потянул вдруг на горку,
Была что от дома чуть сбоку,
Все наши окошки смотрели
Всегда на неё. Там пострелы
Катались на ней залихватски,
На чём кто, но все без опаски,
Ведь возраст был старше намного,
Их меньше брала и тревога.
Смотрел наш Валера, кумекал:
Скатиться с горы? Диво эко!
Разжал мою руку и сходу,
Дав фору всему тут народу,
На горку помчал ледяную,
И в пропасть с неё как большую,
Вдруг ринулся вниз по‒пластунски,
Неся же с собой ценность гузки!
Стремглавши его вниз скольженье!
Во мне же — вовсю опасенье…
Глядящих же всех — удивленье,
Мол, что это здесь за явленье?
Внизу он уткнулся в снежочек,
Поднялся… А в горку шажочек
Не может свой сделать: крутая
Гора ведь ко мне и большая…
К нему мне спуститься пришлося.
Взобралися вместе, он косо
На горку опять пялит глазки:
Эх! Были сейчас бы салазки,
Скатился с горы бы стрелою!
И с этим, и той же порою
Уселся в момент он на гузку,
Поехал вниз вихрем по спуску!
Вот так‒то, тихоня по виду,
Устроил со страхом корриду!
Невольно снискал уваженье
И быть, как он, кем‒то стремленье.
И я им гордился невольно,
И рад был поступку довольно.
Внизу же горы той, в овражке,
Стоял водоёмчик, как в чашке,
Водились вовсю в нём ротаны —
Лови, наполняй летом каны!
«Лея…»
Сынок говорун был прелестный,
Запас был обширен словесный,
Сперва лепетун непонятный,
Но слуху, душе как приятный!
Ну, «мама» и «папа», и «Аня»
Легко говорил он, чеканя.
Да многое было понятно:
Растёт человек! Как приятно!
Но имя своё он «Валера»
Совсем выговаривал серо.
«А скажем‒ка вместе, сыночек:
Ва‒ле‒ра». И рёк голосочек:
«Ва‒ле‒я». «Ну вот, молодчина!
Теперь повтори‒ка», — мы сына
Просили, свой слух уж лелея…
И он повторял тут же: «Ле‒я».
Улыбки у всех расплывались:
Вот речи уж личная завязь.
Ему уж понятно созвучье,
Да трудно сказать многозвучье…
Вот неслухи — горлышка связки!
А звуки, как в тине мрут, вязки…
Вот кто‒то из нас вдруг — умейка! —
И стал называть его «Лей‒ка»,
Ну просто так, с юмором, в шутку,
Потом уж вошло в прибаутку,
И имя к нему прикрепилось
В семье и, скажите на милость,
Воспринял он то без обиды,
Не впал в агрессивности виды,
А всем отзывался спокойно
На «Лейку» без злобы, достойно,
Как будто то имя с рожденья
Он в ЗАГС‒е познал с наслажденьем.
И вот, забегая далёко,
Скажу без смущения ока,
Что брат его, трое сестричек
По воле давнишних привычек,
Нет‒нет, назовут его «Лейкой»!
Хотя и любим он семейкой.
Детсадовские казусы…
Срок отпуска канул, как в воду,
По дитятке «Лейке» уходу.
В детсад отведён был Валера.
Настала великая эра
Общенья с другим окруженьем
И играми, танцами, пеньем,
Познать и команды запрета,
Коль шалость, — укоры за это,
Конечно же, и физкультура,
Смотрелись чтоб детки не хмуро,
Родителям это на радость,
Что бодрое дитятко‒сладость.
Но нету нигде исключенья,
Бывают и здесь злоключенья.
Сынок был там раз в недосмотре
И вмиг оказался на одре,
Принесшем Валерочке муку:
Упал, повредивши вдруг руку…
Но вскрылося это лишь дома,
Недуга была ведь истома.
В детсадике скрыли вон травму,
Лишь дома Валерочка маму
Об этом в известность поставил.
В саду же, помимо всех правил,
Врачу был в момент не показан;
Пустились в фальшивость рассказа,
Мол, с санок упал он вне сада,
Винить, мол, в том дочь нашу надо,
И так отпиралися мило…
Но Аня без санок ходила.
Вела же Валеру за ручку.
Детсад получил от нас взбучку.
Что трещина в ручке, рентген дал,
И лопнула сада легенда.
И был воспитатель уволен,
И в саде не числился боле.
И с Ани сползло обвиненье,
Детсаду пришло посрамленье.
Сраслася же трещина вскоре,
Пропало волненье и горе.
Под пристальным оком ребёнок
Ввек должен быть с самых пелёнок.
Детсад и ещё огорошил
Вновь действом своим нехорошим.
Я как‒то под вечер зимою,
Сыночка забрать чтоб с собою,
Явился в хоромы детсада…
О ужас! Такого здесь ада
Не видел я в жизни вовеки:
Разлилися по полу реки
Холодной воды толстым слоем…
По ней с громким криком и воем
Носилися дети, играя,
Ведь не было любого рая
Ни разу им, бедным, доселе.
Прорыв был трубы, да не еле,
Струищей вода истекала,
Пролившися вплоть до подвала…
Само бы собой и не диво —
Прорыв вдруг трубы и разлива.
Но жертвами стали ведь дети.
А что ж те, за них кто в ответе?
В сухое их вывели место,
Где всем им приятно‒чудесно?
На стуле сидит воспитатель,
На съезде как сам председатель,
Одетый в пальто потеплее
И в шапке, чтоб было милее,
Как раз посерёдочке зала.
А вкруг по воде всё скакала,
Ногами вздымаючи брызги
Под смех и азартные взвизги,
Детишек раздетых ватажка,
Вся мокрая… Видеть то тяжко…
К тому же, раскрыто окошко
Всё настежь, а на не немножко.
И холод гуляет морозный
По залу с детишками грозный…
Скукожась, сидит воспитатель,
Здоровья детишек каратель.
Быть может, чтоб меньше ходило
В детсад? А зарплата ведь мило
В карман потёчёт, будь хоть группа,
Один ли, цела вся и тупо,
Ведь меньше с одним‒то заботы
И спроса, аж вплоть до субботы.
Сантехник явился тут важный,
Во всех выраженьях помпажный.
И где‒то в подвале задвижку
Крутнул, закрутил в передышку.
А все воспитатели дружно,
Ведь совесть иметь в чём‒то нужно,
Отжали водицу всю в вёдра,
Посняли носочки с всех бодро,
Пустили их все на проглажку,
Сокрыть чтоб свою всю шарашку
К приходу родителей деток.
А туфельки все, напоследок,
Повысушить за ночь в сушилке,
С утра чтобы деточки‒милки
Засунули ножки в сухое,
И садика имя святое!
А в шкафчике были носочки
Резервные. Вмиг на сыночке
Они оказались. В сапожки
Залезли проворные ножки.
И шубку надевши, и шапку,
Схватил я Валеру в охапку,
Покинул детсад, возмущённый,
И гнев был предельно законный.
Чужое дитя, хоть за деньги,
Не будет ни в ласке, ни в неге.
Детишек в детсаде, конечно,
Учили всему бесконечно,
Их было развитье весомо,
Что все удивлялися дома
И крошек своих восхваляли,
И не был детсад уж в опале,
Великое делая дело,
Детишечек пестуя смело,
Им всем прививая манеры
И вон пресекая кочеры.
Учили там грамоте тоже.
Успехи в том были, похоже,
Раз буковки знали детишки,
И мыслили в счёте умишки,
Уменьем своим поражая, —
В родителях радость большая,
Самим недосуг ведь: работа.
А видеть дитя же охота
Не только здоровым, но умным
И ввек не буянным, не трудным,
Конечно, всегда лишь послушным,
В развитии сроду не скучным.
Что им прививали манеры,
Познали мы вдруг от Валеры.
Однажды мамулечка Зина
Из сада забравши уж сына,
И к дому идя по дороге.
Заметила сына в тревоге,
«Пи-пи» что желает он срочно,
Надует в штаны не заочно…
Ну сделала быстро, что надо,
И он до блаженства‒парада
Да вдруг заявляет, мол, мама,
Не выдержу этого срама,
В сторонку прошу отвернуться,
Не выглядеть чтобы вдруг куце,
Чем мамочку вмиг ошарашил:
Ах, детки культурные наши!
Привили им этот порядок,
И им в исполненье был сладок.
Пришлось отвернуться в сторонку.
В блаженства вступивши он гонку,
Контроль проявлял всё упрямо:
Не смотрит, случайно ли, мама?
Вот вам и пример воспитанья
В детсаде, детей подражанье.
Шла мама и всё улыбалась:
Подрос, вишь, сыночек на малость,
Джентльмен во культуре высокой!
А дома её уж глубокой
Азы позабыл он моментом,
Носясь обнажённым, при этом,
По всей разудало квартире,
Быв в детства беспечнейшем мире.
Другая, «своя», обстановка
Меняет детсадовы ловко
Законы на с детства привычность,
Забывши совсем про этичность.
До «N» ‒ного возраста это,
Интимность пока не задета,
Потом понагрянут уж тайны
И в мыслях, деяньях туманы,
Что чести дадут отлученье,
Погасят добра излученье,
Быть трудно порядочным ибо.
Хапуг средь, рвачей, будто рыба,
На жаркой лежать сковородке
Ты будешь, их радуя глотки,
Главарь — капитал в этой жизни,
По светлому строю на тризне
Животное тешит ехидство,
Втоптавши порядочность в свинство.
Пройди‒ка ты чистым сквозь мерзость,
Свою оптимизма взвей резвость,
Не только пред нечистью выстой,
Разящий удар сделай быстрый,
Во имя Отчизны всех строек,
Будь верен ей, мужествен, стоек!
Народ благ и мощи основа,
Он феникс лишь снова и снова.
Живой пластилинчик сейчас ты,
Как слепишь тебя, той и касты
Ты будешь в сей жизни кипучей,
Лишь честно стремись ввек и к лучшей!
А мы отвернёмся, конечно,
Слегка улыбнувшися нежно…
Судьбы же твоей мы частица,
Наш долг — к ней лишь, лучшей, стремиться,
Пока есть возможность и живы,
О детях забот всех мотивы.
Нам в радость все ваши успехи
Что жизни верны вашей вехи,
Порядочно что вы живёте
И к цели, и к счастью в полёте!
Забота и справедливость
Валерочка чтил справедливость,
Плохое что сделал, — стыдливость
Была на лице и в фигуре…
Но был от наветов, как в буре,
Свою правоту защищая,
Ведь правда всегда лишь святая,
За кою ввек надобно биться,
Не чтя и ни возраст, ни лица.
И был за неправду в обиде,
Как ёжик, — весь в свёрнутом виде,
Пыхтел, коль вину не снимали,
В неправой являясь опале.
Являл же всегда состраданье.
Вдруг явишь ему испытанье —
Заплачешь, ну так, понарошку,
Поранил, мол, ручку иль ножку,
Спешит успокоить быстрее —
Картины сей нету милее!
Погладит ручоночкой ногу
Иль руку, вошедши в тревогу,
Обнимет, прижмётся покрепче,
Лопочет лечебные речи,
В глаза устремившися взором…
Ну как вмиг не стать тут здоровым?!
Как мило тобой исцеленье,
Лечение делать уменье.
Погладишь его по головке:
Спасибо твоей, мол, сноровке.
И в лоб поцелуешь, в две щёчки…
Душа распрекрасна в сыночке!
Но вот вдруг на кухне однажды
Пришлось призывать его дважды,
Чтоб поднял он с пола чего‒то,
Из рук что упало кого‒то,
Ну, крышку, что кроет посуду.
А он заявляет: «Не буду!»,
Не я обронил, мол, а кто‒то.
Вину вот и брать не охота,
И он потому не ответчик.
И был то ведь истины венчик,
Но мы попросили повторно.
Он вновь отказался проворно.
Не гоже родителей чину
Пред ним отступать. Вмиг причину
Нашли, почему мы не можем:
Как немощны, — стали похожи,
Мол, спины болят от натуги,
Такие, сынок, мол, недуги,
Хотя и поднять есть стремленье,
Да помощи нет в наступленье…
Сыночек Валерочка милый,
Увидев видочек наш хилый,
Вмиг поднял ту крышку поспешно
Без всяких кочеров, конечно.
«На, мамочка, папочка. Нате!
Быть надо больным на кровати.
Быстрее, быстрее идите,
И боль поисчезнет вся в прыти!» —
Как доктор, внушал нам серьёзно,
И в душах у нас было звёздно!
Должно быть, детишек в детсаде,
Всё той ж справедливости ради,
Что кто натворит вдруг чего‒то,
Того исправлять то — забота,
Не всех остальных под гребёнку.
Вот так‒то понятье ребёнку
Внушают, что каждый в ответе
Он лишь за себя в целом свете.
Поступок Валеры — пример нам.
Быть может, в пути он на верном.
Досрочно — в школу!
Всё рос‒подрастал наш Валера…
Да школы маячила эра…
И тут встал вопрос, да серьёзно:
В семь с лишним идти — это поздно,
А в шесть не возьмут по закону.
Но мы не поддались канону,
Возможно и в шесть с половиной,
Но месяцев долечки львиной
До нормы ему не хватало,
Ведь было ни много ни мало
Лишь шесть да ещё месячишко,
А то маловато, ох, слишком.
Но в школу внесли заявленье,
Чтоб было его зачисленье.
«До знаний что, — рёк нам психолог,
И вывод его был недолог, —
То он подготовлен отлично,
Но возраст… Ему непривычно
Сидеть весь урок в напряженье,
А их ого‒го! Да стремленье
Играть всё в игрушки весомо,
Да плюс дисциплина не дома…
Поэтому школа решенье
Пусть примет на это ученье».
Такое его заключенье.
А нам, горемыкам, волненье…
День первый сентябрь подарил всем,
Но нам о приёме ни писем,
Короткого даже звоночка,
Всё нет да и нет про сыночка…
Пришлось в детский садик обратно
Валеру вести… Неприятно.
Смирились с судьбою такою.
Второго звонок: «Что такое,
Прогульщик ваш сын, неужели,
Быть может, не смог встать с постели?
Забился вон в угол с испуга,
Что в школе учиться, мол, туго,
В ученье пока мало проку?
Чтоб завтра явился к уроку!».
О нет, не прогульщик и шкодник
Сынок наш. Законный он школьник!
В шесть лет так и тридцать денёчков
Учёба пришла для сыночка;
Ходил он с портфелем отныне,
И были мы все не в унынье.
Никто нам претензий ни разу,
Что сын совершил там проказу,
Не выдал за годы ученья,
Лишь только одно восхваленье.
Хотя был капушей сначала.
Коль классная вдруг вызывала,
Не жди у доски его тут же,
Как будто завяз он где в луже:
Пока‒то поднимется еле,
Пройдёт уж почти полнедели,
Тетрадки поправит коль, ручки,
Часов пробежит уж полкучки;
К доске поплетётся степенно,
Так тут и звонок! Перемена.
И нет от сыночка ответа…
Как снега средь жаркого лета.
Придумала классная: вместо
Доски, отвечает пусть с места,
На выход не тратить чтоб время.
Напрасно! Опять два беремя
Несёт он опять на вставанье,
За партой, аж час, — на топтанье…
Все сложит пока в стопку книжки…
Вновь времени будут излишки.
Пришлось его спрашивать первым,
Не тратить чтоб время и нервы.
Решенье то мудрое было:
Хватало капушества пыла,
Прошло чтоб всего полурока.
Ура! Ведь пропала морока.
Зато не могли нахвалиться,
Умильные делая лица,
Что чтением в библиотеке
Без всяких приводов, опеки
Он сам занимается много,
Порядок блюдя очень строго.
Другим был примером он в этом,
Хвалою пред всеми воспетым.
Копушей же был лишь вначале,
Потом на него не серчали.
Но однажды…
Однажды сотрясся с ним случай,
Что смех раздирал всех могучий!
Звонок на урок был приказный,
Кончали чтоб миг свой проказный,
Садились за парты быстрее
И в слух углублялись острее.
Сидят и вникают все классной
Уж время… А где же прекрасный
Валера персоной почтенной,
Урок надоел ли вдруг бренный,
Домой ли ушёл вон из школы?
Ой, будут же школе проколы!
Но книжки, портфель и тетрадки
На месте лежат, все в порядке.
Быть может, звонка не заметил?
Ах, где же Валеры лик светел?
Быть может, он класс перепутал?
Быть может, он плачет где круто?
И классная просит Сергея:
«Найди, приведи поскорее!
Урок уж кончается скоро…».
Тот мигом и без разговора,
Ум взвивши, как Шерлока Холмса,
На розыск Валеры понёсся!
На лестницах нет, в коридорах…
Сгорел наш Валера, как порох!
Он начал ходить в туалеты,
Быть может, его там приметы?
И точно, в одном туалете
Увидел, прерадостно встретя,
И вихрем помчался обратно
Он в класс! Доложить ведь приятно,
Нашёл что в одно лишь мгновенье!
Валеры же нет появленья…
— А он почему не с тобою?
— Сидит он всё там, я не скрою.
Не дали мальчишки все, скряги,
И даже клочочка бумаги…
— Ну на, отнеси промокашку.
Заправит пусть после рубашку.
И вот он! Идёт в ореоле,
Не зная проблемушки боле.
А все продолжают шептаться…
А он же сидит, будто цаца,
Как будто ни в чём не бывало,
На всех обращаючи мало…
Свою он бумагу мальчишкам
Раздал, не заботяся слишком,
Что та и ему пригодится.
Вот он и прижал ягодицы…
Да, случай, конечно, забавный.
Валера же мальчик был славный,
На всё реагировал молча,
Лояльность к себе лишь упроча.
Ура: ещё сыночек!
Два года когда ж ему было,
На свет появился премило
Родной и чудесненький братик,
Ведь нет постоянных вкруг статик.
Вся жизнь хороша лишь в движенье,
Шаги коль её лишь саженьи.
Вот новая радость в семье‒то!
Спасибо Природе за это.
Теперь вновь в заботе не мешкай!
Был назван Олегом, Олежкой.
Коляска была под рукою,
Валерик и Анечка кою,
Катаясь, уже испытали,
Свершая поездки и в дали,
Иль как по наследству, считайте,
Коляска для ценной лишь знати,
В ней всё не остыло местечко,
Зимою была же, как печка,
Тепло в ней, просторно, уютно,
И мир весь был виден, попутно,
Не только родные все лица.
Тебя созерцал он, столица!..
Тебе, это знай, пополненье
И новая сласть‒поколенье.
В семье деток минимум трое
Должно быть, чтоб не было Трои,
Как города, если несчастья
Нахлынут в семью вдруг, и счастье
Сурово покинет кого‒то.
Вот тут‒то придёт вмиг забота
О нём всех сестёр и всех братьев,
Родных ведь вернее нет рати,
Помогут, утешат с всем жаром,
Кто чем и по полной, и даром.
Одно лишь дитя — сиротинка,
Коль жизни прервётся тропинка
Родителей всё ж иль внезапно.
Тут горе вон скрутит охапно
Его, а вот помощи нету,
Чужому ли нужен он свету?
Ведь тот о себе лишь в заботе,
Своим помогает, не «тёте»
Какой‒то, совсем посторонней,
Ему не плодом она в кроне.
И двое опять маловато.
Случись что, и вмиг суховато
Придётся в сей жизни сиротке,
Чужие дать помощь ведь кротки…
А трое детей — то, что надо:
Защита и помощь, отрада.
Олег потому был желанный
Совместно с Валерой и Анной.
Не будет нас, будут друг другу
Надёжным спасеньем во вьюгу
Сей жизни, порою превратной,
И сделают тут же приятной.
Желанен Олег был всем слишком:
Нам — сын, а детишкам — братишка,
Как куколка, только живая,
Все липли к нему, обнимая
И радуясь новому диву.
Ну как же не быть горделиву
Пред всеми за это богатство!
О нём все слова — будто яства,
Забота, лелеянье вечно,
Желанность, любовь — всё сердечно!
Неугомонный…
Он долго брал грудь и упрямо
Льнул к Зине: поесть дай‒ка, мама!
Его уж стыдили всем миром,
Но грудь — ах! — была лишь кумиром,
Не надо идти к ней и шага,
Источник струил много блага…
И вдоволь он им наслаждался,
Тебе ведь не кружка то кваса!
К источнику льнул он сердечно,
И думал, что будет так вечно,
Что пища одна только эта
У вольного белого света,
Иной, мол, и нету в помине.
Пришлось развести всё же Зине
Руками притворно однажды
Пред ним, коль вспылал он от жажды:
Всё, миленький мой ты сыночек,
Иссяк молочка‒то источник…
Придётся питаться «молочкой»
Средь дня. А захочешь, — и ночкой,
С Валерой и Аней так было,
Они уплетали всё мило,
Прося аж добавки ретиво,
Живя потому не плаксиво.
Смотри: потому и большие,
И все веселы и лихие!
А ел он, лишь рот разевая,
Потуга была в том лихая,
Аж год да ещё половину,
Пока не прервали «малину»
В детсадик его зачисленьем,
Где он обзавёлся уменьем
Есть ложкой, схватив пятернёю,
И нёс мимо рта часто кою…
Но опыт явился нежданно,
И ложкою ел постоянно.
Взрослел и взрослел наш сыночек…
Но речь позапёр на замочек,
Других слов не знал он ни грамма,
Одно лепетал вечно: «мама».
Лишь с ним и носился вкруг, прыткий!
А «папа» сказать нет попытки.
Он впитывал речи, конечно,
Трамбуя в свой ум бесконечно,
И «папа» сказал он однажды,
Понравилось, видно, аж дважды,
Безмерно сему улыбаясь…
Так речи росла, спела завязь.
Но отпуск истёк по уходу,
В детсадик давать надо ходу,
Ему полтора уж годочка.
И без вариантов то. Точка!
Способности были в сыночке
Поездить вовсю на горшочке,
Должно быть, он мыслил: «машина!»,
Вот в том и азарта вершина.
А, может, была то «лошадка»?
Ах, как же скакать на ней сладко!
Одно лишь с того нам известно:
Сидел на горшке он прелестно.
Но врач посчитал своим долгом,
Сказал, что сидеть нельзя долго,
Хоть в скачках он, видимо, гений,
Чтоб не было вдруг осложнений.
Поэтому, сделал коль «дело»,
Порхай‒ка ты птичкою смело,
А мы и припрячем горшочек.
Вот так‒то, родимый сыночек!
Но был он, к тому же, до бреда,
Всегда и везде непоседа.
Всё лазал, куда и не надо,
Ему не загвоздка — преграда.
Он рад был союзу с движеньем.
На то мы смотрели с почтеньем:
Развитие это ребёнка.
Нужна всё ж азарту гребёнка,
Представить чтоб ровным и гладким —
Тогда безопасность в порядке,
Ведь нету пред бедами страха
Пока что. Он парень–рубаха!
Что видит, потрогать то надо,
А ново всё вкруг и шарада,
Её любопытство осилит.
Оно да пребудет ввек в силе!
Отдали в детсадик — молчанье,
Без речи его состоянье.
Совсем говорить неумешка.
Марш, марш к логопеду, Олежка!
Был сад, что имел этот профиль,
Там все воспитатели — профи,
На их же беду, на заботу:
Вмиг стал говорить. Пулемёту
Речь стала его вдруг подобна,
Звучала всегда, звонко, дробно!
Была бы такая затычка,
То вмиг бы заглохла привычка
Всегда и везде тараторить —
Так стал вдруг несносен всем он ведь.
Зато нет претензий уж к речи,
Один заменял он всё вече.
Застрельщиком был, заводилой,
Энергии не было хилой.
Он дома на полку трельяжа
Залез без всех помощи даже
И cпрыгнул, как прыгают блошки,
И… трещина сразу же в ножке.
Полёт он познал безрассудный.
Такой был в поступках он блудный.
К врачам на осмотры водили,
И там в неуёмной он силе
Носился по всем коридорам,
Не внемля ничьим уговорам,
По стульям скакал и под ними
Стремленьями вечно лихими,
Лез, пыль собирал, по‒пластунски,
Покоя ногам нет и гузке.
«Уймите ребёнка, уймите!» —
Просили вкруг нас, но, ох, прыти
Никак не унять сей канальи…
Да путы бы, что ли, кандальи?
Но оных, ох, нет под руками,
Смиряли одними словами
Да цыканьем в смеси с шипеньем…
Стихал. Но опять с прежним рвеньем
Вовсю егозил, да плюс с шумом.
Унять как? Задача всем думам.
Дубасить, как в чём провинится?
Но вмиг нас осудит столица:
Насилье над личностью это,
Любви нет для детки привета!
Приходится эту тотошку
Покрепче держать за ладошку
И речи вести назиданья,
Урок чтобы дать воспитанья.
Но путь был не редок, не долог,
Коль звал‒призывал стоматолог.
Страх всех пред его кабинетом,
В нём плач неуёмный, при этом!
Олег, коли ждал, всё не плакал,
Не пятясь с усилием рака
От двери того кабинета,
Хвалу получая за это.
Но стоило в кресло усесться,
Такого давал он всем перца
Своим неуёмнейшим криком,
Как будто в лесу был он диком
Пред стаей волков разъярённых,
На мир и всех, вся обозлённых.
Не внял он — замолкнуть — призывам,
Был пуще в экстазе слезливом,
Аж дом сотрясался от крика,
Хотя ещё не было пика,
Ведь были ещё и резервы.
Но тут медсестры сдали нервы:
К нему как стремглавши подскочит,
Как в драке бойцовский вдруг кочет,
Да как закричит громогласно,
Чтоб было доходчиво‒ясно:
«Как дам сейчас — вылетишь в двери!».
Опешил сын, сник, все кочеры
В момент прекратилися резко:
Угроза насилья — то веско.
Разинутым рот и остался…
Был метод взнуздать экстра‒класса!
Зубов шла пока всех проверка,
Смиренность была человека.
Когда ж кабинет он покинул,
То дивную дал всем картину:
По улице шёл с ртом открытым,
Как будто был ввек незакрытым…
Заигрались…
Купил сыновьям я гантельки,
Чтоб их поднимать средь недельки
И тягу привить к физкультуре,
Дать силу и стройность фигуре.
С контролем слегка, понемногу
Здоровью казали дорогу.
Ну, мыслю, теперь‒то уж сами
Они в физкультуре с усами.
И эта уверенность, точно,
Однажды пришла не заочно,
На это лиха их головка.
В той комнате, спали где крошки,
Резвилися, будто две блошки,
Отличная стенка стояла,
Всех радуя видом немало,
Ведь мебель нужна для жилища.
Какой заиметь же умище,
Чтоб эти здоровья гантели
Вдруг в стенку зловеще летели,
В квартире повызвавши грохот,
Под громкий мальчишеский хохот?!
Бросали, смотрели отскоки,
От стенки летели осколки,
И трещины, как паутина…
Такая азарта картина.
Картина печальная стенки…
У нас подкосились коленки…
Разбойникам это вдомёк ли?
У нас аж глаза понамокли…
А им ничего, сладка участь,
Виною совсем не помучась,
Сияли, как зла не бывало,
Энергия их вкруг скакала!
Ну их отчитали серьёзно
И пальцем грозили прегрозно,
В квартире чтоб был ввек порядок,
В бюджете чтоб не был упадок.
Они ведь смышлёными были,
Под хвост — нагоняй наш — кобыле
Пошёл, ибо новые бредни
В их влезли головки не средне,
А даже до самой макушки.
Устроили вдруг покатушки
На дверцах израненой стенки,
Снимая от игрища пенки.
Надрывно смеяся в экстазе!
А петли то выдержат разве?
А были они все «лягушки».
Вмиг стали здоровьем старушки
И хилые очень уж в теле:
Все хрупнули враз, отлетели,
И дверцы вон на пол упали,
Безвинно поникнув в опале…
Надёжней крепления нет ли?
Пришлось на рояльные петли
Все дверцы сажать капитальней
С надеждой, что выдержат, дальней,
Коль снова повиснет в раскачке
Братва, игр устроивших скачки.
И было опять назиданье,
Умерили чтобы старанье
Громить, разрушать всё в квартире,
Как будто в азартнейшем тире.
Молчат, жидкость в рот понабравши:
Проделки последние наши,
Мол, это… Вот честное слово!
Но как бы не так! Ибо снова
ЧП сотворили ретиво,
Вновь в действо вошедши бурливо.
Был ящик игрушек различных,
Все им досконально привычных.
На кухне мы были по делу,
Съестному бурливо‒кипелу
Где быть для еды подлежало.
Сидеть бы им в комнате мало,
Где были они, страсть, игривы,
И речи их были бурливы,
А это, без всякой догадки,
Давало нам мысль, что в порядке
У них там и весело, дружно,
Что нам, их родителям, нужно.
Тут Аня из школы приходит,
А те попритихли как, вроде…
Пошла посмотреть и — о ужас! —
Братва, всею силой натужась,
В окошко пихает «конягу»,
Делили с которой отвагу,
Коль мчал на колёсах на сечу
Тот мигом, врагам всем навстречу,
Неся на себе их надёжно,
Что падать с него было сложно!
Все битвы — в огромном накале,
Лишь сабли в руках их сверкали!
«Постойте! Вы что, очумели?!» —
Взъярились слова злей метели…
Но лишь опоздали немножко:
Был выброшен конь уж в окошко!
Закрыла его. А, глядь, ящик
Совсем пустоты уж образчик:
Игрушки все‒все до единой,
Как конь, извелися кончиной,
Уж были дотоле швырнуты
В окно… Ну и братики… Фу ты!
Рядили‒гадали все мы‒то,
Как было окошко открыто,
Что их побросать соблазнило,
Что те потрудились так мило?
Была утешенья истома,
На тыльную сторону дома
Окошко что вечно глядело,
А было б тревожное дело,
В подъезд полетели б игрушки…
Тогда — берегитеся, ушки!
Нас вмиг привлекли бы к ответу
За всю безалаберность эту!
Сбежал я в момент под окошко
И всё подобрал, но немножко‒
Таки не нашёл средь бурьяна,
Хотя и выискивал рьяно.
Коня принесли, жил кто ниже,
Ну те, этажом что пониже,
К ним пал на балкон конь нахально,
Тяжёл ведь, летел вертикально…
Вот так и резвились ребятки,
На разум пока без оглядки.
«Скорей забирайте!»
Однажды Олег вдруг стал вялым,
И жар оказался немалым…
Врача мы вмиг вызвали на дом.
Волнение наше — нам адом…
Послушал, сказал врач: плохие
Дела с ним. То, мол, пневмония,
В больницу класть надобно срочно,
Там вылечат быстро и точно.
И «Скорая помощь» примчалась!
Чрез времени самую малость
Олег был в палате больничной.
А Зина в поездке с ним личной
Была вся в расстроенных чувствах
И им занята очень густо
И деньги забыла, понятно.
А надобно ехать обратно,
И это ей горе второе.
А первое — сына здоровье.
А слёзы льют, капают сильно —
В волненье она так за сына…
Как ехать? Не деньги же клянчить…
Нет! Надо всё сделать иначе.
Подходит в метро к турникету,
Дежурному боль свою эту
Доводит, сбиваясь, сквозь слёзы…
У той не отказа морозы,
Сочувствие и состраданье,
И в боль, в положенье вниканье,
И с верою в то, что узнала,
И в чувствах высоких запала,
Проход в турникете открыла,
Вослед улыбнувшися мило…
С чего слёзы Зиночки пуще,
А плач — и надрывней, и гуще…
Назавтра с утра вдруг звоночек:
«Зачем привезли? Ваш сыночек
Здоров ведь. Скорей забирайте.
Не место ему уж в палате.
К тому же, всё плачет надрывно
И маму зовёт беспрерывно…
А то коридорами скачет!
Буян, как пить дать, не иначе.
С ним нет никакого здесь сладу,
Порядок подобен стал аду,
А он средь него — главный леший.
Ой, ой! Забирайте скорейше…».
И впрямь, он здоров, не иначе!
Да скачет и скачет, тем паче!
Чудесное в ночь исцеленье.
Здоровым, знать, быть — повеленье.
Таким был наш «мамин сыночек»,
Что вдруг умудрялся средь ночек
Кроватку покинуть нежданно
И — к маме, она ведь желанна!
Не то плакать ноченьку буду,
Такого создам шуму‒гуду
И прыгать в кроватке‒батуте,
Не дам что поспать‒отдохнути,
Что сами желанно возьмёте,
Прошуся ведь к маме, не к тёте,
И благо, кроватка что рядом…
Спешил к нам победным парадом!
И к мамочке вмиг прижимался,
И спал до побудного часа…
Родство вот такое имел он,
Для ласки и неги, мол, сделан.
А их потому проявляйте
Ко мне, как к любезнейшей знати.
Подрос чуть, привычку такую
Имел лишь: ходить напрямую,
Особенно в дождь — то эффектно,
И было ему не дефектно,
Когда всем, конечно же, хуже:
Шагал напрямую чрез лужи,
Залезши в них, аж по колено,
Вон брызги взбив самозабвенно!
Я так, мол, иду, как иду я!
И в ус от упрёков не дуя.
По этой он части был ловкий,
Привязывай к нам хоть верёвкой.
Игра, знать, была то натуры,
С эффектами шуры — он — муры
Дружил от души так прелестно.
Обыденность духа — то тесно.
А, может, так жизни познанье,
Ждал, может, хвалы, восклицанья?
А, может, то было стремленье
Уйти от опеки в мгновенье.
«Я сам!» — то себя утвержденье,
И личности то становленье.
Грудь брал полтора он аж года.
Щедра, знать, была в том Природа.
А мама его — в положенье:
Должно быть в семье пополненье!
Ура: двойняшечки‒доченьки!
И на два годочка моложе
Его на кроваточном ложе
Лежали спокойно кулёчки —
Двойняшечки две, чудо‒дочки,
Хотя родились ране срока.
Восторженно ластили око!
Вновь радость, заботы вновь наши.
Вот Наденька — дочка постарше.
На десять минут помоложе —
То Светочка. Как же похожи
Они друг на дружку! Водицы
Две капли как, — милые лица.
Росли, подрастали, одёжка
Не разная, хоть бы немножко,
На каждой была постоянно.
Два солнышка как средь тумана,
Как дивной красы два цветочка,
Да плюс идентичность росточка.
Им — наши вниманье и ласку.
Природа дала эту сказку.
Ах, сладкие доченьки наши,
Волшебные образы ваши!..
Да как на друг дружку похожи!
Нет дара приятней, дороже.
Зеркальное как отраженье.
Ах чудо! Глядеть — наслажденье…
Одну мы Надеждой назвали,
Шла с нею чтоб смело в все дали,
Её по пути не теряя
До самого жизни всей края.
А младшенькой имя Светлана —
Чтоб жизнь вся — светла, без тумана,
Дела чтоб светлы все. И мысли.
Чтоб все покорялися выси
Задумок и планов, мечтаний!
И не было в жизни страданий.
Чтоб жизнь им обеим — прелестной!
Катали в коляске двухместной
В дождь, в зной, а зимой и в морозы…
Лежали в ней, будто две розы,
Нельзя созерцать без улыбки,
Пред миром огромным лишь хлипки,
Подвержены действиям внешним,
Как снег, что под солнышком вешним…
Да взять на моём же примере,
Когда в неразумной манере,
Спускаясь с коляской с пригорка, —
Сейчас аж то вспомнить мне горько —
Её упустил, вдруг споткнувшись…
Пока поднимался — о ужас! —
Поехала та вон по кочкам,
Ох, что‒то неся двум кулёчкам,
Спелёнутым в два одеяла, —
Их Зина так всё пеленала —
И вдруг — не догнать уж средь кочек! —
Свернулась душа аж в комочек:
Коляска свернула… хоть вяло,
Да с креном вдруг на бок упала…
С женой испугавшись за крошек,
Скакали мы к ним, как горошек,
Неслися стрелой по откосу,
Придавши стремительность кроссу,
Ловить раскатившихся дочек!..
Но дали, хотя б голосочек,
Молчали, как в снах их бывало…
Смягчили удар одеяла,
Не лили горючие слёзки,
Спокойствием личики броски…
Мы лили от радости слёзы…
Такие вот в жизни занозы.
Сейчас вспоминаешь с усмешкой…
Наказ, правда: в жизни не мешкай,
Опасности видя заране,
Не быть вдруг тяжёлой в ней ране.
Мне, чтоб различать, где какая
Дочь, мысль появилась такая:
Обеих я спрашивал разом,
Допустим, где Надя? И сразу,
Не Надя кто, ручкой казала
На ту, кто не Света. Не мало
Того мне и было, чтоб точно
Узнать, кто есть кто, уж — ах! — прочно.
В одно ведь и то же одеты,
И нет — отличить их — приметы.
А то покормлю одну дважды,
Другая иссохнет от жажды…
Иль в ванне одну закупаю,
Другая, сухая всё — с краю…
А это совсем не годится,
Одна что в услугах — царица,
Другая — всегда в обделёжке,
Да с края благ нужных дорожки…
Да что я! Потом было в школе,
Не знает какая‒то коли
На трудный вопрос вдруг ответа,
Допустим, Надюшка. Так Света
Идёт, чтоб спасти вмиг сестричку,
Используя так обезличку,
Не знала что классная долго
Об этом, спросить чтоб с них строго
За шалость за эту, подмену.
И всё же в одну перемену
Подслушала тайну проказа
Из их же самих пересказа
Об этом по парте соседке…
Ах, двойня! Ах, хитрые детки!..
Чтоб их провести опознанье,
Она проявила старанье:
Сперва называла кого‒то
Из них наугад, мол, охота
Узнать, а сидит ли та в классе?
Та ручку вмиг вверх в резвом брассе!
Сижу, мол, сижу я за партой
И знанья гребу, как лопатой…
Всё! Видно, сидят как взаимно.
И тут уж ясна вся картина,
К доске кою вызвать бы надо,
Но с них не спускаючи взгляда!
Чтоб вдруг не смогла быть подмена.
Тогда будет та непременно
Нужна что в ответе конкретно.
И стало подмен незаметно.
Исчезновения…
Да их и в детсаде ретиво
Бурлила затея вкось‒криво.
Зимы были долгой приметы.
Гуляли детишки одеты…
Родители их постепенно
Домой забирали. Степенно
И шли по снежку, как улитки,
Запор за собою калитки
Всегда задвигая поглубже,
Умчат а то деточки тут же,
Они ведь удрать были прытки,
Коль нету запора калитки.
Ищи их, родитель несчастный,
Ведь поиск‒то будет напрасный:
Повсюду нечистая сила
Затащит во вред всем немило,
Сама что войдёт в затрудненье:
А где же искать поколенье?
Так вот, раз родитель спешивший
Оставил калитку открывши…
На воздухе дети гуляли,
Ходивши снежочком по паре…
Средь них и две наши дочули.
Они‒то в момент и смекнули:
Что ждать‒то родителей толку?
И мигом из сада чрез щёлку
Открытой калитки наружу
И вышли в тьму скорую, в стужу…
Не видел то их воспитатель.
А он за детьми надзиратель,
За жизнь, воспитанье в ответе,
Ему доверяются дети,
Должны быть всегда на контроле,
От горя и бед на запоре.
За ними пришла мама Зина
В детсад. Там несчастья картина:
Ведь нет дочерей и в помине…
Слетели с всех сразу гордыни:
«Найдём!» — заявили ей тут же.
Под ними от страха аж лужи…
Забегали, ищут все вместе!
Об этом в милицию вести
Не дайте, мол, просим вас, мама,
Детсаду избечь надо срама,
У них‒де есть сторож с собакой,.
И та при потере при всякой
Отыщет чутьём вмиг пропажу,
С вас снимем расстройства поклажу.
Уйти не смогли ведь далёко,
Найдём средь людского потока.
А сердце у Зины трепещет!
И горе терзает всё резче…
А дома детишек ведь трое…
Ах, горе за что же такое?!
Идёт, по пути рыщет взглядом:
Ах, где же они? Жизнь вмиг адом…
Примчалась домой: может, дома?
Вмиг радости будет истома!..
Но нет… Пуще горе заботы.
Но тут я явился с работы.
На поиски тут же томчался,
В волненье попавши закваса…
В домах домофонов в то время —
Совсем по нулям, но беремя
Подъездов в них каждом имелось.
Могли ведь войти в них, взвив смелость,
Пройдёшь же, конечно, так мимо…
Но нет их и нет… Нестерпимо!
Отчаянье лишь не на шутку!
Домой забежал на минутку,
А вдруг там пропажи находка?
Но смотрят в печали все, кротко…
В милицию, было, собрался:
Ночного ведь царство уж часа,
Как вдруг! В дверь скребут, будто кошки…
Мы вмиг открываем… То крошки —
Красавицы наши персоной
Самой! И почти что уж сонной…
Ах, радость от их появленья!
Восторг у нас всех, озаренье!
Объятья, конечно, с слезами…
И льнут они нежно и сами…
— Да где же вы были так долго?
— А мы погуляли немного…
— А как перешли вы дорогу?
— А так, перешли понемногу…
Вот так бесконтрольность детсада
Нам стала чудовищней ада.
А дети… Им в возрасте этом,
В желанье, что сделать, согретым,
Вовеки опасности чувство
Не ведомо, действий лишь буйство!
Да как бы всё сделать проказней.
Последствий не ведомы казни.
Наставили их, напоследок:
Нельзя поступать, мол, вам этак,
Дела без ума все лихие
Приносят итоги плохие.
«a Bat, a Rat, a Kitchen…»
Купил я учебников книги,
В «английском» имелись чтоб сдвиги,
Сейчас всем так в жизни желанны,
Чтоб не были знанья жеманны.
Четыре то книжки для деток,
Листочки в конце для заметок,
Большие там буквы, картинки,
Понять чтоб урок без заминки
Пришлось детворе и легко бы,
И даже в момент, с первой пробы.
Грамматики ножки шагали
В них с первой страницы всё в дали,
Багаж тяжелел чтоб познаний
С усердных и милых стараний.
Помимо лишь Анечки‒дочки
Собрал четырёх я в кружочке
Себя вкруг, цыплят будто клушка,
И в них не была в том ослушка,
В ученье вошли с интересом,
Уроков всё шли дальше лесом…
С картинок сияли их глазки!
Все ждали, что будут им сказки,
Ходили ведь в сад ещё детский,
Напряг им усидчивый, резкий
Ошпарил дух, как кипяточком.
Ходили они хоть по строчкам,
Но к играм душа льнула сильно,
Не стала учёба мобильна.
Вдруг скажет один: надо выйти!
Уйдёт. Остальные вмиг в прыти
За ним полетят все моментом…
Урок и затихнет, при этом…
Лишь возглас их слышится зычен:
«A Bat», мол, «a Rat!», мол, «a Kitchen!»…
Обратно их ждать нет уж толку,
И шествуют книжки на полку…
Урок и бывает так каждый:
Летят на него, будто с жаждой!
А ткнут лишь глазёночки в книжку,
Как прочь вон с урока вприпрыжку!
И вид мой опять, ох, привычен:
Один уж сижу я на «Kitchen»…
Помощница — Анечка‒дочка:
У нас коль была заморочка,
Привесть чтоб к порядку детишек,
Смиренности ждя их умишек
И долгого в том уговора,
Так старшая чётко и скоро
Несла воспитанья им финик:
Дарила в момент подзатыльник
На «раз‒два‒три!» — счёт моментальный.
Порядок был вмиг капитальный.
Сей метод её — без осечек,
Как кнут пастуха для овечек.
Её воспитанье — что жало!
«Помедленней ты бы считала…» —
Жалели мы тех сердобольно…
Она: «А ладошке не больно…».
Опять пропали…
А в школе учась, с ними случай
Сотрясся опять, да не лучший.
А были они первоклашки.
Домой чтоб не шли, как букашки,
Вовсю расползаясь настырно,
А шли чтобы прямо и смирно,
Валере наказ дали строгий,
Чтоб вёл их с собой по дороге.
Учился он в классе четвёртом,
И не был ввек времени мотом,
Накажешь что, — выполнит точно,
И слово держал, давши, прочно.
С ним делать всё было надёжно,
И что‒то доверить — ввек можно.
А в этот раз снизилось бденье,
Что дало нам столпотворенье…
Он шёл впереди командиром,
А сёстры — за ним, за кумиром,
Спешили домой с всех силёнок…
И вдруг на глаза им котёнок
Попался на улице что‒то,
За братом идти неохота…
Они поотстали мгновенно,
С котёнком пустяся забвенно,
Всё гладя, играть, брав на ручки…
Валера не ведал их штучки,
Подумал, идут, мол, лишь тихо,
Не ведал грядущего лиха,
До дома не так уж далече,
Дойдут, о том нету и речи.
И дома сказал о том тоже.
Всё ждали и ждали… И что же?
Минуты уж, час целый длится,
А их всё не видим мил‒лица…
Понятно, вмиг в душах кручина:
Ах, где же они, в чём причина?
Оставивши дома всю тройню,
Пустилися в розыск‒погоню!
У дома, отстали где, — нету…
Искали всё деток примету.
А осень была уж, не лето.
Здесь нет, там не видно. Но где‒то
Должны же быть наши красотки?
Узнаем мы их по походке,
От всех отличивши фигуры,
И по поведенья культуры.
Дома обходили все бденно,
А нужен повтор — непременно.
Кого ни спроси, — не видали…
Обсмотрены близи и дали,
Усилия безрезультатны
Ох, душам совсем неприятны…
А тьма уж и ночь понасела…
Какое же страшное дело!
Все поиски только впустую,
Тем более, в ночь уж глухую.
В милицию гонит тревога,
Но там нам ни мало ни много
В момент отказали, мол, дудки!
Возьмёмся за розыск чрез сутки.
Так наш нам вещает порядок,
Как был бы он вам и не сладок.
Отчаянья стало нам больше,
А душам донельзя уж горше…
Прошли этажи мы и дома,
Была где кошачья истома,
С надеждой, играют, мол, детки…
Но снова был поиск нам едкий.
Прохожих уж встретишь не часто…
Глубокая ночь. Ну всё, баста!
Мчим снова в милицию оба,
Был розыск немедленно чтобы.
И там всё ж вошли в положенье,
И сделали нам исключенье,
В дела вмиг вошли розыскные,
Согласно Уставу, лихие.
Они же, скажу вам заране,
В делах хоть и были, как в бане,
Но были все безрезультатны,
Конечно, нам, им неприятны.
Но утром звонок телефона!
Как страшно брать трубку, до стона:
«Нашлись ваши дети в том доме,
Где были с котёнком в истоме.
Стоят у подъезда того же,
Играли с котёнком где, схоже.
Вас ждут, их забрать срочно надо».
Ах, счастье! Какая отрада!
И мать, вон убитая горем,
Домой привела дочек вскоре.
Они обо всём рассказали,
Втянуло что нас в мрак печали…
…Играли они всё с котёнком
С азартом да в смехе презвонком
Довольно великое время.
Потом да как стукнуло в темя,
Идти чтоб в метро покататься!
Спустилась за цацею цаца,
Прошли на виду у дежурной
С весёлостью детскою, бурной!
Держали в ручонках портфели.
А там в электричку уж сели
В азартном и радостном стиле,
В ней прочь от жилья укатили!
Ах, как же им было приятно!
Потом догадались обратно
Добраться до станции нашей.
Поездке им не было краше!
Никто и нигде им вопроса
Не задал, взглянувши вдруг косо,
А где же родители ваши?
Наварите сами вы «каши»…
Ну, вышли. Идти же в квартиру,
Чтоб там нагоняя секиру
Не видеть навек над собою,
Направились в дом тот гурьбою,
Подъезд привечал где котёнка…
Сварила их вмиг головёнка
Под лестницей спать на картоне,
Раз дома не будут уж ноне.
Портфели им, будто подушки,
На них положили уж ушки,
Свернувшись в калачик, и глазки
Закрыли, чтоб в сна быть уж сказке…
Как женщина вдруг их узрела,
В квартиру к себе введши смело,
Мол, завтра с утра, чудо‒детки,
Я вас отвезу на каретке.
Куда, они толком не знали,
Но не были в тёмной печали,
Ведь будут спать в тёплой постели,
Смиренно легли, не галдели…
А утром, как встали с постели,
Хозяйки услышали трели,
Чтоб мусор снесли из квартиры.
Ну те не упрямства задиры,
Явили согласия веху,
Стоят на площадке, а сверху
Шла женщина, к счастью, учитель,
В их школе уроков воитель…
Она‒то их, знамо, узрела.
Уж в школе, узнавши, в чём дело,
Они‒де пропали безвестно,
Сказала в ответ: «Интересно!
Сейчас мне попались в подъезде.
Они ни в бегах, ни в отъезде…».
И поиск вмиг к финишу ринул,
В милицию эту картину
Вмиг школа представила точно.
Сотрудники были там срочно.
Квартиру нащли быстро тоже,
Где было дочурочек ложе,
Всех вкруг допросив и в мгновенье
Об этом нам дав сообщенье.
Была чтобы с психикой норма,
Не в школе в тот день были. Дома.
Так вера Валеры в их слово,
Что чуть поиграют, и снова
Домой поспешат, обратилась
Для душ наших сразу в немилость
И в горя вошла эпопею.
Пришлось пожурить также «Лею»…
Пропажа Валеры…
Да сам он, ходя ещё в садик,
Устроил волнений парадик
Однажды, исчезнув зимою…
Которая дни темнотою
Укутать стремится пораньше,
Чтоб радости снизить вон наши.
А было в болезнь то Олега.
Наелся втихую он снега.
А это, конечно, простуда.
Она же всегда — только худо…
«Рецепт на микстуру, мамаша,
Вот вам. Попоите, и ваше
Вновь дитятко будет здоровым,
Здоровью подбивши подковы».
А год с небольшим лишь Олегу,
В детсад не ходил, а всё негу
Домашнюю черпал в избытке.
Болеешь — движенья улитки…
Поэтому транспорт отличный
Есть — санки, зимою привычный.
И вмиг от врача напрямую,
Задавши походку лихую,
Заехав в детсад за Валерой,
В микстуру с надеждой и верой,
В аптеку мамаша стремится…
Навстречу вдруг Аня‒девица
Из школы идёт уж спортивной
С фигурою стройной и сильной!
Конечно, с тремя увязалась…
«Ты, Аня, постой‒ка здесь малость
С братишками чуть у аптеки», —
Сама же в неё! Человеки
Какие, известно, детишки:
Огромные в чём-то умишки.
И Аня вкруг дома решила
Пройтися со всеми премило.
Валеры отказ почему‒то:
Я маму ждать буду, мол, «тута»…
Ну это не в горечь вдруг Анке.
С Олегом везёт себе санки,
Вкруг дома объехав разочек.
«А где же Валера‒браточек?
Её вопрошает, конечно, —
Нельзя поступать так беспечно!».
«Он здесь обещал находиться…».
А вкруг уж ночная темница…
Вкруг дома навстречу шагали,
Смотрели на близи и дали,
Но нет на Валеру похожих.
Всё меньше и меньше прохожих…
В отчаянье впала тут Зина:
«Ну, дочка, знай, ты и разиня!».
Домой проводила с Олегом.
Сама меж домами да снегом
Расстроенно стала носиться,
Метаться, как в горюшке птица!
На горке большой, где детишки,
Свои протирая штанишки,
Всегда веселилися кучно,
Сейчас тишина — ночь ведь! Скучно…
Ах, где же найти, где сыночка?
Но горка была у лесочка,
Хоть этой, конечно, поменьше.
Туда и пошла, чуть утеша
Всё ж душу надеждою малой:
Не там ли сыночек удалый?
Спешит! Есть надежды крупица.
Её потерять как боится!
Надежда жива, хоть и хрупко…
И плохо, к тому же, что шубка
Черна у него, как и ночка,
А это уже заморочка,
Что трудно во тьме различима,
Пройдёшь, не заметя, вдруг мимо…
И было ещё опасенье,
Что сядет в снежок и в мгновенье
Заснёт от усталости, может,
Замёрзнет, чем жизнь подытожит…
Как страшно! И мечутся ноги,
Глаза и душа вся в тревоге…
Вдруг видит во времени скором
На горке измученным взором
Как пятен белесых, движенье…
Быстрее, быстрей к ним стремленье!
Вдруг валенки это Валеры?
Они у него бело‒серы.
Несётся к ним молнией, мигом!
Да с горестно‒радостным криком…
Ах, как исстрадалася много!
«А ты почему, мама, долго, —
Звучит ей вопросик премило, —
Не шла всё ко мне, не спешила?».
Ах, милый, родной голосочек!
Нашёлся, нашёлся сыночек!
И смотрит на сына умильно,
И слёзы из глаз льют обильно…
Ни смех над вопросом, ни злоба.
Обнявшись, стоят долго оба…
Вот логика детская‒чудо,
Ума разрастанье, полуда!
Найдёт на него что, — вмиг делай,
Хоть в пекло пойдёт рысью смелой!
Не думая, что в нём там жарко,
Где телу, душе ввек припарка…
Аукнется как‒то стремленье?
Наверное, есть у них мненье,
Что если им место известно,
Сейчас, где им чудно‒прелестно,
То всем то известно, конечно.
И верят в то, знать, бесконечно.
И в этом их твёрдое мненье.
И сына вопрос — подтвержденье.
Заели комары
Хотел бы о первой поездке,
Истоки коль памяти вески,
Поведать в деревню Олежки.
Путь долог. И транспорт в пробежке
Был также в пути весь различен,
Кто ездит всегда, тем привычен:
Автобус, метро, электричка,
Паром чрез канал — лёт не птички…
Автобус вновь, коль не в отмене,
Пешком — ой‒ой‒ой! — и не мене,
Всё берегом, берегом речки,
Она‒то ласкает сердечки!
А если появятся бредни:
Автобус не будет последний,
То семь километров дорожки
Отмерят невольницы‒ножки…
Но нам повезло в тот разочек,
Валера и я, Олежочек
В автобусе всё ж шиковали,
Примчал он нас в нужные дали!
На мне был рюкзак неподъёмный,
Двух сумок больших вид нескромный:
Продукты всё были в сих тарах.
Хоть молод, не выглядел старо,
Нести на себе всё беремя
До места немалое время
Не так‒то легко, тяжко — проще,
Не выдержат силы и мощи.
Поэтому мысль мне внезапно
Сказала: неси поэтапно!
Оставь у дороги две сумки,
Неси лишь рюкзак. Машут руки,
Вовсю отдыхая… Приятно!
Клади тут рюкзак. И обратно!
В пути на обратном, нет речи,
Должны отдохнуть как‒то плечи.
Вернувшись, захватишь две сумки,
И вновь к рюкзаку дуй без скуки!
Поставишь их около, снова
Рюкзак на спине, как обнова,
Нести одного его легче.
Вот этим манером далече
Вперёд и уйдёшь, не натужась.
Всё вместе нести — это ужас!
Чтоб вещи не взяли случайно,
А плохо то ведь чрезвычайно,
При них оставлялась охрана,
Хоть хлипкого, всё же тарана:
Олег то, а то и Валера,
В неё капитальная вера,
Чуть что сотрясись, — голос зычный!
И вора страх вмиг не тряпичный…
Валеру оставил я — детку —
У сумок. В ручоночку — ветку,
От злых комаров отбиваться.
Его же взяв за руку братца,
Пошёл с рюкзаком по дороге…
Отмерили путь кой‒то ноги,
Рюкзак на землицу положен.
Так путь был полегче, несложен.
Олег был при нём бой‒охрана,
Без пушки хотя, барабана.
Ну веточку дал ему в ручку,
Давать комарам чтобы взбучку,
Ведь ввек он не знал их обилья
И наглого в гневе засилья.
«Маши‒ка, Олежек, всё веткой,
Пусть рученька будет лишь меткой,
Комариков с лёта сбивая,
Ведь веточка в том удалая».
Сказавши, направился было
К Валере, да дитятко взвыло,
Пустилося в плач неуёмный,
Разинувши рот преогромный!
Ни ветки, ни ручек движений,
Избечь чтобы злых нападений
Взбесившихся туч комариных,
Аж прайдов страшнее всех львиных.
Он просто стоит, истуканчик,
Вовсю погрузившися в плачик…
А было уж к вечеру дело,
Вот гнусов и тьма налетела!
Пришлось комарам вкруг дать взбучку,
И взявши Олежку за ручку,
К Валере вести в путь обратный,
Раз здесь он ему неприятный.
Валере там сдав под опеку,
Комарики ведь человеку
Тому да уж были знакомы,
И с ними борьбы, знать, законы.
И в ней его вид был не пешки,
Их гнал от себя и Олежки!
А я груз таскал постепенно,
Смотря на оставленный бденно.
Вот так и до «чёрного» дома
Дошли уж без плача надлома.
Нас встретила бабушка Аня.
Олег уж ходил, не горланя,
Настала спокойствия эра,
Валера ведь пик был примера,
Сквозь Землю хоть сделает дырку, —
Олег повторит под копирку.
«Пожар!»
В избе уж кроватка готова,
Валере в ней спать уж не ново.
Теперь подселился Олежка,
И в ней началася потешка:
Начнут в ней то вдруг кувыркаться,
Вконец непоседы ведь братцы,
То прыгают, как на батуте,
Смеются, кричат, аж до жути!
Кроватка уж держится еле,
Тверда хоть и вся‒то из ели.
Матрас их набит был мной сеном,
Коль падают, — мягко коленам.
А запах как сена струится!
В нём смесь ведь всех трав, есть душица…
Да что там трещит их кроватка!
Трясётся аж старая хатка —
Эх, вот как буянят повесы!
Для «чёрного» дома то стрессы…
Быстрее на улицу, дети!
Не выдержат стены ведь эти…
А там что, аль нет им занятий?
На них там найдётся ум братий.
Затащит нечистая сила
Туда, что сама не просила.
Всевидящий глаз лишь за ними,
Из вод чтоб всплывали сухими.
А солнце топило всё печку…
Отрада одна — марш на речку!
И радостны с этого братцы,
Вошли до колен и — плескаться!
Барахтаются вкруг них ребята.
Олежке река страшновата…
Впервые узрел это чудо,
И страха пока что с полпуда…
Под грудку подвёл, под животик
Я руки ему… Закрой ротик!
Греби, мол, ручонками так‒то,
Ногами взбурли и, как трактор,
Безудержный в мощи и водный,
Потом уж вовсю самоходный,
Попрёшь, вкруг волну создавая…
Ах, плаванья сласть удалая!
Там время придёт, и не робкий,
Подобно нетонущей пробке,
Уж будешь поверхностью смело
Плыть долго, легко и умело!
Пока же лежи на ладошках,
Барахтайся вволюшку, крошка,
И думай, что ты катерочек…
Держись на плаву ввек, сыночек!
Жара ребятне не помеха
Для игр их и буйного смеха!
Был праздник какой‒то церковный,
И бабушка Аня любовный
Свой взгляд на внучат понаправя,
Сказала им ласково: «Вправе
Вы в чистое всё облачиться,
Повымывши ручки и лица».
Надела, как снег, им рубашки,
Крахмалены, чудны от глажки,
Тончайшие «стрелки» на брючках,
Подстрижены ногти на ручках,
Причёсаны — вид не взъерошек,
Всем туфли заместо сапожек,
Конечно же, ножки в носочках.
Ах, прелесть была на внучочках!
«Да будьте везде аккуратны,
Ведь те хороши, кто опрятны.
По всем закоулкам не лезьте,
Ходите деревнею вместе
Туда и опять же обратно.
Вам будет и всем так приятно…».
«Угу!» — те сказали ей хором…
И взявшись за ручки, в прескором
Порыве пошли из избёнки…
И на тебе! Гонг вдруг презвонкий
Деревню вовсю взбудоражил!
Вмиг стали все жители в раже,
Ведь он — это горюшка гласность:
«Быстрей собирайтесь! Опасность!».
И точно, большими клубами
Зловеще дым полз над домами…
Пожар! И с водою вмиг вёдра,
Бегут ошарашенно, бодро,
Залить чтоб очаг возгоранья!
Ведь людям несёт он страданья…
Собаки все в лае взъярённом!
Но взором своим устремлённым
Все кажут, что цель на дороге,
Чутьё превзойдёт все пороги —
Такая собачья возможность,
И в том не родня им оплошность.
Столпился весь люд у дороги…
У разума просят подмоги!
Как так, дым нахально клубится,
И пепел покрыл даже лица,
А гари не чуем носами?
В друг друга упёрлись глазами,
Смотря вопросительно этак…
Вдруг голос средь гама их редок:
«Да это же, братцы, пылища…
Не в горе, не в горе жилища!
Вопрос лишь: она‒то откуда,
Источник кто этого блуда?».
Чихают от пыли безбожно!
Пыль есть, а что нет, — это ложно.
Притихли… И даже собаки.
Не брешут они, забияки…
И слышат: «Шлёп‒шлёп, наши ножки!
Пыль взбейте на этой дорожке,
Лежит она толстым ведь слоем.
По ней мы вдаль топаем строем!
Топ‒топают ноженьки браво,
Ах, как же люба нам забава!
Покрылося всё вкруг туманом…
Ах, как же забава люба нам!».
Опешили: вдруг приведенья?
И точно: явились виденья
Страшенного вида ужасно,
Что к ним приближаться опасно;
Отпрянули напрочь все сразу:
Подцепишь ещё вдруг заразу!
«Вы кто? — содрогаясь, спросили, —
Не служите ль адовой силе?».
Осела тут пыль понемногу…
И видно всем стало дорогу,
На ней же два грязных чертёнка,
Густая на них пыли плёнка,
Глядят из‒под толстой сей плёнки
В её глубине лишь глазёнки,
Ответно их всех вопрошая:
«С чего здесь толпа‒то большая?».
В толпе же «Свят! Свят!» — шепоточек…
Целуют быстрей образочек!
А кто‒то плеснул машинально,
Потом же за ним все повально,
В чертят тех из вёдер водою!
Пыль смылась… И зрят пред собою…
«Постойте! Да это не черти.
Из чёрного дома то дети
Устроили пыльную вьюгу…».
«А вдруг…» — всё же шепчут друг другу…
«Да нет… Что повыше, — Валерка.
Олегом зовут недомерка.
То вы, что ль, из чёрного дети?
Быстрее нам честно ответьте!».
«Мы… Мы…», — пропищали те тонко, —
Не черти мы, два лишь ребёнка…».
Все на слово взяли признанье,
И в честь озорства наказанья
Слегка погрозили им пальцем,
Из «чёрного» дома двум цацам,
И сняли с дороги осаду,
И вспять отступили все кряду…
Валера, сказавши «Не мешкай!»,
Пустился вон к дому с Олежкой…
(Они это были, не черти,
Хотя и похожи, поверьте).
Бабулю собой ошараша,
Ватажка грязнющая наша,
Как пугало, встала в избушке,
Чеша сиротливо макушки…
Бабуля, всегда как, умело
Воды побыстрей понагрела
И мыла и тёрла в корыте,
Пыль, грязь отмывая с всей прыти,
С обоих их поочерёдно,
Что стали смотреться вновь модно.
Все туфельки тряпкой протёрла,
Одежду — работы по горло! —
Всю с «Лотосом» прокипятила,
На солнце — там сохнет всё мило —
Повесила. Глажка, утюжка…
Она ввек в трудах не копушка.
Одела их, как женихами!
«Теперь мне поведуйте сами,
Где грязи в сухую погоду
Нашли вы? Да влезли вон в воду…».
«А наши, бабулечка, ножки
Потопали вдаль по дорожке,
Лежит что за всеми задами,
И топали, веришь ли, сами,
Хотя мы в деревню хотели,
Ведь там хорошо, в самом деле,
Где пыли и грязи — ни крошки.
На этой же, к горю, дорожке
Лежала пыль слоем обильным…
И ножки в желании сильном
Как начали шлёпать! Клубами
Пыль вкруг поднялась, над домами…
Уж еле мы видим друг друга,
Не видно и солнышка круга…
В пыли мы, среди как тумана.
А ноженьки шлёпают рьяно!
Толпа набежала к дороге!
Огонь здесь! — кричат все в тревоге…
И плещут из вёдер водою,
Измучены, видно, бедою…
Порядком и нам тут попало.
Чертины! — толпа нам сказала, —
Вы паники нашей причина», —
От них удалившися чинно,
Мы вот пред твоими очами,
Вовсю удивляемся сами,
Что ножки гуляют на воле
Помимо всей нашей–то воли…
— Давайте накажем их строго,
Ведь прутиков‒хлыстиков много!
Не будут с душой жить раскольно.
— Э, бабушка, будет им больно…
Такое нельзя наказанье:
К ходьбе потеряют старанье,
Ходячее это именье…
На том и сошлися во мненье.
На босу ногу…
А в том, что «ходячее», вскоре
Узнали мы вновь… На просторе
Ему нет вовек обузданья,
На лидерство лишь притязанье.
Напротив была пилорама
От нашего дома. Там гама
От пил электрических много.
Была лишь меж нами дорога.
Там брёвна пилили на доски,
Визг пил был значительно броский,
В ушах от него что свербило…
Туда вот повадилось мило
Ходячее это именье
Нести залихватски стремленье,
Коль не было там распиловки, —
В том умные деток головки,
Ведь только они там в то время,
Возможностей уйма, беремя,
Чтоб играми там насладиться,
Сияли в них радужно лица!
Уж тут‒то они — полозучки,
Хватают опилки их ручки
И вверх вон швыряют прекруто —
Им это заместо салюта!
Ничто им, что вдруг все в опилках,
Зато есть сверхрадость в их криках!
Когда же покроются слоем
Все, с радостным к брёвнам мчат воем,
Взбираются, чтя равновесье,
Бегут! Изумляет их бесье
Пройдошество, уймы не зная.
Безудержность детства шальная!
У них из опилок здесь вьюга!
А то позароют друг друга
В них, аж ли до самой головки,
А в этом быстры они, ловки.
Опилки им, как одеяла,
Им смеха под ними немало!
Не мало ребяческой шкоды,
Ведь были обрезки‒отходы,
Из них шалашей понастроят,
В них жителей густо, аж двое,
Вползают в них, ясно, вылазя,
Конечно, в азарта экстазе!
А коли обрушат случайно,
То брак при постройке — не тайна,
А лезет, пыхтит с‒под обломков,
Само, мол, обрушилось, громко
Войдя вдруг в безудержность смеха!
И вторит его голо эхо…
Потом им терпеть нету мочи,
Обрезки найдут покороче,
Идут друг на друга в сраженье,
«Мечами» рубясь, пораженья
Вовек не признавши, конечно.
И спор не стихал быстротечно,
Вступал под конец в перепалку:
«Имея длиннее бы палку,
Тебя б уколол первый сразу!».
И спор разгорался — нет сказу!..
Взъерошатся! Сядут отдельно…
Молчать нет ума беспредельно,
Взберутся, забыв всё, на брёвна,
Держа равновесие ровно,
Несутся по ним вдоль, обратно…
Хоть страшно, зато как приятно
Вдруг лихо скакнуть на другое!
Один так скакнул — скачут двое…
Завод же не вечен игрушки.
Энергию спустят братушки.
И чуточку всё же уставши,
Идут во хоромы уж наши…
Однажды приходят — и нате! —
Один сапожок лишь на брате
Меньшом, а другого не видно…
Олежке с того не обидно,
Он ходит и так, будто в норме,
С потери сей явно не в коме,
Ему неудобств нет в помине…
Ну как удалось так разине?
Бредёт как ни в чём не бывало,
Заботясь о поиске мало.
«А где сапожок‒то, сыночек?».
«Не знаю!» — в ответ голосочек;
Всё скачет вокруг, как зайчонок,
Но к поиску ноль лишь силёнок…
«Что скажешь, Валера об этом?»,
Но медлит тот явно с ответом,
Как совесть его не с ладами.
«Должно быть, на той пилораме…».
В провинности голову свесил,
Стал сумрачным сразу, не весел…
Ведь знает он строгость запрета
Ходить на неё, что за это
Ему, как большому братишке,
Достанутся сразу все шишки.
Пошли. Но нигде не заметно.
Искали, искали… Но тщетно.
Так их потерять, час не ровен…
А может, средь массы он брёвен?
Но внешне нигде не заметно.
Всем стало с того неприветно…
Вдруг, вспомнивши что‒то немножко,
Валера сказал: «Вон там ножка
Олега меж брёвен застряла,
Пришлося усилий немало
Тогда приложить аккуратно,
Её чтобы вынуть обратно…
Сапаг же остался застрявшим,
Не сдавшись усилиям нашим,
Чтоб вытащен был он из плена,
На ножке сидел непременно.
Но там он застрял капитально,
Противился нам сверхнахально…
Олегу же всё безразлично,
Пошёл без него, как обычно,
Да радуясь этой затее:
Идти, мол, так только милее!..
Да здравствует разнообразье!
Оно ли наскучит мне разве?!» —
Забыл про потерю он тут же,
И ходит себе и не тужит,
И совестью чист он и гладок…
Но это вовек не порядок!
И брёвна раздвинуты клином,
Пропажа — сапог — был вновь с сыном,
Вновь вид был вполне человечий,
С ногою сапог был рад встрече.
Опять отчитал их сурово,
Не лезли сюда чтобы снова,
Опасно ведь здесь беспредельно,
И даже серьёзней — смертельно…
Аль эти два миленьких братца
Вдруг с жизнью хотят распрощаться?
Контроль подтверждал постоянный:
Поход стал сюда нежеланный.
Валера, братишка как старший,
Был помощью в этом ввек нашей,
Олега водил лишь за ручку,
А коль поперёк он, — вмиг взбучку!
Пыльный душ…
Ребёнок, конечно, не гений,
И выполнить всех наставлений
Родителей вряд ли способен,
Простим же мы этой особе.
Командует возраст сознаньем,
На ум что придёт — со стараньем
То делает, да без контроля,
Его, ох, мала ещё доля
В головушках, выдумкой рьяных,
Безудержно в чём‒то буянных.
…Поездок машин постепенность
Разбила дороги поверхность,
В жару её в пыль превративши,
Ходите, ой, ездите тише,
Она чтоб не взбилась клубами
Туманными сразу над нами!
Бесцельна она на дороге.
Стряхни её с ног на пороге,
Дождя призывая обилье,
Пресечь чтоб пылищи засилье.
Но есть и её примененье.
Пример тому — мальчиков рвенье.
Они-то нашли в ней вмиг пользу,
Поэзию видя, не прозу
В её примененье отрадно,
Придумали пышно и ладно,
Чтоб без толку зря не лежала,
А были бы пользы начала.
Обдумано всё капитально
Их действо с ноля изначально:
Один наполнял ею тару,
Поддавши в деянии жару,
Вздымал над другого головкой,
С серьёзной проворностью, ловкой,
И сыпал, труся, на братишку,
Вопрос не задавши умишку,
А это, мол, надо, культурно,
А вдруг поступаю я дурно?
Нет! Радости только свеченье,
Что есть вот такое уменье!
И сыплет, трясут тару ручки,
Ответно не ведая взбучки
Того, кто стоит, как под душем,
Весь‒весь этой пылью опушен,
Знать, душ этот брату приятен:
Сыпь‒сыпь, да погуще, приятель!
Лишь сомкнуты туго глазёнки,
Хихикает с всей он силёнки,
Весь облаком пыли окутан…
Ролями меняются круто!
Кто сыпал, под душем уж виден,
Стоит, не бежит, не в обиде,
А просит не жадничать пыли,
И «льющий» в азарте усилий,
И сыплет, и сыплет пыль густо,
Вновь в тару вмещаючи шустро.
«Чего вы творите, неряхи?!
Уж пыль вам заместо рубахи,
Штанишки — мешки как картошки,
И будто омшелые ножки,
Не головы — грязи как кочки,
Живые имея глазочки…
Позор неразумным созданьям
С таким некультурным сознаньем!
На речку в отмочку быстрее,
Вновь будете миру милее!» —
Повёл их, преступников действий,
И в речку — бултых! — этих бестий,
Уж мыл‒отмывал их водою
Одной и другою рукою,
И грязь, как кора, отходила,
Муть в речке — как будто чернила…
Прости ты уж, реченька, нас‒то:
Что эта грязнульная каста
В твои позалезла глубины,
Твои позамазав картины,
А всё чистоты только ради,
Вид детства чтоб был при параде.
Чтоб чмокнуть их в чистые щёчки,
Увидеть живые глазочки,
Погладить их бархат головок,
В них видеть отраду обновок!
Пока полоскались мальчишки,
Рубашечки их и штанишки,
Что я отстирал параллельно,
Лежали совсем не бесцельно,
А сохли под солнца лучами
И высохли чистыми сами…
В них влезли чистейшие детки,
Вновь сладкими став, как конфетки.
С такими и в люди не стыдно,
Не будет за них уж обидно,
Ах, как же вновь выглядят пышно,
Весной как цветущая вишня…
Я их перенёс чрез дорогу,
Чтоб пыль не пустили в тревогу,
Они ведь в душе шалунишки…
Растите, умнейте, мальчишки!
Справедливость Валеры
Валера напраслину духом
Не мог ввек терпеть, сроду пухом
Пред ней не стелился безвольно,
А резко был против довольно,
Всегда соблюдая приличье,
И лжи ненавидел обличье.
Была в нём разумность, серьёзность,
Ввек верность делам, не нервозность.
Какое давали заданье,
Дотошно являл в нём старанье,
С других тоже требуя строго,
И в этом имел власти много.
Накажешь ходить день с Олегом
За ручку лишь, лодырства негам
Он, помня наказ, не поддастся,
Олег с ним ходить, будто цаца,
Весь день напролёт будет только,
А вырваться, прочь убежать — мало толку…
Тот, чувствуя власть над собою,
Не лезет нахально уж к бою,
На «привязи» ходит смиренно…
Расти, наша милая смена!
Валера и чтил справедливость,
Пред злом не пускался в трусливость,
Стоял он за правду горою,
Вдруг нас удивляя порою…
Олег же был вечно задира,
Страдало с того аж полмира,
Был выдумщик разных деяний,
Что вдруг натворит, то признаний
Не жди от него, хоть под пыткой,
Скакал всё! Не ползал улиткой…
От дел увернуть всё старался,
В безделье — нет лучшего аса.
Пинал всё в бока справедливость,
Признать чтоб её, — то бодливость.
Ответственность? Вмиг отпираться!
В отличие «Леечки» — братца,
Как было в деревне однажды,
Когда Олежок из‒за жажды
Иметь вдруг чужую игрушку,
Такую затеял пирушку
Упрямства по вещи возврата
Другому мальчишке, что брата
Допёк своего, то есть «Лею»,
Который был с правдой своею
В одной боевитой шеренге,
Покинуть её, хоть за деньги
Иль сласти, не думал вовеки —
Вот совесть жила в человеке!
А случай был проще простого:
Игрушку нашёл — вот обнова! —
В деревне Олег на дороге.
Нашёл, знать, моя! — вывод строгий
Пускал он вокруг в утвержденье,
И то капитальное мненье
Вовеки бывало уж в этом.
Навстречу мальчишка с букетом
Попался, при этом… «Отдай‒ка! —
Олегу он, — Мой это зайка!»,
И стал вырывать он зайчонка,
Толкаясь, крича распрезвонко!..
Олег же, как бык, поупёрся.
Он мастер противного форса!
Валера, узнавши в чём дело,
«Отдай!» — приказал брату смело,
Но тот заартачился пуще,
Аж щёчки вспунцовились гуще…
Валера вступил в отниманье,
Взвинтя кулачишек старанье,
И стукнул… Родного‒то брата!
Но правда всегда суховата,
Наотмашь всё бьёт, как полено.
Ей велено быть непременно!
И бросил Олег: ««Заберите!»
И прочь удалился с всей прыти.
Назавтра мальчишка при встрече
Завёл примирения речи:
Олег, тебе заяц, мол, нужен?
Ответил тот: «Скушай сам в ужин!».
Рассыпался смех, как ватрушка,
Того: «Но зайчонок — игрушка…».
Олега ответ был параден:
«Ты сможешь, пацан, ты ведь жаден».
А всё потому, «что пропало» —
Нашедшему в радость немало.
Совсем не последний сей случай,
Навалятся многие кучей…
О двух сообщу я пониже,
Узнаете их вы поближе.
«А вскопайте-ка мне…»
Всё игры да игры… Трудиться
В деревню примчалась столица!
Починка, всегда как, забора:
Скотина залезет, ведь свора!
Там‒сям повозделывать грядки,
Полить, чтоб росло всё в порядке…
Помощники есть ведь — сыночки.
Всё вьются вкруг ног, как вьюночки…
К труду приучаться пора им.
И этою мыслью сгораем.
Я им говорю: «Вот лопата.
Даю вам заданье, ребята,
Вскопать лишь частицу той грядки,
Ведь силищей вы уж не шатки».
А сам — всё с своими делами…
А их! Понимаете сами…
Проходит какое‒то время.
«А как там помощников племя?
Им вскопка, небось, физкультура:
Готово, мол! Нового тура
Уж ждут трудового заданья!
Получат, и вмиг бум старанья!».
Иду посмотреть, горд сынками!
А там… И развёл я руками…
Копнули лишь пару разочков…
Идея умчала сыночков!
Лопата лежит сиротливо…
Нет вскопанной грядки. Тоскливо…
Обвёл огород я весь глазом:
Не быть бы каким их проказам,
Народ ко всему вечно падок!
Но был среди грядок порядок.
На яблонях нету их тоже…
На улице, знать, уж? Похоже…
Не сделали чтоб там покруче!
И точно! Сидят уж на куче
Песка у соседнего дома.
Такая обоим истома:
Песочек заместо салюта
Швыряют вверх ручками круто!
И сверху на них он обратно…
И в радость то им, как приятно!
Визжат, заливаются смехом!
Вокруг отдаётся он эхом…
Спасать человечество надо,
Хотя им забава — отрада.
«Нельзя! То песочек для стройки.
Хозяин примчится, ох, строгий,
И вмиг надерёт ваши уши!
Уйдём, неразумные клуши!».
И к речке повёл под конвоем,
Сопя, шли чумазнейшим строем…
И там, «как огурчики» стали,
Вновь милые, чудные крали!
Да… Этих пронырных ребяток
На привязь сажать, как козляток.
Глаз нужен за ними да ухо,
Не то вдруг беда да разруха…
Надсмотрщик и игр им затейник —
Примкнут к таковым, как репейник…
Олег попривык с комарами
Быть. Гонит теперь их руками!
Загар рано утречком только:
Он нежный, знать, больше в нём толка.
Ходили тогда голышами,
Ведь были совсем малышами.
Загар потому их и ровный,
И бронзовый с вида, не чёрный.
В Москву приезжали с загаром,
В деревне ведь были недаром.
«Прораб»
И вновь приходило к нам лето,
Деревни мы ждали привета,
И свой ей везли вновь отрадно,
Ведь как на природе там ладно!
Привёз нас автобус. Пошли мы
Дорогою, солнцем палимы…
Решил я деревней попутной
Пройтись, посмотреть, что в ней путно…
А так проходили всё с края.
К тому ж, от жары изнывая,
Валера, Олег пить хотели,
И жажда бродила в их теле…
Деревню изба замыкала.
Хозяйку я знал уж немало,
Ведь местной была уроженкой,
Да жизнь не была ей всё пенкой:
Муж умер. Вот жизнь доживала…
А много ещё ей иль мало?
В Москве зимовала. Дочурка
За нею ходила всё юрко,
Сюда отвозила в апреле,
Жила здесь почти до метели…
Чем есть, она нас угостила.
«Да вот огороду немило
От тени огромной берёзы,
Посадкам одни лишь угрозы,
Да где уж мне справиться с нею…».
А валки я знал эпопею
Деревьев в любом направленье,
Имел я уж в этом уменье.
«А, может, мы горю поможем,
Ведь я занимался уж схожим?».
Явились ножовка, двуручка:
Ну будет берёзоньке взбучка!
Да нас, мужиков‒то, — обилье,
Берёзы мы сгубим засилье!
Да так, не заденем что грядок,
И будет полезен труд, гладок.
Чтоб не был кто в позе прескучной,
Пилить решено лишь двуручной.
Помощники будут сменяться,
А я же, как ас, а не цаца,
Трудиться всё буду бессменно,
Повалим тогда непременно!
Они не пилили ни разу,
И были довольны, нет сказу!
Они уж повздорили, было:
Всяк первым начать жаждал мило,
Не зная, что труд этот тяжек,
Не знающий всяких поблажек.
Решили устроить считалку,
И я применил в том смекалку,
И выпад стал лишь на Валеру,
Олег чтоб за ним по примеру
Держался за ручку пилы бы,
Чтоб сбить спесь с берёзовой глыбы.
Силёнок у них маловато,
И вмиг устают рановато…
Валера всё пилит смиренно,
Пока не придёт вдруг замена —
С ней отдыха станут минутки,
В котором милы прибаутки…
Олег же хитрил раз от раза,
Ему по душе в том проказа:
Чуть сделает пару движений,
Устал, говорит… Ну и гений!
Давай‒ка, браток, замени‒ка,
Измучен пилением дико…
И тут же усядется рядом
С командным, нахальнейшим взглядом,
Советы даёт, замечанья,
Усильте, мол, ваше старанье!
Команду даю на замену,
И вижу в лице перемену
И жалобный вмиг голосочек:
«Ещё отдохну я чуточек…».
Валера в труде же серьёзном,
Пыхтит, но не с личиком слёзным…
Конечно, моё лишь усилье,
И нет над детьми в том насилья.
Пусть труд познают от рожденья,
Итог его — душ наслажденье.
Заметил Олега лукавство,
Оно ему — милое яство…
«Прорабом» назвал про себя я
Его и не дав нагоняя.
Такой не упустит удачу,
Он ум заимел, не как клячу.
Он шустрый, находчивый мальчик,
Скакал непоседой, как мячик!
Всё розыгрыш и прибаутки.
Он не был без них и минутки!
Рождался характер, устои.
Дадут ли вот пользы надои?
Да будут усилья в хорошем!
Чтоб не был он вдруг огорошен.
Берёза упала, как надо,
Хозяйка была‒то как рада!
Мы, выполнив трудное дело,
Со вздохом расслабили тело…
Взвалил на себя рюкзачище,
По сумке вновь взяли ручищи,
И мы, растянувшись, как гуси,
Ушли от знакомой бабуси…
На том берегу, чрез мосточек,
Нас ждал «чёрный» дом — наш мирочек.
«Подчервивички»
Мы в нём отдыхали обычно,
Ведь было нам всё здесь привычо.
Мой взгляд за сыночками тенью
Ходил всё, не ластяся ленью:
Ах, как не случилось чего бы!
Они непоседы ведь оба,
Им страх ведь ещё не внушаем,
В беду попадут, да не краем…
Не город, живая Природа
Вокруг здесь и мало народа,
Препятствовать чтобы несчастью,
Своею пресечь его властью.
Но каждый забьёт вмиг тревогу,
Все дружно придут на подмогу.
«Сходили бы в лес за грибами…» —
Нам бабушка Аня. С сынками,
Взяв в руки свои по корзинке,
Вступили мы в лес, чьи картинки
Я знал в нём за многие годы:
Деревьев различных породы,
Грибные места, все их виды,
Где россыпи ягод. Обиды
На лес у меня не бывало,
Того и другого немало
В корзине домой приходило,
С того и в душе было мило…
Всё любит тепло, в меру влагу,
Без солнышка тоже ни шагу…
В дождливую тёплую пору
Готовься к обильному сбору;
Всё в засуху никнет, не всходит…
«В низинах искать!» — глас в народе.
Зальют коль дожди, аж до крыши, —
То больше найдёшь, где повыше.
Стояла жара в это лето…
И гордость моя тем задета,
Не пасть чтоб в глазах у сыночков,
Найти, разыскать тьму грибочков!
Хрустит под ногами подстилка —
Сучки, мох, иссохшая былка…
И звук разлетается гулко…
Природе в жару просто мука.
Идти, значит, надо в низины,
Чтоб что‒то имели корзины.
Кой где и стояли грибочки,
Да были в червей заморочке,
Что было совсем уж обидно,
В тех даже, которых не видно
Почти что над блёклой землицей.
Придётся сбирать по крупице.
И только, конечно, лишь чистых
В местах, что пониже, во мшистых.
Идём. Я толкую об этом,
А сам замечаю, при этом,
Олег что в настрое лукавом,
А он обладал этим нравом,
Как выдумщик всяких подвохов,
Под сенью шпионских всё вдохов:
Грибочки червивые тихо
В корзину Валеры клал лихо,
Совсем от того незаметно,
Общаясь, при этом, приветно,
От действий своих отвлекая, —
Такая душа заводная,
Такая весёлая душка!
Сейчас же он был, как кукушка,
Кладёт что родимые яйца, —
Сама не сидит на них цаца —
В чужие ввек гнёздышки пташек,
Такая вот хитрых замашек!
Не стал выдавать я секрета:
Пусть тешится, любо коль это!
Валера подвоха не видел,
На брата и не был в обиде,
Корзину носил лесом честно,
Грибы собирать интересно!
Набрали для жарки и супа,
Домой заявились. Здесь тупо
Валера глядит на грибочки,
Раздулись, как мячики, щёчки,
В вопросе повздёрнулись брови
От вдруг навалившейся нови:
Как так, почему же строптивы
Грибы все, вдруг ставши червивы,
Ведь клал он лишь чистые сроду?
Пиши удивленью хоть оду!
«Жара, духота виновата, —
Взглянув на Валерочки брата,
Сказал я, — растут очень быстро,
Ходы прожигают, как искра…
Нам хватит здоровых. А эти
Не будут в еде на примете,
Пойдут лишь, как мусор, в отходы,
Червивой коль стали породы».
Должно быть, смирил сына довод.
А мне же представился повод
Открытия вида грибочков
Вдруг нового сделать с разочка
Таких вот, в корзине нежданных,
Хотя и по виду не странных,
Как гриб «Подчервивичек», чуждый
Корзинам всем, ясно, ненужный.
Не с помощью, правда, Олега,
Он в этом открытье — коллега
Идейный, скажу я по правде,
А всё шутовства только ради.
«Чистюли»…
Шло время, входили в жизнь дочки,
Тянулися к ней, как росточки.
Взыграет коль мысль их бурливо,
То делают тут же строптиво,
Не видя последствий с того‒то,
А просто вот так им охота…
Ну кой о каких похожденьях,
Что были почти с дня рожденья,
Уже сообщил я повыше.
Но ум их всё рос, о чём вы же
Познаете вот из примера.
У дома в Москве пруд, ох, серо
Гляделся он, но ребятишки
Ему отдавали страстишки
И льнули к нему жарким летом,
Хотя неглубок был, при этом.
Но им бы лишь в нём бултыхаться:
В жару нет милей его братца!
И наши в нём оптом плескались,
Рыбалки здесь вспыхнула завязь:
Ловили ротанов руками,
Неслись показать их всех маме
Да с гвалтом грачиным, задорным,
С успехом в том деле бесспорным,
Потом убегали обратно,
И тех выпускали… Приятно!
Из ящиков, досок плотишки,
Которых в пруду, ох, излишки,
Себе мастерили, тонули,
Прочь к берегу мчалися пулей!
Кой‒как отжимали одёжку…
И в воду опять понемножку.
А ящики, доски, бутылки
Не чистые были все милки,
А слизью покрыты и грязью…
А это вело к безобразью
На их первозданной одежде,
И чистой не быть ей, как прежде.
И маме их снова работа,
Ведь чистыми видеть охота.
Но дочки и сами с усами,
И в помощь родименькой маме,
В пруду коль испачкали майки,
Канаву нашли на лужайке,
Вода от дождя в ней ютилась…
И дочки — скажите на милость! —
Посняли с себя вмиг майчонки,
И в стирку пустились девчонки!
Да так взбламутили воду,
Канава не знала что сроду,
А майки с того лишь грязнее,
А те всё стирают сильнее…
«Вот мама похвалит: чистюли
Родные мои вы, дочули!».
У дома же тёти сидели,
Все видели их в той купели
И с криками: «Бабоньки, ужас!»,
Вон в беге своём поднатужась,
Примчались к их мамочке на дом,
И та под их строгим парадом
Явилась к несчастной канаве,
Где были в всей прачечной славе
Её чудо‒крали дочурки.
Не стали те прятаться в жмурки,
Воскликнули громко с восторгом:
— Тебе помогли мы немного,
Мамулечка, всё постирали!
— Да, да, мои милые крали…
Пойдёмте в отмочку быстрее,
Так будет нам всем вмиг милее…
Вот взбучки и не было дочкам,
Ведь стали острее умочком.
Лишь б в правильном тёк направленье,
Не делал бы жизни мученье.
На моей работе…
Трудились мы с Зиной посменно.
Хоть редко, да вдруг непременно
В работе мы днём были оба.
И детки сиротками чтобы
Одни не печалились дома,
Я брал их с собой — им знакомо —
С начальника лишь разрешенья,
Что мило входил в положенье.
Не видели деточки сроду
Так близко и уйму народа,
Сотрудники кои все были.
Детишкам смирения гири
Примкнули к их скачущим ножкам,
Сидели всё тихо… Потом понемножку
Воспряли! В своей вновь тарелке.
Забегали всюду, как белки,
Хихиканья, визги и писки,
Ну прямо азарт олимпийский!
Ко мне на рабочее место,
Не видючи взгляда‒протеста,
Насели репейника комом
И с радостным яростным громом,
Что свойственно детской натуре,
Устроили клавиатуре
Вдруг тыканье пальцами кнопок,
И не был никто в этом робок,
А каждый лишь друг перед дружкой,
Скакал, как лягушкой-скакушкой,
Довольный игрою сей новой…
Пришлось применить клич суровый,
Чтоб в стулья все вжались глубоко…
Косить моё будет к ним око!
Сидели, сидели и скоро
Вдруг были в длине коридора.
Устроили там побегушки,
Носились вперёд‒взад, как мушки,
Его пробегаючи лихо!
Со всей топотнёю, не тихо,
Сласть радости в этом изведав,
Вопрос породив кабинетов,
А что там за шум неприличный,
Совсем для труда непривычный?
И взор в коридор мечут стойко…
Братва же умчалася бойко
Уж к лифту и ну в нём кататься,
В игру вовлеча, будто братца…
Я как на иголках работал,
Ну мне да и всем то забота…
Возможно, подумали, новый
Детсад здесь, в раздольях бедовый,
Понятья не зная «работа»,
Вот им и играть всем охота!
А, может, им здесь одиноко,
Вниманье к ним всех страсть далёко,
Они отщепенцы, припёки,
И не были чтоб одиноки,
Друг дружку в ребяческом братстве
Крепили в всех игрищ богатстве,
Давало что им единенье,
Смысл жизни и к счастью стремленье.
А, впрочем, они непоседы,
Не то, что преклонные деды,
Секунды им ввек не сидится,
В движенье стремятся, как птицы!
Мой окрик на них вдруг шипящий
Бальзам им, должно быть, сладчайший,
Глаза выдают ведь улыбку,
В них ловят свободы те рыбку,
Она им почти золотая,
И волю их враз исполняя,
Вновь дарит шум, гвалт и веселье,
Не чуждо им здесь новоселье,
Здесь чувствуют в доску «своими»,
Козлятками скачут лихими!
А мне же за них нервотрёпка,
Смотрюсь пред начальством я кротко,
Винясь, развожу лишь руками:
Не подчивать же тумаками?..
Нет, радовать надо детишек,
Ведь жизнь понаставит им шишек,
Так будет счастливым пусть детство,
Отрады и сласти наследство!
«Сказочные» деревья
По улице к нашей работе
О людях в приятной заботе
До Нового года заране
Деревья пустили в сиянье
Гирляндами лампочек ярких,
В предпраздничных днях чтобы жарких
Всем людям поднять настроенье,
В душе чтобы радости пенье
Звучало средь праздников, в будни!
А все неприятности‒блудни
Исчезли, как тьма пред светилом…
И вот о сиянье сём милом
Я деткам сказал, мол, деревья
Волшебные там, есть поверье,
Что коль загадаешь желанье
Под ними, они вмиг старанье
Взовьют и исполнят надежду…
Поверили. Влезли в одежду
И вмиг на метро укатили
Мы в мир этих самых идиллий!
И впрямь красота их волшебна…
А деткам она так потребна!
Деревьями всяк очарован…
От дива не вымолвишь слова,
Стоишь, поражённый красою
Волшебной, приятной такою…
Улыбки сияют невольно,
И душам легко и привольно,
Сияла ведь каждая ветка,
Вопрос задаёт тут мне детка,
Чьё имя в миру просто «Светка»,
Нацелив умочек свой метко:
«На ветках зачем проводочки?»,
«Да это… — в ответ милой дочке, —
Тепло чтобы веточкам было,
В мороз не посветишь так мило…».
«Не мёрзните, веточки», — просит,
Спокойствие внявши в вопросе.
Но дёргает за руку, шепчет,
Не слышалось чтобы далече,
Олежка мне вдруг: «Знаешь, папа,
Листричеством светится лампа…
Наверно, то сделали дяди
Красивости праздника ради,
Вот вкруг и видны проводочки…».
Но я подтвердил, как и дочке,
Деревья из сказки, мол, эти,
Поверьте, поверьте в то, дети!
Забыли про них детки мигом,
Вновь были под сказочным игом,
В честь славного Нового года,
Пустилися в вихрь хоровода!
И долго им снилося чудо,
В душе унесли что отсюда…
В пионерском лагере
На том предприятии, Зина
Трудилась где, деточек сильно
Любили, имели детсадик,
Создавши им всем в нём парадик
Прелестной заботы и ласки.
Росли те, сияли их глазки!
Был в веденье и пионерский
Его же там лагерь, где веский
Был отдых ребят, но постарше.
Туда вот на лето‒то наши
Ребяточки с мамою Зиной
Не раз прибывали лавиной.
Там мама трудилась в столовой,
А деточкам место — обновой.
И Аня трудилась там лето,
Да с мамою лишь, а не где‒то.
Зачислен был в лагерь Валера,
Олег с ним, как зам. пионера.
Но в днях, истечением сжатых,
Они довели там вожатых,
И матери их в попеченье
Вернули буянов в мгновенье:
Сама содержи и справляйся,
У нас же такого нет аса.
Детсад допечён был не в меру,
И дочки, братьям по примеру,
Вручилися маме отрадно,
Вести коль не могут те ладно.
И было семейство всё в сборе,
Совместная радость и горе
Легла на него в одиночку
И в ясные дни, да и в ночку,
На мамочку слишком, конечно:
Смотри, коль твои, бесконечно!
А маме — работа. И с ними,
Вовсю егозами такими…
Не значит, что нету вниманья
Её к ним, а макси‒старанье
Одеть, накормить, дать развитье,
Чтоб силой и умственной прытью
В хвосте не плелись, как овечки,
Чтоб не было в чём‒то осечки.
Валера — тому подтвержденье,
Рассказ он свой стихотворенья
На празднике выдал так чётко,
Была ведь в том страсть и охотка,
Что «села Муха на варенье…»,
Мол, в том и всё стихотворенье…
Что было коротко и ясно,
Учил его что не напрасно,
Восторг что вызвало в сидящих,
Хлопки ладошечек гремящих!..
А он зазнайства, чванства вместо,
Своё обратно занял место…
А рядом с лагерем там речка,
Отрада детского сердечка,
Восторг души и радость тела;
Ширь, глубину хоть не имела,
По ней ходить спокойно можно,
И утонуть, тем боле, сложно,
Плескались рыбочек в ней стайки,
Заняв поверхность без утайки,
Хватали мелких насекомых,
С водою ставших вдруг знакомых,
Глотали радостно и снова
Искали — жизни в том основа.
При виде их детишек — что ты! —
Азарт взрывался враз охоты,
Тянули ручки до водицы,
Схватить чтоб! Хитрая ж ловиться
Совсем не думала в их руки,
Оставив детушек во скуке,
Вмиг уплывали к дну, в коряги…
Какие ж, рыбоньки, вы скряги!
Ведь в ручках было б вам теплее
И, знамо, нам с того милее…
Но те плескались уж далече,
Поймать, ох, рыбку нет и речи…
Ах, был крючок бы поострее,
Мы вмиг расправились бы с нею!
Но нет вокруг — Ау! — не видно,
И так‒то деточкам обидно…
Но ум Валеры — рыболова.
Крючок — поимки всей основа.
Нашёл он проволочку где‒то,
Крючок согнул — удач примета,
Взял кем‒то брошенную палку,
Нить прикрепил к ней, на рыбалку
Пошла ватага вся отрадно!..
Найти червя — то не накладно,
Он на крючке сидит надёжно.
Теперь поймать и рыбку можно,
Но та воротит нос в сторонку,
Усилив в беге вон силёнку,
Привыкши мушек есть в жару‒то…
Взмахнул ладошкой сын тут круто,
И вмиг в неё попалась муха,
Жива ещё — то чует ухо…
Эрзац её проткнул — крючочек.
Лови успешно, мил‒сыночек!
Взмахнул удою он — зацепка:
Крючок в траву вцепился крепко;
Заброс повторно мечет детка —
Крючок уж тут схватила ветка;
Он в третий раз свершить стремится —
Ба‒бах! — шлепок вдруг по водице
Удою сильно, вкруг вон брызги!..
Круги помчались… Снять чтоб риски,
Вся рыбка в глубь ушла мгновенно…
Сидит Валера, ох, согбенно,
Никто не гладит по головке,
Ждёт час желанной он поклёвки…
Какая выдержки в нём сила!
Крючок вдруг рыбка — хвать! — схватила,
Уду из рук вон вырвать хочет…
Но он погибель ей пророчит,
«Не стойте, мне все помогите!» —
И сёстры, брат со всею прыти
Ему вмиг помощь оказали,
Шумя, визжа, — мчал гвалт за дали!
И рады все, и рад сам «Лейка»:
Попалась всё-таки уклейка!
Хотят погладить оптом дружно,
Рыбак Валера наш: «Не нужно.
Чешуйки сдерёте, ей больно,
Держать и в руках уж довольно,
Уснёт так она ведь навеки…».
Ну дети‒то все — человеки,
И рыбку вернули вновь в воду,
В момент и дала к дну та ходу!
Ручонки ей в след замахали!
На лицах их нет вмиг печали.
Вновь высь разговора, восторга!
И было их много, надолго…
«Где света? Света где?»
Что речка мелка, то все знали,
Но им не несло то печали,
Бродили они по колено,
По дну всё «ступая» степенно…
Руками, бурля же ногами…
Отважно плывём так, мол, сами.
Плескались вовсю и водою —
Летала та над головою!
В бока берегов бились волны…
Как были все детки довольны!
Визг, писк, смех, веселья страсть, крики —
Триумф был их счастья великий!
С купанья уж все, как синюшки, —
То реченьки плен им‒подружки,
Но люб им до самой макушки,
И гвалт их — заткни напрочь ушки…
От вод не оттянешь арканом,
Не сдержишь от них и капканом.
Водою ведь шли беззаботно
Гуськом, а не кучкой, неплотно…
Последнею Света‒хвосточек,
Пока её мал ведь росточек.
А мама на суше сидела —
Досмотр за детьми — вечно дело.
Взяла да и пересчитала:
«Ой что же такое: их мало?..» —
И бросилась в реченьку резво!
В волненье вся, мыслит же трезво:
Ах, где же Светлана‒дочурка?
И мчит по воде, как Каурка!
Пронзает всю речку глазами,
Вовсю заливаясь слезами…
«Где Света, где Света?» — вопрос всем.
Молчат все, как жизнь будто в осень,
Глядят вдоль реки и обратно…
О горе! Как всем неприятно…
Вдруг Зина узрела ручонку:
Во всю та пыталась силёнку
Вон вырваться из‒под водицы…
И мамочка вмиг к ней стремится!
Хватает и тянет вон кверху,
Головочку видит уж — веху
Такую милейшую в горе —
И тянет со дна уж всю вскоре…
Глотает та воздух рывками,
К отраде льнёт — к миленькой маме…
А та облита вся слезами,
Дочурочку тешит словами…
Стоят так, обнявшися крепко.
Здесь Света была, будто репка,
Тянула которую мама.
Братва вся понура от срама,
Догляд что отвергли за Светой…
А быть бы уж жизни пропетой…
Слёз в речку влилося премного —
До дна пролила их тревога —
И сверх берегов стали воды
С слёз детской беспечнейшей шкоды…
…А «хвостик» всё шёл за ватажкой…
Да вдруг побежал за букашкой,
Плыла что водою, как лодка,
Шесть вёсел пустив в действо ходко…
Ах, как бы поймать! Мчит упрямо
За ней… Но разверзлась вдруг яма,
На дне что была у речушки…
И воды вмиг сверху макушки…
Барахталась в яме на дне‒то…
Лишь то хорошо, крошка‒Света
С испуга воды не хлебнула,
А то бы смотрелась вмиг снуло…
Но мама была тут уж близко,
Не стало погибели риска,
И как говорится в народе,
Возможно родиться вновь, вроде,
С всех сил лишь к тому всё стремиться,
Из клетки как вольная птица!
Хорошим же всё оказалось,
Хоть было волнений не малость…
Событие ж виделось это,
Ведь сном оно было задето
Прошедшею ночкою Зины,
Когда вдруг явились картины
Глухого вкруг, мрачного леса,
В котором дочь Света‒повеса
Шла, шла, всё грибы собирая,
А лесу конца нет и края…
И тут от мамулечки взора
Пропала вдруг, искра как, — скоро…
Кричит и зовёт всё дочурку!
И эхо несётся вдаль юрко…
В волненье душа необъятном…
Ах, случай какой неприятный!
Бежит — вмиг деревья стеною!
От горюшка мать уж шальною
Враз стала, в неистовой дрожи…
Пропала ведь Света, похоже…
Увидела вдруг! Это счастье!
Исчезло вмиг горе, несчастье,
И хлынули слёзы отрады,
И стрече мать, дочь сладко рады!
И… Зина проснулась… Всё в стуке
Сердечко, душа её в муке…
Вкруг смотрит: детишки на месте.
Ах, как же приятен вид бестий!
Ей сна пояснили значенье:
Мол, радости будет свеченье,
Душа поимеет отраду,
Воспримешь её, как награду.
И вот, оказалося, точно.
И всё наяву, не заочно,
Ведь было дочурки спасенье,
Пришло вмиг душе наслажденье.
Забота Валеры
В лесу том детсад, в нём же птицы,
Был счастлив гриб в нём народиться;
Нет полога леса приятней,
Вкуснее чтоб быть, ароматней
Под ним и для ягод‒красоток:
Нагнись и сорви, коль не кроток!
Шли выводком милым за мамой
До чащи лесной вплоть до самой,
Да всё без каприз и не с ленью,
С восторгом брели все под сенью
Его да с даров изобильем.
Прогулки не стали засильем
Для деток, а лишь восхищеньем,
Чтоб снова гореть возвращеньем…
И снова шли, щебет же детский
Безудержный был вновь и резкий.
Пополдничав как‒то разочек,
Гуськом вновь пошли во лесочек…
Карман у Валеры в штанишках
Топорщился, даже уж слишком…
«Камней, что ль, набрал для пулянья?
Нужны ли они для гулянья?
В лесу не являются спросом».
И к сыну льнёт тут же с вопросом:
«Карман так распух отчего же?».
С камнями ходить, мол, негоже…
«Ой! Яблочко это в кармане…
Оно для тебя!» — тянет маме…
Ну та ни в какую, конечно,
«Спасибо!» — в ответ лишь сердечно.
— Да скушай сам, с полдника это.
Вдобавок тебе вот конфета.
— Гостинец тебе это, мама! —
Суёт его маме упрямо…
Вот–вот уж расплачется, слёзки
Да вдруг и накатятся — роски…
Пришлось всё же взять, дать Светлане,
И та уплела со стараньем…
Валера в обиженном виде,
Вмиг тотчас он был уж в обиде,
В момент всё лицо уж плаксиво,
И хлынули слёзки бурливо,
И вот уж он в горьком рыданье…
Напрасное мамы старанье
Поток иссушить вон капели…
«Тебе его… Все уж ведь съели
На полдник свои, ну а это
Тебе нёс…» — Душа вон задета
Обидою горькой. Он плёлся,
На «Светку» смотря очень косо,
Не съел ведь, замыслил дать маме…
Вот путь и омыт весь слезами,
Грибы что солёными стали
От них, от его‒то печали…
А Аня потом в разговоре,
Узнав о братишечьем горе,
Одёрнула маму: «А надо,
Душа чтоб была дивно рада,
Взять то благодарно от сына,
Обнявши, целуючи сильно,
Я съем, мол, попозже, сыночек,
Отдать этот дар уж в разочек
Кому‒то из них, только тайно,
Чтоб в веру он впал чрезвычайно,
Что съела, которой всё нёс он,
Такой дар души раз уж послан,
Не съел коль, тебе вот оставил.
Таких не гони в нём ввек правил.
Порыв его был же отвержен.
Не дай ему, был чтоб он реже».
«Ах, как же взрослеют все детки.
Порою и мысли их метки.
Пусть чистыми станут поступки
И ядра едят, не скорлупки
От жизненных всех результатов,
Чтоб путь был по ней им не адов,
А правильно жили и вольно,
С того бы была я довольна».
На «буксире»…
«Лучше нет красоты!»
Нередко Олег с кем‒то дрался,
Подобием был в этом аса.
Того задерёт, а то эту…
И всяк воспитатель к ответу
Его призывал тут же строго,
Не дав ни тюрьмы, ни острога,
А лишь прикрепив вмиг сестрёнок,
За ручки со всех чтоб силёнок
Держал их, сбежать не смогли бы.
Он власти огромной стал глыбы,
Держал он сестрёнок клешнями,
Удрать коль хотели вдруг сами
Те, вон сговорясь меж собою…
Ввек с ними готов был он к бою,
Ручонки сжимал их покрепче,
Чтоб дёру не дали далече.
В колоннах в хвосте лишь ходили,
Всяк гнать‒подгонять их не в силе…
Олег же командный был козырь,
Их пёр за собой, как бульдозер!
Сестрёнки — грузны же составы,
Считают, что вкруг все неправы,
С пути коль свернуть им охота,
А им не дают, хоть забота:
То хочется этой чего‒то,
Да вот от Олеженьки‒жмота,
Нельзя получить разрешенья;
В другой же вспарит вдруг стремленье
Чего‒то иметь уж другого,
Олег же глядит, ох, сурово…
То заговор вместе затея,
Упрутся… Плоха же идея!
Им даст подзатыльник надсмотрщик,
И вновь он везде их извозчик..
А коли сам вдруг устремлённо
К чему‒то идёт, их законно
Всё тянет туда на аркане,
Ведь их отпустить — то не в плане.
Тянуть же когда вдруг не надо,
Надрывно вся троица рада!
И мчат тут его вон сестрёнки,
Чтоб скрыться одним где в сторонке!
Олег же быть должен повсюду,
Как слон, вон громящий посуду, —
Извечно такой забияка,
Всё колкости, шутки и драка…
Хоть на цепь сажай — да потолще! —
Его не порвали чтоб мощи.
И вот уж свобода всех действий!
Но скачут до мамы вдруг вести:
Бежит к ней девчурка и громко,
Как скачет от злобного рока,
Кричит на ходу: «Ой, тёть Зина!
Курьёзная тама картина:
Олег за одну лишь конфетку,
Как кошка, залез на беседку
И писать стал — всем‒то вкруг смеху! —
На травку зелёную сверху…
Кричал красоты лучше нету!,
Всю травочку вымочил эту…».
Мчит с лестницей Зина к беседке,
Чтоб снять вон: ох, эти мне детки!..
К себе повела под конвоем…
Себя же считал он героем,
В такую что влез эпопею:
Глядите-ка, вот как умею!
Все ели в столовой суп, кашку…
А наши гоняли букашку
По крышке стола всё руками,
Она, их страша всех усами,
На пальцы да вдруг нападала!
Хотела удрать… Сил немало
Пришлось ей напрячь для свободы,
Удрать от ребячьей чтоб шкоды.
Но вспомнив, что крылья у тела,
Пустила их в ход. Улетела!
Оставив разинь сразу с носом…
Но вновь те вскипели с вопросом:
А где взять другого жучонка?
Пустились искать… Но тут звонко
До слуха дошёл окрик строгий,
Дрожал от которого многий:
Угроза — за всех мыть посуду
И здесь прибираться повсюду…
«Э, нет!» — порешили вмиг детки:
И кашу всю съели, котлетки!
И ложки потом облизали…
И нет от угрозы печали,
Ведь ели все быстро, отважно,
Что имиджу было их важно,
Пример‒де, с них, детки, берите
И кушайте только с всей прыти!
И дети, спеша, доедали,
Попарно гулять шли все в дали…
В театре зверей
и в Палеонтологическом музее!
Но лето хлопнуло вот дверью,
Её откроет, по поверью,
Теперь уж осень очень скоро,
И всех детей без уговора
Вновь привезли в Москву обратно
С эскортом, мило что, приятно…
Всех развезли по их квартирам.
Живите, детки, дальше с миром!
Кому в детсад, кому вновь в школу,
Вновь к своему опять приколу,
Расти здоровыми лишь только,
Умом не хилыми нисколько,
Себе на праведную пользу,
Чтоб не вставали в горя позу
Все вдруг родители с вопросом:
А почему идут так косо
Их детки жизненной дорогой,
С ума неправильной берлогой,
Ведь мы хорошеньких родили,
Мечтая быть в раю идиллий?
Кто прав из них, покажут годы,
Пустой ли вырастут породы,
Рудой ли станут все ценнейшей,
В них ангел будет или леший?
Цель жизни — мастер лишь ваятель
Судьбы, советчик, назидатель.
Пока малы, то этих целей,
Как игл несметнейших у елей.
Куда глаза глядят, туда же
Стремятся ручки в высшем раже,
А не получат — топот ножек,
Рыданья, будто режет ножик…
Но то Природы повеленье,
Из деток взрослых появленье.
Простим развития этапы,
И не серчайте, мамы, папы,
Что дети ваши непоседы
И попадают часто в беды.
Жизнь отшлифует, даст им опыт,
И пред грозой не влезут в ропот,
Им мыслить будущим придётся.
И созидателем, не мотцем —
Да пусть порядочность лишь кредо —
Всяк будет вечно до победы
Над всем никчемным в этом свете.
И мы всю жизнь за них в ответе.
И наши прибыли с той дачи,
Все веселы и не как клячи.
В театре Дурова прелестно.
И мы решили, что чудесно
Свозить их всех на представленье,
Зверей увидеть там уменье
Так выступать, как будто люди.
Вот интересно деткам будет!
Да вот лишь съездили напрасно…
В театре было всё прекрасно,
Все звери — славные артисты,
Послушны все, эквилибристы,
Знать, так доходчиво ученье,
И с послушаньем не мученье.
Хвала им всем, салют артистам,
Что выполняют трюки чисто,
Ведь это труд не только внешний,
И метод бить всегда не здешний,
Зверушек ластят, нежат только,
Вот в выступленьях много толку.
И всем отрадно это диво!
Но смотрят наши что–то криво,
Их взгляды мало льнут на сцену,
Они решили перемену
Себе устроить, будто в школе,
А перемена — ад на воле…
Решили ползать меж рядами,
Они меж ними, будто в яме.
На четвереньках «догонялки»
Себе устроили, как «салки».
Осалит задний пред собою
Кого‒то, тот летит стрелою
Осалить уж пред ним другого,
А это им совсем не ново, —
И так до первого доходит.
И тут опять азарт в народе:
Передний салит, кто уж сзади,
А тот — за ним кто, хохмы ради —
И хвост уж перед стал законный,
И им азарт не пустозвонный…
Потом в соседний ряд прорвутся,
И вновь игра вовсю, не куце!
Вот так зверей и посмотрели,
Чуть отдышавшись еле‒еле…
— А что вы видели там, дети?
— Да звери разные, ну эти…
— Да был ли слон там величайший?
— Он не попал на глазки наши…
Все с хитрецою отвечали,
На лицах не было печали.
Друг друга тыркали локтями,
Чтоб не заметно было маме…
Ну, коль живые — «ноль» им звери,
Давай для них раскроем двери
Музея, древности приметы
Где неживые, как приветы
Эпох земных, эпох давнишних.
И посмотреть на них нелишне.
Пусть с интересом смотрят, с жаром,
Жилось тогда как динозаврам,
В музее чьи стоят скелеты,
Уж в шкуру, ясно, не одеты —
Себе надели их эпохи —
И вот скелет — одни лишь вздохи…
И вызывает удивленье,
Своим размером — потрясенье…
А ведь ходил, топтал землицу
И пил чистейшую водицу…
Живой гигант, могучий телом,
Своим земным был занят делом…
И вдруг он жертва катаклизма!
И по нему у всех нас тризна,
Он был Природы достоянье.
И у неё же на закланье…
А нашим всё здесь, как игрушки,
Вкруг экспонатов, будто мушки,
Жужжат себе и вьются, вьются…
И неживое всё им — куце.
Им поиграть опять охота —
То их любимая забота.
И вот они по залу в беге,
В своей захватывающей неге!
Руками лезут к экспонатам,
Осалить их взбрело ребятам.
Не знают игр те великаны,
Стоят, как будто истуканы…
А детям в играх очень сладко.
Вдруг возомнили, что лошадка —
Тот динозавр, вмиг оседлали
Его, чтоб мчался резво в дали!
Но тот стоит, как был вначале…
Вдруг в пасть залезли… Зарычали,
Вовсю в сём действии натужась!
И пронял всех с того вкруг ужас!
Кто онемел, вон ошарашен,
Кто убежал, ведь рык‒то страшен…
Лишь совладал с собой смотритель,
Порядка здесь он повелитель.
Примчался с лестницею кто‒то
И снял их всех, хоть неохота
Слезать с диковинной коняшки…
Но нет, хоть дети, нет поблажки,
Чтоб динозавр бежал галопом.
Ведь был когда‒то не холопом,
И темп ходьбы был величавым,
С самодовольно‒важным нравом…
Арестовали всех детишек,
Не стали бить и ставить шишек,
Но кандалы схватили ручки…
Ну ждите, миленькие, взбучки!
Стоп! Стоп! Я вижу возмущенье:
А где твое, мол, догляденье,
Ты почему стоял в сторонке,
Когда разбой чинился громкий?
О, возмущенье успокойте.
Детишки не были на фронте
Тех безобразий, что поведал.
Была же разума победа,
Я просто это всё придумал,
В детишках разума ведь дума.
Они б хотели побеситься,
Да вкруг суровые всё лица —
Меня, смотрителей, что дети
Вмиг прекратили действа эти,
Хотя от нас и незаметно,
Ведь было, видимо, конфетно,
Тайком дотрагивались тихо…
Ведь озорства живёт в них лихо.
Когда спросили, что познали
В музее вы? Те не в печали,
Костей, сказали, очень много
Да тёти вот кричали строго…
Да, наши милые ребята…
Видать, смотреть вам рановато,
Ведь нет познаний, кругозора.
Придут, конечно, но не скоро,
И интерес взволнует душу,
И динозавра глыбу‒тушу
Другим увидите уж взглядом
И постоите долго рядом…
Они Земли ведь становленье,
Её Прогресс и обновленье.
Кто первый? Кто не боится?
А тут зима. Кончайте споры,
Мы мчим на Ленинские горы!
Там крутизна, аж дух захватит…
Возьмём с собой картонки, кстати,
Они усилят нам скольженье,
Помчимся вниз… Ах, наслажденье!
Москву увидели с обзорной
Площадки, этакой задорной!
Ах, как она стоит — огромна,
Бодра от жизни светлой звона.
Река Москва — её как пояс.
Живи, о нас ввек беспокоясь,
Любовь и гордрсть ты, столица.
Ну первый кто, кто не боится?
Взглянули вниз и вмиг попятно:
Трусишкам съехать неприятно…
Разбиться можно там, внизу‒то,
Ведь спуск слетает очень круто.
И тут, не выглядевши серо,
Решился первым вдруг Валера
Рвануться вниз, летя стремглавши.
Есть храбрецы! То детки наши.
А горку так уж укатали,
Что все по ней слетали в дали
Да с визгом, криком, с замираньем
И не упасть чтоб, — со стараньем!
В душе что было у Валеры?
У тех, в делах кто пионеры?
Рвануть в неведомые дали
Лишь с оптимизмом, не в печали!
И сел Валера на картонку,
Понёсся в нижнюю сторонку.
«Держись!» — мы крикнули вдогонку,
И спуск вступил с ним в экстра‒гонку,
Крутил его на поворотах,
Чтоб постоянно был в заботах,
Руля ногами и руками,
Не полететь чтоб кувырками
И не влететь в деревья сходу,
А то пиши печали оду…
Вмиг скрылся он за поворотом…
А кто последователь, кто там?
Вперёд вмиг встали две сестрёнки —
То Надя, Света. С всей силёнки
Вдруг оттолкнулись… Полетели!
И снова спуск в своём был деле:
Стремил вперёд, крутил безбожно,
Да как толкнёт неосторожно
На ограждение‒заборчик —
Ох, шаловлив его в том почерк! —
Что от того удар — не шутка:
Была боль долгая минутка…
Хотя пришиблены ударом,
Но храбрость им дана недаром.
Пустились снова по откосу!
Внизу уткнулись нос уж к носу
С Валерой, тот другую горку
Искал, нашёл, была что сбоку,
И их позвал, чтоб вниз скатиться.
И вот они втроём, как птицы,
Слетают вниз почти отвесно…
А им с того и интересно!
Кричат от счастья громогласно!
Ура! Совсем им не опасно.
Потом и я с Олегом вместе
Всё ж удосужилися чести
И поскользили с той же горки…
А на трамплинчиках — подскоки,
Взлетаем вверх — душа довольна!
А приземляемся — уж больно…
Лишь у реки нашли мы тройню.
Они снежками там уж бойню
Себе устроили с лихвою…
Боялся я, что с головою
В речные канут мигом воды,
Ведь все такие колоброды…
Им рассказал, как было детство
Моё здесь, место им в наследство
Передаю, мол, их экстриму
Чудесным летом здесь и в зиму.
На «Лужники» мы посмотрели…
Им рассказал, как был я в деле
На первом здесь, одном, трамплине,
Стоял который в всей гордыне,
На лыжах съехал я не с верха,
И то была отваги веха
На лыжах секции прыжковой.
То мне затеей было новой.
Ну МГУ‒то не заметить,
Не не смогли уж детки‒дети.
Он — как величественный замок!
В нём не жалеют сроду лямок
Тянуть студенты обученья —
Так велико всё знать, стремленье.
«А на звезду ты как забрался?
Тут надо опыт скалолаза…» —
Спросили вдруг, задрав головки…
«А ручки, ножки были ловки… —
Я всем им мило улыбнулся, —
Ведь я из племени не труса.
Внизу она тогда стояла.
Залезть труда совсем и мало».
Поход сей помнят и доселе.
И раговор начнётся еле,
Как вспомнят сразу огражденье
На спуске том, когда в мгновенье
В него влетали с ходу резко,
И боль в права вступала веско…
Экстрим запомнили надолго,
И впечатлений очень много.
Мы на ногах катались в детстве
Там, на фанерках, что в соседстве
Под нашим задним были местом,
И спуск на смелость был нам тестом.
Смотрели там мы фейерверки,
И всё запомнили навеки.
Безбилетный «пассажир»…
И вот дочурки повзрослели,
Как хороши их будут трели
В деревне нашей на просторе,
Чудес Природы где — всё море.
Конечно, с живностью чудесно
Им будет там, душе прелестно!
Цыплят купили, как обычно,
Ведь их растить нам всем привычно,
В начале марта аж, весною.
А в мае двинемся гурьбою
В деревню транспортом обычным,
Маршрутом долгим и привычным.
За два‒то месяца цыплята
Все подросли уж многовато,
Почти что стали, будто куры,
И мы с того совсем не хмуры.
Нашли коробки из картона,
В них поместили племя оно.
И вот уж едем в электричке,
И с нами мчатся наши птички…
Коробки мы без всякой лени
Все водрузили на колени,
Но всё равно в вагоне тряска…
И вдруг, как будто диво, сказка,
В коробке, слышим, квохчет кто‒то…
Ужели курице охота?
Открыли, смотрим… Удивленье!
В коробке стало прибавленье!
Там, где стояли наши милки…
Яйцо лежало на подстилке!
Ура! У нас вдруг прибавленье.
На лицах наших восхищенье!
И весь вагон заулыбался:
«А из яйца родится мясо…».
Все про яйцо судачат сплетно…
Яйцо‒то есть, но… безбилетно.
И, как назло, вон контролёры…
Они на штраф довольно скоры:
«А где билет на пассажира?
А ну катись отсюда живо!».
Но на защиту встали детки,
Они на жалость очень метки;
Яичко тёпленькое гладя,
Сказали хором: «Просим, дядя,
Яйцо-то, видишь, маловато,
Оно совсем не виновато,
Что родилося вдруг в вагоне,
Не смысля в Правилах, в законе.
И это довод в оправданье.
А что до курицы… Старанье
Родить она совсем не знала.
А тут трясло её немало…
Не утерпела вот молодка,
И вдруг снесла в вагоне кротко…
Не виновата, сразу видно.
Ей штраф, яйцу — то им обидно».
Посовещались контролёры…
И заключенью дали шпоры:
«И то, во всём одна лишь правда.
Их оправдать тогда нам надо.
Яйцо, молодка ехать могут».
И улыбнувшись на дорогу,
Пошли к другим смотреть билеты.
И детки радостью согреты!
Вот так прибавился в дороге
Ещё нам груз. А там и ноги
Нас донесли до дома всё же,
Он был на сажу весь похожий,
А потому народ учёный
Ему дал кличку, дом‒де «чёрный».
А нам он милым был, дырявый.
И неказистый и корявый,
Уткнувший перед свой в землицу,
А коль гроза вдруг разразится,
То он дрожит, как в лихорадке,
Как человек больной в припадке,
Того гляди, вдруг рухнет тяжко:
Прощай, наш дом, тогда, бедняжка…
Зато мы знали очень точно,
В какой избушке, уж непрочной,
Живёт в всех сказках одиноко
И от людей в лесу далёко
Яга, коварнейшая баба,
Средь отвратительного скарба.
Холодное купанье, рыбалка!
Люблю на речке и озёрах
Ловить рыбёшку. Детки — порох!
Вмиг приспособились к рыбалке.
И ни какие‒то там палки,
А настоящие им снасти
Я приобрёл. И в них тут страсти
Да как взыграют по рыбалке!
И все в рыбацкой вмиг закалке.
Все исходили воды кучей.
Улов пред их мой — не могучий,
Попал я тотчас в посрамленье…
Ну и проныра‒поколенье!
Ребята шумные, а рыбка,
Нет, не дрожит вдали презыбко,
А, странно, льнёт всё к их насадкам,
Видать, тем рыбкам очень сладко…
Поймает рыбицу кто, мчится
Домой бегом, летит, как птица,
Измерить чтоб её быстрее!
Узнать, кто ловче и умнее,
Кто в славе будет в это лето,
Кто в пике, знать, авторитета.
Придут, поесть чтоб лишь, и снова
Спешат за радостью улова.
Но это что. Ведь май холодный.
Не лезет в воду сумасбродный,
Ждёт потепления водицы,
Чтоб телу негой насладиться.
Но то не деткам, знамо, нашим.
Им холод вод совсем не страшен.
Бегут к мосту, галдевши звонко…
На берегу вмиг одежонка.
Уж на мосту. «Солдатик» — в воду!
За ним другой даёт вмиг ходу…
Кипит река, повсюду всплески!
Азарт прыжков у наших детский.
Из вод всплывут чуть‒чуть макушки,
Как все плывут вновь, как лягушки,
Да к бережку, да побыстрее,
Ведь нет азарта им милее!
Взобравшись, вновь бегут все дружно,
Чтоб прыгнуть снова, им ведь нужно!
И вновь река бурлит от всплесков,
Тела коль в воду входят резко…
И так до дрожи, посиненья.
На берегу своё стремленье,
Хоть искупаться. — клянчат дети,
И вывод веский: но ведь эти
Уже ныряют вниз ногами…
Но не указ то всякой маме,
Упёрты все, как говорится:
«Нельзя! Как лёд, сейчас водица.
То дома чёрного ведь дети,
Все неуёмные на свете.
Примера с них нельзя дурного
Вам брать, ведь теста вы другого», —
Детишек тянут прочь ревущих
Быстрей в семейные вон кущи…
Глядятся наши освежённо,
Уж на рыбалку мчат законно
К озёрным жадненьким ротанам,
Стоят которые там станом.
Обилье водных вкруг растений,
Их «водяной» взрастил, — в том гений.
Вода открыта лишь в серёдке.
У наших нет совсем ведь лодки.
Но детки не были в печали.
Кустов ольхи вмиг набросали —
Вот и готовые мосточки!
А окон вкруг воды глазочки…
И все суют туда насадки,
Ротанам кои вечно сладки,
Ну черви, ясно, то землицы.
На них ротан‒то и стремится…
А топью озеро опасно,
Я понимаю то прекрасно.
Чуть что, затянет… Вот и горе.
Пошёл за детками я вскоре.
Иду, а там безумства крики!
Меня хватают сразу тики,
Душа в огромнейшем волненье…
Вот подхожу… Там представленье
Азарта радостного вижу,
Веселье мчит под неба нишу,
А на земле — по всей округе,
И голоса всех сверхупруги,
Что рябь воды вкруг заходила…
И от души‒то всем, ах, мило…
Вмиг подсчитал их всех поштучно.
О радость! В сборе все и кучно.
Ротанов кажут все мне связки,
Лучат, сияют чудно глазки!
Стоят на ветках, под собою
И ловят дружною гурьбою,
Ротаны около, аж стаи!
Вот их ловить‒то детки стали,
Ведь жор ротанов был великий…
С того и шум, гам, смех и крики!
Ротан не трусил, что мне странно,
Крутился вкруг них беспрестанно,
Хватал насадку он без страха,
Налётчик бешеный — рубаха!
Нести домой как, — не проблема,
Давно исчерпана в том тема:
Нет пижмы в том для деток лучше,
Подручных средств найти ли круче?!
Гирлянды в дом нёс с шумом каждый
Ротанов, вновь ловить уж с жаждой!
А мне предстояла засолка.
Увиливать нету мне толку,
Ведь мастер я в этаком деле.
Они с аппетитом и ели,
Сушёных, конечно. Отменно.
Делили сперва непременно
Всех рыб по размеру и виду,
Никто не попал чтоб в обиду,
У каждого рыб по пакету.
Ввек слава в том чудному лету!
Укус змеи…
Но время идёт. Стало ясно,
Что жить в «чёрном» доме опасно.
Дрожал он, скрипел, содрогался
От ветра, грозы свистопляса…
Придавит — и нету семейства.
А деточки в возрасте детства…
Им жить да и жить бесконечно.
Дом новый нам нужен, конечно!
Семь душ — коллектив, знамо, важный,
И дом потому — двухэтажный!
Нам строили быстро и ловко,
Видать, в мастерах есть сноровка.
Но в время постройки домины
Пришла к нам вдруг горечь кручины:
Змея укусила Олега…
Погасла вдруг лета вся нега,
И жуткое всех опасенье,
Что крови грядёт зараженье.
А это… И нет человека.
Распухла нога‒то как, эко…
Пришлось отвезти в райбольницу,
Печальную в жизни светлицу.
Но пробыл Олег в ней недолго.
«Не тратьте здесь времени много, —
Сказали, — Вам лучше в Москву бы,
Леченья здесь вид прост и грубый…».
С таким резюме не поспоришь,
Змеиный яд жизни не кореш…
И вмиг привезён был в столицу
Да в детскую прямо больницу,
Была с Зоопарком что рядом,
Где звери кичились нарядом,
Филатова имя носила,
Там приняли нас очень мило.
Какой‒то прошёл срок леченья,
Пора бы к нему посещенье.
Я прибыл один. Он увидел,
Примчался ко мне в слёзном виде,
Он обнял, рыдая, мне ноги,
Что он, как травинка, не в стоге
Семейного чудо‒уклада,
Домой, мол, мне, папочка, надо,
Чужие здесь дяди и тёти.
Когда вы домой заберёте?
Узнал у врача досконально:
Леченье прошло всё нормально,
Здоровым стал мальчик бедовый
И к выписке, значит, готовый.
Но сына ведь дома одежда…
И рухнула напрочь надежда
На выписку этим денёчком.
Аж приступ случился с сыночком,
Потом заберу что, мол, сына.
Вцепился он в ноги пресильно,
Залил пол горючей слезою,
Рыдал, забери, мол, с собою,
Дрожали в рыдании плечи…
Мне было, конечно, не легче,
Дитя коли плачет, то жутко.
И принял решенье в минутку:
Вести, в чём он есть, и в тапчонках,
Ждать дня не в его коль силёнках.
Столицу Москву в этом виде
Проехал он всю не в обиде.
…Пыталися выяснить точно,
А как же вцепилася прочно
Змея вдруг прегадкая в ногу?
Расскажет, мол, всё понемногу…
Твердил всё одно: было поле.
Вот там и случилося горе.
Но как‒то всё нехотя, еле,
Чтоб мы от него улетели…
Такое с того впечатленье,
Что хочет замять он в мгновенье
Всю тему ненужную разом:
Довольствуйтесь этим рассказом…
Но знаю: Олег вечно скрытен,
К проделкам всегда ненасытен,
К гонениям чутки же ушки.
А, может, он сам лез к змеюшке?
А та и впилася в него‒то,
Чтоб лезть не была к ней охота…
Пытали хоть мы капитално,
Но так и осталася тайна,
Хотя и ходил всё в сапожках.
У всех они были на ножках.
Прощай, «чёрный».
Новый дом!
И в новый уж дом всех вселенье!
Все в радостном мы настроенье.
Просторный он, ростом высокий!
Край виден с него нам далёкий.
В нём было всё так необычно,
Смотрелось культурно, прилично.
Этаж был второй — притяженье,
Детишек к нему всех стремленье;
Носились вверх‒вниз угорело!
Ну ясно, ребячье то дело.
А «чёрный» вздыхал сиротливо,
Заброшен и выглядя криво,
Труха, как слеза, осыпалась…
Всё, жить оставалось лишь малость.
А был ведь он новым когда‒то,
Рожденья затеряна дата.
И жизнь в нём когда‒то бурлила!
И было с того дому мило…
Но вечного нет у Природы,
Лишь смерть да всё новые роды.
Разборка его предстояла…
Нанять — это денег немало.
Решился на то самолично,
Впервые хоть то, непривычно.
Большим это дело объёмом,
Его я не сделаю комом.
Ну крышу снять — время лишь надо,
Легка она, мне не преграда.
А стены — бревнищи такие,
Тяжёлые, ох, не сухие.
Лишь их развалить — не проблема.
А как унести, — вот дилемма.
Меж грядками только проходы,
И грядкам не сделаешь шкоды.
Поднять, унести — не реально,
Лишь все кантовать их повально!
Поднять на «попа» — силы много.
Упорство здесь, цель — лишь подмога.
С «попа» толконуть в направленье,
Куда и должно быть стремленье.
И так до конца, где их горкой,
Не сложишь довольно высокой.
Фундамент был — камни‒громилы,
На них и стоял дом наш милый,
Да сгнили венцы напрочь низа
От влаги зловредной каприза.
Весь перед и сполз с тех каменьев,
Вперёд дом стремил наклоненье,
Входя всё поглубже в землицу,
И всем не казал уж светлицу.
Крут к переду пол был, покатым.
Красой дом и стал небогатым.
Чернел и покрылся весь мохом.
Исчез вот с последним уж вздохом…
Но всё вспоминается часто,
Ведь гнёздышком был он для нас‒то.
«А у нас на даче…»
Теперь на лето в двухэтажный
Мы приезжали, он преважный.
Отвоевали вмиг сестрёнки
Второй этаж со всей силёнки,
И полонили первый братцы:
«Да нам с девчонками ль ругаться?!
Зато идти на речку ближе.
Пока‒то спуститесь вниз вы же,
Разложим мы свои уж снасти.
Вы лишь потом придёте… Здрасьте!».
— А мы на пишущих машинках
Печатать будем что‒то с шиком.
Вам не дадим: клавиатуру
Вы бьёте пальцем сильно, сдуру.
Одна машинка уж калека…
— Зато летун у нас — тарелка,
Летает точно между нами.
— Тогда — Ура! — мы тоже с вами.
Дел по хозяйству было много
У мамы Зины: надо строго
Глядеть за детками, да в оба,
Чтоб не была беда‒зазноба;
Достать воды, полив, прополка,
Перестирать за всеми сколько!
Всех накормить, да не однажды,
Да напоить, сбив тяжесть жажды…
И так весь день, ох, тяжко маме…
А потому идти ночами
Уж удавалось искупаться,
Но и тому сестрёнки, братцы
Донельзя рады были оптом.
Вновь через мост поход, и вот он,
Ручей, что нёс песок всё в речку,
Знать, мелко там, и человечку
Воды там было лишь по грудку,
Ходи, являй себя, как утку…
И мать за них за всех спокойна:
Все искупаются достойно,
И никаких тебе эксцессов
Не быть у деточек‒повесов.
Вода тепла, ведь жгло светило,
А потому купаться мило…
Шум, визг всех звонкий под луною!
Но вот конец. Домой толпою
Идут, окрестности будивши…
Всё мама просит их: «Потише!»
Проходят мост, теперь обратно,
Ему качать их так приятно…
Деревню видят, мирно спящей…
И вдруг Олега крик гремящий
Взрывает тишь вокруг ночную,
В брехню собаки что презлую
Впадают все остервенело!..
Олег кричит на это смело,
Что «телевизоры Хитачи
У нас растут всегда на даче!».
Вся молодёжь пылает смехом!
И он разносится вкруг эхом…
Уж голоса: «А что такое,
Кто не даёт побыть в покое?».
«Да это та же всё оскома,
То дети чёрного всё дома
Опять идут, должно, с купанья…».
Унять мамаша вся в старанье…
Олег на это очень скоро
Вновь в крике прежнего повтора.
И смех опять дуэтом с лаем…
«Вот так с купанья мы шагаем!».
«Ничья» картошка
И не такие лишь проказы
Вершили наши везделазы.
Однажды шли они гурьбою
И вдруг узрели пред собою:
Растёт картошка без забора…
И порешили очень скоро:
«Раз нет его, — ничья картошка!»,
Нарыть её скорей немножко
И популяться бы во что‒то,
Во что попасть весьма охота;
И потянул ботву вверх каждый!
Чтоб раздобыть картошки с жаждой…
И раздобыты клубни ими,
И вмиг бросками все лихими
На цель набросились отважно,
В неё попасть ведь было важно.
Кто попадёт, на раз хоть больше,
То остальным, знать, будет горше…
Он чемпион, он победитель!
Ему почёт. Его любите.
И клубеньки летят поштучно!
Но мимо все благополучно
Они летели, как нарочно…
Живут броски, знать, в них непрочно,
Ведь нет пока у них сноровки
И настоящей тренировки:
Делами заняты иными,
В которых выглядят лихими!
И сверхазарт утих, как буря,
И бровки с горечи нахмуря,
Пошли искать вновь приключений,
Ведь детство в них — извечный гений.
И вмиг забыли о картошке.
Идут‒бредут куда‒то ножки…
В то‒сё играют мимоходом…
И заключительным походом
Стал новый дом уже под вечер,
Где долго щебет был их речи…
Назавтра вдруг приходит дядя
И на ребят с укором глядя,
Речь, когти будто злобной кошки,
Впивает в них: «Вы что, картошки
Вдруг захотели с голодухи,
Над нею что жужжа, как мухи,
Её повыкопали разом,
Бесясь от радости с экстазом?
Свидетель есть, он вас всех видел.
И я на вас весьма в обиде.
За то осудит суд вас строгий
И в кандалы засунет ноги,
Тюрьмы присудит срок приличный…».
Тут Светы плач раздался зычный…
В тюрьму не хочет, там ведь страшно…
Олег, храбрейщий как, бесстрашно
Промямлил дяденьке с укором:
«Картошка всех лишь за забором,
А эта нет и сорняками
Вся заросла, вот мы умами
И поразмыслили: ничья, мол…
И к ней толкнул в момент нас дьявол».
И чтоб избечь пред всеми срама,
Сказал, что вкусно кормит мама,
Что обвиненье — оплеуха,
В семье у нас не голодуха.
Теперь‒то знаем, что та ваша.
А так картошка есть и наша.
Тот отчитал, пошёл обратно,
Ему и нам всё неприятно…
Но мама их всё ж отчитала:
«Вам что, своей картошки мало?
Чтоб в огород чужой — ни носом!
Смотреть деревня будет косо,
Считать, что все мы с вами воры.
Пойдут презренья разговоры,
Осудят нас и отвернутся,
И будем выглядеть мы куце…».
Но то единственный был случай
В их несмышлённости кипучей,
Да по халатности хозяйской,
Картошка что была не с лаской.
«Ничьи» цыплята…
Но кто от всего застрахован?
В нелепое дело вдруг снова
Попали опять по незнанью,
Не умысла злого старанью,
Здесь жизни везде деревенской,
Что выглядит разницей веской
Пред городом, где бы всё ясно,
Где можно всё, где же опасно.
В разделанном виде еда там,
И всё там понятно ребятам.
Она здесь пасётся, кудахчет,
Не может по роду иначе.
В диковинку это детишкам,
Не могут схватить всё умишком,
Где дикое, где из подворья,
И с разумом часто не споря,
Впадают впросак вдруг нежданно,
Нелепо, как в когти капкана.
Пришёл раз Олег в дом и звонко
Похвастался, мол, он цыплёнка
У речки нашёл, где крапива,
Что жжёт она, сморщился криво…
Ничей сей цыплёнок, он дикий.
Восторг ребятни был великий!
Кормить и поить стали дружно,
Ему ведь расти очень нужно.
Гуляли, пасли в сладкой муке,
Кусочки даваючи булки.
Копали червей: на, поешь‒ка!
Ты есть их большой сладкоежка.
Растёт он, не знаючи горя…
Олег же приносит вновь вскоре
Таких же двух, тоже дичайших,
В крапиве, как тот, величайшей
Нашедщи путём их излова.
Сестрёнок и братика снова
Ввысь детская нежность, восторги!
А мама их Зина в тревоге:
Ах, как подозрительно это…
Олега иного ответа
Не слышит она, вся в сомненье…
И вмиг принимает решенье
Спросить у людей, к автолавке
Придут что и встанут без давки,
Купить чтоб продукты, что есть в ней,
Пустясь в разговор интересный,
А целы у них ли цыплята,
А то вот мои‒то ребята
Нашли их на речке чуть днями?
Но диких нет, знаете сами…
Никто не сказал, что пропали.
— Возможно, вороны их в дали
Загнали, до них, ох, охочи,
А те испугалися очень,
В крапиву и спрятались мигом,
Не быть под вороньим чтоб игом.
А жалоб не слышали что‒то…
Растите, коль вам то охота.
— А то вдруг несушка‒бродяжка,
Нестись ей в гнезде, вишь ли, тяжко,
Куда все несут остальные,
Направит шажочки шальные
Туда, где устроит гнездовье,
И там на своё на здоровье
Навалит яиц втихомолку…
И, думаете, нету в том толку?
Цыпляток повыведет тайно,
Пройдоха она чрезвычайно.
Хозяин не знает об этом,
Пока не представит приветом
Сюрприз свой пищащий пред очи.
Велик ли он был, нету мочи
Познать никому, это тайна.
Вот рад он и тем чрезвычайно,
Пришли что во двор вдруг с наседкой,
Готов накормить, хоть конфеткой.
Найти же мог всякий отсталых —
От взрослых до детушек малых.
Отбрось‒ка во всём ты сомненье.
Нашлись, значит, то провиденье… —
С тем Зина поверила сыну,
Представивши эту картину.
Цыплят и осталася тройка
У нас и питалася бойко,
Была во вниманье и холе,
Гуляя с надзором на воле
Без пут, притесненья колодок,
И… в кур превратились‒молодок.
Как вдруг распахнулась калитка,
И женщина входит к нам прытко
И нам говорит суховато:
«Мои это были цыплята,
Пропали, аж жалко до плача,
Весомая то недостача,
Живём мы здесь круглогодично,
И есть бы желали обычно.
Зимой же продукты, ох, часто
Не едут в сугробах до нас‒то…
Вернуть ли не сможете нам их,
Пропавших цыпляток, тех самых?»
Всем просьба — назойливый овод.
Рассказа же праведный довод.
Хоть были все в горечи муке,
Пришлось кур отдать всех ей в руки.
Вот хмарь птицеводству настала.
Гляделись детишечки вяло,
Осталися, бедные «с носом»…
А мама со взглядом‒вопросом
Стремится к Олегу, который
На шалости, ох же, и скорый!
Того вылетают словечки:
— Да там же нашёл их, на речке…
За что привязались ко мне‒то?
Нашёл я их там, а не где‒то. —
И будто душа виновата,
В момент поисчез вдруг куда‒то…
«Двухэтажная» картошка
Он выдумщик был и проказник!
Весёлый всегда, будто в праздник.
Подвохи устраивал часто,
Подтрунивал также зубасто.
Сестрёнки страдали, но дружно
Отпор воздавали, коль нужно.
Но вера детей поражала
Во всё, говоришь что, немало.
И это период, конечно,
Не будет он жить бесконечно,
Ведь опыта нету и знаний,
Стремление есть подражаний.
Поэтому верят все в сказки,
Во все небылицы, лиц маски
Меняют по ходу сказанья,
И это их жизни познанье.
Добро познают, зло плохого,
И рады всему, что вдруг ново.
Все знаете клубни вы в профиль,
Название им, как картофель.
Спасибо, что есть он, Природе.
На нашем он рос огороде.
Настало выкапывать время.
И стукнуло, надо ж, мне в темя,
Привлечь для изъятья клубнишек
Валеру, Олега — сынишек,
Чтоб те обрели в этом опыт.
И вот наш к картофелю топот…
Залезли под клубни вон вилы:
Курень, вылезай‒ка вверх, милый!
И вот уж все клубни наружи.
Олег разыгрался вмиг тут же.
Движенья ловки и не серы
И скрытны от брата Валеры:
Ботвы взял часть с клубнями скрытно,
И в духе своём, самобытно
На куст, что был рядом, подвесил
И стал от уловки сей весел!
Валера проказы не видел,
В серьёзном познанья был виде.
Понравилась тут же мне шутка,
И речи вспорхнула вдруг «утка»:
«Смотри‒ка, Валера, то важно,
Картошка растёт двухэтажно:
Часть вот на ботве, часть в землице
И только у нас. И в столице
Не знают о диве сём даже».
Олег же в веселия раже!
Валерочка верит обману…
Олегу подвох по карману,
Знай, вешает тайно картошку
На кустики, прыснув в ладошку…
Но всё же веселия идол
Олеговы козни вдруг выдал,
Валера заметил подвохи:
«Да… вешает эти картохи
Олег потихоньку руками,
Я видел, не могут те сами
Расти на ботве, лишь в землице
Все могут они народиться…».
Олег же доволен был шуткой
И той же, должно быть, минуткой
Выдумывал новую, хлеще,
Попались в обмана чтоб клещи
Сестрёнки его и братишка,
Чтоб радостен был вновь плутишка!
Но жажда быть в центре вниманья,
И в рвенье к нему, и в старанье
Быть первым всегда лишь во многом,
К обратным порою итогам,
Как казус, его приводило,
Тут было ему уж немило.
Любили все, как обезьянки,
Без помощи, ясно, стремянки
Взбираться до самой макушки
Деревьев и с них, как кукушки,
Вещать обо всех покорённых
Деревьях, что в кронах зелёных,
О новых, куда взлезть бы надо,
И это им — сласть шоколада.
В средине деревни берёза
Стояла. Вся — царская поза.
Толста, аж три взрослых обхвата.
И вот на неё‒то ребята
Полезли однажды, конечно,
Полезли, всегда как, беспечно,
Цепляясь за сучья, за ветки,
Как будто вверху — им монетки…
Олегу негоже быть серым,
Везде и всегда — только первым!
Уселся на сук, свесил ноги…
В душе, на лице — ноль тревоги.
Руками он сделал усилья
Взмахнуть, будто были то крылья,
Какой я орёл, посмотрите!
Забыл про опасность в сей прыти,
В момент потерял равновесье
И вниз полетел… Уж без спеси.
И пал тюфяком вон на землю…
Встал… Боль, мол, совсем не приемлю,
Я так и хотел‒де сначала.
Хоть боль тормошила немало,
Старался, скривясь, улыбаться:
Какой‒де отважный я, братцы!
Всё долго, конечно, болело…
Без разума — гиблое дело,
Себе же и будет лишь мука.
Олегу навеки наука.
Любимица Кнопка
Был раз телефонный звоночек,
И Зины вопрос‒голосочек:
«Щеночка тут нам на работу
Подбросили, давши заботу;
Что делать с подкидышем этим?
Давай‒ка детишек приветим
Живым существом для утехи?».
Собаки в квартире — помехи.
Имел я такое вот мненье.
Но видел детишек стремленье
Глазёнок к чужим всем животным,
К контактам бы с ними, уж плотным.
И дал ради них я согласье.
Какое же было их счастье!
Погладить тянулися ручки…
И дали мы имя сей сучке,
Гляделась ведь мелко и робко,
С согласия всех — это «Кнопка».
Ей паспорт был выдан законный,
Прививки все сделаны оной.
И стала семьи нашей членом,
Заботой и радостью всем нам.
И выросла взрослой из зыбкой,
На мордочке вечно с улыбкой.
Красивая чёрная шёрстка,
Стоячие ушки и броско
Белела лишь грудка, часть лапок,
Крючком хвост с наклоном чуть набок,
Каштанка была как — по виду.
Себя не давала в обиду,
Давала обидчикам сдачи
Да с смелостью всею собачьей,
Хотя невеличка собою.
Послушная очень, не скрою.
Ум мудрый имела, не плоский.
Дал нам её Калитниковский
Толпящийся рынок безумно,
Галдящий, что вкруг вечно шумно…
Там стала, видать, непродажной:
Вид вялый щеночка, неважный…
Домой уж везти неохота…
Шёл мимо, просунул в ворота
Работы, трудилась где Зина…
Теперь же краса и картина!
Прохожим всегда загляденье.
И тут же команд исполненье!
Махнёшь, хоть куда, ей рукою,
Туда вмиг и мчится стрелою!
«Назад!» ли, «Вперёд!» — ей команда —
«Направо!», «Налево!» — вмиг рада
Спешить в том всегда направленье —
Такое команд исполненье.
Ходила со мной вертикально,
Нам было обоим похвально,
Шла важно, как будто бы пава,
Нос кверху, хвост — влево, то вправо,
Важнейшая, точно, особа,
Шла стройная и не суглобо…
На лапы четыре обратно
Нет, нет. не стремилась: приятно!
С собою в деревню мы взяли.
Все мчимся в УАЗ‒ике в дали…
Просторная наша «буханка»,
Почти наподобие танка —
Малы так пред ней легковушки,
Ну больше лишь все грузовушки…
Но вот и свернули мы с трассы.
Теперь предстоят выкрутасы
В поездке по местной дороге:
То ямы, то бровки, отроги,
Пылища в сухую погоду,
А в грязь не проедешь там сроду,
И в ямах воды, аж по брюхо…
Дорога — как вдруг оплеуха!
Но в хохот детишки вошли все,
Достиг их смех радостной выси,
Пленяла поездки картина:
Наклоны крутые машина
Ведь резко частенько творила,
Сидеть что тихонько и мило
Нельзя им уж стало от качки,
И вынувши смех из заначки,
Смеялись они беспрерывно,
Ползла коль машина надрывно…
По ямам, буграм и по бровкам,
В обьятья впадая их ловко.
Кнопка потерялась…
Приехали. В лес за грибами
Пошли, ну и Кнопочка с нами.
Всё носик свой тычет во всё‒то:
Чего‒то найти ей охота…
То рядом, то вдруг уж вне взгляда,
Всему от души очень рада.
Вернётся, промчась между нами,
И снова своими делами
Опять позаймётся, умчася,
В блаженство попавши вновь счастья.
Вдруг заяц от нас недалёко —
Прыг‒скок! — сел и ластит нам око…
А Кнопка в тот миг с нами рядом,
И к зайцу повёрнута задом,
Не чует такую добычу.
К себе осторожно я кличу
И в сторону зайца кажу ей.
Она, чтоб помчаться вдруг пулей,
Пустилася в нюханье следа…
А заяц неглуп, непоседа,
Почуял опасность мгновенно —
А выглядел он здоровенно
И больше значительно Кнопки —
Вмиг в бег припустился торопкий,
И скрылся мгновенно средь чащи,
Вовсю от угрозы спешащий!
Тут Кнопка учуяла след‒то,
Аж взвизгнула, страстью согрета,
Ведь тёплым был след тот и свежий.
«Ах, где ж ты, добыча, ах где же?» —
Себе задавала вопросик
И скрылась, уткнувши в след носик…
Пождали — пождали мы долго,
И вкралась за Кнопку тревога:
Заблудится, лес‒то огромный…
Кабан в нём живёт, он нескромный:
Наивную Кнопку клыками
Проткнёт, изловчась, как штыками,
И вмиг разорвёт вон на клочья,
Ведь злость его больше, чем волчья.
Кричали и звали! Но тщетно,
Молчал лес, молчал безответно…
Расстроились, были в печали…
Покинули горестно дали,
Бросая надежды вкруг взгляды…
И были совсем уж не рады,
Что взяли с собою мы Кнопку.
Задать бы за то нам всем трёпку!
Погибнет бедняжка безвестно…
А как же с ней было прелестно!
Лес сзади. Открытая местность.
Но та же в душе неизвестность.
Нигде здесь, в лесу как, не видно.
На случай сей стало обидно…
Подходим мы к дому, в калитку
Вошли. И… снимает вдруг пытку
С душ наших отрада‒явленье,
Рассеялось горя затменье:
Сидит перед нами, глядь, Кнопка
И смотрит внимательно, робко:
А как отнесёмся к побегу,
Ей взбучку ждать или же негу?
И к нам не бежит потому‒то,
Дрожит и вся съёжилась круто…
Но это не видят детишки,
Взрываются их голосишки,
«Эй, Кнопочка!» — кличут, ликуя.
Надеялась та на такую
К ней милость, примчалась стрелою!
И с радостью всех их с такою
Лизать начала, в визги впавши:
Как милы мне ласки все ваши!
Что с тех вмиг печаль вон корою,
Была что недавней порою,
Слетела и высохли слёзки,
И праздник совместный был, блёсткий!
Но тайной осталось уменье,
Без всякого там затрудненья,
Найти ей дорогу обратно,
Что было нам всем так приятно.
Зато мы уверены прочно,
Найдёт путь обратный преточно.
В лес брали с собою уж смело.
Любила она это дело.
А братьям и часа ввек жалко,
Коль он был для них не «рыбалка».
Хотя и сестрёнки‒рыбачки
Немалой в ней были удачки.
За черникой
Но им домовитость присуща,
Богатства даёт леса гуща,
Для дома нужны их запасы.
И с мамой они, кончив лясы,
Спешат за черникой, грибами,
Лесные помощницы мамы.
И Кнопка — эскорт в их походе,
Да вот без корзиночки, вроде…
Черники полно. Комаров же
Несметное множество тоже.
Облепят, пеньки как опята,
Кусают не раз — многовато.
Зудят собирающих руки,
Душе создающие муки…
Но ягодки в банки стремятся
С черничника щедрого плаца,
Чтоб в них понабившись втугую,
Уж в ёмкость вселиться в другую —
Корзину, щедра что объёмом,
Уж сбором совместным, весомым.
И снова черничке веселье:
Вновь в банках её новоселье…
Но тут‒то и разницу видно,
И даже с того двум обидно,
Что больше сбирает Надюшка,
Она ведь совсем не копушка,
Те по два наполнят лишь литра,
А Надя уж три, да как хитро,
Что мама дивится и Света:
А как получается это?
Сама, что ли, льнёт к ней черничка,
Что Надя их — передовичка?
То ручек торопкая хватка,
Труда и итог виден сладко.
Им Кнопка — помощница в сборе.
Найдут как обилье те, вскоре
Она присоседится ловко —
Умна же её, ах, головка!
Вмиг под руки лезет нахально,
Чернику крадёт криминально,
Да самую крупную только,
В ней видя побольше всех толка.
Повалит, придавит куст лапой,
Срывает и ест тихой сапой,
Развалится, сбору мешая…
Ах, наглость какая большая!
А то подберётся к корзине,
Ведь сборщицы в деле — разини,
Ртом полным хватает чернику…
Увидит кто, крику‒то, крику!
Она дожуёт, облизнётся…
Под гнев и ворчанье народца.
В мох плюхнется брюхом и ляжет,
Растянется, будто на пляже,
Нос в мох запихает поглубже,
Блаженствует мило, не тужит,
Находчивость лыком не шита —
От злых комаров то защита.
И будет лежать так, ушами
Прядя лишь в борьбе с комарами,
Пока не пойдут все до дому,
Тогда прекратит лишь истому.
Кнопка, смотри: бобёр, енот!
Ходил на рыбалку порою
И я, да со всей детворою,
Рыбалки чтоб выдать им тайны,
Рыбак‒то ведь я чрезвычайный.
И мыслите с этого что вы?
Их больше моих вдруг уловы:
То рыбку изловят крупнее,
А я, хоть стараюсь, — хилее,
А то по количеству больше,
Я меньше. С того мне и горше,
Великое мне посрамленье…
Зато в их глазах восхищенье!
Того мне, конечно, и надо,
Смех льётся их всех водопадом…
Эмоции искренне ярки,
Цвета будто радуги‒арки.
И Кнопка металась меж нами,
Препятствием всё под ногами…
Лакает то с жадностью воду,
В неё то вдруг плюхнется сходу,
То лаять начнёт вмиг азартно!
А рыбоньке то неприятно…
Шипим на неё: прекрати, мол!
Она же в том видит лишь стимул
Полаять погромче, азартней:
Нет лая на речке приятней!
Коль я не ругаю, со мною
Всё ходит, не мчась стороною,
Спешит предо мной авангардом
К всему со внимательным взглядом,
Исследуя всё. Вот дотошка!
Но будет сидеть коли кошка,
Напыжась, и вся без движенья,
То мимо пройдёт, без сомненья.
Но стоит в бега той пуститься,
За нею помчится, как львица!
Не цель ей, кто был неподвижен,
Достоинством, явно, он ниже…
На речке есть остров. Бобры там
Все жили в довольствии сытом.
Шум‒гам для рыбалки излишек,
Вдоль речки пошёл от детишек,
Конечно же, в рыбной охоте.
Вот острова встал я напротив.
Бобёр там сидел и чесался,
Ну с видом весь модника‒аса…
Его я увидел, он нет же.
Ах, Кнопка ‒собачка, ты где же,
Смотри-ка на диво боброво,
Увидишь когда‒то ли снова?
