Оглавление

Выдающиеся имена
Герценовской русистики
и результаты современных лингвистических исследований
(Предисловие)

Наука может существовать только в осознании преемственности знаний, развития теорий с опорой на известное, поэтому забвение тех, кто стоял у истоков современных научных направлений, игнорирование достижений и ключевых трудов, непродуктивно и недопустимо.

Кафедра русского языка РГПУ им. А. И. Герцена существует более 100 лет. Здесь в разные годы работали многие выдающиеся лингвисты: Л. П. Якубинский и Б. А. Ларин, Е. С. Истрина и С. П. Обнорский, Л. В. Матвеева-Исаева и Б. М. Ляпунов, Ф. П. Филин, С. Д. Кацнельсон.

Конференция «Выдающиеся имена Герценовской русистики», запланированная на 2020 г., была посвящена сразу трем юбилейным датам: 90-летию Александра Владимировича Бондарко, 120-летию Сергея Ивановича Ожегова,125-летию Надежды Павловны Гринковой.

Надежда Павловна Гринкова связана с педагогическим институтом с момента его основания в 1918 г., прошла путь от ассистента до профессора. Она защитила докторскую диссертацию на тему: «Воронежские диалекты» в 1940 г., а в сентябре 1941 г. была назначена заведующей кафедрой. Ей предстояло организовывать обучение в блокадном Ленинграде, эвакуировать сотрудников и руководить кафедрой в эвакуации, в г. Кыштым. Н. П. Гринкова входила в авторский коллектив «Словаря современного русского литературного языка» в 17 томах, являлась инициатором создания «Словаря брянских говоров». Под ее руководством защитили свои кандидатские диссертации В. И. Чагишева, С. Г. Ильенко, В. В. Степанова, А. С. Гердт и другие ученые, ставшие в дальнейшем профессорами и руководителями научных школ. Кафедрой Надежда Павловна руководила вплоть до своей смерти (1961 г).

Сергей Иванович Ожегов с 1932 по 1936 гг. работал в Герценовском педагогическом институте на кафедре русского языка, которой тогда руководил Б. А. Ларин. Многие преподаватели были участниками различных словарных проектов. Однако в то время было необходимо совмещать научную деятельность с преподавательской, поэтому основное место работы С. И. Ожегова в тот период — институт имени А. И. Герцена. (Научной лексикографической работе С. И. Ожегова в 30-е годы посвящена статья Е. Г. Стукова в настоящем сборнике). Молодой перспективный ученый был замечен и приглашен в Москву.

«Толковый словарь русского языка» С. И. Ожегова и его труды стали незаменимыми для современных исследователей. В статьях Е. В. Сергеевой, Е. В. Грудевой, В. Ю. Прокофьевой, А. С. Кулевой, Н. А. Юшковой, Ю. Б. Феденевой, С. В. Панченко, Е. В. Генераловой, Цзясюй Яо словарь С. И. Ожегова — и языковой материал, и инструмент анализа.

Александр Владимирович Бондарко сразу после окончания аспирантуры, в 1957 г., стал ассистентом на кафедре русского языка ЛГПИ им. А. И. Герцена, затем — доцентом и профессором. Читал лекции и вел занятия по современному русскому языку, разработал спецкурс «Проблемы грамматической семантики». В 1958 г. под руководством Ю. С. Маслова он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного видов в славянских языках». С декабря 1963 г. по 1966 г. был деканом факультета русского языка и литературы. В марте 1968 г. защитил докторскую диссертацию «Система времен русского глагола (в связи с проблемой функционально-семантических и грамматических категорий)».

Идеи А. В. Бондарко были поддержаны коллегами по кафедре и нашли воплощение в работах сотрудников вуза, а кафедра русского языка Герценовского института стала научной площадкой, на которой возникла научная школа петербургской функциональной грамматики. В 1971 г. на кафедре русского языка Герценовского института начала работу проблемная группа «Функциональный анализ грамматических категорий», существовавшая до 2005 г., т.е. более 30 лет. Она объединила вокруг Александра Владимировича Бондарко последователей и учеников. Из 35 кандидатских и 8 докторских диссертаций, написанных под руководством А. В. Бондарко, 28 кандидатских и 6 докторских подготовлено именно на кафедре русского языка.

Первый раздел настоящего сборника включает научные работы, в которых теория А. В. Бондарко является основой грамматических исследований. Это статьи учеников Александра Владимировича: Г. И. Пановой, А. И. Дунева, С. Л. Михеевой, а также его коллег: А. Л. Шарандина, М. Я. Дымарского, Н. К. Онипенко. В статьях Н. В. Данилевской, Е. Н. Никитиной, С. А. Соловьевой функциональный подход используется как ключ к решению поставленных научных задач.

Научные школы русской диалектологии под руководством Н. П. Гринковой и функциональной грамматики под руководством А. В. Бондарко стали центром научного притяжения. Одно из ведущих направлений развития кафедры на протяжении всей истории ее существования — лексикографические исследования и составление словарей. Кафедра русского языка Герценовского университета гордится тем, что в разные годы здесь работали ученые, чьи научные труды стали широко известны, а имена вошли в список выдающихся лингвистов.

Проблематика сборника, однако, шире названных аспектов.

Одним из важных направлений научных исследований, проводимых на кафедре русского языка в течение многих лет, является слово писателя в тексте и дискурсе. Эта тема представлена статьями Н. С. Болотновой, К. П. Сидоренко, И. С. Куликовой, Д. В. Салминой, О. П. Семенец и других.

Завершающий раздел посвящен преподаванию русского языка в разных аудиториях. Методические проблемы рассматриваются в статьях И. А. Мартьяновой, Л. А. Пиотровской и П. Н. Трущелева, Н. В. Богдановой-Бегларян, Ч. Кун, В. С. Сергеева.

Тема «Выдающиеся имена Герценовской русистики», приуроченная к юбилеям выдающихся лингвистов, которые работали в разное время на кафедре русского языка, нашла живой отклик у лингвистов из разных городов России и вызвала желание поделиться результатами своих наблюдений и исследований. Из-за пандемии конференция была перенесена, но состоялась в апреле 2021 г. в традиционном формате.

Теория А. В. Бондарко и функционально-грамматический подход к изучению русского языка

Шарандин А. Л. 
Словообразовательная форма в контексте учения А. В. Бондарко о морфологических категориях

Понятие формы слова в связи с грамматикой достаточно лаконично и в то же время концептуально представлено в работах В. В. Виноградова. По его определению, «грамматическими формами слова называются те видоизменения одного и того же слова, которые, выражая одно и то же понятие, одно и то же лексическое содержание, либо различаются дополнительными смысловыми оттенками, либо выражают разные отношения одного и того же предмета мысли к другим предметам того же предложения» [Виноградов 1972: 35]. Именно это определение стало основополагающим для разграничения форм одного и того же слова и разных слов. Как легко заметить, важнейшим признаком в решении этого разграничения являлось лексическое тождество видоизменений слова. Однако при этом последующие различия оказываются, в принципе, разноуровневыми, поскольку выражение «разных отношений одного и того же предмета мысли к другим предметам того же предложения» связано с грамматикой, тогда как «дополнительные смысловые оттенки» — это, скорее всего, то, что представлено в противопоставлении типа стол — столик. В связи с этим возникли колебания относительно их статуса. Так, например, Л.В.Щерба писал: «…будет ли столик формой слова стол? Это не так уж ясно, хотя в языковедении обыкновенно говорят об уменьшительных формах существительных» [Щерба 1957: 77].

Достаточно однозначно решался вопрос о формах слова в отношении видоизменений слова, связанных с флективным выражением синтагматических отношений слова в составе высказывания. В этом случае словоизменительный статус видоизменений не подвергался сомнению, несмотря на различие в средствах выражения морфологических значений (ср. средства выражения падежа, числа, лица, времени, наклонения). Поэтому, наряду с термином «грамматическая форма» (ГФ), появился термин «морфологическая форма» (МФ), который, по мнению Г.И.Пановой, был введен в научный оборот А.В.Бондарко. По своему содержанию он позволяет видеть не абсолютную синонимию терминов «ГФ» и «МФ», поскольку в большей степени сориентирован на морфологию вне ее отношений с синтаксисом. По мнению А.В.Бондарко, МФ — это «отвлеченно-грамматический аналог словоформы, тот грамматический тип, который репрезентируется словоформами с их конкретным лексическим наполнением…» [Бондарко 1976: 118]. Данное высказывание позволяет выделить МФ в качестве языковой единицы, которая в речи реализуется в виде словоформы в ее конкретном лексическом наполнении.

Другой разновидностью грамматической формы следует признать синтаксическую форму (СинФ) — синтаксему в трактовке Г. А. Золотовой: «минимальная семантико-синтаксическая единица русского языка, выступающая одновременно как носитель элементарного смысла и как конструктивный компонент… синтаксических построений, характеризуемая, следовательно, определенным набором синтаксических функций» [Золотова 2001: 4].

Третьей разновидностью грамматической формы является, на наш взгляд, гибридная (синкретичная) форма, которая определяется Е. Куриловичем как синтаксический дериват (СинД). По его мнению, «синтаксический дериват — это форма с тем же лексическим содержанием, что и у исходной формы, но с другой синтаксической функцией; она обладает синтаксической морфемой» [Курилович 2013: 32].

Каждая из этих разновидностей грамматической формы как языковой единицы, представляющей собой «отвлеченно-грамматический аналог формы слова» (А.В.Бондарко), репрезентируется конкретными речевыми единицами. Морфологическая форма, которую можно обозначить термином «морфологема», имеет в качестве репрезентанта словоформу, которая отражает морфологические значения в семантической структуре слова. Синтаксическая форма (синтаксема) имеет синтагмоформу, которая отражает синтагматические отношения между словами в составе высказывания. Гибридная (морфолого-синтаксическая) форма (дериватема) представлена трансформой (дериватформой), которая отражает знания о первичных и вторичных синтаксических функциях частей речи в той или иной синтаксической позиции, при этом обнаруживая лексическую тождественность с производящим словом, но отличаясь от него набором морфологических значений во вторичной синтаксической позиции.

Наряду со словоформой, А.В.Бондарко выделяет и словообразовательную форму. Он предлагал не связывать формообразование с тождеством слова, поскольку «формообразование — это не только образование форм одного и того же слова, но и образование разных слов» [Бондарко 1976: 115]. По его мнению, «понятие формообразования охватывает словоизменение (словоизменительное формообразование) и, кроме того, формообразование несловоизменительное, т.е. сочетающееся со словообразованием (классификационное или словообразовательное)» [Бондарко 1976: 116—117].

В контексте этих высказываний А. В. Бондарко обращает на себя внимание то, что для него понятие формообразования не обусловлено тождеством слова. Это в значительной степени противоречит пониманию форм слова как единиц, выделяемых именно на основе лексического тождества слова (см. выше высказывание В.В.Виноградова). Да и в отношении синтаксических дериватов может возникнуть неоднозначность, если не учитывать лексическую тождественность (ср. разное отношение к статусу причастий и деепричастий, с одной стороны, и девербативов типа бег — с другой стороны).

Прежде всего, необходимо обратить внимание, что термин «словообразовательная форма» сочетает в себе содержание разных сторон структуры слова: понятие формы слова связано с понятием морфологии, а определение «словообразовательная» отражает содержание термина «словообразование». Поэтому необходимо уточнение словообразования как процесса образования вторичных единиц, имеющих словообразовательную структуру, которая связана с ГФ. И такое уточнение, прежде всего, было связано с выделением зоны формообразования, понятийное содержание которого позволяло включать в морфологию единицы несловоизменительного типа, хотя они не отражали словоизменение в узком смысле (например, категории вида, залога). Кроме того, в составе частей речи выделялись особые (гибридные) образования, которые включали в свое содержание и структуру грамматические (морфологические) компоненты разных частей речи. Так, например, причастия имели флективное словоизменение прилагательного, но при этом включали в свою структуру нефлективные показатели глагольного характера (вид, время, залог).

На наш взгляд, в контексте учения А. В. Бондарко о морфологических категориях, в содержании термина «ГФ» и, естественно, «МФ» важным оказывается само понятие грамматики, ее объем и границы. При решении вопроса, являются те или иные образования разными словами или формами одного слова, логично исходить из следующего: если различия между ними лежат в области лексического значения или словообразовательного значения, вносящего в лексическую основу слова дополнительное модификационное или мутационное значение, то перед нами разные слова; если же различия обнаруживаются в связи с грамматическим оформлением одного и того же лексического значения, то данные образования представляют собой формы одного слова. В этом случае связь между ГФ и ГЗ оказывается взаимной и нерасторжимой. ГФ — это образование, которое включает в свою семантическую структуру соотносительное лексическому значению грамматическое значение, а ГЗ — это значение, присущее ГФ, в составе которой оно структурирует и оформляет лексическое значение слова. При этом важно осмысливать грамматическую (морфологическую) форму как целостную единицу, включающую в свою семантическую структуру обобщенную лексическую часть, выраженную основой, и грамматическую часть, выраженную аффиксальным комплексом. Другими словами, понятие ГФ (МФ) некорректно отождествлять со средством выражения грамматического (морфологического) значения [Панова 2020]. Средства же выражения ГЗ, будучи разнообразными по своему составу (морфологические, синтаксические, словообразовательные и т.д.), лишь выполняют формальную функцию, являясь средствами объективации содержания, но не переводят грамматическое значение в лексическое значение. Это связано с тем, что в русском языке аффиксы полифункциональны, т.е. они способны выражать и собственно словообразовательное значение, и грамматическое (формообразовательное) значение (ср. гнилой арбуз и арбуз гнил целые сутки; запеть и заасфальтировать).

На наш взгляд, именно по отношению к трансформам, как конкретным представителям синтаксического формообразования, вполне может быть применен термин «словообразовательные формы». В отличие от словоформ, являющихся конкретными репрезентантами словоизменительных категорий, трансформы в категориальном аспекте представляют собой члены несловоизменительной категории, но которая при этом имеет статус формообразовательной категории — категории репрезентации [Шарандин 2017].

Словообразовательные формы представлены и традиционными морфологическими категориями, если они являются словоизменительными или классификационными. В этом плане, опять-таки в контексте учения А.В.Бондарко о морфологических категориях, важным оказывается характер грамматического противопоставления и средство выражения грамматического значения. Особенно ярко это демонстрирует категория вида русского глагола. Как известно, образования, например, прочитать и дочитать имеют в качестве производящей основы одну и ту же основу, представленную в глаголе читать. Причем, если исходить из несловоизменительного характера категории вида без учета лексического тождества, то оба этих образования должны были бы включаться в способы глагольного действия (общерезультативный и финитивный). Однако грамматикализация видового противопоставления типа читать — прочитать (а также решать — решить) привела к признанию прочитать несловоизменительной формой, включающей словообразовательное средство и тем самым определяемой как словообразовательная форма. А глагол дочитать, не получивший в своем значении (окончание ранее начатого действия) грамматического статуса, остался в системе способов действия, которые считаются семантико-словообразовательными группировками глагола читать. Таким образом, префиксы в прочитать и дочитать связаны с разными типами значений: про- оказывается показателем грамматического (морфологического) значения и входит в видовую основу, а префикс до- является показателем дополнительного лексического значения и поэтому входит в лексическую основу. Следовательно, прочитать и дочитать различаются не средствами словообразования, а разными типами значений — грамматическим и лексическим. Это и позволяет видеть в видовых образованиях словообразовательные формы, образующие несловоизменительную парадигму вида русского глагола.

Таким образом, термин «словообразовательная форма» явился закономерным в контексте учения А. В. Бондарко о морфологических категориях в аспекте рассмотрения морфологии как самостоятельной подсистемы русского языка. Словообразовательные средства в этом случае определяют объективацию формообразования, представленного, прежде всего, синтаксической деривацией и членами несловоизменительных категорий (если признавать их в качестве единиц морфологии).

Литература

Бондарко А. В. Теория морфологических категорий. Л., 1976.

Виноградов В. В. Русский язык: Грамматическое учение о слове. М., 1972.

Золотова Г. А. Синтаксический словарь: Репертуар элементарных единиц русского языка. М., 2001.

Курилович Е. Деривация лексическая и деривация синтаксическая // Морфология современного русского языка: хрестоматия. СПб., 2013. С. 29 — 39.

Панова Г. И. О стратификации морфологических единиц и явлений в грамматическом строе русского языка // Профессорский журнал. Серия: русский язык и литература: изучение и преподавание. 2020. №1 (1). С. 16—22.

Шарандин А. Л. Категория репрезентации русского глагола в аспекте когнитивного коммуникативно-дискурсивного подхода к описанию языка // Проблемы русистики в аспекте современных научных направлений. Тамбов, 2017. С. 49—104.

Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.

Дымарский М. Я. 
Об одном нетривиальном эффекте взаимодействия категорий таксиса и наклонения: семантика ограничительного условия

Конструкции с деепричастными оборотами часто рассматриваются в аспекте выражения таксисных отношений. В частности, в конструкциях вида (1а–3б) констатируется одновременный, зависимый, невалентностный, основной таксис:

(1а) Тибул прошел по проволоке, ни разу не покачнувшись;

(1б) Тибул идет по проволоке, не покачиваясь;

(2а) Петя прокрался между кроватями, не задев ни одну;

(2б) Петя крадется между кроватями, не задевая ни одной;

(3а) Вася подтянулся 10 раз, вися на одной руке;

(3б) Вася подтягивается, вися на одной руке.

Значение обстоятельства, выраженного деепричастным оборотом, в подобных случаях сводится к семантике образа действия. Однако при изменении формы наклонения основного сказуемого возникает неожиданный семантический эффект:

(1в) Пройди по проволоке, ни разу не покачнувшись;

(1г) Тибулу надо было пройти по проволоке, ни разу не покачнувшись;

(1д) Сможешь пройти по проволоке, ни разу не покачнувшись?

(2в) Я прокрадусь между кроватями, не задев ни одной;

(4а) Царь попросил Архимеда проверить это (действительно ли корона изготовлена из чистого золота), не повредив короны.

Примечание. Замысел данной работы возник на основе примера (4а), к которому привлек мое внимание П. Н. Трущелев, которого я, пользуясь случаем, искренне благодарю.

В (1в) сказуемое выражено формой императива, в (2в) — формой будущего времени, в остальных случаях интересующий нас глагол, вступающий с деепричастием в таксисные отношения, использован в инфинитиве. Иными словами, если исходить из того, что будущее время по своей природе гипотетично и может относиться к формам изъявительного наклонения лишь с известной долей условности, можно сказать, что суть изменений, произошедших с формой основного сказуемого в (1в–4а), заключается в выводе его за пределы индикатива. При этом семантика образа действия в деепричастном обороте осложняется дополнительным значением: «ни разу не покачнувшись» становится обязательным требованием, без выполнения которого основное действие обесценивается; «не задев ни одной» также становится обязательным требованием, без выполнения которого основное действие может привести к результату, который противоположен желаемому; и «не повредив короны» становится обязательным требованием, без выполнения которого основное действие лишается смысла (а жизнь субъекта действия, кроме того, оказывается под угрозой). Назовем этот семантический оттенок ограничительным условием.

Ограничительное условие — особый вид семантики обусловленности, не входящий в известные разновидности ни прямой, ни косвенной обусловленности.

В случае прямой обусловленности, как известно, ситуация P₁ является условием наступления ситуации P₂: Не съев булочку, Вася будет страдать = Если Вася не съест булочку, он будет страдать); однако P₁ «ни разу не покачнуться» не является условием P₂ «пройти по проволоке».

В случае косвенной обусловленности имеющая место P₁ обычно является условием наступления P₂, однако имеет место противоположная P₂ ситуация, вызванная действием другого, неназванного, условия: Съев уже 8 булочек, Вася все-таки продолжает страдать = Хотя Вася съел уже 8 булочек, он продолжает страдать). Для примеров (1в–4) перифраза с уступительным союзом невозможна так же, как и с условным союзом.

Семантика обусловленности в случаях (1в–4а) имплицитна: она находится или в пресуппозиции, или в импликатуре. Ее может вскрыть более широкий контекст. Например:

(1е) Если ты хочешь, чтобы зрители аплодировали, недостаточно просто пройти по проволоке. Надо пройти по проволоке, ни разу не покачнувшись;

(2г) Если ты хочешь, чтобы никто не проснулся и не заметил нас, надо прокрасться между кроватями, не задев ни одной;

(4б) Если ты не хочешь быть изгнанным из города или казненным, ты должен проверить подлинность короны, не повредив ее.

При неиндикативных употреблениях основного сказуемого, таким образом, качественная характеристика действия, выражаемая деепричастным оборотом, превращается в обязательное требование, жестко ограничивающее способ выполнения основного действия с импликацией условно-следственных отношений (покачнешься — не будут хлопать; заденешь — заметят; повредишь корону — поплатишься). Именно этим объясняется выбор наименования ограничительное условие.

Содержательно ограничительное условие разнообразно. Это может быть, например, установление лимита времени:

(5) Студенты должны пройти тест, потратив на него не более 10 минут;

— регламентация способа действия (…не смотря по сторонам и не оглядываясь; …держась только одной рукой; …приводя примеры только по памяти);

— исключение нежелательного побочного результата (…не повредив короны). Ясно, что этот перечень не претендует на полноту.

Итак, транспозиция основного (а вместе с ним и сопутствующего) действия в ирреалис ведет к возникновению у качественной характеристики действия, выраженной деепричастным оборотом, сильного дополнительного оттенка ограничительного условия, вносящего существенные изменения в смысл всего высказывания. Остается добавить, что описанная семантическая мутация возможна только в том случае, если осуществимость собственно действия именно данным способом не интерпретируется говорящим как очевидная.

Панова Г. И., Викторина Т. В. 
Лексическая основа слова и выражение морфологических значений в русском языке

Основные различия между словоизменительными и несловоизменительными морфологическими категориями заключаются в том, что они существуют на разных уровнях морфологического строя и имеют разный характер выражения их значений: за пределами лексической основы слова и в пределах основы либо с ее участием в составе комплексного средства.

Словоизменительные морфологические категории существуют на уровне абстрактной грамматической системы в отвлечении от лексики; их компонентами являются морфологические формы. Морфологическая форма (МФ) — это единство морфологического средства (аффикса или вспомогательного слова) и обобщенной основы слов данной части речи. Например: [(осн. глаг.) + -у], или [(осн. глаг.) + -л-, -а, бы], или [самый + (осн. прилаг.) + -ый].

На уровне «лексически конкретных единиц» МФ реализуются в словоформах [Бондарко 1983: 100]. Словоформа (СФ) — это единство МФ и конкретной лексемы. См. реализацию приведенных МФ в конкретных СФ: жив-у, жи-л-а бы, самый добр-ый. СФ отличаются от МФ конкретным лексическим наполнением основы слова, т. е. по существу это не собственно морфологические, а лексико-морфологические единицы.

Исходя из сказанного, структуру морфологической категории лица глагола, например, можно представить следующим образом: МФ 1 л.: [(основа глаг.) -у/-ем] + МФ 2 л.: [(основа глаг.) -ешь/-ете] + МФ 3 л.: [(основа глаг.) -ет/-ут]. Она реализуется в СФ типа: живу/живем, живешь/живете, живет/живут.

В отличие от словоизменительных несловоизменительные, или классификационные, морфологические категории существуют на уровне «лексически конкретных единиц», и их компонентами являются сами СФ. Ср. выражение морфологической категории лица у личных местоимений: СФ 1 л.: я/мы + СФ 2 л: ты/вы + СФ 3 л.: он (она, оно) /они. Таким образом, если словоизменительная категория лица глагола — это система абстрагированных МФ 1, 2 и 3 лица, то несловоизменительная категория лица местоимений — это система СФ 1, 2 и 3 лица.

В структуре словоизменительных СФ происходит взаимодействие между МФ и лексемой. Это взаимодействие может быть не только в плане содержания, что было предметом рассмотрения многих исследователей (А. В. Бондарко, Е. А. Шендельс, Р. А. Маркарян, А. А. Колесников, И. Г. Милославский, П. А. Соболева и др.) и получило отражение в грамматиках и учебных пособиях по морфологии, но и в плане выражения, чему практически не уделялось специального внимания. Такое взаимодействие проявляется тогда, когда омонимичные МФ данной категории реализуются в одном слове и определенные элементы его лексической основы «прячут» эту омонимию в структуре СФ, создавая ее морфонологические варианты и обеспечивая тем самым ее морфологическую однозначность.

Так, глаголы имеют две омонимичные МФ, включающие нулевой суффикс и нулевую флексию. Это 1) форма изъявительного наклонения прош. времени ед. числа муж. рода — [(осн. глагола) + Δ + Ø] и 2) форма повелительного наклонения 2 л. ед. ч. — [(осн. глагола) + Δ + Ø]. Обе они реализуются в СФ глагола лечь, однако омонимии этих словоформ не возникает благодаря наличию чередующихся звуков корня, см.: лег (-Δ-Ø) и ляг (-Δ-Ø). Во всех других случаях эти МФ с двумя нулевыми аффиксами не совмещаются в СФ одного глагола, что возможно благодаря наличию равнозначных суффиксов для прошедшего времени (-л- и Δ) и для императива (-и- и Δ). Таким образом, если в СФ прошедшего времени представлен нулевой суффикс, то в СФ повелительного наклонения — он материально выражен, и наоборот, см.: увез-Δ-Ø, но увез-и-Ø; делай-Δ-Ø но дела-л-Ø.)

У глагола имеется еще одна пара МФ, которые тоже можно считать омонимичными, но с некоторой оговоркой, а именно: материально тождественными в структуре форм являются разные по статусу аффиксы. Это, с одной стороны, окончание 2 лица мн. числа индикатива глаголов второго спряжения [(осн. глагола) + -ите] и, с другой — суффикс и окончание 2 лица мн. числа императива [(осн. глагола) + -и- + -те]. Омонимия этих МФ проявляется и на уровне СФ, причем, у одних глаголов в письменной и устной речи (молч-úте и молч-ú-те, гляд-úте и гляд-ú-те), а у других — только в письменной речи. Последнее наблюдается тогда, когда в устной речи эти СФ дифференцируются ударением: сýд-ите, но суд-ú-те; нόс-ите, но нос-ú-те.

Выше приведены примеры участия соответствующих элементов плана выражения лексемы в конкретизации морфологического значения СФ глагола. Однако значительно чаще конкретизирующее участие этих элементов в выражении словоизменительных морфологических значений проявляется в сфере СФ падежа-числа у существительных (в современном русском языке заметно растет их омонимия в связи с тенденцией его развития по пути аналитизма). Например, разная позиция ударения может дифференцировать в СФ омонимичные МФ род. падежа ед. числа и им. падежа мн. числа у субстантивов муж. рода с окончанием -а/-я: (гóрода — городá, я́коря — якоря́), а жен. рода с окончанием -и/-ы: зимы′ — зúмы, рукú — ру′ки. (На письме омонимия, естественно, остается.)

Таким образом, при совмещении омонимичных МФ в пределах одного слова к их дифференциации подключаются (однако не всегда) определенные элементы плана выражения лексемы — ударение или чередующиеся звуки: они создают морфонологические варианты основы слова и тем самым препятствуют возникновению омонимии СФ.

Аналогичную дифференцирующую функцию в структуре СФ могут выполнять и элементы плана содержания лексемы; правда, мы обнаружили только один такой случай. В частности, сема «живое существо» у существительных муж. рода с омонимичным нулевым окончанием в им. и вин. падежах предопределяет только СФ им. падежа, тогда как у неодушевленных субстантивов падежная СФ остается омонимичной. Ср.: друг, соловей — им. п., а небосвод, ветер — им. / вин. п.

В приведенных случаях проявляется, по существу, взаимодействие лексемы и МФ в плане выражения, направленное на «подавление» омонимии МФ в структуре СФ [Панова 2015: 69].

В современном русском языке известна и другая ситуация, другой тип отношений между лексической основой словофо