Оглавление

Рождение моря

Велик и грозен был когда-то могучий океан Тетис. Его волны видели многое. Это его прибой играл первыми раковинами планеты, а на его дне сворачивались от испуга в хитиновые мячи древние трилобиты.

А спустя миллионы лет уже ужасающие морские ящеры ловили в его синей бездне юркие торпеды белемнитов, сияли в его глубинах дивным перламутром спиральные субмарины мудрых аммонитов.

Хотя со временем покинули его мир и они. В мелевшие заливы смотрелись уже величавые сосны, опадали листья лавров, магнолий, дубов. Шустрые зверьки таились под их сенью.

Незаметно летели века, шли тысячелетия, тянулись миллионы лет. Замечал великий Тетис, что стареет. Всё мощнее, крепче становилась кора его дна, всё выше вздымались пики островных дуг, всё труднее ему было сдерживать давление наседавших с разных сторон материковых плит. Грусть охватывала древний океан. И не с кем ему было разделить тревогу, утолить печаль-тоску.

Но вот однажды подошли к его берегам едва ли не самые первые люди. Их было совсем немного. Древнему океану они казались малыми да слабыми. Но, радуясь солнцу, солёным волнам, раковинам устриц, они гомонили подобно чайкам и мельтешили по берегу будто малые дети, весело обустраивая свой немудрёный быт.

Тетис даже подсобил им немного. Чуть-чуть кремня штормом подбросил, с ним же нанёс древесного плавника для костров, ну и вход в пещеру у берега открыл — волна легко любой камень точит.

Понравилось ему наблюдать за новыми пришельцами: и за плескавшейся у берега весёлой, беззаботной малышнёй, наперегонки нырявшей вместе с дельфинами, и за охотниками, что караулили с острогами форель в устьях прозрачных горных рек. А более всех полюбились ему стройные загорелые красавицы, что плавно скользили меж тёмных скал, собирая под водой морские гребешки да устрицы, а потом сушили свои длинные волосы на разогретых солнцем каменных береговых глыбах.

Глядя на них, забывал океан свои печали и тревоги. Дивился, как они, слабые и беззащитные, с кратким веком, как у мотылька-однодневки, смелы и радостны, словно им принадлежит целая вечность. Даже чуть завидовал их бесстрашию перед будущим.

Не раз пеняла ему великая мать Гея, что совсем забыл Тетис свои дальние берега, что пересыхают там у него заливы, а проливы заносит песком. Выговаривали ему и братья-океаны, но он будто вовсе их не слышал.

Вот и решил самый младший океан ему помочь — заставить самих тех людей от него уйти. Закрыл он путь на север тёплым своим водам. Стали расти там торосы, вздыматься ввысь ледяные кручи. Северный ветер Борей погнал на юг тяжёлые, тёмные тучи.

Загуляли среди застывших деревьев вьюга да метелица. Гигантский страшный ледник, сминая всё на своём пути, неумолимо подбирался ближе и ближе, грозя уничтожить всё живое на своём пути.

Дрогнуло сердце старого океана. Взмолился он к своей матери Гее.

— Мать-Земля, пусть виноват я перед тобою, мало прислушивался к твоим словам и напутствиям. Так меня и наказывай. Но за что гибнут эти люди, что всего лишь скрасили мои унылые последние столетия?

Ведь прежде я думал, что так и исчезну без следа, что моё сердце станет холодным, мёртвым камнем, и лишь безмолвные барханы расползутся там, где весело смеялись, играли мои синие волны.

Кто без этих чудных твоих созданий вспомнил бы обо мне? Так пусть и исчезну я бесследно, но всем сердцем прошу, подыми свои горы, защити моих новых друзей, сохрани последнюю радость моей долгой жизни.

— Не кручинься, сынок, — вздохнула в ответ Гея, и задрожали горы, всколыхнулись реки.

— Выполню я твою просьбу. Поднимутся здесь высокие горы, спасут твоих друзей. И пусть сложно мне спорить с Хроносом, этим безжалостным богом времени, но не дам я тебе исчезнуть. Никогда не окаменеет твоё доброе сердце. Я укрою его в волшебном, тёплом, синем море. В нём не будет хищных исполинских акул, ядовитых мурен, жутких холодных спрутов. Как и ныне, в нём будут резвиться твои забавные дельфины, будут блистать серебром чешуи твои рыбные косяки, будут расцвечивать дно твои любимые яркие раковины.

Пусть ты перестанешь быть океаном, но зато согреешь теплом своего сердца этих людей, сможешь жить в их душах как божественно прекрасное, их самое любимое море с великим множеством имён. Как только они не станут звать тебя: Понт Евксинский и Русское море, маре Нигрум и Карадениз… И всё это будешь ты — их самое любимое Чёрное море. А они, будто мелкие капельки на твоей волне, смогут укрепляться твоею силою — не зря в их жилах кровь так близка к твоим водам.

Оставляя свои реки, озёра, всё то, что ещё сохранится на месте твоих прежних глубин, они всегда будут стремиться к тебе, к твоему сердцу, к тайнам пучин великого Понта, искать на его берегах, в его глубинах следы и воспоминания ушедших миров. Более я тебе пока ничего не скажу. Будь мудр, мой сын, и со временем сам всё увидишь, узнаешь, поймёшь.

Сдержала Гея своё слово. Поднялись исполинами горы, укрыли отовсюду воды древнего океана. По-прежнему смотрелись в них вечнозелёные лавры и магнолии. По-прежнему плескались средь волн прибоя весёлые ребятишки, высматривая своих друзей — дельфинов, а юные красавицы, словно русалки, сушили свои дивные волосы на прогретых солнцем камнях.

Хотя кое-что всё же произошло. Не было больше печали в сердце великого моря. Мир вновь стал для него нов, прекрасен и загадочен. Вот так и появилось наше любимое, самое доброе, самое синее в мире Чёрное море.

Непоседа

Не в столь уж стародавние времена, но когда счёт времени ещё в обратную сторону шёл, меж Доном и Волгою, что стекали к морям на месте прежнего океана, уже тогда жили люди. Как они думали, хорошо жили. Камень был им большим подспорьем. Хочешь сеть сплести, так камень грузилом будет. Много тогда в реках рыбы было. Хочешь, камень потвёрже расколи, из него нож, скребок, топор будет. С ним и на охоту, и туши разделывать, и шкуры скоблить. Дичи много здесь было. А хочешь мир краше сделать — цветной камень найди, и на скале всё, о чём мечтал, нарисовано будет.

Одно плохо. Зима здесь суровая, длинная. Рыба в ямы глубокие скатывается, как добудешь? Снега много навалит, какая охота? Запасы на зиму делать надо. А как? Зерна много надо. Его зимой хранить проще. Проголодался, растёр между плоскими камнями, замесил, камни у костра облепил, вот и лепёшки. Зерно в слепленный горшок сложил, водой залил, камней, в костре раскалённых, накидал — вот и знатная каша. Но много ли зерна без серпа запасёшь? Из камня ведь серп не сделать, косу не выковать.

Вот и приходилось сильно думать, как с лютой зимой сладить да с голоду не пропасть. И придумали люди загоны из камня мастерить, огромные такие загоны. Чтобы в трудные времена съестной припас вблизи гулял, и его легче добыть можно было. Заманил, загнал ещё по осени табун или стадо, зимой запасёнными летом травами его подкормил, а потом отстреливай по мере надобности. И всё бы хорошо, кабы не волки. Им зимою тоже голодно. А перебраться через заметённые снегом каменные ограды для них пустяшное дело.

Так беда и случилась. Налетели волки, порезали загнанный табун, а один жеребёнок, израненный, в снег глубокий упал и уцелел. Когда туши разбирали, чтобы от волков мясо во льду сохранить, набрела на него одна девчушка, тронула, а тот ещё тёплый, смотрит на неё испуганно, дрожит, длинными ресницами моргает, а сбежать не может, ослаб сильно.

У девчушки сердце доброе было, отзывчивое. Не случайно её матушка всё племя травами врачевала. Видно, в мать добротой и разумом пошла. Никого звать не стала. Своей верхней накидкой обмотала, и тихонько под горку за края потащила. Укрыла подранка в землянке, где её матушка свои травы сушила. Та просторная была, сухая, но никто в ней не жил с тех пор, как племя на другой склон горы ушло. Там простора было больше, когда их поселение разрослось.

Матушке, конечно, потом всё же рассказала. Надо было узнать, как её Сиротку на ноги поставить. А та и рада. Наконец-то её Непоседа делу подучиться сама надумала. К тому же спокойней так-то, чем когда она по горам с луком да стрелами за диким зверьём носилась.

Вместе и выходили Сиротку. Жеребёнок на чистой воде да при хорошем уходе поправился, быстро расти стал. В росте свою спасительницу давно перегнал, а всё как маленький ни на шаг от неё. Любил конь, как обнимала она его за шею, совсем как тогда, когда вновь на ноги ставила. Любил, как гриву ему расчёсывала, как весною по травам и расцветшим цветам вместе бегали.

Часто купала она Сиротку. Как-то раз, плавая с ним, обхватила за шею, а тот на мелководье выплыл да и поднялся. Непоседа только колени сжала, шею крепче обхватила, на спине коня ровней укрепилась, и помчались они ветра быстрее. Понравилась девчушке новая забава.

С той поры часто уносились они вдаль, куда никто из племени добраться не мог. И охотницей Непоседа стала лучшей, и камень, и травы нужные могла привезти издалёка.

Шло время. На эту неразлучную пару глядя, задумывались люди племени, как бы ещё и подруг её с конями подружить. Нет добрее и ласковей девичьих рук. Никто лучше них травы не соберёт. Никто легче них на коня не вскочит. Намного лучше бы их род тогда жить стал. А Сиротка будто услышал и в том пособил. Пока Непоседа путиной была занята, икру да рыбу заготавливала, отлучился по весне он как-то в степь, а к концу путины вернулся уже не один. За могучим красавцем конём трусила вслед дюжина диких кобылиц.

Всего несколько лет после той весны прошло, а весёлой девичьей ватаге вся степь уже стала завидовать. Но Непоседе не зря её имя дали. Ей всегда за горизонт заглянуть хотелось, что там за поворотом разузнать. А потому сговорились как-то юные всадницы, собрались да и умчались навстречу солнцу.

Очень долго их не было. Не день, и не два грустно глядели матери вдаль, ругая Непоседу. Как вдруг однажды, уж на закате дело было, на другом берегу реки пыль заклубилась, какие-то тени замаячили да будто искры замелькали. Всполошились люди, а зря. Один за другим из пыльного облака возникали кони и входили в воду, а за их гривы их потерянные красавицы держались, к родному берегу правили.

Не с пустыми руками они вернулись. Странным завораживающим блеском сверкали украшения в их влажных волосах. Незнакомые зелёные и синие камни извлекали они из перемётных сум. А затем и вовсе что-то непонятное достали: плоские, длинные да блестящие предметы, словно недавно народившийся месяц. Взяла один из них Непоседа, подошла к зарослям травы, взмахнула этим месяцем, и вмиг трава к её ногам легла. Тут уж все догадались, что не игрушки да украшения, а новые орудия привезли им юные всадницы, что не будет больше голода зимою, что труд их станет легче, а жизнь счастливее.

Так и случилось. Пришёл на берега Волги и Дона новый век — век первого прирученного человеком металла. И пусть издалека, с бескрайних степей, с лежащих за ними седых гор приходилось везти сюда руды, но всегда рядом были надёжные помощники — крепкие степные кони. А с ними путь становился легче и короче.

Непоседу же с её могучим другом ждали счастливые годы да новые пути-дороги, а после ухода добрая память о двух верных товарищах, нашедших друг друга среди высоких снегов под завывание волчьей стаи. И часто в позднюю пору рассказывали у костров люди о крепкой дружбе девочки и коня, что свой народ великой силой наделила да новые дальние пути ему сумела открыть.

Тайна Кира Великого

И снова летели века, шли тысячелетия. Приходили к берегам Чёрного моря и уходили от них разные народы. То ахейцы, какую-то Елену не поделив, по соседству долгую свару затеяли. И вот уже, покинув любимые берега, мчались по полосе прибоя, склоняясь к гривам своих коней, на помощь далёкой осаждённой Трое прекрасные гордые амазонки.

То те же неугомонные ахейцы решив, что золота им в отечестве не достаёт, на златорунные берега Колхиды нацелились. Но так как великие герои Эллады скорее с мечами, а не с камнями были знакомы, вышел у них с геологией явный конфуз. Мало расстелить бараньи шкуры в устье горной реки, дождаться, пока они золотым блеском засверкают. Не всё то золото, что блестит.

Вот и оказались привезённые втайне от мудрой Медеи шкуры всклинь набитыми пиритом, что называют также «золотом дураков», жёлтым кварцитом, чешуйками золотистой слюды. Одно только руно Медеи с чистым золотом и было. Прогорел хитромудрый Ясон. Посмеялось над аргонавтами Чёрное море.

А то как-то решил лидийский царь Крёз попытать счастья. Хотя, казалось бы, ему-то чего не доставало? Богаче его не было тогда человека на свете: на золоте ел, с золота пил, расшитое золотом платье носил.

Но богач всегда несчастлив — от страха богатство своё потерять. Так и Крёз, прослышав, что к востоку от его земель начало расти новое великое царство, встревожился, стал слать гонцов с дарами к оракулам, интересуясь, а не стоит ли ему нанести упреждающий удар?

Те золото Крёза с удовольствием взяли, но ответили весьма туманно, дескать, перейдя реку Галис и первым напав, он обязательно погубит великое царство. Он радостно перешёл и напал, и погубил великое царство. Своё!!! Смеялись люди. Смеялось и море.

Ему нравился новый правитель будущей великой Персидской державы. Нравились его мудрость и любовь к знаниям. Нравились уважение к побеждённым народам и к пленённым их владыкам. Нравились отвага в бою и твёрдость в принятых решениях. Не случайно его греки Киром называли, а персы Курушем: крепок был он сам, но также крепко было и его слово.

Потому склонялись перед воинами Кира один за другим все народы от пустынь Аравии до гор Кавказа, от Красного моря до Чёрного. Очень сильно надеялись они на приход лучшей жизни.

Есть огромная разница, за что воевать, за что на смерть идти: чтобы жалкое бытие не стало ещё хуже или чтобы жизнь расцвела, подарив надежду на светлое будущее для тебя и твоих близких. Так сдалась Киру сильная армия Крёза, принял его власть греческий Милет, открыл перед его воинами ворота великий Вавилон, добровольно подчинились персам Сирия, Палестина, Финикия. И они не прогадали.

Греческие мудрецы Милета получили свободный доступ к накопленным за века знаниям древнего Вавилона, потому семимильными шагами ринулась вперёд вся наука.

Ликовали купцы — без поборов на прежних границах расцветала в Персии торговля. Легко и быстро проходили их караваны с востока на запад и с севера на юг.

Служители всех культов молили своих богов за Кира, что снял запреты прежних царей на их святыни, возвратил тех в родные храмы.

Счастливы были даже рабы, что вернулись домой из многолетнего плена.

Казалось, пришёл, наконец, к людям долгожданный Золотой век. Но мудрый персидский царь понимал, как краток жизненный путь любого человека. Всё чаще ныли его старые боевые раны, уже тускнел когда-то орлиный взор, исподволь уходила прежде несокрушимая сила.

Опасался он прихода старости: слишком велика его держава, слишком много дел, слишком неопытны сыновья. Искал он, как победить неумолимое время, но не находил ответа.

Вот как-то на пиру слушал он греческих рапсодов, что пели хвалу Аполлону, пели о любимой тем стране Гиперборее, где неизвестны болезни, о четырёх её реках, о почти не заходящем там летом солнце да о вечной молодости её жителей.

Запала эта песнь ему в душу. Созвал он совет расспросить о северных землях, но лишь легенды о дельфийских девах да мифы Аристея услышал в ответ. Но не стал бы Кир владыкой великой державы, если бы он медлил на полпути к своей цели.

— Греки поведали, им и уточнять. Не зря же один из семи их великих мудрецов Клеобул вечно твердил: «μέτρον άριστον» — главное мера! Вот пусть немедленно измерят и доложат! Ну а за расходами царь не постоит…

Помчались гонцы в Ионию. Схватились за головы в Милете, в Эфесе, на Самосе… Собрались мудрецы решать, что делать. Царь всегда твёрд в своих решениях. Он не забудет! Он проверит! Как им быть?!!

Путь на север через Чёрное море лежит. Великое море. Никем дотоле не мерянное. А за ним скифские земли. Кроме самих скифов они тоже никому не ведомы. Это в Вавилоне тысячи лет земли меряют, а у них вон только-только Анаксимандр первую карту составил. Ну как карту, скорее скромный набросок к ней, абрис.

Обиделись милетцы за труды своего великого соотечественника: — У нас хоть абрис, а у вас и того нет, и не предвидится! — бросил в сердцах юный Гекатей, защищая своего учителя.

Зря, конечно, он так внимание к себе привлёк. Мудрецы знали жизнь, и с лёгкостью юношу, как бы ныне сказали, «на слабό развели», дабы новую точную карту пути на север составить. Не успел молодой месяц полною луною стать, как уж покачивался Гекатей на верблюде во главе каравана, шедшего от пролива меж Мраморным и Чёрным морями на восток.

— Час, остановка, ещё час, опять остановка. Десять часов и должен караван ночь отдыхать, — учил юношу опытный погонщик. — Верблюд сам знает, сколько ему идти. Здесь только вдоль моря дорога. Чуть в сторону — по этим горам ты не пройдёшь. Твоё дело — остановки считать да записывать от реки до реки, от города до города.

Шли дни. Сменялись города: Гераклея, Сесам, Синопа… Вот уж и Галис перешли, столь наивно форсированный Крёзом. Миновали земли воинственных амазонок у Термодонта. Мыс Ясона скрылся в тумане. С трудом перебрались через глубокую золотоносную реку Батис.

Горы постепенно отошли от берега, но караван, как и прежде, шёл близ полосы прибоя — теперь к морю их путь прижали девственные заросли у болот Колхиды. Среди