автордың кітабын онлайн тегін оқу Вьюга
Илья Луданов

Илья Луданов

Вьюга

Рассказы и повести

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Илья Луданов — российский прозаик, журналист. Окончил Литературный институт им. Горького. Пишет в жанрах реализма, мистического реализма.

16+

Вьюга
ВЬЮГА
ВМЕСТЕ
РИСК
РАССКАЗЫ
ДУРЬ
МОРЕ ОКРУГЛЯЕТСЯ
НЕПРЕДУМЫШЛЕННОЕ УБИЙСТВО
ОТ ЧЕРНОЗЕМА ДО ПОТОЛКА
В ЗАБРОШЕННОМ ДОМЕ
ТРИ ХРАМА
ОЧЕРКИ
РОВЕСНИКИ
ПРЕДЧУВСТВИЕ КРАСОТЫ
МИМОЛЕТНОЕ
НЕМЧУРА
В СОЛОВЕЦКОЙ НОЧИ
ДЕСЯТИРУБЛЕВЫЕ КНИЖИЦЫ
СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ

ВЬЮГА

Теплый ветер веет с юга

Умирает человек…

(Г. Иванов)

ВЗЯТКА

— Алексей Александрович, к вам можно? — он заглянул в аудиторию, после того как оттуда выскочила огненно-рыжая Аня, довольно улыбаясь.

Отсвечивающая сединой массивная голова не повернулась и промолчала. Он проверил закрытую дверь, подошел. После короткой паузы Алексей Александрович, глядя перед собой, задвигал бумагами и достал ведомость.

— Ваша фамилия?

— Шипулин, — голос его звучал слабо.

Толстые и притом длинные пальцы с зажатым карандашом остановились в конце списка.

— Что же, Андрей, не хотите сдавать «Конституционное право»? — преподаватель так не поднял глаз от ведомости.

— Да… некогда учить. Работа, времени не хватает, а экзаменов — шесть штук, — в голосе спешка и податливость.

Преподаватель напротив был уверено спокоен.

— Понятненько. Что хотите? — Алексей Александрович продолжал изучать ведомость, точно видел ее первый раз.

— Четверку, если можно.

— Четыре? — по лбу преподавателя поползли глубокие полосы. — А как посещаемость? — он достал журнал. — Пропуски есть, но немного, совсем немного. Даже жаль, что не сдаете.

Андрей хотел было что-то ответить, но нерешительно молчал. Алексей Александрович достал толстую тетрадь, придвинул к Андрею и впервые прямо, без вопроса, посмотрел на него.

— Это вам подойдет?

На пустой странице — цифра. Со стороны казалось, он не знал, что нужно делать дальше и чего от него ждут. Андрей дернулся суетливо к карману и положил деньги. Посмотрел на преподавателя. Тот быстро захлопнул и забрал тетрадь. Смотрел в ответ добро и с улыбкой. Записал в ведомости.

— Зачетку.

Андрей подал.

— Ну что же вы! — преподаватель кивнул на пустую строку и стал заполнять.

— Извините, я как-то раньше не… — бормотал Андрей.

— Правда? — сановитый Алексей Александрович, который представлялся больше в холеном кабинете, чем в бедной аудитории с еще советскими портретами Героев Труда, удивился, но ничего больше не сказал и протянул зачетку. — Ну, желаю удачи.

Андрей быстро вышел в темный коридор, где своей очереди дожидались однокурсники, перехватил взгляд и шепот Толика:

— Ну и сколько?

ВСТРЕЧА

— Сто пятьдесят в час, — парень в коричневом свитере с белыми оленями достал новенькие коньки. — Размеры есть пока.

— Четыре пары, — Андрей подсчитывал в уме сколько есть денег.

— Меня тоже на лед выпустить хочешь? — улыбнулась сзади мама. Марина беззвучно хихикнула, чтобы не обидеть его.

— Тогда три. Мужские сорок второго, женские и детские. У вас какой? — повернулся он к Марине и Павлику.

— У меня тридцать седьмой. У Павлика — двадцать восьмой, — Марина посадила на скамью и стала разувать мальчика лет пяти. В дутой курточке он напоминал маленького пингвина.

Он жалел, что взял Марину с ребенком на открытие ледовой площадки. В красной пуховой куртке и с растерянными глазами на стареющем лице, её было жаль. Снова мерещились мамины попытки сватовства. Едва не со школы, сколько об этом было переговорено, два-три раза в год мама неуклюже пыталась свести их. Потом Марина вышла за здоровенного слесаря с машиностроительного завода, родила Павлика. Платили на заводе мало, работали много. Любовь не сложилась. Через год слесарь начал бегать в ларек за водкой и буянить. Пропадал ночами. Когда тот гудел в квартире, Марина приходила к Шипулиным, на два этажа ниже, жаловаться, часами сидела с Павликом у мамы. Потом ей стало доставаться, и Андрей пару раз заваливался к ним с милицией. Слесаря забирали, утром выпускали и всё повторялось. На заводе стерпели пару загулов, потом погнали. Кончилось всё нынешним летом, когда напротив своих же окон, посреди темной улицы слесарь встретился с грузовиком. Павлик проснулся от визга колес, Марина выругалась, что снова гоняют за полночь, взяла мальчика к себе в кровать и тот, успокоившись, засопел. Утром Андрей получил нагоняй от редактора: «У тебя под носом! Какие бы кадры»!

На льду Андрей стоял хуже депутатов. Грузные и округлые, в полушубках или длинных пальто, они окружили ковровую дорожку; протопал мэр. Заиграла музыка, на лед упала пурпурная ленточка. Сзади, у борта, ломано двигаясь, ехали Марина и Павлик. Из толпы Андрею махала мама. Подход прессы: цифры, благодарности, успехи. А самому, поговаривают, недолго осталось. Всё, по льду поехал народ. Слухом — на мэра, одним глазом смотреть за Мариной и Павликом. Она на льду еще хуже сына, так что это еще кто кого тащит… Павлик оторвался от Марины, раскатился и въехал в пухлого малыша-одногодку. Оба шлепнулись на лед. Андрей отвернулся от мэра — все равно ничего не скажет — и кинулся к ним.

Дорогу вдруг перегородила большая пушистая шапка. Мелькнуло румяное, дышащее свежестью юности лицо, веселые глаза с блеском, как из сказки, звенел серебристый смех. Андрей замер, чуть не столкнувшись, случайным движением придержал изящную талию. Извинился, поехал дальше, но тут же остановился и оглянулся на задорное, словно детское от радости лицо с кольцом густого меха вокруг.

Оба малыша уже стояли на ногах и смеялись, а дама в лоснящейся норке отчитывала Марину. Та смотрела по-птичьи испугано и молчала. Подъехал отец мальчика, в котором Андрей узнал молодого депутата и успешного коммерсанта Богомолова. Плотное уверенное лицо сливалось со светло-коричневым строгим пальто, перетекало в поблескивающие ботинки. Иван Алексеевич — из неожиданных депутатов. Внезапно появился и сразу наверх, недолго среди себе подобных.

— Лиза, всё в порядке? — Богомолов наклонился над малышами, узнал Андрея, заулыбался. — Здравствуйте, здравствуйте. Ваш сорванец?

— Сосед мой! — Андрей потрепал Павлика по голове. Богомолова он знал плохо, пару раз брал комментарии. — Тоже вот каток пробуем. — Вдруг Андрей подумал: сколько стоит его пальто? И Лиза эта одета не на зарплату. Его, Андрееву, зарплату. Это он еще машину не видел… — Кажется, все носы целы, всё в порядке?

Девушка в норке недовольно шмыгнула и сунула Богомолову сумочку:

— Отнеси в машину. Мы со Славиком переодеваться пойдем. Такая толпа набежала, не продохнёшь.

Марина стояла, так ничего и не сказав. Андрей улыбался Богомолову. Тот кивнул Андрею и отчеканил:

— Рад встрече. Увидимся, как говорится, на работе.

— Всего хорошего, — Андрей подумал, что сейчас они уйдут, и Марина будет шипеть, что эта коза в шубке на нее налетела и, вообще, жируют сволочи.

Взял Павлика за ворот:

— Еще кружок, банда?

Марина заиндевела лицом, сжала губы, то ли от мороза, то ли от обиды.

— Нам домой пора. Наталья Николаевна уже замерзла там, — она показала глазами на борт, за которым стояла мама.

Лишь бы она её «мамой» как-нибудь не назвала.

— Да ладно тебе! — он улыбнулся Марине. — Круг еще! А то даже не раскраснелись.

Андрей схватил Павлика и медленно скользя, они поехали.

А ведь ты сам напрашиваешься. Как ей на тебя с сыном глядеть? Про Богомолова не сказала. Сильная все-таки. На меня бы такая Лиза налетела, в лед бы втоптал. Может, не случайно мама им пироги носит?

Андрей поддерживал Павлика и искал в толпе мохнатую шапку. Вспоминал коротенькое пальто, мельком схваченные, обтянутые черным, изящные черты. И белые коньки как на ней сидят! Тут у всех женщин белые, у Марины тоже, только это не то совсем. Совсем не то… Что ты о ней думать не перестаешь? Студенточку захотелось? Бархатистая кожа, свежая грудь, ясные верные глаза… Она лет на десять тебя моложе. Может, на семь. Если не на пятнадцать. Отец суровый дальнобойщик и старший брат боксер. Ну, самбист. Эй, одернул он себя, завтра про всё это писать. Мэры, депутаты, ленточки. Савельич мозг выгрызет, почему так мало текста. А с чего тут будет? Престарелых конькобежцев опрашивать что ли? Не видно её, уехала, похоже.

— Это кто там подошел к вам, когда Павлик упал? — спросила мама, когда вышли с катка.

— Богомолов. Есть у нас такой, депутат молодой, — Андрей усмехнулся случайной рифме.

— Ты с ним держи себя повежливее, сынок, хоть вы и ровесники почти. На работе говорят, он — будущий мэр.

— Не слышал, — хмыкнул Андрей. Он смотрел на тихонько стареющую маму. Десять лет на пенсии, работать не перестает. Сидит вахтером в школе, гоняет сопливых и поставляет исключительные слухи — сам такое не накопаешь.

— Отец его главным партийным у нас числился. Мы учились вместе. Красавцем ходил, — вздохнула отчего-то мама. — Потом в твой институт ушел. Алексей… Александрович, кажется, — Андрей скривился. — Городской общественный совет возглавляет.

— Не слышал, — глухо ответил Андрей.

Вышли к перекрестку и он облегченно вздохнул — нужно расходиться. Бабушкина квартира, насквозь пропитанная духом застоя, где он жил и неохотно, медленно делал ремонт вот уже третий год, находилась в другом от мамы районе.

Подмигнул Павлику.

— Еще кататься пойдем?

— Пойдем, пойдем!

— Ладно, я позвоню, — улыбнулся маме. Всегда улыбайтесь мамам.

Марина щурилась на Андрея. Что ты так смотришь? Думаешь, не понимаю? Понимаю. Но не могу.

— Когда б мы еще сами сходили! — щурится, глаз не спускает. –Хоть Павлик от телевизора отлип. Спасибо, Андрей!

РАБОТА

— Пожалуйста, пожалуйста! Проходите.

А еще всегда здоровайтесь с уборщицами. Уступайте им дорогу. Даже если в подъезде грязно, стены загажены и обшарпаны, краска полопалась, потолок в черных пятнах сгоревших спичек (лакомое развлечение шпаны) даже если вид подъезда испортил настроение, гнетущее с утра нового дня.

Пройдешь торопливо, вырвешься на улицу, вздохнешь глубоко. Здесь дышать свободнее. Но не легче. Ступеньки к подъезду разбиты, на лавку лучше не глядеть. Чего сам не починишь? Не хочешь. Не трудно, нет. Не хочешь — как тот профессор у Михаила Афанасьевича. А еще зима, холод, темно и фонари не горят. Недавно над твоим подъездом горел один единственный на дом. Потом и он потух. А вот аптека есть, как положено. Денег на нее нет.

Съежившись в слабом пальто и жалея, что кофту теплее не надел, Андрей спешил в редакцию. Под ногами скользило и поскрипывало. То справа, то слева из сизого зимнего утра вырастали фигуры: шофер Валера в ушанке, махнув ему, топал на автобазу, баба Дуня из первого подъезда уже кормила кошек. По дырявой обочине тащили детей в сад уставшие с утра женщины. Дорогу им освещали редкие автомобили. Шаркая, в школу косолапили ученики с громоздкими рюкзаками, достававшими им до колен.

Праздника в городе не чувствовалось. Елку в площадь воткнули, две худосочные гирлянды повесили, вон, горят через улицу — красная и зеленая — а он не чувствует ничего. Раньше готовился маму поздравлять, приходили с Петькой, а у нее уж накрыто всё, телевизор балаболит. И подарков не хочется, а покупать нужно всем, и Марине (а то мама обидится), а лучше Павлику — он хотя бы обрадуется натурально. В прошлый раз мама просила прийти к Павлику Дедом Морозом. Андрей испугался, что Марина увидит в нем семьянина или подумает, что он нарядился из-за нее. Мама обижалась неделю, но это было легче. А Петьке куплю новую катушку к спиннингу. На днях с ним на подледную собирались, а с этой, скажу, летом на водохранилище поедем.

Над редакцией теплился огонек. Внутри душно и пусто. Андрей приоткрыл окно, послушал изменчивую тишину города и сел писать об открытии катка. Хотел закончить к утренней летучке, когда Савельич вернется с понедельничного совещания в мэрии.

Скоро редакция начала собираться. Их пятеро по штату и нужно дважды в неделю забивать четыре полосы. Половина места: приказы, объявления, отчеты мэрии и закрыть номер нетрудно. Они выпускали заметки без спешки, часто лениво, растягивали пошире фотографии. Андрей держался здесь уже четыре года, потому как больше ничего печатного в городе не водилось. По соседству — такие же районки. Есть муниципальное радио, телеканал, но там трясина еще цепче. У них хотя бы Савельич с которого Андрей выбивал, что мог, ездил куда хотел, не так уж часто резал ленточки и сидел на отчетах.

Ближе к обеду (по коридору) протопали тяжелые шаги, Женя за соседним столом (после института пришел, полтора года здесь) схватился за блокнот и скорчил Андрею рожу — Савельич всегда хмурый приходил из мэрии (что там говорили, никогда не узнаешь), указ в зубы получишь (для впечатления о насыщенной деятельности), а потом можно подойти к Савельичу выколачивать дело.

Первой поднялась Варвара Ивановна, газетный ветеран. Таких держат для стабильности, лица издания. Молодые на лицо не тянут. А эти в самый раз.

— Что ж, молодые люди, пойдемте? — она за их поведением следит, смотрит с пренебрежением. Кроме них больше не за кем. Дмитрий Сергеевич, еще один ветеран, настоящий, фронтовой, болеет. Он болел по полгода и все время выпускал статьи. Вертихвостка Настя якобы гриппует. Женя бегает за этой блондинистой уже месяца три. Довела до того, что он пишет за нее половину текстов и вот сделал через тетку больничный. Теперь она днями ходит по магазинам, а вечерами таскает Женю в кино и кафе — при его-то зарплате! Да, еще Петр Петрович. Его, как всегда, нет. Не мудрено. Воплощение аппарата мэрии в печати и серый кардинал. Числился помощником Савельича, а что делает, непонятно.

Высокий и широкий, в мохнатом свитере, Савельич с гримасой старого льва нещадно дымил на весь, забитый чем попало, темный, похожий на берлогу, кабинет. В перерыве он махнет петухастую рюмку и будет разить сладковатым табачно-коньячным дыханием.

— Валерий Савельич, сколько раз я просила при мне не курить? — Варвара Ивановна отмахивалась ладонью и закатывала глаза. Говорили, в юности она собиралась в театральный, но случайно родила от машиниста депо. С тех пор трудилась в железнодорожной газете «Локомотив», пока ту не прикрыли по оптимизации.

— Ах, да. Извините Варвара Ивановна, — Савельич попытался изобразить виноватое лицо. — Хотите, окно открою?

— Чтобы меня окончательно продуло? — она возмущенно шмыгнула носом.

Что в Савельиче хорошо — не любит тянуть кота. На Андрея легли выборы председателя депутатов в среду, Жене достались две ёлочки в детских садах с участием мэра — там открывались новые группы, Варваре Ивановне — отчет по культуре и успехи агропрома. Когда делили ёлки, Савельич глянул на Андрея, тот скосил глаза в сторону Жени.

— А что мне две ёлочки сразу? — капризно возмущался тот.

— Ничего, ничего. Андрей только вчера каток открывал, — бархатисто загудел Савельич таким тоном, будто Андрей открывал консервную банку. — Кстати, что этот каток?

— Готов, как пионер! — Андрею нужно сегодня его расположение.

— Посмотрю, — буркнул шеф. — А ёлочки это ничего, — он любил по-хозяйски поддержать молодого и обиженного. — Подарки получишь, конфеты, мандарины там…

Кто не знает, у корреспондента две задачи: забить пустоту в верстке и не пропустить фуршет на событии. Опытный корреспондент, — который еще на планерке рассчитал возможность фуршета. Возьмите приезд губернатора, ленточки резать. Или конференцию, фестиваль задрипанный какой-нибудь. Правильный организатор «бантика» знает — настрой заметки зависит от настроения прессы, тире, от качества фуршета.

— Всё вроде, — хлопнул по привычке в ладони Савельич и уставился на них.

Ну, давай, хмыкни устало. Или скажи с недоумением: «Вопросы, Андрей?». Нет, ты знал, что я останусь и стану закидывать удочки, потому и не заставил отписывать ёлочки — проклятая рифма снова лезет — и если бы Андрей ушел, ты даже расстроился бы.

— На Рельсовой, дом пятьдесят, уже пару месяцев порыв канализации в подвале. Жители звонили. Кто-то приезжал, даже залатали, но там похоже вся труба пошла, — аккуратненько, как учили, чтобы наживку Савельич почуял, но не пугался, бытовуха и бытовуха себе.

Савельич отлепил глаза от бумаг, глянул вяло.

— Говорили что-то на совещании. Обещали разобраться.

— Как всегда, Валерий Савельевич.

— Ладно. Хочешь? У тебя выборы в среду, помнишь? И еще что-то может выскочить. Завтра езжай тогда. Только не с выборами в одном номере.

— Тогда отчет по культуре тоже вставлять нельзя, — Андрей сразу никогда не сдавался. Не пугайся, свеженькая такая, простенькая бытовушка, политикой не отдает совсем.

— У них же там всё в норме? — шеф добавил в голос баса. Номер газеты с выборами должен блестеть глянцем.

— По статистике только. Как Варвара Ивановна перевернет закрытие библиотек в селах? Как оптимизацию районных площадок?

— Да, тоже нельзя, — морщился Савельич. Изредка Андрею становилось его жаль. Корреспонденты ездили, спрашивали, писали. Отправляли редакторам. И потом видели только номер газеты. Андрей, глядя на него, часто думал: каково это — брать в руки правду и резать, резать, резать?

— Валерий Савельевич, там еще одна тема… — Андрей выдержал паузу и метнул удилище подальше. — Странный какой-то случай, даже для нас. Говорят, на Говорливой шахте в бараке семья до сих пор живет.

Название шахты пошло от местной легенды. Сразу после войны там завалило бригаду. То ли пленных немцев, то ли наших из немецкого плена. И с детства Андрей слышал россказни, как по ночам из подземелий доносятся глухие вопли — то ли на немецком, то ли на русском.

— Там же давно никого быть не должно? — впервые в глазах Савельича блеснуло внимание.

— Говорят, даже ребенок там… Я посмотрел — все бараки, конечно, аварийные. Отселяли их потихоньку, у нас на это все новостройки уходят. И, конечно, не хватает. Но бараки в Красновке и в Березовке — это посреди поселка. Свет, вода, газ даже местами. А так чтобы одни, да на брошенной шахте…

— Это даже для наших обалдуев перебор, — Савельич смотрел грустно. Но ты же знаешь, нужно ехать, смотреть самим. Крючок проглочен. И ты отпустишь меня. Кто кроме меня будет латать эти дыры?

— Не знаю, Андрей. Болтовня, верно.

— А если, правда? Это же скандал такой, что…

— А у нас выборы… — хмурился снова Савельич. Теперь ты меня точно отпустишь. Потому что лучше мы будет знать, чем кто-то там чирикать губернатору.

— Ладно, ёлочки разгребем, а там езжай. Только аккуратно.

Всё, подсечка. Быстро встали и уходим. Дверью не хлопаем, чтобы не передумал. Но сначала по дому на Рельсовой. Дело пахнет скверно. Наверное, снова большой порыв канализации. Как недавно на Ленина, а до нее на Колхозной, а перед этим на Октябрьской, а до того на… не помню уже. Конечно, залатали, пару дней заплата терпела, потом снова. Теперь над разливом на первых этажах дышать невозможно. Сволочизм.

В стеклянном павильоне торгового дома Андрей купил пожарную машину Павлику и катушку на спиннинг брату Пете. Дорого тратиться в Новый год у них не водилось, но теперь вдруг захотел. Взять лучшую, поблескивающую на верхней полке, денег не хватило, Андрей купил подешевле, но вполне сносную, и когда выходил с ней из павильона, знал, Петя будет доволен. Денег почти не осталось. На днях, вместе с авансом, должны выдать за весь декабрь. Все четыре года в газете Андрей жил полувпроголодь: хватало на коммуналку и еду. Раз в полгода набирал на джинсы, рубашку или свитер, покупал получше — получалось дешевле (ненормальная какая-то рифма сегодня). А еще учеба. На очный нужны деньги, пошел заочно — там легче. Андрей сам не знал, почему учился плохо. Это казалось нормальным — якобы, какая жизнь, такая и учеба. И даже несколько раз покупал экзамены — благо, недорого у них. Потому что институт слабый, потому и берут на раз-два. Изредка можно сходить в кафе. Несколько раз приглашал девушек, но на кафе всё и заканчивалось. В местный театр приглашать стеснялся. Ходил сам, один. Туда его, как прессу, пускали бесплатно.

Узнал, что Петя вечером у мамы и сначала идти не хотел, но мама могла обидеться, он и так резко отвечал на ее намеки о Марине, и на катке вчера с мамой почти не говорил. Теперь она рада, он и Петя, оба с ней, как в праздник. Петя по-ребячьи радовался катушке, «Опять ты за свое!», — отвечал Андрей, когда мама спрашивала, что он подарит Марине, смеясь, качал головой, «Не за свое, а за твое», — парировала она. «Что мам, все сватаешь младшого за соседку? — подтрунивал Петя, — и тебя охомутать решили до гроба? Бабу с ребенком взять, это вам не на рыбалку сходить, — махал он радостно катушкой, — это иль богатая и красивая должна быть, иль он — дурак, а это нам подходит», — трепал он Андрея по темечку, а мама оправдывала Марину, защищала ее Павликом. Андрею снова захотелось уйти, и он заговорил о рыбалке. Петя лишь на эту тему мог променять шуточки. Добрый он у него все-таки, Петя. А вот он, Андрей, — нет… нет в нём, как в Пете, добра ко всем. Хотелось добра, а не было. И людям, случалось, как мог, помогал, работал вроде честно, ни от других, ни от себя упрека не слышал, но не было в нем добра.

А была злость, сухая, костлявая злость — всё не по нём: и Марина эта с ребенком, маму подговаривает и жалуется на него, что без внимания к ней, а сама ни разу ему не открылась, не сказала прямо, потому что тогда бы все кончилось, и она знала это, и Савельич — мужик хороший, крепкий, да только, как и все, бегает за указками к наместникам нашим, возделыватель территории хороших новостей — выкинут ведь, а на пенсию поди — проживи, да и Петя брат — мужик бравый, добрый, весельчак даже бывает — без образования и без желаний — с работы придет, пульт на пузо и щелкает каналами — женился на Зине по залету, та возьми и аборт сделай — так и не развелись, живут непонятно как, а Петя стесняется, никуда с ней не ходит, за три года в область носа не высунули, и мама… нельзя, мама, про тебя думать плохо, не могу плохо… не понимаю только как они живут — все твои подружки с дворовой лавки, все кошки, которых кормишь по утрам, все бесконечные пошлые скандалы по бесконечным, воняющим тухлятиной телеканалам, все это потребляют и радуются, а он не может радоваться, кипит что-то там у него внутри, и не выкипает добром — ни к своим, ни ко всем… И всё это тебя перепашет, пройдет через тебя, накопится внутри, где кипит, чертовщиной, а вокруг все безумные, с невинными лицами. А Петя тут как тут, и будто вчера родился:

— Ну как дела-то?

ЛУЖА

...