© Е. О. Долгопят, 2026

© ИД «Городец», 2026

 

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

 

@ Электронная версия книги подготовлена

ИД «Городец» (https://gorodets.ru/)

лед

Это читать невозможно.

Из отзыва на «Фауста» Гёте

глава первая.
восемь часов до нового года

1

однажды зимой, в час небывало холодного заката, в Москве, на Чистых прудах, появились два человека.

Мороз силен. Эти двое увлечены разговором, они ищут, где бы погреться, заходят в бывший «Макдоналдс», берут горячий кофе и садятся за стол у самого окна. За окном вечерняя Москва, Мясницкая улица, тени прохожих.

За кофе разговор продолжается. Собеседник постарше поучает молодого:

— Ты пишешь, Витя, что у Деда Мороза нрав лютый, что он существо злопамятное, что верить ему нельзя и ждать от него даров не стоит, что лучше не просить у него ничего, все обернется смертью. Ты приводишь цитаты из древних сказаний, ты опираешься на труды уважаемых фольклористов. И все это хорошо, да только слишком всерьез. Из твоей, э-э-э, статьи следует как дважды два, что Дед Мороз существует. Мне это кажется странным, если не глупым. Я не ребенок.

— Предложу в детское издательство.

— Не возьмут. Дюже твой Дед страшный. И дети, и взрослые предпочитают юмор, а не пафос. Игру, понимаешь? А ты как инструкцию пишешь. По обращению со Страшным Дедом. Сделай другой вариант. Ты пишешь для энциклопедии фантастических существ. Фантастических. Понимаешь? Вымышленных.

В это самое время Витя заметил за соседним, почти впритык расположенным столом Деда Мороза, который внимательно слушал их разговор. Ватная борода на резинке была спущена под подбородок, красный колпак в белой искусственной опушке лежал на столе. Ряженый жевал гамбургер, прихлебывал кофе и смотрел на Витю.

— Что? — угрюмо спросил незнакомца Витя. — В чем дело?

— Интересно, — отвечал незнакомец.

— Ничего интересного. Сидят люди, говорят о своем. А вы пялитесь, нарушаете личное пространство.

— Витя, — укоризненно сказал Миха (для близких Миха, для прочих — Антон Михайлович). — Не груби.

— Я не грублю. Чего он лезет.

— Он лезет, а ты воспользуйся. Возьми у господина, э-э-э, Деда Мороза интервью, будет прекрасный материал.

Дед Мороз отхватил здоровый кус от второго гамбургера (первый он уже прикончил), проглотил, не жуя, и сообщил Вите:

— Вредная еда.

— Ну так и не надо ее поглощать, вредную.

— Не могу. Не могу остановиться.

И вновь отхватил кус. И проглотил. И поинтересовался:

— Так чего вы хотите спросить? Валяйте.

— Ничего.

— Тогда я спрошу. Позвольте?

— Конечно, — откликнулся вежливый Миха.

— С чего вы решили, что Деда Мороза не существует?

— Э-э-э, — промычал Миха. — Ну. Это как-то очевидно.

— Очевидно — это очами видно. Глазами то есть.

Дед Мороз указал на свои глаза, точно приглашал Миху их рассмотреть.

Миха рассмотрел. Один глаз оказался бледно-голубым, обыкновенным, а другой беспросветно черным, как дыра в ночь. Миха никак не мог оторваться от этих странных глаз.

Дед Мороз продолжал беседу, она ему доставляла несомненное удовольствие.

— Вы сейчас меня видите своими очами. Так?

— Так, — промолвил Миха.

— Видите, но утверждаете, что меня не существует.

— Позвольте, — порозовел Миха. — Этого я никак не утверждаю.

— Как же не утверждаете? Вот у меня и свидетель имеется.

И ряженый указал на невесть откуда явившуюся за его столом молодую бабу в грязноватом голубом парчовом халате с омерзительной облезлой опушкой и в голубой, с такой же опушкой, шапочке.

— Да, я свидетель, я слышала, вы точно сказали, что Деда Мороза нет. Глядите на него и говорите, что нет. Смешно.

Баба вынула из кармана сигарету и зажигалку. Сигарету вставила в багровый рот.

— Здесь курить нельзя! — с ненавистью крикнул Витя.

— Я курю? — удивилась она.

Щелкнула зажигалкой, но пламя к сигарете не поднесла. Смотрела на него застывшими глазами.

— Раз уж вы Дед Мороз, — мирно произнес Миха, — то извольте исполнить мое желание.

— Не изволит, — отвечала наглая баба, прикуривая.

— В таком случае я никак не могу вам поверить.

— Ваше желание не исполнит, а вот его, — указала зажженной сигаретой на Витю, — с нашим удовольствием.

— У меня желания нет, — отрезал Витя.

— Да как же нет, — не поверила Снегурка.

— А если и есть, то я вам его нипочем не скажу.

— Тоже мне, бином Ньютона. Ты желаешь, чтобы Антон Михалыч, а попросту Миха, скончался прямо сейчас раз и навсегда.

— Я?! — вскричал возмущенный Витя.

— Ты! — вскричала веселая баба.

— Что?! — изумился Миха.

Между тем к столику приблизилась администратор и вежливо попросила гостей не шуметь и не курить.

— Не могу не курить, — печально сказала баба. — У меня зависимость, — и расплакалась.

— В таком случае выйдите, пожалуйста, на улицу.

Баба продолжала курить и плакать, плакать и приговаривать:

— Ну до чего же все стали вежливые, до чего культурные.

Появился охранник. И тоже попросил гостей выйти на воздух. И взял фальшивую Снегурку за парчовый локоток. Взять-то взял, да не удержал. Снегурка исчезла. Да и Дед Мороз точно провалился. Дым какое-то время висел в воздухе как доказательство их существования.

— Нифигасе, — обратился Витя к Михе. И обмер.

Не было никакого Михи. На его месте сидел господин, сквозь лицо просвечивали вечерние огни. Ледяной господин был, впрочем, в настоящей Михиной одежде.

— Ой, — заметил какой-то ребенок, — дядя ледяной!

И люди стали останавливаться, смотреть, фотографировать. Они смотрели, а ледяной человек таял, таял. Через минуту осталась только мокрая одежда.

Витя поднялся и тихо двинулся к выходу. На улице его охватил холод, но Витя холода не чувствовал.

Он спустился в метро. В вагоне была толпа. Старуха давила Витю локтем. И Витя попросил мысленно Деда Мороза убрать к черту старую каргу. И старуха застыла, заледенела. И начала оплывать, таять у Вити на глазах. Он досмотрел до конца, до лужи на грязном полу. В луже валялась старухина одежонка.

— Кто тут мокрые тряпки оставил на ходу? — услышал Витя.

И отступил от греха подальше.

Дома теща смотрела телик, звук был на полную громкость. Витя хотел было попросить Страшного Деда угробить тещу, насовсем, но сдержал себя. Представил, как исполняется желание, но только на другой лад: теща лежит в луже, но не воды, а крови, а в руках у Вити острый кухонный нож, которым он ее только что зарезал.

Витя попросил Валентину Ивановну убавить звук и ушел на кухню.

 

2

На еще теплой сковородке, под крышкой, томились румяные котлеты. У Вити голова закружилась от голода, рот наполнился слюной, так заманчиво они пахли. Витя положил котлету на ломоть свежего серого хлеба, откусил и заурчал, точно кот. Тещин брат говорил, что за Валечкины котлеты мог бы убить. А еще за пироги, за борщ, за селедку под шубой — да за все, что она готовила. Но котлеты… «Замена счастию», — и так говорил тещин брат, помнивший чуть ли не все стихи из школьной программы, а также математические формулы. Брат с семейством ожидался сегодня в гости, на встречу Нового года.

Витя слопал котлету, облизал пальцы.

Жаль, что Аля не унаследовала от матери талант к готовке.

Витя включил чайник. Приятно было сидеть на идеально прибранной (спасибо теще) кухне. Витя любил порядок, порядок успокаивал.

Витя ждал, когда закипит чайник, и думал, что совершенно напрасно не расспросил Деда Мороза с его страшенной Снегуркой.

Решил, дурак, что они ряженые. Не узнал. Упустил. Дурак троекратно. Цены бы не было этому интервью. А впрочем, еще неизвестно, стали бы они всерьез говорить, держи карман шире. Жаль. Все равно жаль.

Витя был спец по интервью. Мучил людей вопросами, как говорила его жена. Мучил он писателей-фантастов, сказочников (опять же по определению жены).

Впрочем, «сказочники» не мучились, они любили беседовать с Витей хотя бы потому, что он любил их читать и слушать. Он уважал все виды фантастики: и научную, и мистическую, и философскую, и волшебную. Разве что истории о попаданцах или про альтернативную историю Витю не особенно занимали. Так что писатели ценили его интервью, а читатели ждали.

Витя считал, что он прекрасно устроился в жизни и больше нечего желать. По крайней мере, в плане работы. Единственное, что огорчало (помимо неудачных, вялых, бескровных сочинений), — это неверие авторов в собственные вымыслы. Они писали о феях (к примеру) и были убеждены, что феи не существуют.

Удовольствие доставляли беседы, а деньги приносили книги, которые Витя с Михой писали под псевдонимом Олег Чай. Имя (тривиальное) предложил Витя, фамилию (смешную) — Миха. Витя почти верил, что выдуманный ими писатель действительно существует.

Миха посмеивался над этой его способностью верить в собственные фантазии. Вероятно, именно сочетание детской веры (от одного) и холодной иронии (от другого) обеспечивало их книгам успех. В особенности читатели полюбили инопланетянина-невидимку, который мог «подселиться» в кого угодно, увидеть человеческими глазами, почувствовать человеческими чувствами, даже стать внутренним голосом человека. Подселенец пытался помочь каждому своему «подопечному». Пытался рассеять дурные мысли, внушить радость. Иногда это удавалось. Порой люди его пугали, но без них он не мог, ведь у него не было собственного тела и, пожалуй, собственных мыслей, ему нечем было мыслить, пока он не прилеплялся к кому-то. Существовал, конечно, и злой инопланетянин, а как же. Он сводил людей с ума, внушал чудовищные желания.

Чайник закипел и отключился. Витя не слышал. Теща вошла на кухню, заметила невидящий взгляд зятя.

— Ты оставь котлеты, Виктор. — Валентина Ивановна предпочитала называть его полным именем. — Потерпи до гостей.

Он отвечал рассеянно:

— Да. Конечно.

— Витаешь.

— Да. Что?

— В облаках витаешь.

Дальнейшее она говорила уже не ему, размышляла вслух:

— Что бы нам приготовить к котлетам? Картошку запечь в сметане?

Витя наблюдал, как теща чистит картошку, шинкует, солит, закладывает в глиняную посудину вместе с черными горошинами перца и лавровым листом. Духовку она уже включила, и на кухне становилось жарко. Витя поднялся.

— Бежишь? — спросила теща. — С поля боя?

И рассмеялась.

«Ненавижу», — подумал Витя.

— Шагай, шагай, я тут сейчас радио включу, «Ретро FM», тебе не понравится.

— Да пропади ты! — вскричал Витя.

Валентина Ивановна замерла, посмотрела на зятя изум­ленно и превратилась в лед.

— Боже мой, — прошептал Витя и перекрестился.

Она растаяла за несколько секунд. Была — и нет.

В дверь зазвонили. Витя схватил мокрые тряпки (халат, белье, раскисшие от воды тапки) и затолкал их в стиралку тут же, на кухне.

Вновь зазвонили. Витя досуха вытер руки о полотенце и ровным, спокойным шагом направился к двери.

— Что так долго не открывал? — спросила жена.

— Да я вроде недолго.

— Мама дома?

— А? Нет. Ушла.

— Куда?

— Не сказала.

Аля вручила ему пакеты с покупками (она ездила на их общей машине в ТЦ).

— Котлетами пахнет. Обожаю мамины котлеты.

Она сняла обувь и направилась в ванную мыть руки и лицо. Это вошло у нее в привычку после пандемии.

 

3

В комнате стояла настоящая, живая темная ель.

Витя снял с антресолей короб. В нем хранились стеклянные разноцветные шары, ракеты, птицы, рыбки. Каждая игрушка была завернута в клочок газеты. Витя развернул синий, с золотыми блестками, шар и прочитал на пожелтелом обрывке старой бумаги: «…Козерогу не…»

Козерогу необходимо?

Козерогу не следует?

— Витя, очнись. — Аля смотрела на него со стремянки (у Вити кружилась голова даже на небольшой высоте).

Все эти шары, рыбки, ракеты прибыли из ее детства. Уцелели. Детство сгинуло, игрушки уцелели.

Удивительно. Такие хрупкие. Еще нас переживут.

— Народищу полно, — говорила Аля, принимая из рук мужа рыбку, находя ей место на колючей ветке. — Ни пройти ни проехать, да еще Дед Мороз со Снегуркой народ развлекают, забесплатно французское шампанское раздают и апельсины из Марокко; каждый берет, чего хочет. Ну, правда, не совсем забесплатно, надо стишок сказать или песенку спеть. По совести говоря, издевательство над людьми. Но мы же все падки на дармовщину. Один мужик сказал, что шампанское — это для баб, а лично для него годится только водка. Они ему кричат: «Можно и водку, но за нее станцевать надо». А что станцевать? А лезгинку. Мужик говорит: «Да нет, я не умею». А ты попробуй. А он такой крупный дядя, тяжелый. Но пошел, пошел лезгинку, да так ловко, что все расступились и в ладоши забили. А он танцует и остановиться не может. Снегурка вопит как резаная: «Лихо, лихо!» Так он и скакал, пока не свалился. Народ скорую вызвал.

Витя слушал, оцепенев.

— Как они выглядели?

— Да никак. Ряженые, да и все. У Деда, правда, глаза жутковатые. Разные глаза…

— Черный и голубой, — перебил Витя.

— Точно, как ты догадался? Думаю, он линзы надел. Для понта.

— Мужик-то очнулся?

— Да вроде. Без носилок обошлись. Но держался на ногах с трудом.

— А ты не польстилась на шампанское?

(Аля шампанское любила.)

— Ну уж нет. Передо мной в кассу тетка стояла, она всего набрала, и апельсинов, и шампанского две бутылки.

— Сколько же она стишков выдала?

— «Евгения Онегина» читала. Первую главу. Я думала, что подвох, что кассирша не пропустит, но нет, пропустила.

— Как же она знала, что шампанское дареное, а не краденое?

— К нему купон прилагался. И к шампанскому, и к апельсинам. По купонам и пропускали. А вышла тетка из магазина, вместо апельсинов у нее снежки в пакете, а вместо двух бутылок два полена. Хочешь верь, хочешь нет.

— Я верю.

Забренчал гитарным перебором Витин телефон.

— Прости.

Телефон бренчал из прихожей, из кармана куртки.

Звонила Оксана, Михина жена. Михина жена — Витина любовница. Она была молодая, живая, с Михой скучала, вот и завлекла Витьку. Миха знал. Почти наверняка. Так‚ по крайней мере‚ казалось Вите. Знал и презирал. И Витю, и себя. Только не ее, не Оксану. Так казалось.

— Что? — сухо спросил Витя.

— Витя. — Оксана заплакала. — Витя, приезжай, Витя, у меня полиция была, какой-то бред с Михой. (Это ведь Оксанка придумала его так звать — Миха.) Бред, бред.

— Погоди, не реви. Что стряслось?

— Он растаял.

— Кто?

— Следователь приходил. Или опер. Я не поняла. Кто-то. Сказал, что Миха растаял. Одежду всю мокрую взяли на экспертизу и сумку взяли. Еще он сказал, что старуха в метро растаяла. В толпе. Тряпки на полу‚ и всё. Даже внимания особо не обратили. Но кто-то снял на видео и выложил в интернет. У меня в голове не укладывается.

— Это фокус. Обман зрения.

— Ты думаешь? А тряпки мокрые.

— Ну тряпки — это тряпки.

— Мокрые.

— Высохнут.

— Господи, что ты такое несешь? А Миха? Где он? Куда он делся? Трубку не берет!

Витя хотел сказать: «Миха стал водой». Но сказал:

— Я не знаю.

— Витя, мне страшно, я тут одна, мне кажется, кто-то дышит рядом, я везде свет включила, я с ума схожу, приезжай, пожалуйста.

— Я не могу. Я дома. Новый год.

— Тогда я к вам приеду.

— Нет. Вика. Погоди. Так нельзя.

— Да мне плевать, что можно, что нельзя. Вместе встретим Новый год. По-семейному.

— Нет. Я сам к тебе приеду. Жди.

— Хорошо. Подожду. Потерплю. Час. Не приедешь через час, заявлюсь к вам. С шампанским.

— Я буду.

Он отключил телефон. Аля стояла в дверях.

— Что стряслось, Витя? Ты сам не свой.

— Аля, мне придется съездить к Михе. Что-то с ним, я толком не понял. Оксана плачет. — Он надел куртку. — Я разберусь и вернусь.

Витя взял ключи от машины.

— Ты осторожнее на дороге. Люди безумствуют перед Новым годом. И пьяными за руль садятся. Как будто сегодня все можно.

Он поцеловал жену в мягкие губы. Он любил ее, не мог без нее. И без Оксаны не мог. Не хотел. Скучал, если долго не видел; бывало, что ему снился ее запах, мучил, томил. Аля ни о чем не подозревала. Доверяла ему без оглядки. Теща подозревала несомненно; в точности, правда, не знала и держала свои подозрения при себе.

Теща! Вот уж о ком лучше сейчас не вспоминать. Прочь из моей головы!

Аля закрыла за мужем дверь и почувствовала сытный, горячий дух запеченной в сметане картошки. Бросилась на кухню. Точно, стоял в духовке горшок. Аля его вынула. Готово, совсем готово. Завернула вентиль, погасила огонь.

— Ну, мать, ты даешь, — воскликнула Аля. — Поставила и ушла. Спасибо, что я учуяла.

Куда она делась? К соседке, что ли? Зацепились языками, забыли о времени.

Темная ель стояла в комнате, несколько стеклянных игрушек таинственно посверкивали.

Аля полюбовалась на елку.

Она обманула мужа. Не какая-то посторонняя тетка прочитала главу из «Евгения Онегина». Сама Аля и прочитала. Сама и получила вместо шампанского полено. И снежки вместо апельсинов. Снежки выкинула, а полено зачем-то притащила домой.

Вынула полено из сумки. Поставила под елку. Пусть.

 

4

Мороз обжигал лицо.

Витя поспешно забрался в машину. Включил двигатель.

Почти все окна в доме светились. Люди готовились к встрече Нового года. Желали друг другу счастья. Ждали гостей или сами собирались в гости. А может быть, в ресторан. Там тепло, там живая музыка, там официант подлетает и предлагает вино.

Дважды блямкнул телефон. От Оксаны пришло два сообщения. Два видео. Одно снято в метро. В толпе, в несущемся по тоннелю вагоне.

Ледяная старуха среди живых, теплых, дышащих людей. Оплывает в духоте, тает. Так быстро, что съемка кажется ускоренной.

Второе видео.

Столик у широкого окна. Застывший ледяной Миха в обычной своей одежде. Сидит боком к окну, и через прозрачное лицо видны огни проезжающих машин. Миха тает.

На обоих видео в кадр попал Витя. Как в ловушку.

Витя написал Оксане: «Это фокус. Неудачная шутка. Уже еду».

Вновь блямкнул телефон. Сообщение от Маши. От дочери.

«Пап, с наступающим! У нас все норм, не волнуйся. Маме с бабулей привет! И дяде Коле! Всем!»

«С наступающим, родная!»

Дороги пустые, уже через сорок минут Витя оказался у дома Михи на Ленинском.

Посмотрел снизу на светящиеся окна их квартиры. Бросился к подъезду, набрал номер квартиры, трубку никто не брал. Застывающими на морозе руками Витя вынул телефон, позвонил.

Телефон блямкнул. Оксана прислала сообщение:

«Уходи».

«Ты же сама просила».

«Уходи. Полицию вызову».

«С ума сошла?»

«Я тебя боюсь».

«Ксаночка, милая, это все фокус. Гипноз. Я объясню, открой дверь».

Ответа не последовало.

Дверь вдруг распахнулась, из подъезда вывалилась компания.

— С Новым годом!

Веселый мужик придержал дверь.

— Проходи, друг!

— Нет, — отказался Витя. — Нет. Спасибо.

Он вернулся в машину. Компания скрылась в арке, в сторону Ленинского.

Такси их там ждет. Наверное. Да не все ли мне равно? Надо все исправить. Найти этих. Страшных. Настоящих. В которых никто не верит. Даже дети не верят. Так оно спокойнее, верно? Но где искать?

И Витя вдруг догадался: у старухи!

Бог знает отчего он так решил. Но решил твердо. Но где? Где ее квартира?

Не в Москве, нет. По Ярославке.

Уверенность была несомненная.

Чувствовал: можно опоздать. Гнал.

Через центр на проспект Мира. Мимо ВДНХ, мимо Ростокина. Какая громада Москва. Галактика. И все расширяется. Точно распирает ее.

МКАД. Ярославское шоссе.

Синяя Владимирская церковь. Мытищи.

Белая, устремленная в небо ракета. Королёв.

Строитель.

Челюскинская.

Тарасовская.

Клязьма.

Мамонтовская.

Пушкино. А большой город Пушкино. Протяженный.