Оглавление

Роман, который вы сейчас начнете читать, не является автобиографическим. Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения — случайны. Действие происходит в «параллельном» Новосибирске: одни места этого города узнаваемы, другие — придуманы мной. Описываемые события могли происходить в каком угодно городе нашей страны.

Второй шанс

2016 год

В небольшом солидном баре на одной из улочек «тихого центра» за столиком у стены сидел импозантный, наголо бритый мужчина лет сорока пяти. Взгляд его невероятно черных глаз был обращен на стоящий на столике тяжелый стакан, где янтарным светом горел виски. Но мужчина, несомненно, видел нечто более важное, чем стакан с виски. Он сидел неподвижно, откинувшись на стуле и вытянув ноги в рыжих замшевых мокасинах. Крупные красивые руки, какие бывают только у пианистов и хирургов, лежали на столе. Рядом в массивной хрустальной пепельнице тлела сигарета.

Звякнул колокольчик на входной двери, но мужчина даже не оглянулся, продолжая смотреть прямо перед собой, хотя знал, что к нему в скором времени должен присоединиться его друг — встреча была назначена на семь часов вечера.

В бар вошел другой мужчина — высокий, крепкий, с веселыми и живыми голубыми глазами, одетый в легкие льняные брюки и майку-поло. Несмотря на то, что этот человек явно в прошлом имел отношение к какому-то виду спорта вроде борьбы или бокса, бармену, от нечего делать наблюдающему за обоими мужчинами, подумалось, что вошедший похож на доброго доктора. Лет ему на вид было примерно столько же, сколько и задумчивому посетителю.

«Доктор» подошел к столику, за которым сидел импозантный мужчина, с размаху швырнул на диванчик слегка раздутый от бумаг кожаный портфель, хлопнул черноглазого по плечу и воскликнул:

— Саня, ну чего там у тебя стряслося?

Тот вздрогнул, с трудом оторвав взгляд от стакана с виски, и поднял голову:

— Здорово, Лёх…

После чего вновь уставился перед собой. Лёха озабоченно протянул:

— Да вообще-то здоровее видали… Что с тобой, Сань?

В ответ тот лишь покачал головой. Вновь прибывший вдруг посерьезнел:

— Саша, что? Летальный исход? Кто?

Бармен, гордясь своей проницательностью, переставил бутылки на стойке и с еще большим интересом приготовился слушать дальше.

— Да нет… — протянул в ответ Саня. — Не «двухсотый». Федоренко вообще из кризиса вышел.

— Тогда что случилось? — снова заволновался Алексей. — Не томи.

Черноглазый медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом, произнес:

— Она звонила мне, Лёх… Н-да…

— Кто? — явно не понял его собеседник. — Кто звонил?

— Сейчас, Лёш, сейчас. Дай с мыслями собраться. Расскажу тебе, наконец, все, — и он махнул рукой официанту. — Можно вас?

Официант — молодой человек с подозрительно густыми ресницами и в узких синих брючках — предупредительно подскочил к столику: бар был из разряда дорогих.

— Слушаю вас-с-с-с?

Бритоголовый красавец повернулся к другу:

— Лёш, ты виски? Или коньяк?

Тот немного удивился в ответ:

— Виски, конечно, Сань, чего ты спрашиваешь?

— Ну мало ли… — протянул тот. — Принесите нам по одному виски и — он неопределенно покрутил в воздухе правой рукой. — Не знаю, орешков там каких-нибудь, сыра, что ли… Короче, закусить немного. И меню.

— Конечно, — наклонил голову официант. — Что-нибудь еще? Воды? Без газа?

— О, точно! — оживился Алексей. — Пить охота! Мне воды без газа, пожалуйста.

Восхищенно сверкнув глазами из-под черных опахал ресниц, синебрючный упорхнул. Бармен покачал головой и шепотом произнес ему вслед: «Ос-с-спади-и-и-и…» Вновь прибывший тем временем продолжил свои изыскания:

— Саш, так кто звонил-то? Эта, что ли, твоя? Как там ее? Каролина?

Черноглазый поморщился:

— Да какая, к бесу, Каролина, Лёх… Во-первых, ее зовут Селена, я тебе уже говорил. Во-вторых, она тут вообще ни при чем.

— Ой, слушай! — Лёша взмахнул рукой. — Я помню, что ли, как там их всех у тебя зовут!

— Да каких всех, ты чего? — возмутился Саша.

— Да в твоих бабах запутаться можно! — засмеялся его друг. — Каролина, Регина, Ангелина… Хрен разберешь!

— Селена, — улыбнулся Саша.

Надо отметить, что Алексей Николаевич Румянцев (а именно так звали голубоглазого мужчину) был примерным семьянином и отцом троих детей. На заре студенческой юности встретил он свою будущую жену Татьяну, да так и прожили они всю жизнь, вместе преодолевая трудности и невзгоды и радуясь успехам. В этом счастливом и крепком браке, которым Саша всегда восхищался и даже немного завидовал, родились двое старших сыновей — Серёжа и Дима, к моменту описываемых событий уже студенты медицинского, и гораздо позже, осветив, словно солнышко, жизнь родителей, братьев и дедушек-бабушек — малышка Анечка, Сашина крестница и любимица.

Александр же Леонидович Корольков, которого доктор Лёша только что некоторым образом обвинил в неразборчивости в связях, несмотря на то, что тоже был женат, детей не имел. Жена его, умница и красавица Арина, моложе супруга на десять лет, наследника ему подарить так и не сподобилась. Алексей подозревал, что уже и не сподобится, потому что Арина была сама как ребенок — избалованная, капризная мамина и папина дочка. Вопросом о том, как Сашу угораздило взять в жены такую, как выражалась в свое время Лёшина бабушка, профурсетку, он уже устал задаваться, махнув рукой и на этот мезальянс, и на появляющихся время от времени в жизни друга то Каролин, то Кристин, то вот, пожалуйста… Селена теперь.

Лёша был уверен, что от хорошей жизни мужик не станет заводить любовниц, поэтому, зная характерец Сашиной супружницы, в душе друга жалел и на протяжении всех десяти лет, которые тот прожил в браке, сокрушался о том, как Александру не везет в личной жизни.

Официант, наклоняясь то так, то этак, захлопотал над столиком. Расставил тарелки, медленно разложил приборы, снова упорхнул. Затем принес воду. Затем — стаканы с виски. После — стакан для воды. Поинтересовался:

— Стаканчик для водички один? Или вам тоже подать? — и обратил томный взгляд серых глаз в оправе неправдоподобно длинных и густых ресниц на Сашу.

Тот, про себя подумав: «Что за черт? Ресницы, как у девчонки… Тьфу ты, пропасть! Ну понятно!», ответил, сощурившись:

— Да, мой друг. Мне тоже. И несите уже закуску, что вы мечетесь сюда-туда?

— Ах, простите! — вскинулся официант. — Конечно!

Бармен снова тихонько фыркнул: «Так тебе и надо, козья морда! Выделывайся больше!»

Наконец Густые Реснички смог донести до столика, за которым уже изнывали со стаканами виски в руках Лёша и Саша, поднос с закусками. Молча расположив сервировочные тарелочки с сырами, мясной нарезкой и орешками между остальными приборами, он, стрельнув напоследок глазами в сторону Королькова, удалился, слегка покачивая тощими бедрами.

Алексей недобро посмотрел ему вслед и задумчиво позвал:

— Сань…

— М-м-м? — промычал в ответ тот.

— Ты это… Знаешь, что?

— Что?

— А, ладно! — встрепенулся Румянцев. — Давай выпьем сначала.

Они потихоньку чокнулись, и через несколько секунд ублаготворенно заулыбались: виски обжигающей струйкой стал растекаться по их организмам.

— Сань… — напомнил Лёша. — Ты это… Рассказать чего-то хотел?

— Расскажу, Лёш, — серьезно ответил Корольков. — Сегодня точно расскажу, — и он снова уткнулся взглядом в стакан.

— Короче, Сань, — снова начал Алексей. — Пятаков опять продлился на бормашину.

У Королькова изумленно поползли вверх черные брови:

— Да ладно?! — воскликнул он.

— Ну да, — подтвердил Лёша с некоторой претензией в голосе, как будто друг ему не верил. — Мне Настенька звонила днем.

Настенька была племянницей жены Румянцева и их с Сашей общим ангелом-хранителем. Окончив факультет экономики, девушка стала прекрасным бухгалтером — как выражалась Лёшина мама Зоя Григорьевна, муха не пролетит. К этому моменту Румянцев с Корольковым уже несколько лет, помимо основной своей работы в отделении неотложной хирургии горбольницы номер четыре, а также преподавательской и научной деятельности, имели небольшой, но при этом приносящий стабильный и весьма недурной доход бизнес: их маленькая фирмочка занималась сдачей в аренду медицинского оборудования.

Началось все несколько лет назад со звонка Сашиной одноклассницы Иры Бариновой — та работала стоматологом в некоей частной клинике, которая как раз решила перепрофилироваться и распродавала часть оборудования.

— Корольков! — воззвала в трубку Ирина. — Тебе случайно аппараты УЗИ не нужны?

— Иришка! — обрадовался Саша. — Привет, дорогая! На кой, позволь узнать, хрен, мне твои аппараты УЗИ сдались?

— Ну как… — удивленно протянула та. — Мало ли… В аренду можно сдавать.

Саша задумался: он никогда не занимался бизнесом, полностью отдаваясь своей работе. Но Ира неожиданно навела его на мысль: а почему бы и нет? Другие же доктора могут: он знал нескольких коллег, которые, помимо работы в муниципальных клиниках, имели небольшие «свечные заводики». Одним словом, зерно упало на благодатную почву, и вскоре они с Лешей, арендовав крошечный складик в одном из корпусов фабрички, называемой в народе «гармонной» (той самой, где в свое время изготавливали целлулоидные пластины для клавиш аккордеонов и баянов и с которой юный Корольков с товарищами похищал кусочки целлулоида для изготовления великолепных бомбочек), стали совладельцами нескольких списанных переносных аппаратов УЗИ, медицинских кушеток, стоматологических кресел и одной бормашины. С этого арсенала их бизнес и начался. Оказалось, что аренда такого оборудования может приносить доход, и весьма неплохой. Сначала вложились по минимуму: Саша продал тогда родительскую дачу, которая стояла неухоженная и одичавшая уже много лет, Лёшу же прокредитовали родственники.

Они делали все сами: находили клиентов, доставляли им оборудование, отвозили в случае необходимости в ремонт. Даже договоры сами составляли. Однако, как ни удивительно (учитывая то, что оба не были бизнесменами, да и загруженность врачей в неотложной хирургии — это вам не фунт изюма), бизнес начал разрастаться. Постепенно прикупили несколько ламп и боксов для недоношенных младенцев. Дальше — больше: появились специализированные хирургические приборы, ЛОР-оборудование, ортопедические приспособления и прочая, и прочая. Складика на задах Пушкинского жилмассива стало явно не хватать, сняли еще одно помещение. Да и по заказчикам едва успевали ездить.

И вот тут в их жизни появилась Настенька. Она как раз защитила диплом и в 2011 году сама изъявила желание помогать дяде Лёше в его бизнесе. Настя работала дома: вела бухгалтерию и договоры, да еще и, будучи в силу возраста продвинутым пользователем всемирной паутины, создала сайт и очень много занималась продвижением услуг фирмы «Добрые РуКи».

Надо сказать, фортуна любила доцентов Румянцева и Королькова — дела у друзей шли в гору. Постоянно обновлялся парк электронного и механического оборудования, пополнялись запасы ортопедических приспособлений, специализированных кроватей, кушеток, кресел.

У Саши и Лёши был обширный круг знакомств, и то тут, то там «выстреливало» дешевое оборудование. Кроме того, однажды они прооперировали мужика — его привезли в отделение с камнями в желчном, и бедняга испытывал нечеловеческие страдания, так как камни «пошли». Так вот, этот пациент оказался уникальным специалистом по ремонту именно медицинского оборудования и, конечно же, разговорившись со своими спасителями, взял их фирму на обслуживание по самым демократичным ценам. Работали на доверии, и иногда мастер, имя которого было, как ни парадоксально, Рейнгардт Рейнгольдтович Вааг (близкие и клиенты называли его, конечно же, дядя Рома) ремонтировал оборудование для «Добрых РуК» в долг или вне очереди — очень уж уважал своих докторов.

Купили Настёне небольшую юркую «тойотку», и она часто развозила негабаритное оборудование по клиентам сама. На некоторые приборы, а особенно на ортопедию нередко выстраивались очереди, и девушка даже завела на сайте «лист ожидания». Дела шли неплохо, оборудование пополнялось, обменивалось, чинилось и даже иногда окончательно выходило из употребления. Претерпевал модернизацию сайт, появлялись новые заказчики и уходил кто-то из старых. Одним словом, все текло, все изменялось в маленьком бизнесе Королькова и Румянцева.

Неизменным оставалось одно. Ни разу за все время существования фирмы «Добрые РуКи» — а с момента судьбоносного телефонного разговора с Иришкой Бариновой прошло ни много ни мало восемь лет — никто не взял в аренду ту самую бормашину, которая оказалась на складе «гармонной фабрики» в числе самых первых единиц оборудования. Бормашина была исправна, имела вполне презентабельный вид и достойное функциональное наполнение, но за все эти восемь лет ни разу не вызвала интереса ни у одного из заказчиков. Так и стояла она, абсолютно невостребованная, на складе, несмотря на то, что Настиной рекламой вовсе не была обделена. Настя часто повторяла: «Она у нас, наверно, заговоренная, дядь Лёш» и время от времени протирала с нее пыль и снова закрывала полиэтиленовым кожухом.

И вот около трех месяцев назад, в апреле, у Румянцева вдруг буквально среди ночи зазвонил сотовый. Обычное дело, подумал он, сонно проводя пальцем по экрану, наверно, тяжелого привезли. Сейчас придется ехать. Однако звонила племянница, и Румянцев всполошился:

— Настюша? Что случилось?

— Дядь Лёш, — торопливо заговорила девушка. — Вы уж меня простите!

— Да что такое, Настя! — еще больше заволновался чадолюбивый Румянцев. — Прекрати мерсикать и говори по делу!

— Да вот, прямо и не знаю… Только что позвонил заказчик. Просит, не поверите, бормашину…

— Да ты что?! — поразился Алексей. — А кто таков?

— Да он не представился, — ответила Настя. — Но он сейчас просит, дядь Лёш.

— В смысле сейчас? — не понял тот.

— Ну сейчас прямо просит забрать. Готов приехать сам.

Румянцев посмотрел на часы, висящие над входом в спальню: овальный циферблат поблескивал в свете луны. Стрелки показывали три тридцать пять.

— Дядь Лёш, — прервала его недоуменное молчание племянница. — Я одна-то боюсь ночью на склад… Мало ли, кто он, может, маньяк какой…

— Да что ты, детка, — очнулся Алексей. — Какой склад… Мы сейчас с дядей Сашей сами.

Доценту Румянцеву, во-первых, было страсть как интересно, кто же вдруг впервые за восемь лет решил арендовать у них бормашину, да еще в столь несуразное время. А во-вторых, ему стало обидно: Корольков, значит, будет там сны досматривать в теплой постельке, а он, Алексей Николаевич Румянцев, проведя накануне несколько операций и вымотавшись за день, как собака, поедет на склад выдавать неведомому клиенту-маньяку бормашину. Лёша так и видел, как у ворот склада его встречает гибрид Фрэдди Крюгера и Ганнибала Лектера. «Хорошо, там пацаны из охраны нормальные, с „Сайгой“, — подумал Румянцев. — Хотя против Фрэдди Крюгера „Сайга“, наверно, не проканает…» Сообразив, что почти засыпает, Лёша решительной рукой набрал Королькова.

Удивительно, но тот почему-то не спал. Двадцать семь лет были знакомы Лёша и Саша, и никак Румянцев не мог ни понять, ни поверить, что у человека может быть бессонница. С его другом Корольковым она иногда случалась, нечасто, но все-таки, и всякий раз этот факт вызывал первобытное изумление Алексея Николаевича.

— Ну не сплю я, не сплю! — шепотом заорал в трубку Саша. — Чего тебе?

— Саня, тут такое дело…

Выслушав рассказ друга, Саша воскликнул:

— Так, давай заезжай за мной. Вместе поедем твоего маньяка ловить!

— Сань, да не ловить! — Лёша был уверен, что про бессонницу доцент Корольков врет из человеколюбия, а на самом деле никак не может проснуться. — Бормашину надо выдать со склада.

— Да понял я! Говорю же, не сплю, — все так же, шепотом, продолжал Саша. — Заезжай, я пока договор распечатаю. Заполним от руки.

Фары Лёшиного внедорожника осветили ворота бывшей «гармонной фабрики». Место было глухое, поскольку ближайшие дома загородил появившийся здесь в нулевых гаражный комплекс. В окошке проходной мерцал экран телевизора.

— Хорошо, что пацаны не спят, — почему-то шепотом сказал Саша.

— Угу… — доценту Румянцеву тоже было некомфортно в этой ночной тишине и темноте. Он еще хотел спросить у Саши, с собой ли у него тот нож с наборной ручкой, подаренный давным-давно зэком, коего они не отпустили к праотцам — мужика привезли к ним с десятью ножевыми. Однако не успел: к воротам подъезжала еще одна машина.

— Вот он! — снова прошептал Корольков, будто они и вправду караулили маньяка.

Уже от одного его хриплого шепота Лёше стало не по себе.

Машинка оказалась совсем небольшой — это был миниатюрный девчачий «витц» небесно-голубого, как успели разглядеть в свете фар доценты, цвета. Автомобильчик остановился, и из него стала вылезать огромная бесформенная фигура, отдаленно напоминающая человеческую.

— Матерь божья, что это? — в ужасе прошептал Лёша.

В ответ Корольков только молча сглотнул, потому что у него внезапно пересохло в горле. Однако фигура, окончательно распрямившись, оказалась просто очень крупным мужиком в каком-то то ли балахоне, то ли дождевике. «А! Плащ-палатка!» — догадался Лёша.

Они вышли из машины, и мужик радостно воскликнул:

— Здрассьти! Я за бормашиночкой!

— Добрый… э-э-э… вечер, — ответил вежливый Корольков.

Лёша же посчитал иначе:

— Доброе утро! — сказал он одновременно с Сашей.

Однако нечто до боли знакомое прозвучало в этой его «бормашиночке», подумали одновременно Корольков с Румянцевым, и, подойдя поближе, узнали в бесформенной фигуре Васю Пятакова — проктолога из сорок третьей больницы. Вася был их ровесником, но с ними не учился — он переехал в Новосибирск из какого-то небольшого среднерусского городка. Из Новосибирска родом была его жена, а ее Вася, поговаривали, любил больше жизни, потому что мог удержать на ладони одной руки — такая она у него была миниатюрная, словно Дюймовочка. Сам же Василий Владимирович Пятаков выделялся среди коренных сибиряков не только своим могучим телосложением, но еще и цветом волос: таких светловолосых людей в Сибири не бывает. Был он увальнем с огромными ручищами и удивительно живой и добродушной улыбкой. Однако доктора-мужчины Васю некоторым образом иррационально побаивались: в городе было всего два реально хороших проктолога — Вася и доктор Драбкина в Академгородке. Случись чего, суеверно сплевывали через левое плечо мужики, не к Драбкиной же идти… При этом как профессионалы, обладая академическими знаниями в области анатомии и физиологии человека, они в страшном сне не могли себе представить, что с ними может сделать своими ручищами доктор Пятаков. Света Гулькина, коллега и боевая подруга, любила припугнуть их где-нибудь на даче или при переезде: «Вы, пацаны, поосторожней там, шибко тяжести-то не поднимайте! А то геморрой вылезет, кому задницу свою потащите? — цинично вопрошала она и добавляла страшным голосом: — Пятакову-у-у-у?»

Между тем Вася тоже узнал арендодателей бормашины:

— Ой! — радостно воскликнул он. — Лёха! Саня! Так это вы, что ли, бормашиночку-то сдаете?

— Мы… — снова сглотнул Саша, вспомнив Светкины пугалки. — Здорово, Василий!

Хирургическая длань Королькова, который всегда знал и гордился, что у него крупные руки, утонула в Васиных ладонях: рукопожатие у того было самым, наверно, добрым и искренним в медицинском сообществе города. «Про Румянцева и речь не идет, — немного свысока подумал Саша. — У него руки еще меньше, чем у меня, он около Васи вообще со своими ладошками словно подросток». Однако Вася не успокоился, пока не утопил в своих ручищах и Лёшины пальцы, затем вскинулся:

— Ну давайте, давайте ее! Мне скорее надо, пацаны!

От удивления Саша даже не решился достать договор:

— Э-э-э… Вась, ты потом нашей девочке позвони, ладно? Надо будет подъехать договор подписать и рассчитаться. Договорились?

— Да не вопрос, Саня, — торопливо ответил тот. — Она ж исправна, все?

— Ну… В данный момент ее проверить невозможно, — сориентировался Алексей. — Но если что не так, привезешь, мы мастеру покажем. Неделю назад проверяли, все было нормально. Боры там, в кармашке.

— Да боры у меня есть! — махнул рукой Пятаков. — Спасибо, пацаны, что не отказали! Вот задаток, — он протянул купюру. — Ваша Настя сказала…

— Так, а… приходник, чек? Что тебе?

— Да мне ничего не надо, Сань! — радостно улыбнулся Вася. — Я ж частным образом.

Саша украдкой взглянул на Румянцева: у того глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит, а брови окажутся на затылке. Сам Корольков, для которого всегда самым важным было сохранить лицо в любых ситуациях, еще как-то держался.

В глубоком молчании они втроем вытащили небольшую, но неудобную бормашину за ворота и в замешательстве остановились перед крошкой «витцем».

— Вась, так а как ты ее повезешь-то? На своей малютке? — спросил Лёша. Причем, произнося слово «малютка», он имел в виду стиральную машинку с таким названием, которая, как известно, размеры имела совсем уж компактные.

— Да эт не моя! — расплылся в улыбке Пятаков и нежно добавил: — Эт жены… Юлечки моей, я вот ей недавно купил, пусть, думаю, девчонка ездит, раз хочет…

И Королькову, и Румянцеву было известно, что Васиной «девчонке» лет столько же, сколько и ему — сорок пять, и они в который раз поразились, что не врут, видно, в книгах и фильмах: есть она все-таки, любовь-то эта…

— Хм-м-м… — прочистил горло Румянцев. — А твоя-то где?

— Да на СТО отогнал. Там на левом берегу СТО одно открылось, так они по «хаммерам» специализируются как раз.

— А-а-а… — уважительно произнес Корольков, который часто в своих сорокашестилетних мальчишеских мечтах видел себя за рулем «хаммера». — Так это, Вась… Давай мы тебе поможем? Довезем куда надо?

— Пацаны, да неудобно как-то, — засмущался Вася.

— Давай-давай, — решительно перебил его Румянцев, которому до судорог хотелось скорее остаться с Корольковым наедине и обсудить, наконец, эту совершенно фантастическую ситуацию.

Они закинули бормашину в багажник «лексуса», Вася влез в Юлечкину малютку, и процессия тронулась. Ехать было недалеко: жил Пятаков («Или не живет он там, — подумал Саша, содрогаясь, — а… Что он делает вообще с этой бормашиной?!») на Демьянке — улице Демьяна Бедного, совсем рядом с Пушкинским жилмассивом. Посему они достаточно быстро распрощались с Василием, благополучно выгрузив в ночном подъезде бормашину.

Полминуты ехали молча, отходя от увиденного. Потом Лёша начал:

— Сань…

— Лёша, я сам в шоке! — экспрессивно перебил его Корольков. Они столько лет дружили и провели вместе столько операций, что понимали друг друга не то чтобы с полуслова, а вообще без слов. — Я не могу даже предположить, зачем ему бормашина!

Они закурили и одновременно выдохнули сигаретный дым.

— Ну может, Настя что-то выяснит, — неуверенно произнес, наконец, Румянцев. — Я ей скажу, чтобы, когда он рассчитываться приедет, спросила, что ли…

— Не знаю, Лёх, — глубокомысленно ответил Саша. — Не знаю…

Делать какие-либо предположения не было ни сил, ни, самое главное, мыслительных возможностей, поэтому они, договорившись, что подумают об этом завтра, расстались. На часах было пять утра.

И вот теперь, на протяжении трех месяцев подряд Василий Пятаков продлевал договор аренды бормашины. Он приезжал к Насте — для оформления документов и встреч с заказчиками Саша и Лёша снимали рабочее место в офисе одной фирмы, которая принадлежала знакомому коммерсу и занималась продажами какого-то неведомого им оборудования то ли для горных работ, то ли, наоборот, для рыбалки, — и, радостно и немного смущенно улыбаясь, исправно вносил необходимую сумму, пролонгируя срок договора еще на месяц. Спрашивать о роли бормашины в жизни проктолога Пятакова Насте было неудобно. Она так и сказала родственнику:

— Дядя Лёша, нет. Я не могу задавать такие некорректные вопросы.

И правда, спрашивать было как-то неловко: ведь арендовал бормашину не врач больницы номер сорок три и даже не представитель этой организации, а частное лицо Пятаков В. В.

Сплетниками Румянцев и Корольков никогда не были, поэтому обсуждать в курилках историю с бормашиной они позволить себе не могли. Кроме того, доктор Пятаков имел репутацию доброго и интеллигентного человека, который, несмотря на свои устрашающие габариты, мухи не обидит. Посему, немного поскабрезничав между собой, мужики оставили этот вопрос висящим в воздухе: ничего путного в голову не приходило. Однако с периодичностью раз в месяц они вспоминали о Васе — когда Настя докладывала, что тот снова побывал в офисе.

Вот и сейчас Румянцев в ответ на возглас Королькова недоуменно протянул:

— Ну да, представляешь? Я, Сань, вот честно, ничего не понимаю…

— Что ж такое! — вымученно произнес Саша. — Мистика какая-то… Н-да… Лёх, надо как-то все-таки выяснить!

— Сань, когда? — Алексей поднял на него глаза. — Ну минуты же свободной нет. Серёжку в ординатуру надо пристраивать, висит это дамокловым мечом. Платно сам знаешь, сколько это выйдет. А у меня Дима на подходе, пятый курс уже…

— Жаль, что он к нам не хочет… — поддержал друга Саша. — У нас место есть.

— Ну не хочет! — то ли с досадой, то ли с гордостью в голосе воскликнул Румянцев. — Травматология, и все тебе…

— Мужик! — похвалил Саша. — Своего добьется.

— Танька к Рубинштейну собралась… — уныло сказал Лёша. — Просить будет. А что делать?

Помолчав, они одновременно хлебнули из стаканов. Густые Реснички снова возник возле стола:

— Па-а-ажалуйс-с-ста, меню-ю-ю-ю, — вытянув губы трубочкой, манерно выговорил он.

— Благодарю вас, мой друг, — серьезно ответил Саша.

Бармен же, которому было прекрасно слышно и видно все, что происходило за столиком, шепотом передразнил: «Меню, тебю и список блюдей…»

— Мы сразу закажем, молодой человек, — решительно сказал Алексей. — Не убегайте.

— Конечно! — выхватил блокнот Густые Реснички. — Слушаю вас-с-с…

— Та-а-ак… — задумчиво начал Корольков. — Лёша, ты будешь жюльен?

— Буду! — припечатал его друг. — Я вообще, Саня, жрать хочу, как из пулемета.

— Прекрасно. Принесите нам, пожалуйста, по жюльену с грибами, по салату какому-нибудь…

— Могу порекомендовать, — склонился над Корольковым официант и, вытянув наманикюренный пальчик, ткнул им в страницу солидного, в кожаном переплете меню. — Вот этот, с кусочками ананаса и оригинальной заливкой.

— Валяйте этот, — согласился Саша. — И проследите, пожалуйста, чтобы жюльены были горячими.

— Безусловно! — слегка задохнулся Густые Реснички. — Наш бар работает в соответствии с представленным меню-ю-ю… Это все? — почтительно осведомился он.

— Да уж конечно! Все! — улыбнулся Лёша. — А горячее?

— Да-да, — снова вооружился блокнотом официант. — Слушаю…

— А на горячее… — невозмутимо продолжил Саша, — кстати, можно сразу начинать готовить, видите, мой друг умирает от голода… Н-да. Ростбиф с жареной картошкой и овощами гриль.

— Ростбиф и вам, и вам? — повернул он голову туда-сюда.

«Вот дебил, — подумал бармен. — Нет, блин, один на двоих им принеси! Понятно же, что мужики жрать хотят, да и не особо заморачиваются. Мяса им по куску надо!»

— Да, два ростбифа средней прожарки, — ответил Лёша. — И попросите, пожалуйста, чтобы хоть что-то дали побыстрее.

— Конечно! — упорхнул, снова виляя задницей, Густые Реснички.

Доктор Румянцев посмотрел ему вслед и покачал головой.

Корольков же задумчиво добавил:

— И хлеба, сына, хлеба…

«Ну ничего, — подумал Лёша. — Раз шутит, значит, не все так плохо».

— Сань, так кто звонил-то тебе? — спросил он.

— Лёш, представляешь… Катя звонила… — медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом, сказал черноглазый, и бармен с интересом навострил уши.

— Какая Катя? — заинтересованно взглянул на него Румянцев. — Которая из гнойной хирургии, светленькая?

— Сам ты, Лёша, из гнойной! — слегка вызверился Саша. — При чем тут гнойная-то?

— Ну она же все тебе глазки строит, вот я и подумал… — стал оправдываться тот.

— Подумал он… Нет. Катя.

— Саша, знаешь что! — возмущенно воскликнул Алексей. — Говори нормально, в конце-то концов!

— Лёш, помнишь, я тогда в общаге две недели пил, когда перед пятым курсом к тебе переехал?

— Да уж как не помнить, дружище! — ответил тот. — Кое-как тебя из запоя вывел. Чуть до абстиненции не допился…

— Так вот, Катя, — перебил его Корольков, — это та самая девочка, из-за которой я тогда…

— А-а-а… — дошло до Румянцева. — Та самая? Столько лет прошло, Сань… А чего это она? На консультацию?

— Да нет, Лёш… Не на консультацию… — протянул Саша.

— Лежит у нас кто-то?

— И не лежит никто. Она позвонила мне… — тут Корольков вытащил из пачки сигарету и закурил, глубоко затянувшись, — и слово в слово повторила ту фразу, которую я ей в записке написал. Это только я знаю и она, раз прочитала.

— В какой еще записке? Что это у тебя еще за тайны мадридского двора? — нахмурился Алексей.

— Да я же, Лёш, когда уходил, — усмехнулся Корольков, — записку ей догадался оставить. Н-да… Констатируй уже мне олигофрению в стадии дебильности, дружище!

— Не, ну Сань… — потрясенно протянул Румянцев. — Я не знаю, конечно… Нахрена записку-то? Ну ушел и ушел от девчонки…

— Да, Лёша! — экспрессивно и вместе с тем самоуничижительно воскликнул Корольков. — По-латыни к тому же, чтобы, соответственно, разобрать никто не смог.

— А что написал-то? — заинтересовался тот.

— Nescio quam spirare sinete. Вот так вота вот, Лёша.

— Это что же? Погоди? — нахмурил лоб Румянцев. — Как же… Не дышу… Не знаю, как дышу… Не знаю, как дышать… О боги! Я не знаю, как дышать без тебя! Ты, Саша, в натуре, дебил!

Корольков удрученно молчал.

— И что? Думаешь, ей кто-то перевел? — с интересом спросил Румянцев.

— Ну, во-первых, это сейчас не проблема — перевести, во-вторых, она юрист, я узнавал. Они тоже латынь изучают, — ответил Саша.

— Юристы? — удивился Алексей. — А им-то она зачем?

— Ну, видимо, — предположил Корольков, — какие-то специфические термины существуют.

— Что-то я не особо замечал, чтобы Юрец по-латыни изъяснялся… — вспомнил Лёша их общего друга юриста Чернова.

— Да Юрец разгильдяй, — воскликнул Саша. — Что с него взять… Поди, и не помнит ничего.

— Ну и ладно, — вернул Сашу к теме разговора Алексей. — Звонила Катя. И что?

— Да собственно, Лёш, ничего, — уныло произнес тот в ответ. — За исключением того, что я теперь не знаю, что мне делать… Я же всю жизнь ее помню…

— Сань… — с превеликим удивлением в голосе сказал Румянцев. — Я не думал никогда… Я всегда считал, что Арина…

Корольков поморщился:

— Дружище, не лицемерь. Ты прекрасно знаешь все про Арину.

— Так разводись тогда, Сань! Детей у вас нет, и, может, в данном случае это положительный аспект. Делить нечего. Доля в фирме зарегистрирована на тебя, поэтому… Как там Юрка объяснял? На кого записано, того и собственность, с учетом вашего брачного договора?

— Ну это да… Тут тещенька в свое время маху дала, — злорадно усмехнулся Корольков. — Она не думала, что я смогу что-то свое открыть или заработать.

— Разводись! — воскликнул Румянцев. — И женись на этой своей Кате!

— Да ты что? — испугался известный любимец женщин Корольков. — Как? Она, наверное, и видеть-то меня не захочет… — и снова грустно уткнулся носом в стакан. — И вообще, Лёх, знаешь… Нет в жизни… радости, что ли? Арина что? Арина делает карьеру, папочка ейный помогает со всей дури.

— Ты что это, Сань? — вскинулся Алексей. — Завидуешь собственной жене?

— Да чему там завидовать-то? — невесело улыбнулся Корольков. — Пыжится, пыжится… Вот прям прорыв в медицине — морды старухам натягивать.

— Ну тоже надо, Сань… — возразил было Леша.

— Кому надо-то, Лёх? — возразил тот. — Может, тете Клаве, соседке моей, у которой пенсия четырнадцать косарей и внук малолетний на иждивении? Да если б я ей денег не подкидывал за то, что она за моей квартирой приглядывает, да картохи из тещенькиных закромов не привозил иногда, они бы с Валеркой с голоду опухли уже. Как раз Арине Аркадьевне клиентка, ага.

— Ну Сань, ты не прав. Арина делает людей счастливыми, — снова начал защищать Сашину жену Алексей. — Определенную, конечно, категорию людей, но все-таки.

— Вот-вот. Счастье, — со злостью сказал Корольков. — Симпозиум у нее. В Италии, если что. По вопросам вживления в область подбородка какой-то, Лёша, хрени, даже не знаю, как называется. И знать не хочу!

— Нет, ну Сань, погоди! А если, не дай бог, какая-то врожденная патология? Labium ltporinum, к примеру. Разве в таком случае не нужны пластические хирурги?

— Лёша, начнем с того, что Арина не пластический хирург. Тебе прекрасно известно, что она так и не смогла этим заняться — кишка тонка. Хотя как раз только в таких случаях они и нужны! А то гляди-ка, жизненные показания — бабкам губищи накачивать.

— Сань, хрен с ней, с пластической хирургией… А звонила-то Катя твоя тогда зачем? — снова спросил Румянцев. — А?

— Ну не зна-а-а-аю… Может, отомстить мне хотела…

— Саня, — твердо произнес Алексей. — Я, конечно, не такой знаток женского пола, как ты. Но что-то мне подсказывает, что бабы просто так не звонят. Чего ей тебя вообще вспоминать, если предположить, что она забыла и видеть не желает?

— Ну не знаа-а-аю… — снова протянул Саша.

— Короче, — решительно резюмировал Лёша. — Давай выпьем еще. Молодой человек, подойдите, пожалуйста.

— Горячее уже готовят к подаче, — радостно сообщил резво подскочивший Густые Реснички.

— В смысле — горячее? — поднял красивые черные брови Корольков.

— Так а салат мы просили? Жюльен, опять же?

— Но… — захлопал глазками официант и жеманно поднял вверх ладонь. — Вы просили… Побыстрее…

Бармен, делая вид, что всецело поглощен процессом протирания фужеров, закатил глаза и подумал: «Вот придурок! Надо управляющему сказать… Он всех гостей распугает!»

— Юноша, — вышел из себя невозмутимый Румянцев. — Вы что, не в курсе, что вначале принято подавать салат? Ну или… хм-м-м… на худой, как говорится, конец, жюльен?

Бармен аккуратно поставил фужер на стойку и, наклонившись, прыснул.

— Да, но… — Густые Реснички снова поднял ладонь к уху и, растопырив пальчики, как это делают гламурные девушки в своих видеоблогах, замер.

— Идите и принесите нам сначала салат, пожалуйста, — вежливо, но уже закипая, произнес Корольков. — А горячее чуть позже. Договорились?

Официант облегченно выдохнул и, явно пытаясь угодить, спросил:

— Соуса какие-то подавать?

— Чего? — вытаращили на него глаза оба посетителя. — Чего подавать?

— Соуса! — с достоинством профессионала глядя на них, ответил синебрючный.

— Это что еще такое? — выпалил доцент Румянцев. — Соуса?

— Но как же? — удивился официант, а бармен сделал движение рукой, пытаясь подозвать его к себе, потому что такого позора для заведения вынести уже не мог. — Соуса, к мясу…

Далее бармен с нескрываемым удовольствием наблюдал, как два взрослых и явно хорошо образованных мужика дико заржали, буквально держась за животы:

— А-а-а-а! — надрывался черноглазый. — Соуса! Лёха, ты слышал?

— Гы-ы-ы-ы! — вторил ему друг. — Не, Сань, я такого еще не слышал!

Придурок официант, на бэйдже которого значилось «СтанИсЛав», хлопал своими неправдоподобными ресницами и недоумевающе глядел на них. Бармен, которого тоже крючило от смеха, все-таки нарушил политес и позвал:

— Стас! Подойдите, пожалуйста!

Что он говорил Густым Ресничкам, история умалчивает, но, отсмеявшись, Корольков и Румянцев увидели возле своего стола девушку-официантку, которая принесла долгожданные тарелки:

— Добрый вечер! — приветливо сказала она. — Пожалуйста, ваш салат, — после чего, расставив тарелки поудобнее на небольшом столике и убрав пустые стаканы, добавила: — Повторить?

Мужики приободрились, явно найдя сочувствие в лице приятной молодой девицы:

— Светочка, — прочитав имя на бэйдже, начал Корольков. — А принесите нам бутылочку виски, пожалуйста. Ноль пятую.

— Виски подать того же купажа, что уже заказывали? — спросила понятливая Света.

— О да, детка, — довольно улыбнулся Корольков, думая о том, что наконец перестал испытывать некое иррациональное чувство неудобства, свойственное эмпатичным людям, которые наблюдают рядом с собой несуразных субъектов, подобных этому, прости господи, СтанИсЛаву: вроде и не ты, как говорится, облажался, а все равно стыдно.

Света быстро доставила на стол бутылку виски, новые стаканы, чистую пепельницу и, окинув взглядом сервировку, молча удалилась к стойке. Бармен выдохнул: можно было надеяться, что эти двое не напишут позорный отзыв на «Флампе». Корольков же с Румянцевым жадно накинулись на еду — оба были голодны, как черти, даже Корольков, несмотря на свои душевные терзания, пока не вполне понятные его другу. Немного перекусив, они одновременно закурили.

— Сань, ну так что? — вернулся к разговору Алексей. — Что ты сам-то думаешь?

— Лёх, знаешь… — Корольков затянулся. — Наверно, надо ей позвонить.

— А она что, тебе свой телефон оставила? — удивился Румянцев.

— Да я его всю жизнь помню, Лёх…

— В смысле? Сотовый? Тогда же не было… — начал было Лёша.

— Да зачем сотовый? — перебил его Корольков. — Домашний.

— Да ты что, Сань! Она могла сто раз переехать, поменять номер или вообще убрать городской. Сейчас все так делают, нафиг он кому нужен?

— Не-е-ет, Лёх, — задумчиво и как-то мечтательно протянул Саша. — Все на месте. И она, и городской номер. Я проверял…

— Как это? — вскинул брови Румянцев. — Ты уже позвонил ей?

— Да я это… — смущенно потер подбородок Корольков. — Зимой как-то… К тете Клаве ходил, картошки там им, моркошки, то-се… Ну и взял да набрал ее, когда в своей квартире был. Окна-то ее… прямо напротив.

— Так она в соседнем доме, что ли, живет?! — поразился Лёша. — Как так-то, Сань?

Саша тяжело вздохнул и начал, наконец, свое грустное повествование:

— Я пришел из армии и с ней во дворе случайно встретился. Ну мы так, были, конечно, знакомы, но больше шапочно: она на год младше училась. Красивая девчонка, но я как-то особо внимания не обращал. А тут, знаешь, разговорились, пока ее собачонка бегала, дела свои делала, а я на турнике болтался. И чем-то она меня зацепила, Лёх. В тот момент казалось, что ножки там, фигурка, то-се, под маечкой ничего, у меня аж слюни потекли… А потом пришел к ней вечером, переспал с ней, и все, как в омут какой-то. Такая оказалась милая, светлая, искренняя, что я утром уже не представлял, как раньше без нее жил.

Румянцев вздохнул:

— И что? Послала тебя?

— Да нет, Лёх… — вздохнул в ответ Саша. — Наливай.

Румянцев плеснул в стаканы, совсем немного, понимая, что на одном салате сильно закладывать за воротник пока не нужно. Молча выпив, Саша продолжил:

— Я ее бросил, Лёш. И теперь всю жизнь себе простить не могу этого.

— Но почему, Сань? — снова удивился друг. — Если все хорошо было?

— Да дурак потому что был! — с болью в голосе ответил Корольков. — Дурак, самонадеянный и самовлюбленный. Сначала думал: да ну нафиг, еще ни одной меня захомутать не удавалось! Потом стал думать иначе: завтра не пойду к ней, все, хватит… А ноги сами несли в дом напротив. Она улыбнется, обнимет, и все, я опять в этот омут. Потом стал понимать, что дать-то я ей ничегошеньки не могу… Гол как сокол. Как у того латыша: сам знаешь что да душа.

— А она что, из богатой семьи, эта твоя Катя? — спросил Лёша.

— Да нет, наоборот, — улыбнулся Саша. — Родители у нее своеобразных профессий: отец — журналист, правда, к тому времени умер уже. А мать — диктор на радио. Какое уж там богатство? Творческая интеллигенция.

— Ну да… — согласился Алексей. — И что? Она что-то от тебя требовала?

— Нет, конечно! Говорю же, светлая девочка, хорошая…

— И что тебе мешало быть с ней? — воскликнул Румянцев. — Сань, ты прости меня, конечно, но я искренне не понимаю…

— Да что тут понимать, Лёш… Я ж тогда амбициозный был, великим хирургом хотел стать.

— Сань, ну без ложной скромности, ты им и стал, — вставил Алексей.

— Ну уж великим — не великим, а стал, конечно, — согласился Саша. — Так вот. А выходило что? Я учусь в меде, куда, кстати, на тот момент еще восстановиться надо было. Работаю где? В больничке медбратом, иного нам было не дано.

— Не, ну почему? — возразил Румянцев. — Помнишь, как вагоны разгружали?

— Лёх, ну это разовые акции были, о чем ты? И вспомни, как нам в больнице платили и сколько. Выходит, если вместе жить, жениться там, не знаю… это — на ее иждивении значит. А я на это пойти не мог, да и сейчас, наверно, не смог бы. Я ж мужик.

— Ну да, Сань, тут ты прав, конечно. Нам-то с Танькой родители помогали, причем и ее, и мои. А у тебя что? Батя-пенсионер да сестрица твоя чеканутая, прости.

— Сестрица да… — протянул Саша. — За все детство машинки мне не подарила, какая уж там помощь.

— Она на сколько лет тебя старше, Сань? — спросил Лёша. — Я все забываю.

— На восемнадцать.

— Ишь ты…

— Ну. А вместе не жить — Катя бы все равно рано или поздно стала настаивать, как любая нормальная женщина. Ей бы семью захотелось, детей родить. А я бы уже прикипел, сам понимаешь, я же живой человек. А пока институт, пока ординатура… Не дождалась бы она. Ну это я тогда так думал.

— А сейчас?

— А сейчас не знаю, Лёш, что думать, — грустно ответил Корольков. — Всяко думал, за эти годы-то… Может, и получилось бы что-то, если бы ума хватило хоть рассказать кому-то, посоветоваться. Но что ты! Я же сам все развести должен был! И медицину я бросить на полпути не мог, с седьмого класса к этому шел. Дилемма вышла, и я ее решил… Придурок.

— Но ты хоть с ней объяснился? — с волнением спросил Лёша.

— Нет, конечно! Утром она спала, приболела как раз, и я ей всю ночь температуру сбивал. А потом ушел. Она спала, представляешь, не ожидала, наверно, ничего плохого, а я взял и ушел.

— Ну ты даешь! Не думал, что ты на такое способен, поговорить-то можно было с человеком, — поразился Лёша.

— Да! — как будто бравируя, воскликнул Корольков. — Подонок я, Лёш, вот что я тебе скажу. Наливай.

Мужики снова выпили, а бармен, заинтригованный столь пикантной историей, продолжал потихоньку натирать и без того прозрачные, словно слеза, фужеры.

— А сегодня, — продолжал изливать душу Корольков, — замылся, захожу в ординаторскую. Слышу, Светка — надо ж было именно ей трубку схватить! Сейчас вся больница обсуждать будет, что мне какая-то дама аж в ординаторскую звонила! — говорит кому-то: мол, а вот и он, подождите…

— А чего обсуждать-то? — не понял Алексей. — Ну мало ли нам пациенток звонит или родня какая…

— Да ты б мою рожу видел, Лёша, — возразил Корольков. — Когда я понял, что это Катя. Стою, как дурак, с этой трубкой, и не уйдешь никуда, телефон стационарный. За свои деньги, блин, куплю трубку нормальную! — в сердцах добавил он. — И девки все выпялились на меня, и такое, знаешь, молчание повисло в воздухе, они, по-моему, аж дыхание затаили.

— Н-да, представляю… — согласился Румянцев, который не понаслышке знал, насколько любопытны бывают их коллеги, особенно дамы.

— Ну и я что? — вздохнул Корольков. — Хрю да му… Что-то случилось, мол, Катя? А она: и да, и нет, Саша. И смеется. А потом записку мою, двадцать три года назад написанную, процитировала. Слово в слово, Лёш. По-латыни.

— Слушай, Сань, — неожиданно перебил его Алексей. — А у тебя фотка ее есть?

— Да ну, откуда? — удивился Саша.

— Блин, ну в сетях-то есть?

Корольков дико посмотрел на друга:

— Лёш, ты что? Меня нет в сетях…

— Но она-то, наверное, есть? — не отставал тот.

— Так откуда ж я знаю? Я туда не хожу. Когда мне? — упорствовал Саша.

— Даже в «Одноклассниках»? — недоверчиво спросил Алексей.

— Да нет, конечно! — воскликнул Корольков и подозрительно продолжил: — Ты, что ли, там есть?

— Ну есть… — смущенно признался доцент Румянцев. — Захожу иногда, с пацанами из Верх-Тулы поболтать, с которыми в школе учился. Меня Серёжка с Димкой зарегистрировали.

— Ну ты даешь, Лёша! — то ли с возмущением, то ли восхищенно воскликнул Саша. — Тут помереть в спокойной обстановке и то некогда, а он в «Одноклассники» ходит…

— Да я редко, Сань, — начал оправдываться доцент Румянцев. — Так, может, в выходные…

— Ну и что мне твои сети? — перебил его Корольков.

— Ну как что? — Лёша потянулся за своим телефоном. — Сейчас мы ее найдем и посмотрим. Ты ж не против?

— Ты что! — завопил Корольков. — Не надо!

— Что ты орешь, Сань? — успокоил его друг. — Мы анонимно. Не ссы.

Тот снова ошеломленно взглянул на Румянцева:

— А что, так можно?

— Сань, ну ты че такой темный-то? Девок молодых… это самое, а в сетях не бываешь! А вот твоя эта, как ее? Жизель?

— Сам ты Жизель! — возмутился Саша. — Совсем уже!

— Спросит, — невозмутимо продолжал Алексей. — Ах, котик, а что ты сегодня в сториз выложил? А ты чего будешь отвечать? Что такое сториз? Так она тебя сразу на три буквы отправит, пня старого!

— Да пошел ты! — в сердцах воскликнул Саша, вмиг почувствовав себя и вправду каким-то пеньком, а про себя, однако, подумав: «А ведь Лёха прав! Хватит уже, наверное, с молодыми мутить… И вообще, не превратиться бы в этакого стареющего мальчика в красных кроссовках!» и добавил: — Делать мне нехрена, по «Одноклассникам» шариться.

— Саня, я тебя, может, огорчу сейчас, — засмеялся Лёша. — Но по «Одноклассникам» шарятся как раз такие старые пни, как мы с тобой. Твои Жизели сидят в других сетях, чтоб ты понимал.

— Короче, Лёх, — перевел стрелки Корольков. — Хватит трындеть. Смотрим или нет?

— Давай, — скомандовал Румянцев. — Фамилия какая у нее?

— А точно не видно, кто смотрит? — с опаской уточнил Саша.

— Сань, ну ты че, прикалываешься? — снова удивленно воскликнул Леша. — Ну ты реально, что ли, не был даже в «Одноклассниках»?

— Да на хер они мне облокотились, «Одноклассники» твои! — вышел из себя доцент Корольков. — Я со своими одноклассниками живьем общаюсь, а не в этих ваших, блин, виртуальных реальностях! Смотри давай! Мороз Екатерина, с семьдесят первого года.

— А она что, фамилию не меняла ни разу? — удивился Лёша. — Девочки обычно замуж хоть раз в жизни выходят.

— Нет, — уверенно ответил Саша. — Она замужем не была.

— А откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Румянцев. — Справки наводил?

— Знаю, — твердо сказал Корольков. — Есть данные.

— Ну-ну, — протянул Лёша. — Данные…

Поковырявшись в телефоне, он повернул экран к Саше:

— Эта, что ли?

Тот завороженно уставился в айфон:

— Да-а-а-а… Она… — он протянул руку: — Дай-ка.

Забрав у друга телефон, Корольков другой рукой достал из кармана очки и надел их. Потом долго смотрел на фотографию. Румянцев молчал, удивленно наблюдая за Сашей: лицо у того сделалось мечтательным и задумчивым. «Надо же, — думал Алексей. — И ведь столько лет скрывал, внутри себя все это носил, даже мне не рассказывал».

Между тем официантка Света, слышавшая разговор своих импозантных клиентов, сидящих за столиком номер два, удивленно прошептала бармену в самое ухо:

— Костя, а что, так бывает?

— Ну, как видишь, бывает, — ответил тот. — Ишь, любовь какая…

— Да я не про любовь! — махнула рукой Света. — Любовь-то как раз всякая бывает, вон, я недавно сериал смотрела, так там…

— А что тогда? — перебил ее Костя.

— Ну что сетями не пользуется никогда? — жарко зашептала Света. — Разве так бывает?

— О-о-о! Светик! — снисходительно протянул бармен. — Наивное дитя! Конечно, бывает!

— Но как? — поразилась Света. — Там сейчас все, даже бабушки старенькие и дедушки… А эти еще не очень старые, им лет по пятьдесят, наверно…

— Им по сорок пять–сорок семь, Света, во-первых, — начал Костя.

— Откуда ты знаешь? — вытаращила глаза официантка. — Ты паспорта видел?

— Нафига мне, Светик, их паспорта! — негромко воскликнул он. — Я людей насквозь вижу, постой с мое за стойкой… А во-вторых, я знаю много народу, кто сетями не пользуется.

— Да ну, — заспорила Света. — Так не бывает!

Многоопытный Костя снисходительно похлопал молоденькую Свету по плечику:

— Они врачи, серьезные врачи, скорее всего, хирурги. Сутками в операционной, я сам лежал с аппендицитом, так там в отделении докторов днем с фонарями искать надо: все на операциях. Потом. Они мужики грамотные и образованные, это видно по речи, по манерам. Значит, еще и преподают. Статьи разные такие врачи обычно пишут, у меня чувак знакомый — казалось бы, дерматолог, чего такого, а посмотришь поближе, так он в разных журналах публикуется, за границей в том числе, и между прочим, на английском! Доктор наук, а это надо два диссера защитить сначала… Таким людям, Светлана, реально некогда по сетям шариться.

— Да, но… — с сомнением произнесла девушка. — А как же они продвигают свои услуги?

Костя в ответ захохотал так громко, что обсуждаемые ими субъекты за вторым столиком оглянулись. Бармен прижал руку к груди — «Прошу прощения!» и продолжил поучать неразумную официантку:

— Светик, ты что? Ку-ку? Таким врачам себя продвигать и рекламировать не надо. К ним люди сами приходят, да еще и в очередь выстраиваются.

— А как они узнают о таких врачах?

— Сарафанное радио! Чью-то маму прооперировали, так весь микрорайон знать будет, какой замечательный доктор этот Саня. Или Лёха. Поняла, глупенькая?

— Но как-то не верится, Костя…

— Я тебе отвечаю, Света! — вышел из себя бармен. — Тебе сколько лет?

— Двадцать пять… — опустив глаза, прошептала Света. — Старая уже…

— Ага! — согласился Костя. — А мне, Светочка, тридцать семь. И я поболее твоего в этом кабаке работаю. Здесь серьезные люди бывают, и я видел много таких, кто про сети эти только понаслышке знает. И не потому, что они старые или какие-то ненормальные. Просто есть люди, которые реально работают, а не как планктон этот офисный, в сетях целыми днями фотки зырит.

Света слушала, слегка приоткрыв рот, до того странные вещи говорил Костя. Тот продолжал:

— Тут один клиент ходит, мужику лет пятьдесят. Он обычно обедает: бывает, один, бывает, с какими-то партнерами терки трет. Очень серьезный чувак, поверь. Там денег — как у дурака махорки, чаевые оставляет нечасто, только если с кем-то и если ужинает. Зато такие, что, бывает, за день не соберешь. Так вот. Он в принципе компом не пользуется.

— Как так? — снова поразилась Света.

— А вот так! Я как-то насмелился, спросил. А он: на хер, говорит, он мне нужен, зрение портить! Мне если надо — у меня помощница есть, напечатает. А дела, говорит, решаются людьми, а не этими вашими… Как-то назвал еще так… Искусственными интеллектами, что ли. Я, говорит, пока человеку в глаза не посмотрю да нутром его не почую, ни копейки ему не доверю.

— Надо же… — протянула официантка.

— Да, Светик, — подтвердил Костя. — Еще один ходит, победнее, но тоже… У него портфель кожаный, и там документы, документы… Тот говорит, а как по сканам этим вашим увидишь, подлинный ли договор? Или печать не поддельная? Он вроде, я понял, адвокат, причем непростой какой-то, — бармен поднял голову и посмотрел на увлеченно вырывающих друг у друга из рук телефон клиентов за вторым столиком и кивнул Свете: — Иди давай, посмотри там, что и как, послушай, интересно же. Давай-давай, детка!

Света, поправляя белую блузку, послушно двинулась в сторону необычных во всех отношениях мужчин:

— Все в порядке? — улыбнулась она. — Как вы тут?

— Все хорошо, Светлана, — белозубо улыбнувшись в ответ, сказал лысый. — Несите, наверное, горячее. Да, Лёх? — обернулся он к другу.

— Конечно, несите! — обрадовался тот.

Света ловко поменяла пепельницу, успев заметить на экране телефона лицо красивой женщины. Подойдя к стойке, незаметно подняла вверх большой палец правой руки: «Во!» Костя кивнул, словно подтверждая: «Я так и думал».

Агата открыла входную дверь своим ключом и, войдя в квартиру, позвала:

— Мам! Мама! Ты дома?

Ничего не услышав в ответ, девушка, тем не менее, поняла, что мать здесь: из кухни доносились какие-то приглушенные звуки — то ли смех, то ли всхлипывания. Агата скинула кроссовки один об один, не развязывая — привычка, за которую вечно получала от матери, — прошла на кухню и остолбенела. Она никогда за всю свою двадцатидвухлетнюю жизнь не видела, чтобы человек так рыдал. Ее мама, Екатерина Николаевна Мороз, сидя за кухонным столом и уронив голову на скрещенные руки, не просто плакала — она выла.

«Человек не может издавать такие звуки», — с ужасом подумала Агата и кинулась к ней:

— Мама! — закричала она. — Мамочка, что случилось?

От ее быстрых движений на пол со стола улетела какая-то бумажка, девушка словно в замедленной съемке увидела, как она планирует, и обратила внимание, что бумажка выцветшая, как будто лежала долгие годы забытая, например, в книге.

— Подними, — замогильным голосом произнесла мать. — Бумажку подними.

Она оторвала голову от стола, и Агата увидела, что лицо ее опухло от слез, а глаза сделались словно щелочки.

— Мама, да что такое-то? — поднимая из-под стола листочек, снова вскрикнула Агата. — Что? С Региной что-то?

— С твоей бабкой все в порядке, — монотонно ответила Катя. — Ты прекрасно знаешь, она еще нас с тобой переживет, потому что всю кровь нашу выпьет…

— Тогда почему ты так рыдаешь?

— Прочти, — сказала она и показала на бумажку. — Прочти это, Агата, — после чего снова уронила голову на руки и завыла.

Агате сделалось страшно: она решила, что мать сошла с ума. А что, думала она, и очень даже запросто. С такой нервной работой, да еще Регина ежечасно мозг выклевывает — к старости стала совсем невыносимой, капризничает, требует внимания… Девушка стала читать:

— Nescio… Что за черт! Это по-латыни, мама! Quam spirare sinete… Чего-чего? — Агата была студенткой Медицинской академии имени Сеченова в Москве, перешла на пятый курс, посему латынь была ей, мягко говоря, знакома. — Не дышу… не дышать… Не знаю… Погоди…

— Не трудись, доча, — все тем же помертвевшим голосом сказала Катя. — Я уже перевела. «Я не знаю, как дышать без тебя».

— Что это? — изумленно спросила Агата, подняв свои черные — такие черные, что зрачков не видно, — глаза на Катю.

— Это написал один человек, детка…

— Я понимаю, что не конь, мама! — возмущенно воскликнула Агата. — Конь со своим копытом так не напишет, даже если очень захочет. И?

— А я его очень любила… — губы ее снова поползли куда-то в сторону. — А он… Ушел…

— Мам, да что ж такое-то, а? — Агата торопливо налила в стакан воды из кувшина. — На вот, сейчас же выпей! И валерьянки накапаю, погоди! Сорок капель.

— И я всю жизнь считала, что он меня бросил, а он… оказывается, написал… — рыдала Катя. — Написал! А я нашла… Только что… Двадцать лет коту под хвост! — закричала она. — Двадцать с лишним лет прошли просто так!

— Мама! Немедленно прекрати плакать! — попыталась вразумить ее Агата. — Мне страшно, что ты так рыдаешь!

— А мне хочется в окно выйти, доча, — неожиданно спокойным голосом ответила Катя, и Агата замерла от ужаса. — Вот просто взять и выйти. И если ты расскажешь обо всем этом хоть одной живой душе…

— Я никому не собираюсь ничего рассказывать! — девушка была напугана не на шутку. — Мама, объясни, наконец…

Катя несколько раз глубоко вздохнула, унимая рыдания, выпила валерьянку из рюмки, которую подала ей дочь, и, наконец, более или менее спокойно начала рассказывать.

— Мы с ним встречались, недолго…

— Когда? — перебила ее Агата. — Я уже была?

— Нет, донь, это было… еще до твоего рождения, — ответила Катя и продолжила. — Я очень, очень его любила. Он был такой… такой необыкновенный человек…

— Какой? Мама, пойдем, ты приляжешь, — вскинулась Агата. — Ну чего мы на табуретках этих…

— Пойдем, — согласилась Катя и заволновалась. — Где записка? Дай мне.

Агата протянула ей выцветший листочек, и Катя торопливо схватила его:

— Я уберу это сначала…

Они пошли в спальню, и Катя первым делом упрятала бумажку в шкатулку, а шкатулку — в ящик комода.

— Ну и? — поторопила ее дочь. — Ложись давай, а я рядышком…

Когда они улеглись, обнявшись, на Катину кровать, та снова начала рассказывать, изредка всхлипывая:

— Вот. Он такой был, знаешь… И добрый, и умный, и с юмором в порядке, и понимающий все… Бывает так, что с человеком на одной волне, объяснять ничего не надо: скажешь, а он только кивнет, потому что думает так же, как ты. Красивый…

Агата слушала, затаив дыхание.

— Очень, как сейчас говорят, харизматичный мужчина, хотя тогда мы, конечно, совсем молодые были, но все равно — мужчина. Сильный, смелый, самостоятельный.

— Но, мам, почему тогда?

— Погоди, девочка моя. Дай мне поговорить о нем… Никто про него не знает, Агата, никто.

— А тетя Аня с тетей Машей? — удивилась та.

— Они не знают, — спокойно ответила Катя.

— Мама, как?! — поразилась Агата. — Я всегда думала, что у вас нет секретов…

— Ну вот, как видишь, один есть, — вымученно улыбнулась Катя. — Много было причин, по которым я так и не рассказала им про этот свой роман. Сейчас это уже неважно. Просто было лето…

1993 год

То лето будто и не начиналось вовсе. В начале мая установилась погода, не похожая ни на что: небо было серое, деревья, вроде бы распустившиеся, но словно не до конца, — тоже серыми. Листья на них очень быстро из нежно-зеленых стали пыльными, серыми, тусклыми… Дождей не было, но постоянно казалось, что эти серые облака вот-вот превратятся в грозовые тучи, и начнется ливень, и не теплый, веселый, каким положено быть летнему ливню, а холодный, затяжной, с ветром, заворачивающим наружу края зонтов. Так прошел май, перемежая эту серую погоду сначала «черемуховыми» холодами, потом — «сиреневыми», когда приходилось доставать с антресолей оптимистично запакованные в коробки демисезонные сапоги и, выходя из дома, заматывать шею теплым шарфом.

Начался июнь, ветреный и холодный, и казалось, будто май и не заканчивался, и «черемуховые» холода вместе с «сиреневыми» пришли по второму и третьему кругу.

Катя подумала тогда: «Бессезонье какое-то…»

И правда, на календаре был уже июнь, а на улице — не то ранняя осень, не то поздняя холодная весна. Дни ее тянулись, один похожий на другой, ничем не запоминаясь. Утром Катя просыпалась и в первые секунды по привычке чувствовала себя счастливой: ей даже чудилось, что на ресницах играют солнечные лучики. Однако она открывала глаза, и снова видела серое небо, ветку тополя, царапающую оконное стекло, и промозглую спальню, почему-то переставшую в последнее время быть уютной и теплой. Настроение ее вмиг становилось мрачным, и Катя, злясь на весь мир, вытаскивала себя из-под одеяла и шла в ванную, чтобы хоть немного согреть не столько тело, сколько душу. Долго-долго, целую вечность стояла она под горячими струйками, но все никак не могла согреться: несмотря на то, что Катя вовсе не отличалась крупным сложением, этих тонких струек не хватало, чтобы обнять ее сразу всю. Поэтому она поворачивалась то одним боком, то другим, но, пока грелся один бок, второй от холода успевал покрыться мелкими противными пупырками. Почему-то в ванной, несмотря на наличие в кране горячей воды, было холодно. Катя долго не могла понять, в чем тут дело, пока не догадалась потрогать полотенцесушитель: он оказался ледяным.

Что-то случилось с трубами, догадалась Катя и даже позвонила в ЖЭУ по знакомому с детства номеру телефона. К ее удивлению, трубку сняли и, выслушав, пообещали прислать слесаря. Только стоить это будет, сказали в трубке, вот столько. И назвали сумму, равную половине Катиной зарплаты. Зарплаты, если бы она у нее была.

В марте Катя осталась без работы: в редакции газеты «Утренний город», где она трудилась корректором, прошло сокращение штатов. Новый главный редактор, строивший из себя современно мыслящего бизнесмена, решил избавиться от двух сотрудниц отдела корректоров — Кати и еще одной девушки, имеющей, как ни парадоксально, профильное филологическое образование, в отличие от старших по возрасту и, безусловно, опытных, но при этом обладающих знаниями в объеме средней школы, сотрудников. Мотивировал он столь мудрое решение тем, что, дескать, молодым проще будет найти себе другую работу.

Этот упырь не посчитался ни с тем, что обе были добросовестными и грамотными работниками, ни даже с памятью покойного Катиного отца, известного в городе журналиста Николая Мороза, который скончался за несколько лет до этого, и под чьим руководством этот самый новый главный начинал когда-то свою трудовую биографию.

Пряча глаза, он произнес несколько дежурных фраз о производственной необходимости и технологической перестройке процесса верстки, добавив в конце, что не оставит Катю без выходного пособия. Удивленно подняв ровные темные брови, Катя, студентка третьего курса заочного отделения Томского юридического университета, надменно спросила:

— А что, Анатолий Анатольевич, вы полагаете, могло быть иначе?

— Да! — агрессивно воскликнул тот, явно пытаясь вывести