автордың кітабын онлайн тегін оқу Погреб. Мистическая быль
Игорь Олен

Кітап туралы Қазір оқып жатыр3 Тегін фрагмент

Игорь Олен

Погреб

Мистическая быль

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Книга о событиях, происшедших в тульской деревне. Заехавшие туда студенты пропали. Отправившийся по вызову полицейский наряд не вернулся. Дело было закрыто, поскольку ни один из молодых людей не был найден, как и полицейские. Винили деревенскую шпану, но её вина оказалась бездоказательной. По слухам, данное место всегда пользовалось дурной славой по причине того, что там-де странный «погреб». Книга является реконструкцией событий и относится к разряду были, а не художественного триллера.

18+

Их было пять. Лишь голос увещевал, но тихо. Голос был девушки; звалась Лена и была сочной, что значило: к тридцати располнеет. Пока ж была — идеал, тип «розы», что действует на расставшихся с детством мальчиков, когда прежде им равное обращается вдруг иным, влекущим.

Ещё один пусть не спорил, но вставлял фразы, всех провоцируя. Это был Хо, кореец. Он поместил на приплюснутый нос свой тёмные линзы и хохотнул, как псих. После он вдруг взял пиво — и сидел с банкой, не открывая.

Третий был в «кенгурятнике» джипа.

Спорили Дима, длинный и тощий, с длинными лохмами да в рубашке — и сам водитель: смуглый тип в майке, с бедренным, икроножным и пр. рельефом; то есть качок, смазливый, пахший парфюмом, с тёмным коротким волосом, с синим взором, схожий с ударником топ-поп группы, славной поныне. Знавший о собственной несравненной харизме, он выставлялся. Догу прощают, что не простят дворняге. Звался он Макс (Максим), прозвище «Аполлон» («Апóл»). Он и нынче знал, что — «красава», спорил с ленцой, без доводов.

Шёл спор как бы и без причин.

Но Лена, что была сзади, трогала Макса. Бывший же близ Макса Дима, — мальчик на вид, но длинный, — этим терзался. Он видел профиль с ямкой на щёчке и с карим глазом. В зеркало заднего вида он смотрел на футболку красного цвета и пухлый палец с красным колечком, трогавший локон русых оттенков, да на бедро, являвшееся под шортами. Он смотрел и вскипал порой. Он жалел, что не сел рядом с ней, как Хо… Впрочем, правильно. Он бы мучился. Лена млела по Максу, что принимал её пыл, как царь. Дима, если б сидел с ней, маялся б ревностью и как будто бы воровал от чувств, данных Максу.

С радостью воровал бы, понял он. Млел бы в близости!

Злило то, что вот эта вот Лена, кою любил он, кой поклонялся, — Лена любила и отдавалась тщеславному и смазливому дурню, что, позволяя любить себя, пользует её тело. Это бесило. Лена слепа? не видит, что любит мерзкого?.. Вряд ли мерзкого, если честно. Макс в общем славный. Самовлюблён лишь. А Лена рада, чёрт, отдаваться этому Максу, смазливому харизматику и качку!

Поэтому, стоило Лене встрять: — Ну, хватит! Что ты вцепился? Едем и едем, дом через пять часов… — Дима ляпнул, глядя на битую зноем глушь окрест:

— Зря ездили.

Макс-Апóл хмыкнул. — Будешь до самой Москвы ныть? Плавали, отдыхали. Да, Влас? — бросил он рослому, помещавшемуся в «кенгурятнике» парню с крупным щетинистым подбородком в оспинах, упиравшему ноги в стенку напротив. Тот играл на мобильном и не ответил.

Хо, в тёмных линзах на маленьком, кнопкой, носе, хекнул: — Славно ты… море Чёрное! — он добавил с намёком; и не понятно, куда смотрел.

Дима зло мотнул лохмами. — Море? Придурь! Всё, что на море, есть и в Москве: солярии, СПА, бассейны, тот же шашлык с бухаловом… Стереотипы! Раньше, мать говорила, это был шик — в Анапу или там в Ялту. А теперь — в Лондон.

— Ты при советах, — буркнул Влас басом, — был сосунком, Димон. Грудь сосал.

— Как дитё! — встряла Лена. — Мальчик брюзжащий. Помните, мы поплыли к косе? Он выдохся, кайф сломал… Помнишь? — тронула Лена Макса. — Ночь была… Мы уплыли, казалось, в центр моря… Здорово так лежать в волнáх и под звёздами, будто мы абсолютно одни… Капец!

— С нами мяч был, Ленусик, — вставил Макс. — Нас с мячом было трое в том центре моря. Я, когда стукал, будто футболил в факовом космосе… Суперски! Есть что вспомнить, да?

Лена гладила Макса.

Дима сердился: вспомнил про мяч, болван, не про Лену. Всякая вникла б, как мало значит влюблённому лишь в себя футболисту, — только не Лена.

Хо вдруг заметил:

— Диме спорт по фиг, он не врубается… Выберешь институт, Макс? Или футбол таки? Ехай в «Челси» — ехай не думай. Я за тебя с флотом фирмы «Бобков и К°“ справлюсь.

Макс улыбнулся. — Деньги мне без нужды. Мне б — славу.

— Папа, — выдал Хо, — собственник флота; деньги зачем? — Он ржал. — Слава ж — всем нужна.

— Мне, — твердил Макс, — в кайф себя сделать. Может, и в «Челси»… Я, Ленчик, много б не думал и согласился, но приглашают ведь во второй состав, вспомогательный. Я могу там пять лет сидеть, не войдя в основной; буду мальчик для спаррингов.

Лена выгнулась, чтоб достать над его ухом маленький завиток, воркуя:

— Верю, Макс, что ты будешь велик, как… Кто там из лучших? Ты в юниорах жёг… Нет, футбол, Макс, твоё… Учёба? Учимся мы зачем, блин? Чтоб делать деньги. Спортом — взять можно больше… Плюс тут и слава. А сухогрузы, этот ваш бизнес… Папа твой справится. Ну, а спец ему нужен — Хо пошли. Хо с востока, и он там в теме… Макса в Находку? Ты пропадёшь в дыре! Self made — лучше. Только self made, Макс! В «Челси» ведь ждут?

— Естественно! — вставил Макс, давя газ; джип вскинулся, всех мотнуло. — Как оно было? Мать умерла и… как отца бросить? Я бы без всяких был уже в Челси… В общем, моё футбол, стопудово.

— Бедненький! — тронула его Лена. — Все мы, Макс, смертны…

— Да! — вскрикнул Хо, смеясь. — Мы умрём. Смертью. Мчим под сто сорок!

— Хо! — урезонила Лена. — Ты точно псих ржёшь! Или боишься? Мы будем долго жить! Макс, не верь ему и гони! Стареем… — Лена вздохнула. — Мне девятнадцать. Было шестнадцать… Кажется, что вчера… Влас, помнишь? ну, нашу школу? Мы были глупые! Помнишь, как мы в кино пошли…

— Ты дурища была.

— Влас, сам дурак! — взъелась Лена. — Ящер в погонах! Вечные мальчики, вот как Дима. Прозвища и насмешки… Хо, у вас тоже на Сахалине так?

— Всяко, — Хо захихикал.

— Бросили б детство и повзрослели… — Лена всех оглядела. — Единственный средь нас гений — это наш Макс. Острите, точно жизнь — хохма. Дар развивать нужно. Кончит Макс институт — зам папы? Да, деньги будут. Но это деньги. Слава — в футболе… Макс, надо брать своё! Не то время уйдёт, не станут вновь приглашать… Едь в «Челси»! Их, Макс, не слушай! И через год за тебя будут драться все-все-все клубы! Ты когда бьёшь мяч — круто!

— Лена, ты писаешь, когда супер-стар мирового футбола Макс-Апóл лупит мяч? — вёл Влас в «кенгурятнике», всё игравший в мобильник с писками звуков и не смотревший ни на кого.

— Мстишь? Клеился ко мне в школе, а я — никак… Ревнуешь?

— Точно! — басил Влас. — Наш Димон прав, видать, хоть он только что от горшка. Вам Лондоны да Багамы… Русские… И фамилии…

Хо хихикнул.

— Это про Лернер? — Лена спросила. — Или про Хо? Ты нацик? Что, в академии ФээСБэ нацисты? Здорово… Влас, сказать, что ты сам дурак? Сам-то здесь, не в деревне с Марфой и Фёклой сено, блин, косишь… Бегал за Лернер? Бегал!

— Можем проверить, кто самый русский. — Хо мотнул пивом, что он держал в руке. — Завернём в дыру? В самую из кондовых, самую русскую? А? Как?

— Сено не косят, — буркнул Влас, но для Лены. — Сено есть скошенная трава. Хрень гонишь.

— Я, — Макс взглянул на всех, — нашу Рашу люблю. Без всяких.

И он нажал на газ, сев красиво в собственном джипе.

Ехали молча.

То есть неслись, верней.

Лена трогала «Аполлона» пальцами, наклонясь вперёд. Дима видел всё и страдал. Он злился. Но не них. На жизнь.

Он — младший и самый бедный.

Влас взять — сын генерала, хоть тот и умер, Лена — дочь ректора, Макс — мажорный. Даже у Хо дед — лавочник. Димин предок никто был. Сам Дима — серый, невыразительный, длинный тощий червяк в нечёсаном длинном волосе, тип ботаника. Кончил три класса зá год? Нет, он не гений. Он любил Лену и, чтобы быть с ней, взял да нагнал её, сдав экстерном. Он обожал её: за одно её имя отдал бы жизнь. Он маялся, что не он Макс-красавец, ею любимый… Кто подарил Максу силу, деньги, смазливость — плюс близость Лены? И почему оно не досталось вдруг Диме? Кто раздаёт всё?! Кто, скажем, дал Власу стати гориллы с волей играть, там, сзади, индифферентно, хоть он и рад быть с Леной, пусть и скрывает? Ведь Влас и Макса, тоже не слабого, мог бы запросто заломать. В век дикости Влас бы всех их прибил за Лену. И ничего: влюбилась бы. Даже Хо, невысокий, крепкий, — очень смышлёный… Хо, впрочем, вряд ли сохнет по Лене… А вдруг и сохнет? Как знать восточных? Плюс Хо в очках всегда.

Дима верил: он любит Лену неизъяснимо! Любит в ней донное, чтó есть Лена по сути! Чувствует, что любовью весь мир спалит!!.. А любовь отвергают… Будет любить до смерти — а эта Лена станет жить с Аполлоном (либо с другим кем), точно его любви нет, да? Он хотел плакать… Скоро расстанутся: до Москвы пять часов всего. Лена будет там с Максом… с чёртовым Максом!! Он же в Москве будет только звонить ей, часто и зряшно… И Дима ляпнул, сдвинувши лохмы с глаз: — Типа, русские? Ну, и съедем в Россию!

— Раша… — Макс думал. — Да, наша Раша… Ленчик, в деревню?

— Я на край света! — взвыла та. — Ро-ман-тично!!

— Вы? — спросил Макс.

— Как хочешь, — буркнул Влас в «кенгурятнике».

— На миру, — Хо вскрыл пиво, — как бы и смерть красна.

Дима чувствовал, что все рады. Макс — рад явить себя патриотом, Лена же — случаю с ним побыть. Рад Влас, бычьим обликом селу близкий. Рад, не понять чему, Хо: вдруг пиву? Дима был сам радёшенек, ведь разлука отложена. Тем не менее что-то в нём напряглось. В чём дело? В том, решил, что всегда всё планируют — а они план сломали.

— Карту глянь, — бросил Макс. — Отыщи, но не далее сорока кэмэ, место; да чтоб глухое… и чтоб вода ещё. Оторвёмся.

Дима, взяв карту, глянул. — Вот… поворот есть… Дальше налево… до Корпачей… Никольское… путь до Ивиц, где, вижу, речка. Звать её Ведма… Это ошибка? Может быть, Ведьма?

— Блеск! — Лена вскрикнула.

— Выбрали? — Макс вращал синим глазом. — Что не понравится — не моя вина.

— В путь, — двинул Влас подбородком в жёсткой щетине. — Как вундеркинд сказал. Он школу кончил.

— Как сказал бейби! — вставил Хо.

Съехав с трассы, мчали до Корпачей и вправо. Всюду облоги, старые фермы, остов от трактора… А дорога шла склоном с редкими суходолами. Впереди, вдали, шёл другой склон… Вот с. Никольское… Макс открыл окно. Зной влетел в салон с пылью, треском кузнечиков. Дима вдруг оглянулся. Влас играл на мобильнике; Хо пил пиво, прячась за линзами. Лена трогала завитки волос Макса, чуть наклонившись, смяв груди в красной футболке о его кресло. Дима смутился.

— Речка где? — Макс закрыл стекло. — Мы проехали сорок.

Дима опомнился от соблазна в красной футболке и прохрипел: — Не знаю. Речка на карте.

Путь свернул влево, в маленький суходол… Взлетели. И им открылось, чтó разделяло склоны: тот, коим ехали, и другой вдали за низиной: пойма, в пойме — посёлок.

Битый асфальт с трясением… Пыль столбом… Повороты меж каменных и кирпичных изб… В травах козы и овцы… Рылись две курицы… Бык ревел в кустах, и старуха на тёмном бревне никла в зное… Вдруг асфальт взрыла яма.

Макс тормознул.

— Боишься? — буркнул Влас.

Макс смеялся. — Мне что? Как вы прикажете. Лишь бы вам о’кей.

И джип тронулся вновь, накатом.

Ниже был мост, где стали. Как пыль осела, слушали, спустив стёкла, как шумит речка, чистая, с перекатом, резвая. За мостом шли ухабы в трёх направлениях: влево, вправо и вверх к клубу (в стиле ампира) жёлтого цвета.

Не было ни души в злом зное.

— Да, здесь прикольно! — бросил водитель.

— Так… — начал Дима с картой в руках. — Здесь Ивицы. Надо люд найти и снять домик у речки.

— Терра инкогнита! — Хо швырнул банку пива, что плюхнулась с моста в воду.

— Свинство! — фыркнула Лена.

— Что хочет женщина — хочут! — ржал Хо безумно.

Дима заметил выше по склону взмельки.

— Мяч, — объявил он.

Джип по грунтовой дороге вполз к зданию с грязно-жёлтым фасадом (в роще поодаль прятались избы). Близ было поле с сеткой в воротах. Там и пылила кучка подростков. Девушки ждали возле скамейки. Платья их — из дешёвых, лица копировали поп-звёзд. Стриженый здоровяк в трусах, с пивом в толстой руке, вёл мяч. Зрители и игравшие маялись в зное. К джипу крутнулись; гости не вышли, матч продолжался. Стая носилась с громкими матами.

Макс вдруг вылез, встал, руки в бёдра, и, когда мяч скакнул к нему, подхватил и повёл: танцевал с мячом, поддавал ему пятками да коленом, с носка посылал мяч вверх, бил лбом, жонглировал мяч спиной, боком, бёдрами, обходил встречных… Мяч как прилип к нему. Тело в майке и в шортах бликало, мышцы двигались. Он был как олимпиец, вышедший к смертным. Местные, обожжённые солнцем, плохо сложённые, наблюдали. Лена визжала.

«Пень!» — думал Дима.

Хвастанье Макса, мнившего, что им все восхищаются, здесь могло выйти боком. В место, где скука, где нет работы, где запустенье, где всё распалось и валит в дикость, где развлекаются, чтоб забыть про заброшенность, приезжает мажор на джипе в сто тысяч долларов, обаяшка-качок, являющий, что не зря, мол, вы тут, а я там, в пюпитрах, что вы ничтожества и вам жить так до гроба; мне ж — жить в Москве во благах, ибо я всё могу…

Впрочем, местных лишь пять без дев. Ну, а Влас стоит трёх. Случится — Макс с Власом всех побьют; они в школе всех били. Плюс ещё Хо… Побьют.

И уедут. Шанс с Леной сгинет. Пень Аполлон… Бахвал…

Стриженый парень смял своей лапой банку от пива и стал багровым. Макс пошёл поздороваться как ни в чём не бывало.

— Хай, брат!

— Н@х… — сронил здоровяк.

— Играете? — вёл Макс. — Плоскость дурная, поле со склоном, ровных мест нет, смотрю.

— Типа… — Стриженый затруднялся: драться, смириться?

— Что ж, мэн. Крузейро начал в бараке. Нынче он в «Челси»; классный клуб, премьер-лига. Слышал про «Челси»? Это английский клуб.

— Ну и…

— Звать как? Я, скажем, Макс.

— Ну, Коля…

— Няшные тёлки… Это ведь Ивицы?

— Типа Ивицы…

— Речка Ведьма?

— Речка? Ну, Ведма.

— Ведма так Ведма, — вёл Аполлон. — Мы с Чёрного… Собирались здесь оттянуться. Где тут нам домик снять, дня на два? — Он воззрился на местных, больше на деву у мотоцикла и остальных девиц.

— В Липки…

— Чё им те Липки? — встрял жилистый, лет семнадцати некто с острыми лицевыми чертами (как у хорька), весь пыльный, руки в карманах. Дима почувствовал: гнусный тип. — Им не Липки… — Жилистый сплюнул. — Чё им те Липки? Липки не катят. Ведьмин Кут лучше.

— Лучше? — спрашивал здоровяк.

— Слышь, лучше. — И паренёк хорьковатого вида ткнул его в бок, мигнув.

— Ведьмин Кут круто! — лыбился Макс.

— Поедем? — Вновь паренёк хорьковатого вида сплюнул.

— На фиг, — вставила дева близ мотоцикла, глядя на Макса. — Там не прикольно.

— Что там? — Макс, руки в бёдра, стал как скульптура, чтоб деве нравиться.

— Что? — стушевалась та. — Ну… там страхи.

— Страхи?

— Всякое… — ей как будто бы не хватало слов.

— Всякое, — фыркнул Макс. — Зона там? Аномалии? Космопорты пришельцев?

— Это… не знаю, — кончила дева.

— В зоне, слышь, я сидел, — хорьколицый вмешался. — Под Красноярском.

Макс продолжал деве: — Как зовут?

— Для чего? — Дева сбилась.

Он подошёл к ней. — Чтобы зафрéндить.

Лена полезла сразу из джипа; щурясь от солнца, брякнула, грудь вперёд: — Где здесь пляж у вас? Зной жуть вломный!

— Ты, — рыгнул стриженый здоровяк, — ты вниз канай тропкой, там есть плотина. Там, н@х, купайся… если купаться.

Лена, сняв шорты с красной футболкой, в стрингах красного цвета, в лифчике, стиснувшем налитую грудь, завихляла прочь. На неё все уставились.

Паренёк хорьковатого вида сплюнул. — Слышь, кент, твоя чува?.. В Куте чё в этом, знаешь? Там привидения. Сцышь? Слабо тебе?

Макс похмыкал. — Если там речка есть и людей нет — едем.

— Ведма там речка, а больше нет воды, — пробурчал здоровяк, взяв пиво, поданное мальцами.

— Штука с вас, — подчеркнул паренёк с хорьковатым лицом, вновь сплюнув.

Макс достал деньги и расплатился; после, обрызгавшись спрей-парфюмом, начал ждать Лену. Местные окружили джип.

Придя мокрая, Лена влезла в салон сердитая. Паренёк подсел в «кенгурятник», к хмурому Власу, что играл на мобильном. Дима заметил, как паренёк подмигнул своим. Те заржали. «Пакостно…» — сжался Дима. Он чуял «пакостность» на шоссе ещё, когда лишь повернули в глушь, пусть он этого сам хотел. Страстность к Лене выбилась страхом, сдобренным понтом Макса с лениной выходкой показаться от ревности перед местными чуть не голой. Все и глазели. Будь здесь одна она — не отделалась бы: трахнули б в хвост и в гриву, и нажила б забот, выпендрёжница…

Может, зря он волнуется? Он и сам смотрит Лене на грудь и ноги, в снах с ней в обнимку. Он сам — не лучше. Будь ночь и Лена, он, в общем, тоже бы…

Всё равно не так.

Что-то очень не так, он чувствует! Взять хоть карту: Ведьмина Кута — нету.

Сманивают? Тьма случаев. Паренёк подал знак, мигнув. Присные прибегут с ружьём, постреляют их, изнасилуют Лену, джип разберут в запчасти, сбагрят по сервисам. Глушь, облоги… Здесь можно год лежать на безлюдье, прежде чем сыщут.

Он видел Макса, ведшего свой джип с форсом.

Туп Макс, не чувствует! Но и Хо, прячась в тёмных очках, молчит. Рядом с ним, полуголая, Лена тоже не думает об опасности, а лишь злится, что её Макс (её!!) лип к местной… Да ещё Влас в «кенгурятнике», притворясь, что плевал на всех, шпарит в детские игры… Спрос, меж тем, с Власа, коль что не так пойдёт. Влас, будущий спецагент, не понял, как повернулось? Их в академии учат анализу ситуаций или не учат? Что, он не видит?!

Впрочем, Влас прав. Со всех сторон. Он ведёт себя грамотно, даже пусть заподозрил. Местные не полезут днём. Коль затеют что — ночью. Ночь всё покажет.

Ночь…

Дима вытер ладонь о брюки. Стало не жарко — знойно от нервов… Плюс он не в шортах, как Хо и Макс, не в бриджах, как Влас. Он — в брюках. Ног он не смел открыть, бледных. Ног он стеснялся, так же, как рук, жуть слабых. Он так завидовал бицепсам Макса, силище Власа! Впрочем, и Хо не слаб… Лишь ему явить, кроме длинного тела, скованного неврозами, фобиями, заботами, для каких причин мало, нечего. Прожил ведь он, не сдох ведь, хоть каждый день ждал кошмары? Прожил… Но он семнадцать лет каждодневно жил с мыслью, что страшного не случилось, так как судьба весь ужас вывалит завтра.

Вот и сейчас вдруг впало: он до сих пор жив — чтоб здесь погибнуть.

Тронули в ров меж круч, образованный оттого, что столетия здесь старались дожди, снег, транспорт. Выбрались, взяли вправо. Здесь их путь сделался травяным, неезженым, и шёл склоном вдоль речки, скрытой за избами да дворами.

Зной изводил.

— Кондей включи, — молвил Дима, тронувши ворот. Он задыхался.

Макс ухмыльнулся: — Если Россия — пусть целиком, как есть: бездорожье и зной, и мухи. Сам хотел. Все хотели.

— Жесть! — ныла Лена в тряских ухабах, стукаясь в дверцу, то вдруг валясь на Хо голым мягким плечом. — Нам долго?

— Я разве знаю? — Макс глянул в зеркало заднего вида. — Гид ведёт… Ты расслабься.

Дима порадовался кратковременной их размолвке, давшей шанс на его успех.

Хорьколицый же, наклонившись над Леной, тронул бретельку на её лифчике.

Лена дёрнулась прочь к окну. — Офигел, скот?! Что, блин, ты делаешь?!

Дима понял: Лена и налитая, красивая её грудь — разное, спорящее друг с другом, то помогающее друг другу яро.

— Будь, чува, — вёл гид, — проще! — Из «кенгурятника» он рванул ремень дамской сумочки, что была возле Лены, и, когда повалился хлам бижутерии и косметики, цапнул пачку (презервативов): — Порешься? Не ромашка?

Лена взбесилась.

Дёрнув смартфоном в играх-стрелялках, не подымая взор над тяжёлой щетинистой, в мелких оспинах челюстью, Влас негромким, сгущенным басом бросил: — Ты не хами, друг.

Дима, постигнув: Лена спит с Максом (презервативы), — сникнул. Также вдруг понял, что он ничтожество. Он вспылил бы и вызвал драку, и паренёк бы побил его. Влас же хама пресёк спокойно. Лена довольна. Знает, кто защитит её. Этот кто, блин, не Дима.

— Спок! — повернулся гид к Власу. — Гониво? Я, слышь, взял свою штуку — н@х вас… — Он закурил. — Воткнулся?

— Мы здесь не курим.

— Чё тут, детсад у вас?

Пареньку не ответили.

Миновал километр. Избы сбились руинами, за которыми речка стала заметней. Слева по склону были бурьяны.

— Глушь! — бросил Макс.

— В натуре, — вёл паренёк. — Все померли, избы, слышь, разобрали.

— Где ты работаешь?

— А нигде.

— Был в армии?

— Кент, откинулся я, из зоны… Срезал тут одного… Нас в армию не впрягают… Сколько твой джип-то? Ну, стоит бабками?

— Два лимона.

— Есть бухло?

Дима вынул бутылку из холодильника, а Хо дал её в «кенгурятник».

Гид пил и хмыкал: — Мля! — А когда колеи пошли вниз, добавил:

— Всё, кент, приехали.

Ведьмин Кут

Цель была от моста в селе и от сельского стадиона, как явил счётчик, в трёх километрах.

Прежде чем съехать с квази-дороги, Макс сказал, что, начнись дождь, снизу не вылезут, джип ведь всё же не танк. Хо вспомнил, что на неделю метео обещало сухо и ясно. Солнце палило.

Тронули в полный трав ров.

Макс бросил: — Краску сдеру…

— Захлюздил? — встрял деревенский. — В августе бы содрал, кент. Там всё дубеет. А тут июль, слышь. Ехай не хлюзди!

Лена вдруг фыркнула, продолжая сидеть лишь в стрингах и в узком лифчике после речки: — Ты же в России! Это ведь Родина! Она что, меньше краски? Краску жалеешь? Родину нет?

Вздев голову, Макс ощерился. Джип скатился.

Травы до стёкол… Пчёлы… букашки… листья обвисли… Дима, с усилием отведя дверь, встал на пороге. Зной одурманил. Он взглянул на отжатую дверью зелень.

— Слева… — рыгнул гид. — Там есть изба, слышь… Звать Ведьмин Кут… Мля, вломно… Чё, остаётесь? Или боитись?

Двигатель замер, но все молчали. Глушь подавляла. Травы, хоть и цвели, — томили. Всем было страшно в их чадный хаос, — всем, вероятно, кроме спокойного с виду Власа.

— Нравиццо? — Лена ляпнула, но чуть зло, раздражённо.

Дима вник, отчего винят женщин в разных грехах. Вот Лена: их провоцирует, хотя все здесь — из-за неё, блин! В действиях и в словах, наговоренных и предпринятых на далёкой теперь уж трассе, тайный мотив — быть с нею. Он, кстати, сам ведь начал в той мысли, что с ней расстанется и она в Москве будет с Максом. Вспомнив идиллию двух влюблённых на море, он отрицал её низвержением «штампов» отдыха. Перешли на Россию, что выражает «глушь». Все решились в глушь.

Он лично — чтобы быть с Леной.

Макс — чтобы спать с ней в сердце России.

Влас и Хо не таскались за Леной, если уж честно… Но Дима чувствовал, что не будь с ними Лены, не было б и поездки в глушь. Ведь не зря Влас и Хо уступили. Главный же довод — что и сейчас, при всех тревогах, он хочет Лену, думая, как сидит она, почти голая, сзади, сдобная и манящая… Сходно Хо её хочет, если мужчина, Влас её хочет, хоть притворяется, что, мол, по фиг. И паренёк трогал лифчик… Женщина виновата. Женщина затемняет мозг, формулировал Дима… — и соглашался быть затемнённым с Леной, чем просветлённым, но без неё зато.

Макс открыл свою дверь.

— Кут. Ведьмин! — выпалил паренёк с хорьковатым лицом и выпил.

— Имя-то от чего?

— От ведьмы. Ведьма жила тут.

— В древности?

— А я знаю?.. Всё, кент. Бывайте… Мне, слышь, пивасика на дорожку… — Вылезши, гид пошёл прочь.

— Чёрт, позабыли, — вспомнил Макс, — провиант купить… В селе есть ларёк? — он окликнул, и гид кивнул ему.

— Съездим, — молвил Макс. — Всё осмотрим да съездим… Стой! — он окликнул вновь. — Подвезём!

Паренёк шёл проходом, сделанным в травах джипом, и не ответил, лишь помахал рукой.

Все сидели, глядя на крышу, стывшую над кустами. Пахло дурманом, пчёлы гудели, травы стесняли джип, осыпаясь пыльцой и блошками. Зной был зол, и хотелось, чтобы машина, сдав назад, выбралась в поле, где посвежее.

— Он не остался… Ты предлагал подвести его, он ушёл, — вёл Дима, двинувши дверцей. — Вдруг дом развален? Я ездил к бабушке, и у них, как пошла ельцилюция, доски в избах, что без хозяев, сняли с полов, свет срезали; всё украли. Здесь то же самое… Он сбежал, чтоб не отняли деньги… В доме — разруха. Надо назад, к селу. Там мы снимем сарай да койки. Здесь всё не то, блин. Чую!

Лена, взяв розовый и гламурный iPhone, сказала: — Связь. Всё в порядке!

Тягость ослабла: цивилизация даже здесь, в глуши.

Спрятав сотовый, на котором играл, Влас бросил:

— Будем сидеть? За дело.

Дверцы открылись.

Вылезши, все стояли — молча, робея. Только у Димы и Власа, как у высоких, головы выше трав. Прочим жёлтые, также красные, также белые либо синие расписные соцветия лезли в лица. Стало не душно, но зной усилился. Солнце жгло с небес.

— Глушь! Как в Африке! — Лена в стрингах, в лифчике жалась к джипу и потянулась взять снятые у футбольного поля шорты. — Я не терплю жуков… Змеи есть здесь? Эти, гадюки?

— Здесь щитомордники… Не грузи вот так сразу, Лен, — выдал Макс. — Погребём давай к дому, определимся.

— Нет, я — купаться… Кто со мной? — Лена двинулась, но вернулась в джип за ракеткой, коей постукала по цветам и стеблям, так и не сделавши шаг в колючки. — Максик, боюсь я. Сделай ход, придави траву!

— В дом сперва, — толковал тот, глядя на крышу в кипени листьев.

— Хватит вам… — Влас полез в хаос трав мощным боком, двигая берцами.

— Кто рискует, тот пьёт! — хмыкнул Хо, тронув вслед.

Остальные направились по проделанной тропке в колкой крапиве. Задней, с ракеткой, охая от ожогов, прыгала Лена.

Подле сирени ткнулись в плетень. Влас хмурился носорожьими глазками на лице в мелких оспинах над большим подбородком в жёсткой щетине… Нужный тип в силовых всяких органах, понял Дима: мощный, решительный и надёжный, с комплексом твёрдых принципов. Будет асс ФСБ; а не то и шеф «Альфы», группы элитных.

— Вздумал ломать, Влас? — выложил Дима. — Лучше не трогать. Где-то калитка. Ведь заходили?

— Факт, — согласился Влас и продвинулся вдоль плетня.

— Легче! — крикнула Лена. — Вдруг здесь есть змеи?

— Вызовешь скорую, — бросил Влас.

Ветхий тёмный плетень предварялся сиренью, росшей вкруг дома. Висли две тряпки, полуистлевшие… Проломились к калитке. Влас её отворил с трудом. Дом стал виден.

Собственно, и не дом. Изба.

Под соломенной кровлей, выжженной солнцем, морщилась стенка дикого камня с окнами, очень узкими. Дверь — дощатая — была с ручкой, древней, железной, ржавой до дыр почти. Влас прошёл двором, сквозь траву, до крыльца из неровных плит камня — и обернулся. Не как близ джипа, ждавшего в рву в бурьянах, здесь был вид шире. Где сирень разрывалась, виделось, как склон сходит в ивняк, за которым другой склон в солнце. Понизу — речка, тёкшая из тех Ивиц. Где-то за речкой и припирающим её склоном — трасса, правда, не видная, в сорока километрах, судя по карте. Рядом был столб, от которого вдаль к селу шли провисшие провода.

— Есть свет!

— Светит свет, скрылась тьма! — хохотнул Хо. — Жить, челы, можно.

— Свет? — и Влас поднял взор маленьких, по сравнению с остальным в нём, глазок. — Странно. Здесь не живёт никто. Провода — алюминий, то есть цветмет. Не сняли — ни пьянь, ни власти. Всё это странно, вот что я думаю.

— Круто как! — встряла Лена. — Нет, здесь потрясно: степь в холмах! Я люблю простор: солнце, воля, природа…

— Лен, к речке страшно? — Влас, закуривши, вновь спрятал пачку и зажигалку в бриджи, полувоенные, до колен. — В облом к речке? Верно ведь?

Макс упёр руки в бёдра. — Всё будет классно. Здесь воды чистые. Искупаемся. Гарантирую тьму воды. Океан воды.

И он тронул дверь.

Были сени, пахшие сеном с птичьим помётом. И — дверь в избу. А вторая дверь, верно, в хлев, бралась сумраком. Сверху балки, — гнутые, древние, — сдерживали скат крыши. Пол в сенях был булыжный, по углам сумрачно.

А в избе — посветлее, стены белёные. И окошки все к югу, то есть к калитке. Пол, как дверь, был некрашен, да и щеляст. Печь — в центре, с чайником и посудой. Вдоль стены — лавки типа лежанок. Плюс был дубовый стол с табуретами, пять числом. Свет явил потолок над лампочкой. Оказалось, что на столе пять вилок и пять стаканов.

— Круто… и нас пять! — фыркнула Лена. — Это знак вещий.

— Знак неестественный, — буркнул Влас. — Глянь, лежанок ведь тоже пять.

— Жили, значит, пять ведьм!

— Накличешь. Лучше о добром… — Вея парфюмом, Макс прошёл к зеркалу на стене — смотреться. Он, тронув кудри, стряс с плеча лепесток, снял пух, выгнул руку, чтоб глянуть бицепс, и, убедившись, что чисто выбрит, вновь повернулся с видом, будто он упер. — Ну, будем думать… Ясно, не местные принесли стаканы, — выдал он. — Ведь они знать не знали, что мы приедем… Пусть они знали, да? Но кто знал, что нас пятеро? Также нас не могли, причём, обогнать, — мы б видели, — чтоб поставить стаканы…

— …сбить пять лежанок, пять табуретов, — встрял Влас, — из дуба, наш Шерлок Холмс ты, Макс аполлонистый.

И все прыснули.

— Что я думаю? — Влас продолжил. — Здесь подозрительно. Почему? Здесь всего вдруг — по пять. Естественно, не всего, но многого. Так бывает? Нет… Макс, согласен?

Лена, поёжившись, обняла себя. — Хватит, Влас, в ФээСБэ играть… Корчишь умного? Не на сессии! Второкурсник, а, блин, зануда. Я не хотела б к тебе под следствие. Ты на мир глянуть можешь, чтоб без шпионских глаз? Ты силён, как бык, не дурак и не трус… Зануда! Как Дуремар… Нет, ящер! Лучше б прикол сболтнул… Что, печь топим? Холод здесь. Подогреть впору воздух. Да и вообще.

— Ок! — вставил Макс. — Мы с Ленусиком съездим, купим провизию и пивко. Лен, едем.

— Макс… — та прошла к окну. — Помнишь, пассия на том поле? Я помешаю… Видел, чем красится? Прошлый век… Ты с ней хвост распускал, блин… Дуй к ней! А у нас траблы. Надо подумать… и искупаться… Парни, здесь стыло, не как на улице. Надо печь топить, а не то заболеем. Да и прибраться… — Вытянув из-под майки лифчик, Лена размашисто стала им вытирать стол. Мстила так Максу. Это все поняли.

— Доиграешься… — бросил Влас и пошёл к двери. — За дровами я.

— Мне воды, Макс! — крикнула Лена. — Пару бутылей. Я не попрусь к реке сквозь бурьяны… Также косу бы: тут метров сто косьбы… Ох, простите! Что за косцы из вас? Разве Влас… но нельзя всё на Власа!

— Да, коса — дело, — брякнул Макс, глядя в воздух. И было ясно: он представляет, как будет выглядеть кóсящим, — при всём том что не брал косу в руки. Он, коренной москвич, отдыхал в Крыму, в Сочи, в Греции, на Канарах-Мальдивах, в Лондоне и в Париже, но не в деревне. Он взбудоражен был оттого, что он, может быть, здесь в российской глуши в распоследний (впрочем, и в первый) раз перед долгой карьерой в лучших топ-клубах.

— Едем, — бросил он Диме, кто хотел к Лене, но, городской насквозь, согласился, чтоб не позориться, если скажут дрова колоть либо печь топить… плюс давя ощущение, что чем меньше здесь находиться — тем оно лучше.

Ощущение всё же было, и он воскликнул:

— Может, в Москву? Вернёмся? Что-то здесь… ну, не так.

Хо выставил линзы чёрных очков. — Сманил, а сам в сторону? Провокатор.

Дима был младший; все с ним насмешничали, стебались. Он хотел огрызнуться, но промолчал, решив, что на этот раз в зубоскальстве Хо ложь. Это Хо сказал первый: «Что, завернём в дыру? В самую из кондовых, самую русскую?» Он в ответ, типа: любите русское? докажите: съедем в Россию… — не призывая съезжать с шоссе. Он внушал любовь в сердце. Ездить в яп. джипах, жить в Англии, носить шведское, ценить Майкрософт, но при том зваться русским? Это всё странно. В частности, в Максе русскости нет; и его, и отца его здесь держал только бизнес. Где б взяли деньги, коль не в России в «прихватизацию»?.. Нет, не он инспирировал съезд сюда, чтоб от Хо словить «провокатора». Первым съезд предложил как раз… Но додумывать некогда: Макс по прозвищу «Аполлон» шагнул во двор, чтобы ехать.

Пятились задом. Путь (коим ездили при колхозах к пахоте или в Ведьмин Кут, где, возможно, был выпас либо деревня, либо же полевой стан) резался транспортом, размывался, трактор разравнивал колеи — стал ров с сорняками. Может, у речки, есть разворот, как знать, но рельеф внизу неизвестен, джип может сесть на мост. Вот и пятились. Дима чувствовал успокоенность оттого, что проезд стал пошире. В третий раз подомнут бурьян — и получится тип просёлка, что сопряжёт, плюс к сотовой связи, Ведьмин Кут с миром.

Вдоль бывших пашен, нынче заброшенных, джип помчал, через русла от водомоин и снеготаяний, колеями, коими прикатили в Кут. Здесь трава не громоздкая, как внизу во рву. Вот бы здесь избу! Воздух здесь не стоял, как в яме, виделись дали и было вольно, солнце сияло, ток в окно остужал.

Вниз влево были участки в виде квадратов, все под бурьяном, ниже — руины… Вот встали избы между развалин. Жизнь начиналась.

Лет двадцать пять назад здесь всё жило; ехали бы вдоль гречневых да ржаных полей справа и огородных картофельных да свекольных нив по-над избами слева, с той стороны, что к пойме…

Встал вдали центр Ивиц: там асфальт стремил к трассе… Дима хотел к ней — избавиться от чего-то. Но он не знал, чего. Знал лишь: то чего — в Куте.

А вот и жилистый, что привёл их в Кут. Мимо, мимо, Дима взмолился… Макс тормознул, дурак! Благоглупое, с выражением нарциссизма лицо являло, как льстит ему лишний раз показать деревенскому брендовый джип с ним, Максом, суперским футболистом и свойским парнем, что запросто погонял мяч с быдлом, хоть поиграть с ним рад и столичный клуб. Бог, сыграв с дилетантами в нищих Ивицах, одного вдруг подвозит. Будет час, местный вспомнит: ехал с великим Максом Бобковым, форвардом «Челси». Вот что Макс думал. Дима же чуял, что с приблатнённым пакостной, недоразвитой, хорьковатой субстанции лучше дел не иметь. Никак не иметь. Тип гнусный, грубый и наглый, крайне опасный.

— К нам садись не боись, — звал Макс пафосно. И, когда тот уселся (в месте сакральном: там, где сидела час назад Лена), Макс включил магнитолу и продолжал затем с дружелюбной ленцой: — За пивом мы… Звать тебя как?

— Как хочешь… — Тип дымил сигаретой. — В зоне был Кнут, слышь… Ваш тот бугай-то, в берцах солдатских…

— Влас? — вставил Дима. — В бриджах?

— Влас-выюбас… Он чё, а? всех круче? Мне — не кури, то, это… Он вас и сцать водит строем? вместе с чувой вашей? Он её порет, мля, зуб дам! Вы, мля, вернётесь — он её… — Паренёк подмигнул им.

Пачкает место Лены и своим хамством пачкает вообще салон, вник Дим! Гад ищет ссоры и задирает их.

— Это… дай-ка мне сотовый, — наклонился вдруг паренёк к нему. — Корифану, слышь, в Тулу. В зоне с ним были… Песня есть, сердце плачит, грустит! В переулки, где урки, Мурка в кровях лежит… — спел он. От паренька пахло куревом, пóтом. Но Дима дал ему свою трубку.

— Хрен просцышь эти ваши приборчики… Шóфер, слышь ты? музло глуши.

Паренёк минут пять болтал с «Михой», брякнув: он с «фраерами» -де в «джипаре крутом». — Миха, сам… Тут такое… — вёл он. — Ведьмин Кут сделает… Ну, до стрелки, брат… Звякну, как… Чё забыл сказать…

Он болтал. Джип стоял на футбольном, том самом поле. Бегали парни; девы курили подле скамейки, томно и грустно. Зной изводил всех.

Гид отдал трубку.

— Чё косоротишься? Не щемись!

— Я… нет! — Дима сбился, зная, что антипатия к пареньку открылась. — Не косоротюсь.

— Нишкни, мля, — выдал тот, между тем как довольный Макс спрашивал:

— А магаз где?

— Где? А в м@нде за мостом ларёк.

— Фотаем? — И, достав полароид, Макс, велев Диме «фотать», вылез в зной в майке, не прикрывавшей мощь бицепсов, шарокатность грудных мышц и икр. — Эй, вы, фотик есть! — звал он.

Хмыкая (девы с радостью), собрались к нему, вставшему в центре, и Дима щёлкал всех, щурясь в солнце. Главным на снимках был — красавéц меж уродцев — Макс. Даже стриженый здоровяк, хоть вровень с ним, представал человеко-бревном.

— Муйня! — Паренёк с хорьковидным лицом смял снимок. — Хрень, не умеешь.

— Ладно… Скосить бы! — вёл Макс. Не поняли. Он, купаясь в симпатиях одуревших от зноя пьяненьких дев, добавил: — Нам бы косца ещё. Есть, кто выкосит к речке в Ведьмином Куте?

— Кто-кто… Пихту дед… — вставила дева в джинсах, коя и в первый раз, Дима помнил, не соглашалась, чтоб их в послали в Кут.

— Как так?

Взор её дрогнул. — Ну, не пойдёт никто, — повторила. — Я ведь сказала.

Видно, что добрая, хоть с печатью положенных здесь веселий: пьянством да сексом и пошлой музыкой. Изо всех, Дима чувствовал, лишь она, дева в джинсах с неприбранной на лбу прядью, к ним расположена. Из-за Макса. Он ей понравился.

— Место тёмное… — дева молвила, опустив глаза и беря сигарету. — Зря вы там…

— Косу даст кто? Сам скошу. — Макс изрёк и представил, как звучит лихо: он, москвич, косит. — Даст кто? Не даст?

— Чёб косу порвать? — Паренёк хорьковатого вида сплюнул. — Разве за тыщу.

— Много! — скалился Макс-дурак. — Я в аренду беру ведь; в лизинг.

— Фря тебе лизинг. А косу — тыща.

Местные ржали.

Макс посмеялся — и согласился.

Мальчик помчал за обшарпанный клуб, к избе. Перебалтывались в ожидании, так как тысяча — это водка. Даже пять водок и десять пива, то есть возможность продлить тусню.

Дима понял: Макс глупит страшно, ибо готовность за час косьбы выдать тысячу говорит: у них денег немерено. Это вызов. Сельские могут их грабануть (сами либо наводкой). Влезут к ним ночью, кончат всех да сбегут. Трупы будут лежать. Годами. В Ведьмин Кут ведь не ходят; дева сказала: место дурное… Макс разжёг зависть соло с мячом и джипом за два лимона; жар подогрела вылезшая — купаться-де — в стрингах Лена. Тысяча за наём косы понт венчает: типа, мажорчики из Москвы с проституткой, что заголяется при чужих; знать, хочет…

Макс балагурил, чтобы блеснуть, не видя, как парни хмыкают.

Мальчик прибыл с кривой, ржавой, порванной в пятке узкой косой на кривом, почернелом косье.

— Отточится. Клёво косит! — щерились местные. — Коса злая!

Макс расплатился, но хорьколицый деньги вернул. — Кент, ехай, и мне шесть водок, да ещё пива. Сдачу себе возьми.

Все заржали, — все, кроме Димы. Макс согласился, так и не вникнув, что уронил лицо.

Тронулись вниз к мосту, дальше — вверх к шлакоблокам.

Зной достиг пика. Пыль вилась страшная, всё в пыли. Ни души. Куры — в ямках, клюв нараспашку, а крыло веером. Пахло битумом. Псы не лаяли, провожая джип. Воздух зыбился. В деревянном ларьке близ железной колонки, полки за пыльным стеклом жёг луч. Выбрел в белом халате некто, возраст за семьдесят. Он их выслушал и пришёл вскоре с пивом и прочим в коробе на тележке. Всё было тёплое.

— Пиво, — скрёб он небритую скулу, — держим в тени всегда. В солнце химия не пивная. То есть в сенях стоит. Короб — ваш, взяли много… Чьи вы?

Дима не понял.

— Ну, вы к кому тут?

— Стылого нет? — встрял Макс. — Я о пиве.

— Был припас, разобрали. Бегают пиво пить, дифицит. Анамальность.

— Люди где? — вёл Макс. — Вымерли Ивицы. Лишь подростки.

— Люди где? — толковал старик, провожая их к джипу. — Кто молодые — все на работе. Ну, а кто старше или кто в отпуске — по домам сидят. Шантрапа футболистит… Вы в холодильник… а лучше в речку. Речка-то где от вас? Вы к кому тут приехали?

— К ведьме в Кут, — Макс рывком поднял короб в багажник. — Слышал?

— Вы тогда пиво-то — в ведьмин погреб, разом остынет… — хекнул дед, сдав им сдачу. — Ваши пять пятьдесят… Порядок?

— Где ж её погреб? Мы не приметили.

Сдав им сдачу, дед быстро глянул из-под бровей. — Учёные? Экспедиция?

— Что? — бросил Дима, вытерев пот со лба. Беспокойства усилились.

— Странности в том Куту… — старый начал, но перебит был Максом:

— Мы не научная экспедиция. Отдохнуть сюда прибыли; футболисты совет дали, те, что у клуба.

— Галкин-то? Насоветует… — протянул старик. — Только б жульничать… А не слушали бы шпану.

— Что с погребом? Где он?

— Где?.. Я про погреб зря, к слову… — Дед отмахнулся. — Погреб — внизу он. Рядом лощина. Там он, в конце как раз. Заросло, и не видно… Лучше вы в речку, пиво-то. Домов много. Взять, к вам в последнем есть такой Васин, вы бы к нему пошли. У него б нашлось место, там отдохнули бы. И от Кута далёко… В Кут вы зазря. Кут — Ведьмин.

Дима, закрыв дверь багажника, стал стирать пыль с мизинца. — В чём дело? Что там?

Дед скрёб щетину. — Что? А поверия.

— Раз, — прервал их Макс, — село длится, где этот Васин ваш на окраине, значит, есть и путь низом? Мы знаем верхний. Низом путь есть?

— Нет, — вёл старик. — Был я мал, помню, понизу шла дорога, в сороковые. До девяностых шла. От моста до конца села, как положено. Верхняя-то — для техники: тракторóв и комбайнов, чтобы поля пахать да хлеба косить. Нижняя-то — для жителей, и с булыжником в топком месте, где родники текли… Захирело там после Ельцина, вместо нижней дороги — тропка… То ись, нельзя по ней. И была до Михеева, где был дом его… Разобрали дом. Сам он — в дом престарелых. Сложный он был, Михеев… Так вы по верхней? Правильно. В Кут по низу никак. Там горка, что отсекает Кут. Кут — за горкой, где та лощина. И у той горки склон не для джипа, танк не заедет. Только по верхней… — Дед зашагал прочь.

— Дилер! — Макс улыбнулся.

Меж шлакоблоков, мимо сморённого зноем пса, вновь выбрались на дорогу, тронули вниз, к мосту.

Дима глянул на шедшую к трассе сторону, — и сдержал себя, чтоб не выскочить и пешком не идти туда от беды, что, мнил, ждёт их, — ждёт несомненно. Он был невротик. Чувства в нём красились тьмой предчувствий, словно бы ясный день — мглистостью. И он стал смотреть в лобовое стекло под музыку, хотя та вела к Максу. Зная о сходстве с ударником знаменитой поп-группы, Макс слушал диски, чтоб пассажиры и сам он факт помнили.

На футбольном, у клуба, поле выдали водку местным, стали прощаться. Но хорьколицый их задержал, дав стриженному, обожжённому до краснот, здоровяку прут стали. Глядя на Макса, тот прут скрутил узлом.

— Слышь, так сможешь?

Макс уступил. — Нет.

— Ехай. Срыгни в туман! — он услышал.

Макс молча влез в джип.

Вдруг дева в джинсах, кинув неприбранную прядь зá ухо, подошла. — Класс музыка! Кто? Англичане? Американцы?

— Это? А как же! — Макс включил двигатель.

— Ехайте с Кута, — дева шепнула.

Местные стали пьянствовать.

Вечер

В ров съехали в три приёма. Съехавши, Макс решил, выехав, съехать задом.

— Чтоб, — сказал (хоть на небе ни облачка и они собирались быть здесь два дня всего), — в дождик вылезти…

Дима видел: в грязь в самом деле выехать трудно, в ливень — вдвойне трудней, ибо ров станет водным. Правильней, чтобы джип стоял в направлении выезда, а такое одно. Из рва некуда ехать, кроме как к речке или же вверх. Вниз — страшно, там всё в бурьяне; может, вообще нет спуска до речки. Да и зачем вниз?.. Сразу по выезде Макс съехал задом. Но, передумав, выехал и спустился вновь передком, что здраво. Ведь хуже страшного, невозможного по прогнозам дождя была б кража машины. Чёрт местных знает. Именно вот в такой глуши прячут транспорт после угона. Не паренёк хорьковатого вида — так из райцентра будут угонщики по наводке того ж паренька с качком, что скрутил прут, будто пластмассу…

Стало быть, Макс порою смышлён, как в деле, где он не стал форсить перед местными. Одолей он прут — те решили б в ином взять верх. Проиграй — возомнили бы. Есть закон, что во всём, где слаб ты, лучше выбрать дистанцию меж тобой и врагом, чтоб спрятать, в чём ты горазд, в чём плох. Макс сдался, прут он не стал гнуть. Что понял враг? — а мало что. Разве то, что один из них футболист, также, может, боксёр, как знать. Это сдержит их…

Хватит. Баста… Двигаясь сквозь бурьян к избе под пылающим солнцем, Дима постигнул, что рост тревоги в нём генерируют беды, дескать, от местных. Зло от людей, вот истина. Но не всякий хам — уголовник. Может быть, что беда придёт не от местных. Мало ли урок? Либо вообще беда не придёт…

Стоп. К чёрту! Хватит накручивать! Это нервы в нём. От жары. Через два дня уедут, натусовавшись, и называть будут Ведьмин Кут «чудом». Здесь, как знать, он прожжёт лёд Лены — и что-то будет. Будет любовь… Страсть вспыхнула; он пошёл, забыв страхи.

Возле калитки Хо валил травы: в куртке и в шортах, пёр к плетню грабли, всё кладя плоскостью; уминал двор. Делалось радостней и просторней. Местность утратила вид запущенной; опасения отошли за плетень в бурьян… Вряд ли Дима и Макс с Власом травы умяли б. Здесь дай восточное трудолюбие… Хо упорен, целен, настойчив; свёл дружбу с Максом, папа которого совладелец судов в порту, где Хо жил. Кроме этого, Хо прибился к их группе, пусть в роли свиты. Хо может быстро, споро, без лишних фраз, то, что трудно иным. Нашёл себе нишу нужного спутника. Хо рукаст, терпелив и смышлён в той степени, что, оставь его в дикости, — через месяц там будет скошено и отлажено, взойдут пальмы, киви и дыни.

— Здóрово, — оценил Макс, вздёрнувши короб с купленным, чтоб не выронить. — Хорошо умял.

— Участь бедных! — прохохотал Хо в блёстках от пота, выставив солнцу тёмные линзы. — Доблый насяльника, ты камандуй нам!

— Лена где?

— Ищет топливо с Власом, больше не знаю.

Шмякнувши короб, подле какого Дима приткнул косу, у крыльца, Макс зевнул нарочито. — Место хорошее… Оторвёмся от сердца, Хо, буханём… Ищут топливо, говоришь?

— Ты в дом зайди, там ход в хлев, а из хлева дверь в сад… Тащи дрова, скоро кончу, буду костёр палить. Буханём мы, насяльника! — и Хо граблями стал толкать к плетню лопухи и всю прочую рудеральщину.

Дима с Максом прошли избу, после яркого света мало что видя, и, через хлев, во вторую дверь, вышли в задники, к груде хвороста, от которого вилась тропка. Сад был торчащие в травах остовы яблонь с редкою порослью слив да вишен. Стоя на ветке в ситцевых шортах, в красной футболке и против солнца, Лена рвала вишни в чашку. Рядом был Влас в траве. Она спрыгнула. Он поймал её. Сразу вырвавшись, она крикнула подходившему Максу:

— Вишни, глянь!

И пошла к ним по тропке… Грудь колыхалась, губы испачканы были вишней, взоры светились, кожа сверкала.

Дима сглотнул.

— Как, съездили?

Макс смолчал. Он спросил подымавшего хворост Власа: — Нравилось мять её?

— В целом, нравилось… — И, вдруг выпрямясь, Влас пронёс мимо челюсть в тёмной щетине. Веяло пóтом, острым, звериным. Вскоре Влас, как горилла, скрылся под притолкой.

Дима чувствовал, что он лишний. В мыслях была грудь Лены. Можно понять, что с Максом: Макс её хочет… Дима оставил их и ушёл к крыльцу, на ступенях какого Влас курил «Беломор». Папиросы Союза всё ещё делали где-то в Сибири.

Что это курево означало для Власа, кроме причастности к славе прошлого? Но, когда Влас курил, Диме мнилось, что его ноги, видные из-под бриджей (в общем-то, не военных, а молодёжных, чуть подлиннее шорт), требовали сапог из кирзы. Дима представил Власа чекистом, что стоит курит перед «врагами». Также представил, как в его тело Влас бьёт кирзухами…

В зное Хо гнул бодяк — бил в страшные, в крючьях листья. Сев на крыльцо в тень крыши, Дима, подняв косу, начал щёлкать по лезвию, неотбитому, ржавому, кривоватому.

— Скосишь? — Влас пустил дым из носа. — Это не просто. Это не тостер.

— Я не умею.

— Кто тогда, Дэвид Бекхэм[1]? — хмыкнул Влас.

Хо, хихикнув: — Наш голубок скосит! Где он? — бросил вдруг грабли и к ним приблизился.

— Где? Воркуют… — Дима махнул от ревности.

Двери хлопнули за спиной.

Он понял: Лена в избе… возьмёт сейчас през и — сделает, что невмочь терпеть… Проститутка!!.. Макс придёт гордый, с пошлыми анекдотами и желаньем развлечься: выпить, блин, в мяч сыграть, покосить, побазарить… Макс живёт полной, так сказать, жизнью: спорт, водка, тёлки. А они — в ж@пе. Влас вот прикинулся, что ничто, кроме как покурить, не хочет, пусть и держал Лену в этом саду и, как знать, изнасиловал б её на фиг, дай ему волю. Хо притворяется, что доволен укладкой трав, что «бухнуть» — это главное. Но в мозгах у них Лена, что их вдруг любит и они в чпоке с ней.

В Диме тоже лишь Лена…

…а она с Максом.

Он завопил ей, но только в мыслях: «Эй! Что ты делаешь?! Я люблю тебя!!!»

Шмыгнул носом, слёзы заткали мир.

— Аллергия, — сник он.

— Love штука жуткая… По себе это знаю. — Хо снял очки на миг. Стало видно щекастую, нос крючком, плоскость с щёлками, что вновь скрылись под линзами. И Хо сел на крыльцо — из камня — с пошлыми шутками:

— Нам на камень нельзя. Простата. Рак. Смерть в конвульсиях.

— Камень, — Влас дымил куревом, — тридцать градусов. Мы в тени. А ещё час назад этот камень наш ловил солнце.

— Кто что словил — по фигу. Хрен с ним… Но! Выпить хочется, — похихикал Хо, сняв сандалию, чтоб мизинцем копнуть меж пальцев.

Дима скривился. Не потому что Хо сделал так, а затем, что за всю их поездку Хо зубоскалил, будто общение значит глум… Фиг! Шуточки значат, что мир не стóит. Этот не так, мнил Дима, ведь зубоскалы, тронь их, вмиг сердятся, подтверждая: есть в мире ценное, что за гранью глумлений. И это ценное есть их «ячество». Зубоскалы внушают: всё дерьмо. Тем, кто слушает, вникнуть бы, что насмешнику и они дерьмо — все, кто слушает. Вот и Хо намекнул сейчас, что, мол, Дима «словил» ныть в ревности, Влас «словил» «Беломор» свой. Хо ж «словил» гнуть бурьян двора граблями. И лишь Макс «словил» — в этом фишка — важное, что желали бы все: Хо, Влас, Дима и остальные.

Влас в коробе выбрал пиво. — Тёплое…

— Пиво, — Хо открыл банку тёмного «Клинского», — быть должно восемь Цельсия для питья, пишут. Здесь же все тридцать.

— Брось в речку, и охладится… — Влас, взяв «Очаково», пил взахлёб; кадык дёргался под щетинистой челюстью.

— Мне, — вёл Хо, — к речке?! Чтобы продраться, надо с собой сто пива, чтобы не сдохнуть. Зной ведь! После вы охлаждай пивцо — а Хо спать пошёл? Вот что думаю: Максик скосит. Тренинг здесь классный, а ему в «Челси»… Мы, блин, потерпим. Стылое круче, нет проблем. Но, однако, в конце концов, градус тот же.

— Да, — согласился Влас. — Пусть Макс скосит. А мы и тёплого…

Дима понял: коль скосить к речке, выйдет действительно, что они слуги Макса, кто, трахнувшись, двинет барином принять ванны, мол. Максу весело… «Чересчур!» — вник Дима, взял тоже пиво, вскрыл его и пил залпом, хоть без желания. «С ней не я…» — изводился он. Почему? Отчего с ней — Макс? Смазливость в лад с глупостью и сноровкой бить мяч — важнее? Да ещё деньги… Так всё и есть, блин! Макса все «хочут». Сельская дева тоже не прочь с ним. Дима же, Влас, Хо, дряхлое старичьё, — пьют пиво… Им ведь не хочется, кроме хренова пива, секса и радостей. Они старые.

— Что, растопим печь? — он вскричал, выпив банку и её кинув.

— Ты приостынь, — Влас буркнул. — Тяги не будет. А топить надо. Стены из камня, сырость. Будет не в масть спать.

— Чёрт с этой тягой! — Дима поднялся и убежал в избу, где у печки дрова. Он впихивал ветки в топку, жёг их свирепо.

Тяга, блин?!

Нет её.

Вообще!

То, что Лена с другим, доказывало: тяги нет точно так же, как нет физических и иных законов, в лад коим Лене нужно быть с ним, не с Максом. А это значит, тягу ту — на фиг! Он Лену любит, но, коль законы не оправдались в высшем, то есть в любовном, то — нет законов.

— Тягу им?! — злился он. — Фиг им, тягу-то!

Дым не шёл в проход. Он, спеша, ломал хворост, вталкивал в печь бумагу и раздувал ртом пламя. Дым стлался вспять в избу. Окна — мёртвые и без форточек, он единственно мог открыть дверь в сени. Взялся ток воздуха по-над полом, в коем он ник, согнувшись, и продолжал труд, глупый и тщетный. Слёзы текли — от дыма и от отчаянья… Лена там наслаждается, изводила мысль. Но была мысль и стыдная. Влас сказал, что нет тяги. Вышло: Влас прав, а он вновь неправ?! С давних пор, как он втюрился в Лену, — пятнадцатилетнюю, за которой ходил Влас, — тот, получается, был умней его и правей. Он слабак даже печь топить, а любить слаб тем паче. Love сложней топки. Чтó он для Лены? Он — неумеха, нытик и бездарь.

Выскочив и взяв пиво, он сел на крыльцо, близ Власа… Что он экстерном школу закончил — мелочь. Алгебру знавший, в русском смышлёный, в жизни он нуль, считай. Влас вот вида не подал, что хочет Лену, — он же слезу пустил, истерит почти, мается…

— Ты, Влас, прав. Тяги нетути. — Он пил пиво.

— Типа, избу, — шутил Хо, — ты задымил, да? Спим мы в хлеву?

— Всё выветрит… — буркнул Влас. — Съерундил, Димон, но два градуса дым твой даст; раньше станем топить. Вместо полночи — в десять.

Воспламенённый, Дима вскочил. — Скошу пойду! Но для нас. Те пусть порются!

Он шагнул. Его двинуло. Он едва не упал и понял, что жутко пьяный, да и отравлен чёртовым дымом. Но было весело. Выпив снова, он засмеялся, вышел к сирени, что окаймляла двор. Там, за нею, — бурьян, уходивший вниз. Там была также пойма, новый склон. А там — яркое солнце!

Жуть стало весело! Он вскричал, демонстрируя, что им весело — веселей, чем тем двум в саду.

— Влас, шашлык! Разведём огонь? Будет классно.

— Правильно! — гаркнул взявшийся сытый Макс, кобенясь, чтоб показать им: вот я! только что с тёлки! что вы здесь скисли?

Но все молчали, даже когда, придя, Лена бросила: — Тропку б, кстати, на речку. Хочется влаги!

Но все молчали.

Дима подумал: блеск молчат. Супер круто… Так ей! Раз их забыла, чтобы спать с Максом, — сходно и им плевать. Адекватная сделала б прежде стол для всех, посидели бы… А потом, что ж, сексуй… Но не так, чтобы, кинув их, трахаться, а теперь вот купаться… Фиг ей!

— Ты, блин, сама коси, — ляпнул Дима. — Фифа-царица.

Лена окрысилась. — Свянь, щен!

— Ты, Лен, сама кто?

— Кто?

— Ты не знаешь? — Дима язвил.

— Конец грызне! — Макс прервал, уперев руки в бёдра и на всех глядя, — но, одновременно, и являя: вот я, любуйтесь! Видите бицепсы? шары икр? плашки мышц живота? — Прикольно так побывать в глуши! — вёл он. — Выпить есть, хавать есть… Прокошу — шашлычок скоптим, искупаемся… В общем, жить, это круто. Я жить люблю.

— Ты бог! — хохотал Хо дико.

Макс оглядел косу. — Сделаем! — объявил вдруг, взяв косу на плечо, как в фильмах.

— Нёс косу на плечи! Лису засечи! — выл Дима пьяный.

— Стой! — начал Влас. — Не Димон стой — Апóл стой. Как ты прокосишь? Надо отбить, отточить косу… Молоток с бруском есть?

— В машине, — и Макс ушёл.

Вернувшись, он, выпив пива, сел точить лезвие, бросив Хо: — Сфотай.

Тот стал снимать его с Леной, севшей с ним на крыльце в обнимку.

Дима ярился: если не любит — чёрт с ней.

— Чёрт с ней!! — он крикнул.

Пойма ответила: «Чёрт с ней!!»

Дима впал в раж. — Чёрт! Чёрт!! — вопил. — Эхо!

— Беды накличешь, — хекал Хо.

Лена крикнула вслед за Димой. Пойма ответила. Макс открыл банку пива.

— Тёплое… Не как в баре. Как бы не вырвало.

— В дом внеси, — надоумила Лена. — Там попрохладней. Дом ведь из камня. Надо бы печь топить.

— В дом?! В погреб!! — Дима склонился, чтоб взять бутылку.

Выпив, разделся, выставив впалую, худосочную грудь. Стесняться? Лена не любит, жизнь потеряла смысл. Нету разницы, умный он или глупый, крут или слабый… Пусть, то есть, смотрит; пусть убедится, что, мол, не зря не любила длинного и тщедушного сопляка. Пусть смотрит.

— Хватит пить, облюёшься… Погреб, да? — продолжал Влас, выпив из банки и меж двух пальцев взяв папиросу.

— Мы, — Макс рыгнул, как гром, — брали пойло в тех Ивицах; продавец сказал: погреб. Типа, в лощине.

— А я гадаю, — ожил Хо, — где он, погреб-то. Час ходил-искал.

— На фиг, — Лена взяла курить супер-тонкие сигареты. — Погреб? Фиг с ним… Проблема!

— Лена, проблема, — вставил Хо, — Дом без погреба, он не дом. Фикция! Коль нет погреба, дома нет. Возвели не чтоб жить. Чтоб… сманить сюда, полагаю, — мыслил Хо. — Так-то.

— Чушь! — Лена хмыкнула и прошла к крыльцу. — Это фикция? Стены в метр толщиной, из камня, крыша соломенная, с гнилью; древние двери… и старый сад… Здесь жили. Здесь явно жили! Жили до нас, века до нас! Дом не макет!

— Пусть жили. Это не важно. — Хо, сев близ Власа, глянул на Лену, — тёмные линзы глянули, если точно; ну, а глаза устремились Лене на груди? Это почуяв, та отошла сказав:

— Блин, очки б снимал! Сам в тени, а очки — будто он в Антарктиде. Ты в них на море был, здесь в очках… Цэрэушник!

— Лен, я не против, — хохотом отозвался Хо.

Дима, как ни был пьяным, понял: хохот — знак Хо, примета. Как, скажем, ленин знак — груди, максов знак — культуристский типаж, а у Власа — облик громилы с запахом пота.

— Лен, дело в погребе, — Хо настаивал.

Диме вспомнилась страсть японцев, пусть Хо кореец: создали бизнес кукол в вид настоящих. И составляли гарем из них. В этом всём — отношение к женщине как к объекту лишь удовольствия. Хо кореец. Нрав Хо — восточный. Вдруг Хо в очках всегда, чтоб смотреть на низ Лены? Хо иссмотрел её всю, гад! всю исслюнявил!! Дима озлился. Сам вот он любит ленину душу, мнил он… Но, вдруг подумав, что любит яро круглости Лены, стал молча слушать.

— В нём держат овощи и другой продукт, — вёл Хо. — Погреб — склад важного. Есть погреб — и дом в порядке.

— Всё? — скисла Лена. — Что ж он в лощине, а не у дома, если он важен?

— Для экономии при строительстве. Что в лощине? А там есть склоны, что позволяют использовать и рельефность. — Хо снял очки и протёр их.

Солнце склонялось. Тень от соломенной кровли ширилась. Было душно. Воздух пах травами, камнем, химией джипа.

— Пиво остудим, — начал Макс. — Пиво тёплое, просто дрянь. Хорошо б, — повернулся он, улыбаясь, — в погреб попутно… Я от лощины косить начну, где тот погреб, как продавец сказал. Докошу и проверим… — Он посмотрел на всех, сделав паузу. — Соглашусь-ка на «Челси»…

Лена запрыгала к нему с визгом.

— Да, Ленóк, — Макс твердил, отведя косу и прижав к себе девушку. — Серость, глушь, запустение… А на кой мне? Фиг! Меня мир зовёт. Шварценеггер плевал жить в Австрии, смылся в США, стал великим. Раша не Австрия. Но тем более. Правда, я не актёр…

— Актёр! — встрял Хо. — Пробуй!

— Я не актёр, — Макс хмыкнул. — Я еду в «Челси»… А если сняться, ну, типа, в клипе… Что я сказать хотел? Этот день мой, может, последний в нашенской Раше, — так сказать, в коренной, да? Надо зажечь, да? Чтоб до упаду! Хо, ты снимай, как… Вот, блин, сценарий. Будущий стар жил сельскою жизнью, в старой избе под крышей… Ну, и косил притом… Накосив, сложу стог… Романтика!.. Лен, уедем. Запад, он любит, если звезда создаёт себя… — Макс рыгнул опять. — Сложим рульный миф, стопудово.

Он оглядел косу, отстраняясь от Лены. После он, отойдя к плетню, посмотрел на лощину — «поле работы» — и покрутил косу, будто палку, чтоб явить игры мускулов. После — вышел через калитку, смял близ репейник, чтобы «плацдарм» был, взял косу, как в кино берут, сделал взмах, неуклюжий, куцый. Вдруг, громко крякнув, щёлкнув по лезвию, стал точить его, неумело и дёрганно. Наконец, сделал новый взмах — краткий, слабый, негодный.

Хо снимал камерой. Влас сидел на крыльце. Пивший Дима смекнул: Макс косить не умеет. Лена же таяла от восторга, — веря, естественно, что иначе не косят.

— Жуть, — сказал Дима.

— В целом, дерьмово, — Влас согласился.

Это была не косьба, а смех. Макс не шёл с каждым взмахом, как косцы-профи. Взмахов и не было — лишь тычки, что трясли бурьян. Он лишь рвал траву, оставляя неровную травяную щетину. Часто носок косы взрывал землю либо взвивался. Макс прошёл метра три вниз… лезвие звякнуло; на косье вис обрывок.

Хо прохехекал: — Кончен труд? Типа, взъелась коса на камень?

Дима ржал — но не что коса порвалась, а что Лена с мажорчиком, кто не может, кроме как мяч гонять, ничегошеньки.

— Ехай в Англию!! — выл он.

Макс поднял камень, чтоб показать им: вот, мол, виновник, — и зашвырнул камень вниз в лощину.

— Хрень… — засмущался он. — Съездим, Влас, я ещё прикуплю косу… и возьмём, кстати, выпить. Выкосим ход к воде. Да и зной спадёт… Сколько? Восемь? Мы за час… мухами!

И Влас встал, хотя выпил, вроде бы, много. Он уступил вдруг. Даже казалось, что он лакействует перед Максом. Впрочем, Макс прав был: пиво закончилось. А Влас пил не пьянея. Много пил также Хо. Круг травы у крыльца в бутылках и в мятых банках из алюминия.

Сходно пьян был и Дима, но, тем не менее, он решился пить вусмерть. Было, что вдохновляло в Ведьмином Куте. Здесь — точно первый час человечества из пяти человек, и один из них женщина. И здесь нет ни традиций, ни вер, ни правил: всё-всё возможно. В это вник не единственно Дима, в это вник также стойкий, самодостаточный цельный Влас, что явственно мнит напиться. А это значит: что-то случилось. Невероятное. Может, максовы планы взять Лену в Лондон? В школе Влас за ней бегал… то есть не бегал, а поджидал её, провожал хмуро, яростно, и его так боялись, что не осмеливались встревать. Влас дюж был, и он пах зверем. Лишь Аполлону он уступил её, чтя спортивность и атлетичность, хоть был сильней и без круглых мышц… Либо ленина нутряная страсть к Максу Власа смирила… В Ведьмином Куте, Дима вник, Влас, в тоске из-за скорой разлуки, вздумал напиться.

Как джип уехал, Лена пошла курить на кривой «Максов выкос» перед лощиной. Дима побрёл за ней и стоял, свеся длинные лохмы с пасмурных, в стельку пьяных высот своих, ей на плечи. Страсть накатила, стоило Лене вынуть вдруг розовый и гламурный смартфон (клон пухленькой, с налитыми грудями Лены). Плюс ещё зной был, что мозг туманил. Как Лена кончила телефонный трёп: «Мама, норма… Мы в Тульской области…» — Дима, рухнувши, стал хватать её ноги, снизу вверх, норовя вознестись до шеи.

— Жесть… — она злилась, ткнув в него, к ней прилипшего, пальцами. Сигарета из губ её выпала. Отключив смартфон, Лена стала пихать его и второй рукой. — Спятил… Ты, крезанутый… Я скажу Максу… — Лена твердила, но, впрочем, тихо, чтобы не слышал близ избы Хо.

Он сжал её. — Я люблю тебя! — Он шалел от такой к ней близости.

— Всё, Дим, хватит… Ты, блин, как мальчик… Ну, отвали, прошу…

— Я люблю тебя!!

— А я — Макса. Тему закрыли.

— Нет, не закрыли! — он повторял. — Что Макс? Что за Макс?! Он не любит!

— Любит не любит — а Макс мужчина, — фыркала Лена. — Ты не мужчина. Женщина говорит тебе, что не любит… Ты, как репей, пристал… Отвали… — Она пятилась.

— У меня всё горит внутри! — Он трусил за ней на коленях. — Я так люблю тебя!

— Мне плевать. То он шлюхою обзывает, то, дескать, любит…

— Нет, я клянусь!!

— Дим, стухни. Мы с Максом счастливы… Хочешь правду? Я вас не вижу: ни Хо, ни Власа. И ни тебя. Вник? Я вас не вижу. Просто нули… Макс… Макс… Он… Умри — я верна ему буду. Макс — он мужчина. Макс мой кумир навек…

— В школе ты была с Власом… — плакал он. — Ты всё врёшь!

— Отвали. Была маленькой… Школа, школа… Я была девочкой… А вот ты был!! — взвилась она, сверху вниз злобно глядя и не толкаясь; он, прекратив хватать, лишь стоял застыв и держа её талию. — Ты никто был, козявка! — крикнула сипло Лена. — Ты на себя глянь. Кто ты, Дим? Истеричный сопляк, ничтожество… Ничего ты не можешь.

— Я сдал экстерном!

— О! Это стоит лишь аттестата, Дим! Аттестаты в метро купи, сотня баксов… Что с тобой делать? Мне, Дим, семья нужна. Макс талантлив, в «Челси» поедет. Скажешь, второй состав? Будет первый… Это ведь миллионы в год… сотни, блин, миллионов! Но и, глянь, папа — кто? Олигарх… К тому ж есть посмотреть на что. Он красив нереально — Макс. Крышу сносит. Сельские одурели, сам видел. Макс…

— Он не любит тебя! — ныл Дима. — Я за тебя отдам жизнь!

— Кончай, Дим. Только без пафоса… — Лена вынула, пропустив свою руку рядом с его рукой, соскользнувшей к бедру её, из кармана шорт сигареты и закурила, выпрямясь, уперев в ладонь локоть. — Что значит жизнь отдам? Не отдашь. Ты не жизнь отдать хочешь, а меня трахнуть… Блин, не война, чтоб ты жизнь давал за меня или родину… — Лена стала язвить вовсю, осмелев в его хватке, плюс сыпля пепел на его голову. — Он мне жизнь отдаст… Сколько лет мне ждать случая? Ты ботáн, Дим, маленький мальчик… Блин, я не верю. Влас бы не так сказал. Я б поверила, если б он сказал. Власу веришь. Влас это чёткий, крепкий мужчина, он слово держит. Скажет и сделает… Ты ж отдашь, что и сам помрёшь, и меня убьёшь… Дим, не надо!.. Всё, ты расти давай. Твои девочки в пятый класс, Дим, ходят. В них романтизм сейчас. Юнош бледный с взором горящим им как раз в тему. Всякое эмо… Только не мне. Я старая. Мне семью пора. Перезрела я.

— Я люблю тебя!! — он стонал, прижимаясь виском к её низу. — Сделаю! Всё, что хочешь!

Лена пустила ртом дым в прищур. — Я к реке хочу… Я принцесса. Нужен проход к воде, славный рыцарь. Сделаешь?

— Будет, Лен!

И он бросился в травы, чувствуя: жжёт крапива, колет татарник, прыгают блошки и пресекает дух от густой, забивающей нос пыльцы с цветов. Тело сделалось в волдырях, тлело… Он двинул локтем — и расчихался, полуслепой почти по причине болезненных аллергических слёз… Шагнув назад, он увидел: Лена уходит и у избы уже.

Заслужил, щен… Он обернулся. В травах от битвы вмятина — точно кто, с лёту сунувшись, отскочил испугавшись… И стало стыдно. Клялся ведь «жизнь отдать», а не смог сделать той, кому клялся, маленькой тропки… Он, от калитки пройдя к крыльцу, выпил водку, что оставалась, тужась не видеть гордую Лену.

— Как там с проходом? — хекал Хо.

Он молчал.

— Хо, а ты тогда? — встряла Лена, выпятив груди. — Хочется в воду… А мужчин тю-тю. Ну ведь не Дима ж… Хо, прокоси к воде! Я тогда тебе… Скажем так: тебе хочется…

— Оццэнь хоцецца! — перебил тот, дёргая носом меж тёмных линз. — Жуть хоцецца!

— Ну вас… — Лена ушла.

Хо мудрый. Мудрый как Будда. Может, хотел её, но он знал, что, пробей путь к воде, ничего не получит, кроме: «Блеск! Здорово!» — а ожогов, укусов пчёл либо змей будет вдосталь.

— Тот, кто катается, — брякнул Хо, — тому санки.

— Да, — понял Дима и рассмеялся, чтобы скрыть стыд.

— Побегаю…

Так сказав, Хо по тропке спустился в ров с колеями от джипа и час отсутствовал… Но вернулся он раньше джипа.

— Бегал в очках, да? — выдавил Дима.

Хо похихикал.

Стук I

Не было джипа и полдесятого.

Солнце падало за избой. Лена, взяв смартфон, разговаривать вышла в сад (звонить Максу?). Дима с Хо продолжали пить.

Тень, скрыв двор, приумятый Хо накануне, лезла к плетню, вниз. Пойма померкла; тени стеблей и листиков плюсовались к потёмкам. Но склон за речкой был ещё в солнце.

Всё как и надо, разве что зной пропал.

Дима взял из своих вещей свитер, чуя, что стынет. Лена сказала, что дозвонилась и что не едут, так как им «режут мясо». Чуть посидели, и она выдала:

— Что мы здесь как лентяи? Ну-ка, огонь давай! Чтоб приехали — и, блин, мясо на угли.

Хо сложил костерок.

Дима стал в избе топить печь. Тяга сделалась ярой. Пламя гудело. Он, склонясь к полу, чувствовал токи воздуха. А ещё там, у пола, пахло духами… то вдруг ванилью и пирогами… то скотобойней. Он решил: пуд полом есть флакон духов, крыса сдохла либо ещё что. Он проклинал свой нюх, восприимчивость и чувствительность. Набив топку, он вышел. Хо разводил костёр; Лена нежилась с сигаретой.

Пойма с лощиной полнились тенью. И было стыло, точно июль стал август. Дым от костра сгибался и утекал вниз к речке… Шум всех привлёк.

— Макс, Макс!! — Лена бросилась за плетень в калитку.

Двигатель смолкнул. Слышался голос, но незнакомый. Дима побрёл туда. Возле джипа Влас с коробом на груди ждал шедшего с мужичком в старой мятой бейсболке Макса.

— Не… — твердил мужичок с огромной косой. — Не буду.

— Как? Уговор был!

— Я думал, шутют. Часто тут шутют про Ведьмин Кут. Думал: к Васину вы, окраинный на селе тут. Ну, думал, шутют. Тут так в обычае. А вы — в Куте… Вам тут не скосют.

— Я умоляю! — Лена вихлялась перед застенчивым сельским гостем. — Выручьте! Искупаться бы… А пройти не могу никак. А у вас ведь коса.

— Спецальная. — Мужичок мягко сдвинул бейсболку. — Есть косы всякие. Луговая — травы в лугах косить, где взмах шире. Есть и садовые косы, малые… Тут не буду. Рядом под Васиным бы скосил вам. Хочете? — он махнул рукой.

— Что не скусите? — начал Дима, выбредший с пивом, мыслящий верх свой над глупостью мужичка, над тупостью сельской жизни. Он покорить хотел (сходно Лена кокетством) глупого гостя собственной лихостью (заодно оправдать провал по прокладке тропинки). — Что пугать? Про ведьм слышали! Мы здесь день почти, нечисть выгнали. Смылись, только вслед пыль вилась! Ну, за дело, друг!

Мужичок вновь поправил бейсболку, хмыкнув. — Завтре посмотрим, как запоёшь.

— Вас как звать? — Лена спросила, тронувши мужичка. — Я — Лена.

— А Николаем звать. Палычем.

— Николай, значит, Павлович! — завела, став вперёд грудью, Лена. — Мы уезжаем. В Англию. Нам хотелось побыть в России, и мы нашли её… Место чудное! Только гляньте, прелесть какая! Что за закаты! Золото! Травы прям колдовские! Запахи! Место райское. Здесь не может быть зла, поверьте. Я вам клянусь… Я знаю! Зла нет вообще. Вы верите бакалавру? Я бакалавр, учёная. Мы огонь зажгли, и мы печь сейчас топим. Дым над трубой вон! Мы всё обжили. Страшного нету. Вы явно умный и вы бывалый, Николай Павлович… Вы давно здесь живёте?

— Я? Я родился тут.

— Были раньше здесь в Куте?

— Как же! Бывал, да.

— Что здесь случилось? Кто здесь погиб?

— Не слышал.

Лена смеялась. — Я так и знала! Лишь суеверия… Лично я жила б здесь, а не в вашем селе, где тесно. Здесь, блин, приволье. Фёдор Михайлович, был такой вот писатель, что писал? Красота — это сила. Здесь так потрясно, что никакого зла нет, реально! Нá спор хотите? Скóсите?

Но гость некал.

Влас, держа короб с купленным, вставил: — Что здесь боятся?

— Погреб.

— Где он? В лощине?

— В ней, ну да.

— Значит, — встрял Макс, — здесь некий погреб; погреб боятся. Но ничего не случилось ведь?

— Так не ночь… — И, с косой в руке, мужичок оглянулся, точно услышал что. — Жди, — добавил.

Макс достал поллитровку. — Сенкью за мясо. Мы благодарны. Не поминай злом.

— Не! — Мужичок взял водку и зашагал на склон по примятой траве.

— Вот дурни… — брякнула Лена. — Сельские психи… Пафосно пишут, что, мол, в деревне чистая жизнь, традиции… А по мне как раз — дурь. В ней тёмные, кто решил, что он мудрый и во всём правый. Вздумали: Ведьмин Кут страшен, — точка… Завтра, Макс, отвези меня к психу, пусть, блин, посмотрит, что Кут не страшен, что Кут обычный… Водку-то взял, мудрец! Что косить, раз и так дали? Ты, Макс, зря щедрый… — Лена пошла к избе, бормоча: — Его б к чёрту гнать! В шею!.. Думаю, — она вдруг задержалась, — Ивицы так скучны, что они Кутом всех завлекают… Блин, а вы тоже! За день не сделали к речке тропку. Ляжем спать потные?

Макс за ней волок сак с провизией. — Завтра сделаем… Глянь, барашек… Ну, мэны, где шампур?

Настроение вмиг улучшилось. Хо сгрёб уголья; близ развёл световой костёр, освещавший и гревший… Вскоре шампýры были готовы; выпили пива (Влас пил лишь водку).

Было одиннадцать тёмной сини. Ночь наступала. Смолкли цикады, так что ничто, кроме тресков костра да голоса, если кто говорил, не слышалось. Звёзды бликали редко, точно истёрлись. Два теперь дыма — от светового костра дым яростный и прозрачный от углей — резво взмывали и гнули в пойму, в мрак её. Холодало; виделся пар из ртов в разговорах.

Но было весело.

Диме — весело оттого, что терял мечты о любви с сладким именем «Лена»; плюс он внушить хотел местным, что они дурни. Он истерил почти, чтоб они в своих норах слышали гогот в Куте, кой опасались. Макс болтал анекдоты, — как всегда скучно, — ибо пытался блистать собой. Но Хо с Димой смеялись… Вскоре крыльцо избы из шершавого камня сделалось стылым; Влас принёс доски, чтоб все уселись. Щёлкнули свет в избе; окна брызнули. Стало так, будто здесь они с детства и будут жить всегда.

Лена ляпнула: — Вау! Не верится, что мы чёрти где на куличках! Скоро ведь в Англию… Ты меня забираешь, Макс?

— Это правда как… что пойду полью пойму, — пьяно шутил Макс. Встав, он побрёл за калитку; пламя высвечивало его спину. — Ведьме попить дал… — прибыл он с шуткой.

Хо хохотал.

— Макс, — Лена спросила, — ты не звонил. Уехали — и с концами. Вас долго не было. Здесь отшиб, что угодно могло быть. Ты не звонил?

— Пытались, — Макс повернул шампýр. — Связи не было.

— Глупости! — злилась Лена.

— Влас подтвердит.

— Да, не было, — буркнул Влас. Отсвет выявил оспины на лице его, массу челюсти и щетину. Он был как сгорбленный и обдумывавший месть зверь. — За дружбу! — кончил он, выпив.

— Врёте вы… — Лена вынула свой гламурный смартфон. — Вправду… Блин, извините! Странно здесь: связь то есть, а то нет… Фигня! Час назад я общалась ведь с мамой?

— Хрень! — начал Дима с мутными взорами. — Ничего нет на свете! Нет вашей Англии! Мы останемся, чтоб коммуной жить. Власу землю пахать, а Апóлу косить всё к чёрту!

— Мне что? — Лена спросила.

Дима взвыл: — Что? Рожать!!

— Достал меня, — Лена мстила. — Вы, как уехали, он напился и меня лапал. Жуть доставал!

Влас хмыкнул. — Все, Ленóк, тебя хочут, хочешь сказать? Будь счастлива, англичанка, что популярна… Хо, хочешь Лену?

Тот странно хекнул. — Выпьем за Лену да друга Макса, Влас! — И Хо выпил.

Дима, взяв сотовый, пискнул кнопками; связи не было.

— Опоздали мы по нелепой причине… — начал Макс и велел вдруг: — Ленчик, накрыться что-нибудь вынеси… — Он продолжил, скрыв себя пледом, так что виднелись только лишь икры: — Тёрка случилась, с местными. Встретились. Паренёк тот — помните, был здесь? ну, выпендрёжный — клянчить стал: развези по домам. Сам пьяный. Я: не таксую, нá водку; тёлка ждёт. Он в предъявы… Влас и толкнул его. Он — за нож, Влас — за биту… Действует усмиряющее, — улыбнулся Макс. — Я б пошёл в ним в разведку, с этим вот Власом.

Лена воскликнула: — Макс! Кошмар! Не люблю блатных! Им люди — вещи. Чуть что — с ножами, мразь… Так и знала! Нечего к ним… Вообще! Всегда из-за них проблемы! Пыжатся, лезут в частную жизнь, ломают, чтобы крутыми слыть… Вдруг, — она бормотала, — твари припрутся… а здесь полиции нет, связи… Что же нам делать?

— Лен, как припрутся, так и уйдут к хренам… — Макс взял палку, чтоб покопать в костре. — Мы дубья найдём. И топорик есть, бита…

Лена устроилась у него на коленях. — Ну а, Макс, джип?

— Не парься… — Макс поднял пиво. — Выпьем за Власа. Парень отличный. Счастья! Чтоб генералом стал! Влас, такие, как ты, — нужны нам. Ты мега-супер, монстр земли русской… Как ты пугнул их?.. Влас, за тебя… Пьём!

Чокнулись банками и бутылками.

— Влас, — добавил Макс, — если что-то случится в Англии, я тебя позову — приедешь?

— Да.

— Так и знал… Друг детства… — Макс глотнул пива. — Буду скучать… — твердил он; Лена потрогала завитки на виске его. — Жутко буду скучать там, в Англии, по всему и… по дружбе, Влас, по моей с тобой дружбе… Ты приезжай ко мне. Дам билет в первый ряд стадиона, где выйду форвардом.

Хо поправил над углями шашлыки на шампýрах, хекнув: — Хо не забудешь? Мне пусть не выпала с вами школа, но хочу место в первом ряду на твоём первом матче. Хо не забудешь?

— Хо, дружок… — повернул свою аполлонову шею Макс. — Как полное твоё имя, всё забываю? Думаю, что Восток — дело тонкое.

После хохота Хо сказал: — Я хто? Конь в пальто. Хо Ен Су я, насяльник.

— Хо! Ты будь спок, братан! — Макс сместил к бедру Лену. — Я рассказал отцу, что ты в курсе. Пусть я уеду, или случится что…

— Прекрати, Макс! — Лена надулась. — Каркаем, то один, то другой. Вот, блин… Всё хорошо ведь. Лучше, чем было!

— Нет проблем, — вставил Макс. — В общем, Хо, родак в курсе, ждёт тебя. А начнёшь ты в логистике. У нас плохо с логистикой. Да хоть завтра… Нет, постой, завтра мы ещё в Куте.

— Я твой по гроб, шеф! — Бликая линзами, Хо вознёс шампур. — Ростбифы. По-корейски.

— Что, из собак? — Макс встал вдруг. — Времечко ведьм полить…

Он, уйдя за калитку, к выкосу, слился флорой, точно исчез… И вновь возник светлым фасом… И возвратился.

Слопали шашлыки; вновь выпили.

Дима выбрел на выкос, скошенный Максом подле лощины, и приспустил штаны. Плоть сдавило, но он не мог начать. Глядя в травы, где гасли отсветы, — в стену трав с него ростом, — он сел на корточки, словно так хотел спрятаться. Но внизу было хуже: веяло стылостью и отчаяньем, полз туман… В общем, худо. Он не любим. Он пьян, точно зюзя, и ему тошно… Плюс здесь росисто… и как-то жутко. Здесь, — если Ведьмин Кут, — жила ведьма… Он продолжал думать: здесь жила ведьма.

Что это — ведьма? Тварь, что меняется? Значит, странный вид бытия? Сверхсущность? Может быть, так же, как был потерян нюх к запахам, человек сходно стал нечувствителен к сущностям, и они, эти сущности, для него стали злом?.. Вдруг здесь их плацдарм, тех сущностей? Народится сейчас из трав женщина и начнёт… Потому что у ней цель — сгубить его. Провопив, она выпустит когти, станет старухой с длинными лохмами и сожрёт его.

Сердце ёкнуло. Он вскочил, вспомнив детские грёзы: он в тёмных гротах с множеством комнат… капает с потолков… тень порскает за спиной его, так что он убегает… но прекращает бег, ведь иметь за спиной зло — жутко. Он долго ждёт… ждёт… Тихо… Но Дима знает: зло затаилось; если пойти сейчас, это двинется следом… Он бредёт в комнаты, обмирая, и видит Жуть в углу… Сознавая, что сбегать гибельно, он идёт к Ней, в полной истерике…

Пойма дунула стылостью, пронизав насквозь…

Возвратясь, Дима вновь сел на дóску (что на крыльце) пить водку, дабы согреться. Он мелко трясся, глядя на пойму. Там пух туман.

Хо хекал.

— Вот, — он на корточках у огня продолжил: — Кто мне ответит, а? Что за женщина двадцать пять часов в сутки знает, где её муж? Вдова! Также, — хекал Хо, — лорд спросил: леди, ты в положении? нет?! горе! вновь спорт в постели?! Также…

Хо не знал меры. И все устали.

Дима икнул. Вслух, громко. Он стал икать, как псих. Лена прыснула. Макс прервал байки Хо зубоскальством над Димой.

— Ты мега-чел, Димон! А мы думали, бутан! Всуслило? Нá-ка, выпей, нехватамин прими!

— Танцевать буду! — крикнула Лена.

— Внутрь пойдём… — начал Дима, чтоб объяснить, чтó движется к ним из поймы.

Но не послушали.

Макс сбегал к джипу, чтоб включить музыку на всю громкость. Злил селян днём, пень, — сходно и ночью?! Им бы тихохонько — нет, на рожон прут. Их костёр видно — из-за сирени вкруг палисада — метров на сто всего, а музлó разнеслось по пойме… Дима почувствовал: их уже наблюдают: хищные звери, всякие змеи и… ещё нечто. Вновь стало страшно. Он заскочил в избу, точно спрятался. От натопленной печки стены, лежанки, вещи нагрелись. Сев за стол, он смотрел в окно на танцующих. Танцевали лишь Лена с Максом… Статные…

Да, одни вот красивые, а другие что? У него вот не будет Лены. А это значит, что тех, кто будет, он не полюбит так же, как Лену… Будет их не любить, блин, но лицемерить? Лену он любит полной любовью — прочих как?

А никак.

Дело, в общем-то, и не в этом, а дело в том как раз, что его жизнь пройдёт без Лены и остальных красот. Да, ему не обломятся деньги, «Челси» и Англия. Он дохляк, нищеброд. Быть ему инженером в пакостной замудоханной фирме типа бюджетной. Няшная с ним не свяжется… Проживёт он как…

Главное и не в этом, думал он. Главное, что он жуть Лену любит. Макс же — не любит… Только ведь чтó любовь? Лена ляпнула, ей любовь ни к чему. Но как же так! Он бы Лене открыл всю правду, то есть свою любовь!.. Обнимать её, что ли, крепче, чем этот Макс?.. Нет, глупо; Влас может так обнять, что задушит. Так любовь не проверишь.

Как тогда?..

К чёрту.

Думать бессмысленно. Его жизнь и сейчас дерьмо, а без Лены зачахнет… Из пятерых только Макс с Леной рады: им скоро в Англию; у них пусть не любовь, но секс. Им радость. А остальным что? Он лично мается и бояться стал ведьм. Влас пьёт. Хо… — пардон, Хо Ен Су — есть загадка. Их, азиатов, с трудом поймёшь; только кажется, анекдоты да хохот — маска… Чёрт эту музыку!! Дима вновь икнул.

Двери хлопнули. Все вошли в избу. Он сорвался в икоту.

— Блеск! — вела Лена. — Холодно, а здесь печь… Макс, вправду мы в Англию? — Она села, ткнув грудью в стол, достав бедром Диму. — Скоро мы в Англию… Там ведь «Биттлз». All you need is… Макс! Ты, блин, клон Ринго Старра! будешь там популярен… Я? Я принцесса… Что же нам делать? В карты сыграем? Хватит икать, Дим! Смолкни!

Хо громко хекнул: — Пусть! Отбивает нам такт. Под музыку.

— Отбиваю? — Дима взглянул на Макса, севшего рядом. — Скоро двенадцать… Выключи хрень-музон! Птиц послушаем… Пить будем!.. Водка где? Чёрт, я пить хочу… — Диму чуть не рвало, тем не менее он хотел доказать любовь.

— Пить!! — вскричал он, взяв водку. — Пить! Надо пить! — Он глотал водку с горлышка. — А хоть в США… А я — в Куте… А Кут — чей? Ведьмин! Слышь, ты, принцесса, мне снятся ведьмы… Ты, что ль, принцесса? Я ведьмогон… Лен, пей давай!

Та взяла пить из короба, принесённого Власом. — В покер ссыграем? Чур, ссплю на печке!

— Я там сплю! — дерзил Дима.

— Выгграешь — спишь… А не выгграешь — там сплю я… — понесла Лена сбивчиво, потому что пьяна была. — Влас, двенассать? — и она ёрзнула, чтобы рядом сел Макс (Хо дальше). — В полночь желанния исполняюсца.

Хо собрал пять стаканов.

— Ты их… про-дез-фицы-ировал? Мы пришли, они здесь… — бормотнула вдруг Лена, явственно пьяная. И впилась в губы Макса.

— Круто! — нёс Хо. — Целуйтесь! Десять секунд… дцать… сорок… Пьём!! — Он всем роздал стаканы, и Лена выпила свой до дна.

Сдала карты пьяной рукой. — Я в сстельку… Это потрясс-но!

Дима смотрел в окно. Угли меркли… вот вдруг погасли, сделалась темень… Он узрел отражения: и себя, и друзей, и стола, и печи в избе, и пронзительной лампочки потолка вверху. За окном неслась музыка, а иначе, постиг он, было бы жуть смотреть в эти сумраки. На часах Власа было двенадцать. Дима икнул… Чёрт!! Лена так близко, так прикасалась бедром своим… но была с Максом.

Вдруг, сняв футболку, — жарко, мол, — Лена села за покер в лифчике.

— Перрвая! — она кинула карту.

И в окно стукнули.

Повернулись. Все, кроме Власа, — он был спиной к окну.

Ничего не увидели.

— Ччто такое? — Лена спросила.

— Птица, — вымолвил Влас.

— Не птиса… Птиса ведь мяггкая, а был стук… — Лена глянула карты. — Вы прои-граете! У меня…

— У моей бейбы штучка! — хекнул Хо.

— Неноррмальный, — Лена надулась.

— Именно, — фыркнул Хо, — я нормальный.

Лена поморщилась. — Ой, отвянь, Хо! Ты не заччётный. Ты сразу в хохму, что ни скажи… Жесть!

Дима таращился, карт не видя, и пьяно выдавил:

— А не сделать релакс? Ночь, Германа нет причём, Лизе скучно…

— Что, детка баю? — Лена сказала и под столом его ткнула в бок.

Влас поднялся вдруг, шумя чревом. Будь это с Димой либо с иным кем, все посмеялись бы. Но над Власом не шутят. Он вышел молча, грохая берцами.

— Будем ждать? — ныла Лена. — Он в туаллет пошёл? Их здесь нету. Сядет под кусст? Макс грус-стный. Ты поч-чему, а?

Снова был стук в окно.

Дима видел: там никого нет. Он бы заметил. Разве икнул в миг стука?

— Нет, там не тиц-ца, — ляпнула Лена. — Тиц-ца, блин, мяккая. А стукк твёрдый.

— Птица, — Хо предложил, — вдруг клювом?

Дима сместился к Лене поближе. Но не заметила. Потому что был третий стук.

Карты замерли в пальцах с крашеным ногтем.

— Влас! — фыркал Хо. — Влас шутит. Дим, ты сходил бы? Влас как ребёнок.

Первый встал Макс. — Хо, незачем. Я гляну. Музыку выключу…

— Макс, не надо! — Лена канючила. — Так прикольно: здесь — Бритни Срипс… Не надо, Макс! Пусть всю ночь! He’ s a killer! Just for fun!

— Тише сделаю.

— Love, love, love! — спела Лена.

Макс, хмыкнув, вышел.

Видели в отсветах из двух окон, как он шагал во тьму…

— Выпьем? — Хо налил водки.

— Ёрш давай! — встала Лена. — Чтоббы упиц-ца, чтоббы запомнить! Это мой самый день… Между проччим, Хо, спаиваеш-шь? Зря ж-ж т-ты! Что, вы не видели пьяных девуш-шек? — Лена, вынув помаду, сев на стол, взяла зеркальце. — Очень пьян-н-ная, но красивая… — Сжала губы, чтоб их покрасить, и с удовольствием дело кончила. — П-пью, друзья… — Она выпила, взяв стакан. — Над-д-до много пить… А с тобой, Хо, проблема. Жёлтые едут, от алкоголя. Ты не боишься пить? Тебе — жить… И карьеру, Хо, делать. Вдруг ты соп-пёш-шься?.. Но, Хо, непьющий, блин, подоз-зрителен… Ври давай анекдот… Нет, скучно… — Лена зевнула, осоловелая. — Ох, как-к-кие вы… Тот ик-кает, этот хах-хочет… Нет безопасности, нет гарантии… Карты? Ну их! Где же там Макс застрял? Танце-ввать!! — Она двинулась, пьяно жмурясь и себя обнимая да водя бёдрами; шорты стягивали ей зад.

— Секс-бомба… — буркнул Влас заходя. — Макс был?

Дима ёрзал, не понимая, чтó за Макс и кто спрашивал Макса. Он видел Лену, ставшую к печке. Лена промолвила оседая:

— Спать хоч-чю…

Влас успел подхватил её.

Дима маялся. Чёрт, опять с ней Влас. Подхватил её, точно принц какой. Он же, любящий, не успел. Не думал, что его Лена, милая Лена, может упасть… Пень!!! Двинув к лежанке, — к ближней из всех пяти, — он упал в неё и заснул, как труп.

Исчезновение

Сердце билось стремглав, кровь гонялась им бурно; и не хотелось ни глаз открыть, ни вставать… Чёрт, музыка?! Макс её что, не выключил? Она грохала, изводила мозг… И плюс лампа… Диме хотелось, чтоб звуки смолкли и чтоб поганая потолочная лампа лопнула и не резала сквозь закрытые веки.

— Выключить! — ныл он.

Не отвечали.

Он поднял голову.

Хо спал в спальном мешке в углу. Две лежанки пусты. На ещё одной — Лена и, вроде, Макс… Где Влас? Влас, герой, верно, начал зарядку… или прёт к речке? Дима валялся бы, но — нужда. Он вскочил рывком… сердце сбилось, в ухе пульсация. Если б можно, он помочился бы, не вставая. Жаждалось баиньки, чтоб синдром абстиненции снять к чертям! Кута уж не хотелось, Лен не хотелось… И не хотелось мучиться в джипе пять часов до Москвы… Он вспомнил, как себя вёл… Скот! Олух!! Что, лапал Лену?! Он был рад сгинуть и уничтожиться, провалиться сквозь землю, только б не быть при всех, как проснутся. В Лене есть страсть язвить; заведёт болтать, как вчера он к ней клеился… Но стыдиться сил мало: их почти не было. Он мечтал помочиться и — лечь… лечь спать…

Выйдя, сжался от музыки, что неслась из рва. Слабо брезжило… полз туман… два кострища дымили в топтаных травах… банки с бутылками из-под водки да пива, кости, пакеты… Возле калитки он лил струю, остро пахшую; тронулся к джипу тропкой в бурьяне в стылой росе, где вымок; брюки прилипли. Выключив магнитолу, двинулся вспять, фиксируя, что в тиши стало хуже. То словно мир давил — а теперь он как будто бы лопался в этот мир, взрывался… Путь его вымотал; на подъёме из рва он вдруг сел в росу. Просидел бы весь день, уснул бы… Он, встав, поплёлся, вновь до калитки и в палисад потом.

В избе душно; пахло телами. И перегаром. Выключив лампу, бившую сверху, будто бы сварка, сел на лежанку. Крýгом шла голова. Он лёг.

Он не мог шевельнуться, даже чтоб глянуть, кто там выходит и возвращается…

Сил прибавилось. Он почувствовал луч рассвета, но не открыл глаз. Кто-то похрапывал. Он опять провалился в яму беспамятства… Но когда встал ещё кто-то, он посмотрел-таки. Лена, в стрингах без лифчика, спотыкаясь, со стонами, как недавно он сам, сжав виски, проплелась за дверь. Слышалось: где-то рядом блюёт… Вспять шла долго, трудно, нетрезво. Видная в профиль и тряся грудью, кралась на цыпочках. Он услышал, как она валится с облегчением на лежанку и забивается в покрывала…

Вновь он спал. А рассветный луч уползал к подоконнику.

Встал опять… Легче дался маршрут, чем утром. Он брызнул в чайник купленной «Аквы», ткнул шнур в розетку, сел за стол — так чтоб видеть лежанки. Хо спал недвижный, носом к стене, сопя. Лена ёрзала. Дима видел: лифчик был под другой лежанкой (там же и стринги); ночью ходила, стало быть, к Максу, кой спит, накрывшись. Ну, а где спать должен Влас — там пусто. Должен быть спальник — но его нет… Нет знаков, что Влас здесь спал. Может, он и не спал ночь, бодрствовал? упражнял, как у них практикуют, навыки к действиям при любых обстоятельствах? Влас мог взять своей целью вытерпеть шашни Лены и Макса плюс опьянение, и он, может быть, ломит к речке, мысля, что творит миссию, как агент 007 Джеймс Бонд… Дима вслушался. Шум сбиваемых трав отсутствовал. Верно, Влас достиг речки, где прохлаждается.

Солнце жгло место пьянки… День будет знойным, как и вчера… Шик-блеск! Дима чувствовал радость. А что до Лены… Ляпнет, что «доставал» её, — он расскажет, как напилась вчера и блевала. Сразу заткнётся! Всё, блин, потрясно… Слив в стакан с чаем воду, он ощутил ток сил… Классно! Он оклемался, хоть всех моложе.

— Старцы! — он прокричал. — Макс, долбанный! Встал косить к воде, обещал вчера. Влас уже там пыхтит, как вол.

Лена бросила с пухлых смазанных губ: — Блин, свянь, не грузи с утра, ладно?.. И умоляю, Дим: чай, плиз… Мозг трещит… — она свесила голову. — Макс! — воскликнула. — Я умру сейчас, не доеду до Англии… Ты поедешь один, Макс… Макс! — Она сунулась в покрывала — и вдруг вскочила, чтоб одноврéменно, обнаружив, что грудь без лифчика, покрывало рвануть на себя прикрыться. Дима увидел: рядом с ней Влас, его стрижка вместо брюнетистых завитков.

— Я… Что за бред?! — Лена, смяв грудь рукой, согнувшись, слезла с лежанки, порскнула к лифчику. — Вот ведь бред… — бормотала она спиной к Диме, шаря одежду. В красной футболке села за стол… Но вышла. Виделось: озирается, мчит к калитке, а после — к джипу (чтобы проверить, там ли Макс, думал Дима, видя, что и действительно Макса нет. Нигде. Нет на печке, где собиралась вчера спать Лена…) Он отпил чаю… Где же прекраснейший Макс-Апóл? Променад с утра? За здоровый стиль жизни, Макс! Дима вспомнил последнее, что отметилось: им вчера в окно стукнули, Влас ушёл, после — Макс… Впоследствии Влас вернулся; ведь это он нёс Лену, когда она вдруг упала, пьяной танцуя?

Но почему Влас с ней?

Макс где?

Лена сбежала. А ведь хотела чай. В джипе? Может, и Макс там, кончивший тренинг? Дима, допив стакан, поспешил во двор. Он нашёл Лену в джипе, никшую за рулём.

— Лен! — брякнул он.

Та ныла: — Бред какой…

— Нет Макса?

— Ты, блин, не видишь?! — И она выскочила, толкнув его.

Он нашёл её за столом в избе — вперенной злым глазом в Власа. Вдруг, вскочив, она бросилась к нему с криком:

— Влас, тварь! Вставай, гад!! Хватит, блин, дрыхнуть-то!!

Она дёргалась, он схватил её.

— Спятила?

— Отпусти! — она взвизгнула и прошла к столу сесть, твердя: — Макс где? Где, он, Влас? Где?

— Не знаю. Ты, Лен, с ним ходишь.

— Я ведь серьёзно!

Сев на лежанке, голый по пояс и в густом волосе на груди, щетинистый, Влас сказал:

— Я не знаю… Я вчера, как донёс тебя до лежанки, спать лёг. И — Макса не было… Истеришь? Зря. Он взрослый. Да, взрослый мальчик… Ты, Ленóк, а не я, должна знать, где Макс. Я вчера ведь искал его. Не нашёл. Не скажу, что навзрыд искал, но я звал его… Приостынь, Ленóк. Он спортсмен, и, по-моему, он с ранья где-то бегает.

Лена злилась. — Я что, была с тобой?

— Ты, Ленóк… — и Влас встал надеть бриджи на мощные, волосатые ступы ног. — Про Макса? Или про нас с тобой?

Лена взъелась: — Это всё связано! Я могла быть с тобой, раз не было Макса.

Влас усмехнулся.

— Ржёшь? Макс не дал бы, знай, утащить меня!! — взвилась Лена.

— Как? Я тащил тебя?

— Я залезла сама?!

Влас, выпрямясь, застегнул свои бриджи. — Что ты была со мной — правда. А вот что Макс бы спасал тебя… Напились вчера, это первое. Во-вторых, Макс ушёл, помним. Я не тащил тебя. Не имею привычки. Верь, Ленóк: ты сама…

Та сморщилась. — Есть таблетки с похмелья? Вломно…

— Водочки, — пробасил Влас, щерясь. — Очень пользительно.

— Ты… Заткнись!! А вода есть? Выпили?! Здесь пустыня в конце концов?! Мужики вы?! Знаю кто!! Гомосятина!!

— Ты к чему? — ухмылялся Влас.

— Дим, едем! — и Лена выскочила за дверь.

— Сдержу её… — тот нашёл повод выйти.

Факт спанья Лены с Власом Диму бесил. Предельно. В равной же степени возбуждал его. Спала с Власом — и получается, что могла бы спать с ним, он думал. Он не хотел знать, как они спали. Важно — спала-таки… Макса любит — а спала с Власом?

Он шагал по тропинке, глядючи на призывные шорты Лены. Хмель расслаблял, и он млел по ней страшно. Похоть усилилась после факта спанья той с Власом. Не было впредь моральных преград: крепь рухнула и к запретному возник доступ.

В джипе он сел вперёд, как когда вчера ехали; но теперь вместо Макса — Лена… Резво вползли из рва и помчали.

Солнце палило. Было за час почти (встали поздно). Хмарь висла к западу… Потянулись руинами, — вместе с целыми избами, — Ивицы. Дима маялся. То, что Лена была вдруг с Власом, но также то, что она взяла в джип его (не кого-то там), мучило. И когда она двигалась, нажимая на тормоз либо газуя, то Дима тужился, чтоб, как зверь, не схватить её… Лена вынула пачку и закурила, руль держа пальцами и молча глядя вдаль на две узкие колеи по склону. Лак на мизинце, ближнему к Диме, снялся, будто разделся, — что возбуждало.

— Лена, зачем вода? — он спросил, двинув руку к ней ближе. — Там ведь была вода… Мы купили воды. Литр есть.

— В общем, женщине нужно много воды, Дим, — Лена отрезала.

Фраза сальная, вник он. Не было скромно: «нужно воды»; но — женщине воды нужно… Что, подчеркнула, что она женщина? Для чего, а? Вдруг намекала, что он мужчина? То есть ждёт действий?

Он взволновался.

— Вот ведь хрень! — она стукнула по рулю, скривившись, и Дима, вздумав, что это вызов, ткнулся под её шорты.

Лена свернула в бок; налитая её грудь дёргалась. Джип застыл.

— Выйди вон. Прочь, дебил!!

— Лена…

— Вон, скот! Я люблю Макса!!

И вся реальность: зной, пыль, тяжесть похмелья, сладкая пара с близким отъездом в beautiful Лондон, малость его, Димы, — вдруг возвратилась. Сказка исчезла; жаждалось — спать, чтоб выспаться и стать жалким студентом, не знающим, где взять денег, чтобы учиться и снять квартиру, чтобы встречаться с той, что полюбит его, как Лена чёртова Макса.

Он двинул вспять, в Кут. Обувь взбивала пыль. Джип попятился.

— Дим!

Он шёл.

Джип заставил путь боком. Лена, спустив стекло, ныла:

— Дим, извини… Поехали… Не найду ларёк. А мне надо воды, и много. Дим, я не мылась…

— Спросишь. — Он обогнул джип.

— Дим, я боюсь одна.

Он застыл: Лена всё же признала, что он мужчина.

— Власа взяла бы… — он обернулся.

— Хватит, Дим. Ты ведь видел.

И он вернулся в джип, втиснув длинное тело справа от Лены.

Ехали. Он бурчал: — Спишь с Власом, мне же дотронуться не даёшь… Взяла бы их, Хо и Власа…

— Дима, огня дай, — Лена промолвила. Он поджёг зажигалкой край сигаретки в пухлых губах. — Нельзя мне их… — повела она, сбавив скорость, тихо и жалобно. — Я не знаю, как я вдруг с Власом… Я не хотела, Дим! Для меня есть лишь Макс… А вам, скоты, лишь бы трахнуться… Они правду бы не сказали. Мне было б муторно… Понял?

— Что, я не парень?

Лена взглянула не как обычно.

— Парень, да… — бросила. — Главное, что ты лгать мне не будешь… Мне надо знать, как вышло, что Влас со мной.

— Макс знает, — Дима решил. — Вернулся, чай хлещет в Куте… Вдруг спал в машине, чтоб протрезветь быстрей? На прохладе трезвеют, ночь была стылая. И он, кстати, спортсмен. Вдруг бегал?

Лена задумалась. — Была пьяная… Ничего, блин, не помню… Не поругались ли? Я за так не полезла б к Власу. С Власом покончено.

— Ты была с ним?

— Мы целовались, в школе… Власу жена нужна домоседка. Я не такая. Я, в общем, фан люблю. Я с ним сдохла бы.

— Но спала всё ж с ним? — Дима гнул, скрыв лицо своим волосом. — Не ко мне, а к нему… Я не подлый, я бы не стал как Влас…

— Дим, прости! Бессознательно! Они пахнут мужчинами, ты не пахнешь.

Дима надулся. — Влас твой козлом смердит. Хо смердит чесноком, даже если не ест чеснок. А твой Макс — как салон парфюмерии…

Повернули к мосту в селе. Стадион, на каком вчера были, — пуст. Лишь малец бегал в зное и посмотрел на джип.

— Нам куда?

— Нам за мост и на склон. Свернём потом… Не вода нужна. Ты меня взяла выведать?

— Нет, нужна, Дима… Очень! — Лена вела джип в гору. — Но и понять хочу, как я вдруг оказалась с ним и где Макс… Дим? — Лена просила. — Ну же, блин, думай!

Быть благородным, понял он, стоит, если нет шансов. Всем тело Лены — а ему дружба? Должен быть благородным? — то бишь прикинуться, что не любит её, не хочет и скажет правду? Но он не знал правды.

Лена спит с Власом… Был факт? Допустим. Но вот как вышло — он знать не знает. Вроде бы, пили, Лена плясала… и покачнулась, Влас подхватил её… После он провалился в сон. — Я не помню, — вставил он. — Спросим Макса. Он возвратится и всё расскажет.

— Я не могу, Дим. — Лена давила газ. — Вникни. Я была с Власом. Нужно знать, как случилось. Но — наперёд знать. Если я вдруг сама, представь… Невозможно! Я люблю Макса, я не могла лечь к Власу, я это знаю! Правда, Дим? — она ныла, глядя в лицо его.

— Стой! куда ты!! — вскрикнул он, ибо джип лез к кювету.

Их тряхануло. Лена застыла.

— Дим, ты не помнишь? — вновь начала она. — Вдруг мы ссорились… Макс обиделся и… Думай! Это сверх важно.

— Нет, я помню… Да и зачем мне? Ты меня отправляла спать, унижала. Мол: баю, маленький… Я тебе ведь сопляк.

— Прости. — Лена тронула его руку.

— Ты, Лен, пила, — начал он вдохновлённый. — Ты пила жутко, чуть языком вела. Сели в покер, ты едва кинула… и вдруг стук в окно, типа, птица… Влас сразу вышел, — но не на стук, в сортир. А когда был второй стук, вышел и Макс. Тут Влас пришёл, мы болтали и пили. Ты танцевала. Сверзилась… Влас тебя — на лежанку. Дальше не помню. Сам уснул.

Лена хмурилась. — Так на стук вышел Макс, не Влас? Влас ведь, вроде, сказал, что — птица?

— Влас, — Дима вспомнил. — Но его не было. Влас уже был не в комнате. Он в сортир пошёл, после первого стука.

Лена задумалась. И курила; пепел её сигаретки сыпался. Дима, сделав вдох, её тронул. Лена сказала, выпустив дым:

— Ты видел, я была с Власом? Но, Дим, забудь… Пусть сон, Дим, ладно?.. Так трудно в жизни… Макс — это случай на миллион для девушки. Не лишай меня шанса. Ладно?

Он сунул руку под её шорты.

Лена твердила:

— Пусть я одна спала. Так скажи… Плюс, скажи, пришёл Влас, лёг с Леной… Лена спала, скажи, и не слышала… Так им всем и скажи, Дим… Ясно? Договорились?

Он лез под шорты потной ладонью.

— Я тебе верю… — И она тронулась, надавив на газ, чтоб его рука вырвалась. — Где ларёк?

Он кивнул. Он, дрожа мелкой дрожью, жадно ждал случая сунуть руку под шорты снова.

Выехали к ларьку к домам. Она выскочила к колонке, стала мыть шею. Он же вчерашнему старику-продавцу в халате сделал заказ:

— Воды нам… Лена, нам сколько?

— Мы уезжаем… думаю, завтра. — Девушка обтиралась, тень под ней дёргалась. — Оклемаемся и поедем. Вряд ли вы скусите к этой речке. Ну, а в жаре сидеть — на фиг? Мне, Дим, три фляги. Прочим — как хочешь, не заслужили.

Дед привёз фляги в маленькой тачке, выгрузил, крякнул: — Нá-те… Звать эту воду… А «Шишкин лес» звать! И больше нет, последняя. Нам зачем? Речка!

— Что ещё? — Дима спрашивал, чтоб быстрей ехать. Обратный путь — три км. Он многого достиг с Леной. Стоило им побыть вдвоём — и уже он залез ей в трусики. И, смотри, Лена терпит, не обзывается и не злится, как было раньше. Он ей докажет, как её любит. Он согласится врать, что она, мол, одна спала, хоть противно врать. Для неё он — соврёт… В поля быстрей! Там он… Пусть любит Макса, ей не убудет: даст целовать себя и… Вообще: ведь спала она с Власом?! Именно! И спала в этом смысле… Пусть тогда с ним спит — и он соврёт тогда, что, мол, Лена одна спала, ну, а Влас, мол потом пришёл, ничего, дескать, не было… Он смотрел, как она сидит в джипе, выставив ногу, вскинувши руки с белой расчёской; груди — под топом красного цвета…

— Слышь? И там — как?

Дед спрашивал, щурясь солнцу.

Дима не понял.

— Вы ночевали как? — повторил старик и смахнул с ларька пыль.

— Нормально.

— Вновь туда? — уточнял дед.

— Мы? Да, опять туда.

— Славно… Тут всё болтают, а вот по правде — то и пустяк…

— В конце концов есть полиция, — брякнул Дима. — Так ведь?

— Имеется! — дед кивнул. — Оборотни, — так в газете. Разве что Гавшин…

Севший в джип, Дима вышел. — Парня не видели? я с ним здесь был у вас? Парень складный, как Аполлон почти. — Он заметил, что Лена слушает.

— Сгинул? — И, скомкав тряпку, коей протёр стекло, продавец к ним побрёл.

— Не сгинул. Вдруг пошёл в ваши, как их звать… Ивицы?

Сельский лавочник начал: — Я толковал — не верили… Может, ваш Апалон тут в Ивицах иль ещё где? Коль Апалон — вдруг к девкам? Или в поля утёк… Малый! Ехайте с Кута. Тут его ждите. Ведь и полиция не найдёт.

— Кого? — Лена вставила.

— Кто пропал в этом Куте.

— Кут?! — взорвалась она. — Вы пугаете, а чтоб нам объяснить… Дим, едем. Мне без того жесть, чтоб на фигню вестись.

— Объяснить? — начал лавочник для неё и для Димы. — Случай был.

— Случай? — Лена джип завела.

— Полста назад в Куте был эМТээС, ну, станция. Трактора там держали… но не в самом то ись Куте. Дальше там луг есть — там и стояли. Не эМТээС даже, а ремонтировать. Тогда были колхозы. Всё было вспахано, все поля! А ремонт в полях — чтобы с них не таскаться. В Куте не жил никто. Ведьма ведьмой — а я не верю в них. Что я думаю? Что там — это… — Дед махнул тряпкой, щурясь от солнца. — Там был сарай большой, трактора чинить. Да и дождь ведь тут часто. Я в том сарае жил как помощник механика-тракториста, — Фёдор Иваныча. Умный был! А кто старше — те пошли в Кут, в условья, там была печка, да и поспать где… Знали про Кут, что — это. А взяли водку — на два рубля — и в Кут все. Им, мол, не страшно… Местность косили. Кут лишь заросший был, сплошь в бурьяне… Ночью гроза вдруг. Слышали с бригадиром, как наши ссорились. Народ тёмный, раз. А ещё ведь с войны! герои! Света тут не было, керосин жгли… Утром их два пришли, а двух нет. В расспросы — а они некают, ничего, мол, не знают. Как одурелые… Засадили их, осудили, что, мол, убили тех. Верьте — было.

— Мёртвых нашли?

— По-разному. Кто — нашли, а кто — нет твердил. Непонятно…

— Так, — Лена хмурилась, — не бывает.

— Всяко бывает. — Старый побрёл прочь. — Если что тёмно — вмиг врут, что не было.

— Знаете, — бросил Дима, сдвинувши лохмы и залезая в джип, — раз не ездят в Кут, что же верхняя есть дорога? и мимо Кута?

— Там есть луг к речке, — дальше он, за избою, — косят. А рядом — кладбище, — пояснил старик. — Сёла шли повдоль Ведмы, речки: то ись Рожайское, также Липки. И Ушаково. Ну, и Ненашево. Кладбище — для тех сёл… Их нет давно, а кто жил — переехали в город либо к нам в Ивицы. Кончатся — их туда везут. А у Ивиц своё есть кладбище. К Куту возят, кто жил в тех сёлах: в Липках с Рожайским, тоже Ненашево с Ушаковым… Жизнь была! При царе в Куте храм был и, рядом, кладбище. Храма след простыл, лишь погост и остался — для бывших липкинских и рожайских, да ушаковских. В марте свезли Кузьминичну: под сто лет ей. Вот кто сказал бы, кто в Куте жил… Всё знала. Все байки знала.

— Именно… — Бормотнув, Лена резко сдала назад, развернулась и, тряся джип в ухабах, ехала, так что фляги с водой скакали. — Трёп… — она фыркала. — У селян так всегда. Мозг с придурью, как в тумане… Трёп суеверный!

Дима вцепился в кресло, чтоб не болтаться. — Думаю, что им скучно; вот и выдумывают, прельщают… Макс, верно, ждёт нас. Вдруг нашёл кладбище возле Кута? Может, бродил там?

— Твой прогноз лучше, — кончила Лена.

Виден стал мост. Там местные (из вчерашних) маялись у перил. «Как гопники», — думал Дима. Макс бы приткнулся, чтоб показать себя: мол, крутой, взятый в «Челси», запросто, вишь, с народом… Диму вчера раздражал понт Макса: хвастался, сыпал деньги, парень-рубаха. Местные разозлились лишь, верил Дима: он как-то чувствовал «наш народ».

Мысль пришла… и исчезла, он не додумал. Лена вдруг стала: цепью лежали велосипеды. Дима одобрил бы, если б Лена поехала через них. Он трусил. Но она стала. Оба не ведали, как им быть и что делать.

— Глянь, идут!

— Я, — нёс Дима, чтоб не ронять лицо, — выйду. Я, чёрт, скажу им…

Но Лена кнопкой закрыла дверь, замки щёлкнули.

Дима, видя близ паренька с хорьковатым лицом, спустил стекло.

— Сцышь? — тот скалился. — Дай курить.

— Не курю… — Дима чувствовал, как дрожит его голос. — Вéлики сдвиньте? Нам бы проехать…

— Хер! — Паренёк взял у Лены тонкую сигарету. Вслед за чем, опершись о джип, хекнул. — Съездим, слышь, в Тулу? Я, чува, всё чё хочешь тебе! — Он стал стравливать дым на Диму. — Чё тебе чмо, чува, с бабьим волосом? Ты вчера была с пéналем, сёдня педик? Это нельзя, чува. Пéналь где? Он чё может, кроме мячи пинать? Он тебя чё, не порет? Он, баклан, мне не нравится; и второй бугай… Чё, крутые? Я разберусь приду. Перо в бок, слышь, — ваша не пляшет. Мне отсидеть чё? Я отсидел, н@х!

Дима почувствовал, что ярится на перегар и на дым в лицо, на прыщавый, торчком, подбородок гнусного сельского и на хамство. Сердце забилось, он был в истерике, он хотел оттолкнуть мерзавца.

Лена рванула вдруг, переехав мост. Нёсся свист, паренёк крыл их матом; он бросил камень и попал в крышу. Кто-то бежал вслед; стриженый здоровяк гнал вéлик с гнутым рулём вдогон.

— Газу!

Лена спешила. Транспорт подпрыгивал, пыль клубилась, и враг исчез в ней. Лена летела — в горку меж круч на склон и просёлком по склону. Джип сотрясало в множествах русел от снеготаянья и дождей, устремлённых вниз в пойму. Диму тошнило.

— Вроде, отстали… — молвил он, обернувшись. — Сбавь ход.

Лена давила газ. Он толкнул её — и тогда она руль вдруг бросила.

Въехав с ходу в бурьян, джип замер. Лена рыдала. Он различил слова:

— Я… Я, Дим, не привыкла так. Никогда ещё… никогда я! Он… он так сделал, чтобы… Я не хочу в Кут! Да, не хочу… Уеду. Сразу уеду. Пусть он один. Да! Он, как ушёл… Влас?!.. Сволочи!! Макс — он скот, эгоист! Что, думает… — Лена вскинула голову с вспухшими веками и взялась за руль. — Собираюсь — и пусть везёт меня… на вокзал везёт! Здесь ведь есть вокзал?! Пусть один здесь… О, мне не надо, чтоб… Мне и Англия… Он куда пропал? А? Куда, блин?! — Лена завыла. — Как было славно… И мы купаться бы все пошли… — Лена вытерла слёзы. — Но, знаешь, я, блин… Явится — меня нет… Как, круто?

— Круто! — врал Дима.

Он, сытый паникой, и своей и её, и стычкой с местными, чуял, что дело к драке либо, что лучше, к плате за вéлики, по которым проехали. Дима знал, что он сам виной. Он сидел, а тот местный хамил вовсю, Лена мучилась. Макс пресёк бы глум обаянием, Влас набил бы всем морды. Он же хотел набить — но впал в ступор, как бы в прострацию… Да он трус, не мужчина! Кто? А сопляк он, хилый ботаник… Хуже, что денег ни у кого нет — чтоб дать за вéлик или за вéлики, потому что, скорей всего, три-четыре — в лепёшку. Деньги у Макса. Гады потребуют тысяч тридцать. Кодлой придут… Где деньги, если нет Макса? Что тогда — драка?

Он обернулся. Но врагов не было. Он сказал: — Ладно… Чья вина? Хамов много; хамы повсюду. Так получилось.

— Дим, в любом случае, — Лена тронула его руку, — я там одна была, на лежанке. Влас пришёл утром.

— Ладно уж.

Съехали рвом в бурьян. Вышли в зной и в гуд пчёл. Идя к избе, Дима верил, что за плетнём сейчас, за сиренью — Хо с мощным Власом и… Макс с улыбкой, с глупой улыбкой. Он извинил бы максову глупость — только б Макс был там, чтоб, успокоившись, обсудить, как быть с местными, коль заявятся.

Во дворе, иссушаемом зноем и засорённом после вчерашнего, у костра зевал Хо.

— Макс здесь? — Лена бросила.

— Что, не с вами он? — и Хо поднял тёмные линзы. Непроницаем…

А ведь он знает, может быть, точно, чтó было ночью, где чёртов Макс, мнил Дима… Фляги он снёс на камень, что составлял крыльцо. Лена скрылась с одной, чтоб мыться (женщинам нужно много воды).

Встал Влас, неулыбчивый, со щетинистой челюстью, в бриджах хаки и в берцах-милитари. Он пах пóтом.

— Видели, — басил, — Макса?

— Деточки, — встрял Хо, — спрашивали. Я им: Макс выбыл из человечества.

Шутит, будто бы нет проблем… Впрочем, как им знать? Он смолчал о конфликте, нёсшим брань с местными.

Сволочь Макс! Смылся, может быть, к девке в джинсах с неприбранной на лбу прядью (к той, что жалела их, когда их посылали в Кут, и курила, а Макс к ней клеился и ей ставил музончик). Лены ведь мало! Мог позвонить, гад…

Вдруг пришла мысль, он бросился в сад.

— Лен! Где ты?

— Что? — она крикнула из кустов, где Влас брал вчера сухостой. — Дима, моюсь!

— Лен! Макс мобильный взял?

Были всплески, и она вышла, с флягой, раздета. Мимо него она быстро прошла в избу, отшвырнула там полотенце, грохнула флягу нá пол. Взяв смартфон, набрала абонента — и стыла с трубкой.

— Только гудки… — сказала.

Вмиг настроение их ухудшилось. Макс молчит. Смотрит где-нибудь на дисплей, шифруясь.

— Дим… — Лена села вдруг на лежанку. — Выйди. Нужно подумать.

— Брось, он вернётся… — Дима, попятившись, тронул ручку, старую, ржавую, и, открыв дверь, вышел, чтоб в сенях слушать, плачет ли Лена. Было паршиво. После он поднял взгляд. Бáлки… далее сумрак.

Лесенкой он влез в жар в сто градусов. Скатов чёрной соломы — два. Первый, южный, — этот к фасаду, где были двор с крыльцом. А второй скат — к задкам, где сад. Запад был за фронтоном, как и восточная половина; в западном — прорезь. Дима шагнул туда по доске на трёх балках, что несли кровлю. Там, под золою, — досчатый потолок, он вник… И ещё была прялка около склянок (все с этикетками, на одной сорок пятый год), правда, сломана. Тёмный боров трубы (на досках) тёпел от топки… Кляксы являли, что гостят птицы… Гнёзда ос висли с дряхлых стропил… Плюс, кажется, вис упырь в углу… или тряпка?.. Он глянул в прорезь, что на фронтоне. Выше кустов, двор сжавших, виделась пойма в зарослях ив… руины, метрах в двухстах почти… вверх от них травы светлых оттенков лезли к дороге, коей приехали. А на ней — никого… Что, местные не идут, не едут? Может быть, ждать их ночью? Он смотрел дальше. Склон вблизи резал ров; там спал джип в знойном пекле.

А вид с других сторон? Он в соломе пробил щель к северу. Кровля сходит в бурьян, в сад яблонь, мёртвых, корявых. Сад же брёл к зарослям, — может, к кладбищу, говорил старик? Вправо, вроде, руины, очень большие. Церковь? Дальше — облоги до горизонта в палеве солнца…

Он прошёл на восточный край до фронтона, — так, чтоб нечаянно не задеть гнёзд ос. В щель проглядывал луг, предварявший другой склон с руинами (где давным-давно были «Липки либо Рожайское, Ушаково тож», объяснял старик). Луг не кошен, травы в нём выше, чем на полях, от влаги. Искрится речка.

Это был весь обзор. Оставался вид юга. Потный от зноя, он пробил южный скат. Глянув, понял: Кут был на выступе, завершавшем склон и разъятом лощиной; травы в ней выше, чем наверху, мрачнее. Ход к речке — только лощиной, так как сам выступ очень обрывист. Если бы съехали вчера вниз по рву, как хотели, — рухнули б с круч реально.

Дима ещё б смотрел… но подвижный дым от костра вид портил. Он, отстранившись, сдул гниль соломы и, протерев глаз, вновь припал к дырке. Вроде, от скошенной Максом зоны подле калитки (он там мочился и испытал страх) книзу, в лощину, шла как бы тропка.

Впрочем, не тропка. Просто верхушки травы никли.

Впрочем, не никли, лишь чуть раздвинуты… Игры света?

Он присмотрелся. Тропка вела вниз к ивам, где и терялась. Правильно: там склон плющился, и пропало игрище света.

Он, двинув к лесенке, задержался. Лена с Хо через хлев шли в сад. Он спрятался.

— Хо, что думаешь обо всём?

Тот хекнул. — Прелесть, о чём ты?

— Знаешь. О Максе.

— А почему, Лен? — прыснул Хо (Дима, слушая, представлял Хо с линзами на носу хихикавшим).

— Потому что! — Лена сердилась. — Ты и Макс не друзья отнюдь. Это бизнес, так? У тебя, типа, дело с максовым предком?

— Мне б в их компанию на хорошие деньги! — Хо похихикал. — Или нельзя? Кореец? А, кроме этого, Макса я, Лен, люблю, знай… Да, не одним вам любить его, чиксы-девушки!

— Не тупи, Хо. Речь не о том, блин. Знаешь, о чём речь… — Слышалось: Лена злится. — Где он?

— Кто?

— Макс, Хо!

— Я почему, Лен? — фыркнул тот.

Это злило. Мода хихикать всех, кто общался с Хо, бесит. Типа, он, зная, не признаётся, а издевается. Если б он ей: «Не знаю», — Лена б ушла, и всё.

— Жёстко! — Хо похекал. — А почему не Димон, не Влас? Почему, Ленóк, я?

— Хо, честно?

— Честно.

— Первый — сопляк, мальчишка, — хмыкнула Лена (Диму расстроив). — Влас… у него интерес.

— Реально, Лен? А какой?

— Тот самый.

— Но ведь я тоже, Лен, с интересом! Больше и не сказать…

— Серьёзно, Хо. Не шути. Что знаешь?

— Как знать другого? — вёл Хо. — Вдруг что-то срочное, он ушёл…

— Без джипа? И телефон есть! — злобилась Лена. — Мог же, в конце концов, позвонить?!

— Нет связи.

— Ты задолбал, Хо! Я дозвонилась, только что. Но — гудки. Не желает взять трубку.

— Чушь, Ленóк: связи нет. Глянь… — Было понятно: Хо ищет номер. — Слушай-ка: недоступен. Ты обманула?

Снова писк — трубки Лены. — Да, сейчас нет, блин… В Ивицах я звонила… Что тут за место?! Есть связь, вдруг нет её…

— Ведьмин Кут! — веселился Хо. — Всё, Лен? Или ещё что?

Пауза длилась… Дима потел вверху в духоте. Он маялся.

Лена выдала: — Лишь про это, Хо.

— У матросиков нет вопросиков? — вёл тот. — Макс должен знать?

— Шантаж?

Хо пропел, что «надежды пита-ают юношей».

— Несомненно… — Лена помедлила. — Классно… Явится Макс, — он явится! — и, узнав, что один из вас лез ко мне, а другой предлагает… Макс жуть рассердится! Он тебя, Хо, не станет бить. Мы уедем. Бросим вас здесь… Капец! Крах карьеры. Крах преогромный! И ты не будешь с максовым папой. Разве что дворником?

— Это будет, Лен, лишь в двух случаях, — вёл Хо. — Если б я не был Хо — первое. И коль Макс возвратится, это второе. Может не быть так. Ибо Макс добр. Въезжаешь? Добрый не любит в лоб огорчать людей. А особенно тех, с кем близок.

— Хочешь сказать, что…

— Я — не хочу, Лен. Ты хочешь слышать, — хекнул Хо. — Это ты меня вызвала. Раньше ты меня посылала; типа, ну кто Хо? кто? Да никто!.. Вот версия, я дарю тебе. Макс убрался, так как расстроен был. Отчего? Макс вчера, помним, вышел… вдруг погулять решил? Он спортсмен, им гулять нужно много. Дунул он в Ивицы на пробежку… бегает… А мы пьём и танцуем, падаем, засыпаем… Я не соврал, Ленóк? Акт второй. Входит Макс и букет в руке — а ты с Власом… — Хо захихикал. — Станет Макс любить девушку, если та мутит с каждым? Нет, Макс не станет. Он состоятельный и красивый. Он даровитый, он форвард в «Челси», потенциальный. В Англии Лен-Даш уйма. Он там найдёт Лен.

Долго молчали.

— Было не так, Хо, — Лена шептала. — Было иначе. Сели за карты. Выпили. Посмеялись; ты нам врал байки. Стук в окно, от какой-то там птицы. Влас вышел, Макс… Уснули. Влас ко мне влез…

Хо ржал.

— Тише! — Лена шипела.

— Я люблю транспарентность, — нёс Хо, — открытость!

— Так?

— Больше… Больше!

Дима вдруг понял, что происходит. Он приник к дырке. Близ хлева — Лена, снявшая лифчик.

Хо всё подзуживал: — Больше, Лен!

— На фиг, — та отвечала, — если Макс видел, как его девушка лезет к Власу.

— Может, не видел, — предположил Хо. — Кто его знает?

— Начистоту, Хо, — брякнула Лена. — И будет больше. Слушаю.

Хо хихикнул. — Макс, когда стук был, вышел. Ты же свалилась. Ты была в стельку. Влас уложил тебя и лёг сам, к себе причём. Ночью, — лампа горела, всё было видно, — ты сползла к Власу. Он тебя… от души, Лен! — Хо хохотал.

— Заткнись.

— Макс видел, Лен, тебя с Власом. Может быть, — гнул Хо. — Скажем, в окно мог видеть — лампа горела. Что заходить, так? Он вас оставил трудному счастью жить в нашей Раше. С будущим опером это трудно. Это не в Англии с футболистом… А фээсбэшник ведь, Лен, герой, мачо!

Лена пошла, надевая топ.

Хо кричал вслед: — Вдруг Макс не видел, Лен? Вдруг надежда дохнет последней!

Вымогательство

Дима ник в духоте чердака на корточках, залит пóтом. Он не хотел вниз. Он был подавлен. Он ей — «сопляк»?!

Вот сучка…

Тварь провела его! Попросила, чтоб он врал Максу, что она чистая и что Влас, мол, к ней сам полез. И вот силится купить Хо?! Сучка! Он её видел с Власом, встав этим утром, но допустить не мог, что, блин, трахались… То есть тварь всем даёт, как Власу, с Хо заголялась — он же ей вдруг «сопляк»? ему она не дала коснуться чистой, мол, девушки, сделав мину, что жертвует чуть не жизнью?!

Чёрт с ней!

Он лгать не будет, если Макс спросит. Он так и скажет: видел её ночью с Власом.

Точка.

Он будет честен, раз он «сопляк».

Однако же он знал вправду: кого-кого — а его любить не за что. Бледный длинный червяк с длинной бабьей причёской. Злой неврастеник, свитый из фобий. Макса взять — мил, способный, пусть лишь мячи пинать. Влас внушал к себе уважение, и характер крут. Хо невзрачен, но мудр и жилист, знает, что хочет: вон как раздел Ленкá. И лишь он, Дима, — флюгер: вертится, мечется, самоедствует, управляется случаем, как какой-нибудь скот! не правит собой и миром! Что в такой рохле? На фиг он женщинам? Если кто с ним и дружит — только по юности. Через пять лет, заметив, что он никто к чертям и что лучше не станет, дружбы прервутся… Даже здесь в Куте все потому, что он нёс бред про «родину», всех сманил… Фиг! Он сдул бы из Раши жуликов, демагогов, хамов, жандармов и казнокрадов! Он вытер пот с лица.

Будет хуже. Всё будет хуже. Лучшее — в детстве с глупеньким счастьем. Детство прошло навек… Да, ему не быть мощным, как, скажем, Влас, деловым, как Хо, даровитым, ярким, смазливым, как чёртов Макс! Он шушера. Он — худой длинный слабый червяк с кликушеским восприятием… Пот душил его, тёк на грудь. Всё чесалось, волосы слиплись, майка намокла, тело зудело. Надо слезать…

Куда? В мир, где лишний?!

И ему впало, что это незачем, что жизнь кончилась в Куте, где он от той, по ком сох, обожал кого, выслушал пакость.

Но Дима слез-таки.

В хор дымили костёр и Влас куревом. Все умеют жить — он не может. Власа взять: станет на собственных ногах-ступах, даже и мир пади. Хо найдёт себя в бизнесе. Лена выскочит замуж. Макс… Макс счастливец. Макс вообще бог!

Он пробрёл за калитку, к выкосу, стал под солнцем, глянул в лощину. Виденный с чердака след сгинул. Не был надломан либо склонён ни стебель. То, что приметил он с чердака, — финт света. В общем, пустяк… Всё ж странно: в зной они — возле речки, но не идут к ней. Он, потный, пыльный (и не «сопляк», как мнит), стал в бурьян с него ростом, спутанный повиликой, меченный насекомыми в духовитых цветах, — стал, мается, но боится шагнуть вперёд, чтоб минут через пять омыться… Сердце забилось: он им покажет! Он, забыв о крапиве, пчёлах да etc., сломит заросли, искупается и — вернётся. А на вопросы, что, дескать, мокрый, скажет: был, мол, на речке… Это он сделает как бы лишь для себя. Забудут, что он «сопляк». Забудут!

Но — было страшно. Он убеждал себя, что, в конце концов, он от пота и пыли и от лжи Лены в муках не меньше, чем будет в травах…

Всё в нём ослабло: страх не в лощине; страх в голосах вблизи! Он, расслышав ругательства, удалился к костру, где Влас. Он смотрел на калитку, где взялись местные: паренёк хорьковатого вида вкупе с мальцами, с коими Макс вчера гонял мяч.

— Не въеду, — гость смачно сплюнул. — Кто, слышь, заплатит?

Влас сидел на крыльце.

— Слышь, это… Лайбы нам смяли, длинный с чувой. Сто штук давай.

Кликнули Лену. Та появилась, в шортах, в футболке, выставив груди.

— Что?

— Побазарим! — нёс гость. — В Москве рули, а здесь я в понтах. Просекла? Лайбы мяла?

— Он, — Лена морщилась, — перекрыл мост. И угрожали! Я не хочу их. Пусть уйдут.

— Ну? Вы поняли? — бросил Влас.

Паренёк ухмыльнулся.

— Ты мне не вякай. Без трепежа, слышь? Долго терплю как добрый. После с пером приду да с волыной и всех урою. Где бабло? Я всех в зад имел… Слышь, ты, борзый, дай-ка нам пéналя. Пеналь ваш поумней… Чё, сцыт он? Шмара его — а спрятался? Слышь, это, шмара? Мухой со мне канай! Жду минуту — после вас делаю и джип бью… Сто штук, сказал.

— Двести!! — выли подростки.

Димин пульс бился, ноги дрожали. В слабости он присел на крыльцо близ Власа. Он ждал подобного. Хорошо, что не ночью. Он, вынув сотовый, неприметно набрал 02… Связь, да где она?! Подойдёт здоровяк, что вчера гнул железо или чего там, — и трындец всем. Влас не управится… Плюс Хо нету; вот же гад хитрый! Сам он, вник Дима, трус запредельный. Он, начнись, и не встанет; ужас сковал его.

— Хо… — он пискнул. — Мне поискать его?

— Нет, — басил Влас (может быть, чуял, чтó хочет Дима?).

— Влас! — тряслась Лена. — Дать бы им денег! Я на нулях, нет Макса… Дай им хоть что-то!!

— Нет.

— Но их много… — Лена нудила. — Я соберу, что есть… Наберу.

Паренёк ножом чистил ногти.

— Чё, базар кончили? Зае@ись жара! Развоняетесь, слышь, до Тулы… А с чувой — долгий трёп… Да, Лёх? — бросил он спутнику, что заржал, как все. Паренёк, пройдя к Власу, ткнул его. — Слышь, ты, борзый? Трёп не люблю. Где бабки? Сто этих, штук. Жив будешь. После свезёшь нас… Чё, не просёк, бугай?

Лена взвизгнула.

Влас, свернув гостю руку, отнял нож, проводил до калитки, дал пинка берцем. Банда попятилась, но во рву, где джип, осмелела. Влас повернул туда. Банда бросилась вверх к дороге.

— Я… — хрипел паренёк. — Мля, встретимся! Завалю, слышь?!

Влас возвратился.

Возле крыльца — Хо с шутками типа «села коса на камень» (вмиг объявился).

Дима смирял дрожь. В коробе он взял пиво, выпил. То, что несла беда, с тем, как Влас с нею справился, — так было разно, что он не верил, что дело кончено. Лена выпила; а потом набрала вдруг номер; ей не ответили, но она набирала и набирала, — так и ушла в избу, давя вызовы. Дима пил. Он хотел восхвалять Власа, славить, но осознал: не стоит. Что хвалить тигра или медведя? Быть всемогущим — рок их… Он помолчит. Он падаль. Падаль молчать должна.

Влас и Хо пили. Отнятый нож Влас швынул с крыльца; и нож свергся в лощину.

Шесть. Зной усилился. Все потели. Что рядом речка — словно забыли. Что-то всех подавляло, даже и Власа. С запада пёрла сизость.

Дима взял флягу с водой — омыться. Влас смотрел, как он трёт себя в стороне.

— Ну? — Влас буркнул. — Всем, вижу, скучно?

— Есть. — Хо снял линзы, опять надел. — Капитан исчез, капитанша страдает, нас несёт к рифам.

— Что ли, уехать? — Дима кончал душ. — Макс, он скотина, если он так…

— Скотина, — выдавил Влас. — Бесспорно… Спросим у Лены.

— Значит, ля фам? — встрял Хо. — Бабы всегда виной.

Где ползла вдали сизость, бухало, было мрачно. Стало два мира: знойный цикадистый душный здесь — тёмный кипенный там, что к горечи добавляло последний штрих. Дима вдруг захотел, чтоб они до грозы ещё выбрались прочь из мест, где он терпит фиаско с Леной… Могла б назвать «мальчиком», «недозрелым юнцом», «задротом». Не «сопляком». Что значило, что у ней к нему — полный ноль и брезгливость.

Он, тварь из плоти, как остальные, вдруг ненавистен? Он, скажем, чувствовал, что не терпит привычки, стиль жизни Власа, даже и запах. С Леной иное: Лену он любит. Всё в ней, от светлых волос до ног, ему мило, всё в ней он ценит. Ей же он — лишь «сопляк», да?.. Больно! Влас, причём, не люби его ни один, мог жить. Влас довлел себе. Влас плевал на всех, Влас субстанция. А вот Дима без стержня; жив он лишь мнением о себе, рефлексией. Если он всем «сопляк» — он впрямь сопляк. Эта мания с ним бессменно. Вроде в лесу идёшь, а луна плывёт следом…

Он неприкаянный. Сходно с ним было в детстве, в мокром ненастье дачки родителей: дождь льёт в саженцы, в грядки лука, в форточку… пасмурность пожрала мир… стыло и скучно, мгла без просвета… нудный комар звенит… отец пьян… мать заявится, мокрый зонт каплет с вешалки… не меняется ничего, всё прежнее… скучно, стыло и тошно… Тянется лето, с сыростью и дождями, с лужами, с комарами, скукою; и не выйдешь, чтоб не увидеть там и сям скуку… Вот вдруг и школа, где задирают и обзывают, где одним весело, прочим — худо. Мать с отцом перед кризисом 90-х взяли пик идеалов «сов. человека»: сын, «москвич» желтоватого цвета, дачка… Но НИИ лопнул, и кандидат наук разучился жить. Торговал мелочёвкой, пил… А не пил бы? Пьянство не частный порок, но общий. Всечеловеческий. Пьют — ведь всем что-то нужно. Да и не что-то там, но сверх-важное.

Нужно!

Он в тоске по чему-то сверх-важному, — что связалось в нём с Леной… Он ведь уже пьёт, с юности! То есть в обществе — как в природе. Тем цветам — солнце, этим — хиреть в тени. Им не выбиться к свету, разве что чудом. Так вот и люди: что-то прибило их к месту. Хоть разбей лоб — не вырвешься…

Вот оно! Все прут к солнцу, в этом зла нет, зов жизни. Но только судьбы всем предназначены: будешь там, где тебе суждено, хоть сдохни. Либо, живя в тени и без света в тягостной давке, жди, что счастливчики близ падут по какой-то причине — и выйдешь в дамки… Лена была ему как отдушина. Дима жил при ней и дышал её светом. Род её и она, он верил, как бы не знали драм; им давались в избытке деньги, квартиры, статусы, прелесть. Дима ходил за ней, как собака: вдруг упадёт кусок? Если б, мнилось, она его полюбила — вывела б из тьмы к свету.

Но получается, что и ей нужен гид, чтоб подняться до лучшего? Что ей те, кто несчастней? Ей Дима чтó даст? Дачку? «Хрущёвку» с пьяным отцом? Макс — даст Сейшелы, Лондон и доллары…

Он сидел, паля хворост.

После он встал: звал Влас. Проплетясь в избу, он увидел: Лена звонит. Капризная связь наладилась, и она говорила:

— …мам, не волнуйся… скоро приеду… Да, тут отпадно… Ну, а у вас? — Сев в спальнике на лежанке, Лена трещала.

Дима же млел стоял. Он следил обмен счастьем. Лену расспрашивают волнуясь: дочь нужна чувствам родственной жизни. Но и она мать спрашивает, и ей тоже мать интересна. Лена вовсю живёт.

Она кончила разговор.

— Хо, ты… Звони отцу Макса.

Хо повернулся. Он сидел за столом.

— Подумала, вдруг Макс там… — Лена глянула в пол. — В Москве уже.

— Ты сама давай.

— Я никто ему.

— Раз летите с ним в «Челси», значит, ты кто ему.

— Ты, Влас… Он вроде друг твой. — Лена скривилась. — Мне что-то влом… Скажу давай. Я была Максу ближе вас, а выходит, что дальше… Хо, ты доволен? Ну, Влас! Давай же. Связь сделай громкой… И, блин, быстрей. Связь странная: появляется произвольно.

Влас, встав с лежанки возле другой стены, отложил «Беломор», взял трубку.

— Фёдор Васильевич, — он сказал. — Влас… здравствуйте… Всё в порядке… Макс где?.. Да, нету.

Голос был удивлён: «Не вместе?.. Вы вместе ездили! Мы вас ждали, вчера».

— Так вышло. — Влас водил челюстью. — Я не с ними. Но у нас дело… Он не в Москве?

«Не знаю, не отвечает… Я беспокоюсь… Где вы расстались?»

— Мы? В Тульской области… Может, он потерял смартфон… В принципе, с ним ведь трое: Дима, Хо, Лена. Если б что сталось… Фёдор Васильевич, — Влас кончал, — звоню им.

«Да».

Влас оглядел всех. — Ну, и что дальше?

Лена смотрела в пол. — Влас, зачем ты ко мне влез ночью?

Влас, взяв отложенный «Беломор», прислонясь к стене, закурил.

— Я, — хмыкнул, — я не влезал к тебе.

— Дима, — вспыхнула Лена, — видел.

— Я, Лен, не видел. Я ведь сопляк, — тот мстил. — Ничего я не видел.

Он хохотнул, как Хо. Он в дурацком, вроде бы, хохоте понял важное. В смехе — сила. Преданный Леной, он издевался, он ей совал в нос фигу. Он этим хохотом говорил ей не чтó она ждёт от лузера — но что он хотел… Наплевать! Ждёт, что он и убогое своё место ей подчинит?! А хрен ей!! Тёмное и дерьмовое, место — его-таки!!! И на это поганое место он их не пустит, как и его не пускают к благам фортуны… Дима вдруг понял: Лена намерена за его счёт спастись. Мол, Влас к ней влез ночью, а не она к нему… Плюс сучка-Лена показывала грудь Хо…

— Лен, Хо спроси! — он язвил. — Я спал. Может, Хо не спал?

Тот прикинулся, что всё шоу. — Я?.. Ох, не знаю. Спал я, был пьяный… Влас тебе снился. Не было Власа… Лена, зачем тебе?

Она злилась.

— Думала, оторвёмся, блин… Вышла хрень. И большая. Очень большая… — Вынувши джемпер алого цвета, Лена оделась. Тёмны глаза её; губы пухлы, локоны сбились. — Хо, а затем мне, что, если Макс ушёл, потому что в окно видел Власа… ну, и меня с ним — это одно, блин. Если ж он не ушёл, а…

— Ты позови его, — Дима хмыкнул. — Он прибежит вмиг.

— …если он, — гнула Лена, — если он здесь… Подделано если, чтоб его не было…

— Для чего?

Лена кинула взгляд на Диму. — Чтобы проверить… Вдруг сопляк в ревности Максу врал чего?

— Сучка! — Дима шагнул к двери, чтоб выйти.

— Стоп, — буркнул Влас. — Останься.

— Я что, солдат?! — взвыл Дима. — Мы не в казарме! — Но он остался, вспомнив, как заправлял Влас в школе. Чтобы спасти лицо, произнёс: — Вы это… все собирайтесь! Сдул ваш Макс. Он в Москве уже… Глупо, Лен, в тёрки нас впрягать! Разбиралась бы с Максом. Нечего с Власом… На фиг легла к нему? Я б ушёл, как Макс.

— Потому и сопляк ты, чмошник! — бросила Лена.

Все повернулись к окну за Власом: Лена сперва, Хо после и Дима третий. Что-то у стёкол… Это был дым. Над поймою висла сизость, а гул приблизился. По полям вдали мчали волны; ближний куст трясся. Слышался ветер. В щель дуло свежим. Дима, рванув дверь, вышел.

Ветер — в лицо. Два провода на столбах электрической сети бились. Мусор носился. Из умирающего костра вскидывался дым с пеплом. Полз фронт ненастья. Редкие капли плюхались в крыльцо, в камень, и высыхали. Но над избой, — вообще над их берегом, — было солнце, только белёсое. Теребило рубаху, и в ноздри дуло. Дима взял короб и затащил вовнутрь. Сев за стол, он стал есть, да с жадностью: отрезал куски (колбасы, хлеба, прочего) и толкал в рот. Плюс он пытался Лены не видеть. Он был взбешён почти. Ведь она намекнула: он внушил ту проверку и Макс исчез вдруг, чтобы в окно следить, как она легла с Власом. Также, чёрт, назвала его «сопляком» при всех! Бабы — стервы, думал он горько…

— Лена решает? Пусть, блин, решает… — вёл он с набитым ртом. — Дорешает… Хлынет дождь — и не выедем!

— Не уедем, пока… — начала было Лена, и он взбесился.

— Это, в конце концов, ваш косяк! Твой, Лен, с Максом… и с твоим Власом… Вы задолбали!!! Всё! Я поем и… — Он хотел выпалить, что пешком пойдёт в Ивицы, а оттуда — попуткой, но, вспомнив местных и хорьколицего, стих.

— Не уедем, — кончила севшая в алом джемпере Лена. — Мы должны знать, как…

— Тайн мироздания не постичь! — Хо хекнул. — Даже весь век сиди.

— Мирозданий не надо… — Лена скривилась. — Я лишь спросить должна… Ты ведь, Влас, не хотел с нами ехать?

Тот, встав с лежанки возле стены, прошёл, — пол скрипел под ним, — ткнуть окурок в столешницу и усесться близ Димы на табурет за стол. — Лен, ехать? Куда?

— На юг.

— Мы — с юга. Значит, я был там. Противоречие.

— Не увиливай! — взвилась Лена. — Макс сказал, он звонил тебе, но ты нéкал, долго, упорно!

Бычась, Влас слушал и наблюдал Лену глазками над щетинистой крупной челюстью в мелких оспинах.

— Ты поехал, узнав, что и я с вами еду. А не хотел сперва.

Влас напрягся.

— Вдруг… — она медлила, все молчали. — Макс пропадает… странно… Ты как сатрап!! — Крикнув, Лена откинула лезший в крашенный рот локон. — Ты здесь командуешь и злишь местных… Блин, до ножей дошло! Жди, вернутся нас резать… Что тебе надо? Чтоб нас зарезали? Макс смирял их — ты нас в резню втянул! Ты спасёшься. Ты ведь качок, сбежишь… Мы заложники твоих планов? мерзких амбиций?!

— Лена, короче. Что говоришь-то? — Влас напряжён был.

— Именно! — Лена встала. — Я говорю сейчас! Говорила давно, со школы! Брось меня доставать. Свянь! Будут проблемы, Влас. Ничего у нас быть не может. Что было ночью… это случайно. Я посмотрела бы… Покажи рюкзак! У тебя там какой-нибудь психотроп, да? Ты его мне подсыпал, гад? Фээсбэшник!! Сделал, что Макс исчез?!

— Лен, сопляк его надоумил, Макса, — вклинился Дима. — Ты не забыла? Макс, выйдя, ночь караулил, чтоб его Леночка легла к Власу. Вот твоя версия. Но вдруг новая версия? — хохотнул он в надежде, что Хо поддержит.

Но Хо молчал.

— Заткнись, щенок! — Лена брякнула. — Вы не поняли? Нет Макса. Нет его!

Слышались приглушённые толщей стен избы громыханья; выл в трубе ветер. Дима забыл жевать и сидел, тупо глядя в окно и чувствуя, что тревоги и страхи, не оставлявшие по прибытии в Ведьмин Кут, подлинны. С Максом впрямь беда: ведь, пропав, он молчит. Что странно. И неестественно. Будь у них с Леной ссора — Макс не из тех, кто смылся бы. Потому хотя б, что считал: он лучший. Макс любит Макса. Лена-измена — ноль тому, кого ждёт в Москве скоп фанаток. О! Макс, напротив, сел бы здесь, распуская хвост, призывая изменницу на союз с «братом Власом». Вызвал бы лимузин с Москвы с новой пассией, чтоб доказывать, что ему всё до лампочки… Ему точно всё по фиг — всё, кроме Макса. Он хладен к ревности и обидам. Он почти бог. Плевать ему на эмоции и на мнения прочих. Макс не исчез бы. Макс бы кобенился, веселясь и красуясь!

— Он, будь он жив… — сбилась Лена. — Он… Я не знаю… Да, я не знаю… На фиг… Всё, блин, я еду, чтобы не видеть вас! — Её пёрло в истерику. Она села, чтоб плакать.

— Детка, — сдержал Влас, — только без слёзок. Ты обвинила: чуть не сказала, что я убийца.

— Я не хочу, блин… Чтó ты тут?!

Влас настаивал: — Я убил? А когда, скажи?

Лена зыркнула. — Макс ушёл. Ты вернулся, он не вернулся.

— Лен, ты забыла! Это ведь я, сопляк, намекнул, что ты Максу изменишь! — мстил Дима в шутку.

И — вдруг он смолк, учуяв (как и вчера, топя печь сев нá пол) запах духов и тления, но и Макса, будто тот рядом.

От сквозняков, вник Дима! Здесь рюкзак Макса; ветер поднялся и потянул парфюм да иные отдушки… Но, может, — мысль пришла, — Макс запрятался? Смех, как явится! Дима сам ведь подслушивал тэт-а-тэт Хо с Леной? Макс отыскал ход в подпол — сел там и слушает… Это подняло настроение. Он решил не серьёзничать, чтоб потом не попасть впросак, как попалась, блин, Лена (в том, правда, случае, коль Макс рядом реально).

— Хватит. Мы люди взрослые, — начал он, исполняя для Макса. — Хватит выдумывать. Фактов — нет… Кроме двух, правда, фактов, из-за которых Макс мог уйти. Лена, первое, спала с Власом. Макс пропал, чтобы им не препятствовать. Я кино смотрел, «Вот и Полли»… Муж после свадьбы свёз жену к морю, та — к водолазу… трахались — дым стоял! Водолаз, причём, в ластах… Но суть не в ластах. Муж жену понял — и её отдал новому счастью. Макс, знаем, щедрый: джип нам оставил, сам же ушёл… Естественно: Лену любит, значит он от чувств сбежал. Ты ему, типа, впала… — нёс Дима, веря, что Макс войдёт смеясь, скажет, что так и было, что он реально хочет ей «счастья». И, одновременно, Дима мстил ей за гнусного «сопляка». — Лен, Лондон — это так классно. Муж-богач, Пикадилли там Сёкус, Пэл-Мэл, Гайд-парки… Это другая жизнь, высший свет и гламур. Love — рулит, я понимаю. Я вот любил тебя; за тебя бы всё отдал… — Дима запутался и не знал уже, шутит или раскис. — Кто любит тебя? Никто, как я. За тебя, в общем, жизнь отдам… Уже отдал бы, до того как… Не понимаю… Лучше любовь, чем Лондон… — И он умолк вздохнув. (Все молчали). Он продолжал в окно: — Да. Вот так вот…

— Там, — прервал Хо, — был стук.

— Что?

— Стук в окно.

И стук вспомнился.

Дима глянул на Хо и Лену, что напряглась. Стук важен. Не было б стука — парни не вышли б… Всё, предумышленность отпадала. Макс не поставил бы на случайность, вздумай уловку. Влас, вздумай зло против Макса, — тоже, причём стук?

Стук, да! с него всё! Резались в карты, пили, плясали… Вдруг этот стук.

— Стук, стук… — молвил Дима, более для себя. — Чей? Птицы?

— Стук чей угодно, — выдала Лена. — Но после стука Влас и ушёл. Отсутствовал. Макс и вышел… Что Влас мог делать там?

Посмотрели на Власа.

— Влас! Тебя не было. После стука ты вышел… — Лена помедлила. — Что ты делал там? Макса ждал? Вы с ним что, сговорились? Или ты с целью? Что ты там делал? Ночь, темнота…

Влас хмыкнул. — Ты, Ленóк, тоже — что ночью делала? Объяснить нам не хочешь? Правда, есть вещи… о них не спросят в приличном обществе.

— Спросят! — крикнула Лена. Глаз набряк кровью, локоны взмыли, щёки пылали над алым джемпером; всплыло зверское, точно стала Горгоной и собиралась пить кровь. — Влас, спросят!

Свесившись над столом, Влас буркнул: — Беды — в тебе.

— Шерше ля фам! — вставил Хо. — Женский взгляд родит ад, так?

Дима принюхался и похмыкал, так как парфюм Макса пах с каждым сильным порывом внешнего ветра, гнавшим сквозняк в избе. Чуя этот парфюм, мнил Дима, Хо дико троллит, зная: Макс вот-вот явится, будет смех… Всё-таки, вдруг не чует? Сквозняк, струясь в русле, может течь мимо Хо.

— Как жена, изменившая, а винящая прочих, чтоб обелить себя, — вёл Влас. — Это неправильно. Потому хотя б, что ничья ты здесь не жена, Ленóк… Едем. Что толку спорить? — встал он.

— Не едем! — брякнула Лена. — Едет полиция… Ждём её.

Влас из бриджей пляжного типа (до голеней) над солдатскими берцами потянул «Беломор». Глядя в пол, он извлёк папиросу и зажигалку. Дима смотрел, как в стекло лупят капли, редко и глухо. Двор до плетня был в солнце. Но за сиренью, поймой и речкой в бешеной сизости шлялись молнии и гремело; там же лил ливень; капли оттуда и приносились. Ветер мотал дым костра вверх-вниз.

— Драчка в райском семействе! — взвыл Хо.

Если Макс прячется — время выйти. Кризис на пике, и все рассорятся от томительной шутки. Что Макс хотел знать — всё проявилось. Влас признал, что был с Леной. Лена, не прямо, тоже признала: кается и заботит её лишь Макс. В общем, срок ставить точку.

Дима мотнул еду от себя, вскричав: — Объявись, сим-сим!

Все воззрились. Он ухмыльнулся.

— Шут! — Лена крикнула.

— Пустяки, — начал Влас, выпуская дым к оспенной и щетинистой скуле. — Важно другое. Я ведь полиции разъясню, как было. Буду обязан. Вряд поймут, Ленóк, твои действия.

— Мне плевать, что поймут не поймут… — воспалённо та глянула.

Не единственно виды Лондона и замужества с супер-перцем футбола и мачо лопалась: в ней унизили женщину, её бросив, как шавку, Дима вдруг понял. Больше, чем шавку! Тот, с кем была она и с кем строила планы, с ней отказался быть, точно в ней всё зло мира.

— Вызвала? — Влас басил.

— Точно! — Лена язвила. — Вызвала. Будем ждать их. Все будем ждать-сидеть.

— Да ты… спятила! — взвился Дима. — Ты могла думать… Макс убит нами?! Ты сумасшедшая! Жесть. Жесть, жесть!!!

— Интуиция, — выл Хо, — женская!

— Интуиция интуицией, — начал Влас, пройдя к печке, чтоб, сев на корточки, ломать хворост. — Но Ленóк делает, блин, ошибку. Я в ФээСБэ учусь; там не любят подследственных. Значит, ты мне судьбу ломаешь? Хуже. Ты — всё ломаешь. Мы дружим с детства. В школе учились: ты, Макс и я… Конец всему? Ты ментами нас травишь? Правду мы выясним, но тебя не простим… Макс тоже, знай, не простит… Пойми, Лен, мы с ним ходили, где тебя не было и не могло быть. Даже сейчас, случись… Обманулась ты. Приукрасила свою роль до чёртиков. Дружба больше любви. Тем более что любовь — вещь склизкая. Если знать кому — то тебе, пардон, как явила ночь… Ты в одном права: я поехал узнав, что и ты с нами едешь. Думал, любил тебя. Но теперь… Дрянь ты, в общем, запомни… Дай, Димон, водки. Хочется в стельку…

Так он сидел близ печки — с водкой в одной руке, а другой он клал хворост в узкую топку.

И все молчали.

Гром тряханул избу. Ветер взвыл, и дверь дёрнулась. Мнилось: хлынув, дождь смоет казусы запропавшего Макса, встречи с полицией, ссоры с местными и всего, что случилось в чёртовом месте. Дима ссутулился, когда гром взгремел ближе. Лопнула лампочка. Стало сумрачно… Подозрения ширились. Не хотелось смотреть ни на тройку друзей, ни на призрачный двор в дыму. Ведьмин Кут стал границей бури и тиши, мрака и света, ссоры и дружбы, зла и добра.

— Ночуем? — высказал Дима.

— Явно придётся… — Сняв очки, Хо протёр их и нацепил на нос. — Дело дохлое, раз полиция! — он проржал. — Но реально пошло со стука, — вдруг он добавил.

Слышался гром за речкой, где пухла буря.

— Смысл твердит, — гнул Хо, — что без причин нет действия, как без дыма — огня. Мы трое — лебедь, рак, щука. Судим амуры и судим разно… Что получается? Что виновный здесь Бог, Кто создал секс? Глупости. Секс он сам собой, а Макс сам собой. Дело в стуке, ведь всё с него пошло… если Влас не устроил стук, как Вольф Мессинг, так, что мы слышали, чего не было. Но Влас, ясно, не маг… Стук — алиби. Выйди Макс просто — то для чего? А за стуком он вышел — есть объяснение… Важно: кто стучал? Во второй раз мог — Влас, он как раз тогда вышел. Первый раз — кто стучал?.. Если только, — хихикнул Хо, — Влас, опять скажу, не Вольф Мессинг и стук не вызван им. Либо Макс… — Хо умолк вдруг.

Все ждали.

— Стукнула птица. Макс, этим пользуясь, — кончил Хо, — скрылся.

— Так ли? — вёл Влас от печки. — Знал, что Ленóк изменит? Кажется, что Ленóк и сама не знала.

— Думала, что ты Макс, — та ляпнула. — Напилась. Вдрызг.

— Пьяница! — ржал Хо.

А Дима думал: Хо, дилетант в европейской культуре, в тонкости не вникает, и они действуют в нём иначе. Хо, он не чувствует рамок, где это нужно, и полагает, что из ошибок таких, как Лены, следуют фарсы. Жёсткость Востока — чадо нечуткости и бездушия.

Вдруг Восток перешёл этап, на каком до сих пор Европа, и Восток знает, что европейские тонкости перед некой великою сутью мелки? В принципе, так и есть. Боль Лены в ракурсе истин — мелочь. Многие спали, с кем они после отказывались общаться. Физиология, и не больше. Пусть Макс расстался с ней — чепуха с точки зрения вечности.

Что и впрямь из того, что какая-то девушка из десятого, двадцать первого либо пятого века лишается жениха и Лондона? Не таких вечность смахивала, как кегли. Да и, в конце концов, вечность всех смахнёт без следа, не вспомнив, — что, верно, знает Хо и бесчувственным хохотом увлекает за рамки, в коих покамест дети Яфета[2]… Мекка Востока — древний Китай — когда ещё понял опыт, составивший кредо Запада! Может, Хо знает больше, чем европейский первый философ. Может… Но Диме жаждалось стукнуть Хо. Дима чувствовал, что худшайший расизм — троллить слабости чуждой расы. Это, знал Дима, чванство, — и чванство большее, чем вдруг если Хо назвать «жёлтым» и «узкоглазым».

— В комики хочешь? — выдавил Дима.

— В следователи, — вёл Влас, пахший своим острым потом даже от печки.

— Шли бы вы… — Лена вскинулась. — Вдумайтесь: Макса нет!!

— А ты вдумалась? — встал Влас от топки. — Ночью легла со мной, но о нём не сказала…

— Хватит!

— Лен, — вставил Дима, — что обижаться? Он тебя — шлюхой. Ты его — киллером… Квиты. Счёт, блин, ноль-ноль, Ленóк.

— Пир во время чумы, — ржал Хо.

— Дурни!! — Лена вопила.

— Шизнулась, — огрызался Влас.

— Ты убийца, а… — начал Дима.

Но в окно стукнули, и все глянули. С сильной даже надеждой. Был там не Макс всё ж.

Был незнакомец.

Майор Гавшин

Он прибыл вовремя.

В необычной грозе, громыхавшей вдоль поймы в сотне шагов от них (к ним, однако, не шедшей); в сумраке от взорвавшейся лампочки; в раздражении, жёгшем Власа, признанного виновным; в пропасти, куда шли отношения; в набухавшей, как клещ, пре нервов, прячущей взрыв, что отравит их рознью, — в этом всём гость был кстати. Гость был из внешнего, где про Ведьмин Кут знать не знали; и, не входя ещё, гость уже успокоил собственным появлением их троих, — не Власа, кто стал угрюмым. Лена вмиг обтянула свой алый джемпер, а это значило: я пришла в себя, я красивая. Хо, надев очки, скрыл глаза и стал тихим. Дима, встав, думал гостя ввести.

Тот сам вошёл, запустив рокот бури.

— Кут? Ведьмин Кут?

— Да.

— Следователь, майор Хавшин.

Сразу он прошагал к столу и уселся, сдвинувши табуреты. Он теперь, «Хавшин», сел лицом к окнам.

Дима стоял как пень.

Гость сказал:

— Нам был вызов. От… — он достал из портфеля листик. — От Лены Лернер… Где Лернер? Есть?

— Я.

— Свет… Нету? Плохо.

Сидя, гость был не мал. Не ростом, — тучностью. Синеглазый. Редкие светлые как бы кудряшки шли по затылку, от уха к уху. Нос — чётких линий, губы резные, брови округлые. Темя, лысое, отражало свет и, как щёки (розово-бритые), было потным. Коротко, голова была древнеримской: Цезаря, Адриана, Брута либо ещё кого из солидных харизматических римских нобилей. «Г» иначилось гостем в «х». Вопрос: он был «Гавшин» или же «Хавшин»? Если бы Дима не вспомнил сказанное продавцом ларька, счёл бы: «Хавшин». Тон же пришедшего был глумлив и небрежен, с некою мягкостью, ладно розовой коже. С близкими, верилось, гость мурлыкал. Глянув на тучи, он произнёс: — Эк! — сморщившись. И:

— Быстрей давай. Вы с Мосхвы, вам ничто, вы на отдыхе, а мне надо успеть от вас… У меня «жихули», не какой-нибудь «хаммер»… Лернер! Вы мне ваш паспорт и начинайте, чтó, хде, как… Следствие! — Он чертил в своём листике знаки.

Дима расстроился. Успокоенность сгинула. Пострадавший от Лены, от непогоды, от стычек с местными, он терпел и от гостя вроде завхоза, что, засучив рукав и расставив колени, чиркает, типа занят… С именем «Гавшин» сыщиков — классных — нет и не может быть. Носит пёсью фамилию, не похож на Мегрэ, Пуаро, Шерлок-Холмса и Ниро Вулфа с культовым Пинкертоном, хрéновых умников… Макс пропал. То есть что? Человек пропал. Драма вплоть до трагедий! Пусть не Мегрэ ты. Главная фишка сыщика — любопытство, страсть к криминальному. Сыщик любит преступное, раз он мент, думал Дима. Этот же намекнул: спешит он… Значит, забил на всё и опросит их второпях, для галочки? Дима злился на «Хавшина» и на то, что Апóл, коим пахнет, должен бы объявиться. Ведь, пусть дрянной, здесь — сыщик, дело казённое. Кстати, тоже и Гавшин пах — пах медовым, с горчинкою, тульским пряником.

— Лернер. Имя Елена… Отчество Дмитревна… — прочитал Гавшин паспорт. — Начали, Лернер, с вас по порядку. Мне потом «жихулям» искать трактор, чтоб волокли? Зачем мне? В Снежном убийство; дед в Лужках в коме — стукнули; к бабке в Выселках влезли, обворовали. И всё на мне одном… — он скривился. — День на исходе, грозы… А у меня, Лернер, дочь как вы. Должен Хавшин с семьёй побыть, а, мосховские?

Лена сникла.

— Хто пропал? Ховорите!

— Кажется, пахнет, — встрял Дима. — Тем, кто пропал.

Все ждали.

— Пахнет ведь, в самом деле! — вёл Дима Максу, думая, что тот в подполе, где его сдал парфюм, и что срок прекращать фарс.

— Тихо вы, — цыкнул гость. — Лернер, ваша заявка? Хто пропал, поясните… — Был вопрос скучный. Точно гость знал: всё чушь, что ни скажут. Или лень спрашивать?

— Кто сказал, что московские? — Лена брякнула невпопад.

Вникла, что влипла, стал думать Дима, и теперь тянет. Надо крыть Власа, а улик нет… Вдруг чувствует Макса тоже?

— Номер на джипе, — гаркнул ей следователь, — мосховский? Ну, ховорите.

— Он… Макс вчера пропал… — Лена пискнула.

— Не вчера, а сегодня, — вставил Хо. — Ночью.

— Хто пропал?

— Макс. Бобков.

— Хто такой Бобков?

— Он наш друг, — Лена мямлила. — Джип его… В общем, думаю, что не Влас его… а те местные… — Лена смолкла.

— Лернер, дрит! — следователь тёр лысину. — Каша-варево. Не пойму: Влас? местные?

— Я не знаю! Мы, как приехали, — ныла Лена, — встретили местных. Макс с ними мяч гонял… Вот они и пришли с ножом. Влас прогнал их. Ну, и ушли…

— Влас хто? — сыщик чиркнул на листике.

— Я. — Влас прошёл, гремя берцами, сел за стол.

— Хто вы?

— Вместе приехали, — Лена вставила. — В школе вместе: Влас, я, Макс, Дима… Хо с Сахалина. Мы — в институте. Влас — в академии ФээСБэ, не с нами… Здесь всё и вышло. Прибыли, Макс пропал… Но не сразу. Он пропал ночью.

— Лернер! — встал майор Гавшин прохаживать тучность взад-вперёд и обратно. — Путного мало. Я не добьюсь. Не будем… Спрашиваю — вы толкуете. А то мы тут до третьего до пришествия… По порядку. Лернер хто? Вы, вижу. Есть ещё женщины? А Влас — вы, как я вижу? Прочие назовитесь… Хо тут хто?

Тот стащил с носа линзы.

— Ясно… — бросил взгляд сыщик. — Я просил свет.

— Нет света.

— Нет? — Гавшин глянул на Диму. — Вы, значит, Дима? Все вы приехали из Мосхвы?

— Нет, с юга, — вставила Лена.

— С юха так с юха, — сыщик давил. — Пусть с юха. Дальше что?

— Мы свернули вдруг. В Ивицы.

— Для чего?

— Так.

— Лжёте. — Гавшин косил в окно в редких каплях. — Дождь влупит, я тут застряну… — Он втянул воздух чувственным носом. — Хде-то хорит что? Крыша с соломы…. Вы тут костёр жхли? Искра влетит — и… Эх, Мосхва… — он скривился. — Дальше что, Лернер? И побыстрее.

— Вы, — Лена злилась, — вы отвлекаетесь… Я не знаю чтó. Мне про то сказать, почему мы костёр жгли, или про чтó, блин?

Сыщик вздохнул. — Ох, Лернер… Сладкое любите? Надоест, коли часто… Тут моя должность — смерть, ухоловщина. Там у вас улучшается с криминалом, в вашей Мосхве-то, в ваших хазетах. Тут — ухудшается. Садишь — снова прёт… Объяснить хочу, что своих нам хватает. Вдрух взялись вы… Я б чай теперь пил, не был бы тут. И вдрух вы в это место, где не живёт никто, заявляетесь, чтоб нахадить… Мне тут не надо! Это не я — вы вызвали! Зафиксирую ложный вызов, если вам надо. Тут в стране каждый год пропадают сто двадцать тысяч. Их не находят… Ну, ховорите. — Гавшин, нахмурясь, резче иначил звук «г» в звук «х». — Вы ехали… Как так? Ехали с юха — и повернули? Что, у вас дедушка тут? кум, бабушка?

Лена тёрла лодыжку, сидя по-прежнему на лежанке в алом, до бёдер, джемпере. — Повернули, чтоб отдохнуть.

— Тут в Ивицах?

— Именно.

— Столько мест! — Заложив руки зá спину, сыщик вновь шагал от двери к столу и обратно. — Что ж, Лернер, вдрух в захолустье? Чтобы нахадить? Может, сехтанты? Гадости делали? Сатанисты? Здесь у нас кладбище. Посмотреть пойти? Вы там рылись? Ищете старину, да? Чтобы сбывать в Мосхве? Вам под двадцать, а у вас джип такой… Контрабандники? Наркота, да? Что вы в молчанку тут?

— Максов папа богатый, — выложил Дима. — Были б мы воры, стали б звонить вам? — Он усмехнулся: сыщик тупой.

— Напомнили… — Гавшин вынул мобильный. — Хлянь-ка, нет связи… Как дозвонились, если пищит «вне зоны», Лернер Елена?

— Здесь связь то есть, то нет, — объяснила та. — Не бандиты мы, не сектанты. Мы отдыхали.

— Тут вы давно?

— С вчера.

— Что, с ночи?

— С после-обеда.

— Как же вы отдыхали? — гость прятал сотовый. — Вчера прибыли, и ваш Макс пропал… Тут не отдых. Как так, скажите, вы не бандиты и не сехтанты, если, во-первых, я ещё кладбище не осматривал на предмет вандализма, джип не осматривал на наркотики? — Сыщик стал перед Леной. — Вдруг у вас спайсы и обкурились? Или приехали коноплю искать… Лернер, вы наркоманы? Колетесь? Или тут порносессия? Вид у вас не спортивный. Вы почти голая.

Та рванула край джемпера к пяткам.

Влас, встав, пошёл к двери, где с начала гощения сыщика тёрся Дима.

Гавшин спросил: — Куда вы?

— Я осуждён? — Влас сдвинулся на своих ногах-ступах и в майке-хаки, чуть прикрывавшей торс, глядя глазками над тяжёлой, заросшей, в оспинах, челюстью. — Арестован?

— Ваша знакомая нам звонила, что вы замешаны. Назвала имя Влас.

— Простите! — Лена вмешалась, глядя в пол, вся под джемпером. — Я не знаю… Я не уверена.

— Вот те нá… Вызвали, — сыщик, руки в карманах, выступил в центр избы, — и в попят? Что я здесь — это случай, это вы видите? К вам в Мосхве не приедут, если нет сутки. Может, хулять пошёл! Вы сказали: пропал и вы знаете, хто его… Я спросил, вы ответили, что один и звать Влас… Всё, еду, чтоб до дождя… Вы — ждите. Если не будет он через день — звоните, будем расследовать… А то, может, хулять пошёл. Тут у нас в селе девки.

— Как? Ночевать здесь?! — Лена вскочила, выставив груди. — Я не останусь. Я здесь боюсь! Здесь местные, и один нас ножом пугал!

— А он сделал что?

— Он? Ругался и сквернословил… и нам дорогу перегораживал… Банда! Он в банде старший!

— Как он дорогу перехораживал? — чуть ехидно вёл гость.

— Так. Вéликом.

— И что, бил вас? не пропустил?

— Проехали по их вéликам…

Гавшин хмыкнул. — Он потерпевший. Но не винит вас… Вы испухались? Он хлупый малый. Он вас пухал всего, женихался. Мне, Лернер, всех арестовывать, хто вас хочет? Если бы бил вас, я б ехо… Бил вас этот вожак той банды?

— Нет.

— Ухрожал вам?

— Нет.

— А кому ухрожал тот малый, хоть я и знаю, хто? Подадите заявку?

Но все молчали.

Дима при сыщике осмелел в той степени, что, случись, он спровадил бы паренька с хорьковатым лицом пинками, раз Гавшин выдал, что его знает. Гавшин спокоен, даже насмешлив: типа, мол, им грозил детский сад… И вправду. Будь гад опасен, он бы сидел уже, по их: «чалился». Есть род сволочи, что ершится, но на словах лишь… То есть, возможно, что, не проедь они по тем вéликам, местные пропустили б их… А что ругань — лаются и в Кремле, и в Думе, и где угодно. Мат — форма речи. Все, блин, ругаются. Они сами ругаются, да и Гавшин… Нож? Ради понта нож. Это разное: нож достать и убить ножом.

— Заявление пишем? — Сыщик, пройдя к окну, наклонился, чтоб глянуть в стёкла. — На этих местных?.. С ножиком — остромордый? Это наш Халкин! Петькой звать! Телевизор украл как-то в Ивицах у старухи, год сидел, теперь корчит… Сам он трусливый. Перья вам распускал! Он, пакостник, клеит Лернер — вот и дерзит, херой… А он хто? Он в тюрьме сидел. Халкин в душу к вам западал херойством, вот как… Лернер, не бойтесь. Тут всё в порядке.

Лена поёжилась. — Странный способ понравиться…

Гавшин выявил синеву своих нобильских глаз на лоснящемся, розовом, гладко бритом лице, ставшем потным. — Вы мне не врите. Вам надо сильных. Слабых не надо. Хто здесь ваш парень?

— Кто? А зачем вам?

— Чтоб вам доказывать.

— Парень мой — он тот Макс.

— Пропавший? — и сыщик хмыкнул. — Что же, слабак ваш Макс? Худосочный? Маленький ростом?

Дима прошёл к столу выпить пива и гоготнул вдруг:

— Макс — он Апóл. Аполлон то бишь! Шварценеггер в урезе. Он едет в «Челси», в Англию. Будет Макс — футболлёр на весь мир, блин! Форвард! Леночка сильных любит, блин! — Он язвил, позабыв про возможного Макса в подполе. — Точно! Женщины любят сильных, прав майор Гавшин… вы то есть… Ну, и богатых. Да, Лен? И он смазлив к тому ж… Не вернётся — выберет новенького из сильных. Макс был и сильный, и состоятельный. Вариант на все сто.

— Вы следствие? — прервал сыщик, вынув платок тереть темя. — Вы помолчите. Лернер, я прав? Макс сильный? Также и Халкин вас силой брал. Тихого — не заметили б. Насмехались бы, что зачуханный сельский любит… Он так влиял на вас. Этот нож — как бы Халкин вдрух фрак надел и пришёл женихаться. Фрака-то нет — нож есть.

— Наплевать мне! — крикнула Лена. — Что мне ваш Галкин?! Макс пропал!! Выясняете глупость, а не что нужно!

— Лернер, что нужно? — в тоне был яд.

Дима тоже мнил (вслед за Леной), что Гавшин путаник. Дознают, блин, не так. Он — лично — спрашивать стал бы: как и когда пропал и что делали, когда Макс пропал? где и кто был в то время? что у них было перед пропажей? был ли Макс с кем-то в ссоре? как себя вёл вообще? говорил ли Макс необычное?.. и т. д. Гавшин спрашивал — точно съехавший с рельсов поезд или как пьяный. Кто что ни скажет — Гавшин разводит; вместо предметного и по пунктам спроса — трёп по пустому. Он похож не на сыщика, а на фрика. Часто глядит в окно, чтобы выскочить, если дождь пойдёт, и умчать. Потому что они ему — нуль.

Впрочем, фактов и нет: отсутствие меньше суток сильного парня — не криминал отнюдь. Был бы труп, было б, верно, иначе: он бы их всех — в наручники да повёз в СИЗО, по пути забрав хорьколицего, то есть «Халкина»…

— Что же нужно вам? — повторил гость. — Может быть, так: Лернер, будьте добры! Состояли вы в связях с Максом? Были с ним в связи перед пропажей?

— Я не хотела бы… — Лена фыркнула, покраснев. Гром грохнул, и она отошла вдруг к печке, чтоб прислониться к ней. От движения аромат её ожил.

— Сами хотели… — Гавшин, пройдя к столу, сел. — Конкретика, она трохает связи. Секс — криминален, следствию важен. Это вам — стоит знать, раз вы взрослая… А откажетесь отвечать мне — вас на анализы, вам проверят наличие… этой, спермы… Под протокол теперь. — Он взял ручку. — Если считаете, что означенный Макс Бобков тут исчез, — ну, пропал, а не бросил вас, не пошёл к местным девкам, — то ховорите всё, про интим и про связь. Всю правду. Или уеду. Вам хорошо, мне тоже. Распишетесь, что от нас вам не нужно, и ноль претензий.

Лена краснела. — Нет… Макс… Не мог он… Вы так давили, что я запуталась… Мы… уедем! Вдруг он в Москве уже?

— Роспись… — Сыщик подсунул лист. — Мне хотя не в Мосхву, как вам, — я домой тут поеду… Я, пишем, Лернер Елена, сделала ложный вызов… Ехайте-ка в Москву, проверьте, там ли ваш парень или не там. Не будет — вы там в полицию, и начнут искать мосхвичи-мастаки.

— Пройдёт, — влез Хо, — время, дождь следы смоет, дело — висяк, да? Нас привезут сюда для дознаний. Нас и засудят… Жесть! Лена, думай. Куй, горячо пока! — И Хо, снявши, протёр очки, сидя скрюченно на лежанке возле стены, что с окнами.

— Точно, — Дима признал. — Нет сутки… Может, он впрямь пропал? И в Москве нет, звонили… Если всё бросить, след уничтожат. А из Москвы искать… За неделю труп спрячут — и концы в воду.

— Труп? — Лена вздрогнула.

— Мы за следствие, — вёл Дима, храбрый при Гавшине и хмельной. — За следствие! Но мы против, что, дескать, — Влас. Не катит. Это, Лен, хрень. Влас будущий фээсбэшник. В них — долг, честь, совесть…

— Выйду, — Влас басил от двери, — чтоб вам проще палить меня. — И он вышел.

— Я… — Лена сразу пошла к столу. — Я хотела…

— Во! — начал Дима. — С ходу про секс, Лен! Знаем всё, подтвердим. Не парься!

— Свянь!! — Лена крикнула и, прижав ко лбу руки, брякнула: — Не могла при нём. А теперь скажу: Влас…

— Ну, дальше? — гнул Гавшин строго.

Лена спешила, глядя на дверь. — Я думаю… Влас это…

— Сучка!! — вскинулась в Диме злоба. — С Власом спала и топит, чтобы быть чистой!

Сыщик вздел руку, глядя в стол. — Лернер! Если Макс ваш, вы — с Власом, мой вопрос: как? зачем? И вопрос: мох ли Влас Максу всё рассказать, чтоб тот скрылся от ревности? Может, вы подвели к убийству, Власа одобрив? Спали?

Лена призналась:

— Я спала с Власом…

— Как это?

— Пьяная. Думала, что он Макс…

Гость корпусом повернул к окну древнеримскую голову с синевою глаз. — Ёк-макарёк! Спит с друхим и не чувствует?! Тысяча одна ночь. Сказка… Может, и Макс был с вами, вы не заметили? Вдрух — с двумя? До конца-то хоть спали?

— Что? — сбилась Лена.

— Ну, до конца? — подчеркнул гость. — Как оно? Вы ошиблись, спите с друхим, целуете, но, поняв, что не ваш, — прых с печки? Так оно было, по крайней мере, а? Вспомните.

— До конца я…

Дима упёр в стол локти, мучимый ревностью.

— Угодила, как бы случайно, в секс, — вёл Гавшин, глядя в окно. — Заметивши, что не с тем спит, терпит… Как так? Боялись? Он вас держал? Тогда тут, глянь, изнасил. В вас сперма, супер-улика… Есть оно?.. Лернер, а ведь похоже: Влас ваш будто хорилла… — Сыщик взглянул на Лену. — Мне он не нравится… Он командует всеми вами? Он вас насиловал, Лернер? То есть ошиблись вы, к нему влезли, поняли, что не тот. Он — держит. Так оно?

Лена супилась.

— А за что, — истерить стал Дима, — Власу держаться?! Лишь за неё! Не с духом спал! И держался. Я бы держался. Все крепко держатся! И вы сам, майор… Лен, когда с тобой Макс, он держится?

Сыщик поднял вверх руку, чтоб Дима смолк. — Хто видел, что Влас насиловал? Вы, Хо?

— Признаки, — тот насмешничал, — назовите, чтобы мы знали. Может, и было, а мы не знаем.

— Кроме что жертва в знаках насилия, женщина «караул» кричит, отбивается. Может молчать, не биться, раз у насильника нож, оружие, — объяснял майор, — каковым ухрожают ей, шантажируют. Вот вам признаки. Это видели?

— Нет, не видел, — выложил Хо.

— Что видели?

— Что?

— Вот именно. А соврёте — вы соучастник… Лучше по правде.

— Спёкся я! — Хо поправил очки. — Реально, здесь преступление. Но какое? Женщина влезла к парню, а он не звал её, — здесь насилие над мужской природой… Вывод же: в эту ночь изнасилован Влас! — изрёк Хо. — Как получилось? Спал лицом к стенке некий мужчина. Женщина к нему влезла… Вот что я видел и присягаю.

В свете за окнами, где вскипала гроза, — сгущаясь, пестуясь в капелях ливня, что заливал заречье, — было заметно, как Лена вспыхнула, а под джемпером встали груди.

— Видел… — Гавшин похмыкал. — Как ночью видеть? Вдрух, глянь, не Лернер, а этот Влас влез?

— Свет горел! — Хо показывал потолок из досок. — Вон она, лампа, ночью горела. Также и музыка пела в джипе. Спи — а проснёшься.

Диме подумалось, что Макс брошен, ищут «клубничку», требуя, с кем спала Лена, как спала… Плюс издёвки… Сыщик — что флюгер. Кто что ни скажет — он вмиг встревает, чтобы своё внушать. Он хамит, интонации гнусные… Что за сыщик? Вправе так издеваться?.. Впрочем, с полицией вечно хрень. Бьют задержанных, оскорбляют. При фараонах так — так и нынче. И не спасает, что они в принципе не подследственные, а «терпилы», как говорится. Сами власть вызвали… Представитель же власти их подставляет, сводит к насилию через Власа…

Макс и не нужен, понял вдруг Дима. Гавшин играет: шил им кладбищенский вандализм, наркотики — а теперь шьёт насилие. В лучшем случае он подаст Лену шлюхой, сделавшей ложный вызов…

Лена не шлюха.

Дима почувствовал, что его томят бёдра в лениных шортах, груди под джемпером, губы… Лена не шлюха. Ведь не далась ему. Да и Хо не далась. Флиртует, и это всё… Корыстная? Может быть. Но не шлюха. Гавшин тупит, гад.

Вдруг он не сыщик?

Как, может, сделалось? Паренёк хорьковатого вида съездил к бандиту: мол, есть джипарь, класс-премиум, оцени мотнись; их в расход, джипарь наш. Тот прибыл (типа он сыщик), высмотрит, что намерен, да и убьёт их… Просто дождя ждёт. В дождь их пристрелит, выведет джип из рва и, спалив избу, скроется. Ливень смоет след — нет проблем.

— No problem… — выдавил Дима.

Нет проблем?

Есть, чёрт! Впаривают убийство! Гость на них давит и обращает в трусящих самоё себя!

— У вас есть пистолет?

Гость глянул. — Это зачем тебе?

— Где он?

— Он, хде мне надо.

— А документ ваш?

Гавшин продолжил, будто не слыша:

— Хоть нет, кто видел, по заявлению можно дело начать. Секс скрытен, он без свидетелей. Потому можно лишь заявление, что такой-то вас изнасиловал. Вы сохласны, чтоб открыть дело?

Лена задумалась.

Дима вспомнил: гость ему «тыкнул». А это значит, что гость не сыщик. Чувствуя сроки, гость начал прессинг…

Вот ведь хрень: стопроцентной гарантии, что майор из поддельных, нет. Потому-то и трудно что-нибудь предпринять. В лоб прямо: вы, Гавшин, вор? — опасно. Будет реакция. Но глупее быть овцами, обречёнными бойне… Кстати: а видел кто «жихули» от «сыщика»? Вдруг там пара «братков» с «волынами»? И к тому же гость, помнится, не пускал Власа выйти.

Тот таки вышел…

Вдруг Влас допёр, а?! Было бы здорово! Ведь тогда знают двое. В нужный миг гостя стукнут, предупредив Хо с Леной…

Может, Влас и не понял, курит в саду стоит? Дима бросил взгляд на сидевшего в тёмных круглых очках корейца и на стоявшую сексуально Лену, нервно крутящую локон пальцем… Дурни! Как же не видеть?! Их обложили! Дима вдруг понял, что Макс — не в подполе, Максом пахнет с вещей его… Банде, то есть, вчера удалось убрать, мнила, лидера: Макс вовсю играл мышцами. Паренёк, быв с разведкой, выяснив, что сильнейший всё-таки Влас, призвал тогда псевдо-сыщика. Кокнут сильных, Макса и Власа. Прочие — Лена, Хо, он — ничтожества.

А вдруг сыщик реальный? Лена звонила, прибыли по звонку ведь! Чуть успокоило… но на миг всего. Дима вспомнил, как продавец-старик вёл про «оборотней», что в полиции их района. Всех ли раскрыли? Фиг: ловят пешек, ферзь остаётся. Этот вот Гавшин может быть главным.

Надо ждать Власа, чтоб убедиться: понял ли, что к чему, фээсбэшник? Если не понял — то надо выйти, влезть на чердак, с него смотреть «жихули», где б ни были. И сказать Власу, чтобы он знал про всё.

Предупреждённый — спасён, блин.

Если Влас жив, конечно… Может быть, нет его, а «братки» ждут за дверью?

Дима шагнул к столу. Страх сковал его, мочевой пузырь впал в истерику. Он ослаб и, схватив пиво, сел за стол.

Когда Лена сказала то, что сказала, Дима вмиг понял: всё, им конец пришёл! Смерть была в непосредственной близости — в благовидной личине с чёткостью черт и лощёностью щёк, с розоватою гладкостью потного, утекающего в лысость лба, с синевой крупных глаз древнеримского нобиля.

Лена-дура несла, топя Власа — единственную защиту (если Влас жив ещё): — Заявление? Просто Влас что-то сделал этому… Максу… Пусть он вам скажет, чтó… Кроме этого, если нам здесь быть ночью… Вдруг Макс вернётся к нам? Он озлится, что-нибудь сделает…

— Кто?

— Влас.

— Лернер! Видели, как Влас бил того Макса? Видели? Я ехо заберу, — давил Гавшин. — Дайте зацепку.

Лена кивнула в сторону двери. — Вот вам зацепка: Влас за мной в школе… Он за мной бегал… Вдруг он из ревности…

— Ясно! — встрял бесясь Дима. — Влас будущий офицер всего, а Макс — в баксах. Поэтому-то Влас гадкий.

Лена спешила: — Власа спросили бы, как умеете… Макса нет! Я боюсь!

Сыщик глянул в окно. — Влас из ревности мох замыслить на Макса. Правильно?

— Вроде.

Дима почувствовал, что выносится приговор всем. — Дура ты! — брякнул он.

— Вы, — вёл гость, — скрыли: имели вы связь с пропавшим или вы нет?

— Пусть выйдут… — Лена смутилась.

— Лернер! — встал Гавшин. — Есть тут отдельное помещение, хде б я мог запереть их? Нету. Все пусть при мне сидят, а не то убехут… Что, стыдно вам? Зря, Лернер. Зря вы так. Дима час назад ховорил, что все знают всё… Расспросить? Вы хотите, если вам стыдно, их спрошу?

— Нет… Была в связи с Максом.

— С этим пропавшим? Хто едет в Англию? Хто богат?

— Да.

— Ну, Лернер, он вам хто — муж?

— Нет.

— Мог он вас бросить?

— Надо вам… — злилась Лена. — Вдруг Влас сбежал?

— Куда сбежал? Никуда он! — прохаживался в избе сыщик. — Думайте про себя-ка и ховорите.

Дима, сдержав дрожь, ляпнул: — Как не сбежит, а?!

Гавшин похмыкал. — Значит, вы в связи…

Лена молчала.

— Связь рехулярная?

Если сыщик — бандит, мнил Дима, то он поганейшее троллит в теме про личное.

— Вы не пишете, — Лена некала.

— Память добрая. Отвечайте.

— Да, регулярная.

Дима сжался. Горько услышать, что, кого любишь, спит с другим часто. Но, вышло, часто. Спит «регулярно»… — Сколько в день?!! — он спросил в крик.

— Стоп! — пресёк Гавшин. — Последний раз вы кохда тут имели связь?

— Мы… Вчера.

Дима вновь выпил пива. Сучка!! Ревность в нём потеснила страх.

— Также, — гнул сыщик, — вы спали с Власом. Если бы не вступали в секс с каждым, был бы порядок. Либо, по крайности, вас здесь не было б… Ведь приехали в Ведьмин Кут для вас.

— Зло в женщине! — ожил Хо.

Гавшин прав, будь он вор или нет. Без девушки ни на юг и ни в Кут сюда не поехал бы Влас, ни он сам и ни Хо, как знать, понял Дима. Да, все поехали — быть с ней рядом и ловить шансы. Он ловил шанс — сорвалось. Власу — выпало…

В общем, Ева всегда виной, и не зря в мысль про Евин грех верится.

— К чёрту всё! — злился он оттого, что томится по женщине. Ради Лены он мается, и сейчас, когда, может быть, их убьют вот-вот, её хочет.

— Спали вы с Власом, — что ваши видели, слышал, все? — гнул Гавшин. — Или не спали?

— Фиг! Я не видел, — влез Дима с ревностью.

Лена брякнула: — Да, спала, блин!

— Вы ховорили…

Дверь отворилась. Влас, войдя, оглядел всех. С ним вплыли запахи «Беломора»… и дверь захлопнулась под звук грома. Дима обрадовался. Лена ж скрылась к лежанке.

Сыщик повёл рукой, тучной, розовой. — Сядьте, Влас. Я без отчества, вам в отцы хожусь… Ты, Дим, сядь, что ли, к Лернер? — И, когда Влас присел за стол, Гавшин начал: — Я вас спрошу, Влас… Долго вас не было. Я узнал, что… Многое смутно… — и он кивнул к окну. — Выходили?.. Дождь, а вы сух, смотрю?

— Дождя нет пока, — хмыкнул Влас саркастически.

Солнце, бившее в ливень за речкой, скрылось. И помрачнело вдруг, как вовне, так в самой избе. Дима видел сенаторский древнеримский, повёрнутый к окнам лоб. Он прошёл, подсел к Лене. Но та отсела. Он подсел вновь, вплотную. Лена подвинулась.

— До дождя б… — вставил Гавшин.

И Дима понял: гость обратится. Он их убьёт, чтоб вывести джип из рва вверх к дороге до водолея и ночью скрыться.

— Чётко, — вёл Гавшин, — будем. Это я вам, Влас. Учитесь в ФээСБэ, долх знаете. Я б не спрашивал. Вижу, вы не виновны. Вы ведь поехали из-за Лернер? Лернер виновна. Я бы увидел, что моя девушка лезет к друху… Макс Бобков видел — он и ушёл. Мох драться? Но если девушка к друху — чтó она стоит?.. А вы со школ друзья. А чего друзьям драться? Все треухольники из друзей — без крови. Если мой друх влюблён, а вот я на пути его, третий должен уйти. Так в песне. Старая песня… Но — факт есть факт. Хде Макс? Хде? Дальше… Вот, отпусти я вас, а его в Мосхве нет нигде, — вы, причём, ни при чём, — тут вывод: Хавшин виновен. Скажете, что пропал Макс в Ведьмином Куте, вызвали сыщика… И плевать, что Макс мох, уйдя, сгинуть в Лондоне или в вашей Мосхве… Все вспомнят: он исчез там, хде Хавшин. На меня — шишки, стрелочник… А мне надо так?.. И иное. Вдрух из вас есть преступник, сделавший, чтобы Макс сбежал от любви. Тут запросто убивать можно Макса, зная: будут искать, хде Хавшин, в Ведьмином Куте… Кто спровоцировал? Я. Из орханов! А мне годик до пенсии… Также вас мне б не мучить… Как же не мучить? Лернер ход сделала. Бросить вас не моху — есть вызов. И преступления тем не менее нет. Труп хде? Между тем делать надо… Лернер-то что? Ничто ей. Ей — дайте парня. Он ведь бохат и в «Челси». Лернер, мы видим, кашу нам варит, а мы давись с неё… — Гость крутил в руках ручку, глядя в окно. Вдруг грохнуло, как из пушки; и отсвет длился под пляс из сполохов. — Гроз здесь не было, привезли вы… — встал было Гавшин, но сразу сел. — Польёт… Хорошо сгореть в Куте? Молния шибанёт — нас нету… Сразу и слух пойдёт, что нечистая прибрала их в Куте. Там, скажут, нечисть, и пропадали…

— Были — да? — случаи? — вставил Дима, глядя на Власа. «Сыщик» готовится. Если грохнуло, так что землю тряхнуло, — значит польёт вот-вот; значит срок превращаться, чтоб убивать их.

— Бабкины сказки.

— Про эМТээС?

— Вам хто сказал? — брякнул Гавшин. — Да, эМТээС хотя б. Запропал тут один тохда. Ничего больше не было. Обходили Кут… А лехко убить. Спроводить сюда — и пропали. Вас сюда хто послал?

— Этот… Галкин.

Сыщик смеялся. — Халкин… Ишь мне, шутник!.. Влас, к делу… — Гость, сказав, выждал вспышку под сотрясающий грохот. — Будем до первого, Влас, до ливня. Вы поскорее.

— И… что потом? — встрял Дима, глядя на Власа, чтоб намекнуть ему. Влас не двигался.

— Тише! Влас, ход рождения?

— Паспорт дать?

— Паспорт ваш мне потом… Ответьте.

— Ну, девяностый.

— Ждал, удерёте вы, кохда вышли. Я б тохда понял, кто виноватый. А вы вернулись.

— Он, чёрт, не пишет, — ныл Дима, дёргаясь. — Видишь, Влас?

— Дим, не парься, всё под контролем, — тот оборвал. И Гавшину: — Что бежать? Нет причин.

— Лернер вас обвиняет, вот зачем. Лернер думает, Макс пропал из-за вас, Влас. Знаете Лернер долхо?

— С пятого класса.

— Любите?

— В целом.

— Если бы Лернер, — хмыкнул гость, — Макса бросила, вы б за ней ударяли, образно ховоря, Влас?

— Есть у ней или нет кого — мне без разницы. Мы друзья. Помогаю, если попросит.

— Спали с ней. А зачем?

— Так. Попросту.

Лена ёрзала на лежанке около Хо.

— Случилось так, — уточнил Влас.

— План был? С юха катили, вздумали искупаться и всех сманили в Кут?

— Ни один и не знал про Кут. Мы свернули по карте. В Ивицах мы узнали: есть такой Кут, звать Ведьмин.

Сыщик вздохнул, от вспышек делаясь светлым. — Ладно, не знали… Вам здесь понравилось?

— Да.

— Пили? Пьяный вы? Или нет?

— Я в отпуске.

— Пьяный добрый вы? Или злой?

— Нейтральный.

— Знали, хто лез к вам, в вашу постель-то?

— Знал.

— Причинили боль Максу. Он ведь ваш друх. Нарочно? Ссоры искали?

— Нет.

— Вы знали, что он сбежал?

— Он вышел, — буркнул Влас. — Вышел.

— Ты вышел первый! — вставила Лена.

— Вы вышли первый? — требовал Гавшин.

— Я вышел первый после полнóчи. Все выходили. Я выходил сейчас. Что случись у вас без меня — я крайний? В общем, вчера каждый многажды заходил в избу, выходил, заходил, выходил…

Лена встала за гетрами и надела их, бормоча: — Ты вышел, Макс вышел — и не вернулся.

— Ты, Ленóк, вспомни: все выходили. Каждый мог сделать нужное. Да и Макс мог.

— Но он исчез ведь!

— Слушай. Может быть, он не мог войти до того, как легла ко мне. А увидев нас, смылся… Повод таков, признай, что нетрудно обидеться; а тем более, что в Москве замена.

Дима вмешался с долей издёвки: — Тьма невест у Апóла! Тьма! Влас про эту замену.

Гавшин смотрел в окно в частых каплях. — Что все ходили — это мне ясно. Но, Влас, у вас был мотив: секс с Леной.

— Он был у всех, — напомнил Влас. — Дим, колись.

Тот поморщился, не желая открыться после того, как она назвала его «сопляком», но понял: Власу поможет, выложив правду. — Да, я любил её… Я всегда хотел, чтоб твой Макс, Лена, сгинул… ну, хоть на день всего. Утром ехали в джипе, я…

— Хватит лирики, — оборвал Влас. — Хо, ты с мотивом?

— В Хо лишь один мотив, — отозвался тот, скрестив ноги и сидя Буддою. — Он у всех, мотив. И у Лены. Не забывайте…

Следователь, глянув в стекла в каплях от ливня, выдал:

— Тут демахохия… Что вчера ты там делал, Влас? Отвечай. Что вчера делал, выйдя?

— Честно?

— Честно. А лжесвидетельство мы накажем! — в грохоте грома при вспышках молний Гавшин кричал почти: — Это знать должны! Кодекс! процессуальный! Жду от вас правду!

— Срал.

— Что?

— Ну, срал я, — вторил Влас. — Я вчера что-то съел. Пробило… По консистенции там — понос, в саду. Значит, я был негоден до облегчения. С диареей-то кто б планировал криминалы? Разве Джеймс Бонд.

— Хто? — Гавшин поднялся. — Бонд? Отвлеклись мы… Долго сидели?

— Двадцать минут.

— Один вы? Хто-нибудь был ещё? — гость спешил к двери. — Влас, со мною… Но вы быстрее. Чтоб до дождя нам… Где ваш понос в саду?

И он выскочил из избы, Влас с ним.

Остальные сидели.

Быстро темнело. Шквал гнул сирень у плетня двора и рвал веточки, что летели прочь, как безумные, и мотал дым костра. Капли били по стёклам. Гром гремел непрерывно, тряс избу. Отсвет молний высветил печку в сумраке.

Ждали ливня.

Дима воззрился на Хо и Лену: тупо сидят, бессмысленно… Впрочем, Хо был за линзами и кто знает, чтó он там думал… Шторм в душе Димы был сродни буре и с нею слился. Дима не мог понять — ничего. День гнусный… Время — как стало… Он… да никто ничего не делал. Заняты Максом… Ждали не зная чтó… Явись Макс с разъяснением или труп его, было б легче, стали бы действовать. В неизвестности — ничего нельзя. Только вспышки эмоций и толков, что не могли свестись к выводам.

Да. Никто — ничего — не знал.

Не знали, кто гость их и кто вернётся: Влас или Гавшин, чтобы убить их (Влас с ножом в сердце будет в бурьяне).

Гром взгремел, изба вздрогнула.

Макс кретин!

Впрямь: что ждать от нарцисса? Пусть засёк Лену с Власом — что же смываться?! Все ведь, чёрт, ждут его!.. Правда, Макс мог действительно выйти, чтоб погулять — вдруг приступ, гадюка, местные?.. Плюс и гость вместо помощи прибыл с тайнами о самом себе. Кто он? Спрашивал не как сыщик, вёлся на всё, что скажут, нёс чушь, глумился. Так мент не делает — так бы урка играл в мента… Может, урки зарезали Макса и под грозу кокнут Власа, чтоб беспрепятственно остальных убрать? Может быть, в данный миг «майор Гавшин» (вор с кличкой «Шалый», «Склизкий», «Мочёный») вломится и начнёт палить из «ТТ»? Пули, скорость каких из ствола под 400 м в секунду, выбьют линзы Хо и пронзят груди Лены, сходно и Диму. Лягут три трупа. Урка же запалит избу (типа молния), сядет в джип и — гудбай… Срок готовиться!.. Но сухая гроза так мучила, что он стыл, подложив под зад руки, и неотрывно смотрел на дверь… А и что сказать? Лена злится. Он не соврал ведь, как ей хотелось: Влас, мол, к ней сам полез. Обвинив к тому ж Власа, Лена стыдится. Но виновата, в силу свойств психики, не она, а бесхитростный Влас! Грешна овца, коль волк голоден. В результате они Лене все в укор, так что будет жать «оскорблённую гордость»… Хо? Ему тоже не скажешь: прячется за очками, ржёт да фиглярит… Хватит, блин! Он словил униженье от Лены и не желает также от Хо словить…

Дима понял, глядя на пиво: все подозрения оттого, что он снова набрался, но и в отчаяньи оттого, как тварь Лена с ним обошлась… Чёрт с ними! Пусть гость ворвётся и их пристрелит. Он им всем скажет, прежде чем сдохнуть, что, мол, внушал им, но не поверили «сопляку» -де…

Плохо… Он не желает жить. В нём сгорают эмоции, отметённые Леной. Он ей не нужен… Он, как гроза вовне, всё не может сорваться в успокоительный, разрешающий ливень.

И он случился.

Шквалы свелись вдруг к ровному ветру, молнии — к вспышкам под жуткий грохот. Новый шум вплёлся: этот был ливень, плывший в туманах. Дым костра умер. И стало сумрачней из-за ливня и из-за времени: было десять. Дима внял сердцу, бившему ровно. Хаос в нём замер. А по тому, как поправила локон Лена и Хо чуть сдвинулся, Дима понял: им легче тоже. Он хотел звук — любой! — заглушить то, что было. И звук пришёл вдруг.

Дверь распахнулась. Гавшин, влетев и схватив свои листики, ткнул их в портфель, твердя:

— Ехать надо, потоп!

— Нашли? — встала Лена.

— Что? — сыщик замер. — А-а… Да не мох ваш товарищ! Факт подтверждает.

— Что не мог?

— Он сам скажет. Всё, я беху…

— А мы? — Лена села.

— Вы? Я не знаю.

— Мне оставаться?

— А хоть и ехайте… Лернер, я от дождя беху — а от вас и тем более парень ваш убежал без слов… Влас? Не думаю… — Сыщик смолк, потому что как раз Влас входил. — В общем, чем Макса вы там достали? Вспомните, Лернер, чтó там всё нáчало?

— Стук, — бросил Хо.

Гавшин шёл к двери. — Что сказали?

— Стук. Он всё начал.

— Стук? — Сыщик было застыл, но, глянув на окна, выскочил. — Тут такой мне стук будет, что проливняк! Не выеду!

Видели, как, прикрыв лысину, он мчал к калитке. Двигатель тренькнул… Грохнуло громом… И в водном сумраке показалась фигура… Хлопнула дверь, Гавшин сунул внутрь голову.

— Помохли бы! Вытянуть бы на хорку, там я поеду…

Влас вышел первый.

Дима шёл третьим. Он сразу вымок. Ливень сёк струями в клубах дымки. Тропкой брели ко рву. Травы никли под ливнем и их мочили. Джип был как в мойке; ливень плясал на капоте и крыше. Виделся «ваз», что спустился в ров метров нá семь; выбраться трудно. Гавшин, дождавшись, чтоб они трое сзади упёрлись, стал газовать вовсю. Взвизгнув шинами и юля, плюясь грязью, транспорт заюзил вверх. Глуби были сухие; шины цеплялись.

Дима бесился. Следователь (пусть так пока), всё ж дебильный, ибо допрос был глупый… Плюс, у них сидя, ноя про ливень, Гавшин не вышел вывести «жихули» свои. В результате усталые, грязные с головы и до ног «терпилы» терпят от «следствия», а не только от Макса… Надо б помыться. А воды нет. Не к речке ж лезть в травах? Да ещё ливень стылый, осенний, хочется в дом к теплу…

Выперли «тачку», вяло поползшую в габаритах, в ливне, в тумане. Вместо «спасибо» сыщик сказал им, что не привык к дождю, ибо он был танкистом: «танк сквозь везде пройдет».

— Был танкист… — хмыкнул Дима, стоя и глядя вслед.

— В девяностых, — вёл Влас, — вышел в гражданку, так он сказал мне. С тех пор в полиции.

— Полюбите нас чёрными, — ржал Хо. — Белых всяк любит!

Диме же понял: Гавшин был сыщик только по должности…

В самом деле, если б не стук, он вспомнил, Макс бы не вышел.

Да, всё — со стука.

В стуке всё!

Стук II

Шли назад в избу: первый — маленький крепкий Хо, вслед — Дима, длинный и тощий. Третьим шёл Влас на топотных ногах-ступах. Вечер сгустился из-за тумана, но Дима видел грязные брюки и низ рубахи, ляпанный грязью. Грязь была на лице и на лохмах, шее, зубах; всё грязное. Они все были грязные. Их уделала техника.

Под свес крыши Дима стал под струю, омыться… Будь крыша твёрдая, — из железа, из шифера, — то струя была б чище. А по соломе текла только гниль с водой. Сняв одежду, он оттирал её и, когда посмотрел в окно, ничего не увидел, тьму одну. Хо ушёл туда и не вышел, хоть сказал, сходит взять полотенце. Дима стал в ливень — ополоснуться; после ушёл в избу, где при маленьком фонаре молчаливая злая Лена дёргалась с тряпками, собирая их. Хо был рядом.

— Я не останусь, — бросила Лена.

— Ты, — Влас сидел с папиросой, — вот что: уймись пока. Подожди утра, дождь пройдёт… Да и Макс вдруг вернётся.

— Он не вернётся! — Лена взъярилась. — Пусть и вернётся. Мне всё равно… Достало! Все вы считаете, что я дрянь? А Влас? Он прекрасный, да? Вам простительно. Но вот Макс, он не должен был… А, плевать… Или он себе думает, ждать буду? Фиг ему!! Что я сделала: выпила?! Все пили! Все, блин! В общем, пошёл он… Хо, ты со мной?

— Готов! — Хо хекнул.

— Дима?

Глянув на Власа, что всё курил и смотрел в окно, за каким темнота, тот начал:

— Я, Лен… Поехал бы; понимаю… — Дима смолчал, что и рад бы уехать, но не поехал бы, ибо джип мог застрять, несмотря на ведущие все колёса, а выходили б толкать джип — они. Отдувались бы из-за той, кому совестно с Власом и кому наплевать на них, кто единственно целит их с Хо использовать. Джип же массой две тонны, джип фига вытолкнешь. Он добавил: — Ты, Ленóк, завтра. Ливень, глянь. Прав Влас…

— Вечно он прав, да? — и Лена сунула в рюкзак вещи. — Ну, и сиди здесь! Хо, мы идём?

— Приказывай!

Как когда отбыл Гавшин, Дима услышал, как треснул двигатель, как ревел, вертя диски. Дождь дело сделал: шины, снимая скальп с почвы, только елозили. Да и шины — «паркетные», городские… Дамочка за рулём — угадывалось, так как джип после рёва смолкал стремглав. Всякий понял бы, что не выбраться. Лена ж тупо давила газ. Дима видел в сознании зло вцепившиеся в руль руки, бёдра с утратившими гладь мышцами… Хо, конечно, толкал джип.

— Сходим, поможем? — выдавил Дима. — И пусть валяют.

— Взвод нужен, — бросил Влас без насмешки. — Ливень есть ливень. Зря они… Мы ничем не поможем… Выпьем?

Дима рассчитывал коль не нравиться Власу, то быть на равных с ним в пустяках, раз на равных в значительном быть не мог. Оба длинные; но один, тощ и слаб, бледнокожий невротик, был склонен к фобиям, интроверт. Влас же смугл и широк в плечах, волосат, как зверь, и пах зверем; он был вынослив и с кулаками, годными пробить доску, с опытом жизни школьных амбалов, всех подминавших; сходно Влас старше, пусть на три года (в юности год как пропасть). Влас что ни скажет — слушают. Лена, хоть давит понт, демарш её — оборот подсознательной подчинённости Власу, с чем она борется, ссорясь с ним, истеря. С Власом всем хоть неловко и несвободно, но безопасно. Пусть все уедут, чувствовал Дима, — с Власом спокойно. Дима был рад быть с Власом.

Влас зажёг свечку; глядя в фитиль, он налёг на стол, и с него — с тела в майке, стриженой головы и с бриджей — капала влага. Близ табурета были потёки. Веяло пóтом, Диме противным. Он поражался, как могла Лена пот не учуять, сунувшись к Власу. Лучше вонь «Gucci» Макса-мажора, чем Власов запах.

— Водки? — вставил он; Влас кивнул в ответ. — Сохнешь? Типа, по Ленке? Ты её любишь? — спрашивал Дима. Прежде бы не осмелился. Но теперь они как друзья в беде. Он опять спросил: — Получается, Ленка та ещё? Вертит, крутит… Мне она нравится… Ничего бабца, если честно…

— Да, — басил Влас задумчиво.

Дима стукнул стаканом в протянутый власов. Выпили, слыша яростный ливень с дальними грозами и рёв джипа.

— Парится… — хмыкнул Дима. — Будто мы морлоки, троглодиты. Ишь, убегает… Спятила!! Вздумала, что ты Макса… Надо ж додуматься?! Правда, вид у тебя, Влас, жёсткий. Как уголовник… Я без обиды, — Дима поправился, ибо Влас поднял взгляд своих глазок. — Ты бы сменил прикид, — он продолжил. — Жуть грязный, мокрый.

— Мелочи, — буркнул Влас. — Помни: мелочи, вот такие, чтоб сидеть мокрым, нас закаляют… Я ко всему готов. Приключись мне в дерьмо попасть — я готов, так как я в вечном тренинге. Ты испачкался и помылся — я же не мылся. Тренинг.

— Ты как Рахметов, блин, — фыркнул Дима. — Но жизнь не в тренингах… Мне хреново. Я не о местных. Здесь, Влас, чёрт знает что. Макс сбежал… Ты скажи: если б Лена была с тобой, обеспечил бы ей условия? Макс богат, ты не очень. А Лена цыпочка, ей дай деньги… И любовь — радость. Ты ж сильно мрачен. Сбавил бы тренинг — Лена приклеилась бы… Макс? Что Макс? Он ведь…

— Нормально.

Чокнулись снова, и Дима выпил, чтоб быть на равных с Власом в компании. Но не просто компании, а — в мужской. Круче Власа здесь нет. В Москве власов мало. Даже и в мире.

— Ты, кстати, что в ФээСБэ пошёл? В экстремалы бы лучше. Всякий армрестлинг там, каскадёры… Будешь отмахивать всю жизнь службе.

— Делу, — басил Влас.

Сделалось ясно, что так и будет и что начальство будет лишь фактор правильных миссий, чтоб Влас их выполнил. Но пока сильный Влас, — грязный, мокрый, пáрящий дымкой и пьющий водку, — был очень жалок. Дима почувствовал, что могучий, цельный Влас гибнет. Влас сидел точно на своей тризне. Капли, что падали и текли с него, — как бы слёзы, Дима подумал. Сам он пусть власовых слёз не видел, но у него вдруг пошла слеза.

— Лена!! — нюнил он. — Всё она, чёрт! Было б иначе… И этот Хо с ней… Он, гад, нас бросил! с ней сбежал!! Вечно ржёт, как псих. И в очках… Что ржёт? Что он такое? Типа, не в смысле, что мы болтаем… Ты о нём думал? Чёртов Хо… Может, он всё устроил? Ты ему веришь?

Влас посмотрел в окно. Дима — тоже. Там он увидел пламя от свечки, стол со стаканами и торс Власа… в сумраке ливень с рядом сирени через пространство подле калитки… Там была и его, Димы, шея, лохмы, висевшие с головы… с головки, если точнее. В общем, его «портрет»… Стало тошно. Длинная шея с детской головкой… Да, он высок. Рост важен, но отчего-то в нём рост не значит. И не внушает. Рост, при такой голове и шее, уподоблял шизоиду.

— Сколько? — бросил Влас сквозь визг джипа.

— Скоро одиннадцать, — глянул Дима часы. — Нет сутки… ну, то есть Макса. Он пропал в полночь.

— Хо парень крепкий. — Влас достал «Беломор».

— Мне! — Дима хотел брутальности.

Влас дал папиросы. — Хо парень крепкий… Слушай анализ. Хо на распутье: к нам или с Леной? Если б остался — что ему? Ничего абсолютно. Лена вернулась бы. Севши в джип, поняла бы, что ей не выбраться, и вернулась бы… И поехав, вернулась бы; в ливень страшно одной… Да в Ивицах спуск к мосту сложный: съехать бы — не решилась; там ведь не вверх, там вниз ехать надо; вниз пострашней… Вернулась бы. Нам с тобой возврат кстати, мне же особенно. И лишь Хо с возвращения Лены всё проиграл бы. Что в Лене Хо? С ней выгодней, с тёлкой отпрыска вероятного босса. Этим всё сказано. Хо решил послужить ей. Хо сахалинец. Он в Москве учится. Думает о карьере, о положении. Макс гарант всего. Макс ему обещал пост. Я поступил бы точно как Хо… — Влас выпил и затянулся, глянув на Диму, как бы курившего. — Хо умён. Почему? Потому что он, зная, что им не выбраться изо рва в этот ливень, не отвращает, чтоб не врала потом, что они почти выбралась, но вот Хо не помог ей… В общем, Хо мудрый… И он решил ей запасть к тому ж. Макс изменчив, Макс Лену бросит. Лена не знает либо не хочет знать всего этого. Хо получит жену…

— Кореец?! — Дима воскликнул.

— Здесь, Димон, половой вопрос. Он мужчина. Раса не значит, если вдруг Лене с Хо предпочтительней по каким-то резонам. Хо очень умный, учится с ходу. Смехом он отвлекает нас…

— А под линзами прячет свой интерес. Шифруется, чтоб не видели, — досказал нервно Дима.

И Влас одобрил, в первый раз за поездку; даже за всё знакомство: — Можешь быть аналитиком в ФээСБэ, Димон. Пьём с тобой!

Выпили.

— Сколько? — вновь бросил Влас.

— Семь к полночи.

— Печь топи… Где сушняк? Он в хлеву, Димон.

— Ты про время: сколько да сколько… На фиг, Влас, время?

— Мы в странных опциях. Нет известных, тьма неизвестных, — выдал Влас. — Так-то.

Дима, с дымящею папиросой двинувший к печке, замер. — Что, тебе тоже… То есть ты тоже что-то здесь чувствуешь?

— Я не чувствую. — Влас курил и смотрел в окно. — Чувства здесь ни при чём совсем. Не могу объяснить, где Макс. Ситуёвина чрезвычайна.

— Значит, ты думал…

— Думал.

— Что, может, сматывать?

— Может.

Дима прошёл к столу, бормоча:

— С чердака я смотрел вокруг… В общем, здесь я так чувствую, — иногда, Влас, — что убежать готов… Выкос Макса возьмём: паршивый… но я пошёл туда помочиться, — помнишь, мы пили? И мне привиделись, блин, кошмары… После и днём… Там тропка… С виду не тропка, но как бы тропка с Максова выкоса, Влас, в лощину… будто прошёл кто… Может, и Лена это всё чувствует?

— Интуиция? — брякнул Влас. — Женская?

Дима вскрикнул: — Это не шутки! Даже она к тебе влезла — вдруг интуича? Помощь искала. Как бы постигла, что Макс исчезнет, и подсознательно защищалась. Понял?

— Ты стал фрейдист, Димон? — Влас курил и смотрел в окно. Дима понял: смотрит там отражения.

— Подсознание, — продолжал он, — есть в любом случае, с Фрейдом или без Фрейда. Вспомни, Влас, эффект сна, нелинейное время. Вспомни, часто бывает, ткнул нос в подушку — и задыхаешься. Факт удушия есть реально. Надо спасаться — но ведь ты спишь. Как быть? Подсознание, опершись на факт, строит призрак, чтоб разбудить тебя. Видишь в снах: тонешь в море, лодка кувырк на дно… Подсознание строит, чтобы ты понял, что задыхаешься. Сон родившее — оказалось итогом сна. Парадокс? Лена, что-то предчувствуя, вдруг решила, — прежде чем Макс пропал, — влезть к тебе и отдаться, чтобы ты спас её, взял ответственность за неё в миг нечто?

— Ей удалось, — Влас буркнул. — Ей удалось, Димон… Намекаешь, что и сейчас она норовит сбежать подсознательно? Мол, предчувствует?

Дверь отверзилась перед Леной с вымокшим, грязным Хо. Отшвырнув рюкзак, Лена вынула полотенце, чтоб сушить волосы. Хо, стащив с себя всё до плавок и демонстрируя азиатский жилистый тип, взял простынь. Он тёрся с шутками:

— Чушка лужу найдёт.

— Хо, хватит! — Лена прикрикнула. — Издеваются! Мы им фрики! Ты что, не чувствуешь?

Влас курил и смотрел на них. — Знай, Ленóк, — пробасил он. — И захоти я — вас бы не вытолкнул. Нужно десять качков. У Хо спроси. Нам втроём джип не вытолкать. Вот такие дела.

— Замнём… — Лена вынула сотовый, отложив полотенце.

— Я предлагаю, — вёл Влас, — собраться. И уходить. Пешком.

Глянув в сотовый, Лена стала вытряхивать из намокшего рюкзака начинку.

— Хочешь? — Влас предложил.

— Нет, ну, вас… Я уйду утром… Ишь ты, торопятся… Максу надо дать шанс, друзья? — изрекла она вдруг с издёвкой.

Дима взорвался: — Ты смылась первая!

— С рохлей дел не имею. — И Лена вытрясла содержимое рюкзака.

Влас выдал: — Я, Лен, люблю тебя.

Все застыли, даже и Лена. Вдруг она хмыкнула: — О! стальной Влас дал трещину? Раньше он лишь приказывал… К чёрту!!

Чувствуя, что унизили и его, и Власа, Дима ушёл в хлев. Ливень сёк в крышу тёмной соломы, всюду сочившей (понял он, чиркнув спичкой). Хворост был мокрым, как туристический аккуратный топорик, воткнутый в балку. Дима набрал дров.

Вдруг скрежетнуло. Хо и Влас протащили лежанку в сени; следом шла Лена с тонким фонариком.

— Чуть правее. Там капли.

Хо и Влас оттолкнули груз от протечки, полнившей лужу с длинным ручьём.

Стояли. А луч фонарика бегал: в балках вверху, в стропилах, нёсших гниль кровли; в каменных стенах с жухлыми листьями, залетевшими невесть как, в хламе… После луч прыгнул к вилам с ржавой лопатой и древним ломом, и скакнул к полу в лужах да струйках. Виделся пар дыхания.

— Здесь спишь?

— Да, Влас! — Лена бодрилась. — Общество здесь не хуже… — И она влезла в спальный, на лежанке, красный мешок. — Свободны.

Трое ушли в избу, где Хо сел и смотрел, как Дима суёт в печь ветки.

— Глубже! — похекал он, рассмеявшись. — Знаешь китайский язык, нет? Жил Сунь-Хуй-В-Чай давно под Шанхаем; и у него был дружок Вынь-Су-Хим… — Вздумав ржать, Хо закашлялся. — Дим, дрова, — прохрипел он, — в самом начале суй глубже, за колосник, — для тяги.

— Всё-то ты знаешь… — Дима ломал сушняк.

— Странствуя в жизни, не закрываю глаз, — выдал Хо, что теперь был в рубашке жёлтого цвета, в синих штанах. Он, кашляя, надел куртку — и сел как Будда, под себя ноги.

Свечка томилась. Влас распрямил фитиль.

— Полчаса ей осталось…

— Сколько? — Хо глянул сотовый и закашлялся. — Пол-двенадцатого… Свечка сдохнет, именно когда спать Сам Бог велел, в полночь. — Кашель, сухой, истеричный, рвал его. — На старуху проруха! — выговорил он сквозь спазмы, вынул очки и надел их. — Есть аспирин? Напало… как эпидемия… А не мальчик ведь, двадцать пять.

Влас налил стакан. — Водка лечит.

Хо сел боком к окну, близ Власа. — Реально, брат, — покивал он, — лечит-калечит. Жаль, чеснока нет… — Он водку выпил. — Ишь, ты… жжёт, подлая! — и хихикнул: — Джип-то наш боком стал. Трактором только… Либо, ты прав, Влас, взводом качков… Шершé вновь ля фам… Въехали?

— Въехали… — бросил Влас, выпив. Отсвет свечи увеличивал подбородок в щетине, оспины на лице. — Всегда шершé, — он басил. — Спросить хочу: ты всерьёз джип толкал, чтоб выехать?

Хо с ногами влез на табурет. — Знобит вовсю… Что сказать? Обстоятельства. Не поймёте… А извиняет, что всё не так пошло… Думаю, что здесь странности. Если свалим отсюда — выживем… Хо расклеился, да? Инфлюэнца! — он похихикал, но через силу. — Я здесь умру, Влас.

— Хрень, — буркнул тот, — оттого что Апóл пропал… Эсэмэску бы скинул. Если обиделся — не на всех же?

Дима вмешался, чиркая спичкой, чтоб зажечь печь: — Стало быть, не мог скинуть…

— Мог, — вставил Хо. — Нет связи? В джипе есть pencil, мог написать для нас. Эсэмэски опять же, связь ведь бывает… Странно всё: сахалинский наш климат хуже, я не болел там. Здесь… — он, закашлявшись, сделал жест (Влас ещё налил). — Здесь, в июле, я…

Влас с ним чокнулся, пробурчав: — Не парься. И, кстати, рот закрой вирусный…

— Я не кончил, — Дима прервал. — Вдруг Макс не мог? Ну, умер…

— Гавшин не выяснил, а уж мы… — Влас пригнул фитиль с тряским пламенем, отчего пошли тени. — Верите, что я Максу мог навредить? Я, лично? Женщин за скобки.

— Зла любовь… — Хо нахохлился и налил стакан. — Баб за скобки. Тут ты, Влас, прав. Их — за.

— Потому ты той за пёр джип? — вставил Дима, сразу закончив: — Я с чердака смотрел. Но трава не примята… В смысле, что, если местные волокли труп, или живого, либо подкрались не от калитки, с тыла…

— Стоп, Димон! — Влас басил, глядя в стол, сжав стакан в своих пальцах. — Я траву сразу… Вышел я к выкосу у лощины, там, где наш Макс косил; после в сад сходил… Получается, что его — кто из нас убрал? Я, считает Ленóк? — Он хмыкнул.

— Влас, она зря так! — Дима в волнении прошагал к столу. Он сочувствовал Власу. — Дура… Также я и мог, вдуматься. И мог Хо, и сама она… Говорю, что здесь нечто…

— Логики, — Влас басил, — мало. Прав, Димон. Оттого-то и хрень… Неправильно… Даже то, что я спал с Ленкóм, — глупо… Дальше тем паче… Точно, подумайте: если б Макс по уму пропал, то я пил бы? Нет, я возвёл бы заслон, раз местные… Или труп бы был — мы сидели б под следствием… Макс пропал не по делу. Я как слепой… Хрень дикая, — Влас поскрёб висок пятернёй. — Лакаю, как бомж, здесь водочку и что делать, не знаю. А я агент.

Хо вскинулся, выпив водки: — Утро, Влас, мудреней… забыл, чего… — Сняв очки, он открыл взгляд. — Я, — он хихикнул, — Макса мог, как и ты, Влас. Точно мог… — Не закончив, он свесил голову и сидел в прежней позе: под себя ноги, кашляя в опустелый стакан в руке.

Нутрь избы отражалось в стекле: столешница и они близ свечки, печка за ними… Дальше был ливень… дальше фонировали мрак с молнией… Дима видел в стекле приоткрытую дверь и… Лену. Он повернулся. Лена — реально.

— Мне, — пояснила, — страшно… — Спазмы прервали, и она плакала. Влас отвёл её на лежанку, где она села. — Я… я сказать должна…

— Не должна, — оборвал Влас. — Лишне. Всё не так. Я здесь тоже не те вещи делаю, не понять зачем.

— Влас, прости! — она всхлипнула, глядя, как он пошёл к столу. — Вместо чтоб… я тебя…

Влас ссутулился.

— Делаю, чтó не нужно, чтó не хочу… Да как же так? — Лена плакала.

— Мы… — изрёк Хо, сникнув и уронив стакан. Влас помог ему встать к лежанке.

— Что с ним?

— Он лечится, Хо наш. Водкой.

— Из-за меня он… Дура я! Он толкал джип под ливнем!

— Нет. Азиаты слабы на спирт, ты сказала.

— Я?

— Вчера ночью.

— Я так сказала?!.. Из-за меня всё! — Лена заныла.

В печке трещало.

— Будет! — сел Влас у свечки.

Лена всех оглядела. — Кажется… я с ума сошла. Обвиняла… Я не хотела… Влас, я ведь думала, что ты — Макс… вчера… Лезла… Я не хотела…

— Врёшь! — прервал Дима. — Пахнут-то разно! Макс твой, он душится, как… как гей!

Лена стихла. — Хватит… — (Тихо сказала, как бы молила, понял вдруг Дима). — Дело не в этом. В том оно, что я знала… А всё равно ведь… Многое, Влас, не ясно… Я и сама…

— Я знаю, — тот отозвался.

— Знаешь? — Лену слезило. — Да, Влас? ты понял? Я, как сомнамбула, была пьяной. Но я пошла… Для шутки… Мысль была: ткнусь в тебя, посмеёмся… Фана хотела… Нет, не хотела… Лгу! — она всхлипывала со стоном. — Я и хотела — и не хотела… Ты понимаешь? Я — всё хотела. Всё!! Макс сказал мне, что едем в Англию. И я счастлива. А счастливая — это значит всё классно. Было лишь счастье… То есть тебя, Влас, не было: ты был Макс.

— После — Власа в убийцы? — выпалил Дима. — Ты мне врала, что он сам, мол… Типа, насиловал.

— Это после! — Лена твердила. — Счастья окончилось. Было утро и… и тошнило. Я напилась в хлам… И всё болело. А Макса не было… Впало, он нас увидел и… и ушёл… Мозг вспух, я должна была оправдать себя… Ты, Влас, кстати, пьян не был. Но ты повёл себя, точно я вдруг твоя… Всё сгинуло, ожил разум, он говорил мне: Лена, блин! поведёшь себя как ни в чём не бывало, точно ты пьяной лезешь ко всем, — капец тебе, счастье станет дерьмом… Влас, въехал ты?

— Въехал.

Печка гудела.

— Нет, вновь неправда… — Лена отчаивалась открыть, чем мучилась. — Да, не вся ещё правда! Что-то ещё там, из-за чего я пошла к тебе… Потому что, когда потемнело, мне стало жутко. Вдруг, без причины… А ты единственный, с кем нестрашно… кто и любил меня… Ты любил ведь?

— Я, Ленóк, помню, — вёл Влас в окно под дрожание огонька огарка. — Ты говорила: нет безопасности.

— Да! — вскричала та. — Нет её, если я, и упитая, и счастливая, видела: её нет… Я чуяла, потому и сбегала… Страхи предчувствую, понял? Здесь всё не так, Влас. Знала ведь, знала: ехать нельзя, увязнем, тем паче в ливень. Знала: нужно быть вместе… И вдруг сказала, что ты убийца… Стыдно… — Лена сбивалась и отводила взгляд. — Дима, ты не сопляк… Я злилась. Макс, я решила, видел, как… Возвратить всё хотела. Но не вернёшь… Макс смылся… Всё так погано… Дрянь!!

Влас выправил умиравший фитиль. — Всем плохо. Максу — совсем, раз смылся. Плохо тебе, Лена, мне плохо, Хо плохо… Я пью, гадая: что мы здесь делаем? почему не ушли? Гадаю, как Макс пропал, что делать… Я жил по правилам. Их в Куте нет. Как нужно? Чтоб Макс звонил нам. Чтоб его след был. Просто — не исчезают… Также, по правилам, я не должен был спать с тобой. И я думаю, раз нет правил, нужно бежать к ним, где б они ни были. Либо здесь их ждать вместе с Максом.

— Он не вернётся! — Лена стенала. — Из-за меня!

— Димон, — Влас буркнул, правя фитиль с огнём, — говорил, что ты верно всё делала. Интуиция… Ну, а Макс…

Он умолк, так как свечка погасла.

Тьма воцарилась; лишь пламя печки из поддувала всех озаряло тёмно-багровым. Дима, как отсвет вспыхнул, глянул часы: двенадцать… Кашлянул Хо.

Влас встал.

В окно стукнули.

— Он вернулся.

— Как… кто вернулся? — нёсся сип Лены.

— Макс, — изрёк Влас.

Слыша шаг Лены, Дима смотрел в окно, но не видел там Макса. Волосы встали дыбом. Влас Макса видел — а он не видел.

Влас видел Макса. Видел — не склонный к выдумкам, приземлённый, с аналитическим мозгом Влас! Не верить? Лена стояла близ: Дима чувствовал её грудь и запах, зная: дрожь в спине оттого, что не видит, а не от лениной женской близости.

— Я не вижу, — вела она.

— Тоже… — выдавил Дима.

Скрипнула дверь. Влас вышел.

— Стой! — Лена крикнула.

— Вижу, — вёл тот в сенях. — Там Макс.

— Пусть входит! — Лена вцепилась Диме в плечо. — Пусть входит! Что он не входит? Я не хочу так… Что он не входит?!

— Я, Лен, не знаю, — Влас отвечал. — Вдруг что принёс? Внесём вдвоём.

— Что принёс?

— Что-то.

— Нужно подумать, — сдвинулся Дима. — Ты не спеши, Влас. Надо понять сперва…

— Нет. Попытка понять, — он слышал, — тактика промедления.

Лена взвыла: — Уймись!!

Но Влас вёл в сенях: — Я спокоен. Мы с ним друзья. Зовёт… — Голос Власа был мертвен. — Всё, Макс вернулся. Вон стоит.

Влас толкнул дверь в сенях и вышел.

Дима прислушался. Он боялся встать на дрожавшие ноги. Только когда Хо кашлянул на лежанке, он оторвался от табурета и зашагал к двери, ощутив плечом руку: рядом шла Лена.

Выбрались в сени. Шум ливня ожил, так как другая дверь, из сеней во двор, — настежь. Оба к ней крались… медленно… Бури не было: отдалилась. Издали вспыхивало в молчаньи. Ливень сёк землю, — громче сёк по крыльцу из камня.

И — никого. Тьма с ливнем. Только лишь. Власа с Максом там не было.

Не было, то есть, Власа; Макс ведь вчера пропал…

Дима вздрогнул от визга:

— Где они?!

— Я не знаю… — Он шарил крючок… Чёрт, нет крючка, не закроешь дверь! Вдруг Дима вспомнил, что, когда Лена вселялась здесь со своею лежанкой, он видел вилы в свете фонарика. Он нашёл их подле стены в углу (плюс ещё взял лопату) и зашагал назад в темноте… Споткнулся.

— Где ты ходил, Дим? — хныкала Лена.

Он, не ответив, начал водить рукой и по двери скользнул вниз, к ручке…

Впали в избу: он первый, Лена вторая. Зарево в поддувале гасло в мертвенных отсветах… На двери крючка не было, сходно как на наружной. Выронив вилы с гнутой лопатой, он потащил стол с яростным скрежетом. И вдруг Лена открыла топку. Вмиг посветлело. Он кинулся закрыть дверцу из чугуна.

— Дим, что ты?! Я ведь нарочно, здесь так темно. Зачем ты?

— С улицы… Могут видеть… — он пояснил шепча.

— Кто? — Её голос звучать стал снизу. Села на корточки, понял он.

— Помогай! — Он со скрипом волок стол к двери. — Чтоб не вошли…

— Кто?

С грохотом он вогнал стол в проём в стене и повлёк на стол табуреты. После взял вилы с лопатой и посмотрел к окну.

— Где они? — ныла Лена.

Дима не слушал. Он озирался. Лучше — у печки, дальше от окон (что смотрят к пойме и у каких спит Хо). Сев на корточки возле печки, он стиснул вилы. Руки тряслись. Близ — Лена.

— Дима!

Он её подтащил.

Молчали. В печке гудело; в отсветах различались стена с тремя окнами да лежанка с Хо и идущий от этой стены к ним пол. Лена плакала. Он её развернул к себе… Он сбегал с ней от ужаса, не задумываясь, с кем был. Рядом не Лена, а беспредельная, растворяющая стихия, в коей он спасся.

Бегство

Вышло, что он не спал. …Нет, как бы и спал, но — чутко. Слышалось: кто-то движется. Грохнулся табурет с преграды, им возведённой. Шарканье ожило… и затихло. Дима открыл глаза. В окна брезжило. Он лежал на полу у печки. Рядом с ним, в джемпере и в расстёгнутых шортах, — Лена, сжавшись от холода. Вилы были под ней… И он вспомнил всё.

У дверей был не Влас: Хо лил струю вниз под стол; кончив, двинул к лежанке, свесивши голову.

— Хо! — бросил Дима.

— Ноги не держат, — был хрип. — Ангина… Я обмочил тут… Дверь-то завалена, а сил нету… Вы там зачем, Дим…

— После, Хо.

Дима глянул часы. Четыре. Скоро рассвет… Страх сгинул. Он посмотрел вбок. Лена была с ним. Но… Он привстал… Что, запах?!

Да, пахло Власом. Власовым пóтом, резким и грубым. И — пахло Максом, крепким парфюмом… Может, от Лены? Дима склонился. Пахла собою и… им ещё… Обоняние — бич для Димы… Может, он понял, дело не нюхе. Все игнорируют обоняние, вещь третейную. А ему оно — первое… ну, второе за зрением. Как вчера пахло Максом (и он надеялся, что Макс прячется), нынче пахнет вдруг Власом, и очень явно. С подпола, он подумал, с щéли меж половиц. Уверенность, что там прячутся оба — Макс и Влас, — возбудилась. Дима поднялся и разобрал заслон перед дверью, а из сеней прошагал на двор.

Дымка кралась в сирени, дальше — туман стеной… Морось сеяла. Было стыло. Он взял к калитке, к выкосу над лощиной, полной тумана. Там, внизу, — глухо, точно мир кончился.

Двинув тропкой, Дима скользнул в ров, где тужилась Лена с Хо выехать накануне. Джип стоял грязный, косо. Он заглянул в салон, с ожиданием, что там Влас… Будь так, он понял, — и станет прежнее статус кво, сносное. Будет, то есть, не стук виной, — непонятный стук, — а нормальность гипотезы, что, мол, Макс пропал сам собой, Влас же вышел, мол, прогуляться — и лёг спать в джипе… Как же иначе? Лена дала понять, что они пусть хорошие и им всем миль пардон, ей — Макса. И, выйдет, Влас, дуб Влас с малым опытом чувств, смятых Леной, кою любил, бросил их под предлогом, что-де стучат, чтоб маяться в одиночестве от несчастной любви… Приемлемо.

Он всмотрелся внутрь. Пусто.

Джип влез в склон рва (от вчерашних скольжений) передом. Колеи вели вверх, в туманы. Там плыло жуткое… Ужас тронул испариной, но, скорей всего, Дима вымок. Он поспешил из рва. Мысль вертелась… Он не хотел разъять, препарировать и подать её как законченный вывод. Ибо тогда, знал, будет безумие.

Он брёл к выкосу над лощиной — глянуть на нечто, что там заметил… Плюс с чердака вчера он увидел в лощине странность. Надо проверить.

Вот, как бы ход вниз… Будто ход. Травы, рослые и густые, мечены вмятостью вроде прореди, но невнятной… Может, лиса прошла? Люди так не прошли б легко. Стебли — красные. Все соцветия — сложные, одинарные, парные и иных форм — красных оттенков: алые, розовые, багровые. И — сухие. Пахнут парфюмом.

Глядя на проредь, что шла в туман вниз, он цепенел. Встряхнувшись, он отвёл взгляд на обувь, на свою обувь, мокшую в дурно срезанных Максом травах. След — и большой — вёл к прореди. Если б Влас пропёр своим центнером, была б тропка, а не примятость, чуть лишь приметная. Пару-тройку крапив берцы Власа сломали б. Разум знал: Влас не мог пройти. Но и Макс не мог. Если шёл — то ребёнок. Либо лисица (заяц, собака). Можно проверить, да…

Но идти книзу глупо.

Страшно, верней.

Трус? Нет.

Макс, Хо, Влас — ни один не пошёл в лощину, чтоб выйти к речке. А ведь все маялись от смертельного зноя. Но не пошли. Причины? Это не важно. Главное, не пошли, факт. Разум звал: надо. А подсознание отвращало. Местный косарь в бейсболке, тот, кто родился здесь, тоже ведь струсил. Он сказал:

«Погреб»…

Это тогда был пустяк тот «погреб». Днесь значит большее. Мужичок, когда Дима насмешничал, хмыкнул: «Завтре посмотрим, как запоёшь…» Им слушать бы, а они посмеялись. И только Влас просил объясниться. А мужичок им: «Погреб»…

Дима допятился до калитки. Двор был в тумане. Видимость ноль. Мир вымер. Морось…

И вспоминалось, как Макс язвил мужичку в бейсболке: вот, они «здесь» уже — а бед нет. Мужичок в ответ: «Так не ночь». Без понтов сказал, по-житейски. «Ночью…» Макс ему водку с глупою фразой: «Не поминай лихом», — будто на смерть идёт… Что, спроста Макс шутил так?

Дима помчал к избе. Там, закрыв дверь, ставши спиной к ней, он припал к мысли, жаждавшей формы. Ибо мысль знала, как им быть дальше. Он в хлеву взял топорик, коим рубил Влас хворост, и побежал в избу. Он был мокр от испарины. Близ проёма был стол, ночью им пододвинутый. Свет сочил вовнутрь через окна. Локоны — на полу, за печкой… Лена спала, как Хо? притворялась? Дима и сам бы спал. Он боялся проснуться. Но он проснулся; Хо разбудил его, собиравшийся выйти, да не сумевший и обмочивший стол-баррикаду… Пахло мочой. Дима, сдвинувши стол к окну, подтащил табурет, сел (рядом топорик).

Быстро светало…

Дима ник с мыслью, что леденила.

Мысль была, что их Макс не сбежал, а сгинул в Ведьмином Куте.

Здесь же и Влас пропал. Не ушёл — а пропал здесь, в Ведьмином Куте.

Всё это значило: здесь опасно. Но лишь в том случае, коль не спрятались шутки ради. Это он вздумал, так как запахло Власом и Максом. Власом — сильней, чем Максом, запах которого ослабел вдруг. Спрятались — шанс из ста. Глупый Макс мог сыграть в игры сходного типа — Влас же не мог.

Что значит: их скорей нет, чем есть.

Завтра быть — третьему?

Ночь!!

Всё дело в ночи! Как мужичок сказал: «ведь не ночью»…

Всё дело в ночи. В полночь что? Стуки. Выйдут — и нет их.

Можно не выйти? Кто его знает? Опыт есть, что выходят. Макс вышел, Влас вышел… Как знать, что будет, если не выйти?

Стук повторится и будет ночь стучать?

Стук к ним сам войдёт? Пропадут тогда не один — а все?

Дима взмок вдруг от страхов. Волосы на ногах, руках шевельнулись.

Также быть может (всплыло жутчайшее), что на стук и нельзя не выйти…

Вывод сковал его. Вывод значил: все здесь под властью, что им не даст уйти.

А как власть их уже ведёт? Сильных сшибла, слабые ждут покамест?

Ждут то есть полночи…

Тело стыло, сердце же ускоряло темп.

Нужно встать и — бежать…

Бежать!!!

Всем троим бежать, пока зло ещё дремлет!

Он так внушал себе, пусть в нём что-то твердило, что всё напрасно.

НЕ УБЕГУТ.

Он встал было, чувствуя, как дрожат ноги, словно их отсидел. Не мог отсидеть их — но отсидел-таки… Снова знак, что здесь всё не по физике, не естественно?

Неестественно.

— Встаньте!! — он хотел крикнуть, но вместо этого сел на пол, чтоб принюхаться. Пахнет Власом… Макс вонял парфюмерией, Влас же пах агрессивно, точно кабан какой. Дима ползал. Пахло — везде… То есть мог быть подвал, где прятались? ну, могли то есть прятаться?

Дима встал (ноги чуть отошли) и брёл, согнут, руки в колени, вглядываясь, ища вырез либо кольцо — знак подпола. Он ходил, не заметив, что, не вставая, с пола от печки Лена следит за ним. Выйдя в сени, он взял там лом в углу, древний, ржавый; после в избе ткнул с размаху лом в щель и, плюнувши, что всех будит, стал ломать доски.

— Боже! Что делаешь?! — Лена крикнула. — Ты с ума сошёл?!

— Они там… — бормотал он. — Макс, Влас, эти их шутки… Я не могу так…

Лена подвинулась, когда он стал ломать вблизи. Хо очнулся.

Вскрыв полы, Дима выкрикнул: — Свету!! Где этот свет, блин?!

Лена дала ему свой фонарик. Луч вырвал землю, пару блестяшек. Царские золотые монеты?.. Чёрт, он не их искал! Он светил в глубь, под доски… Подпола не было; Макс и Влас здесь не прятались. Но несло ими сильно. Где ж гады?

— Чувствуешь? — он шепнул.

— Что?

Он, остыв, сел к столу, как вчера сидел Влас, бок к окнам. Как только Лена, взяв воду, вышла, он сказал:

— Влас пропал.

Хо ник в спальном мешке понурый и наблюдал пол. Хо без очков он был жалким.

— Влас пропал?

Он, спросив, кашлял яростно, так что Дима не мог сказать без того двоим ясное: — Стук был… Хо, мы уходим.

Хо снова кашлянул. — Не дойду я… В хвори негодный… Цвет в поле, а люди в воле, — ляпнул он, не понять зачем.

Вошла Лена. Мылась, Дима подумал. После него.

— Уходим, — бросил он.

Она складывать стала вещи. Он смотрел с чувством, что спал не с нею. Он её жаждал, таял и млел по ней. Но… их близость не сблизила. Если сблизила, то не так, как мнилось, — как меж влюблёнными. Он не смел подойти к ней, как к своей девушке. У них был секс от ужаса, и не более. Он не с ней спал, а с женщиной вообще… Только, пусть и не Лена, вник Дима, но эта «женщина вообще» неволит, ибо случился не акт любви, а родства. Впредь, он вник, пусть она любит Макса и кого хочет, — в ней чувство связи с ним, вещь сильнейшая, чем Любовь, — что, понял он, неестественна, что б ни врали. Или бы не было христиан с учением о любви как с чувством, что нужно правильно понимать, усваивать. Любви учатся — родству нет. Оно вечно.

Диме пришла и другая мысль: её секс, как знать, подсознателен. Лезла к Власу — так вот и с ним была, дабы он был обязан и, случись что, помог бы, как вчера Влас… Вдруг стук для Лены? — впала мысль неожиданно. Может, Влас её спас, как вот Макс вчера? Получается, Лена их обрекает?! Дима скосил взгляд: Лена с накрашенными губами, в джемпере, в алом джемпере, что так шёл ей, в джинсах, жуть сексуальная, сдобная, грудь торчком… Страх с тревогою обозначились синевой у глаз, их отчаяньем…

Хо привстал с рюкзаком под локтем.

— На фиг ты… — бросил он, глядя в пол, вскрытый Димой.

— Я думал, в подполе. Пахнет Максом и Власом. Я думал, спрятались ради хохмы…

— Правильно, — вёл Хо, — это, чтоб смыться. Но не дойду…

— Хо, надо.

— Влас пропал после стука?

— Да. — Дима вспомнил, что не собрал рюкзак, но решил не грузиться, чтобы поддерживать Хо в пути. — Странно… — он вдруг добавил.

— Что? — Лена бросила от лежанки, где собиралась. — Что странно?

— Эти пропажи. Где враг, не знаешь.

— Враг, он внутри нас… — вёл Хо. — Стук тот реальный. Всё, Дим, от стука. Стук начинает. Это система. Всё дело в стуке.

— Стук… — начал Дима, но перебил себя: — Лена, трогай.

Та быстро вышла. Хо двинул следом, шатко и кашляя.

— Как? — бросил Дима.

Хо только хмыкнул.

Вышли на тропку, что вдоль сирени. Брызнул вдруг дождь, усилившись. Пухла облачность. Был взмельк избы в тумане. Дима следил за Хо, отстававшим, тщившимся не упасть, хрипевшим.

Вышли ко рву.

— Туда нам… — он кивнул на дорогу, что шла вдоль поля в клубах тумана.

Лена спускалась в ров.

— Медленней! — Дима крикнул.

Но она шлёпнулась и исчезла с глаз. Подбежав, он увидел, как Лена, морщась, тянет лодыжку. Джинсы и обувь сделались грязные; пальцы, грязные, трогали отворот носка, затемнённого из сияюще белого в мутно-серое.

— Вывих! — Лена твердила.

Он ей помог встать, вёл и поддерживал. Но она оттолкнулась, чтобы самой идти… и вдруг села в грязь.

— Блин, как больно!

Дима взглянул на Хо, скатывавшего в ров скользом. План их срывался в самом начале.

— Может, машиной? — Лена спросила.

Джип стоял поперёк рва; выехать он не смог бы.

Хо сел на корточки, вытер руки. Дождь на них лил. Хо кашлял.

— Нет, я встану, — некала Лена.

— Ты, Хо? — Дима спросил с тоской.

Он терял настрой. Он был бодр до полудня, но, когда солнце сваливалось с зенита, что-то в нём рушилось. Штрих органики, — как у некоторых штрих спать утром и шустрить к вечеру. Он сейчас был на пике слабых возможностей, сокращённых ненастьем, дёрганным сном и стрессами. Если медлить, знал он, — вскоре не будет сил вообще.

— В путь, — звал он, — в путь…

— Безногой, да? — ныла Лена. — Я бы уехала, но тот дождь вчера… Здесь вообще, блин! — Смолкнув, она извлекла смартфон и вздохнула: — Мой не берёт… А твой?.. Дим, ты в «скорую», в эМЧеэС, звони! Что у них тут? Что, не Россия? Пусть быстро едут!

Он набрал номер. Был писк «вне доступа».

Лена плакала. — Связь, блин! То она есть, то нет… Хо, а твой берёт?

Тот дал «Нокиа» древней древности. Стало ясно, что нет надежды.

— Всё не так! — ныла Лена, сидя средь выбоин от вчерашних тщет выехать.

А Хо тупо давил 03, слушая писк «вне доступа», — то одно, что умелый, знавший жизнь Хо нынче мог заболевши. Кашляя, он в конце концов трубку спрятал.

Выдохлись, были мокрые. Дима, горбясь спиной к дождю, остывал и гадал, как быть. Он не смел шевелиться, только бы влага согретых мест не остыла. Бодрость иссякла. Он хотел сесть на корточки и сидеть, чтоб не двигаться и не думать. Дождь давил, мгла давила. Память о крыше тёмной соломы, о развороченных досках пола, о стуке в полночь и о пропаже Власа и Макса тоже давила.

— Что же, в избу? — предложил он. С лохм его капало.

— Здесь нельзя? — Лена трусила. — В джипе, Хо, посидим давай.

— Через пару дней подымусь, — вёл тот.

И Дима понял: Хо извиняется, что не смог помочь.

— Я тогда… — Дима медлил, глядя на Лену. — Я схожу в Ивицы. И оттуда… я дозвонюсь, — он кончил.

Он не сказал, куда. Не хотел сказать, что поймает попутку и…

Он шагнул прочь, глядя на вымоины от ливня, и вновь представил, как ров возник. Столетия транспорт рыл колеи по склону, и их ровняли. Так ров возник. Путь бросили, и ров зарос тотчас.

Джип умял бурьян в предыдущих ездках. Дима шёл гатью давленных трав.

— Вернёшься? — Лена кричала.

В ней интуиция. Чует, чтó он замыслил… Хоть, он знал, в нём пока только воля, а не решение.

— Вы б в избу шли! — громко он брякнул. Надо б помочь больным…

Но, страшась избы под соломенной кровлей, он шаг ускорил. Если б вернулся, то ужас утра, как только понял, что сгинули не случайно, — не по своей то есть воле, а волей тайны, — ужас от этого в нём разросся бы, ведя к мысли, что в Куте всем пропасть. Хоть ужас — в полночь, но возврат значит, что, чая скрыться, он ещё — в девять — в Куте; стало быть, он и в десять (кто его знает?) будет там, и в пятнадцать… и, может, в двадцать. А вдруг и в полночь?!.. Гнало прочь также то, что хотевшие уйти Хо и Лена это не могут. Дима почувствовал: возвратясь, он окажется в объективной-де ситуации, что не даст уйти.

О! он чувствовал, что реальные немощи Хо и Лены вызваны нечто. Он также вспомнил: как в Кут приехали — страх томил его и казалось, он пропадёт здесь… Правда, есть шанс, всё — розыгрыш, Влас и Макс смылись шуточно, за компанию, и ужасного нет. А местные — они шутят… пусть убивают — но это легче, чем верить в нечто.

Он оглянулся: дождь и туман.

След вёл его — колеи в траве… Гавшин… Скрылся до ливня. Если б остался, что бы случилось? А ничего, скорей. Хрена он бы помог им. Он трусил ливня — тем паче стука. Этим и спасся…

И Дима понял: чёрт, ведь он сам удрал! Он хотел крикнуть: «Боже, я спасся! Скрылся от окон, где эти стуки!»

Он стал гадать: действительно будь там нечто, что его, — знавшего, чтó случается в Куте ночью, — может вернуть в Кут?

А ничего, он твердил себе.

Стало легче.

Это не значит, что он их бросит… Он их не бросит, а, вызвав «скорую» либо Гавшина, будет в Ивицах дожидаться. Он не поедет в Кут даже с СОБРом. Он будет ждать их. После — в больницу, где он останется, пока двух их не выпишут. И пусть в окна избы под гнилой тёмной крышей стучат… Ужасно: ночь в избе, ни души, и — стуки…

Дима шёл в ливне. Вниз от дороги — брошенный дом, вверх — поле.

Он сильно вымок. В обуви тёрло. Брюки вязали шаг. Он сутулился, чтоб не лило в нос… И он думал: в Ивицах — проводная связь, не мобильная, что молчит, когда надо, чтоб не молчала. Провод есть провод. В Ивицах, думал он, был колхоз, а в колхоз ведь звонили? И сельсовет был. Был телефон… Он шлёпнулся, поскользнувшись, и вскочил в страхе, что это нечто хочет вмешаться.

Он прошёл километр, считай… Может, больше?.. Чёртов туман! Будь ясно, он контролировал б путь… Тоскливо, как в детском лагере, где всё чуждое и где дождь с утра, кампус тёмен и пахнет плесенью, да притом скоро в школу… Что же так тошно? Вот вчера: ехал с Леной, солнце светило и он был с нею… Радость? Да, была б радость, если б любила. Но… В жизни всё не так. Что он хочет — то в отдалении, точно призрак. Что же он хочет? Хочет он, чтобы Лена любила, только… Нет, врёт: хотел, верней. С этим стуком в нём язва, жрущая силы, чувства и мысли и наделяющая усталостью, смутой, страхом, отчаяньем.

Он прошёл до моста почти. Травяная дорога спала к бестравной чёрного цвета, шедшей в поля вверх — и вниз к мосту по рву. Спасшись с Кута — здесь бы застряли: сверглись бы в здешний ров, где сливались дожди со склона.

Ноги разъехались; он скользил и брёл грязный в рваном тумане… Ров привёл к колеям с водой, обозначившим низ дороги. Перед мостом — грязь с щебнем. Дима шагнул на мост, слыша речку. Дальше — асфальт в провалах… Тут и там куры, и бродят козы; лает собака. Но ни души спросить. Он взял сотовый, — связи не было… Постоявши, вспомнил ларёк вверху, где был с Максом и, позже, с Леной. Он поспешил туда.

Вымыв руки с древней колонки, он постучал в ларёк, в его стёкла. Под навес дома вышел старик в халате, ставшем ещё грязней.

— А, ты, малый?

Дима прошёл во двор под навес.

Дед, скребя подбородок, сильно обросший, стал балаболить: — Был тут инспектор: что без халата, — мне? И носи халат… Для чего? Только б взятки брать… Ведьмин Кут?

— Да.

— Ну, помню. Ты приезжал тут, с кралей… Этот, в очках, ваш?

— В тёмных? — Дима спросил. — Кореец?

— Он не снимал очки. — И, взглянув на дождь, продавец отмахнулся. — В первый день, как приехали, он гулял тут.

Дима кивнул.

— Поднялся — и снова к речке. Тут таких не было. А чтоб точно… Я видел кралю да двух верзил ещё этих ваших… Впрямь он кореец? Он далеко был — тут ведь дорога, глянь, вон где! Не рассмотрел я.

— Мне телефон бы.

— Этот? — ткнул старик в трубку, висшую на сыром ремне Димы. — У моей дочери есть такой. Это дочери ведь ларёк тут; бизнес в райцентре; тут и расширилась.

— Сотовый это. Он не берёт сейчас… — Дима обнял себя, озябнув. Капли стекали в пол. — Мне простой телефон бы…

— Малый, туда подь! — ткнул старик ногтем. — Там… До дороги, вниз ряд домов минуй — и налево, как бы ко мне… Дом белого кирпича, не как мой шлакоблочный. Он там красивый дом. По туману не видно, а сухо — видел бы. Там наш староста, Зоя Марковна. Телефон у ней.

— Всё, спасибо. — Дима шагнул под дождь.

— Только нет связи, — вёл дед.

И Дима замер.

— Свет прекратился и телефон твой. Марья пошла звонить — нету… Ивицы остров. В дождь не поедут, чтобы наладить. После дождя жди. В дождь кто поедет? Тут, малый, туки! Я был электрик. Коли бы власть… А тут что? Тут власти нет. Старьё да ворьё, как Галкин. С бабки своей снял пенсию, пьёт, девок портит. Где и сворует… А девки спустят всё — и на трассу. Девки тут две, шалавы… А им куда, слышь? Где тут работать? Раньше порядок был, всё для общества. А теперь ради личности, но — для денежной. А тут в Ивицах нет таких. Был герой, так в его здешний памятник грязью. Он, на войне герой, тут был вор.

— Нет пророков в родных местах, — выдал Дима.

— Точно, — кивал старик.

Дима мок и не знал, как быть. Всё. План рушился. Он хотел, позвонив, ждать помощи здесь у деда. Кранчи взять — и ждать здесь… Да, здесь ждать! Он не хотел в Кут. Впрочем, и пользы нет: джип не вытянуть… Но и здесь нет подмоги, разве что Галкина с хорьковатым лицом? Плюс жлоб тот, с красным загаром… Дима услышал, чтó старик спрашивает:

— Как в Куте?

— Как? — Дима понял, что сказать нечего.

Что сказать? Двое сгинули? Ведь про стук-то не скажешь. Нету ни фактов, чтоб подтвердить рассказ, и ни трупов, чтобы сказать: два трупа.

— Этот ваш Апалон, — дед скрёб подбородок, — он как, вернулся?

И Дима вспомнил: он вчера спрашивал продавца про Макса. — Нет. С тех пор не было, — он сказал из-под ливня.

— Предупреждал вас… Местные знают, вот и не ходют. Вы на рожон пошли. А зачем так?

— Двое пропали, — Дима изрёк вдруг.

Дед, из халата вытащив пачку, взял сигарету, мял её в пальцах. — Эк!.. И что делать?

— Я ведь полицию звать хотел. Был у нас этот, Гавшин… Но ничего, блин.

— Что ему? — произнёс старик. — Что он мог, этот Гавшин? Пусто ведь? И следов нет?

Дима кивнул под ливнем.

— Правда… — дед повздыхал. — Я сказывал, помнишь? Но это так давно, что себе я не верил. А оно правда…

— Транспорт здесь ходит?

— Что ходить? — обронил старик, сев на корточки и дымя. — Кто ездит? Тут есть автобус. Но в дождь не ездют.

— Кто заболеет?

— Это приедут. Скорая.

— В Куте девушка и мой друг больны.

— Эк вас… Был тут с кобылкой. Но он уехал, лошадь-то продал… Малый, накладно! Сено коси-суши, надрывайся, стащат цыгане либо шпана, взять Галкин. Стены, ишь, разбирают, камни на глине, и скот воруют. Водки накупят, жрут сидят… Где закон? Меня б грабили, да мой зять ведь и сам бандит, свертит… Тоже ведь без закона, хоть и мой зять… Жди суха, чтобы джип вылез. Джип ведь застрял, нет? Так бы примчали?

Дима кивнул. — Да.

— Был у вас Гавшин, ты говоришь? — На корточках дед дымил сигаретой.

— Был Гавшин… Пень он! — Дима взорвался, чувствуя холод, вымокши до костей под ливнем. Он винил сыщика, что вчера ещё мог их вызволить. Лучше бы заподозрил их, чем умчать под дождь. — Пень этот Гавшин ваш!

— Зря ты. Он честный. Как он там вам, нам — честный. Ты, малый… Главное в жизни — честность. Кто бы к вам прибыл, коли нет трупа? Что, человек пропал? и не местный, а из заезжих? Он, тебе скажут, сбёг, привет. До Москвы сбёг. Вы, скажут, ехайте, мол, ищите, план не ломайте нам по району. Вот ведь какие тут есть полиции. А он съездил к вам. Было?

— Гавшин врал, что пропавший в Москву сбежал! — крикнул Дима.

— Нет, Гавшин честный, — гнул старик. — Он узнал бы, что и второй пропал, — сделал бы.

— Что сделал?

— Розыск… Малый, по правде, если б не Гавшин — тут бы ворьё цвело. Был шалман малолеток тут. Влезут ночью к любому, из-за рубля убьют… Гавшин всех их оформил. Кто-то пульнул. Что думаешь? Гавшин в лоб ему, без затей…

— Ну, и где же он, Гавшин ваш? — Дима стряхивал со своих лохм воду, точно собака. — Галкин нас убивает. К нам он с ножом был.

— Галкин-то? — вёл старик. — Худо с ним, с Галкиным. Шантрапа он. Хуже и хуже.

Дима взглянул на дождь. — Как связь будет — Гавшину звякните, что второй пропал.

— Сделаю… А ты в Кут сам?

Так спросил, точно Дима мог не вернуться. То есть, считал дед, нужно вернуться в страшное место из-за друзей?

— Да! — бросил он, злясь на ливень.

— Ты… — продолжал старик, перестав курить. — Кол осиновый. В гроб. Поможет…

— В чей? — Дима чувствовал, как его облил холод.

— Кладбище. Ведьма там похоронена… Кол осиновый, он поможет. Я сам не знаю — так говорили… Ведьма жила там. Кто и когда — не знают. Может, сто лет назад, может, триста. Кто и когда — забыли. А что была — все помнят.

— Там буквы: ведьма? — Дима скривился.

— Нет, не написано… — встал старик и приблизился, но до струй лишь, льющих с навеса старой веранды в плиты дорожки. — Коль посейчас дела — значит, кол тот не вбили… Также и кто вобьёт? Кто пропал — не вобьёт, а? — И он ушёл в дом, будто и не был.

Дима поплёлся прочь до дороги. В доме направо тронулась штора; кто-то следил за ним. В дождь, без света, только подглядывать за прохожим.

Выйдя на битый асфальт, он медлил. Было туманно, но ларёк виден, дед мог заметить… Он не хотел в Кут. Он сожалел, что старик не позвал его в дом согреться, чай попить. В доме что-нибудь бы придумалось. Время б тикало — и, глядишь, связь наладилась бы, позвонили бы…

Он изгой, чёрт! Местные знали, что он из Кута и там друзья его. Смойся он, — поверни, скажем, к трассе, — после расскажут: был долговязый, спрашивал телефон, автобус… И, пропади Хо с Леной, скажут: он, мол, пришиб друзей и сбежал.

Да, скажут…

Ведьма, мол?

Россказни! Гавшин, — с виду сенатор, розовый Гавшин, Гавшин, решительный, коль кого-то убил… решительный? нет, тупой, не вдающийся в психику и в нюансы! — этот вот Гавшин Диму «закроет». Он ведь единственный уцелеет, если все сгинут, а он вдруг смоется.

Он стоял, глядя вверх, где асфальт петлял к трассе — и сразу вниз потом, где судьба вела к Куту. Он зашагал туда, свесив голову, не решив пока… Может, он повернёт ещё? Мост как грань. За мостом он пропащий, до — он свободный. Главное, скрыться с поля обзора. Дед, коль следит за ним, успокоится, видя, как он взял к речке… Мост встал из дымки. Мост был с фигурами…

Местные?!

Ливень сёк их; пили с бутылок, с резкими матами. Девки дрыгались, будто фурии… Дима пукнул от ужаса. Паренёк с хорьковатым лицом — тот Галкин — затарахтел:

— Чмо? Валим!!

И к Диме кинулись. Здоровяк, о перила стукнув бутылку, выставил «розочку». Чувствуя, как страх ширится, Дима стыл… Вдруг помчал к ларьку и в дверь старого продавца бил бешено. Дед не слышал… Он порскнул улицей, банда — следом в полном молчании. Видя: гонят в поля, в безлюдье, — Дима почувствовал пущий страх. Он, хоть знал: надо драться в селе, публично, — мчался. Жизнь, он знал, лишь в ногах, при всём том, что он драться не мог. В нём комплекс: он никого не мог бить вообще. Трус? Может быть. Но, однако же, превозмочь запрет в самоё себе он не смел.

Последний дом был с копной над оврагом, что стремил в кущи. Он и попёр сквозь них, точно зверь. Нёсся вопль: «Нахрен режь его!!» Что-то врезалось в голень, выдрало клок из брюк. Он сполз в речку и перешёл её… выбираясь, хватал траву, чтоб поднять себя, слыша, как ломят местные. Пойма — узкая, а вдоль луга дорога. Он, устремясь по ней, заприметил руины выше на взгорке и туда — пулей. Видя, что и охотники мчат к нему, вполз в бурьян… Вскоре понял: трое отстали. Водка дала запал, но и силы лишала. Сник здоровяк с той «розочкой»…

Дима сверзился в лог, пропоровший склон. Метил выбраться, но всё зря. Ливень лил в него; сердце прыгало. Лог, сужаясь, вывел в туманы — травы по пояс, брюки свистели в них.

Дима нёсся… Нёсся стремглав. Он понял: здесь всё решалось; здесь, коль нагонят, — кончат. В пустошах век лежи, прежде чем сыщут труп либо кости, коль не растащат волки да лисы… Он осмотрелся. Справа — шумящие в дождь деревья. Он в них залёг. Гон близился… отдалился…

Дима лежал; дождь сёк его. Лес вокруг был не лес — лесополосы, годные сдерживать снеготаянье и беречь поля от коррозии. Две колонны дубов, меж них дёрены, березняк и осина, что трясла листьями… «Кол осиновый…» — вспомнил он продавца и думал, сколь колов выйдет. Вроде, шесть-семь… взять ветки — то и все двадцать. Что, двадцать кольев в двадцать могил? Вот именно. Ибо где она, ведьмина?

Мысль ожгла его: суеверит?! Нет ведьмы!! Ведьма — подонки, что его гнали. Их злобы хватит, чтобы убить всех без колдовства. Как было? Спрятались в Куте, стукнули в окна ночью в двенадцать, да и пошло… Он встал. Нет, не ведьма гнала его до осины (что ей опасна, коль верить россказням), а гнала его пьянь, нажравшись. Круто прикончить парочку пришлых, сжарить их, да и съесть, как знать… Дима сам бы здесь спятил, в детище «ельцилюции». Ни работы, ни радости, ни мечты: пьянки, драки по случаю, свальный секс… Кстати, в глушь влезли сами. Не паренёк с хорьковатым лицом их звал — сами прибыли.

Банда кончила сильных, Дима вдруг понял, и убьёт Хо, хворого. Лену трахнут…

Так что нет ведьмы. Урки, стучащие ночью в окна, вот кто есть.

Он поднялся. Он ниже Кута, в смысле по речке. Нужно — по ливню, чтоб секло спину, так как сюда он мчал против… Дима пошёл… Шёл смело. Мысль, что не ведьма, ширилась. Он, взяв сотовый, сделал вызов… Связь!! Она есть!! Нет мистики, он решил окончательно, слыша громкие боевые гудки.

— Полиция?

«Ну».

— Мне Гавшина.

«Кто звонит?»

— Ведьмин Кут… Человек пропал, новый. Ваш Гавшин знает. Едет пусть.

«Труп, что ли?»

— Вроде! — Дима спешил. — Всё местные. Галкин… Он убил. Передайте…

Связь прервалась. Проклятье! То она есть, то нет её… Трубка сломана? Пусть, впрочем. Он дозвонился; главное — это… Вовсе нет! А уверенность, что не ведьма, — главное. Дело местных.

Лена с Хо… Банда может пойти в Кут и их прибить. Хо болен, он не спасётся. Хо…

Дима стал вдруг как вкопанный.

Хо?

Чёрт…

Именно!!!

Дима думал: может, прав Гавшин, ляпнувший, что, мол, местные не со зла дерзят? Может, те забавлялись, мча за ним, как за зайцем? Трусов преследуют. А вот если б он встал, как Влас, — как скала! — вдруг они бы ушли, как знать? Гавшин что сказал? Что, мол, Галкин играл в блатного… Хо же в очках всегда. Он в очках, чтоб не видели, на чтó смотрит… И заболел вдруг… То хохотал, как псих, — вдруг скопытился? Не прошёл бы три мили? Главное… Диме вспомнился факт. Факт странный.

Съехали с трассы ведь из-за Хо.

Смысл «родины» обсуждался суммарно — в принципе. Дима вёл про «советский штамп» — в отпуск ездить на море. Все тогда затрещали про «родину» и любовь к ней, думая о другом (о Лене?). Хо же подначивал. Он сказал, Дима вспомнил: «Можем проверить, кто самый русский…» После: «Свернём в дыру?» Смысл не в том, чтó болтал тогда Хо. Смысл в том, что спор Хо не касался; мог помолчать, кореец. Хо же стал резюмировать… И ещё, Дима вспомнил, в Ведьмином Куте Хо в первый день вдруг гулять пошёл. И куда пошёл? Хо был в Ивицах, где его заприметил тот продавец в ларьке. Поля мало?

О, Хо не зря гулял!

Дима топал под ливнем скованно, — так теплей, чтоб не чувствовать холод.

Хо заключил пакт с местными? Сговорился, чтоб их убрали? Макс исчез, Влас… Чья очередь: Димы? Чем им Хо платит? Чем? Может, джипом? Что он получит? Видимо, Лену? Вдруг Хо сквозь линзы лишь на неё смотрел? Вдруг маньяк? Лена, значит, в его руках?! Дима врал, что готов умереть для Лены, — Хо это сделал. День с Леной Хо предпочёл дальнейшему. Насладится — и зона…

Дима взял выше, чтоб минуть Ивицы. Он озлился. Лена была с ним ночью, и он спасёт её… Он потащит её из Кута! Если Хо против — он будет драться… Да, будет драка!! Мысль повторялись: в красках и вариациях… Наконец, он устал. Казалось, он миновал и Ивицы, и сам Кут и теперь чешет в пустошь… Ливень лупил в бурьян… Взмыли птицы. Он двинул вниз.

Там — тёмное…

Куст?

Он замер. Вновь шагнул… Показались кресты… Что, кладбище? Это значило, вышел к месту: кладбище видел он с чердака за садом… Свежие из могил — все к полю, внутрь же — старинные. Ближний крест имел дату 1900 — 1965, без имени, имя стёрлось… По колеям в траве он взял вправо… вышел дороге. Там он признал свой след, стёртый ливнем, и вдохновился… Вот, чёрт, и ров, в нём джип… Дима прибыл… Лены с Хо не было. Очевидно, в избе… Пройдя грязь, взбитую джипом в тщаниях выехать, вдоль плетня под сиренью, тропкой в бурьяне, он добрёл до калитки. Там он застыл.

Что делать? Лена убита… или как раз её Хо насилует… А оружия нет. Лом, вилы да туристический их топорик утром он внёс в избу… Может, Хо его видит и ладит вилы?

Дима побрёл к избе.

Стук III

Он вернулся.

По зыбким доводам. Но всё ж вернулся… В ужас, где пропадают. Он думал: спасся, — ибо действительно час назад был в селе, из которого путь на волю… и возвратился вдруг под предлогом, что мнится фуфельным, идиотским.

В общем, он снова здесь. Был шанс — но он отверг шанс…

Дима ступил в избу.

Хо — на лежанке (вил рядом не было).

Лена встала с другой лежанки. Печка дымила, и на плите был чайник, тихо шипевший.

— Дим! — Лена вскрикнула.

— У вас как? — он начал.

— Как? — она сдвинулась. — Нет ни света, ни связи. Ты…

— Дозвонился, — Дима сказал. — В полицию. Сообщил им… Власа что, не было?

Все молчали.

Дима, сняв брюки, выжав их в яму вскрытого подпола, снял рубашку и, всё повесив, сел сушить лохмы, чуть расчесав их. Лена спокойна… Хо её, что ж, не трогал? Вдруг Хо вообще не тот, за кого его Дима принял? Но в этом случае зло, конечно же, не от Хо. От стуков. Стало быть, местные? Снова ждут ночи? Но пока день… Он явится, Гавшин! Он, после двух пропаж, прекратит идиотничать, — должен! Если же до семи-восьми не приедет — смоются сами. Будут хоть при смерти — но уйдут, чёрт… Дима шагнул к двери, чтобы проверить: держит ли что его?

Не держало.

И он уверился, что — спасутся.

Чайник вскипел. Он дал чашку Лене.

— Хо?

— Дим, я сам сейчас… — Тот подплёлся, сузивши глазки. — Ты, Дим, разделся? Тело приятное. Только бледное.

Хо взял чашку, а Дима сел за стол, чтоб скрыть ноги. Он был в трусах лишь и засмущался Начали пить. Он видел: сев на лежанку, Лена приставила к уху сотовый: мол, вот-вот связь наладится.

Хо хлебал из пластмассовой кружки с именем «Максик». Но и у Макса кружка такая ж. Дима заметил кружки на море. Он вдруг сказал:

— Зачем, Хо? Ты ведь не «Максик».

Хо быстро глянул, волос взъерошен. — Дим, а ты видел что-нибудь с «Хо»? — спросил.

Дима хмыкнул. Впрямь, кружек с «Хо» не отыщешь. Он начал исподволь, выясняя, связан ли был Хо с местными: — Без меня здесь случилось что?

— Nothing[3]… — кашлял Хо.

— В Ивицах встретил местных, там был и Галкин… Чуть не убили, — Дима сказал с ленцой.

— Гады-сволочи… — Хо вздохнул.

— Помню, как мы приехали, ты, Хо, гулять ходил… Где был?

— Не помню.

— Хо, тебя видели за мостом, где лавка. Макс с Власом ездили туда тоже, чтобы воды купить. Вы не встретились.

— Жалко… — и Хо уставил слезившийся глаз свой в стенку.

Дима гнул: — Местных ты там не встретил?

— Встретил.

Дима заметил близ Хо топорик. Что, если Хо его схватит? Глянув на вилы у печки, Дима напрягся, чтобы рвануть туда.

— Задирались? — гнул он.

— Зачем им?

— Всех задирают, а тебя нет?

— Блаженный есмь! — спел Хо.

Дима, убрав с щеки прядь своих лохм, вновь начал: — Ты, Хо, прикинулся тут паяцем…

— Местные били? — встрял Хо. — Тебя, Дим?

— Я?.. Я сбежал, блин… — Дима смутился от перехода.

— Дим, я иной совсем, — Хо продолжил. — Можно ведь хвастать, а потом драпать.

Дима сдавил кружку с чаем; в нём вскипал гнев. — Я трус?!

Хо покашлял.

Дима затрясся. — Я ведь, чёрт, к вам спешил!

Хо поморщился. — С удовольствием бы очки надел. Не всё хочется видеть.

— Знаешь, зачем спешил?

— Спутал стороны? — Хо язвил. — Шёл к трассе — а вышел к Куту?

— Я спешил, — сжав кулак, Дима глянул на Лену, — так как не верю в стуки. Их стучит человек, Хо. Ты стучишь…

Хо смотрел мутным глазом. — Что, травля ведьм, Димон?

Встряла Лена: — Мы, Хо, с Димой со школы. А ты недавний.

— Хо стал преступник? Помните, что меня привёл Макс? Оправдан?

— Речь не об этом… — Лена подвинулась на лежанке. — Да, мы все слышали, что ты чем-то помог отцу Макса. Речь, Хо, о том, что…

— Хо обвинён, — тот начал, — в убийстве? Я стал убийцей? Прежде был Влас. Прозрели? Влас пропал — значит, он не убийца и, вообще, он не он… Вдруг здесь где-нибудь камера и Влас с Максом следят, как лаемся? Допускаете?

Лена глянула, ища камеру. После, встав, захромала между лежанкой и вскрытым полом.

— Я, Лен, не крыл тебя, — вёл Хо.

Та покраснела.

— Хватит нам! — крикнул Дима. — Гавшин приедет и разберётся, кто кого кроет.

— Ты не подумал, — Хо взял топорик, — что, если кто и имел мотив, — ты? Мы ехали. И ты начал, что, мол, зря ездили; врал про штампы, про любовь к родине, предложил завернуть в Россию… Лена, припомни, как и с чего пошло. Он сжирал тебя взглядом, цапался с Максом. Он ревновал тебя. После он нам сказал: зря ездили, мол, на море. Было? — Хо глянул щёлками глаз. — Зря ездили — ты сказал. Макс тебе: будешь ныть до Москвы… Ну, вспомнили? Ты, Лен, вставила, что, как плыли к косе, он выдохся и сломал кайф. И про футбол ещё. Ты сказала: футбол — твоё. Максу. Цапались из-за школьной любви…

— Ты ржал! — бросил Дима. — Ржал! Лена вставила, что ты псих. А ты — все умрём. Ведь твои слова? Будто знал, да?

Хо вздел топорик. — Что знал? Нет, Димон, это ты сказал, что, мол, Влас с Максом мёртвые. А кто знает? Лишь киллер.

Лена попятилась, на них глядя.

Дима поднялся. — Врёт он!

Лена шептала: — Ты так сказал, Дим. Вправду… — и отошла к Хо.

— Вспомни! — Дима шагнул. — Он ржал как псих. Есть три дня, врал. И про дыру: советовал нам в дыру свернуть. Для чего, Лен? Чтоб шито-крыто. Он был взволнован. Понял, что съедем, и нас подзуживал. Коль свернём, знал, — он не зачинщик: первый ведь я сказал, а он с боку с припёку. Мол, поддержал лишь… Всё до меня дошло, Лен, сегодня. Тот продавец признал, что он видел Хо! Хо в очках — чтоб тебя из-под линз смотреть. Сексуальный маньяк… Мотив?

— Он меня мог убить…

— Он, — вскрикнул Дима, — если вдруг так убьёт, то раскрыт. Поэтому он ждёт стука… Алиби! Кто-то, дескать, стучит. Кто выйдет — тот пропадает… Он, причём, весь на наших глазах, Хо-ангел… Свалит на стуки! Следователю болтал про стук, — что про стук, мол, забыли. Он хотел завязать на стук, чтоб зациклить. Это как морок — чтобы смотрели, не куда нужно. Кóпперфильд сучий!!

— Я вас убью, — вёл Хо с топориком, — чтоб Димон наш был прав… Позвольте, я вас убью, друзья, чтоб Димон наш был прав и чтоб Лена в том убедилась… Ты ведь поверила?

— Хо, с ума сошёл?! — Лена пятилась от него. — Не надо!

— Как так не надо? Хочется удовольствий! Я у вас кто, Лен: чмо недорусский на побегушках. Вечно подсобный. Травы мять — Хо, костерок сделать — Хо, папа-карлить — вновь Хо… Кто вчера джип пёр? Хо! Влас с Димоном сидели и прохлаждались… Я у вас раб, да? А чуть не так пойдёт, — то раб подлый. Власа не терпишь, этого тоже, но с ними спишь. Всё Хо, да?.. Я вас тогда, Лен… — Хо встал с топориком. — Гавшину скажете: Хо убийца, — он будет счастлив. Бедная девочка с бедным мальчиком в лапах монстра с края земли… китайца, так оно лучше! Расовый произвол, да? Ужас!! Сволочь-китаец вырезал спутников, изнасиловав бывшую с ними тёлку. Сайт с заголовком: «Зверь расправляется с четырьмя»… Так? Я расчленю вас, можно? Лену я изнасилую! — прыгал Хо в танце. — Всё, приготовьтесь!

Дима стоял, весь бледный. Надо бежать — а он стыл в трусах, скован ужасом. Вздумал юркнуть за дверь… но сникнул, словно бы кролик перед удавом. Лена вдруг шлёпнулась на лежанку с пакостным воем. Бывшая дальней, смерть стала близкой. Не было Власа, чтобы их спас, силы, чтобы им скрыться. Он стал — ссыкун в трусах. Ведьмин Кут заманил его. Час назад он был волен. Он мог уйти к чертям. Он хотел уйти! Он шагал бы сейчас вдоль трассы. Кут бы забылся, Дима бы шёл сейчас, мысля лёгкое… пусть о Куте, но как в романах и детективах, где ужасы с кем-то, ты ж — ни при чём всегда…

Он причём стал кошмарно.

Он почти труп.

Хо, кашлявший и хрипевший, прыгавший дико с жутким топориком, — псих! Грипп вышиб ему мозг напрочь. Он их убьёт и, спалив избу, Гавшину понаврёт про «зэков», что вдруг «пришли» к ним, он «едва спасся»… Много наврёт! Поверят. Дождь следы смоет… Есть до них дело, жалких туристов, тем более трупов нетути? Да кому нужны люди, что всё равно умрут, вник Дима ясно. Все умрут. Жизнь — разборка условно живых друг с другом…

— Хо! — Дима всхлипнул… и обмочился. — Не убивай нас!

Бросив топорик, Хо взял к лежанке, сел, кутаясь в простынь, и стал дрожать в поту.

— Шутите? Я шучу тоже. С волком жить — волком выть, — кончил он и закашлялся.

Ноги Димы тряслись; он рухнул на табурет расслабленно.

— Хо! — ныла Лена, сев на лежанку. — Гад ты! Разве так можно? Здесь всё не так… Достало… Надо смываться! — И она глянула на мужчин. — В путь… В путь, блин! Надо смываться! Мы перемрём здесь или убьём друг друга!

Шутка Хо вызвала в Диме хаос, в том числе отвращенье к себе. Он струсил. Да ещё подло. Он ведь сбежать хотел и от страха струю пустил при обоих.

— Он не поможет, — кашлял Хо. — Он с собою не справится… Ты звонил ментам? Или врёшь опять?

— Я звонил… — пискнул Дима.

Он был раздавлен. Бегство от местных, выпад Хо, плюс моча в трусах убивали. Стыд сковал и язык, и мысли. Что ему делать — он перестал знать. Он заявился, будто спаситель, знающий, что к чему, гордый… — и вдруг раздавлен. Если Хо ни при чём (что факт, если Хо не великий актёр, наметивший свой сценарий), то всё вернулось к прежнему худу. Мысленно он окинул круг: жажду смыться, марш-бросок в Ивицы, гон в полях, возвращение… и фиаско, гнусное, подлое. Он не мог даже двигаться. Он иссяк.

— Что делать? — молвила Лена.

— Что? Я болею, — хекнул Хо. — Моя нада чуть отдыхай.

— Боишься?

— Лена, чего?

— Ну…

— Слушай, что беспокоиться? — встрял Хо. — Нас здесь не бьют, мы живы, в нас не стреляют и к нам не ломятся. Где беда?.. Но вот в Кут нас Димон сманил: он нудил, чтоб свернули мы в Тульской, а не в Орловской, в Курской и в остальных краях. Мол, поедем в Россию… Было? И есть мотив.

— Есть?

— Ты мотив… — Хо прокашлялся. — Сутки в Ведьмином Куте — и Димон спит с тобой. Клеил-клеил — и, признай, склеил. Вот зачем он убрал их, Власа и Макса… Метит меня убить? Глупо. Я не помеха. Я гей-педрила! — хекал Хо громко. — Я люблю Макса, Лена мне по фиг. Что, Дима, въехал? А скажешь Гавшину — я скажу, что, мол, троллил. Дим, я всегда шучу. Может, я и сейчас шучу… Лена, ты виновата, — кончил Хо.

— Я?

— Да. Ты вспомни. Макс сюда прибыл, чтобы с тобой быть. Из-за тебя Влас — под подозрением. Мы остались здесь, мысля: Макс тебя видел с ним и ушёл в сердцах, но вернётся. Из-за тебя Димон мечется и врёт версии… В общем, Лен, не шерше ля фам, а шерше, блин, инфáн. В переводе с китайского: ищи мальчика… Сходно можно сказать: жена Цезаря быть должна незапятнана… — Пошутив, Хо вдруг лёг лицом к стенке.

Лена, пройдя к столу, притянула топорик.

— Острый… Дим, как тебе?

Голос мягкий. Этого не было. Никогда она мягко с ним не общалась.

— Лена, я трус… Трус… выдумщик… Извини.

— Дима, не за что.

Он смолчал, что едва не сбежал и что если б не местные, он, как знать, не вернулся бы. — Я тебя обвинял за Власа. Но… я вдруг понял.

— Понял?

— Здесь одна жесть! — спешил он. — Топим друг друга, делаем странное. Почему? — Он вдруг поднял взгляд. — Ничего мы не знаем… Мыслим стандартно… Он, стандарт, предусматривает, что виной всему люди. Нас было пятеро. Есть возможность винить друг друга. Ведь не избу винить? Она нас не кусает.

— Стук, — вставил Хо, повернувшись.

Дима смутился, что Хо всё слышит.

— Надо решать, что делать.

— Что? Ждать полицию. Что ещё?

— Ладно, — выдавил Дима. — Нас арестуют, если мы… подадим заявление… дескать, Влас с Максом сгинули, — уточнил он.

— Где они? — ныла Лена.

— Если мы ни при чём, — вёл Дима, — надо искать, кто мог… не скажу, причинить зло нашим — но… кто стучал. Хо прав.

— Я большой, — отозвался тот. — Опыт есть.

— Тогда что? кто? Местные?

Лена, встав, принесла Диме брюки. И он оделся.

— Местные. Был мотив…

— Нет, — вступил Хо. — Не прав Димон. Ведь убить могли и за так. Свобода — знак человека. Гегель сказал и прочие… вроде бы, Господь тоже. Вольный творит, что хочет. Может убить. Окажется, что нельзя убить без мотивов, — нету свободы. В звере какой мотив? — голод. Люди — свободны, могут убить без повода. Царь зверей у нас кто, кто? Люди.

— Жуть! — сникла Лена.

— И что практически, — Дима стал смотреть сквозь стекло в нудный ливень, сёкший двор, — это даст нам?

Хо похихикал. — Ты мне напомнил… Есть анекдот, скабрёзный. Тёлка спросила: парень, что ты таишь в себе? не молчи и признайся. Он пустил газы. А тёлка думала, он попросит руки… Даст много! Тактику с сыщиком. Гавшин Гегеля не читал, не знает, что мы свободны, в смысле все люди. Мент в этом чмошник… — кашлял Хо. — Гавшин ищет мотив. Нет золота — но есть женщина. Вот поэтому всё сведёт к сексу — мы с тобой виноваты. Это неправильный, ложный след… Но мы также не можем без заявления. Если наших в Москве нет — крышка. Скажем родителям? Те — в полицию. А московские мыслят, как этот Гавшин. Станут мотив искать. Почему, спросят, вы, блин, не подали заявление в Куте?.. Местные поступить могли без мотивов. Так, Димон?

— Верно.

— Ты, Лена?

— Воля… Хо, демагогия!

— Но любовь как бы тоже лишь демагогия. Вроде, ёмкая — а выходит пустая. Макса любила, но… Ты с мотивами влезла к Власу? — ёрзнул Хо на лежанке. — Местные угрожали — вот что мы скажем, чтобы не мучили нас расспросами, кто, откуда, зачем… Скажем: Лена с тремя спала… Чтоб спасти, Лена, Диму, ты так и скажешь. Он ведь один живой из твоих трёх любовников. Гавшина завернём на местных.

— Хо, мы о чём? — встрял Дима. — Это же бред! Расхлёбывать, что не делали? Пропадают, а мы в ответе? Вдруг это шуточки, типа, как мы без них здесь выживем? Ты, Хо, сам вот с топориком… Кстати, если б ты мог уйти, мы б ушли. Добрались бы до Ивиц, ждали бы Гавшина. Ты чего заболел вдруг?

— Лена, — изрёк Хо, — тоже. Ты б и её спросил: ты чего заболела? Вновь ты про заговор? Строишь версии? Мне продолжить? В общем запомни: мы не виновны. Надо не врать, а действовать. Я хотел уйти, но не смог. Тиф выдержу, а простуда берёт… Хочешь, чтобы я сдох?.. Мы, помните, невиновны. Значит, всё местные. Кут тогда — безопасное место. Кут наша крепость. В принципе, — вёл Хо, — мы с вами дурни. Мы не боролись. Как оно было? Стук… и Макс сгинул. После вторая ночь, сгинул Влас… А мы что? Мы сидели. Вышли б с ножами — было б иначе. Знали бы, что к чему, и гипотеза, будто Макс с нами шутит, не проканала б.

— Может.

— Лена бы из избы наблюдала всё в общем ракурсе… — Хо сморкался в платок. — А мы что?

— Странно… — влез Дима. — Нам бегать с вилами? Стукнуло — и бежать туда? После драки не машут… И: знал бы прикуп, вышел бы в дамки… В первый раз кто мог знать? Может, птицы, как мы подумали. Мотыльки есть, к свету стремятся.

— Правильно… — Хо поддерживал. — Так, Димон. Первый стук мы простим. Действительно: то могла быть случайность. Ну, и второй раз? Макс исчез, допускали опасность — и, тем не менее…

— Ты спал пьяный, — Лена заметила, глядя в стол.

— Выпил, после того как пёр джип. Тебе, — подчеркнул Хо. — Лучше б не пёр его, а остался.

— Нет, — Лена некала. — Хо, прости.

— Я не спал бы и выпил меньше, — хекнул Хо, — если б знал, что и Влас тупой. Мог поднять меня, мог позвать с собой Диму. Вооружиться мог! Опыт был: опыт Макс дал. Предупреждён — спасён. А Влас выскочил, как баран, типа школьник.

— Он сказал, Макс зовёт, — ныла Лена.

— Вы, — встрял Хо, — слышали? Нет, не слышали. Что ж Димон не придумал гипотезу? Что ж Димон не схватил топор и не вывалил с Власом, не надоумил взять вилы, если боялся? Хо разбудили бы. Хо помог бы… Ты, Димон, крепок задним умишком.

Дима озлился. — Лена вцепилась! Не отпускала!

— Ох, эта Лена! — хекнул Хо. — Безобразница. Лена с Власом легла, Диму мучила, Хо заставила джип толкать, всех рассорила, заразила нас страхами, подозрением друг на друга. Лена, признайся!

— Всё хорошо, Хо… Вспомни, чтó Влас сказал.

— Что сказал?

— Макс зовёт.

— Что с того?

— То! — встрял Дима. — Он слышал Макса, на фиг звать нас? И звал бы… Что, я окликну — ты, Хо, топор возьмёшь и пойдёшь ко мне с Леной, сунув ей вилы?

— Это война, — гнул Хо.

— Вдруг они не могли, Хо, — Лена водила пó столу пальцем, — ну, не пойти?.. Вдруг нельзя не идти на стук?

— Я, — вступил Дима, — тоже так думал. Лена права.

Хо хмыкнул. — Что тогда? Взять из двух зол зло меньшее. Например, мы уйдём… Нам местные угрожали? Диму гоняли? И, если Влас и Макс пострадали, — то ведь от них? Согласны? Как, скажем, было? Макса связали, нож в бок — зови… Мы сами к ним? в ливень? На-те, мол? Кончат нас. Всех порежут. Сами дадим им козырь… Я — чтоб остаться. Это зло меньшее. Ты, Димон?

— Я б ушёл.

— Лена?

— Дима, Хо прав. Нас встретят, ты убежишь, мы — нет. Мы больные.

— Не убегу я… — Дима насупился, опустив лицо, отчего его пряди свисли. — Правильно… Дом как крепость… Договоримся, как быть при стуке… и если будут звать — затаимся, коль не увидим Макса и Власа, даже услышав. Если их мучат, то, раз не выйдем, тактику сменят и… и уйдут к чертям либо в драку. И мы поймём, как быть… Гавшин будет… Да, всё в порядке. Он ведь с оружием?.. А я что хочу? — вставил он после паузы. — Осмотреться… Если их прячут — то, может, в погребе?

— В том? — кивнул Хо. — В лощинном?

Лена взглянула. — Погреб?

— Ездили с Максом, — Дима вздохнул. — Поехали прикупить чего, помнишь? Дед рассказал про погреб. Думали пиво там охлаждать.

— Где? В погребе?

— Погреб, — Дима смотрел на Хо, — может, база их. И тюрьма. Может, там они, Макс и Влас? Может, местные туда ходят от речки, чтоб их не видели?

Хо хихикнул: — Версия? У тебя на всех версии? На меня, на шпану, на Гавшина… И на Лену есть версия? На кого ещё?

— Ну, про Гавшина, — Дима вёл, — продавец сказал, Гавшин честный. Я был неправ.

— Красава! Лучше неправым быть, но живым, чем сдохнуть правым! — Хо хохотал. — Ад сам придёт.

— Ад?

— Ну да. Ты отчалил, я Лену в дом отвёл, сам — к лощине. Тоже вник: из лощины к нам подступ. Враг мог подняться, сделать гнусь — и опять туда. Вы прикиньте: в Кут через поле? Могут заметить. А из лощины да и опять вниз — алиби. Стопроцентно. Фиг кто увидит. Крайне удобно: звать из лощины, где всё в бурьяне, и в неё прятаться. Я смотрел, в общем.

— И, Хо…

— Пусто. Травы ведь мнутся, если пройти по ним. Там нетронуто. А трава подломилась бы, коль тащить по ней наших или пройти кому.

— Утром, — встрял Дима, — я мониторил. С места, где Макс косил. Травы чуть наклонённые…

— Завтра будет ещё чуть. Дождь травы клонит, так что ложатся. Мне двадцать пять, Димон, опыт есть, чтоб понять очевидность. Пусто в лощине.

— Нет, — бросил Дима. — Я с чердака смотрел… Кровь, чёрт, в этой лощине.

Хо хохотал. — Июль! Это цвет, Димон. Большей частью он красный. Там была б тропка, если прошёл кто. Физика.

— Правда? — выпалил Дима. — А пять лежанок и пять стаканов? Мы, как приехали, их отметили — пять лежанок и пять стаканов.

— Хочется мистики?

Дима встал вдруг.

И сразу сел.

Мысль лопнула. Не хотелось вновь думать; даже тошнило. Всё вдруг обрыдло. Мозг не вмещал идей. Всё двусмысленно, неконкретно. Гипотетично. О происшедшем и о возможном, — тьма разных мнений. А это значит: мнения ложны или неложны. Но так не может быть…

То есть логики мало. Где ответ: сгинули Макс и Влас собственной волей либо неволей? внёс ли вклад Хо? Что местные? Также — стук тот случайность, нет? Гавшин мент или оборотень? И, что главное, мистика или нет всё в Куте?

Мало что ясно. Даже суть стука: птица ли шлёпнула, мотылёк ли стучал, человек ли?

Всё непонятно. Но очень страшно. Страх же оправдан, коль аномальное. А коль всё шутки Макса, то — страх смешон.

Достаточно. Всё!

Ответы даст ночь.

Ночь третья. Первая — случай. Дальше — системность: в полночь за стуком, — но это поняли после факта. Знали бы — не пошли бы. Либо все вместе вышли б с оружием, а не как Влас…

Да, будет третья ночь. В третий раз будет ясно… Нет: ясно было бы — но они все уйдут… Где ж Гавшин? Дима взял трубку. «Вне зоны доступа»… Он заснул за столом… Проснулся. Время — семь двадцать. Он выбрел в хлев. Дождь сёк вовнутрь за трухлявый порог. Ряд яблонь — в дымке… Тропки к уборным… и он прошёлся к жидкому калу. Больше ни следа. Здесь, если были, только они: Хо, Лена, он, Влас… и Макс ещё…

Он, пройдя сени, вышел к фасаду. Дымка томила двор. Дождь бил в пластик, щёлкал в бутылки, звякал о банки подле кострища… Свиньи, Дима подумал. Надо собрать сор… Он бегом, чтоб не мокнуть, прянул в калитку, к выкосу Макса. След берца Власа вроде бы стёрся. К низу в лощину — лента соцветий из ярких красок… тропка цветов… Всё.

Сзади ругнулись. Он обернулся. С шумом из рва (где джип) вылез мокрый и грязный некто. Он признал Гавшина с кем-то сзади.

— Что тут? Хуляете? — «хыкнул» сыщик.

В доме их ждали Лена, кашлявший Хо и сумрак. Сняв плащи, гости сделались Гавшиным в форме и полицейским сержантом с чёрным АК.

— Ну… — Гавшин дал знак приблизиться, то ли слушать. — Что тут? — ткнул он на взломанный пол.

— Ничто, — брякнул Дима.

— Так… — Сев за стол, сняв фуражку и открыв лысину с кантом пуха внизу, чин крякнул: — Мытов, — наручники на обоих… Как звать?

— Хо, Дмитрий.

— Хо и на Дмитрия. И быстрей.

Дюжий мент, взяв наручники, заковал их.

Дима обрёл речь, только когда сержант сел за стол возле сыщика: — Вы… вы спятили?! — он твердил. Мысль, что Гавшин бандит, окрепла. Выставив руки в страшных наручниках, он прошёл к Лене, сел на лежанку. Он почти трясся.

— Хто из вас первый? — Сыщик постукал в стол (он пах мёдом, верно, от сырости).

— Вы о чём? — буркнул Хо.

— Я? О всём я… — Чин был не в духе. Капли с сапог его капали.

— Я б звонил, — вскрикнул Дима, и прядь волос скрыла глаз его, — если я бы был киллер?!

— Хто их?

— Не знаю!

Сыщик качнулся, чтобы изречь: — Не знаю? Вы мне не лхите!

— Вы… Да не мы их!! — пискнула Лена. Бёдра раздули ей джинсы, точно резину; мент с АК созерцал их.

— Хочешь в наручники? — гаркнул Гавшин. — Сядьте молчите. Я и до вас дойду.

— Жесть… — Хо сел с мутным взором и начал с кашлем: — Нет трупов — нет преступления. Мы звонили вам…

— Тихо, ты! — встрял сержант.

Диме так было страшно вида АК при нём, кобуры ПМ Гавшина, также грязных сапог их, что он забыл слова. А как — оборотни?

Хо гнул:

— Здесь нужен обыск. Делайте что-нибудь. Вы не тех, в общем, взяли.

— Цыц, — оборвал майор. — Мытов, чай мне… Нет, Мытов, сядь… Вы, девушка… Лернер! Чай прихотовьте. Мытов поможет.

— Как, — Лена сжалась, глядя на Мытова, — мне греть воду? Нет электричества.

— Мытов, печь зажхи.

Тот набил топку хворостом. Лена вынула чай в пакетиках. Все молчали, — может быть, час. Потрескивало в печке.

Чайник вскипел. Гавшин, выпив чай, приказал снять наручники с арестованных.

— Пусть пьют.

Дима постигнул: сыщик плохой спец, но не бандит. Страх сгинул. Ночь, выползавшая из туманов, ливня и сумерек, перестала быть страшной при огнестреле у полицейских. Дима пил чай, но нехотя, лишь чтоб сблизиться в общем действе с будущим (вдруг) спасением от напастей. Дима пил молча, ибо он знать не знал, чтó сказать, как вести себя. Всё зависело от того, чтó скажут гости.

— Мне, — вела Лена, пившая нервно, — мне бы в больницу. Вывих лодыжки… Можно в машину? Там подожду…

— Нет, Лернер. Вы натворили тут! — вспыхнул Гавшин, пахнувший мёдом. — Тут переспали, будто вы кошка, набедокурили и нас вызвали… Мытов — понял? — Лернер спала с двумя… Так пропал хто? Руку даю — тот самый, с кем вы и спали. Влас?.. А, по-мойму, вы его и винили? Ну, а теперь кохо — а? — кохо сажать? Вам на Власа плевать? Любили его вы, Лернер? Нет. Вы с ним просто… Версия есть?

— Нет версии… — Лена сбилась. В свете сквозь окна виделось, что она покраснела.

Дима сорвался: — Не оскорбляйте нас!!

Сыщик двинул сапог, сказав:

— Это вы нас шпыняете! Вам на нас, значит, можно — а вас нельзя, да? Вам тут курорты — а мне в хрязи тут? Я не лакей. Хде трупы, чтобы я видел? Это и я навру, что украли и, мол, верните. Или убили… Хде копать? С ваших слов копать? А вы видели, как убили? Дам знать начальству, что всё в порядке… Мытов, в порядке? Есть криминал тут?

— Не-а, не вижу.

— Зря хрязь месили к вам. Вы привыкли в Москве: прыщ вскочит — «скорую», дождь — полицию… Так, что ли, Лернер? Избаловались. Папки и мамки, значит, богаты?

— Нет, не богаты. Максов отец богат, — ныла Лена. — Он вам всё даст… ну, денег… Власов — был генерал. Но умер.

Гавшин присвистнул. — Во, залетели мы… Прямо в небо. Там бизнес делали, хенералили, а меня сократили. Я им зачем? Им Русь дай купить-продать… Я танкист был, служил я. Думал, до пенсии… Позвоните отцу-то, этого Макса! — встал он. — Сам спрошу: ищем или в Москве уже?

Лена звонила, раз… второй, третий. — Связи нет. Связь то есть, то, блин, нет её.

— Номер мне… — Гавшин вынул свой сотовый, набрал цифры. — Хлянь-ка, вне доступа. Лернер, верно вы…

Диме впало вдруг, что, раз нет следов преступлений, Гавшин уедет. Он испугался (ночь приближалась). — Вот, мы нашли здесь… — начал он, вынув два рубля золотом, что взял в подполе.

Сыщик стал их мять в пальцах. Мытов тянулся — глянуть.

Хо с Леной поняли: Дима мáслит злых эмвэдэшников.

— Это золото… — Он откинул прядь, что закрыла глаз. — Старой царской чеканки… Я вам сдаю их как лицу власти. Тыщ пятьдесят цена… Или больше. Может, все сто, — врал Дима.

— Ну! — Гавшин свистнул. — Здесь нашёл? В подполе? — глянул он на куроченный пол. — Мытов, вот что: копни давай… — Он смотрел, как тот роет лопатой. После подсвечивал лениным фонарём, грёб палкой. — Нет? Ну, и ладно. Брось, Мытов… — Сев к столу, он вертел и вертел монеты. — Малость, а дóрохо… Поди, врёшь всё?

Дима развил успех. — Нумизматикой увлекался… Я цены знаю… Нас увезёте? Хворые — Хо и Лернер… Нам нужно ехать, нам здесь нельзя быть. Здесь, типа, стрёмно…

— С радостью! — вёл майор. — Только «уазик» наш у моста застрял. В водолей не поднимешься. Я услал их… Завтра приедут, и заберём вас; трахтор найдём, джип вытащим… Ночку терпим, а? Разобраться тут надо… — И он качнул своей тучностью, пряча деньги. — Я решил: Халкин. Мне объяснили, как вас хоняли… Было?

Дима кивнул.

— Унять пора, — фыркнул Гавшин. — Он обнахлел вконец. Может, он всё и сделал…

— Что? — ныла Лена.

— Да что уходно… — Гавшин смотрел в окно. — План такой. Можно, значит, уйти. Нам нужно? Мы не узнаем, что тут и как. Ночуем… Халкин нас видел, как мы застряли. Ну, его не было, но с окна видеть — мох ведь? Всяк передать мох, что менты были… С Мытовым мы шли скрытно. Что я тут думаю? — Он смотрел теперь то на Хо, то на Диму чуть вдохновлённей. — Больше никто тут. Халкин — или никто… Он, Халкин!

— Что ему надо? — Лена терзалась.

— Что? — Гавшин глянул. — А всех убить, джип взять, Лернер. Вас в постель. Как обычно.

— Вы арестуйте… Прямо сейчас! Идите!

— Нет оснований. Труп он запрятал. Дождь след размыл.

— Труп… Трупы… — Дима помедлил, в ужасе от того, чтó скажет, — могут быть в погребе.

— Похреб?

— Погреб в лощине. Нам так сказали.

— Всё это завтра. Халкина нужно! Он это, Халкин!

— Что же вы нас, раз Галкин?

— Именно что на Халкина нет улик. Подозрения только… Да ведь и вы в пушкé. Если Халкин не будет — вас возьму.

— Как?!

— Всё утром. Может быть, отпущу вас… Мне висяк нужен? Нет, мне не нужен. Ехай, — Гавшин махнул рукой, — утром.

Дима молчал. Он понял, что сыщик прав: не местные — значит он, Хо и Лена.

— Если не местные — нет претензий, — вставила Лена. — Я заявление не подам… Уехали по себе… Не верю, чтоб кто из нас их…

— Жесть! — Хо надел очки.

— Ховорите, — вдруг прервал Гавшин, — ночью приходят?

— В полночь стучат в окно.

— Стукну им…

Стались сумерки. Время — десять. Дымка ползла к окну. В избе частности, вроде звёзд погон Гавшина, красноты носа Хо, глаз Лены, меркли. Гости играли в мелкие шахматы, взятые из планшетки.

Как мгла сгустилась, Гавшин закрыл окно покрывалом, вслед за чем он и Мытов тихо сидели. Слышался ливень в полном безветрии. А в избе была тьма с белью топленной печки.

Чтó все молчали, Дима не знал. Нужды нет. В прежние ночи шум не спугнул стук… Необъяснимый страх — потому что теперь Дима был под охраной — креп. Сохло в горле. Он, встав, прошёлся. Вновь сев, не двигался, а когда затряслись вдруг ноги, поднял их, вспомнив вилы (на всякий случай) … Он решил не смотреть часы. Многознание — к многим скорбям…

Ритм всё же щёлкал, и Дима понял, что это хуже. Коль не знать время, будет всё вдруг. Ужасно вдруг… Мысль взялась о гротескности, театральности стука в полночь: в полночь-то и стучат — для страха… И стало жутче.

Дохлый невротик! Ждёт стук, — с полицией! — и боится?

Да, ему жутко… Жутко в той степени, что взмолился бы, чтобы Гавшин взял свой «ПМ» и чтоб Мытов был наготове. В ухе рос звон. Дима вытер ладони в поту о брюки…

И стук раздался, — тихий, как и всегда.

Все замерли. Сердце Димы зашлось.

Опять стук.

«Птица…» — мнил Дима.

— Мытов! — встал Гавшин.

— Я иду с вами. — Хо слез с лежанки. — Тыл вам прикрою.

— Я… — вставил Дима.

Лена вцепилась. — Нет, Дима, нет!!

Он дёрнулся. Страх исчез вдруг. Он жаждал видеть, как банда сдастся, как всё закончится.

— С Лернер вы, — злился Гавшин, — тут мне сидите! Мне без истерик!

И загремели прочь из избы.

— Мы тоже… — встал было Дима. — Лена, пусти…

— Нет!

— Надо! — Он, оттолкнув её, с фонарём порскнул в двери, в туманы, где струил ливень. Подле калитки вроде фигуры.

— Хде он? Ты видел? — слышался голос.

— Там вон, в лощине… — Мытов цедил. — Гад в траву ушёл… Я, товарищ майор, им стрéльну?

— Вдруг там и наши? — встрял с кашлем Хо.

— Хто?

— Влас! — взвыл Хо. — К нам иди!!

Дима, выскочив следом к выкосу, в кисее из струй видел Хо, уходившего в низ лощины с Гавшиным, восклицавшим:

— Мытов! Что, видишь?!

— Вон! — тот вёл. — Галкин!

— Влас там! — вопил Хо.

— Там этот Галкин! Я его вижу… Стой!! — Завопив, сержант с тресками влез в бурьян.

— Влас! — взывал Хо.

— Пётр! Халкин!! — вскрикивал сыщик.

Дождь всех их скрыл.

Затихло. Кто-то внизу раз ойкнул, и хлопнул выстрел…

Чувствуя, что промок насквозь, Дима бросил: — Хо! Что вы… Где вы, чёрт? Эй, товарищ майор!

Ни звука.

Он начал пятиться… и столкнулся вдруг с Леной. Оба свалились. Но Лена кинулась вновь вперёд. Он схватил её.

— Прочь, Дим! Пусти меня! К Максу!!

— Где Макс, где, дура?!

Он посветил ей в безумные и с глазами навыкат взоры. — Там никого нет!

— Свянь, кретин!!

Он держал её.

— Сволочь!! Макс тебе в морду даст! — выла Лена и, извернувшись, врезала ему ногтем. Боль была острой, и фонарь выпал. Дима держал её, слушая: — Отпусти меня! Макс зовёт!!

Вдруг они припустили прочь, чтоб в избе прыгнуть в угол и там затихнуть.

Осиновые колья

Ночь их трясло. От ужаса. Он таращился в дверь… нет, в сторону двери, в мраке не видной.

Ждали сперва Хо с полицией.

После ждать стали то, что похитило Макса и Власа, Хо и полицию.

Ждали стук как предвестье того, что войдёт и погубит их…

Скрипнуло. Лена охнула, генерируя вонь. Он и сам пах, резко и дурно, запахом ужаса. Ныла рваная ногтем кожа на скуле.

Свет втекал в окна, делая формы…

Формы распались — в печь, вилы, стол, рюкзаки… Встала дверь в стене… Вновь запахло… Да, пахло ими, но также Максом, Хо, Власом, Гавшиным. (Мытов, странно, не пах почти, что отметил, вчера ещё, Дима. Есть, кто не пахнут). Веяло гнилью.

Он поволок её на лежанку.

— Как ты? — спросил. — Эй!

Лена молчала.

Он прошёл к занавешенному (вчера гостем) окну снять тряпку. Шахматы на столе… Откуда?.. Вдруг, вспомнив, чьи они, он попятился. Дверь к крыльцу была настежь, но Дима понял, что он не выйдет. Влез на чердак, где дырка, в кою он смотрел прежде, и заглянул в неё.

Морось… в клочьях тумана взмельки лощины… а по дну красное…

Глупость! Кровь, понял он, быстро смылась бы ливнем… Нет, там цветы… Что, ярче, чем прежде? Но так и надо. Цвет распускается, жизнь идёт… Там цветы на макушках куколя и иных трав…

Мысль о соцветиях проще, чем мысль о крови. Кровь не могла быть, врал себе Дима. И, как вчера, он не мог сказать, что вдоль красной, вьющейся к пойме ленты в этой лощине, — тропка. Он вчера видел: там лезли трое, слышался треск под Мытовым, травы падали. Он всё видел… Но это ночью. Утром же так всё, будто там девственно и никто там не шёл.

Он слез с чердака. Срок выйти, чтоб убедиться. Может быть, с чердака далеко смотреть и ему показалось, что там не шёл никто?

Может быть, они там?

Вдруг мёртвые? Вдруг внизу трупы?

Он схватил сотовый. «Вне зоны доступа»… Вновь набрал номер… Писки разрядки… Чёрт!! Света — нет. Что делать? Дима вошёл в избу.

А там — Лена. Он подскочил к ней. Лена в жару, взгляд странный, дышит натужно, губы обветрены.

— Где они?

Он присел на лежанку к ней и молчал.

— Дим…

— Нет их! — он жалко вскрикнул. — Все исчезают… Я говорил вам — нужно бежать?! Ползти надо было, только бы смыться!

— Макс… Я ведь видела! — Лена дёрнула Диму.

— Макс?! — разозлился он. — И беги к нему! Ну, давай быстрей! Что же ты?!

Лена плакала. Диме сделалось стыдно; он начал в сторону: — Мы здесь точно с ума сошли. Извини… — И он смолк.

— Подумала, ты ушёл…

— Нет.

— Правда? — Девушка не сводила с него чуть выпуклых своих глаз. Он мялся.

— Я не уйду, — он брякнул.

— Дим… — Лена смолкла.

— Что?

— Говорил, за меня можешь жизнь отдать?

То, что рядом лежало, — пахшее потом в нервной горячке и неопрятное, — было вовсе не чтó он любил вчера. Перед ним не роскошная, недоступная Лена, выбор красавчика-футболлёра-миллионера, а тень от женщины. Он и сам был так вымотан и напуган, что был пустой внутри. В нём была только жалость. Он в этой женщине вдруг увидел себя, помещённого в Кут с диким ужасом в полночь. Вот что он чувствовал. На любовь силы не было.

— Да, отдам… — он врал.

Лена сжала ладонь его.

— Я не думала…

— Что?

— Что Макс вот так может…

— Как?

— Ну, сидеть там, пугать… Скотина! — Лена скривилась. — Я не умышленно влезла к Власу. Он меня… Он, Дим, что, проучить нас хочет? Мне надоело, и я боюсь… Уйдём, Дим! Ты здесь единственный меня любишь. Эти все… Пусть… Пусть шутят! Но не над нами… Мы… Мы уйдём, блин. И пусть сидят там, в погребе, вместе с Гавшиным… — Лена сбилась. — Вызови, Дим, такси.

...