Lucy Maud Montgomery
JANE OF LANTERN HILL

Перевод с английского Александры Глебовской

Серийное оформление и оформление обложки
Владимира Гусакова

Монтгомери Л. М.

Джейн с Холма над Маяком : роман / Люси Мод Монтгомери ; пер. с англ. А. Глебовской. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025. — (Настроение читать).

ISBN 978-5-389-31120-6

12+

Джейн, сколько себя помнит, жила на Веселой улице вместе с доброй мамой и суровой бабушкой. Вот только на Веселой улице ей было совсем не весело. В огромном старом особняке запрещено бегать и громко говорить, за столом следует вести себя очень чопорно, по вечерам читать Библию вслух, и вообще, быть тише воды ниже травы. Однако, даже исполняя все эти требования, Джейн чувствует, что бабушка по какой-то непонятной причине ее недолюбливает. Однажды Джейн получает письмо от отца, которого она никогда не видела и считала давно погибшим. Теперь этот загадочный человек приглашает Джейн провести с ним целое лето на острове Принца Эдуарда (волшебное место, хорошо знакомое поклонникам творчества Люси Мод Монтгомери!). Сама не своя от страха и дурных предчувствий, девочка отправляется в путь, даже не подозревая, какие удивительные миры и невероятные события таит для нее будущее…

Роман печатается в новом переводе Александры Глебовской.

© А. В. Глебовская, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука®

 

 

 

Памяти песика Лаки,
который четырнадцать лет был мне верным
и преданным спутником

1

Джейн всегда считала: название у Веселой улицы совершенно неподходящее. Как по ней, не было в Торонто места более унылого... хотя, если честно, немного ей довелось повидать улиц Торонто за свои одиннадцать лет.

Но Веселой улице, считала Джейн, все-таки полагалось быть веселой, радовать взгляд веселыми приветливыми домами, тонувшими в цветах, — домами, которые кричали бы каждому прохожему: «Как поживаете?», махали бы руками деревьев и подмигивали глазами окон в сумерках. На деле же Веселая улица была темной и обшарпанной, застроенной мрачными старомодными кирпичными особняками, закопченными от старости, — и высокие, подслеповатые, закрытые ставнями окна отнюдь не собирались никому подмигивать. Старые, высоченные и величественные деревья, которыми была обсажена Веселая улица, и на деревья-то не походили, равно как и чахлые росточки в зеленых горшках у входа на заправочную станцию на углу напротив. Бабушка страшно рассердилась, когда старый дом Адамса на этом углу снесли и на его месте построили новенькую красно-белую бензиновую станцию. Бабушка строго-настрого запретила Фрэнку там заправляться. При этом Джейн считала бензоколонку единственным веселым местом на всей улице.

Джейн жила в доме номер 60. В огромной угловатой кирпичной постройке с колоннами у крыльца, высокими арочными окнами в георгианском стиле, а также башнями и башенками повсюду, куда можно было всунуть башню или башенку. Дом был обнесен высоким железным забором с чугунными воротами; таких в былые времена в Торонто было много. Они всегда стояли закрытыми, а когда на ночь Фрэнк запирал их на замок, у Джейн возникало неприятнейшее чувство, что ее заточили.

Участок был обширнее большинства участков на Веселой улице. Перед домом расстилался просторный газон; впрочем, трава на нем росла плохо, потому что прямо за оградой стояли строем старые деревья. Между боковой стеной дома и улицей Блур был довольно широкий зазор, которого, однако, не хватало, чтобы полностью заглушить вечный шум и гам, — улица Блур на перекрестке с Веселой была особенно людной. Многие удивлялись, почему старая миссис Роберт Кеннеди никуда отсюда не съезжает, хотя денег у нее пруд пруди и она запросто могла бы купить себе добротный новый дом на Лесном Холме или на Королевском проспекте. За большой участок, такой как при доме номер 60, наверняка приходилось платить прорву налогов, да и особняк безнадежно устарел. Но миссис Кеннеди только презрительно улыбалась, если кто-нибудь предлагал ей такое вслух, даже ее собственный сын, Уильям Андерсон, единственный член семьи, которого она уважала, потому что он преуспел в бизнесе и сам заработал приличное состояние. Она его никогда не любила, а вот уважать себя он ее все-таки заставил.

Миссис Кеннеди дом номер 60 полностью устраивал. Она въехала в него в качестве невесты Роберта Кеннеди, когда Веселая улица еще считалась последним криком моды, а здание, построенное отцом Роберта, — одним из самых роскошных «дворцов» в Торонто. В глазах миссис Кеннеди оно таким и осталось. Она прожила в нем сорок пять лет и не собиралась никуда съезжать. Кому здесь не нравится — никто не задерживает. Это произносилось с язвительным взглядом в сторону Джейн, которая вслух никогда не говорила, что ей не нравится Веселая улица. Впрочем, Джейн давно уже выяснила, что бабушка умеет читать чужие мысли.

Однажды темным унылым утром, когда Джейн сидела в «кадиллаке» посреди заснеженного мира и ждала, когда Фрэнк, как всегда, отвезет ее в Святую Агату, она услышала разговор двух женщин, стоявших на углу.

— Ты когда-нибудь видела такой выморочный дом? — спросила та, что помоложе. — Похоже, он уже лет сто как помер.

— Помер тридцать лет назад, после кончины Роберта Кеннеди, — согласилась та, что постарше. — А до того было вполне живенькое место. Нигде в Торонто так не веселились. Роберт Кеннеди любил общество. И сам был таким красивым, приветливым. Никто так и не понял, зачем он женился на миссис Джеймс Андерсон... вдове с тремя детьми. Она по рождению-то Виктория Мур, дочь старого полковника Мура... Благородное семейство! Хорошенькой тогда была как картинка и влюбилась в него просто по уши! Прямо, знаешь ли, до обожания. Говорят, ни на секунду не выпускала его из виду. А еще говорят, что к первому мужу она была совершенно равнодушна. Роберт Кеннеди умер лет через пятнадцать после того, как они поженились... как я слышала, сразу после рождения первого ребенка.

— Она что, одна живет в этом замке?

— Да нет. С ней две дочери. Одна вдова или вроде того... И еще, кажется, у нее внучка есть. Говорят, старая миссис Кеннеди ужасная тиранша, но младшая дочка... которая вдова... она живет весело, ходит на вечеринки, про которые пишут в «Saturday Evening». Красотка... а уж как одевается! Это та, что от Кеннеди, вся в отца. Ей, наверное, страх как неприятно принимать великосветских гостей у себя на Веселой улице. Дом-то не просто выморочный... Он еще и разваливается. Помню времена, когда Веселая улица была одной из самых модных в городе. А теперь что?

— Остатки былой роскоши.

— И того нет. Посмотри, в пятьдесят восьмом доме устроили пансион! Впрочем, шестидесятый миссис Кеннеди содержит в порядке, хотя, как видишь, краска с балконов уже облезает.

— Могу только порадоваться, что не живу на этой Веселой улице, — хихикнула младшая, и обе побежали за автобусом.

«Ну и радуйся», — подумала Джейн. Впрочем, если бы ее саму спросили, где бы она хотела жить вместо дома номер 60, она вряд ли сумела бы ответить. Почти все улицы, по которым ее возили в Святую Агату — очень дорогую привилегированную частную школу, куда ее отдала бабушка, — были хмурыми и непривлекательными, да и окрестности самой школы давно стали немодным местом. Впрочем, сама Святая Агата ничего не имела против... Тут важно понимать, что Святая Агата осталась бы Святой Агатой даже посреди пустыни Сахары.

Дом дяди Уильяма Андерсона на Лесном Холме был очень симпатичным: ухоженные газоны, альпийские горки, но жить там Джейн не хотела. Там даже по газону ходить было страшно — вдруг испортишь любимый дерн дяди Уильяма. Не смей и шагу сделать с дорожки, выложенной плоскими камнями. А Джейн любила побегать. В Святой Агате бегать тоже не разрешалось, если не во время игр. В игры Джейн играла так себе, потому что смущалась. В свои одиннадцать лет ростом она была почти как тринадцатилетние. На целую голову возвышалась над одноклассницами. Им это не нравилось, а Джейн чувствовала себя не в своей тарелке.

А побегать в доме номер 60... Разве в нем кто-то когда-то бегал? Ну, наверное, мама — давным-давно... Походка у мамы была такой легкой и пружинистой, что казалось: на ногах у нее крылья. Когда один раз Джейн все-таки решилась пробежать от парадного входа до черного, через весь длинный дом (который занимал почти половину городского квартала), да еще и с громким пением, бабушка (Джейн-то думала, что ее нет дома) вышла из утренней столовой и посмотрела на внучку с той самой улыбкой на мертвенно-бледном лице, которую Джейн ненавидела особенно сильно.

— И в чем, — произнесла бабушка вкрадчивым голосом, который Джейн ненавидела еще больше, — причина этого безобразия, Виктория?

— Я просто решила побегать для удовольствия, — объяснила Джейн.

Вроде бы ничего особенного. Но бабушка лишь улыбнулась и сказала тоном, каким умеют говорить только бабушки:

— Я бы на твоем месте, Виктория, больше так не поступала.

И Джейн не поступала. Бабушка на всех так действовала, хотя была совсем крошечной и вся в морщинах... такой крошечной и худосочной, что длинноногая Джейн уже почти сравнялась с ней ростом.

А еще Джейн ненавидела имя Виктория. Тем не менее именно так ее называли почти все, кроме мамы — та звала ее Джейн-Виктория. Девочка чувствовала, что бабушке это совсем не по душе... что по некой неведомой ей причине бабушка ненавидит имя Джейн. А Джейн оно всегда нравилось... и она хотела, чтобы ее называли только так. Она понимала, что Викторией ее окрестили в честь бабушки, а вот откуда взялось имя Джейн, не знала. Ни у Кеннеди, ни у Андерсонов в роду никаких Джейн не было. На одиннадцатом году у нее возникли подозрения, что оно могло прийти со стороны Стюартов. Это Джейн смущало, потому что ей совсем не хотелось думать, что любимое имя досталось ей от отца. Отца Джейн ненавидела — настолько, насколько способно было ненавидеть юное сердечко, не умевшее испытывать неприязнь ни к кому, даже к бабушке. Иногда Джейн с ужасом думала: а вдруг она все-таки ненавидит бабушку? Это было бы ужасно, ведь та ее кормит, одевает, дает ей образование. Джейн знала, что бабушку ей положено любить, вот только очень уж тяжело ей это давалось. Зато у мамы получалось без труда — но, с другой стороны, маму-то бабушка любила, и это многое меняло. Любила так, как никого другого. Внучку же бабушка не любила. Это Джейн прекрасно знала. А еще чувствовала, хотя и не понимала до конца: бабушке не нравится, что мама так сильно к ней привязана.

— Да что ты так над ней трясешься? — презрительно бросила бабушка, когда у Джейн однажды разболелось горло и мама очень переживала.

— У меня, кроме нее, никого нет, — ответила мама.

Старое бледное бабушкино лицо залилось краской.

— Я, выходит, никто, — обронила она.

— Ну, ты же знаешь, что я не это имела в виду, — жалобно произнесла мама, всплеснув руками — в такие моменты они всегда напоминали Джейн двух белых бабочек. — Я хотела сказать... хотела сказать... она моя единственная дочь...

— И эту дочь... его дочь... ты любишь сильнее меня!

— Не сильнее... просто иначе.

— Неблагодарная! — выкрикнула бабушка.

Сколько желчи она вложила в это слово! А потом вышла из комнаты, все еще с румянцем на щеках, бледно-голубые глаза так и метали искры из-под седых волос.

2

— Мамочка, почему бабушка не хочет, чтобы ты меня любила? — спросила Джейн, как только распухшие гланды позволили ей говорить.

— Лапушка, все не так. — Мама склонилась над дочкой, ее лицо в свете ночника с розовым абажуром напоминало розу.

Но Джейн-то знала, что именно так. Понимала, почему мама почти никогда не целует и не ласкает ее в бабушкином присутствии. У бабушки эти нежности вызывали приступы холодного свирепого гнева, который, казалось, леденил все вокруг. Джейн только радовалась, что мама нечасто себе такое позволяет. Зато когда они оставались наедине, все было иначе... только наедине они оставались очень редко. Вот и сегодня вместе они проведут совсем чуть-чуть, потом мама поедет на вечерний прием. Мама куда-то ездила почти каждый вечер, да и днем тоже частенько. Джейн всегда старалась перед отъездом взглянуть на нее хоть краешком глаза. Мама это знала и специально улучала для Джейн такую возможность. Она всегда была так красиво одета, так прелестна! Джейн считала свою маму самой красивой на свете. Иногда она гадала, как у такой прелестной мамы могла родиться такая невзрачная и нескладная дочь.

— Не будешь ты красавицей... у тебя рот слишком большой, — заявила ей одна из одноклассниц по Святой Агате.

Мамин рот напоминал бутон розы — маленький, алый, с ямочками в уголках. Глаза у нее были голубые... но не льдисто-голубые, как у бабушки. Голубые глаза бывают разные. Мамины были цвета утреннего летнего неба, проглядывающего в просвет между облаками. Волосы у нее были как теплое струистое золото, сегодня она их зачесала назад, оставив на свободе кудряшки за ушами и несколько завитков, ниспадающих сзади на белую шею. Мама надела платье из светло-желтой парчи, ее изящное плечо украшала большая роза более насыщенного желтого цвета. Джейн подумала, что мама похожа на прелестную золотую принцессу. Ее гладкую кремовую кожу на запястье украшал бриллиантовый браслет, который бабушка подарила ей на прошлой неделе на день рождения. Бабушка постоянно дарила маме всякие прелестные вещи. И всю одежду для нее тоже выбирала сама: изумительные платья, шляпки, накидки. Джейн не слышала чужих пересудов о том, что миссис Стюарт не стоит так вычурно одеваться, однако подозревала, что маме и самой больше нравится одежда попроще и она только делает вид, что предпочитает все эти вычурные туалеты, выбранные бабушкой: мама не хотела ее обижать.

Джейн очень гордилась маминой красотой. Трепетала от радости, когда слышала, как другие перешептываются:

— Правда она прелестна?

Так что она почти забыла, как сильно у нее болит горло, когда мама надела роскошную узорчатую накидку цвета своих глаз с пышным воротником из чернобурой лисицы.

— Какая же ты, мамочка, милая, — сказала Джейн, поднимая руку и дотрагиваясь до маминой щеки.

Мама наклонилась и поцеловала ее. Поцелуй напоминал прикосновение лепестка розы. Мамины ресницы шелковым веером скользнули по щекам девочки. Джейн знала, что некоторые люди красивее на расстоянии, но ее мама вблизи выглядела еще прелестнее.

— Лапушка, ты очень плохо себя чувствуешь? Так не хочется тебя бросать, но...

Мама не договорила, однако Джейн поняла, что она имеет в виду: «Бабушке не понравится, если я останусь».

— Я совсем не плохо себя чувствую, — самоотверженно объявила Джейн. — Да и Мэри за мной поухаживает.

Но стоило маме уйти под шелест парчи, как Джейн ощутила в горле огромный комок — и он не имел ничего общего с гландами. Так легко было заплакать... но Джейн себе этого не позволила. Много лет назад, когда ей было пять, она услышала, как мама с гордостью говорит:

— Джейн никогда не плачет. Не плакала даже совсем крохой.

С тех пор Джейн старательно запрещала себе плакать, особенно ночью, когда лежала в кроватке одна. Ведь, если вдуматься, в том, что касалось Джейн, маме почти нечем было гордиться, так что это «почти» отбирать у нее было нельзя.

При этом Джейн было ужасно одиноко. На улице завывал ветер. Высокие окна горестно дребезжали, большой дом заполняли непонятные неприветливые звуки и перешептывания. Джейн много бы дала, чтобы пришла Джоди и немножко с ней посидела. Впрочем, желать этого было совершенно бессмысленно. Она навсегда запомнила тот единственный случай, когда Джоди появилась в доме номер 60.

— Ну ладно, — обратилась к самой себе Джейн, стараясь приободриться, хотя горло саднило, а голова раскалывалась. — Хоть не придется сегодня читать им Библию.

«Им» — значит бабушке и тете Гертруде, поскольку мамы почти никогда не было дома. Каждый вечер перед сном Джейн полагалось прочитывать вслух главу из Библии. Из всех мыслимых занятий это Джейн ненавидела сильнее всего. А еще она прекрасно знала, что именно поэтому бабушка и заставляет ее читать.

Чтение неизменно происходило в гостиной, и, входя в дверь, Джейн каждый раз невольно содрогалась. Большая элегантная комната, заставленная так тесно, что, куда ни повернись, обязательно что-нибудь смахнешь на пол, всегда казалась холодной, даже самыми жаркими летними вечерами. А зимними — совсем ледяной. Тетя Гертруда брала с мраморной столешницы стола, расположенного в центре комнаты, тяжелую семейную Библию с массивной серебряной застежкой и переносила на столик между окнами. Потом они с бабушкой усаживались по обе стороны от столика, а Джейн садилась между ними, причем с мутной старинной картины в тяжелой раме из потускневшего золота за темно-синими бархатными драпировками на нее все время скалился прадедушка Кеннеди. Та женщина на улице сказала, что дедушка Кеннеди был симпатичным и приветливым человеком, но прадедушка явно таким не был — Джейн не могла отделаться от мысли, что такой разгрызет пару гвоздей и даже не поморщится.

— Открой на четырнадцатой главе «Исхода», — командовала бабушка.

Разумеется, каждый вечер она называла новую главу, но всегда одним и тем же тоном. Он сильно смущал Джейн, и она редко находила нужное место с первого раза. Тогда бабушка, с этой ее противной улыбочкой, говорившей: «Что, и это не можешь сделать по-человечески?», вытягивала тощую морщинистую руку, украшенную массивными старомодными перстнями, и ловким точным движением открывала нужную страницу. Джейн, запинаясь, продиралась через очередную главу, коверкая слова, которые прекрасно знала, исключительно от смущения. Бабушка иногда говорила:

— Если можно, погромче, Виктория. Я думала, когда отправляла тебя в Святую Агату, что тебя хотя бы научат открывать рот, когда читаешь, если уж не в состоянии научить истории и географии.

Джейн тут же резко повышала голос, и тетя Гертруда подскакивала на стуле. А на следующий вечер бабушка могла сказать:

— Помилуй, Виктория, не так громко. Мы же не глухие.

И голос бедняжки Джейн падал почти до шепота.

Когда она заканчивала чтение, бабушка с тетей Гертрудой наклоняли головы и шептали молитву. Девочка пыталась молиться вместе с ними, что было не так-то просто, потому что бабушка обычно на пару слов опережала тетю Гертруду. Поэтому Джейн всегда испытывала облегчение, добравшись до «аминь». Дивная молитва, исполненная всей прелести древней веры, для нее превратилась в настоящую пытку.

Потом тетя Гертруда закрывала Библию и укладывала в точности на прежнее место на столе — ни на волосок в сторону. Наконец Джейн дозволялось поцеловать бабушку и тетушку на ночь. Бабушка всегда оставалась сидеть, и Джейн приходилось нагибаться к ее лбу.

— Спокойной ночи, бабушка.

— Спокойной ночи, Виктория.

А вот тетя Гертруда стояла у стола в центре комнаты, и Джейн была вынуждена к ней тянуться — тетя была очень рослая. Она слегка наклонялась, и Джейн целовала ее узкое серое лицо.

— Спокойной ночи, тетя Гертруда.

— Спокойной ночи, Виктория, — откликалась тетя Гертруда своим писклявым ледяным голосом.

После этого Джейн могла убраться за дверь, и порой ей даже везло — она ничего не роняла по дороге.

— Когда вырасту, никогда не буду читать ни Библию, ни молитвы! — бормотала она себе под нос, взбираясь по длинной великолепной лестнице, о которой раньше судачил весь Торонто.

Однажды вечером бабушка улыбнулась и спросила:

— Что ты думаешь про Библию, Виктория?

— Мне кажется, она очень скучная, — честно ответила Джейн.

В главе, которую они сегодня читали, все было «пурпуровым и червлёным», и она понятия не имела, что это такое.

— Ага! И ты полагаешь, твое мнение хоть что-то да значит? — осведомилась бабушка, раздвигая тонкие губы в улыбке.

— Если нет, зачем тогда спрашивать? — удивилась Джейн, после чего ее ледяным тоном отчитали за дерзость, хотя она вовсе не собиралась никому дерзить.

Так разве удивительно, что в тот день она поднялась к себе в спальню, исполненная отвращения к дому номер 60 по Веселой улице? Отвращения, которое она испытывать не хотела. Джейн была не против почувствовать к этому дому любовь... или хотя бы дружеские чувства... приносить ему пользу. Но она не могла... Дом не проявлял к ней дружелюбия... и пользы никакой ему было не надо. Тетя Гертруда и Мэри Прайс, их кухарка, а также Фрэнк Дэвис, слуга и шофер, делали все необходимое по хозяйству. Тетя Гертруда не позволяла бабушке нанять служанку, потому что предпочитала сама заниматься домом. Рослая, хмурая, сдержанная тетя Гертруда сильно отличалась от мамы. Джейн трудно было поверить, что они сестры, пусть и сводные: тетя Гертруда горой стояла за порядок и систематичность. Все в доме полагалось делать в определенный день и определенным образом. Чистота в комнатах царила устрашающая. Холодный серый взгляд тети Гертруды злобно упирался в каждую пылинку. Она постоянно расставляла вещи по местам и за всем следила. Даже маме ничего не приходилось делать, кроме как составлять букеты к столу, если приходили гости, и зажигать свечи к ужину. Джейн их и сама бы с удовольствием зажгла. А еще ей очень бы понравилось чистить серебро и готовить. Ничего ей не хотелось так сильно, как готовить. Время от времени, когда бабушка уходила из дома, она пробиралась на кухню и смотрела, как добродушная Мэри Прайс колдует над плитой. Выглядело это так просто... Джейн не сомневалась, она отлично справится, если ей позволят. Так здорово было бы приготовить что-то самостоятельно! Нюхать еду было почти так же приятно, как ее есть.

Но Мэри Прайс не подпускала ее к плите. Она знала: старая хозяйка не любит, когда мисс Виктория заговаривает со слугами.

— Виктория воображает себя прислугой, — объявила бабушка как-то раз за воскресным ужином, на котором, как обычно, присутствовали дядя Уильям Андерсон, тетя Минни, дядя Дэвид Колман, тетя Сильвия Колман и их дочка Филлис. Бабушка отлично умела выставить человека смешным и глупым в чужих глазах. А Джейн по ходу дела гадала, что бы сказала бабушка, если бы узнала, что в этот день Мэри Прайс, окончательно забегавшись, позволила девочке вымыть и разложить зелень для салата. Зато Джейн точно знала, что бы та сделала: она бы к этому салату не прикоснулась.

— А разве плохо, если девочка умеет вести хозяйство? — удивился дядя Уильям не потому, что решил принять сторону Джейн, а потому, что никогда не упускал случая провозгласить, что место женщины — дома. — Все девочки должны учиться готовить.

— Мне кажется, Виктория совершенно не стремится освоить кулинарию, — заметила бабушка. — Ей просто нравится торчать на кухне и в других подобных местах.

Бабушка явно намекала на то, что у Виктории дурной вкус, а кухня — место малопочтенное. Джейн удивилась, заметив, что мама внезапно вспыхнула, а в глазах у нее мелькнула странная воинственная искра. Но сразу погасла.

— Как там твои успехи в Святой Агате, Виктория? — спросил дядя Уильям. — Переведут тебя в следующий класс?

Джейн не знала, переведут или нет. Этот страх терзал ее днем и ночью. Она понимала, что оценки за месяц у нее так себе... Бабушка очень разозлилась, когда получила ведомость, и даже мама жалобно спросила, не может ли Джейн постараться. Джейн очень старалась, но история и география казались ей такой беспросветной скукой. Другое дело арифметика и правописание. В арифметике Джейн просто блистала.

— Я слышала, что Виктория прекрасно пишет сочинения, — саркастически заметила бабушка. По некой совершенно непостижимой для Джейн причине ее способность хорошо писать сочинения бабушку чрезвычайно раздражала.

— Ну-ну, — ответил дядя Уильям. — Виктория, если захочет, без труда перейдет в следующий класс. Главное — усердно учиться. Она уже большая девочка и наверняка это понимает. Назови мне столицу Канады, Виктория.

Джейн прекрасно знала, как называется столица Канады, но дядя Уильям так неожиданно выпалил свой вопрос, а все гости перестали жевать и прислушались... В первый миг ей никак было не вспомнить. Она покраснела... запнулась... съежилась. Если бы она посмотрела на маму, то увидела бы, что та произносит нужное слово одними губами, но Джейн ни на кого не могла смотреть. Она готова была умереть от стыда и унижения.

— Филлис, скажи Виктории, как называется столица Канады, — распорядился дядя Уильям.

Филлис тут же выпалила:

— Оттава.

— О-т-т-а-в-а, — объяснил дядя Уильям Джейн.

Джейн чувствовала, что все, кроме мамы, смотрят на нее с неподдельным осуждением, а тетя Сильвия Колман еще и нацепила на нос очки на длинной черной ленточке, будто пыталась внимательно разглядеть, как выглядит девочка, не знающая названия столицы собственной страны. Джейн, парализованная этим взглядом, уронила вилку — и затряслась от ужаса, перехватив взгляд бабушки. Та качнула своим серебряным колокольчиком.

— Дэвис, вы не могли бы принести мисс Виктории новую вилку? — произнесла она, как бы намекая на то, что Джейн уже использовала несколько вилок.

Дядя Уильям положил только что отрезанный кусок белого куриного мяса на край общего блюда. До этого разговора Джейн надеялась, что он отдаст этот кусок ей. Белое мясо ей доставалось нечасто. В отсутствие дяди Уильяма, когда разделывать тушку было некому, Мэри ее нарезала на кухне, а потом Фрэнк передавал блюдо по кругу. Джейн редко решалась взять кусочек белого мяса, потому что знала: бабушка за ней следит. Однажды, когда она все-таки взяла немного, бабушка тут же заметила:

— Дорогая Виктория, не забывай, есть и другие, кому нравится грудка.

Джейн подумала: ей еще повезло получить ножку. А то ведь с дяди Уильяма станется — он мог выдать ей шейку в наказание за то, что она не знает названия столицы Канады. Зато тетя Сильвия от доброты душевной положила ей двойную порцию брюквы. Брюкву Джейн терпеть не могла.

— Что-то ты ешь без всякого аппетита, Виктория, — с укором заметила тетя Сильвия, поскольку горка брюквы долго не уменьшалась.

— Полагаю, что с аппетитом у Виктории все в порядке, — возразила бабушка, как бы давая понять: это единственное, с чем у нее все в порядке. Джейн прекрасно знала, что в бабушкиных словах всегда кроется больше того, что лежит на поверхности.

В тот день она едва не испортила себе послужной список, чуть не расплакавшись прямо за столом, — такой несчастной она себя чувствовала, но тут посмотрела на маму. Вид у мамы был очень ласковый и сострадательный, так что Джейн сразу же взяла себя в руки и просто решила больше не есть эту брюкву.

Дочка тети Сильвии Филлис, учившаяся не в Святой Агате, а в «Зеленой роще» — куда более новой и дорогой школе, — могла назвать не только столицу Канады, но и столицы всех провинций в доминионе [1]. Джейн недолюбливала Филлис. Иногда она даже пугалась того, что недолюбливает стольких людей — с ней явно что-то не так. Но Филлис была такой высокомерной... а Джейн ненавидела, когда на нее смотрели свысока.

— Почему тебе не нравится Филлис? — спросила однажды бабушка, глядя на Джейн глазами, умевшими — в этом Джейн не сомневалась — видеть сквозь стены, двери и все остальное, в самые глубины чужой души. — Она миловидная, воспитанная, умная, с хорошими манерами... в отличие от тебя. — Этого бабушка не добавила, но, по мнению Джейн, явно хотела.

— Она мной помыкает, — ответила Джейн.

— А ты уверена, что знаешь смысл всех слов, которые употребляешь, дорогая Виктория? — поинтересовалась бабушка. — И не кажется ли тебе, что ты... возможно... немного завидуешь Филлис?

— Нет, мне так не кажется, — твердо ответила Джейн. Она знала, что совсем не завидует Филлис.

— Должна признать, что она совсем не похожа на эту твою Джоди, — добавила бабушка.

Язвительная нотка в ее голосе заставила Джейн гневно сверкнуть глазами. Она не выносила никаких насмешек над Джоди. С другой стороны, что она могла поделать?

3

Джейн и Джоди дружили уже год. Джоди тоже было одиннадцать лет, она тоже была выше большинства сверстниц... но не такой крепкой и рослой, как Джейн. Джоди, худенькая и хрупкая, выглядела так, будто всю жизнь недоедала... что было очень похоже на правду, хотя она и жила в доме номер 58 по Веселой улице, который когда-то был роскошным особняком, а теперь превратился в обтерханный трехэтажный пансион.

Однажды вечером, весной предыдущего года, Джейн сидела на дерновой скамеечке в старой заброшенной беседке на задах своего дома. Мамы с бабушкой не было дома, а тетя Гертруда лежала в постели, потому что сильно простудилась, — в противном случае Джейн не оказалась бы на улице. Она выскользнула из дома, чтобы как следует разглядеть полную луну. У Джейн были свои особые причины разглядывать луну... а заодно и вишню в саду дома номер 58, всю в белом цвету. Вишня, над которой огромной жемчужиной висела луна, выглядела так красиво, что у Джейн перехватило горло... будто она сейчас заплачет. А потом оказалось, что во дворе дома номер 58 кто-то действительно плачет. В тихом хрустальном воздухе весеннего вечера совершенно отчетливо звучали сдавленные жалобные рыдания.

Джейн поднялась со скамьи, вышла из беседки, обогнула гараж, миновала пустую конуру, в которой никогда не жила ни одна собака... по крайней мере, на памяти Джейн... и добралась до забора, который между домами номер 60 и 58 становился деревянной изгородью. Прямо за конурой в заборе имелась дырка: среди зарослей вьюнка сломалась одна рейка, так что Джейн протиснулась в отверстие и оказалась в неопрятном соседнем дворике. Еще не стемнело, и Джейн сразу же увидела девчонку, которая скорчилась у корней вишни и, спрятав лицо в ладонях, горько рыдала.

— Может, тебе помочь? — спросила Джейн.

Сама Джейн, пожалуй, этого не осознавала, но эти слова служили ключом к ее характеру. Любой другой, скорее всего, спросил бы: «Что случилось?», однако Джейн всегда была готова прийти на помощь, и главная трагедия ее пока еще недолгого существования заключалась в том, что никто и никогда не нуждался в ее помощи... даже мама, у которой было решительно все, что душе угодно.

Девчушка, сидевшая под вишней, умолкла и поднялась на ноги. Она посмотрела на Джейн, а Джейн посмотрела на нее, и тут с ними обеими что-то случилось. Много-много позже Джейн описала это так: «Я поняла, что мы с ней из одного теста». Джейн увидела девочку примерно своих лет, с крошечным, очень бледным личиком под копной густых черных волос и ровно обрезанной челкой. Судя по всему, голову она не мыла уже довольно давно, но под челкой обнаружились изумительные карие глаза, пусть и совсем иного оттенка, чем у Джейн. У Джейн глаза были золотисто-карие, как цветок бархатец, и в них постоянно переливался смех, а у этой девочки глаза оказались совсем темными и очень грустными... настолько грустными, что у Джейн как-то странно трепыхнулось сердце. Она хорошо знала: такому юному созданию не полагаются такие глаза.

На девочке было страшно уродливое заношенное синее платье, явно не для нее сшитое. Слишком длинное, слишком фасонистое, при этом грязное и в жирных пятнах. На тощих плечиках оно висело, как мешок на пугале. Джейн, однако, платье совсем не занимало. Она видела только взгляд, молящий о помощи.

— Может, тебе помочь? — повторила она.

Девочка покачала головой, ее глаза вновь затуманились слезами.

— Гляди. — Она указала рукой.

Джейн поглядела и увидела между вишней и изгородью что-то вроде наспех сделанной клумбы, на которой валялись втоптанные в землю розы.

— Это Дик, — пояснила девочка. — Он специально... а у меня тут был садик. Миссис Саммерс эти розы на прошлой неделе прислали... двенадцать вот таких огромных роз на день рождения... а нынче утром она говорит: все, завяли, и мне — иди их выброси в мусор. А я не смогла... они такие красивые. Пришла, вскопала клумбу, воткнула туда-сюда. Знала, что долго они не протянут... но было так красиво, и у меня понарошку получился настоящий садик... и вот... пришел Дик и все растоптал... да еще и смеялся.

Она опять зарыдала. Джейн понятия не имела, кто такой Дик, но в тот момент с радостью бы свернула ему шею своими сильными ловкими руками. Она обняла девочку за талию.

— Не переживай. Не надо плакать. Давай наломаем с вишни веточек и натыкаем их в твою клумбу. Они свежее этих роз... ты только подумай, как это будет красиво при свете луны.

— Я боюсь, — призналась девочка. — Вдруг мисс Уэст рассердится.

Джейн опять пронзило чувство узнавания. Похоже, девочка, как и она, боится людей.

— Ну тогда давай заберемся вон на ту длинную ветку, посидим там и полюбуемся на вишню, — предложила Джейн. — На это-то мисс Уэст вряд ли рассердится?

— На это, наверное, нет. Ну то есть, она на меня сегодня в любом случае рассердится, потому что я, когда подавала за ужином на стол, споткнулась с подносом и три стакана разбила. Она сказала, что если я и дальше так буду... Вчера вечером я пролила суп мисс Тэтчер на шелковое платье... она меня отошлет.

— И куда она тебя отошлет?

— Не знаю. Идти мне некуда. Но она говорит, от меня одни убытки и меня держат только из милости.

— Как тебя зовут? — спросила Джейн.

Они ловко, как две кошечки, вскарабкались на вишню, где их скрыла и объяла белизна, оставив наедине друг с другом в недоступном другим благоуханном мире.

— Джозефина Тернер. Но все зовут меня Джоди.

Джоди! Джейн очень понравилось это имя.

— А я Джейн Стюарт.

— А я думала, Виктория, — созналась Джоди. — Так мисс Уэст говорит.

— Нет. Джейн, — твердо ответила Джейн. — То есть, вообще-то, Джейн-Виктория, но лучше Джейн. А теперь, — добавила она решительно, — давай знакомиться.

Когда, совсем уже поздно вечером, Джейн пролезла обратно в дыру, она знала про Джоди почти все. Папа и мама у Джоди умерли... давно, когда Джоди была совсем маленькой. Мамина двоюродная сестра работала кухаркой в доме номер 58, взяла ее к себе и получила разрешение держать девочку в доме, если она не будет выходить из кухни. Два года назад тетя Милли умерла, а Джоди просто «осталась». Помогала новой кухарке... чистила картошку, мыла посуду, подметала, протирала, бегала по поручениям, точила ножи... а в последнее время получила повышение — ей позволили подавать на стол. Спала она в каморке на чердаке, где летом было жарко, а зимой холодно, ходила в обносках, которые ей отдавали жильцы, а если дел по хозяйству было не много, даже посещала школу. Ни у кого не находилось для нее доброго словечка, никто ее вовсе не замечал... кроме Дика, любимого племянника мисс Уэст, который ее дразнил, мучил и обзывал приживалкой. Дика Джоди ненавидела. Однажды, когда никого не было дома, она пробралась в гостиную и подобрала на пианино одну мелодию, так Дик наябедничал мисс Уэст, и Джоди строго наказали, чтобы она никогда больше не прикасалась к инструменту.

— А я бы так хотела научиться играть, — протянула Джоди мечтательно. — Только этого и хочу. И еще садик. Вот бы мне свой садик!

Джейн в очередной раз поразилась тому, как криво все устроено в этом мире. Она совсем не любила играть на пианино, но бабушка требовала, чтобы она брала уроки музыки, и Джейн усердно упражнялась, чтобы порадовать маму. А бедная Джоди мечтала о музыке, однако безо всякой надежды, что ее мечта осуществится.

— Так ты думаешь, тебе не позволят посадить садик? — спросила Джейн. — Места тут много, и солнца хватает, не то что у нас во дворе. Я тебе помогу вскопать клумбу, и я уверена, мама даст нам семян...

— Не выйдет, — угрюмо произнесла Джоди. — Дик все опять вытопчет.

— Тогда вот что, — решительно объявила Джейн. — Обзаведемся каталогом семян... Фрэнк мне его достанет... и устроим себе садик понарошку.

— Ух как ты здорово придумала! — восхитилась Джоди.

На Джейн нахлынуло счастье. Впервые в жизни кто-то ею восхитился.

4

Разумеется, бабушка очень скоро узнала про Джоди. Раз за разом высказывалась о ней сладковато, но ядовито, однако напрямую не запрещала Джейн играть с Джоди во дворе дома номер 58. Только через много лет Джейн поняла почему... Бабушка хотела продемонстрировать всем, кто станет задаваться этим вопросом, что вкус у Джейн плебейский и она любит водиться с простолюдинами.

— Лапушка, эта твоя Джоди хорошая девочка? — с сомнением спросила мама.

— Она очень хорошая девочка! — с чувством ответила Джейн.

— Но у нее вид такой неухоженный... она грязная...

— Мамочка, лицо у нее всегда чистое, и она никогда не забывает мыть за ушами. А я ей покажу, как надо мыть голову. У нее очень красивые волосы, вот еще бы они были чистыми... они у нее мягкие, черные, шелковистые. И можно я подарю ей баночку кольдкрема... у меня две, ты же знаешь... чтобы она смазывала руки? Руки у нее очень красные и растрескавшиеся, потому что она много работает и постоянно моет посуду.

— Но ее одежда...

— В этом она не виновата. Носит то, что ей отдадут, и у нее никогда не было больше двух платьев одновременно: одно — на каждый день, одно чтобы ходить в воскресную школу. Но даже воскресное не такое уж чистое... Это бывшее платье Этель, дочери миссис Белью, розовое. Этель пролила на него кофе. А Джоди столько работает... Мэри говорит, они ее прямо в рабстве держат. Мамочка, мне очень нравится Джоди. Она славная.

— Ну... — Мама вздохнула и сдалась. Мамы всегда сдаются, если проявить твердость. Это Джейн сообразила уже давно — безошибочно распознала ее главную слабость. Мама совсем не умела никому «давать отпор». Джейн слышала, как Мэри говорит об этом Фрэнку (они не знали, что Джейн рядом), и тут же поняла, что это правда.

— За кем последнее слово, того она и слушается, — сказала Мэри. — А последнее слово всегда за старой хозяйкой.

— Ну, старая хозяйка к ней очень добра, — заметил Фрэнк. — Вон как ей весело живется.

— Весело-то весело. Но счастливо ли? — спросила Мэри.

«Счастливо? Разумеется, мама счастлива», — мысленно возмутилась Джейн... возмутилась тем более сильно, что в самых потайных мыслях у нее успело зародиться странное подозрение, что, несмотря на все танцы, приемы, меха, платья и драгоценности, мама все же несчастлива. Джейн понятия не имела, откуда она это взяла. Может, время от времени читала это у мамы в глазах... Она напоминала Джейн птичку в клетке.

Весенними и летними вечерами, после того как Джоди перемоет груды тарелок, Джейн могла пойти поиграть с ней во дворе дома номер 58. О