Английская литература говорит: смерть ради долга; французская литература говорит: смерть ради любви; немецкая литература говорит: смерть ради величия; русская литература говорит: смерть»
елать: россияне — желчь этого мира. Мы слишком опасны для окружающих, и во имя спокойствия на планете Земля нам следует пребывать внутри отведенных нам границ, под бдительным присмотром великого Ботвинника. Н
. Но теперь-то мы осознаём, что шахматы — не столько спортивный, сколько культурный феномен, а любая культура по природе своей неантагонистична. Она — результат не соперничества, но сотрудничества, симбиоза. Наверное, поэтому мне так нравится жанр задач на «кооперацию», когда белые и черные фигуры не борются друг с другом, но, наоборот, действуя совместно, должны (в требуемое количество ходов) объявить мат черному королю. Однажды философа Бенедикта Спинозу спросили: почему вы одинаково довольны и когда выиграете партию в шахматы, и когда проиграете? А он в ответ: потому что гибель любого из королей радует мое республиканское сердце! В определенном смысле все мы сегодня спинозисты (только не политические, а эстетические) — нам не важно, кто именно выиграет партию, нам важна лишь красота получающихся на доске узоров.
(Как прекрасна Ксения Александровна в момент своей убежденной речи!
Как жарко осуждает она концепции «победы» и «спорта», как страстно отстаивает идею нежного, тонкого, деликатного взаимодействия, рождающегося в процессе партии, позволяющего партнерам соприкасаться не телами, но мыслями, устанавливающего между двумя играющими максимально интимную — почти телепатическую — связь.
«Восклицательный знак», — думает Кирилл.
«Восклицательный знак», — думает Майя.
«Восклицательный знак», — думает Ида Карловна.
«Выпить, может быть, еще коньяку?» — думает Фридрих Иванович.)
Ни в школе, ни в университете Кириллу никогда не рассказывали о том, что главной причиной Кризиса была художественная литература. Молчаливо подразумевалось, что империализм обитал в русском народе всегда — подобно какому-нибудь вирусу вроде герпеса — и периодически приводил к эксцессам, войнам, уродливым нарывам у границ сопредельных стран
Именно через сочинения литераторов входили в умы россиян расхлябанность и необязательность, презрение к элементарной логике и к минимальному порядку, пренебрежение строгостью мыслей; входила вера в собственную исключительность («Умом Россию не понять!») и любование дикой, разрушительной силой («Да, скифы мы, да, азиаты мы!»); входила, в конце концов, темная страсть к экспансии, к расширению, к захвату: сначала — чужого внимания, чуть позже — чужих умов и душ, в итоге — чужих территорий и
(Странное чувство! Можно наклониться и потрогать бетон платформы. Протянуть руки и нащупать металл вагона. Оказавшись в купе, прислониться лбом к оконному стеклу. Мир по-прежнему состоит из конкретных материалов, обладает внятными формами, так почему же кажется, что все сейчас поплывет, распадется и сгинет, как морок и туман? Как так вышло, что Кирилл совершенно перестал понимать позицию, отличать белые фигуры от черных, королевский фланг от ферзевого? Кто его враг? Кто друг? Кому верить?
Откуда ждать подвоха?
А что, если прямо сейчас в вагон ввалится толпа милиционеров, ведомая Брянцевым и Майей: «Вот он, держите извращенца!» И задержат, поставят в два хода мат.)
Но ничего не случилось.
Никто не прибежал и не вломился.
Никакой милиции (только старушки, продающие пирожки; только мокрые от дождя толпы встречающих и провожающих, только красные и зеленые глаза семафоров;
