Оглавление

1. Прямые зеркала

1.

Густые папоротники дыбились. Сырой и гулкий лес заваливал путь буреломом: торчащие корни, стволы мёртвых деревьев и мох, мокрый трухлявый запах гниения. Вода в бочагах была гадкая — жирно блестящая, чёрная, смрадная. «Это она, — ноздри жадно и восторженно впитывали. — Кривая земля. Перекорёженная». Колени немного дрожали. Не было трусостью развернуться сейчас и уйти, но довольное чувство — немое хвастовство в пространство, гордость — плескалось у сердца огненно. Он сам дошёл, найдя брод через реку, сам выдержал пугливый быстрый бег: заприметь его какой-нибудь охотник, непременно бы наказал со всей строгостью. Охотники не ходили сюда — что говорить про детей.

Он теперь круче, чем Рыжий.

«Скажи мне, лялечка, — щербатая ухмылка открывала потерянный зуб. — Скажи, когда перестанешь делать в штаны от кошачьего чиха, и тогда, возможно, я возьму тебя ловить с нами рыбу». Несправедливо, обидно: штаны всегда были сухими. Но не было нашейного мешочка с веселящими листьями и хоть какого-нибудь ножа, чтобы чистить ногти, как старшие — а ещё двух-трех лет, чтобы самому старшим быть. Зато был лес. Росший на кривой земле, где шептался туман. И призраки.

Он осмотрелся.

Поверх чахлых болезненных сосен висела молочная дымка. Она оседала на серых колючках иголок, и капли, падающие на нос и за шиворот, жгли неприятным холодом. Мох пружинил и иногда предупреждающе чавкал. Завалы возникали хаотично. В них ещё не просматривался отпечаток великой страшной мощи, вздыбившей землю когда-то, но уже дышала древесным разложением смерть. Смерть обещал весь лес. Главный герой тех историй, которыми старики пугают своих внуков: мрак и живущие в нём существа. Ужасный по полуночным рассказам, грозный и величественный, лес оказался лишь на четверть таким. И хорошо: иначе была бы та трусость.

Лес до сих пор болел. Он шёл рваными пятнами мерзкой парши, которая глодала стволы и корявые ветви, проплешинами, где не росло ни травинки, пузырями-нарывами несъедобных грибов и поникшими листьями. Птиц здесь не обитало. Зверей, наверное, тоже. И человеку было делать нечего. Глупому, уязвимому, слабому.

Особенно, если он — ребёнок.

Громко хрустнуло, падая, дерево. Переломилось пополам и взрыло мёртвыми ветвями воду бочага. Переломилось от сырости, гнили, оттого, что болезнь вышла из кривой земли и поразила его сердцевину, переломилось, потому что его время пришло, и напугало. Грудь под самым горлом сжало. Но из тумана не явилось костлявой лапы с когтями: потревоженная вода успокаивалась. Расщеплённый ствол был изнутри коричневым. Оказалось возможным, немного придя в себя, подойти ближе и потрогать: рыхлая скользкая масса сминалась под пальцами, сама являясь уязвимой беззащитностью. Призраки? Как бы не так. Только природа, калечная и пугающая своим умиранием, только, конечно, обросшая из-за этого ужасами чаща. Старики — болтуны. Вруны. Они всё, разумеется, знают.

Дальше почва становилась бугристой. Она поднималась холмом среди завалов и опадала в овраги, где из-под мрачной воды торчали всё те же останки деревьев. Почву подняло давно и расплескало, и идти было трудно. Низкие колючие кустарники обвивали щиколотки, пачкая ботинки разводами, похожими на улиточный след. Туман спустился. Он ощущался вязким, имеющим плотность и вес, скрадывал согнувшиеся сосны и оставлял на языке после вдохов привкус кислятины. Дышать туманом могло быть вредно. Руки натянули на нос воротник рубашки, и наивный жест принёс уверенность. Бурелом чернел, и не от сырости: подстилка леса здесь кусками сгорела. Куски расползались, сливаясь, и скоро захватили всю землю — сплошное пепелище, которое выжег какой-то очень сильный огонь, раз ничего не выросло после него, даже травинка. В конце концов вокруг и впереди не осталось ни одного прямо стоящего дерева. Все повалились. Обуглились.

Торчали лишь пни.

Кривая земля утомила: затянутая слоем тумана, она была унылым и необитаемым местом, которое растеряло таинственность. Ноги устали карабкаться и перелезать. Незваный гость остановился и повертел головой, оценивая завалы. Сгодится ли горелая ветка как доказательство, что он правда здесь был?

— Ну, привет, призраки.

— Я не призрак, — сказала земля под ногами. — Привет.

Он услышал свой крик — безумный вопль куницы, и в следующий миг обнаружил, что забрался, похоже, единым скачком на груду влажных пачкающих брёвен. Прижался к ним и затрясся.

— Не бойся. Эй! Слышишь? Куда ты делся? — и голос хихикнул. — А, вижу. Ты сел почти на перископ.

Голос призрака — не призрака, земли — был звонким и мальчишеским.

— Уйди. Изыди! Кыш!

— Я не могу уйти. Я здесь живу.

— Тогда не ешь меня, — мольба вышла жалкой.

Горячие позорные слёзы побежали ручейками по щекам. Рыжий выдумал чушь, колюче-обидную глупость: подобный страх — беспомощный, и от него не мочатся в штаны, а просто по-детски ревут. Хотелось свернуться клубочком и выть.

— Ну, что ты… Не надо! — голос заволновался.

Слова долетали, как сквозь пелену.

— … не ем, не злой, не страшный, и вообще я маленький! Я тоже ребёнок, представь? Но я… ох, — зазвучало отчаяние, — я не могу к тебе выйти. Я не могу наверх, наружу. А ты пришёл сюда. Какой ты смелый.

Слёзы разом иссякли.

Горелая кора испачкала рубашку и штаны. Потрясение ещё оставалось — холодом по хребту и мурашками, каменным комком в груди. Храбрец в чужих глазах, обычный трус на деле поднял голову. Сел, поджав ноги, как будто голос мог, прорвав опалённую землю, схватить, и растерянно замер.

— Всё хорошо, — сказал голос. И погрустнел. — Но не для меня.

— Почему? — говорить в обозримую пустоту было странным. — Почему ты сидишь под землёй? Ты человек?

— Наверное, — голос ответил только на половину вопроса. — Должно быть, человек. Предки были людьми, и я, значит, тоже.

— Мои предки жили у кривой земли, — сразу вспомнилось. — Но случилась трагедия. Что-то изменило лес, отчего жить в нём и рядом стало невозможным.

— Да, — голос выдохнул. — Это был мой дом. Свалился с неба.

— Но дома не летают!

— Смотря какие, — голос вдруг запнулся и стал суетливым, напуганным. — Ну, нет… Они снова идут! Мне нельзя говорить. Поймают — отругают. Но ты подожди, пожалуйста! — он затих, исказился и опять зазвучал очень близко. — Пожалуйста, приди! Приди завтра! Я ещё не общался с человеком из верхнего мира. Я, — тоска резанула, — я так мечтал об этом. Меня зовут Дэн.

— Айвар. Лучше — Айви. Дэн, значит… Эй, Дэн?

Кривая земля исходила туманом. Молчала.

Звенящий заморозок тронул серебром речные травы. На самой заре охотники уже были там: утки готовились