Пролог

— По чему ты скучаешь? Из того, что было Прежде.

— По тостам.

— Да-а, хлеб. Свежий хрустящий хлеб.

Они оба затихают, лежат, не шевелясь.

Вспоминают.

Она чувствует, как тело ее обсыхает, влага, скопившаяся в ямочке пупка, улетучивается.

Сегодня на ней не осталось белого соляного налета, но она все равно чувствует, как кожа стягивается, морщится на солнце.

Дыхание ее выравнивается, пульс возвращается в привычный ритм. Отрывистый стук сердца и судорожные вздохи растворяются в звуках окружающего леса, подобно тому как с гладких камней испаряется озерная вода, накапавшая с их тел.

— По блесткам.

— По блесткам? — фыркает он.

Она пихает его локтем. Обнаженные тела соприкасаются. Он поворачивает голову и целует ее в плечо, извиняется за насмешку.

— А ты вернулась бы? Если б могла? Ради блесток, — с нарочитой беззаботностью задает он трудный вопрос.

Об этом она спрашивает себя каждый божий день, но ответа пока так и не знает.

— Наверное. Если бы ты поехал со мной.

Ее рука скользит по камню, нащупывает его руку. Их пальцы переплетаются, ладони смыкаются. Она чувствует жар, согревающий ее изнутри, как солнце — греет снаружи.

Открыв глаза, она закидывает вверх подбородок, чтобы видеть деревья позади нее. Разлапистые, с раскидистыми кронами, они протягивают во все стороны кривые ветки, которые образуют узор, напоминающий грудную клетку. Легкие земли, думает она, снова закрывая глаза.

Лучи солнца проникают сквозь тонкую кожу век, и мир вокруг кажется розово-сиренево-пурпурным.

Она сжимает его руку в своей, напоминая им обоим, что они вместе, в безопасности.

Разморенная на солнце после утренних занятий, она чувствует, как к ней подкрадывается сон, сознание туманится.

Вспоминает, как они провели день. Прогулка по лесу. Щебет птиц высоко в деревьях. Временами их голоса напоминали крики людей, глумившихся над ними. Ощущение полнейшей свободы при погружении в глубокий прозрачный водоем.

Его ладонь обхватывает ее запястье.

Ее губы прижимаются к его голове, к впадинке за ухом.

Мысли плывут, теряют ясность. В сознание вторгаются грезы — волны, облизывающие песок.

Хвост: широкий, изогнутый, черный.

Нет, не черный — сине-зеленый. Сине-зеленый раздвоенный хвост разрубает воду?

Нет, сушу. Ударяет по земле.

Сине-зеленый раздвоенный хвост бьется о мокрый песок.

День клонится к вечеру, солнце опускается, скатывается с небосвода, отбрасывая тени ветвей на ее лицо.

Она плавает в озере, снова отдаваясь на волю грез.

Лежа на одеяле под яблоней, она читает книгу. Сквозь листву на нее падает пятнистый свет. Ей хочется побывать в неизведанных мирах. Раньше этот роман она не читала. Слова на странице расплываются, но она чувствует, что история будет интересной.

Шерстяное одеяло колется. Она сучит по нему ногами.

Переплетает свои пальцы с пальцами другой руки, лежащей на колючей шерсти. Рука, которую она держит, дарит ощущение надежности.

Ярко-розовое небо. Сиреневое, пурпурное, оранжевое.

На руках у нее младенец, влажный комочек новой жизни.

Слышно радио. Женский голос, стук ножа матери, что-то нарезающей на пластиковой разделочной доске.

Кто-то зовет ее.

Дочь?

Мама?

Мелодичный голос несется к ней с берега.

Маленькая головка запрокидывается вверх, смотрит на гигантский скелет, который висит над ними.

Крохотная ручка показывает на извивающийся силуэт в море.

Снова этот раздвоенный хвост необычного цвета. Хвост цвета морской глуби.

Пение.

Смех.

Вино льется в бокал. Неодобрительный взгляд кошки.

Свет, падающий сквозь листву, играет на страницах бесценной книги.

Она закрывает глаза. Возможно ли видеть сон о сне?

Ее снова зовут. Его голос.

Вечереет. Пора идти. Чья-то рука гладит ее по влажным волосам.

Она переворачивает страницу. Пусть зовут. Вот только дочитает эту главу.

Стремительный поток воздуха. Стон, до того отчаянный, что у нее щемит сердце.

Шум, который нельзя не услышать.

Над ней — белый остов. Хребет; широко распахнутые реберные дуги; челюсти, похожие на клещи; роговые пластины.

Кости кита немного светятся в темноте.

Она смежает веки. Думает: мой старый друг, мой дом, мое убежище.

— Спасибо.

1

Среди груды плавника на испещренном черными крапинками песке распласталось огромное существо.

Издалека оно похоже на гигантского слизня, греющегося на берегу, но, подходя ближе, Рут видит, что это млекопитающее. Теплокровное млекопитающее, которое дышит кислородом и даже имеет пупок, как и она сама.

Его размеры ошеломляют. Уставший мозг, да и глаза тоже просто отказываются это воспринимать. На секунду ей кажется, что у нее галлюцинации, но от чудища исходит запах, который она почти чувствует на языке.

Она ехала сюда, чтобы посмотреть на это животное. С детства о том мечтала, представляла это мгновение, только не думала, что это произойдет при столь печальных обстоятельствах.

Рут торопливо идет к берегу. Мышцы отзываются болью, дыхание прерывистое. Животное до того огромное, что одним взглядом его не охватить. Ее глаза бегают туда-сюда, скользят по грациозному плавнику, лежащему среди стелющихся водорослей, по всему телу от рыла до хвоста и обратно.

«Размером с пару двухэтажных автобусов».

Сколько раз она это читала?

Кожа не синяя, как она всегда думала, а черная. Но не глянцево-черная, как горячая смола, а с густым зелено-синим отливом — темно-бирюзовая.

Как напольная плитка в коридоре у Фрэн, думает она.

Кожа кита напоминает покрытую лаком растрескавшуюся древесину. Как на старом пианино. Ни дать ни взять прибитый к берегу гигантский рояль из бального зала потерпевшего кораблекрушение океанского лайнера. Длинное белое брюхо с бороздками, как на брусках пластилина. Участки кожи перламутрово-белого, бежевого, кремового цветов испещрены серыми, черными, кораллово-оранжевыми отметинами. Вокруг пасти и глаз тоже оранжевые пятна, похожие на ржавчину: размазавшийся в воде небрежный макияж.

Рут чувствует вибрацию теплящейся жизни: за ней наблюдают.

Теперь она замечает, что у животного открыт глаз. Он без ресниц, но есть в нем что-то знакомое. Черный зрачок обрамляет бело-желтая окаемка.

Совсем как у человека.

Кажется, что он смотрит, видит.

Ей хочется опуститься на колени рядом с животным и положить на него ладони в порыве… чего? Благоговения? Почитания? Священного трепета? Желание прикоснуться к животному непреодолимо.

Она хватает ртом воздух, грудь ходит ходуном. Мышцы, тугоподвижные от скопившейся в них молочной кислоты, протестуют. Нога подворачивается на песке, и лодыжку пронзает боль — напоминание о том, как она недавно упала. Горло горит, саднит, во рту пересохло от жажды: уже несколько дней она не пьет вдоволь.

Рут отстегивает рюкзаки, те бухаются на песок рядом с животным.

Она в жизни не видела ничего прекраснее.

Неподалеку от ручья, пробивающегося сквозь камыши к океану, стоит пикап. В его ветровом стекле отражается нависшее над океаном розовое небо, водителя снаружи не видно.

Ник выключает радио и сидит, наблюдая за женщиной через окрашенное в розовый цвет стекло.

Огромный рюкзак сполз с ее спины, и он замечает, что плечи женщины шелушатся, — видимо, она слишком долго находилась на солнце.

Он наваливается на руль, наблюдая, как она наклоняется и роется в пакетах, выкладывая вещи на песок. Достает контейнер — пластиковую коробку c защелкивающейся крышкой: в таких обычно носят сэндвичи. Она снимает крышку, отбрасывает ее, содержимое коробки опрокидывает на землю и бежит к морю.

До воды добирается быстро.

Должно быть, ноги у нее длинные, хотя рост ее определить невозможно: рядом с китом любой человек кажется крошечным.

Откуда она примчалась?

Видно, что одежда ее намокла от пота. Волосы, местами золотистые, тоже влажные. Она собрала их на самой макушке, но несколько завитков выбились из пучка и теперь липнут ко лбу и шее, покрытым испариной.

С трудом присев у кромки берега, она зачерпывает контейнером воду. Ему понятно, что она задумала: пытается донести воду до животного, которое лежит на боку так непривычно далеко от океана. Определенно не профи.

Обычная туристка, радеющая за животных. Невольная свидетельница неизбежного конца.

Женщина бегом возвращается к гиганту, по пути расплескивая часть воды из маленького контейнера. Поравнявшись с глазом животного, она поднимает руку, чтобы вылить на него воду. Ник с удивлением замечает у нее под мышкой волосы, такого же оттенка, как на голове.

Одна из этих женщин.

Он вскидывает брови, бросает взгляд на розовеющее небо и, глубоко вздохнув, выбирается из пикапа.

Рут замечает человека и останавливается как вкопанная.

— Помогите! Пожалуйста!

Она снова бежит к морю, наполняет пластиковый контейнер водой. Слишком маленький. Может быть, у незнакомца в машине есть более подходящая емкость.

Она резко поворачивается, отчего живот пронизывает боль, и все так же бегом возвращается к киту.

Выливает воду из контейнера на сухой бок животного и кладет ладонь на его шершавую голову, почти у самого глаза.

— Держись, — шепчет ему, тяжело отдуваясь.

Потом устремляет взгляд на мужчину. Тот стоит, прислонившись к машине, руки сложены на груди.

— Да не стойте же как истукан! Помогите. У вас есть что-нибудь, в чем можно носить воду?

Он щурится, словно не понимает, что ему говорят.

Она качает головой, чуть прихрамывая, снова идет за водой и бегом возвращается к киту со своим импровизированным ведром.

Привалившись к капоту, Ник склоняет набок голову и смотрит, как женщина в очередной раз мчится к воде. Потом выпрямляется и идет к тому месту, где она разложила свои вещи. Наблюдает, как она обеими руками пытается удержать в равновесии контейнер, из которого все равно выплескивается соленая вода.

У нее за спиной алеет вечерняя заря, напоминая ему, что любое общение с этой женщиной абсолютно бесполезно. Бессмысленно. Пустая трата времени.

— Не помогает, да?

Она резко поворачивается к нему. Они стоят лицом к лицу. Непривычно для него, тем более что перед ним женщина. Значит, она высокая. Высокая и сердитая.

— Ну так что? У вас есть ведро?

Акцент. А раньше вроде не было.

— Вы пришли помочь мне? Или что?

Англичанка? Прекрасно.

Дыхание женщины обдает его лицо. Оно несвежее — видимо, она давно ничего не ела.

— Вы смотрели новости? — мягко спрашивает Ник, словно обращается к разъяренной кошке.

Она смотрит на него, выпятив подбородок, но на вопрос не отвечает.

— Вы британка, да?

В ее лице мелькает что-то необъяснимое.

— Мне жаль, — говорит он.

Тяжело дыша, она поворачивается и снова бросается к морю.

Он разглядывает ее вещи, что лежат вокруг него на песке. Небольшой рюкзак, сетка с апельсинами; лекарства, вываленные из контейнера, которым она зачерпывает морскую воду. Походный рюкзак тоже есть, набит битком, натянутые ремни трещат. С них свисают металлическая фляга, фонарь. С одной стороны к рюкзаку ремнями прикреплена палатка, с другой — свернутый в скатку спальный мешок. Под днищем — полотенце в пластиковом пакете.

— Вы путешествуете в одиночку?

Рут резко оборачивается, окидывает незнакомца оценивающим взглядом. Ростом она ему не уступает, да и в быстроте, вне сомнения, тоже. Но он значительно плотнее, крепче и, скорее всего, намного сильнее.

— Да. — Она переводит дух. Легкие горят, будто охвачены огнем.

Кит вдруг начинает шевелиться, вздрагивает всей своей махиной, с трудом поднимая в воздух хвост и плавники. И со всего размаху опускает их на мокрый песок. Раздается оглушительный треск, как при вспышке молнии. Вверх поднимаются фонтаны песчинок, сопровождаемые протяжным вздохом.

Ей больно слышать этот вздох.

— Ой, нет, нет! — визгливый вскрик Рут выдает ее панику. Она и сама слышит смятение в своем голосе. — Что нам делать? — спрашивает она у незнакомца, поворачиваясь к нему.

Ник встречает взгляд женщины, и выражение его лица смягчается.

— Мы уже ничего не можем сделать.

Он замечает, что глаза ее немного воспалены. Края век, обрамленные длинными загибающимися ресницами, покраснели, как будто их долго терли.

— Поверьте, я хотел бы помочь. Но мы можем только ждать, быть с ним рядом.

Женщина по-прежнему смотрит на него, в ее взгляде отчаяние.

Ник физически ощущает исходящее от нее горе, и это мучительно, невыносимо.

Он опускает глаза и носком ботинка медленно выписывает на песке восьмерку. Ну как подобрать верные слова? И все-таки лучше сказать хоть что-нибудь, пусть и невпопад, чем промолчать.

— Сочувствую вашей утрате.

Она не станет плакать, нет времени на слезы. Кусая губу, Рут тоже опускает взгляд, затем закрывает глаза, стараясь дышать медленно. Ноздри ее чуть раздуваются.

— Мне не нужно ваше сочувствие. Мне нужна ваша помощь.

Мужчина улыбается, точнее — кривит губы в подобии улыбки. Такое впечатление, что ему все равно: словно он пытался улыбнуться, но потом передумал.

— Даже если бы у нас с вами были большие ведра… нет, не так… даже если бы у нас с вами была большая лодка или целых пять лодок, это ничего бы не изменило. Ему уже ничем не поможешь.

Рут чувствует, как ноги ее слабеют, и она с глухим стуком плюхается на песок.

— Почему это происходит? Это ведь так… несправедливо.

Кит, словно вторя ей, издает стон. Пронзительно-утробный скрип, подобный скрежету днища судна о камни. Смиренный всхлип умирающего существа, отдающегося в объятия смерти.

— Нет.

Рут подскакивает к киту, садится на корточки перед его глазом.

— Останься со мной, прошу тебя. Не покидай меня, пожалуйста.

Кит испускает последний судорожный вздох. Из его дыхала, словно пар из чайника, вырывается струя воздуха. Глаз, лишь чуточку меньше головы Рут, стекленеет. И жизнь в нем гаснет. Словно штору задвинули на окне.

Рут смотрит, затаив дыхание. Затем падает на колени и лбом прижимается к обезвоженной шкуре кита.

2

С тех пор как Рут нашла местечко, народу в баре прибавилось. Она смотрит на вход, но его загораживают галдящие биржевики из Сити в костюмах разных оттенков серого. Какой-то молодой парень в костюме и галстуке набекрень задом задевает ее левую руку, так что правой ей приходится упереться в сырую кирпичную стену, возле которой она сидит. Она немного оттесняет его, высвобождая для себя чуть больше пространства, и продолжает читать, положив книгу так, чтобы на нее падал скудный свет.

Кто-то хватается за спинку стула, который стоит с другой стороны от ее столика.

— Простите, я жду бойфренда. — Она лишь немного приврала. Он ей не бойфренд, как бы Рут ни нравилось это определение. Любовник, скорее. Я жду любовника? Фу, ужасно звучит.

Рут вежливо улыбается девушке, которая хотела утащить стул. Та отвечает ей натянутой улыбкой и ковыляет прочь, все еще надеясь найти в переполненном зале стул, чтобы присесть и унять жжение в стопах.

Рут пригубливает вино. Она заказала бокал, рассчитывая, что Алекс выберет бутылку чего-нибудь необычного — такого, о чем она не думала, такого, что на вкус как «персик», или как «камень, когда его лизнешь», или с «ароматом свежевспаханного поля». С некоторых пор ей стало нравиться вино, и это каким-то образом неразрывно связано с ее непреодолимым влечением к нему.

Наконец Рут замечает Алекса в море серо-угольной толпы. Из-за велосипедного шлема его волнистые волосы прилипли к голове. Озабоченно морща лоб, он ищет ее среди посетителей бара, вытягивает шею, потирая грудь ладонью. Эти несколько секунд до встречи доставляют ей истинное удовольствие, ведь у нее есть возможность понаблюдать за ним, вспомнить его лицо, насладиться реакцией собственного тела на его приближение.

— Алекс, — окликает его Рут. Она чуть приподнимается из-за столика, складывая пальцы правой руки в приветственном жесте.

Он находит ее глазами, и лицо его светлеет. Она снова опускается на стул и смотрит, как он, широко улыбаясь, пробирается к ней сквозь толпу.

— Фу, ну и тягомотина! — Алекс падает на стул напротив нее. Смотрит на свои наручные часы. — Прости, дорогая, раньше уйти не мог. — Он берет бокал Рут и, сделав большой глоток, одобрительно произносит: — Хорошее. Соаве?

Она кивает, наблюдая, как он задирает свой бежевый джемпер, под которым на нем серая футболка, немного влажная под мышками. Пока он стягивает джемпер через голову, она вдыхает его запах. От него пахнет стиральным порошком, теплом и свежестью.

— Я заказала бокал. Не знала, захочешь ли ты остаться.

Алекс пододвигает к себе меню и начинает листать его, изучая.

— Выпьем здесь бутылочку, потом к тебе? — спрашивает он. — Совсем допоздна задержаться я не могу, но и спешки никакой нет. У нее посиделки с сестрой.

Рут оглядывается через плечо. Все еще никак не привыкнет к тому, что они сидят вдвоем в людном месте, совсем недалеко от его жены и спящих детей.

Сначала их свидания проходили в условиях полнейшей секретности. Где-нибудь на улице, в запертом туалете на вечеринке, в роскошном номере отеля, в ее наскоро прибранной квартире, в ресторане среди иностранцев. Но с недавнего времени они перестали так осторожничать, решив, что всегда можно выдать свидание за случайную встречу.

Иногда, просыпаясь по утрам, она ужасается: они же ведут себя как подростки, прячутся, хитрят. При этом она не настолько ослеплена страстью, чтобы не понимать: свидания украдкой усиливают остроту ощущений. Она никому о нем не рассказывала. Так непохоже на нее. В неведении пребывали даже те, с кем обычно она делилась самыми непристойными подробностями своих любовных похождений. Ей хотелось уберечь то, что есть между ней и Алексом. И совершенно не хотелось, чтобы кто-то, как бывает в таких случаях, насмешливо закатывал глаза, донимал ее якобы добрыми подколками, указывал на его недостатки, пусть даже «для ее же блага», и уж тем более выражал свое возмущение из-за его семейного положения. Она стремилась сохранить свежесть взаимного влечения. Мнение посторонних непременно разрушило бы идиллию.

— У меня ничего нет на ужин.

— Значит, бутылку здесь, потом — к тебе, — решительно кивнул он. — Я не есть к тебе прихожу.

Позже они до последнего будут валяться вместе в ее постели, а по дороге домой на велосипеде он заскочит в местный супермаркет и купит себе сэндвич. Жалкая замена ужину из трех блюд, которым, как уверена его жена, он наслаждался в компании «норвежского гостя».

— Где ты как бы находишься сегодня вечером?

— Какая разница? Я с тобой. Давай поговорим о тебе, это куда интереснее.

Алекс кладет меню на стол и, не отводя взгляда от ее лица, вскидывает руку, привлекая внимание официантки. Заказывает апельсиновое вино.

— Оно вовсе не из апельсинов, называется так из-за цвета. Видишь? — Алекс держит бокал над свечой, чтобы пламя озаряло янтарную жидкость. — Такой цвет получается в результате ферментации виноградного сока вместе с кожурой.

Вино не сразу производит на нее должное впечатление. Оно одновременно душистое, терпкое и слегка игристое, чем-то напоминает вкус фруктового салата, который долго хранили во вздувшемся пластиковом контейнере. Но, пока они с Алексом беседуют и он расспрашивает ее о работе, смеется над ее рассказом об утренней поездке в электричке (кроме нее во всем вагоне была лишь одна пожилая супружеская чета, и старики почему-то решили сесть за один с ней столик, и только оголтелое упрямство помешало ей пересесть на другое место, в результате она целый час тряслась в поезде с зажатой ногой), Рут начинает понимать, что этот необычный ферментированный сок все-таки воздействует на ее чувства и способность мыслить здраво.

Он не целует ее, пока они вместе с его велосипедом не садятся в черное такси, направляясь на юг, в Дептфорд, в ее квартиру. Каждый раз, когда они целуются, Рут переживает три фазы: изумление (Зачем этому мужчине целовать такую женщину, как она?), утрату чувства реальности (Это ее рука или его? Они в машине? Какой сейчас год?), чисто животное вожделение. До знакомства с ним она редко позволяла себе растворяться в чувствах. Теперь ей плевать, что на них кто-то смотрит, плевать на возможные последствия. Она хочет одного — быть с ним, как можно скорее, со всем исступлением страсти. Сила этого чувства поражает ее каждый раз, когда они встречаются, каждый раз, когда его губы касаются ее губ.

Они у нее дома. Он сидит на краю кровати, натягивает футболку. Пресыщенная, она лежит на спине, влажные простыни сбились у нее в ногах.

— Когда мы снова увидимся? — Пальцем она проводит по кромке ремня на его джинсах, из-под которых выглядывает край трусов.

Вздохнув, он ложится на подушку рядом с ней, гладит ее по щеке, взглядом впитывая каждую черточку ее лица. Говорит:

— Я уйду от Сары. Так уже нельзя. Я должен уйти от нее.

Прежде об уходе от жены он не заикался. Рут замирает, задерживает дыхание, боясь всколыхнуть неподвижный воздух.

— Ты примешь меня? — спрашивает он.

Она зарывается пальцами в кудри на его макушке, приближает к нему свое лицо, нежно кусает его за левое ухо и шепчет:

— Да. Да.

3

Рут сидит, привалившись спиной к киту. Каждая косточка в ее теле ноет от изнеможения. Закрывая глаза, она чувствует, как проваливается в сон, но потом — толчок, и она вспоминает: вряд ли теперь она когда-нибудь сможет заснуть.

Жаль. Она всегда любила поспать.

Она поднимает усталые веки и понимает, что не одна. У своих ног на песке она видит ботинки мужчины. Она и забыла, что он рядом. Глаза все еще жжет от слез. Она обращает на него взгляд. Высокий, плечистый, широкоскулый, с бритой головой. Грудь и руки в татуировках, выглядывающих из-под футболки.

Ник смотрит на женщину. Груда конечностей на песке. На верхней губе — слизь. Она вытирает рот краем футболки, обнажая мягкий округлый живот. На пупке отметина от пирсинга.

Он отводит глаза, подходит к киту и кладет на него руки. Кожа под его ладонями еще теплая — напоминание о том, что эта жизнь только-только угасла. Ему становится грустно.

— Кит лежит здесь несколько дней. — Он убирает руки с животного и вытирает их о джинсы. — Мучительная смерть. Им предназначено жить в воде.

— Я просто пыталась сделать хоть что-нибудь, — вздыхает Рут. — Чувствую себя совершенно беспомощной.

— Не вы одна.

Рут охватывает гнев.

— Почему ему позволили умереть? Почему сюда не сбежался народ, чтобы помочь? Я думала, здесь все любят китов. Думала, их считают священными животными!

Мужчина фыркает. Его фырканье можно было бы принять за смех, если бы не выражение его лица.

— Ну-ну. Н-да. Полагаю, народ посмотрел новости, посоветовался с предками и решил, что надвигающийся апокалипсис важнее.

Рут краснеет от смущения. Она его оскорбила.

— Простите, — извиняется она, глядя прямо в глаза мужчине.

Тот кивает и отводит взгляд.

— Давно вы в Новой Зеландии?

— Со Дня подарков [1].

— А-а. — Он потирает рукой бритую голову. — Сочувствую.

Рут смотрит на своего случайного знакомца. Он не намного старше нее — ему, должно быть, едва за сорок. И он тоже выглядит усталым и печальным.

— Что передают в новостях? Вы упомянули новости.

— Вопрос времени, говорят.

Ник садится на песок рядом с женщиной. К запаху, исходящему от кита, примешивается запах ее пота. Не неприятный.

Он достает мешочек с табаком, бумагу, сморщенный комок марихуаны и принимается скручивать сигарету.

— Не возражаете? — Он приподнимает мешочек с табаком.

— Да пожалуйста, — улыбается Рут. Раньше она такого не делала. И ее это устраивает. — Можете и меня угостить. Почему бы и нет. Почему бы не отключиться под кайфом?

Из двух листиков бумаги Ник аккуратно скручивает сигарету в форме буквы «Т», сделав фильтр из боковины картонной пачки.

Они сидят в молчании, наблюдая, как небо приобретает все более насыщенный розовый цвет.

— Это было бы красиво, — она показывает на алеющее небо, — если бы это был не… сами знаете… конец.

Он прикуривает сигарету.

— Да, жуть.

— Не то слово.

Он протягивает ей сигарету, она берет ее, глубоко затягивается, задерживает во рту дым и затем выдыхает.

— В Англии есть поговорка: «Если небо красно к вечеру, моряку бояться нечего». — Она прыскает.

Ник забирает у нее сигарету.

— Ну, моряки, по крайней мере, счастливы.

Ее смех перерастает в гортанный хохот, и Ник, сам того не желая, невольно подхватывает его.

Рут расслабилась, горе притупилось. Последние дни боль она носила как мантию. Сигарета с марихуаной несколько уняла ее, теперь воздействие земного притяжения ощущалось чуть меньше.

Сейчас, когда все силы не уходят на то, чтобы не поддаваться отчаянию, она позволяет себе пойти на поводу у любопытства.

— Вы не хотите быть со своей семьей?

Ник проводит ладонью по щетине на голове и сквозь сомкнутые губы выпускает ровную струю дыма.

— У меня никого из родных не осталось. Впрочем, в этом я не одинок, так ведь?

— Пожалуй.

Он предлагает ей сделать последнюю затяжку, но Рут отказывается. Они сидят и слушают плеск волн.

— Кстати, меня зовут Ник.

— Рут.

Она смотрит на тушу кита, которая лежит рядом с ними. Та похожа на огромный камень, словно выросший из песка на берегу во время давнего землетрясения, изменившего рельеф планеты. Или на метеор, врезавшийся в песок при падении, — на один из многих, что некогда дождем сыпались на землю, заставляя динозавров искать укрытия.

— Думаете, кит понимал, что он умирает?

— Да кто ж его знает.

Ник зарывает окурок в песке и смотрит на небо.

— Вам страшно?

— Конечно. А вам разве нет?

— Как будто не осознаю полностью. Кажется, сюр какой-то. Думал, люди придут спасать кита. Хотел сделать снимки. Потом продать их кому-нибудь. А тут никого. Тогда-то до меня и дошло. Это конец. Думал, буду тут один с китом.

— А тут еще я нарисовалась.

— Выходит, что так.

Он начинает пофыркивать: снова смеется.

— Вы чего?

— Да вспомнил, как вы со своим контейнером бегали туда-сюда, расплескивая воду. Сам не знаю, зачем с вами заговорил… Другой не стал бы.

Рут со стоном закрывает лицо руками. Если б кто-то сказал ей, что при таких обстоятельствах можно испытывать стыд или смущение, она рассмеялась бы этому человеку в лицо. Но, увы, никуда не денешься: она сгорает от стыда.

— Нет, вы правы. Я понимаю. Просто смешно было.

Ник встает и кладет ладони на кита.

— Теплый еще.

Он обходит Рут и идет к голове животного. Бережно обеими руками опускает веко на его глазу.

— Величественный зверь.

— Больше, чем пара двухэтажных автобусов.

Ник поворачивается и идет к своему пикапу. Открывает дверцу, достает что-то из него. Когда он захлопывает дверцу, Рут видит, что на шее у него висит фотоаппарат. Он подносит его к лицу и нацеливает объектив прямо на Рут. Она чувствует на себе его взгляд. В животе у нее екает, хотя она уверена, что это фото вряд ли кто-то увидит. До нее доносится щелчок затвора. Щеки вспыхивают румянцем.

— Вы меня фотографируете?

Ник опускает камеру, показывая глаза.

— Да. Вас вместе с китом. Это…

Ему никогда не удавалось внятно объяснить, почему он делает те или иные снимки. Просто знает, что должен это сфотографировать. Свои объекты он выбирает не глазами. Это происходит на уровне чувств, ощущений. Бывает, воздух какой-то особенный, или свет, или атмосфера беседы. Случается, он чем-нибудь занимается, чем-то абсолютно обыденным, и вдруг хватается за фотокамеру. На этом и была построена вся его карьера фотографа.

Ник подходит к Рут и, присев на корточки, показывает ей дисплей своего цифрового фотоаппарата.

— Вот, смотрите.

Рут моргает, стараясь сосредоточить взгляд на экране.

В кадре четко видна только голова кита. Вся остальная туша утопает в розовом сиянии. Сама Рут там же, где сейчас, рядом с гигантским плавником кита, смотрит прямо в объектив. Выглядит она изнуренной, но, как ни странно, производит интересное впечатление.

Фотография восхитительна.

— Вы отличный фотограф.

— Более или менее.

Он снова подносит камеру к лицу. Щелкает затвор, запечатлевая ее лицо крупным планом. Ник встает и идет к рылу кита, ритмично щелкая фотоаппаратом, потом фотографирует темнеющее небо.

Рут замечает, что дрожит. Солнце почти полностью скрылось, холодает. Она поднимается с песка. Спина и ноги ноют от усталости. Кожа на плечах натянулась и горит, хотя сама она мерзнет. Рут достает из рюкзака тонкий свитер, надевает его. Протащив голову через горловину, она замечает, что Ник снова держит ее в объективе, и вскидывает руки, заслоняя лицо.

— Извините, но у вас очень интересное лицо. — Он опускает фотоаппарат.

— У меня очень усталое лицо.

Он грузно садится на песок рядом с ней. Рут перекладывает рюкзак.

— Потому и интересное. Спать будете?

— Вряд ли. А вы?

— Нет. Лучше еще один косячок выкурю. Составите компанию?

Рут улыбается ему, и он достает из кармана мешочек с табаком. Поджимает ноги по-турецки и смотрит на кита, на море справа от них.

Она кладет руку ему на плечо, и он цепенеет.

Опираясь на него, постанывая, Рут с трудом опускается на землю.

Сворачивая сигарету, он все еще ощущает на плече отпечаток ее холодной ладони.

4

Рут идет по улице в горку, тащит за собой тяжелый чемодан. Руки в перчатках потеют от напряжения. Впереди она видит Фрэн. Та, прислонившись к капоту автомобиля, что-то смотрит в телефоне. Увлеченная своим занятием, она даже не замечает приближения подруги, хотя колесики чемодана громко дребезжат по неровному тротуару. Рут наблюдает, как Фрэн склоняет голову набок, надувает губы или морщится, оценивая то, что видит в телефоне, и проводит пальцем по экрану в одну или другую сторону. Руки ее оголены, рукава футболки подвернуты до самых плеч.

— Пальто надень, чокнутая!

Голос Рут отчетливо разносится в зимнем воздухе. Фрэн поднимает глаза от телефона и сдвигает на лоб солнечные очки.

— Это ты чокнутая. Я по твоей милости спала всего три часа.

Рут смеется в ответ.

— Значит, хорошо гульнули? — Преодолев с чемоданом последние шесть метров, она останавливается рядом с кабриолетом.

— Не то слово, подруга!

Они обнимаются. Рут улавливает запах перегара, который не заглушили ни зубная паста, ни духи, хоть Фрэн и пользуется духами с очень густым ароматом. Обычно, услышав его, Рут всегда оглядывается по сторонам, ожидая увидеть поблизости подругу.

Фрэн смотрит на ее багаж.

— А ты, я вижу, налегке. — Она с трудом поднимает чемодан в багажник машины. — Что у тебя там? Твой бывший?

В последние годы поездка домой для Рут такое же событие, как и само Рождество.

Плейлист они составляли вместе: Мэрайя Кэри, Крис Ри, Эрта Китт, — и, выехав на шоссе А406, обе с удовольствием подпевают. Но, когда выруливают на автостраду М11, уменьшают громкость и спорят о том, зачем Рут включила в список The Pogues.

— Нет, в самом деле. Не понимаю!

— А ты попытайся!

Фрэн подмигивает и отпивает кофе, который Рут купила ей на заправке.

Последние двадцать миль Рут сомневается, разумно ли было садиться в машину к Фрэн: та почти не касается руля, в одной руке у нее кофе, другой она яростно жестикулирует и при этом еще умудряется, не сбавляя скорости, обгонять грузовики. Рут постоянно напоминает подруге, чтобы та смотрела на дорогу, но Фрэн не терпится поделиться с ней ужасами пережитого вечера.

— Начало было вообще абзац. Нас рассадили не по отделам, и я оказалась за столом среди незнакомых людей. Моя соседка разговаривала с закрытыми глазами. Блин, как же это раздражало!

— У нас на работе есть один парень. Так вот он всегда смеется, когда что-то говорит. Я — ему: «Все нормально, Бен?» — а он: «Ха, да, ха, отлично, ха-ха». С ума можно сойти.

— Наверно, носит рубашки пастельных тонов и занимается альпинизмом.

Рут лишь улыбается в ответ, не отрывая глаз от дороги в надежде, что Фрэн последует ее примеру.

— Так он тебе нравится! — Фрэн смотрит на нее поверх темных очков.

— Нет, у меня пока перерыв.

Рут понимает, что скоро придется рассказать подруге об отношениях с Алексом. Выдумка о затянувшемся уже на полгода обете воздержания с каждым днем кажется все более несуразной. Фрэн еще в школе говорила ей, что не обязательно после разрыва с одним парнем бросаться в объятия другого, но Рут никогда не расставалась с очередным бойфрендом, пока не найдет новый объект влюбленности. Теперь ей ясно, что с помощью этой поспешно сочиненной лжи она подсознательно рассчитывала получить одобрение подруги. Лучше бы она говорила Фрэн, что каждый раз у нее свидание с новым парнем. Это звучало бы куда убедительнее. А своей побасенкой о полном отказе от мужчин она лишь загоняет себя в угол. Ну почему она совсем не умеет врать? Ведь всем известно: лжи скорее поверят, если говорить правду, слегка изменив второстепенные детали, чтобы скрыть собственные прегрешения.

Рут косится вправо — проверяет, смотрит ли на нее Фрэн.

— В самом деле?

В животе у нее екает.

— Смотри на дорогу!

Фрэн выравнивает машину, а у Рут сердце заходится в груди, к лицу приливает кровь. Разумеется, ей не хочется угодить в статистику предрождественских аварий, но на самом деле этот выброс адреналина связан с тем, что в очередной раз при общении с лучшей подругой у нее получилось уклониться от разговора об Алексе.

Почему ей так страшно сказать: «Я познакомилась с одним парнем, и на этот раз все серьезно»?

Со скоростной магистрали они съезжают на более узкое шоссе. Приближаясь к родному городку, где прошло их детство, они все чаще видят здания по сторонам дороги, застройка становится плотнее. Вечереет. Бескрайнее серое небо восточной Англии темнеет. По обочинам зажигаются оранжевые огни. На дорожных указателях — знакомые названия.

Рут и Фрэн планируют завтра, в канун сочельника, встретиться в одном из любимых ресторанчиков. Такая у них традиция: обязательно выпить по бутылке вина, чтобы пережить предстоящие три дня, когда вырваться от родственников никак не получится.

— Энн и Джим здоровы? — Фрэн подруливает к обочине возле украшенного к Рождеству дома в георгианском стиле, где живут родители Рут.

— Давай зайдем, сама спросишь.

— Ха! У меня свои родители есть. А еще братья и все их орущие отпрыски.

— Ты же любишь племянников.

— Особенно невесток. — Фрэн содрогается: бр-р-р.

— Какая приятная светская беседа.

— На следующий год я останусь на Рождество дома, в Лондоне. Пусть тебя кто-нибудь другой сюда везет.

— Ладно.

— Нет, правда. Выросли мы уже из этих глупостей. Передавай от меня привет своим.

Рут машет вслед огням удаляющегося в темноту автомобиля и обещает себе, что завтра обо всем расскажет Фрэн. Отрепетирует заранее и расскажет.

Она поворачивается к родительскому дому и расплывается в широкой улыбке, видя, как дверь распахивается и на пороге появляется ее мама в запачканном мукой переднике с красными оленями.

В своей лондонской квартире Рут живет уже почти десять лет, но ей так и не удалось воссоздать уютную атмосферу родительского дома. Почему-то в ее гостиной всегда холодно, как будто она подготовлена к постановочной фотосъемке. Рут пыталась украшать ее ковриками, дополнительными подушечками, предметами искусства. Но все равно чего-то не хватало. Может, особого запаха? Она купила свечу в сосуде из черного стекла, для создания эффекта открытого огня, но в конце концов пришла к выводу, что у нее никогда не получится наполнить квартиру запахом домашнего тепла, каким пропитан дом ее родителей.

Она бросает вещи у подножия лестницы и с наслаждением вдыхает этот запах.

Папа сидит за столом на кухне. В очках отражается синий свет от планшета, в котором он что-то читает.

— Приехала! Как дороги, детка? Машин много? — Он не встает из-за стола, но планшет выключает. Снимает очки и откидывается на спинку стула.

— Много.

— Ежегодный исход, — заключает Джим. — Ну что, девочки, чайку или джину с тоником?

За время с ее последнего приезда мама перекрасила стены ее детской спальни в симпатичный горчичный цвет. Свежая краска скрыла пятна от плакатов, которые Рут старательно развешивала, когда жила здесь: фотографии парней в клетчатых рубашках и без рубашек, взиравших на нее со стен по ночам, пока она спала. Из ее детства сохранился только один плакат — гигантский анатомический рисунок синего кита, животного, которым она была одержима с малых лет. Часами просиживала над книгами о китах, а потом за столом на кухне пересказывала родителям интересные факты. Вы знали, что погружение кита в море называется «ныряние»? Вы знали, что китовый жир стали использовать в лампах для освещения магазинов, чтобы они могли работать после наступления темноты? А вы знали, что в годы Первой мировой войны из китовой ворвани делали бомбы? А вы знали, что из китовой ворвани делают губную помаду? И маргарин?

В школе она постоянно собирала подписи под петициями с требованием запрета китобойного промысла, так что от нее все стали шарахаться. Ее импровизированные лекции в столовой не привлекали к ней друзей, но Фрэн ее поддерживала, даже согласилась вместе с ней целый год копить карманные деньги, а накопленную сумму направить в «Гринпис» в поддержку кампании «Спасти китов». Но вскоре после этого у Рут проснулся интерес к мальчикам, и ее увлечение китами поугасло.

Энн вставила рисунок с китом в рамку, и теперь он висит на стене над комодом. Сам комод и платяной шкаф тоже изменились: Энн их подремонтировала, перекрасила в тон стенам. Но под слоем краски — все та же дубовая мебель с зазубринами, мебель ее юности, в которой до сих пор хранятся памятные вещицы из ее прошлого.

Рут ложится на свежевыстиранное пуховое одеяло, включает телефон. Сообщений, как обычно, нет, но во «Входящих» под заголовком «Сегодня вечером» электронное сообщение. Алекс пишет, что позвонит в 10 вечера. Он пойдет гулять с собакой родителей жены, и они смогут поговорить без посторонних ушей. Через пять часов она услышит его голос.

Небо за окном совсем черное, лишь мерцает несколько звездочек. В Лондоне она порой вообще забывает об их существовании. Рут выключает лампу у постели, и вся спальня погружается в темноту.

Закрыв глаза, она слушает звуки родного дома. Трубы скрипят — значит, включилось центральное отопление. Пиканье, возвещающее о начале выпуска новостей по радио, голос диктора. Родители возятся на кухне, прямо под ней. Мама поливает пирог сахарной глазурью, папа спорит с ней, обсуждая то, о чем бархатным голосом рассказывает диктор.

— Ты очень меня огорчаешь, Энни, очень. Мы не суем нос в чужие дела. Они же грубо нарушают Женевскую конвенцию.

— Джим, скоро Рождество. Неужели нельзя на три дня забыть о политике, а?

— Энни, но меня это беспокоит.

Рут слышит, как открывается и захлопывается дверца холодильника. Затем папа с шипеньем открывает банку пива.

— Очень беспокоит.

— Лучше спроси у дочери, не хочет ли она пирога с изюмом? В половину по телику будет рождественская викторина. Мы могли бы посмотреть ее вместе, пока не приедут остальные.

Рут слышит, как отец что-то бормочет себе под нос, затем поднимается по лестнице, стучится к ней в комнату. Она закрывает глаза, притворяясь, что спит.

— Рути?

Дверь со скрипом открывается.

— Я хочу немного отдохнуть, папа.

— Ладно, но потом спускайся и упакуй красиво подарки. Пусть будет как в прежние времена: ты в углу что-то напеваешь, а мы потягиваем сливовую настойку.

— Через пять минут.

Дверь с тихим щелчком закрывается.

Рут открывает глаза.

Пожалуй, нужно сказать им про Алекса именно сейчас. Тетя и семья ее кузена приедут примерно через час, так что на разговор у них будет не больше сорока пяти минут.

5

Рут лежит на коврике, который принес из пикапа Ник, и, мотая головой из стороны в сторону, наблюдает, как звезды оставляют за собой шлейф на небосводе. Песок под ковриком поскрипывает.

— Я в полном улете.

— Я тоже.

Они оба опять смеются.

Он задевает рукой ее ладонь, и она рефлекторно стискивает его пальцы. Жест такой интимный, что оба перестают смеяться.

Щетинки ковра колют руку. Она чувствует, что ее ладонь начинает потеть. Они лежат и смотрят на полную луну в вышине. У нее появился розоватый оттенок, и звезды вокруг меркнут от ее ослепительного сияния.

— Я вот думаю… — начала Рут и осеклась.

— Ты думаешь?..

— Да. Возможно, нам осталось жить всего несколько часов или минут. Знаешь, что все говорят? Что отвечают люди, когда у них спрашивают: «Что бы вы сделали перед самым концом света?» — Рут не поворачивается к нему.

Он молчит.

Замер.

Не шевелится, но руки ее не выпускает.

— Многие сказали бы: «Занялись бы сексом с тем, кто рядом». — Рут не сводит взгляда с розоватой луны.

Слышит, как дыхание Ника становится более глубоким.

Ощущает на своей руке тепло его неподвижной ладони.

Держа Ника за руку, она поворачивается на бок и смотрит на него. Луна освещает его профиль. Его глаза закрыты. Он облизывает губы, и они блестят в падающем на него лунном свете.

— Ты один из этих людей?

Рут протягивает к его лицу левую руку. Указательным пальцем обводит его черты — линию волос надо лбом, две вертикальные морщины между темными бровями, выступы носа, мягкие губы, подбородок и, наконец, шею до самой впадинки над ключицей, где скачет пульс.

— Я хочу заняться с тобой сексом.

Он поворачивает к ней голову, открывает глаза, оценивающе смотрит на нее.

— Ты под кайфом.

— Да.

— Расскажи про свою семью.

Она убирает руку с его шеи, отпускает его ладонь и снова перекатывается на спину. Сквозь пелену дурмана ощущает острую боль.

Мама.

Папа.

Фрэн.

Все.

Глаза ее наполняются слезами. Она чувствует, как они струятся по щекам и стекают к ушам.

Теперь он трогает ее лицо. Вытирает слезы, но они продолжают капать, несмотря на все его усилия.

Он привлекает ее к себе, сжимает в объятиях, позволяя ей выплакаться. Наконец она переводит дух.

— Извини, просто я…

Она шмыгает носом в рукав флисовой куртки, надетой поверх ее бесполезного тонкого свитера. Это его куртка.

— Так ты это серьезно?

Она закрывает лицо ладонями.

— Да ладно тебе. Никто же не пострадал. А если честно, я не уверен, что смог бы. Только не принимай это на свой счет.

Она улыбается ему. На ее верхней губе блестит сопля.

— Кто бы мог подумать, что конец света я буду встречать с единственным парнем, которому не хочется заняться сексом в последние мгновения жизни.

— Думаю, таких, как я, гораздо больше, чем тебе кажется. А если серьезно, это сейчас ты лапочка, а еще совсем недавно бегала туда-сюда, поливая водой несчастное животное.