– Разобраться в этой каше, брат Меркурий, что же еще? – мягк
Движимые любовью к отечеству, мы уходим на смерть, движимые любовью к нам, наши жёны и матери с сухими глазами провожают нас в поход и, вручая щит, говорят только: «С ним или на нём!», а сами остаются ждать, ждать, ждать… Нам никогда не понять, чего им стоит не вцепится в этот момент в сына, мужа, брата, что может быть более противно женскому естеству, чем молча стоять, глядя, как их мужчины уходят на смерть.
ное, – продолжал, меж тем Илларион. – Для этого я сначала намерен познакомить тебя
– Вот ты всё и проверишь, и остановишь меня, если я затею несбыточное, – продолжал, меж тем Илларион. – Для этого я сначала намер
Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит, а умеющий думать – поймёт.
– А я вот в книжной мудрости долго свою истину искал, – собеседник отца Меркурия покрутил ладонью в воздухе, – покуда не уразумел, что и книги люди пишут. Такие, как ты и я. И истина у них своя. У каждого. Собрать же ту истину – подвиг воистину вселенский. Одному такую тяжесть ни за что не поднять. Так ли я мыслю, стратиот? – глаза у монаха были уже какие угодно, только не благостные.
– Не ты первый, кто смирением считает униженность и забитость! Только смирение есть не самоуничтожение человеческой воли в потворстве злу и беззаконию, а просветление, свободное и сознательное подчинение её Истине. Смириться – значит жить с чистым сердцем! Не о воле человеческой говорил тебе отец Михаил – о гордыне, о воле диавольской! А смирение есть противоядие от неё. Так следует понимать его слова. Воин поднимает меч и за други своя сам на смерть идёт! Пахарь в поте лица своего хлеб растит, зодчий красоту мира божьего неустанным трудом преумножает. Способен на это безвольный?! Способен скот бессловесный?!
– Ты уже сказал, отче, а я от себя добавлю: страх, ничем не сдерживаемый, лишает разума.
– А разум отличает нас от зверей, не так ли, сын мой?
Значит, бояться грешно, батюшка? – Харитоша, сделав для себя какие-то выводы, решил продолжить разговор.
– Нет, в том, что ты испытываешь страх, нет греха, сын мой, – отец Меркурий сам не заметил, как перешёл на пастырский тон. – Грешно другое: поддаваться страху, не преодолевать его. Человек струсивший впадает в ещё более тяжкие грехи, например, когда воин бежит с поля боя, он совершает грех клятвопреступления, когда христианин не может пересилить страх перед мукой от рук иноверцев и отрекается от веры, он впадает в грех отступничества, когда ребёнок, в страхе перед наказанием, скрывает свою шалость, он впадает в грех лжи. Вот так трусость способна погубить душу, сын мой! Только страх и трусость разные вещи. Господь дал нам страх, чтобы он предупреждал нас об опасности, чтобы мы сумасбродно не губили себя, а также для того, чтобы мы боролись с ним, закаляя свою волю и веру!
