Бондо Доровских

Исповедь боевика

Откровения добровольца

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Артем Пудов

Корректор Александра Рябухина

Дизайнер обложки Максим Новиков

© Бондо Доровских, 2018

© Максим Новиков, дизайн обложки, 2018

Когда веришь во что-то, надо действовать. Бондо Доровских отправился добровольцем на Донбасс, потому что не мог иначе. Он ехал воевать за идею и защищать людей, но в итоге увидел, что эта война «фальшивая», хотя пули и мины там реальны вполне. Если вы знаете о Донбассе из СМИ, почитайте и попробуйте разобраться, как обстоят дела на самом деле.

18+

ISBN 978-5-4474-4054-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Исповедь боевика
2. Об авторе
3. Пролог
4. Собираясь на войну
5. Ростов-на-Дону
6. Село Беленькое
7. Возвращение на Донбасс
8. Алчевск
9. Никишино — передовая
10. Осознание

Об авторе

Бондо Доровских родился в 1974 году в Душанбе (Таджикской ССР) в семье потомственных военных. И прадед по материнской линии воевал, и дед по отцу был кадровым офицером, а дед по матери — военным летчиком. Все мужчины семьи так или иначе причастны к военному делу. Не удивительно, что Бондо тоже стремился туда, где опасно, где идет война, где не на жизнь, а на смерть отстаивают свои интересы люди и государства.

До войны была обычная жизнь: школа, институт — факультет химической техники и кибернетики. Бизнес. Да, свой бизнес Бондо начал еще в 1992 году — сначала продавали ткани, затем наладили поставки хлопка из Средней Азии. С 2000-го подключился и нефтебизнес: АЗС, нефтебаза…

В июле 2014 года семейное призвание напомнило о себе — в составе бригады «Призрак» Бондо участвовал в вооруженном конфликте на юго-востоке Украины, а позже в боях по обороне села Никишино в составе 1-го Славянского батальона ДНР.

О том, что видел и как все было, Бондо Доровских рассказал в 2015 году в интервью Радио Свобода. И после не раз выступал в различных СМИ с комментариями о ситуации в Донбассе.

С октября 2015 года Бондо собирает добровольцев для поддержки курдских операций против ИГИЛ (Запрещенная в РФ организация). При этом на своей страничке в Facebook он честно предупреждает о возможных последствиях такого поступка: «Пожалуйста, помните, что жертвовать своей жизнью и прийти на помощь к другим людям — это серьезное решение. Конфликт является относительно интенсивным по современным военным стандартам — свыше 3% летальности. Если вы получите ранение, то не будет медицинской эвакуации в военный госпиталь современного уровня. Не будет военной пенсии и поддержки. Премии ИГИЛ достаточны высоки — $250 000 за голову каждого приезжего добровольца. А в случае похищения шансы на спасение крайне низки.

Вы вернетесь домой один, с несколькими фотографиями, чтобы вспоминать о своих боевых буднях, возможно, встретите новых друзей и, возможно, всю оставшуюся часть жизни останетесь с посттравматическим синдромом или будете иметь глубочайшую депрессию.

Подумайте, нужно ли вам это, действительно ли это ваше призвание?!»

В настоящее время Бондо Доровских живет в России, а работает за ее пределами. Международная торговля сырой нефтью преимущественно из стран Западной Африки занимает все его время.

Тема войны, однако, не ушла из жизни: интерес не только сохранился, но и расширился. Но писать об этом автор не может, по крайней мере пока.

Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. 
Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм. Патриотизм есть рабство.

Л. Н. Толстой. Христианство и патриотизм

Пролог

Стремление защищать свою страну возникло у меня еще во времена, когда наши войска находились в Афганистане. В ту пору, еще мальчишкой, я мечтал, что окажусь там, где выпадет честь стать воином-интернационалистом. В Душанбе, где я родился, все было пропитано этим с детства, Таджикская ССР граничила с Афганистаном. Нередко можно было увидеть, как советские военные колонны, спускавшиеся с горных долин, въезжали в город, и я еще ребенком почувствовал к этому необычайный интерес. В школу к нам часто приходили солдаты, рассказывающие про Афганистан, мы с упоением их слушали. Многие друзья моих родителей уезжали туда на заработки. Как-то раз, проснувшись утром, я увидел боевой пистолет, который чудом не утащил с собой в детский сад. Но, к моему большому сожалению, войска были выведены до того, как пришла пора мне служить.

Весной 1992 года, придя в военкомат, я попросил, чтобы меня отправили куда-нибудь на войну. Прапорщик развел руками и сказал, что военных конфликтов с участием России не происходит, за исключением Югославии, где находился наш миротворческий контингент, попасть в который мог только тот, кто уже отслужил в армии по призыву. В ту пору не было интернета и жил я в маленьком городке Тверской области. В газетах об этом не писали, информация была не так доступна, как сейчас, поэтому я не знал, что у войны всегда найдется свободное местечко в любые времена. Было бы желание и средства. А тогда, в 1992 году, мне ничего не оставалось делать, как поступить в химико-технологический институт, так как служить в армии, которая не воевала, было для меня пустой затеей.

В 2000 году я организовал предприятие по реализации продуктов нефтепереработки. Ежемесячно мои компании продавали тысячи тонн нефтепродуктов, благодаря чему я имел возможность оказывать спонсорскую помощь, в том числе и правоохранительным органам.

Стоимость барреля нефти тогда, в 2002 году, составляла всего 25 долларов, поэтому предприниматели в России несли долговую нагрузку государства в виде обеспечения жизнедеятельности некоторых государственных структур.

На моем бензине ездили почти все районные отделы внутренних дел города Иваново, а во вторую чеченскую кампанию я неоднократно финансировал отправку бойцов СОБР[1] в зону вооруженного конфликта.

Благодарные бойцы СОБРа организовывали для меня обучение по огневой подготовке, используя различное вооружение, а именно: ПКМ[2], гранатомет РПГ-7[3], ВСС[4], автомат Калашникова и другие. Кроме того, ребята составляли мою личную охрану.

Помогали мы деньгами и Управлению ФСБ по Ивановской области. Службу безопасности моей компании возглавлял подполковник этой же организации, а также у нас трудилось еще несколько оперативных сотрудников УФСБ.

В результате я получил десятки благодарственных писем от руководителей различных подразделений МВД и ФСБ России.

Собираясь на войну

Еще в феврале 2014 года, смотря российское телевидение, я не мог оторваться от экрана. Все СМИ, за исключением канала «Культура», непрерывно освещали события в Украине. Вечерние новости увеличились с тридцати минут до одного часа и более. Если бы не моя работа, на которую я устроился не так давно, я был бы уже там еще в апреле, когда российские граждане оказались в Славянске[5]. Проснувшись на следующий день, я смотрел на себя в зеркало и мысленно говорил: «Не вздумай туда поехать — это не твое дело». Последние годы я проживал в Москве и должен признаться, они были не самыми лучшими в моей жизни. Несколько месяцев назад мне предложили работу директора по развитию в строительной компании, которая занималась жилым, промышленным и коммерческим строительством. После того как я ежемесячно продавал нефтепродукты на миллионы долларов, работать на дядю, пусть и в роли директора, было не очень завидной участью. Поэтому работа отошла на второй план, впрочем, она меня с самого начала не интересовала. «Мы должны добить бандеровцев, потому как наши деды их не добили», — говорил во мне эфир какого-то канала.

— Доброе утро, — говорю я охраннику, открывающему дверь.

— Доброе, — приветствует он.

— Вы видели, что творят нацики на Донбассе?

— Вы в это верите? Может, мы слишком доверчивы?

— Да о чем вы говорите? Хохлы продались американцам, причем уже давно.

— Может быть… — отвечаю я, думая о своем.

Придя в офис, включаю компьютер и погружаюсь в интернет: ищу свежие новости о событиях в новоиспеченной Новороссии, где орудует Стрелков[6].

В начале апреля группа его вооруженных людей захватила административные здания в Славянске Донецкой области. 13 апреля 2014 года Совет национальной безопасности и обороны Украины принял решение о начале антитеррористической операции с привлечением Вооруженных сил Украины. В этот же день в Славянске попала в засаду и была обстреляна группа сотрудников СБУ[7]. Часть из них была убита и ранена. Так началась война на юго-востоке Украины, где организаторами и вдохновителями были российские граждане, после чего появился следующий анекдот.

Бабушка подходит к внуку и спрашивает:

— Сынок, а что это делается на улицах Славянска? Что это за баррикады?

— Революция, бабуль.

— А кто против кого?

— Наш народ против преступной власти.

— А что это я, милый, там своих не вижу, все одни приезжие…

Вечером приехал домой — и снова телевидение: там гибнут люди… убивают русских людей… запрещают говорить на родном языке…

Я скоро буду у вас. Дождитесь!

Утром умываюсь, смотрю в зеркало и говорю: «Не вздумай туда поехать. Нет, конечно, нет. Я ведь не дурак, конечно, не поеду. Мне там нечего делать…» С каждым днем я погружался все глубже и глубже. Меня занимало только одно — Донбасс и все, что с ним связано. Я стал себе признаваться, что, возможно, все-таки туда поеду. Хотя эта мысль меня пугала, и я тщетно отгонял ее. Мне не удавалось найти информацию о том, как добраться до Славянска, чтобы при этом не попасть в руки украинских властей. Самостоятельно ехать туда я был не готов, глух был для доводов разума, который кричал мне: «Куда ведешь ты меня?» Но был голос в сердце: «Сделать это — твой долг». И так силен был тот голос, что представления разума становились ничтожными…

Шел конец мая, когда я нашел адрес электронной почты военкомата Славянска, куда немедленно написал о своем желании прибыть. В ответ мне сообщили: «Вам нужно прибыть в город Славянск и прийти в военкомат». Я понимал, что сделать это будет не просто, так как украинские власти высаживали с поездов россиян, мужчин в возрасте от 18 до 60 лет, чтобы ограничить поток добровольцев, хлынувший в Украину.

«Какого черта! — думаю я. — Как туда добраться?»

Вспомнил про товарища, проживающего на самой границе с Украиной в Донецке Ростовской области. После окончания чеченской войны он демобилизовался из армии и занимался контрабандой некоторых товаров из России в Украину. Нужно было срочно его найти и попросить о помощи, чтобы его компаньоны из Украины доставили меня в Славянск. Но, как назло, мой товарищ как в воду канул, и, потратив несколько безуспешных дней на его розыск, я вернулся к поискам в интернете информации, способной мне помочь.

Я бы мог, конечно, рискнуть и поехать самостоятельно в Украину, но было одно но: появившиеся долги ограничивали мое передвижение за пределы Российской Федерации. Я мог рассматривать только одно — незаконное пересечение границы, для которого мне было необходимо «окно».

На выходные приехал в Иваново, где через забор от приятеля дислоцируется 98-я дивизия ВДВ.

— Макс, я на Украину собрался, — сообщаю я.

— Зачем тебе это надо?

— Не хочу говорить громких слов. Не знаю… меня туда тянет.

Прошли выходные. Будни, где всё так же: утро… зеркало… не вздумай ехать… офис… сообщения о войне… «Нет, я никуда не поеду…» — купил бронежилет, маскхалат, берцы, разгрузку, рации, нож, медицину, костюм «Горка» и балаклаву. В офисе я всё примерил и, глядя на себя в зеркало, сказал: «Ты становишься похожим на боевика».

Я задумался, размышляя, куда меня все это приведет, и еще сопротивлялся в душе. Говорил себе, что не поеду. Сложно было допустить, что тебя может и не стать после этой поездки. Все это нужно было представить в своем воображении и согласиться, что такое возможно и ты готов к любому развитию ситуации.

Рабочий день закончился, а я все ходил в бронежилете, рассматривая свой новый образ.

— Ого, вы куда? — спросил охранник, увидев меня.

— На Украину, воевать, — ответил я.

— Да вы что? Серьезно?

— Да.

— Здорово! Я бы тоже поехал, но у меня сын больной, некому за ним смотреть.

Он стал рассказывать про свою службу в армии и, конечно, загорелся идеей повоевать. Сидеть каждую смену по 24 часа в комнате и смотреть в монитор, изредка выходя покурить, — мало для кого может быть интересным.

Он пожелал мне удачи и крепко бить неприятеля.

— Да, спасибо, она мне пригодится.

Когда покупал броник, амуницию, у меня создалось впечатление, что все едут в Украину: военная тематика разлеталась у продавцов на ура.

Снова на выходные приезжаю в Иваново: 98-я дивизия на марше, с полной выкладкой и техникой, в направлении Северного аэродрома. Выскакиваю из машины. Пытаюсь прорваться к капитану ВДВ. Кричу:

— Вы куда едете, на Украину?

Но не пускает мой товарищ по имени Макс.

— Да туда, туда — тебе это только не надо, — говорит он.

Внутри все горит. Они едут воевать, а я тут, в тылу…

Захожу в магазинчик, что метрах в ста от воинской части. Здесь всегда полно контрактников, но сегодня пусто. Спрашиваю у продавщицы:

— Где все?

— Ребята поехали нас защищать. А вы долг отдали Родине? — спрашивает она.

— Я уже отдал в Чечне, — говорит Макс.

— Молодец ты, завидую тебе. И что там на войне — в окопах буду и в грязь, и в стужу?

— Конечно. А ты как думал?!

— Хорошо, я ко всему готов, — ответил я.

«А если убьют?! — думаю про себя. — Кстати, как назад добираться в случае гибели?»

Гуглю… Довезут до Ростова-на-Дону, а оттуда родственники заберут. Никому проблем доставлять не хочу: похороны, слезы… нет, данных своих близких в ополчение не дам — пусть, если что, захоронят там…

В начале июня в сети стала появляться информация о том, как организованно добраться до ополчения: «Русское национальное единство»[8], «Интербригады»[9], военкомат ДНР[10] в Москве, казачество и другие организации работали исправно, занимаясь отправкой добровольцев. Нужно было только написать на адрес электронной почты этих организаций и дождаться ответа. В ответе была просьба указать ФИО, город проживания, гражданство, воинскую специальность (если служил), опыт боевых действий, когда готов приехать, контактный номер телефона. После одобрения анкеты требовалось приехать в Ростов-на-Дону и позвонить по указанному телефону. Одобряли анкету всем без исключения — в том числе и мне положительно ответили все, кому я писал. А написал я всем, кому можно.

Я решил съездить в церковь, чтобы попросить благословения на эту поездку.

— Чем ты можешь им помочь? — спросил священник. — Борись лучше со своими страстями. Благословение я тебе не дам.

Я задумался над его словами: действительно, чем я мог помочь противоборствующим в этом конфликте?! Но я уже горел желанием воевать.

Когда собирался в Ростов-на-Дону, мне позвонил сотрудник ФСБ и попросил подъехать в управление по Ивановской области.

— А в чем дело? — спросил я.

— Вы нам писали, что хотите отправиться в Национальную гвардию Украины?

Начинаю припоминать… да… действительно, пару недель назад я написал им и спросил, будут ли ко мне применены карательные меры в случае участия в этой войне на стороне Национальной гвардии.

— А, это?! Я еду в ополчение. Как раз уже на пороге, у выхода из дома.

— А куда вы едете конкретно? На Донбасс? Можете к нам сейчас приехать? — спросили меня уже совсем другим голосом.

— Сейчас приеду. Я как раз в Иваново.

— Приезжайте, жду, — ответили мне.

Я вызвал такси и отправился к ним. В машине водитель был задумчив, а я без остановки говорил.

— Нет, ну ты смотри, в Национальную гвардию ехать нельзя, а только сказал про ополчение, так — пожалуйста, — произнес я.

— Чего, чего? — заинтересовался водитель.

— Да, на Донбасс я еду, бандеровцев валить.

— С ума сошел?! Вон уже двоих привезли в гробах оттуда, — удивился он.

Действительно, в мае двое добровольцев из Иваново погибли при штурме Донецкого аэропорта.

— Война — что ты хочешь? — прокомментировал я. — Там могут и убить.

В ФСБ меня попросили расписаться в том, что я не желаю получать ответ на свой вопрос.

«Понятно, — подумал я, — вопрос щекотливый для вас».

Но и это было еще не все. Меня стали допрашивать под протокол, куда я еду конкретно и каким способом намереваюсь добраться. Я отказался давать какие-либо показания. На что офицер возразил:

— Просто лучше сейчас дать показания, нежели потом, в Ростове-на-Дону, наши сотрудники будут с вами общаться.

— А так они будут в курсе насчет вас, — заметил он.

— Вы меня не сдадите украинской стороне? Вы информацию им не сливаете?

— А с чего вы решили, что мы делимся с ними такой информацией?

— Все может быть — сегодня одна власть, а завтра — другая, и вы нас же с потрохами и сдадите. Сегодня мы добровольцы, а завтра террористы.

Но меня заверили, что эта информация не получит огласки, и лишь только спросили:

— А почему вы написали нам такое сообщение с вопросом об участии в Национальной гвардии Украины?

Я ответил:

— Чтобы ясно понимать политику нашего государства, — может, я чего-то не понимаю.

— Теперь поняли?

— Теперь да, я все понял.

— А что вами движет в этой поездке?

— Защищать хочу наших соплеменников, и вообще это война с Россией и там ее форпост. Украина выступает лишь площадкой военных действий Запада против нас.

— Хорошо, что вы это понимаете. Таких людей, как вы, к сожалению, сейчас очень мало. Здоровья вам! И удачи!

Ростов-на-Дону

В полученной инструкции от военкомата Донецкой Народной Республики в Москве меня попросили добраться до железнодорожного вокзала в Ростове-на-Дону, где затем следовало позвонить по указанному номеру.

— Здравствуйте, мне дали ваш номер телефона.

— Привет. Ты где сейчас находишься? — ответил мужской голос.

— На железнодорожном вокзале.

— Езжай на автобусе номер 75 до «Мегамага». Оттуда иди в сторону Левобережной улицы до кафе «Смирнов» или возьми такси. Потом наберешь этот номер.

Ехать было недалеко, всего одну остановку, после чего я шел пешком пару километров и спрашивал себя: «Куда я еду? Зачем мне это надо? Какая война? Убьют ведь».

Я останавливался, садился на рюкзак, думал, потом вставал и шел дальше. В результате расстояние, которое можно было бы пройти за полчаса, я шел часа два или три. Тяжело мне давалось решение воевать, сомнения одолевали, мой разум был просто вне себя от непонимания и неприятия предстоящих событий. Но я медленно продвигался вперед… Добравшись до указанного места и набрав знакомый номер, узнал, что прямо напротив находится лодочная станция. Я прошел метров пятьдесят и увидел развевающиеся флаги ДНР. Вокруг здания ходили одинокие, унылые люди. Этих бедолаг нельзя было ни с кем спутать — было видно, что они едут туда же.

Я вошел во двор и, подойдя к беседке, спросил:

— Кто старший?

— Сова, — ответили мне. — Она сейчас отдыхает. Чай, кофе, поесть, если хочешь. Располагайся.

Это было старое деревянное здание, метра на два возвышавшееся над землей. На улице были две большие палатки, на шесть человек каждая, сарай с лодками, деревянный туалет и душ. Висела боксерская груша. Беседка, где стоял большой стол, человек на десять — двенадцать. Вещал телевизор — смотрели кинофильм.

Первые минуты я чувствовал себя не в своей тарелке: какие-то разные, непонятные люди. Кто-то одет в военную форму, кто-то в спортивный костюм или пляжный «прикид». Но все были дружелюбны, и я быстро освоился. Приходили люди с опытом, их было видно сразу: рейдовые и штурмовые рюкзаки на плечах, тактические коврики, бороды и военная форма. Это были казаки, чей возраст далеко за сорок.

В самом здании располагались две спальные части, человек на тридцать каждая. На выходе лежали матрацы, как в старых больницах — потертые и в пятнах. Тут же стояли медицинские носилки, смотреть на которые я не мог — мне становилось не по себе. Глядя на эти носилки, я впервые учуял смрад войны. Как-то один из журналистов спросил меня: «Чем пахнет война? На что это похоже? Запах пороха или что?» Порох пахнет естественно, а вот война чем-то гнилым и холодным. Есть ли слова, способные передать этот запах?! Вряд ли. Его можно только почуять.

Я увидел несколько раненых из Донбасса — кто осколками от АГС[11], кто пулями. Передвигались они на костылях. «Вот они, первые жертвы войны».

Один из пострадавших посоветовал нам прятать оружие, когда будем захватывать его в зоне боевых действий. В Донецке он продавал его по тысяче долларов за автомат и по триста за пистолет Макарова. Мне показалось это неправильным — я ехал туда не за деньгами, а воевать и помогать.

Проснулась Сова, симпатичная девушка лет тридцати. Она записывала всех вновь прибывших и являлась старшей в этом лагере на время, пока не было Алексея и Николая, занимавшихся переброской добровольцев через границу.

Я подошел к ней и сказал, что прибыл из Москвы. Девушка взяла мой паспорт и спросила:

— Какой у вас позывной?

— Тридцать седьмой, по номеру региона Ивановской области, — ответил я.

Записав мои данные, а также информацию обо мне, она выдала постельное белье.

Я расположился в палатке на улице. Со мной было несколько осетин и русских, с которыми я довольно быстро сдружился. Они уже имели опыт боевых действий и многим со мной поделились. Мы лежали в палатке, наступила полночь. На той стороне реки грохотал ресторан: визг, счастье, музыка. А мы ехали на войну… Я сказал, обращаясь к Алану (так звали моего нового друга):

— Весело им сейчас. Что-то захотелось туда…

— Завтра, если не уедем, нужно сходить.

— Алан, ты родителям сказал, когда уезжал? — спросил я.

— Нет, брату только сегодня позвонил. Матери сказал, что на работу поехал в Москву.

А парень из Суздаля, бывший разведчик, сказал:

— Чем этих москвичей обслуживать, работая там, лучше людям поможем. Больше смысла.

Я был горд и счастлив, что рядом со мной находилось так много смелых, бескорыстных и хороших людей. Многие из них вели абсолютно трезвую жизнь и не имели пагубных привычек. Каждый был в чем-то уникален. Один даже приехал автостопом из Владивостока.

Еду нам готовили те, кто доехал, но дальше идти не захотел. К примеру, якут лет двадцати, над которым кавказцы часто шутили. Подойдя к нам, он как-то спросил:

— А мне точно надо туда ехать?

Парень был странный, почти ни с кем не общался, полный, мягкий, в очках. Удивительно, что он решился поехать, но, наверное, у него были такие же причины, как и у нас.

— Оставайся здесь, подумай хорошо, — сказал кто-то.

Утром были завтрак, построение, перекличка. Потом, в принципе, свободное время, никаких обязательств. Приехал русский парень из Ирака, все тело которого было покрыто шрамами. Не помню его позывной, но за последние двадцать пять лет он участвовал почти во всех военных конфликтах на земле.

— Я тебя прикрою, Бондо, на меня можешь положиться, — сказал он.

— Не переживай, это только первый раз страшно, потом понравится. Отвоюем там, поедем в Сирию.

В день нас собиралось до ста человек — разные люди со всей России и не только. Были из Израиля, Италии, Испании, Канады. Кто-то приходил в наш лагерь, кто-то из него уходил.

Вечером приехали еще ребята из Осетии, и мы сидели ночью на берегу реки, организовав небольшой пикник. Было беззаботно и весело, мы с нетерпением ждали завтрашнего дня.

Приехали еще русские парни из Донбасса, которые занимались беспилотниками. Я смотрел на них с восхищением: они уже были там и возвращались домой…

Следующим утром нас построили, и человек сорок в двух микроавтобусах повезли на границу. В дороге мы иногда разговаривали, но тягостное ощущение было у всех. Каждый напряженно думал о своем, в то время как мы приближались к этой войне со скоростью уносивших нас из мирной жизни машин. Когда подъезжали к границе, вдоль нее стояли самоходные артиллерийские установки, стволами направленные в сторону Украины. Ехали мы часа два по объездным проселочным дорогам, пока не прибыли на пограничный переход Куйбышево.

Все дружно высыпали на улицу и стали смотреть туда, где работала арта (артиллерия). Там, всего в пятистах метрах от нас, на территории Украины грохотали наши пушки. Первый раз в жизни я слышал звуки орудий. Российские подразделения отодвигали от наших границ украинских военнослужащих. Так сказали нам пограничники.

Внутри у меня все сжималось — страха не было, только новые ощущения, которые я тут же подметил. Нигде вы не испытаете тех чувств, что проявляются только на войне. Ваш организм будет в шоке, каждая его клетка встанет дыбом от ужаса происходящего, а потом некоторым из вас это понравится, и вы будете лелеять мечту о новой войне.

Этот пограничный пункт не работал в пропускном режиме для всех остальных — только для нас и военных. Старший нашей группы, мужчина лет пятидесяти, подойдя к пограничнику, сказал:

— Вам должны были звонить. Я Алексей.

— Да, проходите, — ответили ему.

По несколько человек мы переходили границу. Раскаты орудий стояли в ушах. По четверо, пятеро мы подходили к шлагбауму, где у нас проверяли паспорта.

Метров через двадцать досматривались и наши вещи.

— Колющие предметы есть? Оружие, боеприпасы?

— Нет, — отвечали мы.

Вышел капитан и у каждого спрашивал:

— Ты куда едешь?

— Я к девушке на Украину, к знакомой, — ответил парень из Суздаля.

— А ты куда? — спросил он израильтянина.

— Мне тоже нужно, к знакомым.

Нас предупредили в Ростове-на-Дону, чтобы мы на пограничном переходе не разговаривали. Вот мы и играли в молчанку. Хотя всем смешно: и пограничникам, и нам.

— И куда вы собрались? — спросил капитан. — Дома дети, наверное, семьи, жены, а они…

Меня это кольнуло, внутренне я был с ним согласен. Своих бросили, к чужим поехали.

За нами из Донецка приехал большой стреляный пассажирский автобус — может, с пару всего осталось стекол, все остальное было забито картоном. Несомненно, он побывал в боях. Несколько дней назад такая же группа добровольцев из России по пути в Донецк попала в засаду и была обстреляна шквальным огнем. Выжили единицы.

Пока мы шли через этот пункт по проселочной дороге, которая находилась рядом слева, метрах в двадцати двигалась военная техника без опознавательных знаков: «Уралы», УАЗы. В них сидели люди в форме.

Когда ехал из Москвы в Ростов-на-Дону, то на трассе я видел эту технику без номерных знаков, большими километровыми колоннами двигавшуюся по территории Ростовской области. Эту картину, думаю, наблюдали все летом 2014-го, кто проезжал по этой территории. Позже я часто видел такую технику, без номерных знаков, на территории Донбасса.

Но меня и еще трех осетин не пропустили из-за ограничений на выезд за границу, наложенных судебными приставами. Причем они стали действовать именно в этот день. До этого пропускали всех подряд. Начальник пограничного перехода сказал:

— Не повезло, парни, с сегодняшнего дня новое распоряжение. Пройдете с Алексеем. Он в курсе, вас проведет.

Мы ехали назад в Ростов-на-Дону: с одной стороны, с облегчением, напряженность внутри спала, но с другой — с разочарованием, что не уехали вместе со всеми. Переночевали в лагере, куда уже приехало пополнение.

С утра нас распределили: у кого были проблемы с проходом через границу — к Мозговому или к казакам. Нас, человек пятнадцать, отправили к Мозговому, командиру батальона «Призрак»[12].

Осетины подошли ко мне:

— Бондо, ты все-таки к Мозговому?

— Да.

— Смотри, он, говорят, людей не бережет, под пули бросает.

— Не бойся, брат, если что — отступать.

Село Беленькое

Мы прибыли в город Донецк Ростовской области, который граничит с территорией Украины, прождали там около часа. Проезжавшие на машинах люди с интересом высовывали головы, глядя на нас, — почти все мы были одеты в маскхалаты. Ополченцы приехали на микроавтобусе, выкрашенном в пятнисто-зеленый цвет. Старшего звали «Механик» — он занимался переправкой добровольцев через границу, а также гуманитарными грузами, что шли в адрес батальона «Призрак».

Я продолжал удивляться: «Куда я еду?!» Но ноги несли сами, не давая думать голове…

Мы пересекли границу по полю: прошли метров сто, чтобы машина не просела, и оказались в селе Беленькое Краснодонского района Луганской области, что в тысяче метров от российской границы.

Располагались ополченцы в местном клубе — их было человек тридцать.

Выгрузились, и первое, что увидели, — это драка между двумя ополченцами, героями обороны Славянска. Позже, через неделю, один из дравшихся украл пистолет Макарова у капитана ГРУ[13] (в отставке). Группа отставников ГРУ состояла из трех человек и направлялась в Россию. Они уже не скрывали того, кем являются, однако и не афишировали. Один из них был из Москвы, другой из Нижнего Новгорода, третий — не помню откуда. Мне запомнился старший группы. Было видно, что он офицер: рост 180, крепкого телосложения, командный голос и военная выправка. Воевал еще в первую чеченскую, штурмовал Грозный. Владел оружием и ножевым боем, основами медицины — в той части, где какие ранения могут быть и какие препараты применять. Он был подготовлен на все сто — настоящий профессионал, коих на Донбассе я встречу немного.

По некоторым отрывкам разговоров за десять дней я составил картину о них, хотя говорили офицеры не всё. Они уже были три месяца в Украине. Заходили с одними ножами, две попытки были неудачны — выходили на большое скопление противника. Как сказал один: «Вы никогда бы не узнали о нас, если бы мы не потеряли связь с Россией, где нас уже сочли убитыми, и помощь не шла в наш адрес». Через месяц скитаний они вышли к ополченцам и прибились к гуманитарной колонне. Их командира расстреляли ополченцы (в самом начале в группе было четверо). Они везли его тело на похороны в Россию — точнее, тело было где-то, а они его ждали у границы, чтобы сопровождать.

— А за что убили вашего командира? — спросил я.

— Да ни за что, — ответил один из них. — Просто расстреляли и все.

Далее проявлять любопытство было неуместно.

Спустя два часа к нам пришла колонна из Алчевска[14]. Все такие бравые: некоторые были одеты в бронежилеты, очки противоосколочные, каски кевларовые.

Из «Лэнд Крузера» с пистолетом в руке вышел заместитель комбата Николаич.

— Почему эти два топливозаправщика не прибыли на место? — закричал он.

— Нам такого приказа не было — сказали стоять здесь, — отозвался один из водителей.

— Да я вас сейчас расстреляю прямо здесь! Танки стоят, двинуться не могут. Где второй водитель?

— Не знаю, — снова ответил растерявшийся боец.

— Арестовать обоих. Доставить в штаб батальона, — приказал Николаич.

Ко мне подошел один парень, с кем мы только что прибыли.

— У меня что-то сердце колотится, хотя я и воевал в Чечне, — сообщил он.

Другой тоже подошел и говорит:

— Да, шутки кончились.

Я тоже заволновался, до этого ведь не подозревал, что тебя здесь просто могут убить свои. Как-то быстро мы оказались в другой реальности, и я стал посматривать в сторону российской границы…

Было уже темно, и этой колонной нас должны были забрать в Алчевск, где дислоцировался батальон «Призрак». Некоторые ребята, с кем мы прибыли, были танкистами, и здесь как раз формировались экипажи танков (водители-механики, стрелки, наводчики и командиры танков).

Фугас, что прибыл со мной из Ростова, предложил:

— Оставайся, Бондо, выучим тебя на стрелка-наводчика, будешь танкистом.

У меня было тягостное настроение, и я не хотел дальше ехать, по крайней мере, сегодня, решив остаться здесь. Когда колонна ушла, мы все вместе с командиром сели за стол. Нас стали опрашивать и записывать: кто где служил, какая специальность и т. д. Я нигде не служил, но мои товарищи сказали, что я охотник и бью белку в глаз. Командир дал мне позывной «Охотник» и пообещал: «Как вернемся из Ростова, будешь у нас снайпером». Я был не против, так как именно на эту позицию и рассчитывал.

После того как распределились по экипажам, мы решили перекусить. Хотя еду нам предложили сразу по приезду, но что-то кусок в горло не лез. Достали, кто что мог, из своих сумок, поели, и я вышел на улицу. Ночь, тишина, летучие мыши, и только свет пробивается из открытой двери. Мне было спокойно. «Твою мать…» — подумал я.

Где-то в первом часу ночи Фугас позвал меня:

— Колонна, Бондо! Смотри, наши пошли!

Метрах в ста от нас по дороге двигалась колонна техники: «Грады»[15], БТРы[16], груженые танковые транспортеры перемещались со стороны российской границы в направлении Краснодона[17].

— Вот они долгожданные, — сказал один из ополченцев.

Эту картину предстоит наблюдать каждую ночь, вплоть до нашего августовского наступления.

Расположились мы в здании клуба, прямо на полу. Бросили матрацы и так, в одежде, спали. За исключением вновь прибывших, остальные (а это были почти все местные с Донбасса) уже побывали в боях. Все они были примерно одного возраста — от сорока до шестидесяти пяти лет. Лица их были грубые, не всегда приятные, не те, которые мы привыкли видеть в мирной жизни.

На следующий день приехали ополченцы под предводительством Бати. Насколько я понял, он еще неделю назад был заместителем комбата Мозгового. Взрослый мужчина, лет пятидесяти пяти. Прибыли они на новых, дорогих джипах, отнятых у гражданских лиц на дело «борьбы с фашизмом». Выйдя из машины, Батя спросил: «Кто ко мне пойдет? Я создаю новый батальон. Переходите к нам — тут танков не будет, Мозговому технику не дадут. Все списки в Россию подаю я».

Мы, вновь прибывшие, конечно, хлопали глазами и ничего не понимали. Хотя кое-кто пошел к нему — человек пять-шесть из тех, что были до нас.

Оружия у ополченцев здесь не было: всех разоружили еще в Алчевске, так как они должны были отправиться на один из танковых полигонов в Ростовской области и пройти обкатку экипажей, потренироваться и получить технику, с которой нужно было явиться в зону боевых действий.

Ополченец с позывным «Рост» побывал уже там и рассказывал, как происходит обучение: «От недели до трех, с пяти утра и до позднего вечера, на танковом полигоне. Потом зачет. Полностью одевают, обувают и вооружают, даже новые в масле автоматы выдают». Я был не против прокатиться до Ростова-на-Дону и покататься на танках, на войну я не спешил.

Договорились, что Механику будем звонить сразу, если приедут еще раз Батя и товарищи.

Долго их ждать не пришлось. Уже на следующий день Батя объявляет построение и говорит:

— Да вы понимаете, что вы, как стадо баранов, решиться не можете? Есть вообще приказ всех из «Призрака» расстреливать, потому что, в какой город не зайдут, — везде люди стонут от мародерства.

И тут приезжает Механик с подкреплением. Мы оказались между двух вооруженных групп. Обстановка стала напряженной. Один из пьяных ополченцев спустил автомат с предохранителя, что не могло остаться незамеченным.

— Тише дружок. Не делай глупостей, — сказали ему, его разоружая.

— Я помню, как только собрался уходить от Мозгового к Бате, меня при нем же, в его кабинете ножом резали, — закричал один из тех, что приехал с Батей, и показал следы от пыток. — А сколько Мозговой расстрелял предпринимателей, которые не хотели с ним сотрудничать?!

— Я забираю россиян, — подойдя ко мне, сказал один из шустрых молодых вояк, что уже был с нами и решил перейти на сторону Бати.

— Собирайся, пойдем к Бате, там и житуха лучше, не то что в этом сарае.

— Я приехал к Мозговому, к нему и пойду, — ответил я.

Россияне, что были со мной, остались при таком же мнении, а остальные, человек десять, перешли к Бате. Они приезжали еще несколько раз и, поняв, что больше с ними никто не пойдет, пропали.

Спустя неделю забежал один из добровольцев. Мы прозвали его НОНА (это название самоходной артиллерийской установки, на которой он служил в Чечне).

— Пошли, там разведка пришла, — сообщил он.

Выйдя на улицу, мы увидели джип зеленого цвета, на переднем сиденье рядом с водителем сидела русая девушка с длинными волосами и в панаме, что носили наши войска в Афганистане. Ну и, конечно, с автоматом на руках. Возле машины стояли два чеченца: одному лет пятьдесят, другому сорок. Чеченцы в этой войне были по обе стороны конфликта. За Украину воевал чеченский батальон имени Джохара Дудаева и позже созданный батальон имени Шейха Мансура. В этих формированиях были чеченцы, иммигрировавшие в Европу после чеченской войны. В ополчении я чеченцев видел мало: этих двух и еще одного в Алчевске, не считая группы на перевалочном пункте в Ростове-на-Дону. На передовой никого этой национальности я не видел, кавказцы кучковались в батальоне «Восток» и стремились все туда попасть. Тот, что моложе, был хорошо экипирован: пистолет с глушителем на правой ноге, автомат с подствольником, на разгрузочной системе двенадцать ВОГов[18]. На ногах высокие берцы цвета пустыни. Сам высокий и тоже в афганской панаме. Что постарше, тоже был неплохо экипирован, но мне запомнился его напарник.

Это были разведчики, которые заблудились и не могли выйти к своим. Их подобрал джип с ополченцами из другого подразделения, которые тоже не могли помочь им найти своих. Этот бардак — где свои, где чужие — был везде и во всем. Вызвали Механика, который долго проверял, не укропы[19] ли они. По телефону стал созваниваться с теми, кого знал. В итоге через час им помогли найти своих. На следующий день нам сообщили, что о нашей группе, которая отправляется за танками в Россию, известно и что списки с нашими данными находятся поэкипажно у противника. В этот день недалеко от нас были уничтожены две разведывательно-диверсионные группы ВСУ[20]. Осталась еще одна и ходит где-то рядом с нашим расположением. Нам привезли два пулемета и четыре автомата Калашникова, после чего мы стали выставлять караульных, а также выкопали окоп под огневую точку.

На следующий день НОНА смотрел в бинокль и вдруг кричит:

— Там, метрах в ста, кто-то побежал в сторону зарослей.

Все всполошились… В том направлении отправились шесть человек с оружием, полагая, что это диверсионная группа противника. Нам оставили на двадцать человек один пистолет Макарова, и тот выпросили у капитана ГРУ.

Через полчаса в ста метрах от нас начался бой. Засвистели пули, и мы, пригнувшись, побежали на противоположную сторону здания, чтобы укрыться.

— Вот он — первый свист, — сказал я.

Слышно, как работали два наши пулемета и добивали с автоматов. В бинокль мы увидели, что наша группа побежала в сторону зеленой чащи от одного из домов.

— Наверное, диверсанты уходят, кого-то точно подстрелили, — сказал один из нас.

И вот через час возвращаются наши бойцы и рассказывают, что нашли дом, где обнаружили лежку снайпера, которая выходила прямо на нас.

— Вот оттуда они и наблюдали за нами, — сказал Ворон, что ходил на зачистку.

В доме никого не было, заходить не решились — вдруг заминировано. С пулеметов расстреляли первый этаж, после чего подвал, а затем в доме уже весь потолок. Принесли радиоприемник как доказательство радиопередачи данных противнику: старый такой аппарат, какие были раньше, в 80-х годах, в каждом доме. А также нашли горсть патронов калибра 5.45, от Калашникова.

— Это что, передатчик? — с сомнением спросил я, рассматривая радиоприемник.

— Да, — последовал ответ.

А потом эти воины до утра жестко пили, напевая казацкие песни: «Ой-ся, ты, ой-ся, ты меня не бойся…»

С утра приехал Механик.

— Что тут у вас произошло?

Рассказали, что так и так, диверсантов ловили, как предупреждали.

— Молодцы, будьте осторожны, — сказал он, тоже недоуменно рассматривая радиоприемник.

Ближе к обеду приехал местный житель, хозяин пострадавшего дома.

— Вы зачем мой дом расстреляли? Как нам теперь в нем жить?

На что пьяный Ворон ответил:

— Тебя вообще сейчас пристрелю за то, что у тебя дома патроны нашел.

Мужчина что-то возражал, объясняя, что у него патронов никогда не было, но потом опустил голову, сел в машину, где сидела его семья, и медленно поехал прочь.

Вечером ко мне подошел начальник караула и объявил:

— Охотник, ты сегодня с 24:00 до 02:00 идешь в «секрет» (скрытое наблюдение).

— Хорошо, — ответил я.

В назначенное время получил оружие, и мне показали мою позицию. Было неудобно лежать, на склоне удавалось удержаться только вниз головой. Пришлось сесть спиной к кустам. Метрах в пятидесяти от меня по левую руку расположился еще один боец. Находились мы на границе села.

Прошло около часа, когда я услышал, что по дороге кто-то идет или ползет… потом тишина… Снова слышу приближающиеся звуки и не могу понять, как я их мог пропустить, что уже метрах в десяти кто-то двигается в мою сторону.

«А ползти может только диверсионная группа…» — подумал я.

Было непонятно, почему я никого не вижу, хотя дорога лежала рядом со мной, с небольшой впадиной, под которой можно было бы и проползти. Главное, я сидел, а не лежал и был открытой мишенью. Шевелиться не мог, так как звук был уже где-то в метрах двух-трех от меня. Я замер… и тут слышу… металлический лязг…

«Всё — передернули затвор. Хотя странно, почему не сделали это раньше?!»

Вновь слышу звук — и в метре от меня прополз… еж, видно, задев пустую консервную банку. Я не верил своим глазам, даже протер их.

— Еж! Точно! Вот ты меня напугал!

В памяти всплыло предупреждение Якута, с которым мы познакомились на перевалочном пункте в Ростове-на-Дону (он прибыл туда с передовой, где был в казачьем батальоне): «Смотрите, там столько ежей! Я как-то, стоя в карауле, расстрелял от страха одного из пулемета. Думал, ползет кто-то… Потом неделю на гауптвахте сидел».

После ежа я услышал, как идет наш пьяный командир и кричит: «Караульный! Караульный!»

«Да, вот это мы в „секрете“…» — подумал я.

Но он отчаянно кричал, и мне пришлось отозваться.

— Пароль? — спросил я.

— Я не знаю, — удрученно ответил он.

Если честно, я хотел его пристрелить. В принципе, он нас всех открыл. Мы пошли к другому бойцу, что стоял в «секрете» рядом, — Старому. Пьяно шатаясь, командир спросил:

— Кто вам дал право стоять в карауле?

Мы были тут новички, и не хотелось себя показывать, но у меня появилось желание ударить его снизу в подбородок. Пришел начальник караула и сказал, что это он поставил нас в караул. На что Миша (так звали нашего командира) спросил:

— О чем ты думал, когда ставил в караул неопытных бойцов? Ты что, хочешь, чтобы нас тут всех перерезали?

С утра Миша был уже не наш командир. Бойцы собрались и сказали ему: «Ты нас подведешь, когда будешь в очередной раз пить. Ты нам больше не командир».

Командиром стал отличный мужик, местный, с Донбасса, лет шестидесяти, с позывным «Дон». Он не пил, строго смотрел за дисциплиной и рьяно боролся с пьянством. Говорил, что, пока идет война, мы не имеем права пить. Позже я с ним встречусь, когда приеду во второй раз, а пока моя первая командировка подходила к концу, так как я понимал, что все это освободительное движение больше похоже на банду из фильма «Свадьба в Малиновке».

Шли уже двадцатые числа августа, когда началось наступление ополченцев. Артиллерия била без остановки, где-то вдалеке завывали «Грады» и замыкали котел под Иловайском. 28 августа 2014 года я подошел к Дону и сказал:

— Я хочу назад, в Россию.

— Никаких вопросов, — ответил он. — Я позвоню Механику, чтобы он тебя забрал.

Механик был где-то занят и в этот день не приехал. Когда я сидел на улице, к нам пришел местный парень, чтобы записаться в ополчение. Подойдя, он поинтересовался:

— Вы из России?

— Да.

— Раньше уже воевали?

— Нет.

— Да, все вы так говорите. А я вот пару недель назад только освободился и решил, что пойду воевать. В Луганске хотел в «Зарю»[21] записаться, но меня там через каждые десять метров роняли на землю. Эти… из «Зари»… все пьяные… Я их спрашиваю: «Где можно записаться в ополчение?» А они, знаете, куда меня отправили?

— Куда?

— В бомбоубежище, говорят, иди, там записывают. И смеются. Прихожу туда, а там могильник, трупы навалены. Возвращаюсь назад. «Вы че, ребята, шутите так?» — «Да мы тебя, голубь, сейчас закопаем здесь». Короче, меня чуть не пристрелили, еле выбрался из города… Я в ЛНР[22] не пойду, решил к Мозговому, говорят, он мужик нормальный.

Парень этот отсидел семь лет за убийство и до этого несколько раз отбывал наказание по аналогичной статье и был, конечно, возмущен пьяными бойцами «Зари».

Из Алчевска на побывку домой ехали два россиянина. Один был из Питера, другой из Челябинска. Тот, что из Питера, с позывным «Доктор», узнав, что я тоже выхожу в Россию, но, приняв меня за человека, который едет с боевых, спросил:

— Ты с собой везешь что-нибудь?

— Нет, — ответил я.

— А мы взяли с собой все: и автоматы, и пару пистолетов. И даже две «Мухи»[23], — на ухо сказал он мне. — Гранат только не зацепили.

Ночью, когда лежал с закрытыми глазами и не мог уснуть, я стал случайным свидетелем, как Доктор со своим приятелем обсуждали следующее:

— У меня нет денег. Как я доеду до дома? Зачем выхожу?

— Скинешь пистолет долларов за двести, — сказал Доктор.

— А где я его скину? Доктор подумал и ответил:

— Раньше, во времена СССР, идешь к охотничьему магазину и ждешь, пока кто-нибудь туда не подойдет. Подходишь и спрашиваешь, не надо ли чего?

Я подумал, что они даже не боятся, что их могут сразу в Донецке, на той стороне, в Ростовской области обыскать. Все-таки там приграничный район. А потом они собирались ехать до Москвы и оттуда поездом по домам. Было впечатление, что они никогда не были в Москве на железнодорожных вокзалах.

С утра я подошел к одному из местных жителей и попросил, чтобы он вывел меня на территорию России. Двое контрабандистов с оружием увязались со мной.

Я сказал:

— Парни, я с вами не пойду, мне проблемы не нужны.

— Да ладно, ты че, не воевал, что ли? — спросил Доктор.

— Я иду один.

— Да мы скажем, что ты нас не знаешь.

— Я не хочу оказаться вместе с вами в тюрьме.

И пошел с местным жителем в направлении границы. Пройдя метров восемьсот, мой провожатый сказал, показывая на дорогу: «Нужно обойти, там не пройдем».

Я стал с тревогой думать: «Не приведет ли он меня сейчас в плен?» Я вообще не понимал, где кто есть.

Мы шли по проселочной дороге в направлении поселка Северного, когда сзади услышали звук приближающейся машины. Внутри у меня стало резко холодеть. Я подумал о своей безрассудности — даже нож оставил в клубе. И вообще раздарил все — от бронежилета до берцев.

Машина проехала, но я все равно был напряжен, мне казалось, что идем в противоположную сторону от границы. В принципе, так и было, но минут через тридцать мы свернули и вышли к Верхней Ореховке. Это уже была Россия. Минут через двадцать мы пришли в Донецк, и тут я повеселел, у меня будто камень с души свалился…

У супермаркета я попрощался с моим проводником и пешком быстро пересек этот небольшой, спокойный городок. Было странно, что не было видно ни полиции, ни военных. За контрабандистов можно было не переживать — все было спокойно, никому не было до них дела.

Оглянувшись, я подумал: «Ты туда еще вернешься».

За границей города я остановил попутную машину, чтобы добраться до трассы Ростов-на-Дону — Москва. В машине была молодая пара. Они меня спросили:

— Вы с Украины?

— Да, — ответил я.

— Из лагеря беженцев (он был впереди, через несколько километров)?

— Нет. А что вы хотели?

— Мы едем в это лагерь. Говорят, что там можно по дешевке купить автомобиль.

— Ну, желаю удачи, — сказал я и вышел возле этого лагеря, так как дальше они не ехали. Через несколько минут я добрался до трассы «Дон», где мне пришлось очень долго останавливать проезжающий транспорт. Я вспоминал, как ровно десять лет назад мы с друзьями по этой дороге ехали в Сочи. «Как изменилась моя жизнь, — подумал я. — Мог ли я тогда представить, что буду сидеть на обочине и голосовать проезжающему транспорту?! Да еще и выходя с территории другого государства, где шла война…»

Спустя десять часов я все-таки добрался до Каменск-Шахтинского автовокзала, что располагался всего в нескольких километрах от Донецка.

Все автобусы шли битком, и далеко за полночь меня чудом посадили на последний. В автобусе было только одно свободное место на маленьком складном стульчике, который поставили для меня между пассажирских кресел. Двенадцать часов ада, и я в Москве

Возвращение на Донбасс

Спустя две недели я прогуливался по торговому центру «Рублевский», что на одноименном шоссе в Москве.

Идя по первому этажу, увидел мужскую фигуру, в которой сразу же узнал Стрелкова.

Не веря своим глазам, пошел за ним. Увидеть Стрелкова для меня было все равно, что для чекиста — Феликса Дзержинского. Поднявшись на второй этаж, я увидел Игоря Ивановича с мужчиной крупного телосложения. Они зашли в магазин одежды, тот мужчина, что был со Стрелком, явно был его телохранитель. Подойдя к нему, я спросил:

— Слушай, это что, Стрелков?

— Да, — ответил тот.

Я рассказал, что был на Донбассе, хотел попасть к нему в подразделение.

— Был на Донбассе? — с интересом в глазах спросил он.

— Ага.

— Подойди к нему, он мужик нормальный.

Я так и сделал:

— Извините, Игорь Иванович, что отвлекаю вас.

— Да, — ответил он, повернувшись ко мне.

— Был на Донбассе, ехал к вам, но, к сожалению, попал в «Призрак».

Он слегка улыбнулся. Ему явно льстило, что многие ехали воевать именно к нему.

— А что, были проблемы? У Леши там вроде всё в порядке (он имел в виду Мозгового).

Я рассказал, что видел пьянство, разгильдяйство и т. д. На что он заметил, что после того как его сместили, дисциплина резко стала падать. Мы поговорили еще пару минут, и я попрощался, не смея его больше отвлекать. В этот день я был возбужден и долго не мог прийти в себя.

«Надо же, — подумал я, — эта встреча не случайна. Увидеть вот так человека, который сейчас народный герой и к кому я стремился попасть, — что-то нереальное!»

Снова я захотел вернуться назад, на Донбасс, полагая, что ничего там толком не увидел и рано стал судить обо всем.

Мысль эта стала бродить во мне. С этого дня я стал собираться назад.

Я позвонил Фугасу, что был со мной в селе Беленьком. Он уже находился в Алчевске, фотографировался с оружием, держал осколки снарядов в руках и выкладывал фото в сети.

Позвонил Старому, который стоял со мной в карауле и рассказывал, что казак должен служить. Но сам он служить не стал и был уже дома в России.

— Это не мое, тебе тоже не советую ехать, — сказал бывший боец десантно-штурмовой бригады ВДВ.

— Тебе недостаточно было понять с одного раза, что все это такое? Я был и в Алчевске, и в Луганске — это полная ж…

Мне с ними не по пути, сказал он. Я списался с Фугасом и сказал, что скоро приеду.

Стояла середина сентября. Он попросил не спешить и собрать квалифицированные кадры: очень были нужны артиллеристы, танкисты, и главное — непьющие.

Чем я и занялся: вербовал в социальных сетях, воинских подразделениях будущих бойцов.

Давал объявления следующего содержания: «Добровольцы на Юго-Восточный фронт. Военное тактическое формирование на Юго-Восточном фронте, основной целью которого является защита территории Новороссии. Мы ищем добровольцев. Нужны: танкисты, операторы-наводчики, командиры танков, механики-водители. Также нужны артиллеристы, минометчики, войсковая разведка, медицинские работники. Другие воинские специальности также интересны».

Связался почти со всеми танковыми училищами России, а также с воинскими частями, откуда можно было набирать демобилизовавшихся. Позже именно с воинских частей некоторые командиры отправляли нам ребят, которые желали продолжить службу уже в наших рядах.

Конечно, все это было неофициально, я использовал свой опыт налаживания связей в Министерстве обороны, который получил, будучи предпринимателем. Под идеей поставки нефтепродуктов заходил в любое интересующее меня воинское подразделение или штаб войск, находил тыловика, который занимался обеспечением поставок топлива. Как правило, они даже не знали, где такие договоры заключаются, но всегда можно было пойти по цепочке знакомств и зайти в любой кабинет или воинское подразделение. В короткий срок, выходя на высший командный состав, который рекомендовал тебя в войска, где любой командир дивизии или полка был готов тебе услужить, я получал необходимые сведения.

Для ополчения я искал людей идейных. Тех, кому нужны были деньги, я отсеивал, хотя среди них было много профессионалов экстра-класса. В вооруженных силах РФ, имея давние связи с одним из действующих сотрудников, я познакомился с боевыми офицерами в отставке одной из бригад специального назначения, у которых был и огромный боевой опыт, и послужной список. Но им нужны были хоть какие-то суточные, которых я, к сожалению, предложить не мог.

За несколько дней я отработал нужную мне информацию, собрал группу добровольцев, с которыми и прибыл в Ростов-на-Дону.

Приехали мы в тот же перевалочный пункт, за тем лишь исключением, что там на этот раз были уже другие люди. Не было ни Совы, ни Алексея с Николаем, которые занимались отправкой добровольцев в летний период. Приехали ребята из Казахстана, чеченцы большой группой, ну, и россияне, конечно, — куда без них?

Мне запомнился высокий, бородатый, в черном пальто, яловых сапогах, наголо побритый сибиряк, с саперной лопаткой на поясе. Он был похож на представителя 17–18 веков. Бывший пограничник ехал с побывки домой вновь на передовую. Он не пил, не курил, на дух не переносил пьяных и резко их критиковал. За что ему пообещали пулю в спину, если они попадут в одно подразделение.

Очень дружно мы провели несколько дней со всеми, кто здесь был.

Пришел Синдбад. В этот раз он был старшим здесь — стрелковский боец, еще со Славянской обороны. Он подошел ко мне и спросил:

— Знаешь, что у меня есть самое ценное?

— Что? Награды, медаль (висевшая у него на груди)?

— Да нет, это не так ценно. Вот, — и он достал очень бережно из внутреннего кармана удостоверение. — Смотри, — сказал Синдбад, разворачивая. Там стояла подпись полковника Стрелкова. — Еще Стрелков выдавал это удостоверение, в Славянске, — гордо заявил он.

Я искренне позавидовал тому, что он участвовал с самого начала сопротивления, да еще и под предводительством Стрелка.

Стрелков пользовался огромным авторитетом в ополчении и после его смещения. Все остальные «военачальники» (глава ЛНР Плотницкий, глава ДНР Захарченко), поставленные по приказу из Кремля, открыто назывались проститутками и уважения не имели, за исключением своего близкого окружения «лизоблюдов».

В августе 2014-го ополченцам не дали развить наступление после Иловайского котла, и среди нас повсеместно заговорили о предательстве Москвой Донбасса. Многие добровольцы стали собираться домой.

Там же встретил еще одного молодого бойца лет девятнадцати, который воевал у Безлера в Горловке и ехал на несколько дней домой. Он рассказал, что начинал еще со Славянска и тоже имел удостоверение, подписанное полковником Стрелковым.

— Правда, сейчас стрелковцев в ополчении прижимают, — сказал он. — Нас там не любят.

Вечером прибежал Синдбад.

— Кто от Мозгового, где он?

— Здесь я.

— Бату, зам Стрелкова, хочет с тобой говорить, — и протянул мне телефон.

Это был командир Синдбада.

— У меня приказ Стрелкова, — сказал Бату, — всех отправлять к Мозговому. Всех, кто здесь находится, возьмешь с собой.

— Хорошо, — ответил я.

— Завтра собирайтесь, с утра в 10:00 пришлю транспорт, — сообщил он.

Я позвонил Фугасу и сказал, что завтра выезжаем: «Присылай транспорт и сопровождение к границе, где-то в обед будем». С одним офицером из Казахстана, взяв с собой еще ребят, мы пошли в недалеко располагавшееся кафе, где пропустили пивка и взяли с собой готового мяса. В ближайшей округе все знали, что за люди ходят вокруг этого места, где мы располагались. Еще летом, когда я только приехал, один кавказец, улыбаясь, показал дорогу. «Тебе туда», — сказал он.

Вот и в этот раз, когда мы зашли в кафе, там было несколько мужчин лет сорока. Они, конечно, поняли, кто мы и куда отправляемся. Да и трудно было не понять, так как все были в военной форме.

— Если бы платили… — сказали они, — то мы бы тоже поехали. А так… нам этого не нужно.

— Вас никто и не зовет, нам нужны идейные, а не те, кто поедут за деньги. Веры им большой нет, — ответил я.

Когда мы вернулись в расположение, меня отозвал один из новобранцев, приехавший с Алтая. Было ему лет сорок пять, работал начальником охраны в каком-то учреждении, был заядлым охотником и тоже собрался повоевать. Но его терзали сомнения в правильности выбранного пути. На что я ему сказал:

— Алтай, зачем тебе все это нужно? Езжай домой, ведь могут убить.

— Да… я не уверен… и вещи в аэропорту все потерялись, знак какой-то. Хотел на месяцок… поехать… может, другой, — ответил мужчина.

Мы долго с ним еще разговаривали, сидя на берегу реки.

С утра он уехал в аэропорт.

«Ну, и славно, — подумал я, — лучше сейчас повернуть назад, чем потом возвращаться, а может, и нет».

Занимаясь вербовкой, я старался отговорить любого, кто желал отправиться на эту войну, и лишь тех, кто твердо решил, брал с собой.

В социальной сети на своей странице я написал: «Выпала честь Родину защищать!»

С утра пришел хозяин этой лодочной станции и сказал: «Куда вас, мужики, черт несет?! Езжайте домой, пока не поздно».

Я подумал: «Действительно, куда нас всех черт несет?» Но неведомая мне сила вела меня в путь.

Вода на улице уже стала замерзать. Резко похолодало, и дул холодный ветер.

— Приехал Бату, — сказал Синдбад. — Зайди к нему в кабинет.

За столом я увидел мужчину лет сорока пяти, судя по виду, военного.

— Вы с «Призрака»? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Как здесь оказались?

— Ездил на побывку, сейчас возвращаюсь в расположение и везу новобранцев.

— Хорошо. Докуда вас нужно везти?

— До Донецка Ростовского, на 2-ю Украинскую улицу, дом 2Е. Механик нас встретит.

— Ты Мозговому передай, чтобы решил вопрос с продовольствием — здесь нужны продукты, если хочет, чтобы люди отсюда шли на него, — попросил Бату.

— Передам. Может, Механик забросит в автобус макарон, крупы и т. д., в Донецке у нас склады, — ответил я.

Он дал мне номер телефона, объявили построение, после чего мы погрузились в автобус. Единственное, он попросил остаться снайпера из Татарстана — его готовились отправить в Киев: он был в отпуске, служил снайпером на таджикско-афганской границе — контрактник Вооруженных сил РФ.

— Что, тебя тормознули? — спросил я его.

— Не знаю, задание, говорят, какое-то особое есть. В Киев, вроде бы, хотят отправить.

— Опасно, — заметил я.

— Да мне все равно, в Киев, так в Киев…

Хотя было видно, что он сильно переживал на этот счет. Проехали мы около двух часов и прибыли на базу «Призрак» в Донецк Ростовской области. За нами должны были приехать позже, ближе к ночи. Спустя час, стоя на улице, я увидел веселую троицу, которая явно шла к нам. Один из них, с бородой, подошел и спросил:

— Где найти Механика?

— Сейчас он уехал и будет позже. Вы — туда? — спросил я, показывая в сторону границы.

— Да, — ответил бородач.

— Проходите и располагайтесь.

— Принял, — сказал он и свистнул своих коммандос. Один из этой тройки, который постоянно молчал, оказался испанцем из Мадрида двадцати лет.

Я спросил его на английском:

— Ты в армии служил?

— Нет, — ответил он, — но хорошо играю в «Контр страйк».

— Здорово, это как раз поможет!

Пришел Механик.

— Сейчас приедет фура с гуманитаркой, ее нужно разгрузить — и тогда в путь.

Выстроились цепью и быстро проделали эту работу, потом погрузились в машины и приехали на границу.

— На поле стоят растяжки, идем след в след, — предупредил проводник.

В нашей группе чья-то одежда постоянно шуршала, издавая шум на несколько десятков метров вокруг. Все оборачивались, пытаясь понять, откуда исходят эти источники шума. Это был Алма-Ата, русский парень 30 лет, приехал вступать в ополчение из одноименного города, шел в комбинезоне зеленого цвета, издавая шаркающие звуки по всему полю. Он работал в сфере информационных технологий и не имел близких людей, кроме своей бедной матушки, с которой и проживал в Казахстане. Ему предстоит погибнуть в 2015 году, но сейчас ни он, ни кто-либо другой об этом знать не мог.

Мы пересекли поле и через двадцать минут вышли на дорогу, куда подъехал на джипе Механик. Спустя несколько минут приехал еще один джип с нашей охраной и автобус, после чего мы двинулись в путь.

В автобусе, рядом с водителем, лежал автомат. Один из той тройки, что присоединилась в Донецке, самый нелепый, худой, в темных очках, напоминавший мне наркомана, схватился за автомат и стволом в мою сторону стал его рассматривать. Я отодвинул ствол от себя.

— Положи, — сказал я ему, — и никогда не направляй на человека.

Еще раз я гуднул Фугасу, что мы едем, пусть ждут. Ехали с музыкой, весело, ребята учили испанца по-русски ругаться матом. Через час мы увидели обгоревший танк, возле которого хотели остановиться и сфотографироваться. Но наши сопровождающие закричали: «Вы с ума сошли? Танка не видели? В автобус все, здесь могут стрелять».

И снова мы понеслись в сторону Алчевска, где скоро увидели на трассе костры: блокпост, где грелись ополченцы и досматривали транспорт.

— Здорова! — кричали нам с блокпоста.

— Привет, парни! — мы им в ответ.

На следующем блокпосту фура, что шла навстречу, нас не пропустила. А это непорядок, и, как оказалось позже, ополченцев должны всегда и везде пропускать. Наш водитель, показывая водителю грузовика автомат, закричал:

— А вот это ты видел?

После чего фура успокоилась и сдала назад. Спорить ему было опасно, так как ополченцы с блокпоста уже стали коситься на этого наглеца.

Алчевск

В два часа ночи мы прибыли в Алчевск. В кафе нас ждали, чтобы накормить. Но все были сыты, поэтому отправились сразу спать в учебную часть бригады «Призрак», которая располагалась в здании общежития завода.

Да, это уже был не батальон, а бригада, так как численность бойцов выросла до нескольких тысяч. Нас распределили по свободным комнатам, рассчитанным на четырех человек. В комнате стояли кровати, на них лежали матрацы. Белья не было, но у нас были свои спальные мешки — по крайней мере, у меня. Со мной в комнате оказался российский военнослужащий, «отпускник», бурят по национальности, до этого воевавший в Чечне. Через два дня он уехал назад в Россию и сказал:

— Зачем мне этот цирк?! Я такого еще не видел.

Все легли спать, лишь ночью проснулись от звука выпущенной очереди из автомата.

— Еще раз сюда зайдешь, застрелю, — послышалось в комнате слева.

«Добро пожаловать в ополчение», — подумал я. С утра мы рассматривали дыры в стене, которые прошили одну из комнат, коридор и комнату напротив. Но стреляли поверх голов, хорошо, что никого не зацепило. Хотя могло, если бы кто-то шел по коридору. Многие интересовались, что это было. Как позже узнали, это была пьяная выходка одного из ополченцев.

На стене в коридоре я увидел приказ Мозгового о расстреле за пьянство, грабежи и насилие. Решил его сфотографировать.

Пришел начальник учебной части, лет шестидесяти, в звании полковника. Я подошел к нему, представился.

— Строй взвод, — приказал он.

Мне было неудобно командовать, так как в моем взводе были и офицеры, и люди с боевым опытом.

— Взвод, что прибыл ночью, строиться, — скомандовал я. — Две минуты на построение.

Я чувствовал себя не в своей тарелке.

«Почему Фугас не встретил меня ночью?» — думал я. И, как назло, роуминг «съел» все деньги, не было возможности ему позвонить.

Рядом выстроились еще два взвода.

— Равняйсь! Смирно! — скомандовал я. — Товарищ полковник, взвод построен, командир взвода Доровских.

— Вольно, — скомандовал полковник.

— Бойцы! — начал он. — Вы прибыли в учебную часть бригады «Призрак». Сейчас мы строем движемся на прием пищи, а пока вольно, через десять минут построение на улице.

Я сбегал в комнату, надел бушлат и выбежал строить свой взвод:

— Взвод, в две шеренги становись!

Из строя один бородатый, с боевым чеченским опытом заметил:

— Говоришь, в две шеренги, а сам строишь в две колонны.

«Черт, — подумал я, — как неловко, даже не понимаю разницы».

Вышел полковник и скомандовал:

— Шагом марш, не растягивайся!

Мы тремя взводами шли по Алчевску, в направлении гостиницы, где находилось кафе для ополченцев. Мне приходилось постоянно выполнять какие-то команды.

Город был пустынный, серый и мрачный.

«Где все?» — подумал я. Изредка на бешеной скорости пролетали машины ополченцев, их было видно по оружию и форме.

Мы пришли в кафе, где вечером предыдущего дня нас ждал ужин. Есть я не хотел, но полковник приказал всем принимать пищу.

Кафе представляло собой современное городское заведение столиков на шесть-восемь.

Позавтракав, отправились в штаб. Я увидел, что по встречной полосе движения рядом с нами едет и сигналит старая семерка «жигули» и водитель машет нам. Я подумал, что, наверное, нас приветствуют местные жители. Но там не унимались. Это оказался Фугас.

— Да стой ты, — крикнул он мне.

— На месте стой! — скомандовал я.

Мы обнялись по-дружески, и к нам подошел полковник. Оказывается, он знал Фугаса и очень хорошо относился к нему. Этот полковник был танкист и просился к Фугасу в роту командиром танка — хотел уйти из учебной части. Фугас был старшиной, заместителем командира роты, вся хозяйственно-организационная работа была на нем: питание, обмундирование, оружие и т. д. У него на шее уже висело удостоверение личности с фото и разрешением на ношение оружия.

Я его попросил:

— Серег, сними с меня эту обязанность командовать. Мне неудобно. Здесь столько опытных людей, а я только узнал, что команда «кругом!» выполняется через левое плечо, а не через правое.

— Доведи их до штаба, я туда сейчас подъеду, — сказал он.

Возле штаба, при входе в здание, мы увидели двух бойцов с автоматами. По лестнице кто-то спускался — это было видно через стеклянную дверь. Мы стояли в две шеренги, когда вышел комбриг Мозговой. Он был с бородкой, среднего роста, в военной форме типа «Горки». С правого бока у него висела большая кобура, как у комиссаров во время революции 1917 года. «Там, наверное, пистолет Стечкина», — подумал я. Руки он держал сомкнутыми сзади.

— Равняйсь! Смирно! — скомандовал полковник.

— Вольно, — сказал Мозговой. — По какому поводу собрались?

— Привел вновь прибывших на регистрацию.

— Хорошо, продолжайте.

Мы зашли в здание, перед лестницей увидели еще двух вооруженных людей и поднялись на второй этаж, где разбрелись по площадке. Полковник позвал меня, и мы пошли к начальнику штаба, который сидел в своем кабинете за столом и что-то смотрел в компьютере.

Оказалось, что он подполковник запаса вооруженных сил России, из Таганрога.

— Товарищ полковник, — стал докладывать я, — старший группы Доровских прибыл в распоряжение 32-й роты, с собой привел новобранцев из России.

— Подполковник, — поправил он меня.

— Извините.

— Давай, заводи по одному.

И я стал приглашать по одному бойцу, представляя их.

— У нас есть еще один иностранец, — доложил я, — испанец.

— Сейчас вызову командира интернациональной роты, и он его заберет: там и французы, и испанцы, и сербы, — ответил начальник штаба.

Я сообщил испанцу, что он пойдет в интернациональную роту, где сможет общаться на своем языке, когда за ним пришел француз, командир его роты: высокий, подтянутый, в форме НАТО, с пистолетом на правом бедре.

Прибыл Фугас, он знал, что я хотел в разведку, и уже разговаривал обо мне с командирами.

— Ну, ты куда? — спросил он. — Я, как и обещал, могу определить тебя в любое подразделение, но мы с Михалычем (командир роты с позывным «Дон») хотели бы видеть тебя с нами.

Конечно, я хотел в разведку, но пошел, куда сердце подсказало, — к Михалычу с Фугасом.

«Там все-таки я уже знаю людей, а это немало», — подумал я.

Мы с ним пообщались, и он сообщил, что приедет за мной в учебную часть, куда мы строем отправились после штаба бригады.

Придя в учебку, мы попросились с несколькими россиянами пойти в город, чтобы поменять рубли на гривны. Без сопровождения идти было нельзя, так как мог задержать патруль. И мы, человек десять, отправились на рынок в сопровождении бывшего «афганца», а ныне ополченца. Через полчаса пришли на местный рынок, где продавались разные вещи: одежда, сигареты. В общем — толкучка. Навстречу нам шла пожилая женщина и, поравнявшись с нами, сказала по-украински:

— Це ж проти нас.

Мне это не понравилось, я этого не ожидал. Полагал, что нас здесь встретят радостно: мол, приехали россияне защищать Донбасс…

Мы поменяли деньги, купили сигарет и зашли в церковь, что была неподалеку. В храме ко мне подошла местная жительница.

— Скоро выборы, подскажите, за кого нам голосовать? Вы, наверное, знаете? — спросила она.

— За кого хотите, к кому или чему душа лежит, за того и голосуйте.

— Мы вот не хотим Путина, не хотим присоединяться к России, мы хотим в независимой Украине жить.

— Так и голосуйте, — сказал я.

Меня это опять обескуражило, во мне опять стали копошиться сомнения в том, насколько правильно я сделал, что ввалился во все это.

Когда мы прибыли в учебку, приехал Космос с Вергулёвки[24] за пополнением. Он был казаком в одной из рот бригады; на голове у него красовалась кубанка, на ногах были сапоги. Занимался он отбором новобранцев и их доставкой к себе в роту.

— Ну, кто хочет шашкой помахать? — спросил он. — Дадут и пострелять, и гранаты побросать. Кто желает — шаг вперед.

Все стояли, никто не выходил. Сопровождавший по городу, бывший «афганец», сказал:

— Да это наш казак, из «Призрака». Вы не думайте, это не то казачье, что мародерит.

Все продолжали стоять, и только один из нас сделал шаг вперед.

— А зачем вы сюда едете, — спросил Космос, — если не хотите воевать?

На самом деле было вообще непонятно, куда и зачем с ним ехать. Я лично понял буквально, что придется махать шашкой вместо автомата. Про Вергулёвку и кто такой Космос, я узнал значительно позже. Поэтому с ним уехал всего один парнишка из Калуги.

Приехал Фугас, и мы отправились в свою роту, что располагалась недалеко от штаба бригады, в десяти минутах ходьбы. Тех бойцов, что я привез, нам не дали, так как они были не танкисты. Их распределили по другим ротам. Я попрощался, уходя из учебки.

— Ну, оставь нам хоть одного, всех не убивай, — попросил бородатый.

— Хорошо, — сказал я.

Здание нашей казармы — это бывшее ГАИ, которое заняли ополченцы. Оно было огорожено металлическим забором, двухэтажное, метров пятьдесят в длину и двадцать в ширину.

На первом этаже располагались контрразведка и саперы, на втором — рота танкистов.

Мы поднялись на второй этаж и зашли к командиру роты. Михалыч был рад, что я вернулся. Вечером он перед строем представил меня бойцам, сказав много хороших слов в мой адрес. Так началась жизнь в Алчевске.

В роте было сорок пять человек, десять из которых россияне. На стене в коридоре висели фотографии сотрудников полиции Украины с пометкой — розыск. Аналогичные фото я увижу еще не раз. Те, кому по долгу службы вменялось в обязанность ловить преступников, поменялись местами со своими оппонентами — теперь охоту объявили на них. Утром, часов в восемь, были построение и перекличка, а также вечером — часов в пять-шесть, завтрак, обед и ужин. Готовили сами, по три человека заступали на дежурство на два дня. Остальное время свободное: кто телевизор смотрел, кто пил спиртное, кто курил травку, постоянно бегая во двор. Во дворе собирались и контрразведчики, и танкисты, и саперы, дружно покуривая эту дурь, за которую также полагался арест.

В тот день, когда я прибыл, скрутили бойца, который по пьянке выдернул чеку и хотел забросить ее в одну из наших комнат. Его отправили вниз, в подвал, где было место для арестованных.

У нас был большой внутренний двор, где стояли машины и куда выводили один раз в сутки, на час, из подвала арестованных. Это были ополченцы, которые за пьянку подверглись аресту и были посажены на несколько суток. Также пленные украинские военные, мародеры, насильники детей и т. д. Все они сидели и гуляли вместе. Было жуткое зрелище, когда заключенные выходили: хромые, больные… Многие сидели там не один месяц. Их охраняла контрразведка. Громкое название, на самом деле, какие там контрразведчики?! Это просто смешно — наркоманы да уголовники. Вообще, на мой взгляд, лиц, ранее отбывавших наказания в местах лишения свободы, в ополчении было более 50% или больше.

С пленными в подвале не церемонились: им и ноги простреливали, и били. Все это было слышно наверху.

Еду им, человек на двадцать, мы носили со второго этажа. Это двухлитровая кастрюля пустой каши (гречка, перловка) и буханка черного хлеба. Носить еду три раза в день вменялось в обязанность тем, кто дежурил на кухне. Если забывали принести, то ничего страшного не происходило — там никто просить не посмеет. Не хотелось туда попасть, поэтому я отказался от спиртного вообще.

Командир роты боролся с пьянством как мог: выгонял и сажал в подвал, но безделье и скука брали свое.

Еще летом я наблюдал картину, когда стоянки ополченцев ломились от хороших машин.

Многие уходили в другие подразделения, кто-то ехал на передовую, кто-то — оттуда. Была постоянная миграция: кто с ДНР, ЛНР к нам, кто туда — от нас. Все чего-то искали. Поэтому картину мы знали полностью, что где происходит и где кто каким беспределом занимается. Когда были бои, в теплое время, многие делали схроны оружия, никто командирам его не отдавал, так как те сами его же и продавали. Летом вообще был откровенный грабеж местного населения, когда в Россию вывозились десятками дорогие и не очень машины.

Мне тоже было скучно, и я пенял на Фугаса, что послушал его. Нужно было куда-то ехать, а ехать можно было только к Космосу в Вергулёвку — там и в Комиссаровке была передовая. В Алчевске еще два девятиэтажных общежития занимали наши подразделения, где было полно скучающего и ничего не делающего народу, прибывавшего каждый день.

Как-то пришел я в учебку за новобранцами, а туда приехало целое подразделение из Донецкого аэропорта. Ушли они, человек двадцать, с оружием. Говорили, что там Захарченко, проститутка продажная, поэтому приехали к Мозговому. В один из дней к нам пришли из штаба девушка и мужчина.

— Кто у вас начальник разведки? — спросили они у командира.

Михалыч сначала построил всех, а потом, увидев меня, подозвал.

— Будешь начальником разведки? Вижу, ты горишь.

— Конечно, — согласился я.

— Разойдись, — скомандовал он. — Вопрос решился.

Мы зашли к нему, и Михалыч меня представил. Девушка сообщила, что она из разведки штаба бригады, зовут ее Жанна, приехала из Москвы.

— Если что будете планировать, операцию или куда-то выдвигаться, то все через нас, обязательно проинформировать.

Я спросил:

— Есть ли карты военные, с высотами?

— Мы с гугла всё распечатываем, — ответила Жанна.

— Понял, — кивнул я.

После их ухода Михалыч сказал: «Давай формируй разведывательное отделение, набери выносливых бойцов, чтобы не подвели. Вам и оружие специальное выдадут, и технику и т. д.». Он, конечно же, переоценивал ситуацию — мы не в регулярной российской армии. Никто нам ничего не даст. Оружия было мало: в нашей роте двадцать стволов на сорок пять человек. Мозгового отстранили от «военторга», так как он был не в ДНР и не в ЛНР, и эта проблема была у нас во всех частях бригады. А пополнить боезапасы и вооружение можно только с помощью активных боевых действий. Но сейчас было «перемирие».

Там, где-то в тридцати километрах от нас, постоянно шла артиллерийская война. Мы же находились в тылу.

Я стал формировать группу и планировать дальнейшие действия. «Если нас хотя бы вооружат и дадут одну машину для передвижения, мы все остальное добудем сами. Приедем в Вергулёвку и с тамошними разведчиками сходим за линию фронта, — рассуждал я. — Там у укровояк возьмем все, что нам надо».

Я пошел в центр города, где стоял памятник советским воинам — самоходная артиллерийская установка времен ВОВ, и был бесплатный Wi-Fi. Принялся читать литературу по войсковой разведке и пришел к выводу, что разведчиков у нас только в Алчевске две полные роты, а я тут собираю гоп-компанию.

Пришел в штаб и обратился к начальнику разведки штаба бригады. Это был бывший офицер, лет тридцати пяти, участник боевых действий в Чечне, из Костромы, с позывным «Умар». Он был только назначен на эту должность и недавно прибыл из России.

— А не много ли у нас разведки и есть ли необходимость в разведывательном отделении на базе танковой роты? — спросил я.

С ним еще был представительный мужчина, лет шестидесяти пяти: служил когда-то в Германии, в Советской армии. Он сказал: «Надо пойти разобраться к ним, заодно найдем там командира контрразведки, который отказывается подчиняться. Мы не можем его найти уже какой день!»

Пришли к нам, я провел их к командиру и показал, как живут бойцы.

— Да, действительно, на базе роты разведывательное отделение не нужно. Пойдешь к нам в разведку? — спросили меня мужчины.

— Да, конечно.

— Тогда будешь у нас и бери своих бойцов. Завтра приходи к нам в штаб.

Михалыч произнес:

— Жаль, что забираете его, дорог он нам. Ну, что же… Все-таки одно дело делаем.

На следующий день я пришел в штаб, как и договаривались. После недолгого разговора мне объявили, что пока я буду в резерве и остаюсь на своем месте. Новый начальник разведки еще толком ничего не знал, по крайней мере, по его робким выходам в части было видно, что он человек новый.

Деньги нам, естественно, не платили. «Призрак», наверное, единственное подразделение в Донбассе, где воевали исключительно за идею. В ДНР и ЛНР уже давно платили жалованье в размере 400 долларов США, и добровольцы превратились в наемников, не признаваясь себе в этом. Стучали себе в грудь, что они за идею. За идею на Донбассе воевали немногие. Как сказал мне один приятель: «Сюда едешь за идею, а позже приоритеты меняются, и ты уже делаешь бизнес».

Поэтому, если нужно покурить или выпить, то люди вертелись, как могли. Кто собирал металлолом, кто грабил своих горожан (помню это по жалобам от граждан Алчевска, когда они стояли толпами возле штаба Мозгового). Другие предприимчивые товарищи нашли в нашем расположении водительские удостоверения, подготовленные к выдаче властями Украины, но оставшиеся невыданными, ездили по местам регистрации владельцев и за деньги выдавали им права.

В один прекрасный день Фугас собрал несколько бойцов и дал приказ снимать в гаражах напротив стальные ворота на металлолом. Их погрузили в машину контрразведки и сдали за деньги. Среди бойцов говорили, что это пахнет мародерством.

Я спросил Фугаса:

— Михалыч в курсе?

— В курсе. Роту нужно чем-то кормить, — ответил он.

Вечером Михалыч объявил построение и устроил выговор всем, кто участвовал в этом мероприятии, так как не знал, что мы пошли заниматься мародерством.

— Два шага из строя, кто участвовал в этом.

Нас вышло человек шесть, остальные не решились и остались в строю.

— Да вы понимаете, что вас нужно взять под арест и в подвал вместе со мной?! Вы грабите народное добро!

Нам устроили полный разнос и заставили ворота, что были сняты и еще не проданы, повесить на место. Я был зол на Фугаса — он нас просто подставил.

Так тянулись дни, я продолжал заниматься вербовкой россиян посредством интернета.

Как-то раз приходит один из наших ополченцев, побывавший в городе.

— Я бандеровку нашел, она долго таилась, живет здесь неподалеку, — сообщил он нам. А дальше стал рассказывать, как познакомился недавно с местной девушкой, жительницей Алчевска, к которой позже пришел в гости. После совместного ужина она с ним разоткровенничалась и сообщила то, что думает: «Вы оккупанты, мародеры и бандиты. Зачем вы сюда к нам приехали? Вся война только из-за вас».

— Я встал и ударил ее в лицо, — признался он. — Что, сволочь бандеровская, проявилась?! Напоследок я ей еще раз всек. Думаю, ее надо привезти сюда и посадить в подвал. Пусть здесь живет.

— Успокойся, Сергей, — попросил его я. — Тут таких много.

Второго ноября 2014 года в Алчевске проходили выборы в органы власти Луганской Народной Республики, на которые я и еще несколько человек из нашей роты были направлены для поддержания порядка. Мы стояли на входе в избирательный участок, куда пришел почти весь город. Толпа с раннего утра и до позднего вечера тянулась на несколько сотен метров. Я такого еще не видел, чтобы люди падали в очередях в обморок за право проголосовать и шли даже инвалиды, а некоторых заносили на носилках. Откровенно говоря, я не мог понять, зачем люди стоят в этой очереди, как за хлебом в блокадном Ленинграде? Очередь двигалась очень медленно, так как на избирательном участке сидели всего три человека.

Люди хотели нас растерзать, давка была ужасающей.

Из толпы кричали: «Подонки, вы издеваетесь над людьми. Почему так медленно идет очередь?»

Она действительно шла медленно, пропускная способность была двадцать человек за час. У меня закрадывалось подозрение, что все это сделано специально. Стали появляться журналисты, которые снимали «небывалую гражданскую активность». Теперь становилось понятно, как, глядя в России на экран своего телевизора, я поражался огромному количеству людей, голосующих на юго-востоке Украины за свое «светлое» будущее…

Мы не справлялись и вызвали двух пулеметчиков, один из которых, с пулеметом в руках, спросил: «У кого какие вопросы, граждане?»

Вопросов не было — появились улыбки, и народ повеселел от такой «шутки».

Нам стали предлагать деньги, чтобы мы пропустили без очереди — это вызвало еще большее удивление. Из толпы все время спрашивали:

— Карточки социальные сегодня можно получить?

Мы передавали по цепи, чтобы узнали у избирательной комиссии, что это за карточки.

— Часть выдадут сегодня, а часть через несколько дней, здесь же, — отвечали мы.

Ближе к вечеру мы сами только разобрались, что это за карточки и зачем в действительности пришли люди. Оказывается, им сообщили, что избирательные комиссии будут выдавать социальные карты на медикаменты и продукты. Все стояли за ними.

— Что входит в эту социальную карту, продукты там есть? — кричали из толпы.

Я пошел в избирательную комиссию, которая стала уже больше, так как пришли волонтеры, и спросил:

— Вы людям можете сказать, что это за карточки и что в них входит?

— Мы сами ничего не знаем, — ответила председатель комиссии.

— А кто знает?

— Центральная избирательная комиссия в Луганске.

— Так что говорить людям?

— Скажите, что карточки получат все.

Я с трудом протиснулся к выходу.

— Ну, что они сказали? — спрашивала меня толпа.

— Карточки получат все, — ответил я.

— Ополченцы, вы сволота, у нас не было никаких проблем, пока вы тут не появились, — кто-то выкрикнул из толпы.

— Арестовать его — это провокатор, — приказал один из командиров ополченцев, пришедших голосовать. И все бросились за «провокатором», чтобы увезти его в подвал.

Мы вызвали еще подкрепление, которое занималось арестами недовольных.

К вечеру, когда толпа стала двигаться очень быстро ввиду работы уже двенадцати столов участка, мы увидели объявление с разъяснением, что входит в социальную карту. Никаких продуктов и медикаментов там не было. Там не было вообще ничего. Вы имели право вызвать скорую и еще какая-то дребедень.

Уже 8 мая 2015-го на сайте Алчевского городского совета появилось сообщение о выходе Алчевска из состава ЛНР: «Патриоты Алчевска заявляют о выходе нашего города из состава ЛНР! Мы не желаем подчиняться Плотницкому и его клике! Нам надоела эта бессмысленная беспощадная братоубийственная война. Алчевцы хотят мира, свободы и достатка для своих детей. Ничего это НР обеспечить не в состоянии! Наши лучшие сыны гибнут ради обогащения Плотницкого и его кукловодов, которые цинично грабят наш родной край! Нет никакой народной республики. Нас всех обманом превратили в рабов, лишили зарплат, надежд, будущего и перспектив. Мы доведены до отчаяния и готовы войти в состав Украины на условиях амнистии»[25].

Но позже сайт перестал работать и был восстановлен только 9 мая. Все записи за 8 мая были удалены.

Шли дни, пока как-то вечером не пришли из контрразведки и не сказали Михалычу, что нужны два человека в ночной патруль. Когда перед строем Михалыч спросил, кто пойдет, я сделал шаг вперед.

Хотя были и другие желающие. Тор, житель Донбасса, лет шестидесяти, шустрый, небольшого роста, воевавший со Славянска, два раза отбывавший наказание в «крытой» (тюрьма с закрытым режимом содержания). После демобилизации из армии в двадцать лет, где он служил в разведке, сидел по тюрьмам почти безвылазно. Но очень шустрый мужичок: по нему не было видно его прошлое ни в речи, ни в повадках. Очень любил поговорить, был у нас командиром взвода управления, в котором числился я. Как-то Тор мне сказал: «Нас, если что, с России всегда поддержат огнем, как было летом, когда я был на зушке[26]. Тогда нам пришел приказ, что сейчас залетят сушки[27], огонь по ним не открывать.

В то время, да и сейчас, над территорией Украины могли летать только одни сушки — украинские. Из чего он, да и все остальные, поняли, что эти самолеты принадлежали «союзникам», то есть России.

Так вот, он тоже рвался в патруль, говорил, что нужно людей обстрелянных отправлять, однако командир роты отправил нас.

Со мной поехал Самара, возраст его примерно сорок три года. Приехал из Германии, где жил последние десять лет, службу в армии проходил волею судьбы там же, еще во времена СССР.

С 22:00 мы заступили в патруль. Предварительно за нами приехали контрразведчики, и мы уехали в гостиницу, где был общий сбор и развод. Нас было человек пятнадцать, по три человека на машину. Перед тем как выехать, Михалыч выдал мне свой автомат Калашникова. Вообще с оружием, как я уже писал, у нас была напряженка, да и оружие в тылу было ни к чему.

И выдавалось оно лишь в момент, когда заступали в караул. Кстати, в караул мы ходили по два раза в сутки по два часа, через день. Один человек был с торца здания нашей казармы, другой — сзади, во внутреннем дворе.

Итак, наш ночной патруль: два человека, один местный, бывший полицейский, другой — россиянин, бывший студент филологического факультета.

Они сидели в машине спереди, я — сзади. Мы медленно проезжали по улицам и внимательно рассматривали ночной город. Задача была задерживать нарушителей комендантского часа. В случае если документов не было, доставляли в РОВД. Такое было за ночь всего один раз: вышел из дома и не взял с собой документы. Двигаясь по одной из улиц города, мы заметили куда-то спешащего молодого человека с автоматом Калашникова в руках.

— Куда ты бежишь? — спросили мы.

— Я охранял АЗС, и на меня хотели напасть двое гражданских. Они уехали на мотоцикле, точнее ушли — у них не было бензина. Я хочу их задержать, — ответил парень.

Тот, что бывший полицейский (а он, как правило, вел разговор, мы только стояли и держали всех на мушке), сказал:

— Дыхни… еще раз… — и, глядя на меня с сомнением, добавил: — Что-то непонятно?

Я попросил казачка (а это был их боец):

— Дыхни.

От него слабо пахло пивом, буквально, может, выпил кружку несколько часов назад. Но глаза у него были ненормальные, было в них что-то слегка сумасшедшее.. Мы сказали ему, что нужно проехаться с нами, и усадили на заднее сиденье, где я за ним наблюдал. Когда догнали его «обидчиков», все оказалось не так, как он рассказывал.

Двое ребят, местные жители Алчевска, подошли с мотоциклом на АЗС, но она не работала. Ее охранял казачок, который, явно скучая, стал дергать затвором автомата и хотел отнять у них транспорт, чтобы съездить по своим делам. Ребята убежали от него.

— Сдай оружие, — сказали мы.

— Не, вы че, оно записано на меня.

— Мы тебя сейчас доставим в штаб бригады, и там будут разбираться.

Забрали автомат и повезли его в штаб. На входе задержанного обыскали и поднялись наверх. Там он рассказал, из какой он части. Парня ждала незавидная судьба, да к тому же Мозговой вызвал его к себе. Пока один из нашего патруля писал рапорт, другие из контрразведки спорили, кому достанется оружие.

— Ты смотри — таким дуракам еще и калибр 7.62 дают, а у нас вообще ничего нет, — сказал один из них.

После этого мы заехали выпить кофе, и слышим — какой-то грохот по городу. Поехали на этот звук. Видим, едет то ли броневик, то ли что, но в кузове кто-то находится с оружием. В общем, самодельная бронемашина с пулеметом и человек восемь в ней. Мы обгоняем их, подрезаем и выбегаем из машины.

— Стоять, — скомандовал я, направляя оружие. — Патруль контрразведки, предъявите документы.

Водитель испугался: «Да мы свои», — пробормотал он. Приезжали они с передовой, все у них оказалось в порядке.

Еще одно происшествие произошло в эту ночь: где-то в 23:00 по рации поступила команда приехать по определенному адресу на ДТП, где автомобиль «жигули» с пьяной, веселой компанией из двух мужчин и женщины врезался в фонарный столб.

Когда мы прибыли на место происшествия, то увидели разбитую машину, влетевшую в столб. На дороге валялись осколки. Пьяные пассажиры весело болтали между собой, один звонил по телефону и кому-то что-то рассказывал.

Мы представились и попросили объяснить ситуацию. Один из них был ополченцем, в гражданской одежде, приехал с боевых (то есть с передовой). Он не справился с управлением, и произошла авария. Ко мне подошли женщины, стоявшие на тротуаре, и сказали, что этот пьяный водитель летел на запредельной скорости.

В это время приехали с мигалками еще две машины из контрразведки. Нас попросили перекрыть дорогу с двух сторон и никого не пропускать. Я встал с одной стороны, ребята с другой, поставив машину поперек дороги.

Внутри нашего сектора шел ожесточенный спор, когда приехал заместитель комбрига Николаич. Он вышел из черного джипа в домашних тапочках и с пистолетом в руке. С таким оружием я его уже встречал в первый день моего летнего приезда в ополчение, когда он хотел расстрелять двух водителей.

Он подошел ко мне и спросил:

— Кто из них был за рулем?

Я показал на водителя. Николаич подошел к нему и ударил в лицо.

Тот опешил:

— Не понял, вот это да…

Николаич ударил его еще раз и скомандовал: «В наручники его».

— Вот это да. Да вас тут понаехало столько, что на передовой меньше, — сказал задержанный.

К нему подошел один из наших контрразведчиков и стал его избивать.

— Да где ты был, когда мы в Славянске стояли? — закричал он.

Задержанного подняли с земли.

— Руки, — произнес я и хотел надеть наручники.

— У меня свои, — ответил он, протягивая мне.

Я защелкнул их на его руках, правда, не сразу разобравшись, как это делается, и подумал, что наручники мне еще не приходилось на кого-то надевать.

— В машину его и в подвал, — приказал другой контрразведчик.

Этот ополченец, попавший под горячую руку, пытался доказывать, что он командир разведывательной роты и приехал с передовой.

— Теперь у тебя нет заслуг, — отрезал Николаич. — Они все разом перечеркнуты вот этим, — и показал на разбитую машину.

Под утро мы стояли на въезде в город возле мигающего светофора.

— А комендатуру мы можем досматривать? — спросил я, увидев приближающуюся машину.

— Да, — ответили мои напарники.

Я вышел на дорогу и, перекрыв ее, развернул автомат в сторону водителя движущегося транспорта, подняв левую руку вверх. Машина замедлила ход и, поравнявшись со мной, остановилась. Это был микроавтобус военной комендатуры. Водитель, приспустив стекло, поздоровался:

— Привет.

— Здоровеньки булы, хлопцы, — ответил я им на украинском и, уже вовсю войдя в роль полицейского, спросил: — Сегодня выпивали?

Тот удивленно сказал, что нет.

— Дыхни, — попросил я. Затем, ничего не почуяв, отпустил.

«Неплохая у ментов работенка», — подумал я. Часов в пять утра мы прибыли в свое расположение, где я включил телевизор, развалился на диване и стал смотреть ТВ, попивая чай. Было ощущение уюта, я поглядывал на автомат и чувствовал уверенность в своих силах.

Кстати, мне уже несколько дней назад выдали СКС[28]. Это отличная штука, лучше, чем автомат, считал я. Автомат все-таки для ближнего боя, а карабин — один выстрел, одна пораженная цель.

Когда его получил, пришел в свою комнату, уселся на пол, взял чистую ткань, оружейное масло и стал его разбирать. Видя мои затруднения, ко мне подошел Сильвер (с протезом одной конечности, уже побывавший в боях).

— Ты умеешь его разбирать? — спросил он.

— Нет.

— Давай покажу.

И показал полную разборку карабина, после чего куда-то ушел, а я не мог собрать, пока Сильвер не вернулся, но потом я наловчился и сам уже показывал новобранцам, как производить разборку-сборку этого оружия. Каждый день со всеми заинтересованными проводились такие занятия с различным вооружением.

Как-то раз была объявлена боевая тревога с построением и личными вещами на выезд. У кого было личное оружие, тот бежал получать его в оружейку на этом же этаже. Все бегали по своим комнатам, одевались и обувались. Сердце мое колотилось — мы готовились на выезд.

Что могло случиться? А подняты по тревоге были все подразделения в Алчевске, вся бригада «Призрак». Это могло означать только одно: наступление противника.

Еще неделю назад Мозговой сообщил, что понтонных переправ через реку Северный Донец уже две (в районах населенных пунктов Сокольники и Нижнее) и после обеда укропы собираются начать массированный обстрел наших позиций. Это всего в двадцати километрах от нас. За десять минут мы построились и стояли в полном вооружении, у кого, конечно, оно было. Но тревога оказалась ложной. Как мы узнали чуть позже, в город приехали с передовой пьяные ополченцы, которые устроили бой на улицах города с патрулем, пытавшимся их задержать. Через несколько дней нас построили на этаже вместе с саперами и контрразведчиками. Приехали Мозговой, начальник штаба, заместитель комбрига и другие штабные — для вручения наград за оборону Славянска. Из нашей роты были награждены Михалыч, Тор и еще три человека.

— Награды, которые были выпущены еще летом, наконец-то, дошли до вас, — сказал комбриг.

Мое пребывание в рядах ополчения было скучноватым — не за тем я сюда приехал, чтобы сидеть в тылах. Хотя командир каждый день говорил:

— Не спешите умирать, наша задача быть здесь. Скажут выезжать, будет такой приказ — поедем. Не видели вы еще, как совсем мальчишки лежат с перебитыми спинами и мамку свою зовут.

Но все хотели воевать. Был уже ноябрь, первые числа, когда я пришел к Михалычу и спросил:

— Можно я съезжу в Россию? Людей заодно еще привезу, все равно тут пока делать нечего.

— Давай, — согласился он. — Оформим тебе увольнительную. Месяца хватит?

— Да, вполне.

Правда, на несколько дней я еще задержался, так как Фугас напился, и его посадили в подвал, после чего сказали, что выгонят из роты. Дня через два он вышел оттуда и собрался съездить в отпуск, а там и Новый год на носу, после которого, может, вернется в «Призрак», но уже в другую часть. Он ждал меня в учебке, оттуда шел транспорт на «ленточку» (границу). Я сходил к нему, там уже был Сильвер, который отправлялся на передовую в Вергулёвку вместе со своим приятелем Чеченом. Они меня звали с собой.

— Я вообще поеду пока, наверное, в Россию, — сказал я. Хотя сам не знал, куда мне ехать и зачем.

Так прошло дня два-три. И когда я пришел в учебку, Фугаса там уже не было, он уехал в Россию.

Стало как-то тоскливо. Чечен с Сильвером тоже уехали, и вместо них в комнате был какой-то разведчик, так он себя называл. Разведчик, я бы сказал, интеллигентного вида, собирался набрать группу и выдвинуться в тыл противника, что меня, не скрою, заинтересовало. Кстати, это было еще, когда Сильвер с Чеченом были там.

— Где возьмем оружие? — спросил я у этого разведчика, который был тоже россиянином. — Нам его здесь никто не даст, его просто нет.

Сначала я всерьез во все это поверил и хотел даже привести этого дурака в штаб, в разведку, чтобы согласовать с ними все действия. Чечен сказал, что у него есть схрон, а в нем ящик патронов и четыре автомата.

Но вот все разъехались, и остались мы вдвоем с этим «разведчиком». Он говорит: «А что если отправиться в составе группы с ножами в Дебальцево и там все разузнать и добыть оружие?»

В Дебальцево были укропы, несколько тысяч. Тут я понял, что он фантазер или предатель.

— Покажи мне свой паспорт, — попросил я его.

— Зачем? — удивился разведчик. — Тут такого нет, — имея в виду, что не принято здесь раздавать и показывать документы.

— Мы же в разведку собираемся, и как я могу с тобой идти, если тебе не доверяю? Я могу показать свой паспорт. Почему ты не можешь?

Он смутился, но продолжал отказываться.

— Я все понял, нам с тобой не по пути, — сказал я и вышел на улицу, где увидел зеленую пятнистую «газель». Туда ребята грузили амуницию и оружие. Рядом стояли человек пятнадцать, отлично экипированных. Я заметил этих ребят еще несколько дней назад, обратил внимание на их профессиональное обмундирование. Они отличались от других ополченцев, одетых кто во что. Несколько дней назад в учебке я показал их Фугасу.

— Смотри, — они как раз тренировались на улице и отрабатывали тактические методы передвижения группой. — Кто это? — спросил я у него.

— Не знаю.

— Вот бы к ним — чувствую, они готовятся куда-то.

Фугас подошел и спросил, что у них за подразделение и откуда, а также как к ним попасть. Располагались они на втором этаже учебки, занимались, в основном, полицейскими функциями, что и мы в патрулировании.

Все были россияне, наверху их командир — к нему и нужно было подойти.

И вот спустя несколько дней вижу, что они грузятся в машину. Я сразу понял, что на передовую, и подошел к ним:

— Парни, вы на передок?

— Точно не известно, — ответил один.

— А где командир?

— Сейчас подойдет.

Пришел командир и стал загружать гранатометы. Я подошел и сказал, что тоже из России, нахожусь тут бессмысленно и, в принципе, поехал назад домой, пока не увидел их.

— Возьмите меня с собой, — попросился я.

Коршун, так звали командира, парень небольшого роста, лет тридцати, из Питера, стал говорить, что у них группа, нельзя и так далее. И что едут они не на передовую. Я настаивал, и он согласился.

— Бери свои вещи и бегом в автобус.

Уже подъехал желтый автобус без сидений, чтобы можно было забить его вещами.

— Только у тебя в «Призраке» проблем не будет?

— Нет, — ответил я. — У меня увольнительная, и в штабе сказали: если не приедешь, то мы просто вычеркнем тебя из списков, поймем.

С этим было все просто, все-таки у нас не было контрактов — ничего и никаких обязательств.

Довольный, я побежал в здание учебки за вещами и бросил их в автобус, где было уже много амуниции.

Так я познакомился с группой российских добровольцев, с которыми до декабря 2014 года пробуду на переднем крае, в Никишино.

Никишино — передовая

Мы загрузили вещи и уселись поверх них. Нас было двадцать человек. Ехали шумно и весело, каждый с кем-то о чем-то говорил.

Напротив дверей автобуса сели по одному пулеметчики, на случай внештатной ситуации. Ехать нужно было 70–80 километров, до поселка Фащевка, где располагался штаб 1-го Славянского батальона ДНР.

Ребята из российских добровольцев пробыли два месяца в бригаде «Призрак» в Алчевске, и им тоже наскучило находиться там без дела, поэтому их руководство в Питере договорилось о переброске их в зону боевых действий.

Автобус был забит различными военными вещами: одежда, берцы, разгрузочные системы и даже тепловизор, что являлось верхом оснащенности для этой войны, на нашей стороне. Все это организовывали волонтеры в России, проводя акции и пикеты, на которых собирались деньги, после чего покупалось все необходимое для добровольцев.

Когда мы приехали в Фащевку, уже вечерело. На улице стояли две военные машины со знаком красного креста.

Мы стали разгружаться в одноэтажное прямоугольное здание, которое внутри почти все было заставлено кроватями, на некоторых из них лежали бойцы. В самом конце помещения работал телевизор. Здесь же вдоль кроватей мы и стали разгружать свои вещи.

Часть ребят (ровно половина) уехала в город Донецк на несколько дней в увольнительную. Они обещали приехать дня через два уже в Никишино. К зданию примыкал деревянный одноэтажный барак — госпиталь.

Метрах в сорока располагался то ли клуб, то ли сельсовет. В общем, административное здание, которое являлось штабом нашего батальона.

После ужина стали перетаскивать свои вещи в другое помещения, которое больше походило на бетонный гараж 50 м². Решили, что будем там ночевать, отдельно, где все свои. Завтра нас должны были забрать в Никишино на позиции.

Каждый что-то подготавливал себе в дорогу, что-то примерял. Кто кобуру на ногу, кто амуницию. У меня все было готово, я пил кофе и помогал другим.

Коршун меня спросил:

— У тебя есть ли чего? — имея виду из боекомплекта.

— Нет.

— Держи, — сказал он и протянул мне Ф-1[29]. — Когда приедем в Никишино, бери себе СВД[30].

— Хорошо.

Я знал, что буду на позиции снайпера, и еще в России прочел книгу Потапова «Искусство снайпера», которая всегда была со мной. В этом пособии обобщен опыт реальной работы снайперов в различных условиях, а также подробно представлены разделы по материальной части отечественного снайперского оружия и устройству оптических прицелов, технике практической стрельбы, пристрелке снайперских винтовок, винтовочной баллистике и маскировке на местности. Разделы по снайперской тактике в боевых условиях составлены с учетом опыта снайперов Великой Отечественной войны, афганской кампании, а также действий снайперов в современных горячих точках на территории СНГ и Европы. Эта книга предназначалась для подготовки снайперов непосредственно в частях и подразделениях вооруженных.

Кроме этого, нашел учебный фильм командования вермахта «Подготовка снайпера в полевых условиях», ну и еще ряд фильмов этого плана. Многие годы я увлекался охотой и часто использовал самозарядный карабин «Тигр», созданный на базе снайперской винтовки Драгунова. Поэтому, в принципе, это один и тот же ствол, лишь с небольшими изменениями. Конечно, это было ничтожно мало для освоения специальности снайпера, но я был готов учиться.

Ночью мы по очереди стояли в карауле, а с утра за нами на «газели» приехал командир роты с позывным «Дьяк»: мужик лет сорока, с бородой, черной повязкой на голове, как у радикальных исламистов.

Он с нами переговорил, спросил, кто где служил, хотя большая часть из нас нигде не служила и в боях тем более не была, за исключением Коршуна, который летом принимал участие в боевых действиях в Старобешево.

После чего мы помогли загрузить боезапасы в машину и стали усаживаться сами. Часть ребят погрузилась в кузов, а я с Дьяком и Коршуном уселся в кабину. Дьяк предложил нам поехать на недельку пострелять на полигон и потренироваться, но все рвались в бой, и эта оттяжка времени была никому не нужна.

— Ну, смотрите, — сказал он. — Потом не плачьте.

Дорога заняла где-то час, Дьяк рассказывал о своем подразделении, что в ДНР это самое боеспособное подразделение, воюющее еще со Славянска.

— Правда, воевать, — говорит он, — у нас в роте никто не умеет, за исключением двух-трех человек, остальные просто стоят в окопах как сторожа.

Явно он причислял себя к этой воюющей троице.

Сам Дьяк был еще тем «воином», хорошо, если за всю неделю он приезжал к нам на передовую пару раз, максимум на один час. Это был командир, который воевал в своей теплой постели далеко от линии фронта.

Когда мы приехали в Никишино, пошли сначала в штаб. Этот дом, в котором находился Монах, заместитель Дьяка, располагался сразу на въезде в село. Монах тоже был в черной повязке на голове. В доме стоял новенький ПТУР[31].

— Кто-нибудь умеет пользоваться? — спросил Дьяк, показывая на ПТУР.

— А что это такое?

— ПТУР, против танков, хорошая штука. Только, пока не знаем, как им пользоваться.

Минут двадцать мы пробыли в штабе, рассматривая карту местности, разбитую по квадратам. Дьяк показал расположение смежников (Вооруженные силы России), которые находились в 10–15 километрах юго-западнее нас.

— Если что, они нас прикроют, — сказал он.

— Главное, чтобы не накрыли, — ответил кто-то из нас.

Со всеми поговорили и договорились располагаться в жилье, а позже по одному будут приглашать и выдавать оружие. Нам показали дом, также с левой стороны, только седьмой или восьмой вглубь села, во двор которого мы и зашли. Подошли две женщины, очень обрадовались, что мы из России, и долго жаловались нам на оплотовцев[32] под командованием Захарченко, рассказывая, как грабили они их нещадно, вытаскивая из домов разный скарб и увозя грузовыми машинами их добро.

— Вы представляете?! Под дуло автомата поставили и запретили заходить в свой дом, пока они там хозяйничали, — рассказала одна из них.

Таких историй я уже наслушался немало, поэтому особого удивления у меня не было.

До войны в Никишино проживало почти девятьсот человек, но, когда мы прибыли туда, их оставалось, быть может, человек десять, я, правда, видел всего троих. Остались те, кому ехать было некуда, хотя одна женщина не уезжала потому, что охраняла добро своего сына-фермера. Она, кстати, как-то подошла к нам и предложила продать целый ангар своего зерна.

— Продайте, ребята, зерно, купите себе бронежилеты, — сказала она.

Но заниматься продажами в условиях войны было некому.

Село Никишино было занято частями ВСУ в северной его части и нашим батальоном в количестве двух рот, общей численностью до восьмидесяти человек, под командованием ротных Дьяка и Байкера, в южной части села. В нашей роте было сорок человек, пятнадцать из которых — россияне (вместе с нами).

Кроме стрелкового вооружения, у нас не было ничего, за исключением нескольких минометов Байкера и противотанковых мин, кучей лежавших в подвале одного из домов. Западнее, в двух километрах от нас, располагалось село Каменка, где находились также ВСУ, и если в Никишино ни у нас, ни у ВСУ не было бронетехники, то в Каменке были и танки, и САУ[33], и БТРы (бронетранспортер), которые регулярно окучивали нас.

Севернее, километрах в трех, был поселок Редкодуб, откуда по нам также работала артиллерия. В тринадцати километрах, на северо-западе находился город Дебальцево, где были сосредоточены основные силы противника.

Таким образом, мы в Никишино противостояли двумя неполными ротами с одной легковой машиной на ходу (для раненых). Ближайшие наши силы находились в населенном пункте в Фащевке, в пятнадцати километрах от нас, в виде штабных работников нашего батальона.

В такой ситуации мы чувствовали, что попали в 1941 год, без горячей воды, электричества, подкрепления, медикаментов и врачей против тысячного войска противника. Даже если захочешь отступить, будет некуда и не на чем. Стоять предстояло до конца. Нам, конечно же, помогала наша артиллерия. Они были где-то далеко в тылу, мы лишь видели и слышали, как она работает, ожидая по несколько часов, чтобы прийти на помощь, когда нас равняли с землей.

Потом все происходило с точностью до наоборот — равняли с землей противоположную сторону.

Улица между домами простреливалась снайперами ВСУ, поэтому мы ее перебегали, и лишь ночью или в туман ходили спокойно. Однажды, потеряв бдительность и увлекшись видеосъемкой последствий артобстрела, я вышел на эту улицу, когда над моей головой, метрах в десяти, раздался хлопок разрыва какого-то снаряда.

Расположились в доме, который состоял из самого дома и маленького домика во дворе с погребом, небольшой комнатушкой и кухней, которую мы и использовали по назначению. Человека три остались в доме, что поменьше, а остальные, в том числе и я, жили всемером в большом.

Мы сходили и получили оружие, после того как расположились в своем жилье. Я взял себе, как и планировал, СВД.

Вечером первого дня мы сидели вдвоем возле горящей печи при лучах падающего света. Освещения не было, хотя и был генератор в штабе, однако им стали пользоваться значительно позже.

Сидим мы и разговариваем со Шмидом, таков его позывной. Этот парень был из Астрахани. Недоучившийся на журналиста и занимавшийся ремонтом квартир, он приехал на Донбасс, чтобы умереть геройски, но на третий день простыл и уехал в госпиталь.

Слышим раскаты орудий. Время уже было к полуночи, ребята наши на кухне в соседнем доме сидят, по крайней мере, мы их слышали. Бьет всё и бьет, и ближе, и ближе, слышим звуки разрывающихся снарядов.

Я говорю:

— Слушай, а у нас вроде артиллерии-то нет? А такое впечатление, что у дома уже пушки стоят.

Обсудили, забыли и дальше болтаем, несколько раз возвращаясь к этим громким разрывам.

Минут через двадцать влетает в дом Добрый. Питерский парень, лет тридцати, в армии был командиром взвода разведки. В нашем подразделении занимал должность заместителя командира взвода.

— Да вы че, охренели? Идет артобстрел, бегом в подвал.

И мы за ним, в соседнюю нашу пристройку. Ныряем туда, где все наши парни уже давно ожидали.

Наверху слышны были разрывы металла и свист. Это был наш первый артобстрел, продолжавшийся два часа.

На следующее утро мы пошли за водой и заодно посмотреть, что там дальше в селе. Дома все были открытые, некоторые разбитые снарядами, во дворах гуляли куры. Когда зашли в один из дворов, выглянул ополченец из местных, который что-то искал. Во дворе за курицей бегал другой, держа в руках мешок.

— Мародерим потихоньку? — спросил я, улыбаясь.

— Есть такое дело. Тут в подвале клубничное варенье, берите, пока есть.

— В нашем доме этого варенья полные полки, — ответил я.

Когда мы обследовали подвал, заметили, что запасов было достаточно: варенье, консервированные овощи и тушенка в трехлитровых банках. В общем, с едой все было отлично, спасибо хозяевам. Кроме того, мы получали сухой паек каждый день: тушенка, масло, макароны, крупы, сгущенка и хлеб. Даже не всегда брали, только раз в несколько дней, так как всегда еда оставалась.

Все бойцы располагались по разным домам. Кто по сколько человек, пока туда не попадет снаряд, после чего переходили в другой свободный. Там же сами себе и готовили.

Нас всех распределили по позициям, где мы должны были стоять два раза в сутки по три часа, а позже, с приходом морозов, — по два часа. То есть я, например, с 14:00 до 16:00 и также ночью с 02:00 до 04:00.

В случае боевой тревоги, когда противник шел на прорыв, все занимали круговую оборону.

Однажды по рации слышим приказ: «Боевая тревога, танки противника прорываются в село со стороны Каменки. Занять всем оборону».

Мы с Агрономом прыгнули в соседний огород, где упали возле лежащего бетонного столба, за которым как-то могли укрыть головы. Пока я падал, то рассыпал все свои патроны к СВД. Агроном мне постоянно кричал: «Подача!», когда был выстрел из орудия противника.

Уезжая на Донбасс, один из моих друзей, врач-психиатр по образованию сказал:

— Смотри, как бы ноги тебе там не оторвало, — это надолго врезалось в мою память.

Я смотрел на свои ноги, потому как рвало все сзади 120-миллиметровыми снарядами. Плюс БТРы расстреливали наше село своими крупнокалиберными пулеметами с расстояния трехсот-четырехсот метров.

Подтянулись САУ противника и били где-то с расстояния не более пятисот метров.

С той точки нашего села, где были укрепления ВСУ, постоянно работал пулемет, не давая поднять головы.

Я предложил Агроному:

— Давай выдвинемся метров на триста вперед? И с лесной посадки будем бить по противнику, возьмем только еще гранатомет с собой. Саушки (САУ) как раз будут рядом, на прямой выстрел к нам.

— Ты че, камикадзе? — удивился он. — Там в посадке может быть противник, да и здесь все делается по приказу, без импровизаций.

Позже я вспоминал об этом своем лихом предложении.

Справа на шесть часов стоял пулемет, и не один. Увидев нас метров со ста, наши же ребята открыли бы огонь по нам, и никто бы не разбирался, что свои. Да и растяжки были впереди, по крайней мере, позже я это узнал.

Видно, как впереди поднимался глубокий черный столб дыма.

По рации кричали: «Горят… минометы, бейте по ним… подошел танк… он заслонил собой БТР, что горит… они хотят увезти его на прицепе… быстрее накрывайте их огнем…»

Наши корректировщики постоянно наводили на цель: «2 по „улитке“ 7… левее… правее… возьми на 5 метров прямее…» (Положение цели в квадрате уточняется двумя способами: по «улитке» — квадрат делят на 9 частей, которые обозначают цифрами, цифру, уточняющую местоположение объекта внутри квадрата, добавляют при указании к обозначению квадрата, например, E2, и по улитке — 7).

— Убейте их, — кто-то крикнул в эфир. — За Сталина! За Родину! Ура!

Кто-то явно глумился, причем выходили они регулярно все с одними и теми же лозунгами.

— Там слышно, как они визжат, — послышалось в радиоэфире. — Поджарились, похоже…

— Сдохните, твари! — ответил кто-то другой.

В итоге тридцать шесть человек противника были уничтожены практически одной группой, которая подошла близко к Каменке и подбила сначала один «Урал» с боеприпасами и живой силой, а потом и другой, который пришел на помощь. Ну и, кроме того, подбили БТР, который противник все-таки утащил на сцепке.

Происходил ежедневный обмен мнениями, с помощью артиллерийского и стрелкового оружия.

Спустя несколько дней, придя с позиций, я обнаружил, что дома никого нет. Позже подошли Шмид и еще один боец с Кузбасса.

— Наши парни ушли на другой фланг. Заняли там позиции, — сказал тот, что с Кузбасса.

Шмид и боец с Кузбасса заболели, простыли от непогоды, и в этот же вечер их увезли в госпиталь, так как пришла машина. Мы остались втроем: я, Добрый и Коршун.

А через день я остался вообще один из всей нашей группы.

Добрый и Коршун уехали в Фащевку завалить замполита нашего батальона, так как он сказал, что не знает никаких добровольцев из России, когда ему позвонили из Питера.

Зато теперь у меня появился ручной пулемет Калашникова со складным прикладом, а винтовку я брал в случае выхода на позиции. Кроме того, от уехавших бойцов осталось два пулемета, гранатометы и несколько реактивных пехотных огнеметов.

Единственным, кто нарисовал план действий, если в село зайдут танки противника, был Суслик (лет сорока девяти, бывший «афганец»).

— Если прорыв танков, — сказал он, — а они могут зайти маршем и спокойно закрепиться в начале села, мы сделать ничего не сможем, чтобы удержать оборону. Да и село попадет под нашу артиллерию, никто про нас вспоминать не будет, накроют огнем. Берем гранатометы, пулеметы и собираемся здесь, в нашем доме. И бьем с гранатометов прямо из дворов. Дальше отходим, прикрываясь домами на поле, и на посадку. После чего отступим на другой рубеж.

Этот план был для нас, так как мы соседствовали домами. Что делали бы остальные в роте, я не знаю. Уверен, что у них плана не было вообще.

С утра я поставил табуретку на улицу и стал перевязывать свою винтовку бинтами в целях маскировки. В воздухе что-то жужжало, какой-то моторчик. Я поднял голову, отложив свое занятие, взял в руки пулемет. Погода стояла пасмурная, и я тщетно пытался рассмотреть то, что издавало звук. Это был беспилотник, который завис над домом, передавая данные противнику.

В обед нас стала накрывать артиллерия ВСУ, заставшая меня в доме. Плотно, часа три били, и я не понимал, что происходит наверху. Попытки высунуться были чуть ли не последними в моей жизни. Я паниковал, рация китайская не работала, за артобстрелом мог последовать противник и вытаскивать меня уже из подвала. Так можно было все просидеть и попасть тепленьким. «А вдруг там уже танки идут?» — подумал я. И, перекинув через спину РПГ-7, взял в одну руку заряды в мешке к нему, а в другую ПК (пулемет) и попытался выйти из дома, чтобы пробраться в соседний дом к Суслику или в штаб к Монаху. Но тут же разорвалась мина во дворе, осколки прошли где-то рядом. Били точно, по этому квадрату.

— Назад, — скомандовал я.

Плотность огня была высокой, наш квадрат рыхлили снаряды.

Вернувшись в укрытие, я стал думать: «Если пойдут танки, то я здесь по-любому услышу, земля все движение передаст. Если двинется пехота противника, то с наших окопов заработают пулеметы. Ну а если что не так, я не сдамся, буду воевать, у меня все для этого есть».

Но, к счастью, все обошлось — противник не наступал.

Спустя несколько дней приехал Коршун, а Добрый остался урегулировать конфликт в штабе батальона. Коршун привез три литра водки (здесь трезвый закон не действовал, на передовой можно все), она была кстати, я выпил полстакана залпом и пошел считать народ по домам, тех, кто остался. После доклада в штабе засиделся в одном из домов, а когда возвращался к своему, то подошел Коршун.

— О, как раз тебя я и ищу. Пойдем, Охотник, ты же говорил, что заскучал?

— Ну, да, — говорю я.

— В разведку пойдешь?

— Конечно, — отвечаю.

И мы пошли в дом, где жили разведчики. В разведку ходили Белый (россиянин, небольшого роста, командир разведки, лет тридцати) и Сухой (серьезный парень лет под тридцать, из Донецка). Они стали со мной разговаривать, когда мы пришли к ним.

— Вот, — сказал Коршун.

— Отличный парень, снайпер.

Мы долго разговаривали насчет мотивов, которые побудили меня туда приехать и т. д. В итоге, когда Белый сказал, что теперь он мой командир, я улыбнулся и сказал:

— Вот ты — мой командир?

— Всё… нет… не берем, — сказал он, увидев мой неприкрытый сарказм. — Он не подходит.

— Да постой, не спеши, — говорили ему, — что ты так сразу.

— Слушай, Белый, если меня не возьмете к себе, я сам сделаю свое разведывательное отделение. И буду заниматься не корректировкой огня, как ты, а уничтожать противника.

Белый осекся.

— Хорошо, а не боишься сейчас пойти блокпост укроповский кошмарить? — спросил он.

— Да запросто, — ответил я.

— Ну, иди тогда, переодевайся и возьми с собой пулемет.

Когда я вышел из дома, то был уже изрядно пьян. Стояла жуткая, темная ночь. Я сделал шаг в одну сторону, в другую и не понял, где мой дом и откуда я вышел. Вот это, разведка, ты даешь, заблудился на ровном месте! Фонарь включить я не мог, но и пойти не туда было опасно, можно было прийти метров через двести к противнику, на другой конец села.

Не знаю как, но я нашел свой дом. Собрался, и пришел к Белому и парням.

— Пошли, — сказал я.

— Да ладно вам, — стали кричать Коршун и Сухой. — Успокойтесь.

— Раздевайся, — сказал Белый.

— Отставить. Давай перебирайся к нам в дом, будешь с нами ходить, к укропам.

— Людей убивал?

— Нет, — сказал я.

Это их, конечно, сильно озадачило, но я обещал не подвести.

С утра проснулся и пошел к себе, еще изрядно пьяный. Мне нужно было идти на позицию ночью, но я даже об этом не подумал, а просто вырубился.

Я еще раз обдумал предложение ходить в разведку. Мне этого очень хотелось, но Белый, как командир, был слабоват. Я подумал, что с ним попаду в беду. Он был неплохим парнем, отчаянным, но как сказал кто-то: «У Белого смелость граничит с глупостью».

Позже я убедился в своих предположениях. Спустя неделю или две, когда я уехал в Россию, Белый пошел в разведку и не вернулся.

Кто-то говорил, что его взяли в плен, другие, что подорвался на своей же растяжке. В феврале, когда захватили Дебальцево, его нашли, точнее то, что от него осталось. Узнали по шевронам, все остальное съели собаки и лисы. Останки Белого доставили в Питер, где провели генетическую экспертизу, которая подтвердила, что это он.

К нам прибыли еще двое добровольцев из России, когда мы только что облюбовали новый дом, так как наш предыдущий был уничтожен.

Хороших людей видно сразу, и казак Дмитрий Сизиков из Санкт-Петербурга не был исключением. Он отличался добрым нравом и отменным юмором и являл собой пример, каким должен быть мужчина: не пил, не курил, активно занимался спортом и был мастером на все руки. Женщины о таких говорят: за ним как за каменной стеной. Летом он участвовал в боевых действиях в составе бригады «Призрак» и не раз ходил за линию фронта. После небольшого перерыва, ничего не сказав дома, он вновь прибыл воевать со словами, что летний успех нужно закрепить. Часто пел казацкую песню, в которой и предрек свой конец:

Не для меня придет весна,

Не для меня Дон разольется.

Там сердце девичье забьется

С восторгом чувств не для меня.

И сердце девичье забьется

С восторгом чувств не для меня.

Не для меня цветут сады,

В долине роща расцветает,

Там соловей весну встречает,

Он будет петь не для меня.

Не для меня журчат ручьи,

Текут алмазными струями,

Там дева с черными бровями,

Она растет не для меня.

Не для меня цветы цветут,

Распустит роза цвет душистый.

Сорвешь цветок, а он завянет —

Такая жизнь не для меня.

Не для меня придет Пасха,

За стол родня вся соберется.

«Христос воскрес!» из уст польется —

Такая жизнь не для меня.

А для меня кусок свинца,

Он в тело белое вопьется,

И слезы горькие прольются —

Такая жизнь, брат, ждет меня!

Во время боя за Дебальцево он пополз перевязать раненого, и его сердце остановилось от пули неприятеля. Несколько дней его не могли вытащить из этой мясорубки, его пулемет превратился в груду искореженного металла, но у самого Дмитрия было только одно пулевое ранение в сердце.

Ребята, что ехали с нами из Алчевска в Фащевку, отбывшие в увольнительную, так с нее и не вернулись. Остались в Донецке, в каком-то Голливуде. Жили в ночном клубе, сауна, девочки и т. д.

Звали нас к себе, приезжал от них Руль с агитацией — местный ополченец, примкнувший к нам и находившийся с парнями в Донецке. Но его хотели пристрелить в Никишино за то, что торговал рациями, амуницией, присланными из России. Видно, он почуял это и быстро исчез.

Тот, кто хотел его расстрелять, спросил: «Парни, вы не против, ес