Справедлива пословица: в чужой руке ломоть больше кажется
Италия доказывает, что в дурном правлении, при всем изобилии плодов земных, можно быть прежалкими нищими
Семка мой иначе мне о них <итальянцах> не докладывает, как: пришли, сударь, нищие
Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства
Десерт составляли в качестве самых нежных, ароматных и экзотических фруктов ананасы, также лишь частично доставляемые из-за границы, а фактически выращиваемые в оранжереях и теплицах графов Шереметевых, князей Голицыных, Куракиных, Вяземских в их подмосковных усадьбах – Кускове, Останкине, Архангельском, Остафьеве. Утром или вечером пили кофе, причем по-восточному, а не по-венски.
, умудрился все же съесть на завтрак еще «пять булочек».
Термин «булочка» (нарочито уменьшительный) нуждается в уточнении. Речь идет о булке – белом, пшеничном хлебе, который в XVIII веке считался легким и, так сказать, «лечебным», «диетическим». Сдобность его (то есть наличие в его составе масла, яиц и молока) была относительно невысокой. Вес отдельной булочки достигал обычно полфунта и чуть выше, так что пять булочек весили примерно 1–1,2 кг.
Правда, для современного читателя эта сцена уже не звучит столь же гротескно-комично, как для зрителя XVIII века. Многое пропадает, поскольку составляющие эту сцену реалии лишены ныне
своего конкретного значения. Так, например, три ломтика солонины, пять-шесть подовых и кувшинец квасу хотя и говорят об ужине Митрофанушки, но вовсе не дают нынешнему читателю или зрителю никакого представления о количественной стороне дела, которая и производила основной комический эффект на современников.
Так, «ломтик» (по выражению Митрофанушки), а на самом деле как официальная кухонная мера – ломоть (хлеба, солонины, ветчины, творога-сыра) означал кусок толщиной в палец или дюйм (2,5 см), отрезанный во все сечение каравая хлеба, окорока, головки сыра, филейной части или тонкого края солонины.
В данном случае «три ломтика» солонины (если считать «ломтик» по 200–250 г) равны примерно 600–750 г этого солено-вяленого, тяжелого, весьма трудно усвояемого мяса.
Слово «подовый» означает подовый пирог. Обычно в конце XVIII века подовые пироги делали небольшими, в одну восьмую часть листа, но высокими; начинялись они мясом с луком или капустой с яйцами, тесто замешивалось крутое, на говяжьем сале и кипятке, запекались в печи на сковороде. Это были полупеченые-полужареные, насквозь пропитанные жиром, тяжелые, сытные пироги. Вес одного подового пирога (размер примерно 20×10 см) достигал фунта (409 г), так что шесть «подовых» были общим весом примерно в 2,5 кг.
Что же касается «кувшина» кваса, то его объем мог быть двояким – на 3 и на 5 л. Какой из них использовал Митрофан, не известно, но скорее всего зритель хотел бы верить в наивысший объем в соответствии с мерой остальных компонентов «скромного» ужина Митрофанушки. Им должна была, вполне логично, соответствовать и норма напитков.
Таким образом, зритель XVIII века получал информацию, что шестнадцатилетний недоросль Митрофанушка съел на ужин 600–750 г солено-копчено-вяленого говяжьего мяса, около 3 кг жирных пирогов с мясо-луковой начинкой и выпил после этой «закуски» около 5 л хлебного кваса. Общий итог этого «подвига» Митрофанушки – 8,5–9 кг тяжелой дрожжевой и жирной пищи. После такого плотного ужина (даже по меркам Скотинина!) Митрофан, «протосковав» до самого
активную сознательную часть русского общества всегда интересовали вопросы чистые, высокие, идейные, а не низменные и мелкие, конкретные. И в этом была опять-таки виновата не особая «русская психология», а особая русская социально-экономическая и политическая история, особые русские исторические условия. Жизнь была тяжелой и несправедливой, а потому театр, как место общественное и высокое, должен был непременно как-то ее критиковать, чтобы приобрести народную (зрительскую) любовь, сочувствие и тем самым престиж и притягательность.
Западноевропейская литература, «отстав» в «гражданственности», достигла многих высот в литературно-художественной сфере. Вот почему непревзойденные образцы научно-популярного жанра были созданы Жюлем Верном, образцы приключенческого – Фенимором Купером и Майном Ридом, образцы фантастики – Эрнстом Теодором Амадеем Гофманом и Эдгаром По, грустного юмора – О’Генри, социально-окрашенной эротики – Ги де Мопассаном и т. д. и т. п.
В этих и во многих других областях художественной литературы русская классика, как известно, совершенно не работала. У нее была своя, «вечная» тема «путей развития России», и здесь она достигла значительных идейно-художественных высот.
