44. Песнь сорок четвёртая
Тонко ведущая речь об Ильиче Богоравном и его из ряда вон выходящем появлении на свет божий из уха Афродиты, его Славных предках, его психоделической жизни до полного конца и впадения его в исторический маразм, с цитатами из его бессчётных пселдонаучных инкунабул, фолиантов и побасенок.
…тут на арену вышел
Наш импортный марксист.
Резон поспать, однако,
Отправимся скорей
В Авгиеву клоаку,
Где Чёртсолит угрей.
Чтоб не было вопросов,
Копнём клешнёй корбит.
Изгнание гиксозов
Нас всуе вдохновит.
Такое бы да графу
В начале всех начал!
«Зачат по телеграфу!» —
Покровский отвечал.
Вот он кудрявый малец
С ладонью на весу
И белый пухлый палец,
Как гвоздь, застрял в носу.
Володя — мальчик маленький,
Гунявый и живой
Всё лето бегал в валенках
С курчавой головой.
Прекрасно знаем сами
Мы всё почти о нём,
Вот он клянётся маме
Идти другим путём.
Он расколол яичко,
Но говорит молва:
Он так рыдал над птичкой,
Что птичка ожила.
О чудо частой порки!
Владимир Канапе
Учился на пятёрки,
Шестёрки и т. п.
Испуганный наш предок
Рассказывал о нём:
— Володя ест медведок
И бьёт жуков гвоздём!
Ильич — юнец был рыжий,
Весёлый и живой,
Он летом бегал в лыжах
С курчавой головой.
О, как дружили оба!
По плоскости крутой
Он сбросил Сашу в пропасть,
Сказав: «Господь с тобой!»
В субботу ровно в восемь
Вопя, вертясь винтом,
Тот дико грянул оземь
Гигантским животом.
— Во всём уместна мера! —
Промолвил доктор Джон:
Бациллой Робеспьера
Подросток заражён!
Заваривайте травку!
Поскольку вы — отец,
Болотную пиявку
Поставьте наконец!
Все имена и клички
Его нам не назвать…
Об этой божьей птичке
Я знаю, что сказать.
В экстазе… суеверно
(Тут я соврать боюсь)
Окончил он экстерном
Какой-то тёмный ВУЗ.
В какой — то там конторе
Кого — то там судил,
Но как-то раз (О горе!)
Чернильницу пролил.
— Быт заскогузлый в силе! —
На это он сказал,
Но судьи попросили
Его покинуть зал.
На лысину магистра,
На букли и плюмаж
Орал чиновник: «Бистро!
Прервите эпатаж!»
Не пожелав проститься
И злобу затая,
Он улетел, как птица
В далёкие края.
Там он немного яда
Рассыпал по весне:
— Я вам припомню брата
В Романовой блесне!!!
Чем Ленин хуже дуче?
Спортивный аксакал
В Швейцарии по кручам,
Как горный тур, скакал…
И часто ездил к Кэти,
Но был в постели слаб,
Хоть на велосипеде
Давил плешивых жаб.
Перо гуся кусая,
Кропал он целый год
С упрямством попугая
«Бюхнер и Моленшотт».
«Молюсь!
Хочу!
Сумею!
Сверхагхиважно!
Ах!» —
Какую ахинею
Он нёс в своих трудах!?
Поток цитат из Струве:
«Панамы!
Каблуки!
Лапифы!
Носоклювы!
Гориллы!
Индюки!
Жечь в топке эти книжки!
Как, рея на метле,
Не получить отгыжки
От опусов Фугье?»
Имел в Шуше он зальцы,
Луга, веранду — рай,
И бил на речке зайцев,
Как дедушка Мазай.
На съезд всегда являлся,
Но взяток не совал:
То с Плёховым цапался,
То с «Бундом» воевал,
То в комнате скитался,
Не видя ничего,
То с тенью Фихте дрался,
То с Кантом, мать его!
Носил в Берлине брюки,
В Париже выпивал,
А в Цюрихе от скуки
Всё носом он клевал.
Ступал порой на грабли,
Был в гребле тароват,
И Горькому на Капри
Поставил детский мат.
Вожди скитались хором
По bliadкам,
По рукам,
По подполам,
Каморам,
Каптёрам,
Чердакам.
Бунтовщики-бродяги
Вязали шарф крюком,
И письма из тюряги
Писали молоком.
Вдали, в пыли, в сторонке
(Пришествие само)
Их лучшие подонки
Толкались в Лонжюмо.
Надин писала: «Эрик,
Признаться я должна:
Нет денег! Белошвеек
Ундина лишена!
Нет денег!
Нету денег!
О, кто б помыслить мог?
Купить придется веник,
Иголку и совок!
Никто мне не откажет,
Хоть я слаба, как мать,
Обстирывать бродяжек
И нищих обшивать!
Весь день рыдаю в муке!
Стенаю от тоски!
Заламываю руки!
Кусаю локотки!
Самой!
Самой трудиться???
Морочить?
Городить?
Нет, это не годится!
Что делать?
Как тут быть?
Володя!
Мы приплыли!
Я больше не могу!
Иди, проси у Вилли
Na bubliki деньгу!»
Вручив малютке сушку,
Некстати вспомнив мать,
Ильич шмыгнул в теплушку
Мозгами мозговать…
Мы ждали, я не скрою,
Чего в природе нет:
Господство мировое
Иль рай… чрез триста лет…
Вот так рванула бомба…
История темна,
Была ль в вагоне пломба
И где теперь она?
То было время брани,
... 
