Оглавление

Глава первая

Несмотря на ранний утренний час, на городской пляж, куда выбрался Глеб, то и дело стекались, как муравьи, отдыхающие, и вскоре весь берег буквально запестрел от небрежно брошенных на влажный после вчерашнего обильного дождя песок затейливых дамских шляпок, зонтиков, сумочек и прочих нехитрых предметов, имеющих прямое отношение к купальному сезону. С досады, что он опять опоздал и все лучшие места уже были заняты, Глеб чертыхнулся и, еле протиснувшись между телами, всё же отыскал клочок свободного места и швырнул туда лёгкие из бежевой ткани брюки. В десятом часу пляж уже гудел, как встревоженный улей, в воздухе витал запах вспотевших тел, несвежей еды, и, Бог знает, ещё чего.

Едва не задев Глеба, рядом плюхнулся тучный седовласый мужчина, почтенного возраста, с багровым мясистым носом. Не обращая внимания на скучающего соседа, он озабоченно поковырял прокуренным толстым пальцем в носу, затем принялся задумчиво пощипывать свою жидкую рыжеватую бородёнку. Из кармана его поношенных спортивных штанов торчал обрывок какой-то бульварной газеты, из другого — выглядывала бутылка с пивом. По направлению к нему, ворча и перешагивая через лежачих, шла, переваливаясь с боку на бок, точно гусыня, грузная пожилая дама в огромных старомодных панталонах. Рыхлое могучее тело её колыхалось, как студень.

Она тщательно скрывала свои глаза под огромными чёрными очками и то и дело приставляла к ним руку козырьком.

Кряхтя, дама принялась старательно размещать своё нестандартное тело рядом с мужчиной, но, видя, что он никак не реагирует на её появление, она глубоко вздохнула и принялась нудно отчитывать его, выговаривая, что он нисколько не заботится о своём здоровье и в адскую жару без её разрешения хлещет такую мерзость, как пиво. Мужчина лениво, скорее по привычке, огрызался в ответ и, демонстративно отвернувшись, продолжал потягивать из бутылки нагретую на солнце мутную жидкость, сопровождая свои действия довольным кряканьем.

От перебранки пожилой супружеской пары Глебу стало невыносимо скучно. Он философски подумал о том, что мужчине и женщине, пожалуй, не стоило бы маячить друг у друга перед глазами так много лет, ибо суть романтических отношений между представителями противоположного пола заключается в загадочной неопределённости.

Он широко и с наслаждением зевнул, затем встал во весь свой внушительный рост и, поигрывая мускулами, медленно направился вдоль густо облеплённого людьми берега. Затем остановился и, прищурив свои яркие синие глаза, стал зорко осматриваться вокруг. Повсюду: в воздухе, в воде и на суше, — витала милая сердцу и такая привычная госпожа лень. Лениво проплывают редкие курчавые облака, вкрадчиво подкатываются к берегу широкие пенистые волны, лениво дул ветерок и, не шелохнувшись, стояли деревья и кустарники. И только августовское солнце не ленилось выполнять свою функцию, оно пекло немилосердно и щедро. А ещё с шумом носились неугомонные чайки.

Глеб чувствовал на себе отовсюду пристальные взгляды любопытных женских глаз, к чему он, впрочем, давно привык. Немудрено, что он пользовался успехом у женщин. Синеглазый брюнет, он имел атлетическое сложение, был высок, строен, широк в плечах.

Его красавица невеста двадцатидвухлетняя Адель постоянно сравнивала Глеба со своим любимым британским киноактёром Рупертом Эвереттом. Об этом она в очередной раз обмолвилась вчера за стаканом кофе в редакционной столовой.

Молодой человек усмехнулся и слегка присвистнул, вспомнив её комплимент. Ничего себе сравненьице! Руперт Эверетт, говорят, гомик, а у него, Глеба, слава Богу, по этой части всё в порядке.

До встречи с белокурой зеленоглазой Адель оставалось каких-то двадцать минут, но, отлично зная её скверную привычку постоянно опаздывать на свидания, Глеб начал заранее нервничать. И всё же он был в прекрасном настроении, по его мужественному загорелому лицу беспрестанно блуждала какая-то глуповато-загадочная улыбка, он без конца теребил свою непокорную пышную шевелюру и что-то с удовольствием мурлыкал себе под нос. Напрасно здешние пляжные красотки, стремясь привлечь его внимание, изо всех сил строили ему глазки и то и дело посылали игривые томные улыбки. Всех желающих с ним пококетничать он награждал равнодушным взглядом. У молодого человека сегодня была весьма ответственная миссия, и при мысли об этом он, как школьник, ощущал противную дрожь в ногах.

«Интересно, — мелькнула у него мысль, — догадывается ли Адель о том, что я, наконец, созрел до официального предложения. Впрочем, если женская интуиция ей это не подсказывает, то ей наверняка вдвойне будет приятен этот сюрприз. Бедняжка его явно заслужила».

Вообще странные у них отношения, весьма странные для нынешнего времени. Молодые люди как будто свалились с другой планеты. Два года, как они знакомы и горячо любят друг друга, о чём им хорошо известно, но дальше платонических отношений дело никак не идёт. И тут и она хороша, да и он тоже. Она старомодная недотрога, а он носится со своей холостяцкой свободой как с писаной торбой.

Познакомились Глеб и Адель самым банальным образом, на студенческой вечеринке; романтика пришла потом, когда любовь их увлекла за собой, как бешеный поток, прорвавшийся через плотину. Это было какое-то странное наваждение. Студентка юридического факультета и талантливый журналист крупной областной газеты без памяти полюбили друг друга. И дня не могли прожить без встречи. Казалось бы, при такой обоюдной сумасшедшей страсти, что мешало двум любящим сердцам соединиться навек? Виной всему, разумеется, был пресловутый мужской эгоизм, с его извечным страхом — на всю жизнь оказаться под хорошеньким женским каблуком.

Вышагивая по раскалённому от зноя песку и вслушиваясь в безмятежный всплеск волн, Глеб всё больше удивлялся самому себе: неужели он окончательно и бесповоротно отважился на этот поступок!

Для храбрости он решил до прихода Адель немного окунуться. Вода была тёплая, как парное молоко, он с удовольствием нырнул с невысокого дощатого мостика и поплыл кролем, плавно и красиво, подставляя солнцу широкую загорелую спину. После этого он вновь сел на прежнее место и залпом выпил бутылку минеральной воды, чувствуя во всём теле приятную лёгкость. «Признайся, старик, — размышлял он, обращаясь к самому себе, — как недурно всё складывается. Скоро Адель станет моей женой, и, вполне возможно, что мы купим, наконец, квартиру. Чертовски надоело, как мальчику, болтаться по этим дурацким общагам».

Перевернувшись на живот, он в двадцатый раз уже, наверное, покосился на часы. Что ж, Адель, как всегда, в своём репертуаре! Сорок минут назад она должна уже быть здесь, но, наверное, специально голубушка задерживается. Конечно, если б она только знала, чем он её намерен сегодня удивить, то порхала бы уже тут, как миленькая.

И тут его взгляд остановился на букете цветов, торчащим из кармана пиджака. Он подскочил, как ужаленный, и в ужасе схватился за голову. Господи, что он, болван, наделал! От роскошных белых роз, которые он вчера купил, не торгуясь, на рынке, остался какой-то жалкий растрёпанный веник. Ах, эта его дурацкая извечная рассеянность! Настроение у молодого человека было мигом испорчено, и, как это нередко бывает, мысли его, ещё недавно радужные и поэтические, заработали в совершенно противоположном направлении. С обидой он подумал, что, наверное, Адель его недостаточно любит, а, может, и вообще ничего не питает, кроме жалости? Ведь она ни разу, несмотря на его клятвенные заверения о любви, не позволила перейти последнюю грань, такого у него ещё ни с кем не бывало. Нет, она просто холодна к нему, иначе, чем ещё можно объяснить её странное поведение.

Вполне возможно, что у неё есть кто-то другой, какой-нибудь тайный обожатель?

— Ну что ж, прекрасно, — со злостью подумал он, — вот сегодня всё и выяснится.

Хмуря свои тёмные бархатистые брови, Глеб вынул из кармана пачку импортных сигарет и нервно закурил, ловя на себе негодующий взгляд сухопарой дамы с редким пучком огненно-рыжих волос.

Он и не заметил, как Адель подошла, а скорее, налетела, как вихрь, обрушив на него бездну обаяния. Её широко распахнутые изумрудные глаза, затенённые длинными пушистыми ресницами, с нежностью глядели на него, а загадочная английская полуулыбка тотчас же обезоружила его, и все его мелкие обиды моментально выветрились из головы. Игнорируя лежащую рядом пожилую брюзжащую парочку, Адель наградила Глеба лёгким поцелуем в щёчку, потрепала его за волосы, и от её прохладных шелковистых прикосновений его тотчас охватила приятная дрожь, он почувствовал, как его сердце захлестнула волна нежности. Как бы там ни было, а она его любит, и любит по-настоящему, как и он её! « О, моё ненаглядное сокровище!»

У Адель была довольно милая привычка — грациозно запрокидывать голову и заразительно звонко смеяться, отчего на свежих щеках её появлялись прелестные, сводящие Глеба с ума ямочки. Вот и сейчас, когда она беспричинно рассмеялась, он готов был целовать до умопомрачения эти трогательные милые впадинки.

— Извини, Глебчик, я немного опоздала, вчера всю ночь корпела над учебниками, курсовую писала, представь себе, не заметила, как уснула, — с виноватой детской улыбкой оправдывалась она, прижимая к груди миниатюрную блестящую сумочку из яркой кожи. Она ещё что-то объясняла, а он не отрывал от неё глаз, с гордостью осознавая, что мужчины кругом буквально обалдели от её неземной красоты. Щёки у Адель, видимо, от волнения полыхали румянцем, ему захотелось погладить её молодую, прозрачную кожу, покрытую еле заметным пушком, нежным, как поверхность теннисного мяча.

Не обращая ни на кого внимания, он заключил её в свои крепкие объятия, с наслаждением вдыхая знакомый ландышевый запах её чудесных светлых волос.

— Как вам не стыдно, вы отдавили мне руку шпилькой от туфли! — изумлённым и даже несколько оскорблённым тоном вскрикнула загорающая рядом рыхлая пучеглазая дама, с ненавистью, сквозь которую проглядывала зависть к чужой молодости и красоте, осматривая Адель. Та извинилась и потянула Глеба за руку.

— Пойдём, пойдём, Глебчик, отсюда. Здесь такая теснота, негде яблоку упасть. Ну и место же ты нашёл для свиданий! — рассмеялась она.

Они отошли метров на 500, отыскали место поспокойнее, остановившись под старой пахучей липой с раскидистыми ветвями.

— Ты не представляешь, Глебчик, как опостылели все эти контрольные, курсовые. Иногда мне кажется, что всё, не выдержу, выкину все учебники, и не нужен мне никакой диплом. Господи, а ведь ещё целых три года корпеть, с ума сойти можно!

Она вдруг ойкнула, поморщилась от боли, а затем с наслаждением скинула модные остроносые туфли на шпильках, бросила их небрежно в пакет и осталась босиком.

А между тем время близилось к обеду, и в природе наблюдалось некоторое оживление, на ярко-голубом небе легко и быстро двигались уже перистые облака, с моря подул прохладный бриз. Его шелковистое дуновение несколько освежило разгоряченные лица нашей влюблённой пары.

Адель шутливо приказала Глебу отвернуться и ловко сняла с себя светлый брючный костюм, под которым оказался новый открытый купальник, цвета майской травы, удивительно шедший к её лицу.

— Если б не курсовая, которую я, как ненормальная, строчила до самого утра, я бы пришла сегодня вовремя, — с потупленным взором продолжала говорить она одно и то же.

Ему казалось, что она, прекрасно зная о том, что он пригласил её для какого-то важного разговора, умышленно оттягивает время и уводит от нужной темы. Похоже, она боится этого разговора, смутно догадываясь о его содержании. От этой мысли на лбу у него выступила испарина. На самом же деле девушка горела нетерпением узнать, о чём он будет с ней говорить, она, застенчиво улыбаясь, вопросительно смотрела на него.

— Чудачка ты, Аделька! — начал он вовсе не с того, с чего собирался говорить, а совсем не к месту затронул щекотливую тему, которая не давала ему покоя. — Всё у тебя, не как у других людей. К примеру, ты совершенно не допускаешь мысли о физической близости между двумя любящими людьми…

— Пожалуйста, не преувеличивай, я вовсе так не думаю, — зардевшись, перебила она и с опущенной головой принялась теребить сорванную веточку. — Я совсем не ханжа, если ты хочешь знать, а если не укладываюсь в рамки нынешних представлений, то так меня воспитал мой папа, и что тут дурного, не понимаю.

— Папа, папа, опять этот твой драгоценный папа, — не без раздражения произнёс Глеб и ворчливо продолжал: — Такое впечатление, что папа буквально всё решает за тебя. Ты ни в чём, даже в мелочах, не можешь пойти наперекор ему, он вмешивается даже в твои интимные дела, смешно, да и только!

Тут Адель не на шутку обиделась. « И за этим он меня звал!» — разочарованно подумала она, однако виду не подала, а будто шутя зажала ему рот своей упругой ладошкой.

— Не кипятись, мой друг, ты прекрасно знаешь, что неправ. Не во всём я слушаю папу, например, он категорически против нашей дружбы, но я же не пошла у него на поводу, — и она неестественно рассмеялась, обнажая два ряда безупречно ровных и белоснежных зубов.

— Вот спасибо за такую жертву, — дурашливо раскланялся Глеб. На него, что называется, накатило. Вместо запланированных объяснений в любви и официального предложения руки и сердца, он как самый последний брюзга принялся девушку отчитывать.

— Ты говоришь, что чертовски устала от учёбы, а зачем, спрашивается, сидишь ночи напролёт над учебниками, изнуряя себя! Разве ты не знаешь, что сейчас расплодилось столько фирм, где можно спокойно заказать любую курсовую.

Тут девушка уже не выдержала и, сердито глядя ему в глаза, выпалила:

— Между прочим, хороший адвокат не нуждается в чужих мозгах!

— Ну, положим, хорошим адвокатом ещё надо стать, — насмешливо ответил Глеб. Она не осталась в долгу, бросив язвительную реплику.

— Как, например, некоторые стали хорошими журналистами-перебежчиками. — Намекнула она на его неуживчивость в редакционных коллективах. Глеб за три года умудрился поменять сразу пять газет.

Наступила неловкая пауза, Адель демонстративно повернулась к Глебу спиной и стала одеваться с намерением уйти. В этот момент опомнившемуся Глебу стало одновременно и грустно, и смешно. И почему так получается, с горечью подумал он, что едва они оказываются вместе, между ними, как чирей, созревает ссора. Несомненно, и он, и она были сангвинического темперамента, они, как порох, вспыхивали, но быстро и мирились. Вот и сейчас стоило ему ласково взять её за руку, подарить нежный взгляд и прижать к своей груди, как она мгновенно растаяла и тихо, с любовью пролепетала:

— Вот ты всегда такой!

— Ты, любовь моя, и не догадываешься, наверное, для чего, собственно, я тебя сюда пригласил! — загадочным тоном прервал он молчание, поглаживая её тонкое упругое запястье, украшенное массивной золотой цепочкой с драгоценными камнями. У Адель, как, впрочем, у многих красивых женщин, была слабость к бриллиантам.

Эта цепочка, а также не менее ценные серьги, поблёскивающие в её ушах, множество колец, которыми были унизаны её гибкие прозрачные пальцы, в который раз уже навели Глеба на мрачную мысль о том, как скверно и неуютно чувствовать себя в этом мире без приличной суммы денег. Чёрт знает что получается: любимая девушка надевает украшения, купленные не им, Глебом, а любимым папочкой. Сам же он на скромную журналистскую зарплату не может позволить себе подарить ей какую-нибудь мало-мальски стоящую вещицу.

А ведь сейчас в мире всё продаётся и покупается, в том числе, увы, и любовь. С трепещущим сердцем, как нашкодивший школьник, смотрел он на свою избранницу, не решаясь произнести заветные слова. Что, если она в ответ на эти признания, мягко говоря, пошлёт его к чёрту? Однако он отбросил эти минорные мысли и, собравшись с духом, пробормотал:

— Я хотел тебе, Аделька, сказать…

Но глаза у неё озорно заблестели, и она со смехом его перебила:

— Полагаю, ты хочешь сообщить мне какую-то громкую сенсацию, например, что тебя, наконец, берут в центральную газету. Не так ли?

— Ну, ты, моя дорогая, как в воду глядела! — рассмеялся он и скромно потупил голову. — Меня действительно берут собкором в солидную центральную газету, с большим тиражом. Позавчера звонили из Москвы. Годик попашу, а там, глядишь, и в Москву заберут, если, конечно, покажу себя с лучшей стороны. Да и сколько можно прозябать в этой провинции! Ты, Аделька, и не представляешь, как вытянулась рожа у нашего шефа, когда он услышал эту новость.

— Что ж, поздравляю тебя! Хоть почувствуешь себя независимым перед местными чинушами! — рассеянно воскликнула Адель, и по её расстроенному лицу он догадался, что она чем-то недовольна. После некоторой паузы он решительно повернул к себе её лицо и без всякого предисловия выпалил, точно нырнул в ледяную воду:

— Знаешь что, любовь моя, выходи-ка за меня замуж! — После этих слов во рту у него мгновенно сделалось сухо, руки задрожали, и он, как солдат, вытянул их по швам, втянул голову в плечи в ожидании чего-то похожего на пощёчину. Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Напротив, девушка смущённо зарделась, щеки у неё стали похожи на маков цвет.

Всё- таки загадочно женское сердце, она, вероятно, сразу поняла, какие он слова для неё припрятывал все эти два года, но не торопила его, а терпеливо ждала. И сейчас она нисколько не жеманилась, не кокетничала, как, наверное, вели бы себя так на её месте другие красотки. С мягкой улыбкой, делавшей глаза её ещё выразительнее, ещё ярче, она утвердительно кивнула головой и ответила со смехом, простодушно и вместе с тем лукаво:

— Я выйду за тебя замуж, Глебчик! Потому что именно тебя, такого дурачка, я люблю больше всего на свете.

Бедняжка, подумал он с нежностью, она нисколько не меркантильна. Он прекрасно знал, что ей чего-то, да стоило

не отказать ему, ведь с самого начала их знакомства, точно скала, на пути стоял богатый суровый отец.

Счастливые и весёлые, они, как дети, крепко взялись за руки, и побежали к воде. С девушки не спадало волнение и возбуждение, она то и дело озорно смеялась, взвизгивала и дурачилась, обдавала его фонтаном брызг, уплывала от него на приличное расстояние, притворялась, что тонет. Даже в воде с лица Глеба не сходила горделивая улыбка, ему приятно было от сознания, что это чудесное создание принадлежит ему.

Потом они, успокоенные уже, блаженно растянулись на траве и, любуясь хлопкообразными облаками, лениво проплывающими над ними, сквозь которые сияло солнце, не спеша, во всех деталях, обсуждали предстоящую свадьбу. Собственно, Глеб сразу предупредил её, что ей не о чем будет беспокоиться, всю хозяйственную сторону праздничной церемонии он берёт на себя. Он уже всё решил: отмечать это событие они будут в его родном маленьком городке, где живут мать с сестрой. Он честно признался, что пока с наличкой у него не густо, но это, по его мнению, не беда.

— Видишь ли, дорогая, я уже прощупал этот вопрос, попрошу ссуду в одном банке, постепенно расплачусь, — объяснил деловито он, но, заметив, что на её хорошеньком личике появилась недовольная гримаса, поспешно добавил:

— Не волнуйся, ничего страшного тут нет, сейчас все живут в кредит, возьми, к примеру, американцев. Вот переберусь в центральную газету, буду больше получать.

Адель разжала свои тонкие, бронзовые от загара руки, обвивающие его крепкую мускулистую шею, и грустно протянула:

— Хорошенькое дело — начинать новую жизнь с долгов. А ведь мой папа, будь ты покладистей, прекрасно бы всё устроил.

— Твой папа, гм… — в голосе у Глеба прозвучала откровенная насмешка, — будто ты не знаешь, как твой папа относится ко мне, боюсь, как бы его вообще удар не хватил, когда он узнает, кто твой избранник.

Адель мгновенно вспыхнула, награждая его сердитым взглядом:

— Не смей говорить таким идиотским тоном о моём отце. В конце концов, не кто иной, как он, воспитал меня почти с пелёнок. Ты его просто плохо знаешь. Папа непременно дал бы денег, если б ты не был таким упрямым гордецом. Если хочешь знать, он всегда прислушивался к моему мнению, если он в чём-то не соглашается со мной, то потом всё равно сдаётся. Вот увидишь, он не будет против нашей свадьбы и даже купит нам квартиру.

Глеб поморщился, словно съел перезрелую грушу. Жить в доме, купленном на деньги тестя! Нет, подобная перспектива ему, человеку гордому и независимому, привыкшему в житейских ситуациях рассчитывать лишь на самого себя, явно не улыбалась.

С Бухтояровым, отцом Адель, пути его пересеклись, когда тот ещё работал заместителем мэра города. Однажды Глеб, изучив обстановку в городе, подготовил разгромную статью о плачевном состоянии в жилищном хозяйстве, в нелестных красках расписывая Бухтоярова, отвечавшего как раз за данный участок. Конечно, зная осторожный нрав своего шефа, Глеб вряд ли бы пропихнул в газету этот острый материал, но он схитрил и выждал момент, когда главный редактор был в отпуске. После выхода статьи разгневанный Бухтояров сразу же вызвал автора к себе. Высокий и тучный, он нервно мерял шаги по просторному кабинету и, брызгая слюной, кричал фальцетом:

— Да как ты смеешь обвинять меня, предварительно не побеседовав, не согласовав всё со мной! Сопляк! Выскочка! Недоучка!

— Ошибаетесь, у меня высшее университетское образование, — спокойно парировал Глеб, наслаждаясь гневом чиновника и внутренне злорадствуя, что он вывел из терпения такую крупную шишку. Тогда он и подумать не мог, что этот неуклюжий смешной толстяк не кто иной, как отец прекрасной девушки, в которую он влюбился с первого взгляда.

Когда Адель пригласила его в гости, в роскошном трёхэтажном особняке их встретила охрана — четверо молодых крепко сбитых бритоголовых вооружённых до зубов человека, и это сразу навело ошарашенного Глеба на мысль, что наверняка отец его любимой девушки — весьма состоятельная птица. На мраморной лестнице, когда они поднимались, они столкнулись нос к носу с мужчиной, который торопливо спускался вниз.

— Папочка, знакомься, это мой друг — Глеб, мы посидим у меня, он хочет наши картины посмотреть, — весело защебетала Адель, прижимаясь к отцу. Глеб поднял голову и замер, столкнувшись с презрительным взглядом Бухтоярова.

…Когда Адель и Глеб, усталые и разомлевшие от собственных эмоций, лежали на широкой махровой простыне, подставляя солнцу свои молодые пружинистые тела, перед ними точно из-под земли вырос их общий приятель, студент-практикант Денис Кайгородов. Он был самый молодой в их компании, но, несмотря на разницу в возрасте, троица эта была практически неразлучной. Денис, как и его старший товарищ, у которого он проходил практику в редакции, был высок, но ещё по-юношески угловат и неуклюж, густые, кудрявые русые волосы он зачёсывал назад, на его круглом добродушном лице с типично славянскими чертами почти всегда бродила широкая улыбка, и это подкупало других, кто с ним так или иначе общался. Порывистый и зажигательный, он по натуре был оптимист, и это роднило его с Глебом, собственно, один у другого они черпали силы и энергию, когда в том весьма нуждались.

— Салют! Насилу вас отыскал! Хоть бы меня, черти, предупредили, куда пошли! Хватит вам жариться на солнце. Махнём, братва, лучше в ресторан и хоть в выходной по-человечески отдохнём.

Говоря это, Денис с юношеской непосредственностью бесцеремонно расталкивал лежачих.

— Отстань, старик, чего прицепился, как репей, дай людям хоть раз в неделю отдохнуть от тебя, — беззлобно отозвался Глеб, переворачиваясь на другой бок.

— Подожди, Глеб, не ерепенься, тут есть кое-что для тебя важное, — с этими словами Денис порылся в кармане джинсов и вытащил какую-то смятую серую квитанцию.

— Это в почтовом ящике лежало, тебе надо бежать на почту за телеграммой!

.

— Что за телеграмма? Кто и зачем мог её прислать? — недоумевал подскочивший Глеб, и в душе у него что-то нехорошо дрогнуло. Ему показалось странным, что кто-то вообще мог прислать телеграмму, кроме сестры и матери, у него из близких почти никого не было, правда, были ещё дальние родственники, но он с ними очень редко общался. А что касается матери и Ларисы, им и телефона хватало, когда нужно было что-то срочное сообщить.

С отцом, который их бросил, когда они с сестрой учились ещё в младших классах, отношения у него были довольно натянутые и прохладные, встречались они весьма редко и неохотно, а последние пять лет они практически не виделись.

Отвлекаясь от этих мыслей, Глеб, когда они возвращались домой, — с Денисом они снимали комнату в общежитии, — с лукавой улыбкой проговорил:

— Между прочим, старик, у нас с Аделькой есть грандиозная новость. Через два месяца едем к моей матери и там сыграем свадьбу!

Денис весело присвистнул, показывая тем самым, что он полностью одобряет это дело, и тут же с загоревшимися глазами заявил:

— Без меня вы, черти, не поедете! Нет, серьёзно, братцы, вы меня должны обязательно взять с собой, и я у твоей матери, Глеб, с месячишко потолкаюсь. Уверяю вас, что буду паинькой и своим присутствием ничуть не испорчу ваш медовый месяц. Честное слово! — юноша, склонив голову набок, уже жалобно смотрел на влюблённых. — Поймите, это судьба, последний шанс для меня вскарабкаться на литературный олимп. Такого удобного случая вряд ли уже будет. — Денис беспрестанно кидал умоляющие взгляды на друзей.

— Слушай, старик, совсем ты заморочил нам голову! Скажи толком, при чём здесь мой город и этот твой странный литературный олимп.

— А при том! — оживился юноша и хитро прищурил свои светло-серые глаза. — В вашем городе есть женский монастырь, я это прекрасно знаю.

— Ну и что!

— А то, что у меня созрел план написать художественный роман именно на эту тему. Я даже уже интригующее название придумал. Зловещие тайны глухих монастырских стен. Ну, как, побежали мурашки по коже?

— Ерунду какую-то городишь! — пробурчал Глеб, пожимая плечами.

— А, по-моему, здорово! — радостно воскликнула Адель и даже захлопала в ладоши. — Молодец, Диня, что эта замечательная мысль пришла тебе в голову!

Подбодрённый её восклицанием, Денис с жаром продолжал:

— Понимаешь, Глеб, я в этом монастыре, чует моё сердце, обязательно почерпну такой необыкновенный сюжет, что читатели, когда выйдет роман, буквально в очередь выстроятся за книгой.

— Эка, ты куда хватил, старик! Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, что у тебя за дурная привычка наперёд всё загадывать, — насмешливо бросил Глеб, но, заметив, что лицо друга обиженно вытянулось, он примиряюще воскликнул:

— Да мне то что! Поживи у нас, мать моя — человек гостеприимный. Валяй, твори, изучай своих хмурых монашек, если тебя туда ещё пустят. Но неужели тебе, старик, не надоело изнурять себя бессонными ночами? Ведь, насколько мне известно, два твоих прежних романа ни один издатель не взял. И вся твоя писанина пошла коту под хвост. Та же участь, сдаётся мне, постигнет и этот твой роман про монастырь.

Денис нисколько не обиделся на справедливые слова друга, а лишь энергично встряхнул кудрявой головой.

— Этот не постигнет! — уверенно заявил он, впрочем, убеждая не сколько друга, сколько самого себя. -Понимаешь, тут я буду описывать жизнь необычных героев, их суровый уклад жизни и вместе с тем, как мне кажется, сумасшедшую любовь, приведшую к трагическим последствиям.

— Монастырь и любовь! Ну, ты даёшь, старик! Это же нереально! Ведь женщины затем и заточили себя в монастырь, чтобы стать как бы бесполыми существами, — усмехнулся Глеб. Фантазия друга его уже начала смешить, и он собрался наговорить восторженному Денису кучу обидных вещей, но за юношу вступилась Адель.

— Странные у тебя, Глеб, представления! Почему бы монашкам и не любить! Они тоже люди и не каждая из них выдерживает аскетический образ жизни. Не помню, в какой книге я читала про такую бурную любовь между одной монахиней и светским человеком. Я буквально не могла оторваться от книжки. И каков финал! Бедная монахиня покончила жизнь самоубийством. Мне кажется, там, где воздержание, наоборот вспыхивают бурные чувства, и, может быть, гораздо сильнее, чем между обычными людьми, — заключила с лукавой улыбкой и искрящимся взглядом девушка.

— А может и тебе, моя дорогая, пока не поздно, надо податься в монастырь, чтобы испытать подобные чувства, — шутливо произнёс Глеб, и троица дружно рассмеялась, а Денис сквозь смех проговорил, что её туда не примут, так как она слишком красива для этого.

Как ни странно, но девятнадцатилетний парень никак не мог расстаться с навязчивой идеей — стать модным современным писателем. Но, увы, всякий раз фортуна обходила его стороной. Отовсюду, куда бы он ни посылал свои творения, ему шли убийственно равнодушные рецензии. Издатели, словно сговорившись, писали, что его произведения не того уровня, что сюжеты надуманы и в реальной жизни этого не бывает. После таких суровых отповедей впору бы застрелиться. Однако у Дениса, напротив, как будто открывалось второе дыхание, неистощимый на выдумку, он строчил снова и снова, списывая свои неудачи на бездарность и леность издателей, порой у него возникало подозрение, что его рукописи просто-напросто, не читая, сразу швыряют в корзину.

Впрочем, критически настроенный к нему Глеб не раз замечал за собой, что и в нём самом нет-нет, да и просыпался писательский зуд, и бывали минуты, когда он также жаждал выпустить в свет нечто выдающееся. Правда, это прекрасное желание по причине лени и неуверенности в себе пока ничем не подкреплялось.

Глава вторая

Присланная матерью телеграмма спутала не только все планы Глеба насчёт свадьбы, но и в корне перевернула всю его жизнь. С окаменевшим лицом он ещё и ещё раз вчитывался в скупые страшные строки; в его сознании никак не укладывалась ужасная мысль, что его милой сестрёнки больше нет на свете и что надо немедленно ехать на похороны. Он долго стоял, как истукан, вертя в руке телеграмму, как бы не понимая, что происходит, и, тая надежду, что, может быть, ему приснился кошмарный сон. Напуганный неподвижным лицом друга, Денис не отходил от него ни на минуту и то и дело подносил ему стакан с водой, но Глеб грубо отталкивал его руку, невидяще уставившись в одну точку. Ларису убили! Но ведь ещё четыре дня назад она звонила ему и весело болтала о каких-то милых пустяках, обещала в ближайшие выходные нагрянуть к нему в гости. Он рассеянно подошёл к окну, прижался лбом к запотевшему стеклу и долго так стоял, не соображая, что ему дальше делать.

Незаметно подкрадывались прозрачные голубоватые сумерки, на соседнем балконе надрывалась от лая собака, а со двора, как обычно, доносилась чья-то хриплая брань.

Глеб редко когда плакал, считал, что это отнюдь не мужское занятие, а тут вдруг почувствовал, как в горле у него что-то подозрительно защекотало, затем из глаз хлынули слёзы. Только сейчас он вспомнил, как все эти дни его томило какое-то смутное нехорошее предчувствие, оно усилилось после того, как он внимательно прочитал последнее письмо сестры. Вообще она редко ему писала, чаще они созванивались, но тут, видимо, случилось что-то важное в её жизни, а она привыкла с любимым братом делиться своими переживаниями.

«Дорогой мой братишка, — писала она, — мне кажется, что я качусь в пропасть, правда, я цепляюсь изо всех сил, но мне, увы, ничто уже не поможет, и даже твои мудрые советы, наверное, уже не пригодятся…» И далее она продолжала в том же духе, загадки, намёки, но ничего конкретного. Странное письмо! И как сопоставить его с её последним таким жизнерадостным звонком. Она разговаривала с ним легко и непринуждённо, как ни в чём не бывало, как будто и не было этого мрачного письма, и он о нём забыл. Что-то, несомненно, у неё произошло, и он ругал себя, что не вызвал её на откровенность, что не примчался к ней и ни в чём не помог. А теперь вот ничего не поправишь.

Тем временем Денис догадался позвонить Адель, не прошло и полчаса, как встревоженная девушка примчалась к ним. Адель прекрасно знала, как Глеб был привязан к своей единственной сестре, а потому не знала, чем утешить его. Она с печально- виноватым лицом стояла рядом с ним и молча поглаживала его руку.

Такая дружба между сестрой и братом, наверное, редко у кого бывает. Глеб всегда говорил с Адель о сестре в восторженных, горделивых тонах: она и необычайно красива, и талантливая, умная, добрая. По правде говоря, Адель даже чуточку ревновала его к сестре, хотя и понимала, что это глупо. Однако ей так и не довелось встретиться с Ларисой. Однажды Глеб с улыбкой протянул ей фотографию, на которой крупным планом была запечатлена молоденькая девушка с роскошными чёрными волосами, ниспадающими до пояса, с задумчивыми, в пол-лица синими глазами. Адель даже вскрикнула от удивления:

— Как же она на тебя похожа!

Лариса училась на факультете журналистики, но в местной газете она продержалась всего с полгода. Пострадала за свою принципиальность, как и брат, она постоянно бралась за опасные острые темы. После одной нашумевшей статьи о взяточнице из налоговой службы, шеф каким-то заискивающим тоном предложил ей покинуть редакцию. Некоторое время удручённая девушка была безработной, пока не нашла себе место в городском музее. Обо всём этом Глеб узнал от неё самой и сильно переживал за сестру.

Всю ночь молодые люди не смыкали глаз, а, едва дождавшись рассвета, тронулись в путь. Поскольку старенькая «Тойота», принадлежавшая Глебу, была в ремонте, Адель предложила ему свой новенький «Мерседес». От небольшого провинциального городка с населением 100 тысяч человек их разделяло около 200 километров. Через пять часов они уже были на месте. Родной город встретил Глеба и его друзей ненастной погодой, небо заволокло рваными тучами, дождь всё время лил как из ведра, под незатихавшим ветром со скрипом прогибались деревья.

Около знакомой старой пятиэтажки уже толкались зеваки, сбившись в кучки, они громко переговаривались и глазели по сторонам. Некоторые люди, хорошо знавшие Ларису, навзрыд плакали, приговаривая: «Господи, какая красавица и совсем молоденькая!», «Бедняжка, и замужем-то не успела побывать!» «А говорят, она с кем-то гуляла!» — доносились до Глеба обрывки фраз. Многие Глеба хорошо знали, а потому поспешно и неловко расступались перед ним. Он не представлял, как встретится с матерью, но больше всего его ужасала мысль увидеть мёртвое лицо сестры.

Он был бледен, как полотно, его то и дело била дрожь, душили спазмы. Поднимаясь по заплёванной и вонючей лестнице, он несколько раз, как пьяный, спотыкался, и если б не заботливая поддержка друзей, наверное, бы упал. Едва открыли дверь квартиры, как в нос резко ударил терпкий запах смерти и цветов. Кругом была теснота и духота, толкались люди, каждый старался пробраться поближе к гробу, выставленному в большой комнате.

Глеб первым делом бросился к матери. Постаревшая и осунувшаяся, с набрякшими от слёз глазами, она показалась ему маленькой и беззащитной. Мать припала к груди сына, сухонькие острые плечи её тряслись от рыданий.

— За что, Глебушка, убили нашу девочку!

— Мам, я тебе деньги привёз, — выдавил он из себя первое, что пришло в голову, в голосе у него прозвучали какие-то виноватые нотки. Глеба и впрямь не покидало чувство вины, что он как старший брат не уберёг Ларису.

— Мы её в свадебном платье положили! — тоже как бы в чём-то оправдываясь, виновато проговорила сквозь слёзы мать. Опустив голову, Глеб медленно направился к гробу, чувствуя на себе любопытные взгляды окружающих.

Странно, но Лариса лежала в гробу как живая, печать смерти ещё не тронула её молодое красивое лицо.

— Как будто спит, наша голубушка! — услышал он за своей спиной чей-то свистящий шёпот. Он обернулся и увидел свою родную тётку Настасью. Она была старше матери на целых десять лет, но в свои 68 оставалась весьма моложавой. Детей у тети Насти никогда не было. Она была широка в плечах и почти играючи сдвигала брёвна у себя во дворе. На её бесформенном лице, как у девушки, постоянно играл румянец, а серые глаза, точно у молодой, поблёскивали, когда она была в хорошем настроении. Тётя Настя благополучно пережила аж трёх мужей и дала себе зарок никогда замуж больше не выходить.

— Бедняжку убили прямо в музее, саданули ножом в горло, — плача, рассказывала тётка потрясённому Глебу.

Глеб заметил, что по комнате всё время металась огромная чёрная немецкая овчарка. Подняв острую морду вверх, она издавала утробные тоскливые звуки, рвущие сердце. Ему было известно, что Жульба была любимицей Ларисы. Три года назад, в лютый мороз девушка щенком подобрала её на улице, и с тех пор собака платила ей за это преданностью и привязанностью.

Когда похоронная процессия двигалась по улице, дождь зарядил с новой силой и кругом образовались уже огромные лужи. Глеб шёл в первом ряду и вёл под руки рыдающую мать, а самого его поддерживали Денис и Адель. По прежнему его не покидало ощущение, что всё происходящее вокруг, не более, чем кошмарный сон.

На тесном городском кладбище, находившемся на окраине города, было промозгло, сыро, тоскливо. Когда уже гроб на верёвках спускали в яму, Глеб заглянул туда и ужаснулся: на дне булькала вода.

— Постойте, что вы делаете! — отчаянно закричал он, размахивая руками, пытаясь остановить подвыпивших небритых мужиков, но крик его потонул в траурной мелодии.

Как бы ни было горько и муторно на душе у Глеба в эти прощальные минуты, всё же от его взгляда не укрылась одна весьма существенная деталь. Он заметил стоявшего чуть в стороне от толпы высокого широкоплечего мужчину в военной форме. На вид ему можно было дать лет 35—40. Военный обладал довольно эффектной внешностью: густые чёрные брови вразлёт, большие и чёрные, как уголь, глаза, орлиный нос, у него были красивого рисунка крепко сжатые губы. Подполковник всё время держал руки в кармане, как будто там что-то прятал. Взор его был задумчив и печален, несколько раз он пытался прорваться сквозь толпу к гробу, но ему это так и не удалось.

Со страдальческим выражением на смуглом лице он до самого конца похорон так и держался особняком, не делая попытки вступить с кем-то в разговор. Кто этот странный мужчина? Прежде он его никогда не видел. Каким ветром его сюда занесло? Роились эти мысли в воспалённом мозгу Глеба. Он точно знал, что этот мужчина не был ни их дальним родственником, ни знакомым семьи, но ведь кем-то он, наверное, приходился Ларисе, раз явился проводить её в последний путь.

Как бы там ни было, Глеб дал себе слово непременно разузнать, кто же этот таинственный незнакомец. Ещё ему сразу бросилось в глаза, что на похоронах почему-то отсутствовал их отец, хотя он проживал в этом же городе. Очень странно это показалось ему. Неужели отец настолько очерствел, что совершенно проигнорировал смерть своей дочери. А ведь он, насколько Глебу было известно, любил Ларису гораздо больше, чем его самого.

На могиле у сестры Глеб с мучительной тоской мысленно поклялся, что он, чего бы это ему ни стоило, непременно отыщет убийцу. Надо сказать, что в своей журналистской практике он не раз брался за острые криминальные темы, и прекрасно знает, как неповоротлива у нас вся правоохранительная система, и что многие тяжкие громкие преступления так и остаются, увы, нераскрытыми.

Минуло несколько дней, всё это время верные ему Адель и Денис не покидали его, куда бы он ни шёл, они, как тени, молча следовали за ним. Между тем Глеб весь углубился в себя, ему хотелось уединения, чтобы можно было во всём, не спеша, разобраться. До его сознания доходило, что в первую очередь надо припрятать все эмоции и собрать волю в кулак.

Как можно больше хладнокровия и выдержки, вот что ему сейчас необходимо, и, как ни тяжёл камень на душе, следует подойти к делу так, будто оно касается не родной сестры, а совершенно постороннего ему человека. Когда он сообщил о своём решении матери, Раиса Сергеевна горько разрыдалась.

— Прошу тебя, сыночек, не ввязывайся, Бога ради, в это дело! — комкая платок, говорила она. — Чует моё сердце, к добру твоя затея не приведёт! Опасно это. Подумай лучше обо мне! Лариса уже не вернётся, хоть бейся лбом о стенку. И неужели тебе не жалко мать! Сам знаешь, что у меня теперь, кроме тебя, никого нет на белом свете. А если ещё с тобой что-то случится, не переживу я этого.

Она подняла на него почерневшее лицо с провалившимися глазами. Горе надломило эту далеко ещё не старую женщину, за последнюю неделю она буквально превратилась в старуху, плечи у неё согнулись, она сделалась белой, как лунь, в глазах теперь поселились тоска и отчаяние.

— Хоть вы вразумите его, — с мольбой обратилась она к друзьям Глеба. Однако последние не стали его отговаривать. Слишком хорошо все знали его упрямый нрав и неуступчивость, когда дело касалось сложных жизненно важных вопросов.

Глеб с тяжёлым сердцем направился в зал, где на передней стене висела фотография Ларисы. Синие глаза её с озорным блеском лукаво смотрели на него, пышная коса, с которой она не так давно рассталась, была перекинута на грудь. Вглядываясь в дорогие ему черты, Глеб почувствовал, что сердце его будто сдавило тисками, а спазмы сильно сжали горло, и он никак не мог проглотить этот проклятый комок. В голове у молодого человека совершенно не укладывалась мысль о том, кому помешал скромный музейный работник в лице его молоденькой сестрёнки.

А что, собственно, он толком знал о её последних годах? Только то, что она вела замкнутый образ жизни и, несмотря на то, что природа наградила её довольно яркой внешностью — по красоте ей в городе, пожалуй, не было равных, она не участвовала в каких-то светских тусовках, вечеринках, конкурсах. Хотя, вдруг поймал он себя на мысли, за последние два года, как он не был в родительском доме, могло много воды утечь, и Лариса, возможно, уже была не та, которую он привык видеть. Может, случилось нечто такое, что перевернуло всю её жизнь, и об этом ясно свидетельствует её последнее загадочное письмо. Эти её слова, полные тревоги и безнадёжности: « Я качусь в пропасть, и никто мне уже не сможет помочь!» Что за катастрофа её ожидала? Нет, он должен во что бы то ни стало докопаться до истины. И пусть мать лучше не отговаривает его.

Он возвратился в комнату, где сидели мать и его друзья, подошёл к ней и, обнимая за плечи, мягко спросил:

— Мама, мне важно знать абсолютно всё, что касалось личной жизни Ларочки в последние годы. Ну, например, чем она больше всего увлекалась, кому симпатизировала, с кем дружила, и, наконец, кто к ней приходил? Она наверняка делилась с тобой своими секретами.

Мать пожала плечами и печально покачала головой.

— Это раньше, Глебушка, Ларочка мне всё рассказывала, даже про своих ухажёров. Мне казалось, что никакой тайны у неё от меня нет, но вот в последнее время я стала замечать, что она, как улитка, будто бы замкнулась в себе. Придёт с работы, сядет за стол, подперёт щеку кулаком и долго сидит так, ни телевизора не смотрит, ни книгу не читает.

«Ларочка, доченька, у тебя всё в порядке, ничего не болит?» — спрошу я её бывало. Она не сразу-то отзовётся, а потом очнётся, будто ото сна и тихо скажет: «У меня, мамочка, всё хорошо!», — и как-то виновато опустит голову. Видно, что-то её беспокоило, просто она не хотела меня расстраивать и посвящать в свои личные дела.

Слова Раисы Сергеевны вдруг прервал надрывный кашель, она схватилась за грудь, где всё клокотало и хрипело. Глеб с состраданием смотрел на неё:

— Это пустяки, пройдёт, где-то простуду подцепила, — проговорила она и махнула рукой в ответ на совет сына срочно показаться врачу.

— Ларочка часто мне говорила, что хотела бы навсегда уехать отсюда, не мил ей что-то стал наш город. Знал ли ты об этом, Глебушка? Она собиралась переехать к тебе, чтобы ты помог ей найти там работу.

Глеб задумался: неужели депрессия сестры каким-то образом связана со скандальной статьёй про налоговичку!

— А ты, мама, не в курсе, где сейчас та женщина из налоговых органов, ну та, которую Лариса разоблачила в своей статье? Я слышал, её посадили.

— Да куда там, посадили! — болезненно морщась, воскликнула мать, — её вскорости оправдали, сейчас она занимает тёпленькое местечко в городской администрации.

— Так, так, так, — пробормотал недовольно Глеб, теребя свои волосы, — впрочем, от нашей власти нечего и ожидать другого, с одного места вытурят, а посадят куда повыше. Ну, а если предположить, что убийство Ларисы — дело рук этой налоговички, ну не самой, а её приспешников, взяла и отомстила за статью!

— Нет, это слишком банально, — вмешался до сих пор молчавший Денис, — не такая уж она дура, чтобы пойти на это. А тем более, если её пригрели потом, она просто-напросто наплевала на критику.

Он помолчал, потом нерешительно предположил:

— А вдруг твоя сестра случайно стала жертвой какой-то бандитской разборки, сейчас такое нередко бывает.

Глеб грустно усмехнулся, приподнимая свои густые брови.

— Скажешь тоже! Какая может быть бандитская разборка в музее. Что там, коммерсанты, что ли! Это абсурд!

Затем Глеб осторожно поинтересовался у матери, как сложилась судьба бывшего Ларисиного жениха — Алексея Мозолёва. Они дружили со школьной скамьи, а когда Алексей сделал ей предложение, Лариса почему-то отказала ему. Может быть, недостаточно любила его? Алексей, однако, долго не отступал от неё, грозил, что сделает что-нибудь над ней и над собой, затем пустился в запой, а дальше Глеб ничего об этой истории не знал.

— Нет, нет, что ты, — замахала руками мать, напрочь отвергая его подозрения, — Алексей давно остепенился, пить бросил, нашёл себе женщину и живёт с ней, говорят, душа в душу. Зачем ему убивать Ларочку. Конечно, он сильно переживал, что она за него не пошла замуж, но дело это уже прошлое. Тебе бы лучше, сынок, встретиться с Наташкой Белоусовой, они вместе в редакции работали. Наверное, она тебе больше расскажет, чем я. Подружкам иной раз больше доверяют, чем родной матери. А они, я знаю, всегда дружили, Лариса у этой Наташки часто оставалась ночевать.

— Что ж, эта любопытная информация, чем черт не шутит, может пригодиться, — в раздумьи произнёс Глеб и вытащил из кармана чистую записную книжку, неторопливо сделал некоторые пометки в ней. Теперь всё, даже малозначительные на первый взгляд факты, так или иначе связанные с Ларисой, которые в дальнейшем могут сослужить ему хорошую службу, он будет заносить сюда. Он опустил голову, вспоминая опять об одной странной детали, которая показалась ему весьма подозрительной. Почему на похоронах отсутствовал отец? Запинаясь и волнуясь, он поинтересовался об этом у матери.

— Да он, Глебушка, сейчас тяжело болен, почти совсем не встаёт с постели. Врачи признали у него рак лёгких, совсем высох, пожелтел, краше в гроб клади, не жилец он, наверное, уже, — со вздохом объяснила Раиса Сергеевна. — Я тебе об этом не сообщала, да и зачем, знаю, как ты к нему относишься.

— Но неужели он так болен, что не пришёл попрощаться с дочкой! — недоверчиво воскликнул Глеб. — Сдаётся, мама, ты его просто выгораживаешь, ты всегда за него заступалась, несмотря на то, что он нас бросил.

— Ни к чему это, сынок, старое ворошить. Кто знает, кто из нас больше виноват! — Мать опять тяжело вздохнула и скрестила сморщённые руки на груди. Помолчав, она нерешительно сказала:

— Не знаю, говорить тебе, или нет… ты же такой горячий, ещё Бог знает что подумаешь…

— А что такое? — насторожился Глеб.

— Ну ладно, всё- таки скажу, — промолвила она, опускаясь на стул. — Где-то полгода назад, когда отец ещё был во здравии, он попросил меня прийти к нему. И там он сообщил, что хотел бы половину своего состояния завещать нашей Ларисе. Я страшно удивилась, почему он об этом говорит! Не рано ли собирается умирать. И потом, зная хорошо свою дочь, я была уверена, что она откажется от наследства, ведь Лариса очень гордая, как и ты, не простила ему измену. И в его богатстве не нуждалась. Но он вдруг сказал, что распорядился уже так, как хотел, и завещание уже составлено, всё, как положено. Одна половина его состояния переходит к нынешней жене, другая к Ларисе.

— Вот как, это уже интересно, — пробормотал Глеб, и мысли его мгновенно заработали вот в каком направлении.

Если отец завещал одну половину своего крупного состояния Ларисе, другую — своей жене, то выходит, что другой сын его от второго брака, Борька остаётся с носом. Бог знает, за что отец так наказал своего любимого сыночка. Из всего этого вытекает следующая версия. Сын каким-то образом, скорее всего, от своей матери, узнав об этом странном отцовском решении, раздевающем его донага, входит в доверие к Ларисе и убивает её. Он вздрогнул от этой чудовищной мысли.

Неужели такую нелепость можно допустить! А, собственно, что тут нелепого. Борька и раньше недолюбливал их с сестрой, а когда узнал про завещание, то, наверное, ненависть к сводной сестре вспыхнула с новой силой. И вообще, он законченный негодяй и наркоман, а такие типы на всё способны.

— Тут, сынок, ничего странного нет, — будто прочитав его мысли, тихо проговорила мать, — В последнее время, я слышала, Борька связался с дурной компанией, того и гляди, в тюрьму угодит. Может, отец и слёг только из-за него, ведь он его допекал Бог знает как, отец едва успевал оплачивать его какие-то сомнительные счета, сыпавшиеся отовсюду. Вот он, наверное, подумал-подумал, да и лишил его наследства. Сообразил, что такому сыночку оно, кроме вреда, ничего всё равно не принесёт.

Как бы там ни было, теперь по крайней мере в арсенале у нашего героя появились, хотя и скуповатые, но всё же кое-какие настораживающие сведения, и он с удовлетворением дал себе слово обязательно всё перепроверить. Глеб поднёс зажжённую сигарету ко рту, но, вспомнив, что мать на дух не переносит табачного дыма, торопливо вышел на лестничную площадку.

Однако уже на следующий день ему пришлось расстаться с версией, связанной с наследством. Он послал мать к отцу в разведку, выяснить о местопребывании Борьки. Оказалось, что ещё полмесяца назад отец, чтобы сын не маячил у него перед глазами и не доставлял всё новых хлопот своей праздной жизнью, отправил Борьку в Англию на учёбу, выделив ему довольно кругленькую сумму. Сей факт подтверждался телеграммой, присланной Борькой уже из-за границы.

Через день, утром, которое выдалось необычайно ясным и ласковым, Глеб стал спешно собираться в местную прокуратуру. В качестве допинга друзья выпили по чашечке крепкого бразильского кофе, затем Глеб наскоро побрился, облачился в будничный костюм, и все трое вышли на улицу. Назойливая опёка со стороны друзей начала уже порядком раздражать и без того взвинченного Глеба. Денис и Адель следовали за ним буквально по пятам, словно он был несмышленым ребёнком.

По дороге он голосом, не терпящим возражений, потребовал:

— Вот что, братцы! Думаю, что вам надо уезжать отсюда! Сами видите, все наши планы рухнули, и вообще мне сейчас ни до чего, я живу только одной мыслью — поскорее отыскать убийцу. А вас не хочу ввязывать ни во что. — И уже совсем грубо добавил:

— Ну что вы ко мне прицепились, когда вас не просят, и без того тошно. Предоставьте мне, пожалуйста, право, действовать одному! — лицо его при этом исказилось какой-то болезненной гримасой.

Несмотря на то, что резкие слова его, точно стрелой, больно ранили сердце, Адель порывисто бросилась к нему и прижалась к его груди. Она прекрасно понимала, в каком удручённом состоянии сейчас находится любимый человек. Дрожащим голосом она тактично старалась убедить его, что он не прав.

— Пойми, Глебчик, мы не можем тебя бросить, сердись, или не сердись. Будь на нашем месте, разве ты не так бы поступил! Твоё горе, это и наше горе. Одному тебе будет трудно всё расследовать, а мы тебе, наверное, пригодимся. И не забывай, что я будущий юрист, и в этих делах хоть немного, но разбираюсь…

— Да, но не забывай, что у тебя совсем другой профиль, ты адвокат, и твоя задача всячески выгораживать преступников. А я этого проклятого подонка, если найду, задушу собственными руками, — задыхаясь от ярости, отвечал он.

Однако, как бы он ни горел желанием отвязаться от них, друзья, не реагируя на его истерические выкрики, всё же упрямо стояли на своём, и Глеб, в конце концов, сдался.

— Ну что ж, оставайтесь, — сердито буркнул он и строго предупредил: — только, чур, не вмешиваться в мои дела.

Что до Дениса, то парень, как с писаной торбой, не переставал носиться с мыслью, что наконец-то у него будет богатый материал о загадочной монастырской жизни. Он мечтал лихо закрутить сюжет, чтобы чёрствая издательская машина наконец-то тронулась с места, и на него, молодого, подающего надежды автора, после оглушительного успеха со всех сторон посыпались выгодные предложения.

Как это нередко бывает, в воспалённом воображении Дениса рисовалась приятная сердцу картина: он богатый, знаменитый, окружённый толпой поклонниц, с небрежной улыбочкой даёт налево и направо автографы, и за его бесценным творением по пятам охотятся режиссёры. Во имя этой сумасшедшей славы он вытерпит насмешки друзей и, быть может, холодную встречу монашек, он будет скрупулёзно добывать факты, пусть даже высасывая их из пальца, остальное — дело его безудержной фантазии, на которую голова его, слава Богу, способна.

Глава третья

В слабо освещённом узком коридорчике местной прокуратуры, как назло, было полно народу, перед выщербленной деревянной дверью кабинета следователя Владимира Разумовского толпилось человек пятнадцать. Пожилая грузная, носатая женщина, с веснушчатым лицом и красными, как у крольчихи, слезящимися глазами и беззубым ртом, хватаясь за голову, то и дело возмущалась, обращаясь неизвестно к кому:

— Подумать только, какие у нас странные порядки! За какую-то паршивую вязанку дров моего сына хотят упечь в тюрьму. А ведь он один у меня, и старался он не для себя, а для больной матери, избу нечем было топить! О, Господи, помилуй нас! А бандиты у них на свободе. Наверху там миллионы гребут, и ничего. Для одних законы писаны, для других нет!… — Эй, молодой человек, какой ты прыткий, полез без очереди! — с этими словами толстуха по-мужски так крепко ухватила Глеба за рукав, что он еле вырвался от неё.

— Извините, гражданка, я из газеты! — мягко объяснил он, по опыту зная, как магически действуют эти слова на окружающих. Она моментально отпустила его, он широко открыл дверь и шагнул в кабинет.

В небольшом тесном помещении было весьма душно, повсюду витал сизоватый от табачного дыма воздух. Разумовский сидел, сгорбившись, с задумчивым лицом перед компьютером, перед ним лежали две распечатанных пачки отечественных сигарет. Он был худ и долговяз, его мясистые губы, слегка выдававшиеся вперёд, молчал он или говорил с кем-то, почему-то всегда шевелились, и эта странная привычка, надо сказать, была у него с детства. Разумовский был старше Глеба на 10 лет, но из-за худобы выглядел моложаво. Завидя Глеба, он сразу встал и с приветливым выражением на лице с чувством пожал ему рук