Честно говоря, мне параллельно, кто с кем воевал. Это сто лет назад было. Сейчас мир. Вот что главное. Вот и надо это поддерживать. Продвигать как-то. Чтоб был — мир. А то чем больше вспоминают, тем, смотрю, больше грузятся на этот счет. Вот Рупла когда загружается на эту тему, всегда договаривается до того, что кому-то неплохо бы морду набить. Ну и на фига?
Сам идет, полотенчико с Мюмлой. Гладкий, как надувной. Бреют их там, что ли?! А я такой сижу на скамейке, не смотрел бы на себя. Коленки пузырями, сразу под ними голые нервы, а дальше шерсть. Почему одни люди как с билборда, а другие как с помойки?
Но не всем так везет. Вот у одних и ноги, и руки, и волосы, и глаза. А над другими все смеются. Откуда так пошло? Это природа дает? Почему одним одно, другим другое? Может, природа думает, что красиво все? Просто мы не так смотрим? Мне же, например, нравятся все камни. Или елки. Нет такого: ты камень красивый, а ты — нет, в реку тебя. Нет, они все красивые.
— Ты умеешь разжечь огонь?
— Ты умеешь погасить огонь? — спрашивали они меня.
— Ты умеешь свалить дерево?
— Ты умеешь вырастить дерево?
— Ты умеешь посадить дерево? — спрашивали они меня.
— Ты знаешь, зачем трутовик…
— Ты знаешь, куда бересту…
— Ты знаешь, для чего корень… — спрашивали они меня.
И они говорили мне — что и зачем. Они четверо представляли собой потрясную команду. Для меня они были как четыре черепахи, которые держат мир на своих плечах, точнее панцирях. Вместе они умели и знали все. Они не толкались в одном углу, каждый делал свое, каждый сам знал, что нужно. И никто никому не указывал. Их огромные руки с набалдашниками мозолей были постоянно в труде.
Этими руками они брали мясо, они брали пуукко45, они брали соль, они брали огонь, они брали дерево, они брали железо — получалась еда. Этими своими руками они могли похлопать друг друга по плечу, передавая код выживания, слова сочувствия, свое одобрение хорошо выполненному делу. Я возвращался из лесов изъеденный мошкой, со струпьями волдырей на пятках, с нытьем в плечах, с желанием вернуться туда снова.
Она рассказала, как в детстве любила ходить с мамой и папой за ручку, закрыв глаза.
— В левой мама, в правой папа. А глаза закрыты. Ничего не видишь, но идешь. И не падаешь. И не натыкаешься. Потому что тебя держат. Но ждешь, что сейчас приключится какая-то поганка! А она все не приключается. Потому что держат же. И все равно жутковато и весело.
«Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели».
В середине декабря у нас в школе как обычно устроили Пикку-йоулу49.
это была мама. Которая постоянно на всех ругалась, постоянно всех любила, постоянно работала. Мне хотелось такую же.
Я молчал. Оказалось, не так просто произнести вслух, что чувствуешь. Ясное дело, она ждала признаний! Не про погоду же ей задвигать.
Но даже если твоя девушка не понимает, что именно ты ей говоришь на чужом языке, это непросто. Оказалось, дело вовсе не в том, что кто-то тебя слышит. А в том, что сложно подобрать слова. Сложно сделать свою мысль одушевленной. Произнести — значит дать своему чувству крылья, и оно полетит, и остановить его будет уже невозможно. Оно будет жить вне тебя. Оно будет жить отныне и навсегда еще в ком-то.
Я тогда стал размером с желудь. Лежал на асфальте среди других желудей и боялся пошевелиться. Шептал про себя: возьми меня в ладошку. Подуй еще.
