Герцен. Ни у кого нет карты. Карты вообще нет. На Западе в следующий раз может победить социализм, но это не конечная точка истории. Социализм тоже дойдет до крайностей, до абсурда, и Европа вновь затрещит по швам. Изменятся границы, расколются нации, заполыхают города… рухнет закон, образование, промышленность, загниют поля. И начнется новая война между босяками и обутыми. Так это устроено. Тебе жаль цивилизации? Мне тоже жаль.
Забудьте о Франции! История творится по всему миру. Императоры Австрии и Пруссии в панике, российское правительство в тупике. Царю придется сделать ответный жест. Герцен. О, он его сделает! Вовсе отменит казакам отпуска. Царь Николай останется последним автократом среди трусов и конституций. Сазонов. Неужели ты не понимаешь? Пришло наше время. России понадобятся либеральные и образованные чиновники, люди с европейским опытом. Правительство поневоле обратится к нам. Герцен. К нам с тобой?
Натали и Наташа находятся в состоянии той восторженной, романтической дружбы, когда все окружающее или радостно, или очень смешно, или переполнено чувством.
Грановский. Я и не ссорюсь. Он прав, у нас нет своих собственных идей, вот и все. Герцен. А откуда им взяться, если у нас нет истории мысли, если ничего не передается потомкам, потому что ничего не может быть написано, прочитано или обсуждено? Неудивительно, что Европа смотрит на нас как на варварскую орду у своих ворот. Огромная страна, которая вмещает и оленеводов, и погонщиков верблюдов, и ныряльщиков за жемчугом. И при этом ни одного оригинального философа, ни единого вклада в мировую политическую мысль. Кетчер. Есть! Один! Интеллигенция! Грановский. Это что такое? Кетчер. То новое слово, о котором я говорил. Огарев. Ужасное слово. Кетчер. Согласен. Зато наше собственное, российский дебют в словарях. Герцен. Что же оно означает? Кетчер. Оно означает нас. Исключительно российский феномен. Интеллектуальная оппозиция, воспринимаемая как общественная сила. Грановский. Ну!.. Герцен. А… интеллигенция!.. Огарев. И Аксаков – интеллигенция? Кетчер. В этом вся тонкость – мы не обязаны соглашаться друг с другом.
Герцен. Помните, в детстве были такие картинки-загадки… Вроде бы обыкновенные рисунки, но с ошибками – часы без стрелок; тень падает не в ту сторону; солнце и звезды одновременно на небосводе. И подпись: “Что не так на картине?” Твой сосед по парте исчезает ночью, и никто ничего не знает. Зато в парках подают мороженое на любой вкус. Что не так на картине? Братьев Критских забрали за оскорбление царского портрета; Антоновича с друзьями – за организацию секретного общества, то есть за то, что они собрались у кого-то в комнате и вслух прочитали памфлет, который можно купить в любой парижской лавке. Молодые дамы и господа скользят лебедиными парами по катку. Колонна поляков, бряцая кандалами на ногах, тащится по Владимирской дороге. Что не так на картине?
когда революция придет, она придет вопреки всему, вопреки расчетам и здравому смыслу, ниоткуда, как эпидемия, потому что революция – это освобожденный дух
Они живут прошлым – заговорщики, мечтатели, безумцы, одержимые одной идеей, обломки каждого потерпевшего крушение восстания от Сицилии до Балтики. Люди, которым не на что починить башмаки, отправляют своих агентов с грандиозными заданиями в Марсель, Лиссабон, Кёльн… Люди, которым приходится тащиться пешком через весь Лондон, чтобы дать урок музыки, перекраивают европейские границы на клеенчатых скатертях в дешевых ресторанах и опрокидывают императоров, как бутылки с соусом… А Маркс сидит в гордом одиночестве в Британском музее и предает анафеме всех и каждого… В этом театре политического изгнания остановились часы! Вы хотите пустить их снова с той минуты, когда все было потеряно, чтобы повторить все те же самые ошибки. Вы отрицаете закономерность случившегося. Это тщеславие и трусость.
