Оглавление

Глава I Огонь и камень

В первом кодексе парфянского ордена Аваним Афарот персидский пустынник утверждал, что мир существует благодаря дихотомии добра и зла, кои создал демиург.

Просуществовали ли империи, воздвигнутые на костях и крови, долгие годы? Существовали, но недолго, и только за счёт временного покорения соседей. А была ли обратная сторона: когда люди развивали государство исключительно на добродетелях?

Мудрствующие бездельники считали, что субстанция одного цвета неспособна долго плескаться во флаконе — покроется плесенью у горлышка. Прочие словоблуды говорили, что для идеального вкуса необходимо иногда смешивать разные сорта вин.

Цивилизация процветает из-за вечной борьбы враждующих понятий. Молчаливые мыслители и лжепророки, проститутки по нужде и по воле сердца, развратники с философией вседозволенности и аскеты-странники, разбойники и сенаторы, плебеи и всадники — все они часть единой системы. Без одного кольца цепь развалится, и кто знает, каким окажется новое звено цикла?

Люди злостные живут кознями над людьми благопристойными, которые балансируют на грани чести и выживания. Справедливым и милостивым приходится труднее, но на них держится социум. Однако он не сможет устоять долго, ибо мерзавцы норовят потопить мир.

В природе человека изначально заложены пороки и добродетели. Они подобны опухоли, которая всю жизнь ищет, к какой телесной заразе прицепиться; ищет, как проявить себя. И только понимание человеком мироощущения, осознание своей сути, возвеличивание прихотей или талантов придает жидкости особый оттенок.

Без разбавления содержимого флакона крышка покроется плесенью, а от чрезмерного смешивания — забродит. Внешний мир вкупе с миром внутренним могут взрастить как преступника, так и истого деятеля.

Или породят обычного человека, который тихо уйдёт в вечность, не оставив ничего. Всё преходящее.

Поход в Мерсал

Июнь–август 314

Из нетопырей только Бельфор освоил грамоту. Он с удовольствием изучал пергаменты, кои Миргалим привёз из Лютеции. В одном из таких папирусов, наполненных ошибками и бурыми пятнами, говорилось о Святилище, построенном ещё при Матайесе.

Всезнающий и вездесущий Эмрес предположил, что речь шла о Мерсале, где некогда проживали гетулы. Там возвышалась постройка, которую римляне окрестили Санктумом, так как она походила на церковь во имя одного из пророков Плотника.

За ответом Бельфор отправился к Миргалиму. Старый мудрец в привычной манере открыл ларец с тайнами.

— Агарес по-прежнему думает, что я покинул тёплое местечко в Лютеции из скуки. Считает, мне приятно смотреть в серое небо и зябнуть от промозглого ветра, — Миргалим ехидно улыбнулся. — Бестолковый отпрыск никак не научится.

— Помните пергаменты, что передали мне? — Бельфор показал бумаги старику, но вспомнил, что тот слеп.

— А как же. Из-за них-то я сюда и прибыл, — Миргалим ткнул Бельфора пальцем в грудь и постучал по листам.

— Вы их видите?

— Чувствую запах. Эти пятна — не кровь, мой юный друг. А вино, что я пролил трясущейся рукой. В Лютеции гонят неплохое вино из жмыха. А ты никак не запомнишь, что у меня глаза на затылке.

— Да, в конце говорится о Санктуме в Мерсале. Где связь? И где этот проклятый Мерсал? Эмрес сказал, что поселение рядом, но я впервые слышу такое название.

— Деревня находится в лесу к западу от арелатского тракта. — Миргалим замолк, а после добавил: — Текст неполный, многих страниц не хватает. Оригинал — манускрипт Танитаиссы ­– даст ответы на загадки иллергетов. Он и находится в Санктуме.

— И как же он там очутился?

— Матайес был умён, да грамотой не владел. Он не придумал ничего лучше, чем положить манускрипт на вечное хранение в храм. Местные друиды на него молятся.

— Учитель, нестыковка, — Бельфор потряс бумагой. — Получается, Матайес предвидел, что ему подарят манускрипт и велел писарям заранее написать о дарении? Как это понимать?

— У тебя переписанный экземпляр с парой новых строк, которые внёс соратник Дориамида Килосского. Вот и вся разница.

— Допустим. Почему же Вы заинтересовались манускриптом?

— По той же причине, по какой ты заинтересовался Мерсалом.

— Так мне идти туда?

— Смотря, что пересилит: любопытство или желание угодить конунгу?

Бельфор промолчал. Миргалим развернулся и отправился в хижину.

Любопытство взяло верх, и Бельфор отправился к лучшему лазутчику нетопырей. Он пересказал Эмресу диалог с Миргалимом и обратился за помощью. Бельфор не втягивал бы соратника, но только он знал короткую дорогу до Мерсала.

Бельфор удивился, когда Эмрес отказался помочь, сославшись на важное поручение от Харольда. Следопыт объяснил, как добраться до Мерсала, и Бельфор обратился к Марвину, с которым они дружили.

Для подготовки к походу требовалось время: хотя бы неделя. Бельфор сказал Калвагу о появлении римлян к западу от арелатского тракта, но тот отмахнулся. Тогда нетопырь узнал, что Агарес покинул крепость до следующего новолуния, и решил самовольно оставить крепость. Но за день до этого к Бельфору явился Калваг и сказал, что римские лазутчики в Мерсале убили друида. Нетопырь удивился необычному совпадению. Он ранее не слышал о Мерсале, а тут за пару дней деревню упомянули трижды. Бельфор посчитал это знамением свыше.

С дозволения Калвага нетопыри отправились в обозначенную на карте точку. Путь пролегал через разрушенные селения, которые испытали тяжесть руки алеманнов. Бельфор теперь увидел со стороны, как Аттал в поисках союзников искоренял племена, вставших на сторону Рима.

Кони прядали ушами и фыркали, едва чуяли дым от горящих остовов. От сожжённых дотла домов остались лишь чёрные головешки. У мертвецов были выклеваны глаза и обглоданы щёки. За два дня в седле нетопыри встретили лишь опустошенные селения, наполненные изувеченными трупами. Голодные лошади жалобно взывали к путникам.

По дороге друзья перемыли кости Эмресу с Белетом, обсудили планы Аттала, чудаковатость Калвага и отстраненность Агареса. Не затронули только Харольда, ибо британец тщательно скрывал пороки. С извращенной похотью друзья обсудили Анаит и способы, которыми хотели бы взять её. Когда Марвин углубился в грёзы о прелестях дочери наставника, Бельфор махнул рукой.

— Полно тебе! У меня уже штаны рвутся. Я пока не готов заплатить жизнью за один ночной шабаш.

— Хорошо. Но признай: попка у неё что надо.

— Как ты сумел там что-то разглядеть под ворохом одежды? Порой парфяне надевают столько вещей, что неясно, кто мужчина, а кто женщина.

— У них намного теплее. Будь уверен, в Парфии они ходят полуголые и не отличаются пристойностью. А в Арелате ветер пронизывает насквозь. Вот и одеваются, как кельтский друид перед солнцестоянием.

— Старик это же говорил, — кивнул Бельфор.

— Агарес ревнует тебя к Миргалиму, — подметил Марвин. — Оно и понятно: старший наставник благоволит тебе, Бельфор, а Агареса избегает.

— Я уже думаю плюнуть на Миргалима. Он жуткий зануда. Книжек я до тошноты начитался и при Агаресе. Но у старика ещё можно откопать что-то полезное. Вернусь с Мерсала, решу.

— Видать, откопал? Иначе мы бы не пошли в храм какого-то божка, чтобы найти последнюю главу твоей недостающей сказки.

— Да брось! Мы же якобы на разведке, — сказал Бельфор. — Лучше скажи, как римские следопыты незаметно проскочили? Может, это люди Кустодиана?

— Не берусь утверждать. Думаешь, ходили за Кемнеби?

— Они не глупцы, уже поняли, что бедолага хотел сбежать. Думаю, пытаются разузнать планы Аттала. Только непонятно, какого ляда они ищут, если уже вся Галлия знает о готовящемся нападении на гарнизон?

— Они просто вносят разлад.

— А Кемнеби является его частью?

— Всё возможно. Я ему не доверяю.

— Думаешь, я доверяю? Он печётся о своей шкуре. Если латиняне разнесут нас в клочья, то Кемнеби поклянётся, что до последнего верен заветам Рима. Сын шлюхи! Что он может знать о преданности? Египтянин присягнул Риму, а теперь служит наёмнику из Мидии по прозвищу «Перс». Такое в самом дурном сне не приснится.

— Теперь с Кемнеби пестуется Миргалим. Мне кажется, у старика голова поехала. Едва кто-то высказывает отличное от других мнение, как старик бежит принимать нового адепта. Что он в нём нашёл?

— Это я и пытаюсь узнать. Миргалим сказал, что нарекает Кемнеби хранителем Филина.

— Про которого говорится в твоём ободранном манускрипте?

Бельфор кивнул.

— А остальные бумажки спрятаны в Мерсале?

Бельфор снова кивнул.

— А ты тот ещё ревнивец, — Марвин присвистнул. — Не переживай. Обставим мы этого хранителя сов.

— Давай сосредоточимся на деле. Не забывай, что основной приказ — найти тропу.

Известие о незаметном перемещении римских лазутчиков разозлило Калвага. Он недоумевал, как они прошмыгнули под его носом. За Кулаком закрепилась репутация главного «пропольщика» галльских грядок. Из его цепких лап никто не уходил живым — ни эквиты, ни ланциарии.

Аттал получал радужные вести о разгроме очередного разведывательного отряда, а Калваг гордо поглядывал на Агареса, сияя в фаворе конунга. Никто не вникал в суть происходящего и не понимал, что Калваг не так успешен, как хотел показаться. Сила Кулака заключалась в слабости римлян.

У легата в Галлии не осталось сносной кавалерии. Константин привлек лучшие алы на войну с Максенцием, посему префектуре достались объедки, которые арелатские псы сжирали, не жуя.

И вот Калваг проморгал удар в челюсть. Он настолько уверился в своей силе и прозорливости, что ослабил вожжи. Неотесанный спартанец, неповоротливый громила и римский калигула Кустодиан оказался проворнее.

Бельфор жил по принципу: непобедимо то, что не изучено. Юноша считал неизученных врагов быстрее, выше и сильнее себя. Теперь азарт брал верх над любопытством. Преследование римлян становилось для Бельфора наваждением. Одна фраза Кемнеби заинтересовала его больше, нежели россказни Миргалима.

Кемнеби в двух словах рассказал татуированному нетопырю, что в стане римлян появились быки, способные дать отпор жрецу перед тавроболиумом. Египтянин бахвалился подвигами, принижая заслуги бывших соратников, однако местные жители нараспев расхваливали таинственных гоплитов, которых сам дьявол не возьмёт голыми руками. Даже о мастерстве Бельфора не говорили столь лестными словами. Его самолюбие уязвили.

Чем дальше они уходили от тракта, тем сильнее росла тревога. Ближе к лимесу галлы жили иначе. Несмотря на принадлежность к префектуре, жители спокойно принимали как послов Аттала, так и глашатаев от римского наместника.

Нетопырям рассказали, что Энанки разгромили, а отборных солдат Аттала уничтожили подчистую. Бельфор удивился, что не слышал об этом от Калвага или Харольда. Марвин же сказал, что Аттал поддерживает миф о непобедимости своего воинства. Иначе алеманида, начатая ещё при Матайесе, останется пустой грёзой.

Всадники доскакали до нужного места — деревеньки Акрет. Поселение стояло возле Аквитании, на отшибе Галлии. Именно в эту деревню их отправил Калваг.

— Какой же прохвост этот Миргалим, — сетовал Бельфор. — Надо, говорит, сойти с тракта и ты на месте. Он не уточнял, что придётся отбивать задницу почти три дня.

— Если римляне прошли здесь неделю назад, а десятью днями ранее выше по течению, то моё почтение. Ещё не забывай, что Изера в этом году сильно разлилась. Они носятся быстрее ветра.

— Воруют коней для полей, и проходят через деревни.

— Найдём их след, нам нужен пастух. Где он?

Бельфор снял перчатку и взглянул на растопыренную пятерню. Чёрная татуировка завитком упиралась в ладонь и нитями растекалась в линии на предплечье. Бельфор стиснул зубы: он почему-то представил, как разбивает голову горделивому Калвагу, который славился кулачным боем. Образ окровавленного Калвага сменила обнажённая Анаит.

— Ты знаешь, куда идти? — прервал его размышления Марвин.

— Не думаю, что здесь живут сотни пастухов. Один, от силы два, — Бельфор взглянул на здоровенного варвара с всклоченной бородой и указал на загон овец. — Кажется, нам туда.

У загона стоял седой старик, от которого разило пивом. Сначала он притворился, будто не заметил подошедших нетопырей, но не смог скрыть удивления при виде броских татуировок Бельфора.

— Всё рассмотрел? — спросил тот.

Пастух вышел из оцепенения.

— Ты Кавир? — поинтересовался Марвин.

— Ну Кавир. Кто такие? Откудова явились?

— Недавно к тебе приходил человек вроде меня. Он выше на половину локтя, и у него на седле висел гуннский лук.

— Видал я такого. Дурень! — фыркнул Кавир. — На кой ему такой лук? С этой громадиной на коне не сладить. На ходу так тем более. Небось повесил деревяшку, чтоб народ пугать, — старик перекрестился. — Видит Бог! Детишек ему надобно тешить, а не башмаки топтать. Зачем явились?

— Ты подрядился проводить его. Отведи нас туда же — в Мерсал.

— Ну нет, братцы. Времена нынче опасные. Одно время тут шастали римляне, сейчас вроде поменьше, — Кавир снова перекрестился. — В третий раз я туда просто так не пойду.

— А как же христианская добродетель?

— Десять золотых, — пастух обнажил ряд неровных зубов. — Мне семью кормить. Нестяжанием сыт не будешь.

— Не будешь умничать, всё закончится раньше, чем думаешь. Откуда у пьяницы вроде тебя семья? — Бельфор схватил его за грудки и подтащил к себе. — Твоя жизнь стоит десять золотых? Веди нас! Вы, назореи, совсем обнаглели.

— Я не боюсь смерти.

Бельфор заломил Кавиру пальцы, и тот завопил.

— На кого я оставлю стадо? — испуганно пробормотал старик.

— Зачем ты вообще здесь нужен? — спросил Марвин. — Загон закрыт. Видно, ты другое берёг.

Он поднял заячий мех, лежащий у стойки загона, и принюхался.

— Это что за гадость? — спросил Марвин.

— Серваз.

— Знаю, что серваз. Почему он воняет, как рот покойника?

— Забродил малость, хотя жена только вчера сварила. Плохо сварила, видать, — беззаботно отозвался Кавир.

— Долго тебя ещё уговаривать? — Марвин небрежно швырнул мех пастуху. — Веди к Мерсалу.

— Тот дурень тоже настырничал. Я своих ягнят родненьких к меже повёл, а ему Мерсал подавай. Вот и вы так же приперлись!

— Значит, отведёшь отару потом. Сейчас ты наш поводырь.

— Дам тебе один золотой аурелий, — сказал Марвин. — Если не обманешь — дам ещё.

— А если попытаешься сбежать, то не сделаешь больше трёх шагов, — Бельфор пригрозил дротиком.

Кавир покорился.

Спустя два часа они оказались в лесу. Туи полукругом стояли вокруг высокой каменной башни. Она напоминала вавилонский зиккурат, только меньше. На дубовом фундаменте стояла симметричная прямоугольная зала из камня, которая плавно переходила в башенку тридцати локтей в высоту. Несмотря на простоту, сооружение выглядело чудно.

— Что это? — поинтересовался Марвин.

— Святилище Хорса. Римляне называют это место Санктум.

Бельфор присмотрелся и увидел на вершине сооружения изваяние всадника с протянутой рукой.

— Почему римские солдаты посещали капище чужого бога? Что они делали здесь?

— Спаси нас, Боже, — Кавир перекрестился. — Убрать бы идола и крест установить. Ничего римляне здесь не делали и на чужое божество не покушались. Латиняне всегда уважительно относятся к религиям покорённых народов, — назидательно добавил он.

— А кто первым погнал вашего брата, галилеянин? — возразил Бельфор. — Не вам ли латиняне помогали отправляться на небеса, куда вы так рвались?

— То было раньше, нынче другие времена. Власть теперь считается с нами, иудейскими сектантами, — иронично отозвался Кавир и взглянул на храм. — Я хоть и презираю язычников, но храм во славу Хорса прекрасен.

— Его построил Матайес?

— Ну не сам, конечно же. Но храм возвели при нём. Матайес после войны с сарматами поселил фракийских гетулов в Мерсале. Когда вернулся с Аквитании, то сказал, чтобы они соорудили храм.

— И фраки построили святилище в честь своего божества? — спросил Марвин.

— Матайесу, видать, было всё равно, в честь кого заложат камни. Он ведь в богов-то не шибко верил. Отец Игнатий говорил, что во Христа надо веровать искренне, как ребёнок. А Матайес к мудрости стремился. И что? Вот премудрость его и сгубила.

— Он погиб в великой славе, старик. Не оскорбляй память о нём, — предостерёг Бельфор.

— Эвона как! Слава — подохнуть, аки пёс?

— Это римляне псы. Они устроили засаду.

— Господи, прости мою грешную душу, — Кавир снова перекрестился.

— Может, хватит? — сказал Марвин. — Лоб разобьёшь. Ваша вера однобока. Отец Игнатий вряд ли о братии думает, когда мясную похлебку уплетает.

— Отец Игнатий — великий аскет!

Бельфор промолчал. Они прошли через разрушенную каменную арку и вошли в храм. Алтарь построили из дерева и обложили розовым мрамором. Местами плитка отвалилась, обнажив взмокшую от сырости труху. На каменную столешницу возле алтаря падал свет из единственного окна.

— Неудачно выбрали материал, — сказал Марвин. — Проклятые штаны Тараниса, какая же безвкусица!

Старик взял свечу с постамента и высек искру.

— Это место осквернено.

— Ты — назорей, для тебя вся иная религия скверная, — парировал Бельфор.

— Я думал, здесь есть жрец или друид, — произнёс Марвин.

— Был, да теперь расплачивается по долгам с Отцом небесным.

— Мое терпение на исходе… — Бельфор гневно взглянул на святошу. — Ты заткнёшься?

— Как? От ваших вопросов в аду котлы потухнут.

— Ты по делу говори. Не поминай лишний раз своего Плотника.

— Тебе, значит, можно Тараниса поминать, а мне Спасителя нет?

Нетопыри промолчали. Они зажгли свечи и осмотрелись. Посреди помещения стоял постамент, наподобие тех, что назореи в Галлии ставили у себя в катакомбных храмах, и стена, похожая на таблиний. Бельфор подошёл ближе и увидел на наклонной столешнице постамента белый слепок лица неизвестного старца. Перед алтарём возвышалось изваяние Хорса. В отличие от статуи на вершине башни, здесь в протянутой руке божество держало меч.

Бельфор указал на слепок.

— Это посмертная маска Матайеса, — пояснил Кавир.

— Какого Хлудана тогда Аттал сюда не ходит?

— Почем я знаю? Раньше ходил. Сейчас уже нет. Вы же не просто так про друида спрашивали? Тут давеча произошла занятная история. В тот вечер я зашёл сюда помолиться…

— Ты же назорей. Зачем тебе чужое капище?

— Ну нет у нас храмов! Что я поделаю? А Бог молитву отовсюду услышит. Пришёл я, значит, преклонил колени, помолился за сына усопшего, да за суженых для дочерей. Гезаг, друид, всегда мне был рад. Иногда даже молился со мной. В храм ведь даже язычники не заходили. Я единственный на сотню миль сюда ползал. Бог свидетель! Грехи вымаливал, прощение просил…

— Ближе к делу, — перебил Бельфор.

— С тех пор как Аттал выдворил фракийцев, поклоняться Хорсу перестали. Но Гезаг оставался непоколебим. Даже среди назореев такие стоики редкость. Он сказал, что будет служить, пока ноги ходят, и кланяться, пока колени гнутся. И сдержал обет. Но объявились лихачи, — Кавир развел руками и горестно вздохнул.

— Ну, — поторопил Бельфор.

— В храм вошли семь человек, молокососы. Мне говорили, что раньше с ними ходил мужик постарше. Грозный такой. Прямо как наш Саваоф на росписях. Гезаг, видать, подумал, что гости пришли для подношения. Да только мне так не показалось. Я стоял в сторонке, меня не заметили. После спрятался за колонной. Начались расспросы про Святилище, кто построил и правда ли он посвящён Хорсу.

Но разговор пошёл в другое русло. Они стали спорить, ерунду какую-то доказывать. В итоге один из мальцов не выдержал и достал клинок. Ну Гезаг не дурак. Прыг в сторону и дал дёру! Тут за алтарём выстругали потайную комнату. Спрячешься — сам дьявол не найдёт. Знай еду таскай! Хотя ежели поджечь башню, то выкурить можно, — Кавир повёл нетопырей за алтарь. — Положите свечи и подойдите. Дверь видите? Вот и я не вижу. Малость постоим, привыкнем к мраку.

Бельфор переступил порог и всмотрелся во тьму. В стене чернел маленький прогал высотой в человеческий рост.

— Вижу лаз, — подтвердил Марвин.

— Да. Гезаг побежал сюда.

Кавир осветил стену. На мраморной плите виднелся скол.

— Какой-то демон. Ей-Богу, демон! — пастух перекрестился. — Швырнул вслед нож. Куда можно попасть камнем в темноту? Ну в стену угодишь, а толку? А ентот! Нож попал в стену и отскочил в комнату.

— Это невозможно! — усомнился Марвин. — Ты издеваешься?

— Богом клянусь!

— Да не клянись ты своим богом! — прошипел Бельфор. — Как нож с отскока убил друида?

— Вот взял и убил! Я стоял за колонной и видел собственными глазами.

— Кто бросил нож? Ты его разглядел?

— Нет. Темно было, свечей мало. Это мы сейчас огонёк зажгли.

— Где тело?

— Метатель забрал нож, и они ушли восвояси.

— Всё понятно, Бельфор! — воскликнул Марвин. — Метатель умудрился ранить друида, а после добил старика и забрал нож.

— Доколе словам не поверите? Ну что за племя неверующее? Кто хоронил Гезага? Я. Кто видел его рану? Тоже я. У него была дырка в шее. Больше ничего.

Марвин почесал щетину и ещё раз изучил скол. Он не видел, чтобы воины так метали ножи. Даже наёмники не настолько ловко обращались с холодным оружием.

— А что с манускриптом? — спросил Бельфор. — Где он?

— Почем я знаю? — Кавир пожал плечами. — На алтаре лежали пергаменты. Мне они зачем? Я и читать-то не умею.

— Может, они забрали?

— Может, и забрали. Я так струхнул, что убежал быстрее Ме́ли.

— Чего?

— Лошадь так зовут у соседа. Быстрая, зараза. Такую же хочу.

— Уходим, — угрюмо сказал Бельфор.

Всю обратную дорогу они молчали. Как только вернулись в Акрет, Марвин протянул старику кожаный мешочек.

— Твой Бог тебя услышал. Только молю — не пропей. Для вашего захолустья это целое состояние.

Пастух осторожно развязал мешок и увидел горсть золотых монет.

— Братцы, да здесь золота на три жизни хватит! Чем я заслужил такие почести?

— Приданое твоим дочерям. Только ты не суженых им ищи, а спрячь деньги в надежном месте, — сказал Марвин.

— Если выживешь, то после разборок с Атталом римляне вам покоя не дадут, — добавил Бельфор. — Лишнее золотишко придётся как нельзя кстати.

Пастух сердечно поблагодарил пришельцев, и те двинулись прочь.

— Как ты расщедрился, — сказал Бельфор.

— Подрезал кошелек у того огромного галла. У меня в последнее время деньжат не так густо, чтобы другим давать. Если старик растреплет в трактире весть о полученном жалованье, то отделают его от всей души.

— А ты еще тот шутник, — Бельфор прыснул.

— Что скажешь?

— Старик мог солгать. Друида мы не видели, римлян тоже. Хороша сказка за мешок аурелиев.

— А если не солгал?

— Тогда это следопыты из ланциариев. Помнишь, в Артура тоже метнули нож? Римляне так не бьются: это непрактично, не по канону. Нужно поговорить с Кемнеби. Он с радостью даст наводку.

— Поразить с отскока, — недоумевал Марвин. — За алтарём кромешная тьма. К тому же нужно знать, куда побежит беглец. Тот парень не солдат, он — пророк.

Бельфор кивнул. Он не хотел мириться с мыслью, что по Галлии бродят такие умельцы. Бельфор нащупал дротик и убедился, что освоил только броски на небольшие расстояния.

— Что с манускриптом?

— Ничего. Мы сели в лужу.

— Что скажем Калвагу?

— Пока нечего говорить. Пойдём дальше, будем искать след.

***

Бельфор попрощался с Марвином и пешим ходом добрался до бурга, отстроенного Харольдом возле крепости Германика, надеясь в своих размышлениях обнаружить зацепки. Поселение охватило с десяток соседних деревень и разрослось до зачатка города.

По всему бургу установили огромные походные шатры, наподобие тех, что были у патрицианской знати или римских всадников. Повсюду слышалась речь на разных языках и наречиях. На зов конунга откликнулись даже некоторые племена гуннов. Бельфор заметил здоровяка с белым лицом и рыжей бородой, заплетённой в косу. Наёмник понял, что это дети Вотана приплыли на драккарах с края света.

Гарнизон Германика стал пропускным пунктом к южным регионам. Каждый день к бургу стекались сотни солдат, отвечая на священный призыв Аттала.

Конунг развязывал узел войны, на что соперник отвечал безразличием. Пропретор только поменял легатов, думая, что более опытный военачальник задержит варваров на пути к гарнизону.

Стороны готовились к осаде: отбирали союзников, пополняли ряды пехотинцев и заполняли закрома. Веспасиан пытался усилить поредевшую кавалерию, однако уступал в этом Калвагу. Кулак умудрился склонить на сторону Аттала знаменитых ютов с Британских островов, которые потеснили кельтов и пиктов.

Бельфор так задумался, что слегка потерялся в пространстве.

— А ну-ка уйди с дороги, бродяга!

Бельфор отскочил в сторону. Он увернулся от хлыста и пропустил отряд кавалеристов. Наёмник насчитал около двухсот тяжёлых парфянских всадников. Возглавлял их Брадан — ранее опальный военачальник Аттала, вернувшийся с Ктесифона. Следом за парфянами гордым чеканным шагом шли лошади ютов, цокая копытами.

Бельфор смущенно смотрел на великолепие кавалерии. Он сомневался в успехе Аттала. Уж слишком напыщенными были речи Харольда, слишком уверен в себе Калваг и слишком возвысился Агарес.

Раньше варвары прикрывали тело высушенной дублёной кожей, трапезничали пивом с сыром и довольствовались утехами с жёнами. Теперь же доспехи сияли, из кубков лилось вино, а жены наскучили. Мастера соревновались в видах плетения кольчуг, а виноделы — в количестве сортов винограда. Проститутки из Италии и Сирии разложили умы суровых северных воинов. Бельфор понимал, что виновато тлетворное влияние Рима с его тщеславием, похотью и чревоугодием. Авантюристы, кои не добились желаемого в Риме и Никомедии, устремлялись в галльскую глушь, неся скромный скарб и разлагающие плоть пороки.

В свои неполные семнадцать лет Бельфор понимал, что закованный в броню солдат не станет искуснее, умнее или храбрее. Нетопыри одевались, точно попрошайки, сливались с обычными галлами, но могли дать фору гордецам в серебряных кирасах с мечами, украшенными драгоценными камнями.

Юноша знал несправедливости мира и войны. Во время сражения кляузники и прихлебатели конунга стояли на задворках, а почести забирали себе. В своё время сильные люди построили крепкую Галлию, но воспитали лентяев и высокомерных выскочек. Аттал этого не замечал, ибо сам был таким же — маленьким отпрыском большого человека. На ум тут же пришёл Матайес.

Говорили, что Матайес шёл в бой с двумя короткими кинжалами. Без щита, в штанах и повязке. Полуголого варвара с косоглазием боялись все. Соратники даже шутили, что из-за природного изъяна враги не могут внезапно напасть на варвара: один его глаз смотрел всегда прямо, а другой — в сторону.

Матайес был главным берсеркером конунга Кенариха. Один варвар приравнивался к целому отряду. Охмелённый боем и объевшийся белены берсеркер бился с таким остервенением, словно за его спиной стояли духи войны. Галлия славилась великими воинами, однако не помнила подобных монстров. Благодаря уму и бесстрашию Матайес стал наследником престола Севера без знатного происхождения. О его смелости ходили легенды и слагали баллады. О берсеркере говорили с восхищением и сравнивали его с маститыми римскими императорами.

После рождения сына Матайес чуть успокоился в своей агрессии, подзаплыл жиром и последовал совету жены — защищать тело кольчугой. Однако люди не забыли, сколь многое он сделал для процветания Галлии. До сих пор от Британии до Иберии ходила «Песнь о гибели Матайеса».

Конунг возвращался в Дурокорторум и попал в засаду римлян. Точным попаданием пилума Матайеса выбили из седла. Утыканный стрелами и пронзённый копьями конунг до последнего вздоха не опускал меч. Римляне не могли подступиться к окровавленному берсеркеру, который неутомимо пробивал хаматы врагов. Уже стоя на коленях, он заколол центуриона и последним взмахом выбил из седла знаменосца.

Матайес извлёк из себя все стрелы и обломки копий, но не нашёл сил вытащить злополучный пилум. Римляне боялись приблизиться даже к затихшему и безоружному конунгу. Никто не решался нанести последний удар. Некий легионер — Марк Квинт Агафий — коварным уколом завалил непокорного медведя и обезглавил.

Агафий стал героем. В каждой таверне он рассказывал о своём подвиге. Количество легионеров в его рассказах постепенно убывало, пока не остался он один. Однажды в арелатской таверне Агафию встретился наёмник-берсеркер, который выбил из него дурь. Легионера убили, а наместник Арелата в назидание разорил деревню Энанки — основное гнездовье изгоев-берсеркеров. Так закончилась эра.

Будучи отроком, Бельфор слышал «Песнь о гибели Матайеса», написанную неизвестным бардом из Сагунта. Изрядно приукрашенное сказание распевали во всех трактирах Галлии и Иберии. Даже в Риме слышали эту балладу.

Тяга к эпическим битвам прошлого стала наваждением и привела к временному возрождению берсеркеров. Когда конунги узнали, что воины, подражая Матайесу, рвались в бой, дабы славно окончить земные дни, то перестали призывать берсеркеров на службу. Лишь при Аттале исконные традиции стали возвращаться в должном виде.

Бельфор не верил в косоглазие Матайеса. Юноша представлял его семифутовой громадиной с парой кинжалов. Человеком, который добровольно ушёл в чертоги богов, ибо в верхнем мире врагов не осталось. Бельфору казалось, что косоглазым, косноязычным и сухоруким должен быть сын Матаейса.

Аттал был полной противоположностью отца. Он много говорил не по делу, пренебрегал хорошими советами приближённых и славился непомерным честолюбием. Многие удивлялись, что Аттал решился на войну с галльским Римом. До этого он десять лет впустую обещал поставить на место высокомерных наместников Арелата и Массилии.

Подождав, пока кавалерия пройдёт, Бельфор двинулся дальше. Солдаты наносили на щиты гербы родных домов, дикарки из пиктов разукрашивали лица вайдой, инженеры следили, как погружают амфоры с маслом для осадных машин.

Бельфор с восхищением смотрел на стройных персепольских коней, низкорослых храпунов гуннов, изящных скакунов из Аравии и выносливых мавританских кобыл. Юноша не ведал телесную красоту, однако находил её в силе. Больше всех скакунов ему понравились тяжёлые парфянские разрушители, ибо только они могли сдержать галльские алы римлян. Бельфор присвистнул, когда мимо пронеслись очередные катафракты.

Начальник кавалеристов Брадан с важным видом объезжал лагерь и подбадривал воинов. После его назначения в гарнизоне не утихали споры. Брадан считался посредственным полководцем и кавалеристом. Он закончил всадническую школу в Риме вместе с Тигго, однако ни разу не победил вчерашнего соратника. Друг Августа считался лучшим наездником на всем Западе, но уступал Калвагу, которого Аттал при содействии Харольда временно поставил под Браданом.

После долгих блужданий по лагерю Бельфор пришёл на пустырь у восточной стены. С тех пор как крепость заселили варвары, нетопыри облюбовали это место. Здесь они упражнялись в фехтовании, промывали кости наставнику и обсуждали дела насущные.

— Нас хотят разделить, — сказал Бельфор.

— Это решение наставника? — поинтересовался Эмрес.

— Нет, — ответил Марвин. — Это Харольд сказал Атталу. Я слышал слова советника собственными ушами.

— Аттал мог сказать что угодно, — уклончиво произнёс Бельфор. — Окончательное решение за наставником. Аттал знает, как править городом, но ничего не смыслит в подготовке наёмников.

— Нас нельзя разобщать, — сказал Белет. — Поодиночке нас перебьют в два счёта. К чему такие изменения?

— Думаю, Харольд и Аттал хотят подчинить больше территорий, — сказал Эмрес. — Не стоит расстраиваться по пустякам.

— Для тебя это, значит, пустяки? — сказал Бельфор. — Конечно тебя закинут в отряд Калвага. Тебе грех роптать на судьбу. Жалованье у них прекрасное, нужды ни в чём не будет.

— Мы ни разу не участвовали в осаде, — сказал Эмрес. — Неужели вам не хочется посмотреть?

— Ты уж определись: смотр или участие, — фыркнул Бельфор. — Нужно заниматься вещами понятными и доступными. Ты вот из лука метко бьёшь, Марвин умеет варить яды, Белет вообще универсальный убийца.

— А про себя что скажешь? — спросил Белет.

— Мечник вроде неплохой.

— А ты ещё тот скромняга, — посмеялся Эмрес. — Марвин рассказывал про Мерсал. Не веришь, что в человека можно попасть с отскока? Я тоже так думал, да людская молва переубедила. Много слышал о римских лазутчиках. Они прибыли недавно, но их уже с нами сравнивают. Мол, они неуловимые и дерзкие.

Эмрес налетел на Марвина, налегая двумя клинками. Все нетопыри были двурукими бойцами. Из-за непомерно длинных рук Эмрес делал медленные, размашистые, иногда даже вальяжные движения. В долгом бою ему не хватало дыхания. В седле или укрытии Эмрес чувствовал себя увереннее.

Сродни гладиаторам-димахерам нетопыри могли разом сладить с четырьмя соперниками. Бельфор одной правой рукой мог сразить трёх врагов одновременно. Его скорость и изворотливость не поддавались никакому объяснению. В лучшие дни двумя мечами Бельфор побеждал и соратников. Похожими навыками владел Фелан.

В этот раз Эмрес оказался проворнее, к тому же Марвин весь бой разговаривал. Белет протирал кинжал, а Бельфор мыслями пребывал в другом месте.

— Хватит расстраиваться, — сказал Эмрес.

— И завидовать, — добавил Белет.

— Я не о римлянах думаю, — ответил Бельфор. — Если Эмреса отдадут Калвагу, то меня Агарес передаст Атталу. Смахивает на жертвоприношение.

— То есть как?

— Когда Калваг уйдёт в поход к гарнизону, я займу его место. Буду лично охранять Аттала.

— Что ты там говорил про высокое жалованье кавалеристов?

— Хлудан с деньгами, — отмахнулся Бельфор. — На кой мне охранять дрянную жизнь зарвавшегося конунга? Я боюсь растерять навыки. Сами знаете, как трудно всю жизнь находиться в ожидании нападения.

— Какие слова! — воскликнул Эмрес. — Ты в кого такой идейный?

— Зачем мы бьёмся? — спросил Белет. — Ради золота. Мы же наёмники. Никакой идеи. Мы тренируем навыки для совершенствования ремесла, а твои слова — пустой трёп.

— Лучше буду мерзнуть в выгребных ямах и с пустыми карманами мечтать о копчёном окороке, чем гордиться высоким чином и деньгами, — парировал Бельфор. — Видимо, мы разные.

— И в чём проблема? Скажи об этом конунгу или Агаресу. Наставник поймёт. Он ратует за такие слова. И тоже не обрадуется новому назначению, ведь ничто так не расхолаживает, как спокойствие мышц, — сказал Эмрес. — Агарес не захочет, чтобы мы возвышались.

— Ничто так не расхолаживает, как спокойствие головы, — ответил Бельфор. — Вы хотите превратиться в Харольда?

— А что с ним?

— Это трус, коих поискать. Он любитель махать мечом против безоружных.

Марвин кивнул. При Аттале процветала традиция давать дезертирам и пленникам возможность на искупление. Их безоружными выставляли против закованного в броню человека и заставляли биться. Как правило, пленники погибали. Перед ристалищем их лишали еды и избивали, чтобы неопытные в ратном деле люди вроде Харольда могли спокойно резать пленников, как скот.

— И откуда ж у нас такой мыслитель завёлся? — процедил Эмрес. — Фелан тоже строил из себя невесть кого. И где он теперь?

— Червей кормит, — поддакнул Белет.

— Вот и я ему о том же говорил, — сказал Бельфор.

— Прозвучало как чистосердечное признание, — сказал Эмрес.

Бельфор с насмешкой взглянул на побратима. Разговор никто не поддержал.

— А что с гарнизоном? — Марвин сменил тему. — Есть вести от осведомителя?

— Если и есть, то нам не скажут, — сказал Эмрес. — Про наш гарнизон могу сказать одно: в лагерь явились бритты.

— Ну и что с того? — спросил Марвин.

— Их привёл Эрамун, — сказал Эмрес

— Это ещё что за нежить с оврага?

— Дубины вы. Совсем не толкуете! Это младший брат Аттала.

— Друзья, у меня вопрос! — Марвин поднял руку. — Сколько у Матайеса было детей? Я уже запутался.

— Трое, — сказал Бельфор. — Старшего мы хорошо знаем, за вторым носились Калваг с Эмресом, имя третьего мне неизвестно.

— Я вам и говорю: Эрамун. Они с Атталом поссорились. Эрамун ушёл в Британию, а сейчас вернулся.

— И на кой?

Эмрес пожал плечами.

— Одним богам известно. Между братьями снова собака пробежала. Непонятно почему. Что тогда, что сейчас. Кажется, останемся мы без союзников с островов.

— Ну и Вотан им в паруса, — процедил Белет.

Бельфор вышел на середину пустыря и крикнул:

— Мерзавцы, подходи по одному!

Нетопыри по очереди обнажили клинки. Они пользовались излюбленным тренировочным оружием — короткими скрамасаксами[1]. Бельфор же всегда орудовал иберийской фалькатой. Агарес часто упрекал его в неправильном выборе клинка. Сам же Перс свой кавалерийский скимитар укоротил до пехотного меча.

Бельфор швырнул ошметок грязи в Марвина и помчался в атаку. Соратники обступили его с трёх сторон. На тренировках нетопыри сражались до первой мнимой раны, которая в реальном бою могла убить или обездвижить. Спустя минуту Белет получил удар под дых и «отрубленную» по локоть рабочую руку. Он ушёл с арены и теперь наблюдал за бойней со стороны.

Бельфор отбивал все нападения. Иногда он парировал слишком рьяно. Сначала Бельфора хотели взять измором, однако он был необычайно вынослив. Для его соратников этот бой стал попыткой поймать удачу за хвост.

Марвину достался крепкий удар. Он поднялся, прохрустел поясницей и покинул сражение. На арене остались только Бельфор и Эмрес. Последний многозначительно посмотрел на соратника и достал второй меч.

— Честность тебе незнакома, — пробормотал Бельфор.

— Два дня назад ты бился со щитом. Забыл? К тому же не надо нас равнять. Если бы мы сейчас стреляли в белок, то я бы дал вам фору.

— Для нас фора — твои закрытые глаза, — сказал Белет.

Из-за длинных рук Эмрес имел небольшое преимущество перед Бельфором. Широкими ударами он отбил резвые выпады соратника и сумел обойти его сбоку. Бельфор поднял руки и опустил голову.

— Сдаюсь! — он развёл руки в стороны.

Эмрес тяжело дышал, но улыбался.

— Один против тебя я бьюсь намного лучше. Эти два сапога только мешаются.

— Сапог здесь только ты! — возмущенно произнёс Марвин. — Ты своим телом закрываешь мой выпад сбоку.

— Поэтому нам надо чаще тренироваться, — сказал Бельфор. — В открытом бою колют со всех сторон. Вы же понимаете, к чему я веду?

— Чем это вы тут занимаетесь?

Все повернулись на голос и увидели Анаит. С ног до головы она закуталась в старый плащ. Вышитый спереди ястреб подчеркивал её женственный стан. Девушка скинула наголовник и легким кивком поприветствовала друзей.

— Если вас нет в казарме, значит, вы здесь. Не видели отца?

— Нет, — безразлично ответил Бельфор.

Он украдкой взглянул на Эмреса. При виде Анаит тот утратил былую уверенность. Бельфор подумал, что приди девушка чуть раньше, он бы разделал Эмреса с его дрожащими ручонками, как овцу.

— Не надо на меня пялиться, — хмыкнула Анаит. — Будешь смотреть так на деревенских девок.

— На тебя уже запрещено смотреть? — Бельфор крепче сжал рукоять меча.

— Мне неловко, когда на меня смотрит страшилище вроде тебя.

Марвин рассмеялся, Белет, скрывая оскал, отвернулся. Лишь Эмрес молча поглядывал на Анаит.

— Я стал таким против своей воли. Ты слишком молода, либо наивна, чтобы это понять.

— Отстань от неё, — бросил Эмрес. — Она сказала не смотреть. Так сложно?

— А вот ты уже немолод. Могу оправдать тебя только наивностью. И что вы сделаете? — Бельфор засмеялся. — Пожалуетесь всемогущему и всеведущему Агаресу?

— Слышал бы наставник, как ты о нём отзываешься!

— Видел бы Агарес, как вы в лесу милуетесь.

Эмрес замер, кровь отхлынула от его лица. По испуганному виду Анаит Бельфор понял, что попал в точку.

— Угрожаешь? — спросил Эмрес. — Да, мне придётся худо, но как-нибудь переживу.

— Быть может, сначала он разозлится. Жутко разозлится, однако потом примет, — добавила Анаит. — Отец большой человек и великий воин, но даже он не способен изменить человеческие законы мироздания.

— Ох уж эта любовь, — съязвил Бельфор. — Агарес не одобрит, если его дитятко достанется простому лазутчику. Ему подавай особу королевских кровей.

— Ты прав. Второй пропажи наставник не переживет, — сказал Эмрес. — В наших встречах нет ничего дурного. Но если ты проболтаешься, то я буду вынужден защищаться. Не мечом, словами. Я скажу, что ты убил Фелана.

Бельфор рассмеялся.

— Да что ты! Думаешь, Агарес не говорил мне о своих подозрениях? Почему я месяц томился у кельтов? Почему меня разукрасили, как жрицу перед жертвоприношением? Агарес считает, что в смерти Фелана виновен я, но не может доказать. Да и к чему доказывать, если он меня боится?

— Ты уже сотню раз обмолвился, что некогда повздорил с Феланом. Он не любил ругани, а ты вечно лезешь на рожон.

Бельфор вплотную подошёл к Эмресу. Тот уверенно посмотрел в тяжёлые глаза соратника. Эмрес был выше почти на две головы.

— Полгода назад я убил бы и тебя. Ныне у меня другой наставник. Я по-другому решаю проблемы.

— Какие мы важные!

Бельфор вложил меч, почтительно поклонился Анаит и ушёл. Белет рванулся следом, но Марвин его остановил.

— Пусть идёт. Перебесится и успокоится. Я его хорошо знаю.

— Почему вы с ним общаетесь? — хмыкнула Анаит. — Он прямо сказал, что убил Фелана.

— Я тоже много чего могу сказать, прекрасная Анаит, — ответил Марвин. — И он такого не говорил.

— Почему ты его защищаешь? — спросил Белет.

— Я не видел, кто убил Фелана. Если и Бельфор — Вотан устроит ему судилище, не мы. Бельфор хороший воин. Просто у него склочный характер. Скажу одно: Бельфор ни за какие ковриги не покусился бы на Фелана. Того ведь голыми руками было не взять.

— Он ведь не скажет Агаресу? — с надеждой спросил Эмрес

— Припугнуть он любит, но принципы чести для него незыблемы, — сказал Марвин. — Не переживайте. Бойтесь наставника. Он в последние дни лютует.

Бельфор тем временем шёл в крепость. Он проголодался, но не от тренировки, а из-за размышлений.

Гарнизон задрожал от топота конских копыт. Через ворота один за другим проскакали всадники. Бельфор раньше не видел таких одеяний. Но он не придал этому значения, ведь во время созыва войска в окрестностях Арелата бродил странный люд.

Юноша подождал, пока процессия покинет крепость, и вошёл внутрь, закрывая глаза и нос от пыли. Возле Бельфора остановился всадник. Резким движением рукояти кинжала он стащил с наёмника наголовник. Нетопырь невольно схватился за меч, но увидел добродушное лицо шутника и застыл в недоумении.

Из седла на него с улыбкой смотрел худощавый мужчина. Он не походил на разбойника, замыслившего драку. Его потускневшие латы украшала геральдическая насечка в виде существа, похожего на дерево или кракена.

— Не серчай, странник, — произнёс незнакомец. — Чудных вроде тебя я еще не встречал.

— Что же во мне такого чудесного? — произнёс Бельфор, сдерживая злость.

— Твое лицо. Неудивительно, что ты прячешь его. На твоём месте я бы делал так же. Не люблю внимание толпы. Это боевой раскрас?

— Отец был печником и засунул меня в печку. Утром я вылез таким.

— Как интересно! — мужчина захохотал. — Твой отец, видимо, был художником с Крита. Они на такой же манер расписывали амфоры.

— Вам нравится смеяться над незнакомыми людьми?

— Отец запихнул дитя в печку, а на утро увидел его изувеченным. Что ж, незнакомый человек. Твой отец был мудр и всеведущ, раз нанес на твой лик древний символ иллергетов.

— Я не знаю, что означают эти символы. Просветите меня!

— Это знак богини Танит. В этом месте ты не мог узнать о нём. Можешь сходить к иллергетам. Возможно, они расскажут тебе свои легенды. Я как раз отправляюсь к ним.

Бельфор не успел больше ничего спросить. Всадник поклонился и был таков.

Встреча в Арелате

Отряд гоплитов шёл к гарнизону Германика больше двух недель. Погода мучила непостоянством. Жара и духота сменялись проливными дождями; в мае грянул мороз, из-за которого гоплиты на несколько дней застряли в одной из разрушенных деревень. Доставила хлопот и Изера, чьи разливы превратили низины в непроходимые болота. Протей от бессилия уже вышел к тракту, но повернул обратно, когда увидел тысячи солдат, которые шли к гарнизону Хлора. Намечалось что-то грандиозное.

На пути они встречали вырезанные под корень деревни. Пожары перешли на леса, отчего испуганная живность переместилась на целую лигу в сторону Аквитании.

После пяти часов охоты Стиракс с Кемалем принесли только одного зайца. Протей приказал на время выбраться из леса и заняться привычным воровством. Так они оказались в очередной заброшенной деревне. Они не нашли ни единой живой души, кроме двух изголодавшихся молоссов. Стиракс от чистого сердца отдал им последний сухарь, из-за которого псы передрались.

Четверть часа гоплиты бродили по деревне. Они раздобыли три десятка яиц, кусок говяжьей вырезки с запашком и забродившее вино, похожее на пойло, коим сирот поили в Лутраки. Склонный к вечному шутовству Стиракс предложил отведать человечины, ведь вокруг было полно загнивших покойников.

— Думаете, Аттал? — спросил Гунн.

— Ну не лично он, — ответил Прокл. — Мы скоро прибудем в гарнизон. Может, пора набросать план действий?

— Заночуем здесь. Найдём уцелевшую хижину и устроим военный совет, — сказал Протей. — Галлы сюда более не вхожи — ни живые, ни мёртвые.

— Я не хочу провести ночь в деревне с поветрием, — возмутился Стиракс.

— При чём здесь поветрие? — сказал Прокл. — Людей убили.

— Я понял, благодарю за пояснение. Мои глаза видят прекрасно! Я про запах.

— Неженка, — произнёс Протей. — Принюхаешься. Или ты не был на нашей кухне в Греции? Еда там воняла хуже, чем разлагающиеся трупы.

— Вот так и принесли в Рим чуму после войны с германцами, — буркнул Стиракс.

— Безмерно уважаю Кустодиана, но зря он решил отправить тебя с нами, — сказал Протей.

Раздался протяжный птичий крик. Гоплиты подняли головы. Они увидели кружащую в небе птицу.

— Сокол? — спросил Анион.

— Мне кажется — пустельга, — сказал Прокл.

— Охотничий сокол, — уверенно ответил Стиракс. — Глаза разуйте. Не знаю ни одного человека, кто бы видел пустельгу возле Арелата.

— Спорим на пять аурелиев, что ты не сумеешь её подбить? — бросил вызов Протей.

— Оставь себе свои аурелии.

— Боишься?

— Еще чего! Не хочется при соратниках тыкать тебя мордой в дерьмо.

— Значит, боишься?

— Хорошо, я участвую в споре, но не за монеты. Давай так: если я собью птицу, то ты больше не будешь зазнаваться. Мы привыкли к твоему самолюбованию, но и ему должен быть предел.

— Малыш обиделся? — Протей изобразил угрюмое лицо Гунна.

— Хочу, чтобы вы ценили меня и воспринимали как равного. Ну-ка, Кемаль, попадёшь в него?

Без лишних слов пун вложил в лук стрелу и запустил в небо. Стреле не хватило доброй полсотни футов, чтобы долететь.

— Это невозможно, — сказал Анион. — Даже если Эол спустит её ниже, то птичка слишком мала. Да и твою стрелу сдует ветром.

— Ну что, ты готов признать свой эгоизм? — не унимался Стиракс.

— Да что с тобой? — ощетинился Протей.

— У меня просто накипело. Благодаря мне у нас всегда была еда. Кемаль подстрелил пять зайцев, а я штук сорок. Еще и вепря на ужин притащил. Это нормальное человеческое желание — получать благодарность за труды. В отряде я самый незаметный только потому, что слежу, чтобы вы были сыты. Раз уж ты считаешь решение Кустодиана невзвешенным, то перед следующей вылазкой оставь меня в крепости. Заноешь на следующий же день.

— Гунн, ты много на себя берёшь! — грозно произнёс фракиец.

— Ни капли. Принимаешь условие?

— Его не было.

— Я сшибаю птицу, а ты более не смеешь надо мной подтрунивать и унижать меня.

— Хорошо, — фракиец старался свести серьёзный тон Гунна к шутке. — Валяй!

— Невозможно, — вторил Анион.

— С закрытыми глазами попаду.

— Что ж, попробуй!

Сокол спустился ниже, однако стрелы Кемаля его по-прежнему не доставали: пун безуспешно пытался поразить птицу. Стиракс прицелился и выстрелил. Ульрих завороженно наблюдал, как стрела мчится прямо в парящего сокола. Прокл поразился тому, как искусно Гунн предусмотрел направление полёта птицы. Грек понимал, что Стиракс попадет.

Прошла секунда или целая вечность — раздался щелчок, воздух огласился криком, и птица устремились к земле. Ульрих хлопал глазами и не верил, что этот дуралей с прищуром и плутоватой улыбкой поразил цель настолько мелкую, что её очертания едва различались в небе. О таком мастерстве Эмрес мог только мечтать.

— О Митра! — восторженно произнёс Прокл. — До цели было больше сотни футов.

— Дальнобой ты превосходный, Стиракс, — восхитился Протей. — Но твой навык полезен только для ночной засады.

— Если тебе нужен хороший мечник, то попроси у Кустодиана.

— Может, хватит препираться? — предложил Прокл.

— Просто ничего не изменилось, — уныло произнёс Гунн.

Гоплиты пошли искать уцелевшую хижину, а Ульрих направился к сбитому соколу. Мальчик вытащил стрелу, осмотрел птицу и понёс трофей римлянам.

— Что я делаю? — бубнил себе под нос Ульрих. — Может, пора линять? Зачем я так поступил с Далаком? Ведь я даже не знаю, как вести их в бург.

Ульрих не ожидал, что путники окажутся настолько опытными солдатами. Когда он впервые увидел тренировку Бельфора, то его восторгу не было предела. Ульрих не встречал настолько быстрых и хлестких бойцов даже среди берсерков. Ему казалось, что нет на свете человека сильнее Бельфора. Мальчик считал, что ненавистный ученик Агареса превзошёл самого учителя.

На пути римляне встречали лазутчиков Калвага, появление которых Ульрих не мог предугадать. Посему гоплиты не раз вступали в бой с людьми Кулака. Едва они прошли Энанки, как встретили несколько отставших лазутчиков из иберийских вандалов. Ульрих снова убедился в мастерстве римских «собратьев». Бельфор не шёл ни в какое сравнение с Эфиальтом, который мог убить врага даже ивовой веткой.

Чем ближе был Арелат, тем больше сомнений зарождалось в душе Ульриха. Он желал завести врагов в ловушку, чтобы угодить Агаресу. На пути к Анаит ещё стоял Эмрес, но Ульрих после встречи с римлянами уже не считал его помехой. Мальчику казалось, что гоплиты способны пройти сквозь стены, не дышать под водой и уничтожить целое войско, лишь бы добраться до Аттала. Ульрих отчётливо понимал, что в случае смерти конунга у Агареса сменится господин. И тогда вместе с ним уйдёт и Анаит.

Мальчик вскипел. Ему захотелось отравить римлян и заколоть в темноте Агареса с его будущим зятем. Из-за юности, слабости и малых возможностей Ульрих привык действовать исподтишка.

Он нашёл гоплитов возле кузницы. Анион приводил меч в надлежащий вид, остальные с удовольствием уплетали хлеб, который макали в сырое яйцо.

— А Прокл был прав, — сказал Кемаль, забирая у Ульриха добычу. — И правда охотничий сокол. Взгляни на когти. А это что?

Грек осмотрел привязанный к когтям птицы кожаный подсумок на ремешке, который, судя по всему, служил карманом для писем. На выцветшей коже смутно просматривалось тиснение в виде мифического существа с пятью не то головами, не то щупальцами.

— Дерево? Или другая пакость?

— Есть догадка. Дай малость пораскинуть мозгами… — сказал Прокл.

— Хватит уже заниматься ерундой. Нам нужен план, — вмешался в разговор Протей. — Ульрих, проводник ты превосходный. Тут без вопросов. Ты хорошо знаешь лес, но так ли хорошо знаешь город? С нашей стороны… нет, не с нашей, а со стороны арелатского легата было глупо вверять жизни взрослых мужчин дрожащей твари вроде тебя. Сейчас каждый солдат на счету. У Рима нет такой роскоши, как у Аттала. Помните, что говорили жители? За Арелатом собралось почти полмиллиона человек. Если молва не лжет, то у них и еды в достатке, и броня прочна, и мечи остры. Только сейчас, почти достигнув цели, я понимаю глупость нашей затеи. Если фортуна соблаговолит, то мы убьём Аттала. А что дальше? У него полно полководцев, воспитанных Римом. Любой из них займёт его место. И так бесконечное количество раз.