спокойный граф был олень взволнован.
Ты будешь самая счастливая из женщин. И мы будем целые дни проводить в пении и музыке. Ты плачешь? Ты меня боишься? Разве уж я такой дурной человек? Попробуй меня полюбить, и ты увидишь, как я переменюсь! Если бы меня кто-нибудь, когда-нибудь любил, я не был бы таким злым. Полюби меня, и я буду кроток, как ягненок, все твои желания будут для меня законом.
Весь сложный механизм полицейского искусства заключается именно в том, чтобы уметь извлекать пользу из окружающих нас людей
Похороны — слишком печальный обряд, — снова раздался голос Эрика, — но зато свадьба! Какое великолепие! Во всяком случае, надо же на что-нибудь решиться! Яне могу продолжать эту ужасную жизнь в подземелье. Мой «Торжествующий Дон-Жуан» окончен, и я тоже хочу пользоваться жизнью. Я, как и всякий простой смертный, хочу иметь жену, хочу гулять с ней по улицам. Я изобрел такую маску, что ничем не буду отличаться от других. Ты будешь самая счастливая из женщин. И мы будем целые дни проводить в пении и музыке. Ты плачешь? Ты меня боишься?
Вы говорите, что меня любите? Но если бы Эрик не был гак безобразен, продолжали бы вы и тогда меня любить?
— Не надо! Зачем испытывать судьбу. Не спрашивайте меня о том, что таится в глубине моей души, как страшный грех.
Бедный, несчастный Эрик! И он мог быть не хуже других, если бы ни его исключительное уродство, благодаря которому он принужден был не только скрывать свою гениальность, но даже употреблять ее во зло, между тем как имей он обыкновенную наружность, он стал бы выдающимся человеком своего времени. Он мог вместить в своем сердце целый мир и должен был довольствоваться подвалом. Какая, достойная сожаления, участь!
Я горячо молился над его трупом. Господ простит ему содеянные им преступления. Он не виноват, что родился уродом.
такого пения может упасть люстра!
Они одновременно взглянули на потолок и замерли от ужаса. Словно подчиняясь этому сатанинскому голосу, огромная хрустальная люстра медленно падала на публику. Еще секунда и она придавила своей тяжестью всю середину театра.
Все остальное нам известно. Бедный, несчастный Эрик! И он мог быть не хуже других, если бы ни его исключительное уродство, благодаря которому он принужден был не только скрывать свою гениальность, но даже употреблять ее во зло, между тем как имей он обыкновенную наружность, он стал бы выдающимся человеком своего времени. Он мог вместить в своем сердце целый мир и должен был довольствоваться подвалом. Какая, достойная сожаления, участь!
Я горячо молился над его трупом. Господ простит ему содеянные им преступления. Он не виноват, что родился уродом.
Ее слезы капали мне на лоб, пробирались под маску, смешивались с моими… я чувствовал их на своих губах!.. И знаешь, что я сделал? Я сорвал с себя маску… И Христина не убежала… Не умерла!.. Она продолжала плакать… О! Боже Вседержитель! В этот момент я постиг, что такое счастье
какой-то бред, какой-то божественный гимн вдохновения.
