Нина Ивашинникова

О чем молчат бирюзовые реки

Книга вторая

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Нина Ивашинникова, 2018

Это вторая книга после «Золотое озеро детства» о девочке Нинке, о её непростой жизни, о сибирском характере, любви к великому слову ЖИЗНЬ и о прекрасном и дивном Алтайском крае.

12+

ISBN 978-5-4493-5346-7 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-5347-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. О чем молчат бирюзовые реки
2. Всё сначала
3. Зерносовхоз
4. Знакомство
5. Школа
6. Новые друзья
7. Баня
8. Новенький
9. Водитель автобуса
10. Гриша
11. Лыжники — булыжники
12. Спортивный лагерь
13. Гимнаст
14. Соревнования
15. Бежим!
16. Артист
17. Первые деньги
18. «Салют» подвёл
19. День рождения
20. Летние зарядки
21. Концерт
22. Огород
23. Даёшь план!
24. Страшный день
25. Новогодние яблоки
26. Дежурю
27. Два волшебных дня
28. Детские забавы
29. Дом малютки
30. Перестройка
31. Пальто с английским воротником
32. Шапка из сурка
33. Странный москвич
34. Армия
35. Цыгане
36. Найда
37. Возвращение
38. Последний год
39. Начало расставания
40. Итоги
41. Ожидание
42. Первый бал
43. Хороший день
44. Испытания
45. Уезжаю

Всё сначала

Весь день мы ехали в трясущемся грузовике по ледяной дороге, ведущей в город. Вещи и мебель в кузове подпрыгивали на каждой снежной кочке, и мама то и дело охала:

— Ох, не довезём мы нашу несчастную мебель до места, развалится вся, бедняжка. А ведь с таким трудом её покупали. И правду люди говорят — три раза переехать как один раз сгореть. Мы уж второй раз, получается, горим…

Водитель всё время курил, открывая скрипучее машинное стекло, и холодная струя врывалась в тёплую кабину.

— А чего, Лариса, в город-то потянуло? — интересовался дядя Гена, седовласый шофер лет пятидесяти. — Только прижились, дети учились, сама почтальоном бегала, все уж в посёлке тебя знали.

— Олежка настаивал, я и согласилась, — говорила мама. — Ему ведь учиться надо поступать, как-никак восьмой класс уже, а училище только в городе есть. Спортом хочет заняться и Нинку в секцию отдать. Мы уж в Бийске были с ним, домик выбрали. Вот, деньги везём.

— Понятно. Значит, решили. Город, с одной стороны, это хорошо, — размышлял дядя Гена, поправляя съехавшую на бок цигейковую шапку, — возможностей больше. А с другой стороны, ничего хорошего. Преступников много, все вокруг незнакомые люди, на улицу вечером страшно выйти, того гляди украдут что-нибудь, или, чего доброго, прибьют. У нас-то каждую собаку знаешь, ведь так?

— Так, — кивала мама. — Я за свою жизнь, Гена, столько боялась, что теперь мне ничего уж не страшно.

— Тебе сколько лет-то? — поинтересовался шофер.

— Тридцать семь исполнилось. А что?

— Просто спрашиваю. Молодая ещё, чтоб так рассуждать, — водитель достал из пачки очередную папиросу и снова закурил. — А то, что тяжко вам одним, это я согласен. Может, в городе замуж выйдешь.

— Нет, Гена, незачем мне снова замуж, — вздохнула мама, — устала я от замужества, спокойно пожить хочу. Дети растут; вон, Олежка, за мужчину у нас теперь.

— Это точно. Сколько ему, говоришь?

— Шестнадцать уж нынче будет.

С этими словами мы подпрыгнули с такой силой, что ударились головой о крышу кабины.

— Гена! Так мы целые до города не доедем! Ты смотри на дорогу-то, не дрова, чай, везёшь!

Водитель смущённо засмеялся.

— Извини, Лариса, дорогу перемело, ям не видать совсем. А муж-то бывший писал хоть? — продолжил он.

— Писал до развода, всё приехать просил, да посылки ждал… А куда я поеду? Да и послать ему нечего — сами полуголодные. Пенсию раздам — старушки кто пирогами, кто вареньем угостят. Так и живём. А ехать я к нему не хочу. Да и детей одних не оставить. Нет, что было — прошло. Хватит нас мучить. Привёз, бросил, а теперь снова начинать? — мама помолчала немного. — Ладно, Гена, давай лучше о хорошем поговорим.

Мы с Олегом молча смотрели в замёрзшее, покрытое инеем стекло, изредка прикладывая губы и выдыхая изо рта тёплый пар. Появлялся оттаявший маленький кружочек, в который мы разглядывали мелькающие картинки. Так ехали мы до самого вечера, слушая разговоры мамы с водителем. Вдруг впереди показалось множество ярких огней; как маленькие звёздочки рассыпались они повсюду. Я не могла поверить глазам.

— Мамочка! Смотрите! Это город! — воскликнула я. — Мы приехали!

Грузовик въехал на освещённую яркими фонарями улицу, и через несколько минут с рёвом помчался по бетонному мосту через замёрзшую Бию.

— Мама, это наша река Бия? — спросила я. — Интересно, мы жили у её начала, а переехали и снова около неё жить будем.

Спустя некоторое время машина остановилась у обозначенного адреса.

— Спасибо, Геночка, — ласково благодарила его мама. — Сейчас вещи выгрузим в дом, а какие не войдут, то в сарай занесём. У тебя есть, где переночевать-то?

— Конечно. Я к тётушке поеду на Краснооктябрьскую, у неё останусь до завтра, а утром обратно рвану.

— Ну Слава Богу, приехали, а то я все места отсидела, — сказала мама, поправляя сзади фуфайку.

Мы вышли из машины, подошли в темноте к забору — и замерли: на том месте, где стоял наш дом, оказалось огромное земляное пятно. Дома не было.

— Мам, а это тот адрес? — в недоумении спросил Олег. — Мы ничего не перепутали?

— Вроде тот. Дайте я в себя приду, — мама подошла к забору и тихо сползла по изгороди на снег.

Я смотрела на это зрелище и не понимала того, что происходит. Дядя Гена закурил и пошёл вдоль забора.

— Ребята, тут и правда ничего нет. Вас что, обманули?

— Не успели, Гена. Хозяева задаток просили, я не дала, сказала, что, как приедем, сразу купим. Получается, что дом снесли, а люди уехали… Что же нам теперь делать-то?

Мама закрыла краем шали глаза и громко заплакала.

Олег с водителем пошли к дальним освещённым домам, я же молча смотрела на незнакомое чужое место.

— Мам, может, хорошо, что дом снесли? — пыталась успокоить я и села на снег рядом с ней. — У тётушки переночуем и завтра домой вернёмся. Там наш домик целёхонький стоит, ещё не остыл. Вот он обрадуется, что мы вернулись!

Но мама не отвечала. Она, обхватив руками виски, молча смотрела на снег. Через несколько минут вернулись брат с дядей Геной.

— Мы выяснили! Здесь дома сносят по очереди, многоэтажки строить будут! Целый микрорайон вырастет — Зелёный Клин, — водитель закурил и глубоко затянулся. — Я вот что подумал: сейчас все вместе к моей тёте поедем, у неё остановитесь на время, пока себе жильё подберёте. Она добрая у меня, обязательно поможет.

Спустя время мы очутились у двухэтажного многоквартирного бревенчатого барака, стоящего на самой окраине улицы, вышли из машины и зашли в дом. Дверь отворила худощавая сутулая старушка в переднике и платке, с папиросой в руках, с добрым сморщенным лицом и весёлой улыбкой.

— Вот, тётя Вася, принимай гостей! — воскликнул дядя Гена, подталкивая за плечи маму. — Тяжёлая ситуация сложилась у них, жить негде. Ты уж не сердись шибко, они сами не ожидали такого поворота.

— А чего мне сердиться? Пущай живут, сколько нужно, всем места хватит.

— Тётя Вася? — переспросила я. — Зачем её так назвали?

— Потому что она Василиса, правильно? — ответила мама, обращаясь к старушке.

— Правильно, детка, Василиса я — когда-то Прекрасная была. А если по правде, то Васения, — засмеялась она и сжала сухими пальцами края папиросы.

Утром взрослые все вещи из машины выгрузили во двор, закрыв их старыми белыми простынями.

— Ничего, от мороза не испортятся, — рассуждал дядя Гена. — Уж дом купите, тогда и перевезёте. Тёте Васении адрес только не забудьте оставить. Буду в Бийске — обязательно заеду! Ладно, ребята, ехать мне пора, и так затемно в Иогач вернусь. Ну, бывайте, Лариса Васильевна!

Он слегка обнял маму за плечи.

— Спасибо тебе, Гена, — ответила она тихо, от волнения перебирая пальцами края шали.

Водитель громко хлопнул дверью грузовика, закурил, завёл двигатель и уехал.

— Ты, Ларисонька, не переживай так, — успокаивала тётя Васения, слушая мамины рассказы про жизнь. — Тяжко тебе одной с ними. Понимаю. Но всё образуется. Я вас не гоню, хоть всю зиму живите. Дров у меня много, печь топится, тем более детям твоим нравится здесь.

— Спасибо, — отвечала мама. — Всю-то зиму никак нельзя, мебель на улице пропадёт. Боюсь, разворуют. Кто ведь думал, что так выйдет? У нас всю жизнь сложности какие-то. Ладно, будем по объявлениям искать дом, завтра и начнём.

Каждое утро мама с братом куда-то уезжали, возвращались поздно вечером, садились за стол, раскрывали листок и карандашом зачёркивали выделенные строчки. Я же целыми днями бегала и играла во дворе, знакомясь с соседскими девчонками. Спустя неделю Олег объявил:

— Тётя Вася, спасибо вам за гостеприимство! Мы с мамой нашли дом. Правда, не в самом городе, в Зерносовхозе, но дом хороший, его точно не снесут. Завтра закажем машину и переедем туда.

— Ну что ж, — ответила старушка, — в Зерносовхозе хорошо, только от реки далековато, и ветра там сильные. Бедные вы мои, я уже к вам так привыкла, как к родным. В гости-то будете приезжать?

— Конечно, тётя Васения. Вот устроимся — сразу и приедем, — ответила мама и задумалась.

Я смотрела на её лицо — уставшее и печальное. Казалось, за эти дни она окончательно потеряла все силы…

На утро наши вещи снова загрузили в машину, мама обняла тётю Васю, мы залезли в кабину и поехали на новое место. Я оглянулась. Вдалеке исчезала сутулая фигура старушки, которая стояла посреди дороги и махала нам вслед маленькой костлявой ладонью…

Зерносовхоз

Дом, в который мы приехали, сразу показался чужим и холодным, хотя с виду имел приличный вид: высокий, со светлой верандой, двумя комнатами и кухней.

— Представляете, здесь все печки углём топят, как у нас в Иогаче в кочегарке. — удивлялась мама.

— Ничего нового: так же газету кладут, щепки, дрова, а сверху уголь, — сказал Олег и принялся растапливать печь, но ничего у него не получалось. Пришлось звать на помощь дядю Витю, дом которого стоял крыльцо к крыльцу с нашим. Тот с умным видом растопил печь и добавил:

— Уголь надо сверху забрасывать, когда уже всё разгорится, понятно? Но ни в коем случае не закрывайте вьюжку, иначе насмерть угорите!

— О, господи! — причитала мама. — Может, тогда без угля?

— Нет, без угля вы разоритесь, дровами одними дорого топить. Углём обязательно. Я вам первое время помогу. Мы ведь с вами на одном участке живём.

Прошла неделя нашего проживания в доме, и мама однажды тревожно сказала:

— Олежка, Нина, я думала, что эта эпопея с переездом закончится, но, видимо, это ещё не всё. Нужно деньги за дом отдавать, а я не пойму, почему на нашем участке два дома. У хозяина спрашиваю, а он и ответить не может… Не получиться ли, что мы купим дом, а нас из него выгонят?

— Не знаю, мам, — ответил брат. — Странно всё это. Сначала продавцы говорили, что во втором доме никто не живёт, а теперь оказалось, что ещё как живёт! Я тут в сельскохозяйственный техникум заходил, думал, может, туда поступать стану, и мне сказали, что от него общежитие есть, совсем рядом. Давай туда сходим, посмотрим? Вдруг нас пожить пустят?

Мама с Олегом пошли на разведку в техникум, вернулись довольные и с улыбкой на лице.

— Всё, переезжаем в общежитие, нам сразу две комнаты дают! Я вахтёром устроюсь, и как-нибудь до лета перекантуемся, а там видно будет.

Ура! Наконец мы живём на первом этаже благоустроенного кирпичного дома, как когда-то в далёком и забытом Мурманске. Пусть это и не наш дом, а всего лишь две комнаты общежития, зато тёплые, с большими окнами и огромной кухней, на которой готовили сразу несколько хозяек, шумно переговариваясь и обсуждая последние новости. В одной комнате жили мы с мамой, а в другой, большой и светлой, жил Олег, довольный отдельным жилищем. Над его кроватью по привычке водрузилась деревянная полка с сувенирами, а стена до потолка украсилась яркими открытками знакомых нам артистов. Мама устроилась вахтёром, и каждый раз, проходя мимо вахты, я видела её, красивую молодую полную женщину в тёплом оранжевом свитере и голубой польской безрукавке. Она то разговаривала с жильцами, то что-то записывала в журнал, а то просто дремала, сидя за столом, скрестив руки и опустив на них красивые вьющиеся волосы. Это было так непривычно!

Там же я пришла в четвёртый класс местной совхозной школы. Ребята охотно приняли меня, появились новые подружки, среди них светловолосая девочка с косой до пояса по фамилии Леопольд. Я едва сдерживала смех, когда учительница вызывала её к доске:

— Леопольд Лера напишет на доске решение задачи!

Я, прибегая к её дому, громко кричала:

— Лерка! Выходи!

А про себя добавляла любимую знакомую фразу из мульфильма про кота Леопольда и двух мышей: «Леопольд! Выходи! Подлый трус!»

Ребята тоже смеялись над моей фамилией, особенно когда учитель нам обеим делал замечание:

— Моськина и Леопольд, хватит болтать!

Тут закатывался весь класс, а вместе с ними и мы с Леркой.

Однажды брат сказал мне:

— Всё, Нинка, ты уже взрослая, надо начинать спортом заниматься, иначе от безделья растолстеешь. Хочу отвести тебя в лыжную секцию. Я тоже на лыжи встану, вместе будем по полям бегать. Там такая длинная лыжня есть, километров пять, наверное, мы сегодня всем классом по ней ходили.

— Олег, а как же гимнастика? — пробовала возразить я.

— Ты когда-нибудь гимнасток видела? Они же худющие как щепки, а тебе с твоей попой лыжами надо заниматься. Это тебе только на пользу пойдёт, тем более лыжная база рядом.

С того времени мы вдвоём с братом бегали по заснеженным бийским полям на лыжах круг за кругом, вдыхая морозный алтайский воздух. Ну и ветра здесь! Ледяные струи обжигали лицо, олимпийка к концу дистанции покрывалась инеем от вспотевшей горячей спины; мы останавливались, отряхивали снег с рейтуз, снимали лыжи и весело шли домой.

Тогда же я впервые встала на коньки. Перед нашими окнами замерзла огромная лужа. Я долго смотрела на неё, и однажды, натянув чёрные хоккейные коньки брата, на полусогнутых ногах подошла к её краю. «Сейчас оттолкнусь, и покачусь на одной ноге, как Ирина Роднина», — подумала я и, расставив руки, как крылья у птицы, покатилась вперёд… Через полметра, зацепившись носком конька за замёрзшую кочку, с грохотом свалилась коленями на лёд. «Да, тяжёлый труд у фигуристов, — размышляла я, сидя на ледяной поверхности лужи и потирая разбитое колено. — Буду конькобежкой!» Я встала и, расставив ноги в разные стороны, мелкими шажочками начала переступать по льду. Так изо дня в день я покоряла эту лужу, радуясь ежедневным успехам. Через неделю я катилась, осторожно отталкиваясь и ликуя от радости. Я конькобежка!

Олег приучал меня к режиму, в девять часов выключал свет и уходил в свою комнату. Однажды, когда брат в очередной раз пожелал мне спокойной ночи и вышел из комнаты, я придумала необычный план: под одеяло напихала кучу одежды, а сама залезла под стол. «Вот мама испугается, когда ляжет в кровать! Подумает, что я рядом сплю, а я как зашуршу газетой!» Не успела я залезть под стол, как дверь открылась, и я увидела снизу ноги брата. Он подошёл вплотную, включил светильник и сел на табуретку. Я в ужасе смотрела перед собой на его колени. «Хоть бы он поскорее вышел!» — судорожно думала я — и икнула… В следующий момент Олег наклонился под стол…

— Ты чего здесь делаешь? — воскликнул он, глядя то на меня, то на огромный комок под одеялом. — Быстро в постель! Клоун!

— Я маму хотела напугать, и икнула нечаянно… — еле слышно пролепетала я и с головой залезла под одеяло. Спокойной ночи, Олег…

— Ещё раз соберёшься маму пугать — под столом спать будешь! Поняла?

— Поняла. Я больше так никогда не буду делать, — пробубнила я.

А про себя подумала: «Тебя бы так напугать в следующий раз, чтобы всю оставшуюся жизнь заикался…»

Снова наступила солнечная алтайская весна восемьдесят второго года. Солнце светило в наши окна, с высокой крыши со звоном падали капли от тающих сосулек; я отворила широкие ставни и села на подоконник, свесив ноги. Впервые мне захотелось закричать: «Весна, здравствуй! Я тебе очень радуюсь!» Я быстро взяла блокнот, ручку и записала первое своё стихотворение:

Весна, весна! Ручьи бегут раздольем,

Зиме пришёл конец!

Вот скоро чайка пролетит над морем,

Пастух пригонит стадо молодых овец.

А дети бегают по грязным лужам,

Пуская корабли туда-сюда.

Как хорошо, что не забыла

Прийти к нам тёплая хозяюшка весна!

Мы жили, работали, учились, занимались спортом, мы радовались! Подходила к концу учёба, впереди были долгожданные летние каникулы. И очередной переезд.

— Ну что, Нинка, мы уезжаем из общежития, — сказал за завтраком Олег, аккуратно намазывая масло на хлеб. — Место красивое, у реки, рядом лес. Нам с мамой очень понравилось.

— Да, Олег, — размышляла мама, — надеюсь, что это последний переезд в моей жизни. И огород есть, и банька, и домик из лиственницы. Маленький, правда, зато крепкий. В баньке летом кровать можно поставить и ночевать, пока тепло.

— Вот Олег пусть и спит в баньке, — сказала я. — А я с тобой спать буду, в доме.

— Хорошо, Ниночка, в доме. Ну что, тогда собираемся?

Это был седьмой, и самый желанный переезд за мою совсем ещё недолгую жизнь.

Знакомство

В начале лета мы переехали в маленький бревенчатый домик на улицу Мало-Угренёвская, расположенную на самом высоком берегу Бии. Улица тянулась так далеко, что пройти от начала до её конца было непростой задачей, поэтому жители то и дело катались на велосипедах и телегах, запряжённых лошадьми. Выйдя на обрывистый берег, можно было увидеть живописную картину: широкая, степенная, спокойная река текла и была совсем не похожа на ту Бию, которую я привыкла видеть, живя в Горном Алтае. Вдалеке, на противоположном берегу, раскинулось красивое село Мало-Угренёво, окружённое со всех сторон зелёной полоской леса. Вдоль реки почти посередине лентой тянулся брусчатый откос, разделяя водную гладь на две части. По нашей стороне сплавляли спиленный лес. Выше по течению огромный участок занимал специальный загон, огороженный высокими бетонными сваями, издалека напоминающими башни. Было видно, как кто-то открывал путь для брёвен, и те, тяжело разворачиваясь и слегка покачиваясь, плыли в сторону города.

— Ух ты! — воскликнул Олег, глядя свысока на эту картину. — Брёвна сами к нам плывут! Вот где можно дрова на зиму заготавливать!

И действительно, как только огромный поток древесины проплывал мимо домов, мужики с длинными жердями тут же начинали цеплять её и подгонять к берегу. Затем, вытащив сырое дерево на берег, ловкими движениями откатывали его в сторону. Через несколько часов на берегу появлялись несколько кучек из брёвен, сложенных друг на друга. Спиленные стволы сосны плыли так тесно, что некоторые местные мальчишки умудрялись бегать по ним, перепрыгивая с одного качающегося дерева на другое. Через несколько часов река снова становилась свободной, и только многочисленные куски коры и щепок напоминали о недавнем сплаве.

— А это что над водой торчит? — показывая пальцем на выглядывающую из воды макушку ствола, спросил брат местного мужика, курившего около своего «улова».

— Это топляки, сынок, — ответил тот. — Всё, как в жизни: сильные плывут от лесозаготовки до комбината, слабые тонут. Тут таких много, какое бревно полностью под воду ушло, какое торчит.

— Понятно. А почему на машинах их не возят? Это и быстрее, и брёвна сухими остаются.

— Дешевле, наверное, — ответил мужик, и, сняв фуражку, рукавом протёр взмокшую лысину. — А вы, ребята, откуда будете? Я вас впервые вижу здесь. Гости что ли?

— Нет, не гости, — сказал Олег, покусывая сухую тростинку. — Мы приезжие. С Телецкого озера. Слышали про такое?

— А чего ж не слышать? Знаю. Лес ведь с тех краёв сплавляют. Меня, кстати, дядя Лёва звать, а вас как?

— Я Олег, а это моя сестра Нинка. Мы недавно сюда приехали. Вообще-то мы с Севера.

— С Севера? Ух ты! — удивился дядя Лёва, — а родители где же?

— У нас мамка одна. Отца нет, — ответил брат, — она почтальоном тут работает.

— А я-то думаю, что за красивая женщина нам письма приносит. Понятно. Значит, мамка ваша.

Мы попрощались, и, поднявшись на высокий песчаный берег, пошли в сторону дома.

Дома располагались с двух сторон коротких переулков, ведущих от шоссейной дороги к реке. За дорогой начинались бескрайние совхозные поля, засаженные облепихой и черноплодной рябиной. Сразу за полями виднелся сосновый лес, который лентой тянулся до самого горизонта. Сколько места здесь было для игр!

— Мамочка, тут так интересно! — восторженно сказала я за обедом. — Как здорово, что мы здесь очутились!

— Да, Нина, мне самой нравиться, — улыбнулась мама. — Люди приветливые, добрые. Я уже со многими познакомилась, пока пенсию по домам разносила.

Мы поселились в маленьком домике из сухой лиственницы, со всех сторон засыпанном завалинкой. Состоял он из небольшой светлой комнатки и кухоньки. Под окном раскинула свои ветви старая черёмуха, под которой на узкой скамье я нашла себе подходящее место для игр. Посередине комнаты стояла настоящая русская печь, белёная известью, с тёплой верхней лежанкой. Наша полуразвалившаяся мебель заняла оставшееся место, для брата кровать поставить было негде, и её пришлось перенести в тёмный сырой предбанник. Вместо неё около окошка разложили раскладушку и ненужные вещи в чемоданах запихали под неё.

Домик стоял посередине участка, огороженный высоким, слегка покосившимся дощатым забором с воротами, которые закрывались на кованый крючок и бревно, катающееся по ржавым скобам. Сквозь щели забора просвечивался переулок и соседние дома. Внутри ветхого сарая спрятался старый колодец, представляющий собой бетонное круглое сооружение с бревном посередине и намотанным на него тросом, к концу которого было привязано погнутое от тяжёлой работы ведро.

Я подошла к колодцу и осторожно покрутила ручку. Ведро стало медленно опускаться в сырую колодезную яму, слегка раскачиваясь и поскрипывая. Я со страхом посмотрела вниз. На самом дне переливался зеркальный круг, в котором блестело моё тёмное отражение. Закрыв за собой дверь, я быстро вышла.

— Ну как, Нинка, набрала воды? — спросил брат.

— Да ты что? Я ж вместе с ведром туда провалюсь!

— Пошли, я покажу тебе, как надо воду набирать, — с умным видом предложил Олег.

Он отпустил ручку, и ведро со стремительной скоростью полетело вниз. Через мгновенье оно с силой ударилось о воду и полностью погрузилось. Брат ловкими движениями стал накручивать трос и через минуту вытащил полное ведро, затем перелил воду в другое, эмалированное ведро и закрыл колодец тяжёлой ржавой крышкой.

— Вот так, Нинка, учись. Воды много надо: и в дом, и в баню, и в бочку для полива. Сама набирать будешь.

Поодаль от колодца стояла маленькая старая банька с верандой и сырым предбанником, обитыми изнутри крашеной в болотный цвет фанерой. Внутри было темно и холодно, повсюду пахло затхлостью и плесенью.

— Олег, может, с нами жить будешь? — предложила мама.

— Нет, пока лето, в бане поживу. В доме даже стены свободной нет для моей полки, все углы заставлены.

Я была рада, что Олег переехал от нас хотя бы на лето.

Ранним июльским утром меня разбудил брат:

— Нинка, вставай быстрее. Там лес сплавляют, пошли дрова заготавливать.

Я открыла один глаз.

— Олег, давай попозже, я сон досмотрю…

— В следующий момент холодная вода из ковша залилась мне в ухо.

— Ещё добавить? — спросил брат, поднося следующую порцию.

Я соскочила с кровати и быстро оделась. Сон досмотреть так и не удалось.

Всё утро мы вытаскивали брёвна на песчаный берег, заходя по колено в холодную воду.

— Ну всё, пусть просохнут, через недельку будем с тобой их перетаскивать и пилить.

Без сил, еле передвигая ноги, я плелась за братом домой. «Это тебе не общежитие, — думала я. — Здесь работать надо. Жалко, что папки нет. Он бы точно нам помог дрова таскать».

После обеда я вышла во двор. За забором слышались ребячьи голоса и весёлый девичий смех. Я подошла к воротам и сквозь широкую щель увидела двух мальчишек и девочку лет десяти в ярком сарафане и с гладко зачесанными волосами, собранными в длинную русую косу. Долго с любопытством наблюдала за их игрой, пока, наконец, она не заметила меня и спросила:

— Как тебя зовут?

— Нина Моськина, — ответила я и забралась на самый верх забора.

— А я Лена Филиппова. Пойдёшь с нами за дорогу? Мы через канавы прыгать будем!

— Ага, сейчас у Олега отпрошусь!

Вскоре мы перебежали дорогу к черноплодному полю и начали с разбега прыгать через широкий длинный ров.

— Вот здорово! — орала я, перелетая через него.

— Посторонись, я бегу! — кричала Ленка, разгоняясь и отталкиваясь крепкими ногами с такой силой, что сарафан раздувало, а коса подлетала к самой макушке.

Через полчаса вместе с нами прыгали местные мальчишки: Лёшка, Сашка и Андрейка.

Весь день мы бегали, смеялись, рассказывали всякие небылицы и поздно вечером разошлись по домам.

Ленка жила в соседнем доме с бабушкой Панной, мамой Шурой и младшим братом Сережкой, конопатым белобрысым мальчишкой лет восьми. Как только я подходила к забору и звала Ленку на улицу, с визгом из будки вылетала огромная лохматая собака и, оскалив зубы, лаяла с такой силой, что моего голоса уже не было слышно. Выходила подружка, и мы снова шли играть.

— Нинка, давай сегодня по веникам бегать?

Мы неслись по бескрайним вениковым полям, теряясь в высоких лохматых зарослях, прятались, падая на ломкие стебли, поднимались и снова бежали до самого леса. После таких игр ноги были исполосованы от листьев и прутьев, мы валились на траву и, срывая подорожник, плевали на зелёный лист и прикладывали его к ранам.

Вечером Олег сказал мне:

— Нинка, завтра мы с тобой перетаскаем брёвна в ограду, а после пилить начнём. Потом я наколю их, а ты складывать в поленницу будешь.

Настроение от такого плана упало, и я скривилась в унылой гримасе. Но делать нечего, дрова сами домой не придут, как в сказке «По щучьему велению», и несколько дней лета мы на полусогнутых ногах носили по брёвнышку к сараю, где росла наша дровяная куча. Потом, взявшись за деревянные ручки пилы, распиливали дрова, от чего руки к вечеру дрожали и висели словно плети. Но как только я слышала голос Ленки, тут же выскакивала из дома и сломя голову бежала за новыми приключениями. А приключений нас ждало великое множество.

Школа

Заканчивалось тёплое лето с речкой и мошкарой, с зелёной травой и созревшими на полях колосьями. Наступила школьная пора. Из обновок у меня появились серые туфли, колготки и пионерский галстук, которому я радовалась больше всего.

— Нина, в магазин должны хлеб привезти, сбегай за буханкой серого, в доме кроме сухарей ничего не осталось, — попросила как-то мама перед обедом.

Я взяла авоську и вприпрыжку понеслась в местный магазинчик. Добежав до дороги, я остановилась в изумлении: по обочине весело вышагивала интересного вида тётенька — кругленькая, как колобок, в цветастом платье и розовым бантиком на макушке. «Интересно, — подумала я, — зачем взрослая женщина повязала на голову детский бант?» Судя по сумке, шла она тоже в магазин. Я с любопытством наблюдала, как она набрала целую сумку продуктов, затем сняла этикетку с бумажного стаканчика мороженого и, с удовольствием облизывая его, вышла из магазина.

— Мне буханку серого, пожалуйста, — сказала я продавцу, провожая взглядом интересную тётю.

Первого сентября я вошла в пятый «Б» класс, вместе с другими учениками заняв свободные места, поставила портфель рядом с партой, достала тетрадь с ручкой, сложила руки одну на другую и стала внимательно осматривать ребят. Неожиданно в класс вошла та самая незнакомка, с круглыми розовыми щеками и бантиком на макушке, но уже в школьной форме и с портфелем в руках. Она подошла ко мне и весело спросила:

— У тебя свободно? Можно я с тобой сяду?

— Можно… — пролепетала я, округлив глаза от удивления.

— Я Таня Блинова. А ты?

— Нина Моськина, — тихо ответила я. — Тебе сколько лет?

— Одиннадцать, — засмеялась Таня. — А что, думаешь, меньше?

— Нет, не меньше… двенадцать, думаю…

С того момента Танька стала моей самой закадычной подружкой.

Наша школа состояла из трёх этажей со светлыми широкими коридорами и просторными классами. У дверей учительской висело расписание уроков, около которого постоянно толпились школьники.

— Где двадцать первый кабинет? — кричал кто-то из ребят.

— А что, трудов сегодня не будет? — слышалось из толпы.

— А почему это у нас географию перенесли? — возмущались ученики.

Я пальцем вела по строчке напротив своего 5 «Б» и шла в класс.

— Ребята, — обратилась к нам новая классная руководительница, учитель трудов Татьяна Петровна, — нужно выбрать актив нашего класса: командира, звеньевых, цветоводов и редколлегию. Ваши предложения?

Мы начали голосовать, и я стала членом редколлегии, Ленка Карманова цветоводом, Ленка Петрова председателем, а Светка Девятерикова и Жанка Терновых звеньевыми.

— И охота тебе лишнюю нагрузку на себя брать? — по дороге домой спросила меня Танька. — Тут бы уроки успевать делать, не то, что ещё плакаты да стенгазеты рисовать!

— А ты знаешь, что это большая ответственность? — важно ответила я. — Тем более для новеньких.

Оказалось, что почти половина класса были такими же новенькими, как и я. Все они перешли из начальной угренёвской школы, расположенной на плодопитомнике, в среднюю школу номер девять в районе льнокомбината, добираться до которой надо было на большом рейсовом двенадцатом автобусе. По утрам, в семь двадцать, всех многочисленных учеников и рабочих нашей отдалённой от города улицы собирал ярко-жёлтый автобус. Однажды, кое-как забравшись в автобус и еле протиснувшись к сиденьям, я посмотрела в окно и увидела картину: последняя пассажирка, грузная пожилая женщина, пыталась как-то протиснуться в салон, но у неё это никак не получалось. Она, ухватившись за поручни, то и дело подталкивала висевших на подножках людей и причитала:

— Ну дайте же войти, наконец! Потеснитесь же там в середине!

Водитель автобус никак не мог закрыть двери и тронуться с места и всё ждал, когда же пассажиры утрамбуются. Кто-то начал громко советовать:

— Женщина! Может, вам боком попробовать?

— Да вы посмотрите, — отвечали другие пассажиры, — боком она ещё больше! Нет-нет, только передом!

Наконец все пассажиры «умялись», автобус со скрипом закрыл двери и тронулся. Люди наступали друг другу на ноги, шумно передавали монеты, бросали их в приёмник и выкручивали билет.

— Нинка, цифры сосчитай, — советовала Танька. — Вдруг счастливый билетик попадётся, его обязательно съесть надо.

Счастливой, конечно, я бы не отказалась стать, но билеты есть мне вовсе не хотелось.

В октябре мама купила мне школьный проездной билет на месяц за один рубль и билеты я больше не выкручивала. Всей угренёвской шумной гурьбой выходили мы на лесной остановке около дома престарелых и через Лесной техникум шагали в школу. После школы такой же веселой компанией возвращались на знакомую остановку, дожидались автобуса и, стоя на подножках, ехали домой.

Уроки начинались в восемь утра, поэтому опаздывать на автобус было нельзя. Выходя из переулка и видя приближающийся к остановке автобус, я со всех ног неслась, чтобы успеть залезть. Иногда не добегала, двери с шумом закрывались, и я оставалась одна. Бывало, не успев выйти из ворот дома, вдалеке слышала знакомый звук двигателя. Двенадцатый проносился мимо нашего переулка, а я, уже не торопясь, придумывала, как бы добраться до школы. Следом шёл совхозный ПАЗик, собирающий рабочих «Флоры», в который по счастью могла попасть и я. Иногда он не останавливался, и я шагала в школу одна, размахивая портфелем и громко напевая:

Лаванда, горная лаванда

Наших встреч с тобой, синие цветы…

Или:

  На вернисаже как-то раз

Случайно встретила я вас,

Но вы вдвоём, вы не со мною…

С песнями дорога казалась интереснее и короче. После звонка я, вспотевшая и красная, забегала в класс.

— Итак, — начинала учитель математики Галина Васильевна, — перед началом уроков директор предложил проводить утреннюю гимнастику. Я хочу, чтобы эту гимнастику делала Нина Моськина, она часто опаздывает на первый урок и это ей будет только на пользу.

— Я не всегда опаздываю, Галина Васильевна… Я больше не опоздаю, я постараюсь…

С того дня гимнастику проводила Ленка Карманова, а я заходила в класс, когда ребята делали упражнение на расслабление «руки поднимаем — вдох, опускаем — выдох…»

После третьего урока наш класс сломя голову нёсся по длинному коридору в столовую, около которой всегда пахло вкусным обедом: по средам обязательно давали сардельки, по вторникам — рыбу, а по четвергам — печёночную отбивную и солёный огурчик. Ребята рассаживались по местам и начинали обедать. Я свою порцию съедала быстрее всех и с любопытством заглядывала в соседние тарелки: вдруг кто-то откажется? Сардельки сметались мгновенно, рыба тоже, а вот печёночные отбивные в некоторых тарелках так и оставались лежать нетронутыми.

— Кто будет печень? Кто солёный огурец? — кричали ребята.

Я тут же отвечала:

— Я! Я буду! Мне передайте!

С тех пор вся печень переходила мне.

— Нинке Моськиной печень с огурцом передайте!

В четверг из столовой я выходила особенно довольная.

После уроков мы с Танькой думали, на какую остановку лучше идти: через магазин на льнокомбинат, или через техникум к дому престарелых.

— Давай на «текстилку» пойдём, — предложила я Таньке, — «петушки» на базаре купим или мороженое в гастрономе.

— Ага, давай, — охотно соглашалась та.

Мы шли мимо базара к магазину, где Танька покупала два мороженых, себе и мне, поскольку у меня в кармане не было и копейки. Все деньги, которые выдавала моя мама, уходили на школьные обеды. Я быстро съедала своё мороженое и с завистью засматривалась на Танькино.

— Тань, можно твоё откусить? Оно у тебя вкусное?

— Такое же, как и твоё, — облизывая белую горку, отвечала подружка.

— Я разочек облизну, только попробую, ладно? — умоляла я.

Пока Танька отвлекалась, я несколько раз облизывала и откусывала мороженое, оставляя полупустой стаканчик. Танька не обижалась. Видимо, она не так любила мороженое, как я. Довольные, выходя из автобуса, мы прощались до завтра, и я бегом бежала домой.

Наш пятый «Б» был очень дружным классом. Вместе мы собирали металлолом, макулатуру, участвовали в ленинских субботниках, с яркими флажками и цветами ходили на первомайскую демонстрацию, а седьмого ноября, в годовщину Революции, с транспарантами шли в колоннах по главной улице города.

Татьяна Петровна, наша классная руководительница, была редкой красоты женщиной, она очень выделялась среди всех остальных учителей. С каштановыми вьющимися волосами, стройная и высокая, останавливала на себе взгляды не только учеников, но и учителей. Правда, она была замужем за нашим физруком, Виталием Ивановичем. Они были очень красивой парой. Ей и прозвище никакое не шло, в отличие от других учителей. Её могли назвать только «трудовичка». У многих остальных учителей были прозвища: Учитель физики — «Пожарная лошадь» — она была высокой женщиной и очень любила красное платье, надевая его пять дней в неделю. Учитель физкультуры — «Горыныч», Николай Егорыч — был чересчур большим и грузным. Второй учитель физкультуры, худощавый и высокий «Афоня», Сергей Афонасьевич — все ученики его просто обожали. Учитель истории — «Иван Кирпич», просто потому что он был Иван Ильич. Учительница географии — «Алла Пугачева», она очень хотела быть похожей на любимую певицу и во всём ей подражала. А какая смешная была у нас учительница ботаники Антонина Михайловна, которую дети называли по-доброму «баба Тоня». Она по нескольку раз за урок скрывалась у себя в биологической каморке, оттуда выходила слегка «навеселе» и продолжала под тихий смех ребят свой длинный рассказ о богатой флоре и фауне Советского Союза:

— Так вот, ребятишки, — слегка заплетающимся языком повторяла она, — ппсе цветы… ппсе растения… ппсё живое на земле…

Она вдруг замолкала, грузно садилась за учительский стол, складывала кудрявую голову на пухлые ручки и засыпала…

Мы не мешали ей и оставшийся урок разговаривали шёпотом, чтобы не подвести бедняжку. Она вдруг поднимала голову, медленно вставала и снова заходила в каморку. Мы по очереди заглядывали к ней. Она сидела среди многочисленных чучел животных и банок с консервированными зародышами, а рядом с ней склонил свой лысый череп скелет человека. Даже он вёл себя тихо! Все эти события никак не отражались на наше к ней отношении — Антонину Михайловну, «бабу Тоню» все очень любили!

Наша добрая учитель русского языка и литературы Наталья Ивановна… Какой необычайно красивый мир открывала она через поэмы и романы, стихи и повести, аккуратно сложив очки на край стола и смотря через оконное стекло куда-то вдаль, погружаясь в свои литературные океаны! Где вы теперь, наши учителя физики, химии, географии, истории, математики, физкультуры и литературы? Где вы, путеводители взрослой жизни? Улетели ли птицами, или ещё в этом несправедливом мире, прячетесь от собственных мыслей и недостойной пенсии? Только став взрослыми, мы поняли всю бесценность этой тяжёлой и требующей полной отдачи профессии. Но тогда мы, весёлые беззаботные дети, жили в своём, понятном только нам детском мире, учились, сбегали с уроков, влюблялись, спорили и ссорились. Мы жили, хранимые нашими невидимыми ангелами — школьными учителями.

Новые друзья

Часто после уроков я прибегала к Таньке Блиновой домой. Она жила в своём добротном кирпичном доме, состоявшем из двух этажей, и, чтобы попасть на кухню, нужно было спуститься по крутой лестнице вниз. На плите мы готовили вкусный обед — поджаренные на свиных шкварках яйца, которые осенью уплетали вприкуску с огромными красными помидорами. Почему-то у нас в огороде такие помидоры не вырастали, а у них все подоконники были завалены спелыми томатами. Потом мы поднимались наверх в её собственную просторную комнату и болтали по пустякам. Однажды, когда мы завалились на кровать после обеда, зашла Танькина подружка, Ленка Нечаева.

— Привет, чего делаете? — с любопытством спросила Ленка, красивая девчонка с русыми волосами до плеч, большими зелёными глазами и ярким румянцем на щеках.

— Заходи Ленка. Мы поели только, сейчас музыку слушать будем, — ответила Танька. — Хотите, я новую песню Юрия Антонова поставлю?

Она подошла к проигрывателю и опустила иглу на чёрную блестящую пластинку. Из динамика полилась песня:

По широкой глади моря,

По равнине океана…

— Скучно у вас, — сказала Ленка. — Может, поиграем во что-нибудь?

Она села на кровать и, взглянув на высокий трёхстворчатый шифоньер, добавила:

— О! Я придумала! Давайте со шкафа прыгать!

Танька грустно посмотрела наверх:

— Вы прыгайте, а я не полезу. Боюсь, ушибусь.

Представить Таньку прыгающей со шкафа было невозможно смешно, но нам было так интересно это увидеть.

— Да ты не бойся! Мы на пол подушки положим!

Танька пошла в комнату бабушки и принесла три огромные перьевые подушки. В ряд разложив их на полу, она сказала:

— Тогда вы первые прыгайте, а я последняя полезу.

Мы друг за другом стали карабкаться через стулья на крышку шкафа. Сели, опустив ноги, и по очереди спрыгнули вниз на мягкие перинные подушки.

— Теперь твоя очередь! — кричали мы громче поющего Юрия Антонова.

Танька закинула одну ногу на шкаф, мы же держали вторую, боясь, что бедняжка сорвётся и всей массой придавит нас обеих. Кое-как, пыхтя и крякая, она вскарабкалась на самый верх, села на край и опустила пухлые ножки.

— Ой, девочки, как высоко! Я боюсь! — с ужасом в глазах сказала она.

— Тебе кажется, что высоко, — успокаивали мы. — Подушки мягкие, не разобьёшься! Только прыгай на середину, чтобы уж точно попасть!

Танька зажмурилась, оттолкнулась, и со всего маху свалилась на пол. Раздался такой удар, что люстра на потолке слегка закачалась, игла с края пластинки перескочила к самому центру, сама же Танька неподвижно лежала на подушке, уткнувшись в неё лицом.

— Ты живая? — осторожно спросили мы, наклонившись над ней.

Танька подняла голову.

— Вроде да. Посмотрите, я ничего себе не сломала?

Услышав шум, в комнату зашла, едва передвигая ногами, старенькая Танькина бабушка.

— Вы чего тут делаете? Что у вас произошло? Ничего не упало?

— Нет, бабушка, ничего, — ответили мы, еле сдерживая смех. — Ну что, тогда ещё разочек?

Когда в очередной раз Танька сидела на шкафу, а мы горкой выкладывали три подушки друг на друга, в комнату зашла её мама. Увидев свою дочь под потолком, она так сильно стала ругать нас, что мы, наспех натянув кеды и схватив куртки, выбежали вон из дома. Как Танька спустилась, мы не знали, но дом стоял на месте, и грохота не было слышно. Мы, смеясь и обсуждая нашу придумку, весело пошли по домам. С того времени у меня появилась ещё одна подруга, Ленка Нечаева, с которой мы придумывали всё новые игры и развлечения.

— Ленка, у меня марки есть новые, немецкие! — хвасталась я.

— Ой, как интересно! И что мы с ними будем делать?

— Придумала! Давай Таньке письма писать, как будто из Германии, вот она удивится!

Мы нашли лист бумаги в клеточку и сели сочинять письмо от «Моники»:

«Здравствуй, дорогая подруга из Советского Союза! Меня зовут Моника, я живу в Германии и учусь в пятом классе на одни двойки. Я дружу с мальчиком, а у тебя есть мальчик? Я хочу пригласить тебя в гости к себе в Берлин, приезжай на осенние каникулы.

До свидания, твоя немецкая подруга Моника».

Мы запечатали письмо в конверт, наклеили марку и опустили в почтовый ящик на воротах дома.

В школе Танька мне похвасталась:

— Ты представляешь, мне из Германии письмо пришло от новой подруги, её Моника звать! Она меня в гости приглашает!

— Да ты что! — я еле сдерживала смех. — Как интересно! Ты поедешь?

— Не знаю… Если мамка отпустит, то поеду.

— Ты будешь ответ писать? — с любопытством спросила я.

— Конечно, напишу обязательно, только не знаю о чём.

— А ты напиши, кто из мальчиков тебе нравится; ей это наверняка интересно будет. Если хочешь, то я могу помочь тебе письмо написать.

Придя к Таньке домой после школы и наевшись яичницы, мы сели сочинять письмо для немецкой подруги:

«Привет, Моника! Я тоже учусь в пятом классе, правда не на двойки, а на четвёрки и тройки. Я очень хочу приехать к тебе в гости, но мама может меня не отпустить одну, поэтому я приеду с ней, или, может быть, с Нинкой Моськиной, моей одноклассницей. У меня нет жениха, но в классе мне очень нравится один мальчик. Его зовут Андрей. Я очень хочу с ним дружить. С приветом, Таня Блинова»

— Да-да, — едва сдерживая смех, диктовала я. — Так и напиши: «С приветом, Таня». Давай запечатывай, а я марку наклею и в ящик сброшу.

— Нет, Нинка, на почту я и сама отнесу, ты только марку дай.

— Ладно, не хочешь — не надо, — фыркнула я. — Завтра марку принесу.

И я неслась со всех ног к Ленке Нечаевой. Там я пересказывала письмо, мы хохотали и тут же сочиняли следующее.

Вскоре эта переписка нам изрядно надоела, и Танька Блинова перестала получать письма от немецкой подруги.

— Танечка, у тебя ведь скоро день рождения, — напоминала я подружке. — Ты будешь праздновать?

— Не знаю ещё, — отвечала Танька. — Мамка может не разрешить…

— Жаль. Я ведь тебе уже подарочки приготовила…

Действительно, специально для неё из старых маминых журналов моды, которые мы привезли когда-то из Польши, я вырезала красивых моделей в модных пальто и платьях. Их было так много, что мне пришлось складывать моделей в кучку, а потом в специальную двойную открытку, которую нам прислала тётя Тося из Мурманска с поздравлениями к восьмому марта. Все тётины поздравления я зачеркнула ручкой, а рядом фломастером написала своё: «Дорогая Таня! Поздравляю тебя с двенадцатилетием! Желаю здоровья, успехов в учёбе и любви! Нина. 2 мая 1983 год». Этот подарок я с гордостью вручила имениннице. Она прослезилась от счастья, обняла меня с такой силой, что я чуть не посинела, и после уроков повела в гастроном угощать мороженым. Я слопала три порции и по дороге домой сказала:

— Таня, тебе понравились мои подарки? У меня ведь тоже скоро день рождения, ты мне что хочешь подарить?

— Не знаю ещё. А что бы ты хотела?

Недавно в игрушечном магазине я увидела маленькую плюшевую обезьянку. У мамы просить денег на неё было бесполезно, поэтому я обратилась к подружке:

— Таня, я очень хочу в подарок одну малюсенькую игрушечку! Она всего три рубля стоит, давай зайдём, посмотрим, а?

Мы зашли в универмаг, и Танька пообещала мне её подарить. Ровно через три недели я получила свой долгожданный подарок — новенькую плюшевую мартышку с коричневой спинкой и смешной жёлтой мордочкой. Тут уже я обнимала подружку с такой силой, что та визжала и смеялась от радости. Угощать мороженым мне было не на что, поэтому я благодарила её своими бесконечными выдумками и играми. Кстати сказать, подаренная мартышка в то время была самой дорогим подарком, дороже которого я не получала.

Баня

Хотя наша баня была совсем непригодной для мытья, топить её всё равно приходилось, не ходить же грязными. Впервые мы с мамой зашли в баню, налили в тазы воды, забрались на серый полок и стали мыться.

— Нет, Нина, надо в общую баню ездить. Чувствую, эта долго не протянет. Смотри, как потолок провисает, того и гляди скоро на нас рухнет.

Мама была права. Было заметно, как из раза в раз фанерный потолок прогибался всё ниже, и нам уже приходилась наклоняться, чтобы не задевать его головой. Когда в очередной раз мы вышли в предбанник и растирались полотенцами, вдруг раздался сильный грохот обвалившегося потолка. Заглянув вовнутрь, мы увидели неприятную картину: на сыром полу лежала огромная куча песка вперемешку с грязными опилками, а куски сырой фанеры свисали вниз.

— Вот и всё, Нина. Слава Богу, успели выйти. Придётся ездить теперь в общественную баню.

Иногда к себе в баню меня приглашала Ленка Филиппова; я с радостью собирала вещи, перелезала через забор, и мы вместе мылись. Их банька была маленькой, чистой и уютной, с небольшим тёплым предбанником, с низкими потолками и маленьким оконцем, закрытым цветастой занавеской. Ленка отодвигала её в сторону и дневной свет освещал маленькое банное помещение. Она по-хозяйски намывала тазы, запаривала веник, садилась и начинала расплетать свою русую косу. Я прежде не видела её с распущенными волосами, смотрела и не могла оторвать взгляда от такой красоты. Та перекидывала густую копну на одно плечо и неподвижно сидела, вдыхая широкими ноздрями горячий воздух.

— Сперва надо помыться, а уж потом париться, иначе в этой жаре мы долго не вытерпим, — важно сообщала Ленка. — Сначала ты мне спишу шоркаешь, потом я тебе, ладно?

По очереди, намылив огромным куском мыла мочалку, мы натирали друг другу спины с такой силой, будто старались содрать старую грязную кожу. Ленка давала мне свой желтковый шампунь, и мы превращали его в густую белую пену.

— Ой, глаза щиплет! Ленка! Отдай ковш! — орала я. — Да подбавь водички холодной побольше, это же кипяток!

— Наклоняйся Нинка, я поддавать буду. Да куда ты наклоняешься к самой топке?! Сейчас морду паром обдаст!

Мы мылись, парились, били друг друга веником, смеялись, обсуждали школьные дела (Ленка училась на класс младше, хотя мы были с ней ровесницами). Затем по очереди выскакивали в предбанник, отдыхали на тёплой лавке и снова шли париться. После бани тело скрипело от чистоты, становилось красным, горячим и как будто новым. Я обматывала голову полотенцем, перелезала через забор и заходила к себе домой.

Иногда меня приглашала Ленка Нечаева. Я счастливая, скинув вещи в сетку, бежала к ней через переулок. Их банька была низкой, как сказочная избушка на ножках, только без ножек, и чтобы зайти в малюсенький предбанник, нужно было хорошенько наклонить голову и с порога спуститься на ступеньку вниз. Мы шли туда последними, после Ленкиного отца, мамы, младшей сестры Надьки и бабушки Ани. Тесная и горячая, банька встречала нас густым паром, кипящей водой и обжигающим берёзовым веником. Мы мылись и парились, выскакивали на улицу, обливаясь холодной водой из дождевой бочки и снова заходили в баню.

— Пошли к нам чай пить, — звала Ленка Нечаева. — Отдохнём, тогда и домой можно.

Мы усаживались за большой кухонный стол у светлого окна, Ленкина мама ставила на плиту чайник, нарезала большие куски белого хлеба, а мы болтали, намазывая на них варенье, и ждали чаепития.

— Ну как помылись? Хватило воды? — спросила тётя Галя, красивая полная женщина лет сорока с густыми русыми волосами, собранными на затылке в мощный валик.

— Хватило, мам. Холодной много осталось, — ответила краснощёкая Ленка.

Из комнаты вышел её отец, дядя Толя, худощавый загорелый мужчина в белой майке и растянутых на коленях рейтузах. Он взял с печи пачку сигарет и пепельницу.

— Здрасьте, дядь Толя, — сказала я.

— Здорово, Нинка! С лёгким паром! Чего, намылись, что ли?

Мы кивнули. Дядя Толя вышел и сел на высокое крыльцо, застеленное разноцветными половиками и, прищурившись, закурил. Мы же пили вкусный чай в прикуску с бутербродами.

— Ну что, я домой побежала. Спасибо, тёть Галя. Ленка, пока!

Я бежала домой, размахивая сеткой, счастливая и чистая, как новорожденная!

Но это было не так часто. Зато каждую субботу мы с мамой, собрав в сумку полотенца и веник, садились на привычный автобус номер двенадцать и в «женские дни», когда в общественной бане работало женское отделение, ехали на льнокомбинат, в баню с отдельной парной и комнатой для отдыха, где на широких кушетках поверх белых простыней лежали голые женские тела.

— Я тоже полежать на кушетке хочу, — просила я маму, — только этих тётенек не согнать. Они что, уснули там?

— Иди у кабинки посиди, там тоже прохладно, — советовала мама.

Я то и дело подходила к кушеткам и караулила, когда же хоть одно тело встанет и освободит мне местечко. Рядом с кушетками стояли самые настоящие напольные весы; я осторожно вставала на них и передвигала гирьки до тех пор, пока стрелка не повисала где-то посередине. Сколько времени проводили мы в бане среди шумной голой толпы женщин с детьми, стареньких сморщенных бабулек и грузных грудастых тёток, которые, держа с двух сторон за веревки мочалку, водили ею по спине в разные стороны. Высушив полотенцем волосы, с красными лицами мы садились в свой угренёвский автобус и возвращались домой.

— Ну всё, Нина, теперь до следующей субботы, — с радостью вздыхала мама. — Слава Богу, чистые.

Когда наступала зима и лёд на реке становился толстым, мы ходили в баню на другую сторону реки, в посёлок Мало-Угренёво. Там царила совсем другая атмосфера: сельская, чужая, и, как мне казалась, неуютная. Купив два билета, мы садились в очередь и ждали, пока чья-нибудь кабинка освободиться. Я сидела гордая от того, что являюсь городским жителем среди селян. Мне казалось даже, что я сильно отличаюсь от них. Подходила очередь, мы раздевались и заходили в баню. Здесь парная была не с сухим паром, а с влажным. Я ждала того момента, когда по чёрным трубам побежит горячая вода и через сотни отверстий начнёт выходить густой горячий пар. В одну минуту он заволакивал всю парную, очертания фигур пропадали, лишь слышались удары веником и чьи-то разговоры:

— Ох, и горячо же! Дыши глубже, Глаша!

— Сядь поближе, бабуля, погрейся, я за веничком спущусь!

Чистые и уставшие, плелись мы по снежной извилистой тропе по льду из села на свою родную улицу.

— Правду люди говорят: в который день паришься, в тот день не помрёшь, — рассуждала мама, отряхивая веником заснеженные валенки. — Когда-нибудь Олег построит нам новую баню, бревенчатую, тёплую, с новым полком, и нам не придётся никуда ездить.

Интересно жизнь течет: сколько прошло лет, а обществе