Михаил Литвинский

93-й пассажир

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Михаил Литвинский, 2019

В своей новой книге «93-й пассажир» Михаил Литвинский не соглашается с официальной версией авиакатастрофы, в результате которой погибли 92 человека, в том числе и артисты Академического ансамбля песни и пляски Российской армии имени А. В. Александрова, глава фонда «Справедливая помощь» Елизавета Глинка и многие другие. При рассмотрении нескольких версий под подозрения автора попадают несколько человек с совершенно разными судьбами.

Если вы умеете сопереживать, эта книга для вас.

16+

ISBN 978-5-4496-3510-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. 93-й пассажир

ОТ АВТОРА

Однажды после экскурсии по Нью-Йорку я случайно узнал, что наш экскурсовод долгое время работал в России в одном из журналов вместе с Сергеем Довлатовым и редактировал его рукописи.

— Может, прочтешь? — протянул я ему неуверенно свою книжку.

— Что это? — спросил он меня с иронией.

— Моя книга, я автор.

— Посмотрим, какой ты писатель, — ответил он.

Через несколько дней он сам меня разыскал и, возвращая книгу, обрадовал:

— Не ожидал. Тебе нужен большой тираж. Книга написана не хуже, чем у Набокова.

Мне часто приходилось слышать похвальные отзывы от друзей и знакомых. Им всегда нравилось мое творчество. Но это совсем другой случай!

***

— Митька, бегим! Офицеры с картами идут, дорогу спрашивать будут!

Дети дружно вытряхнули шелуху от семечек из подолов своих холщовых рубах и бросились наперегонки.

Шел 1887 год. Самому младшему из пяти братьев в семье, Сашеньке, было всего пять лет. Догоняя группу мальчишек, малыш месил грязь босыми ногами по разбитой проселочной сельской дороге и плакал, боясь, что прибежит последний. Упал, поднялся, размазывая грязными руками слезы по щекам, отчего лицо его стало в разводах.

— Ты откуда такой взялся? — не обращая внимания на остальных, густым басом спросил малыша высокий статный мужик, одаривая подбежавших карандашами.

— Коптеловы мы, — ответил за всех старший мальчуган.

Это был солист хора Петербургского Казанского собора некий Заливахин, приехавший в глухое рязанское село в поисках певческих талантов. И — о чудо! — сразу наткнулся на группу ребят, родители которых занимались крестьянским трудом и параллельно прислуживали в церкви. Он тут же выяснил, что семья поет не только в церковном хоре, но и исполняет русские народные песни и частушки.

— А вы песни петь любите? — спросил мужчина, присаживаясь на придорожный камень.

И малыш вдруг с наскока затянул: «Во саду ли в огороде…», да так звучно, что подхвативших за ним голосов остальных четверых братьев совсем не было слышно.

«Наверно, именно об этом ребенке, — подумал Заливахин, — писали ему земляки». Это о нем дошла молва из глухой рязанской деревни до самого Петербурга.

Александр Васильевич Александров (настоящая фамилия Коптелов или Коптелев) родился 1 (13) апреля 1883 года в селе Плахино Рязанской губернии.

Народный артист СССР с 1937 года, автор музыки гимна Российской Федерации Александр Коптелов стал широко известным как Александр Александров. От самого рождения за его голос Сашу Коптелова постоянно приглашали петь в местный церковный хор, на свадьбы, народные гуляния. В 1890—1892 годах он учился в земской школе и пел в школьном хоре.

Услышав его голос, Заливахин уговорил родителей отпустить малыша в столицу для обучения.

В 1928 году, уже будучи преподавателем Московской консерватории, Александров (Коптелов) организовал в родном селе ансамбль, в который входило 12 человек: 8 певцов, 2 танцора, баянист и чтец. К 1937-му состав ансамбля уже насчитывал 274 человека.

Первым международным успехом коллектива стало завоевание в том же году Гран-при на Всемирной выставке в Париже. До этого ансамбль объехал многие города Советского Союза и страны Европы. Однако днем рождения ансамбля (ныне Ансамбль песни и пляски Российской армии имени А. В. Александрова) считается день выступления его с первой программой, которая называлась «22-ая Краснодарская». Ансамбль пришелся по душе руководителю государства И. В. Сталину, и с тех пор ни один правительственный концерт не обходился без выступления этого коллектива.

Сталин очень благоволил к Александру Васильевичу, часто звонил ему домой и даже приглашал к себе на обед или завтрак. И было за что. Сочетая традиции российского бытового, оперного, церковного и солдатского пения, руководитель ансамбля вывел отечественное хоровое пение на международную профессиональную сцену. Полифонический хор с солистами, смешанный оркестр и балет ансамбля признаны и остаются одними из лучших в мире. Все свое многолетнее существование ансамбль являлся визитной карточкой российского государства.

25 декабря 2016 года недалеко от Сочи потерпел крушение самолет Минобороны Ту-154, направлявшийся в сирийскую Латакию. На его борту находились 92 человека, в числе которых музыканты ансамбля песни и пляски имени А. В. Александрова и их руководитель Валерий Халилов. 64 артиста ансамбля, основной состав коллектива. Выжить никому не удалось. Артисты летели на новогодний концерт, который должен был состояться в Алеппо. При этом официальный представитель СК РФ Светлана Петренко подчеркнула, что версия теракта на борту самолета исключена. Таковы были результаты многочисленных экспертиз

Поднимаясь на борт самолета, они даже не могли предположить, что это был их последний полет…

После чрезвычайного происшествия в Интернет попал кадр, сделанный через несколько секунд после взлета Ту-154. На нем видна вспышка на борту лайнера, которую некоторые эксперты и трактовали как взрыв. Однако из-за низкого качества съемки и темного времени суток сделать вывод о том, что же именно запечатлено на этом кадре, не представлялось возможным.

«Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля…» — эта всем нам известная песня «Москва майская» появилась в 1937 году. Песня стала будущей визитной карточкой ансамбля имени Александрова, а затем и всей советской страны. В этой песне была воплощена идеология государства под названием СССР.

В этой авиакатастрофе погибла и глава Благотворительного фонда «Справедливая помощь» Елизавета Глинка, известная как доктор Лиза. По официальной версии, она летела на авиабазу «Хмеймим», сопровождая медикаменты для университетской больницы Латакии. Глинка была детским реаниматологом-анестезиологом, настолько любила свою работу и была настолько неравнодушна, что иногда всем сердцем прикипала к своим пациентам. Она могла отказаться от этого полета, оказавшегося для нее фатальным, но накануне, за две недели до случившегося, получая в Кремле из рук президента страны государственную награду в знак признания своих заслуг, в своей ответной речи сообщила о том, что отправляется в зону боевых действий, подчеркнув, как это важно:

«Мы никогда не уверены, что вернемся назад живыми, потому что война — это ад. И я сейчас снова лечу в зону боевых действий…»

«Она была готова заплатить жизнью за то, что считала правильным. И заплатила. Все споры в прошлом. Вечная память!» — написал в Твиттере политик Михаил Ходорковский.

Конечно же, ее ответная речь была одновременно и пиаром возглавляемого ею фонда.

Елизавета уже имела двух собственных сыновей и одного приемного. Но сейчас ее никак не оставлял в покое взгляд ребенка, которого она лечила в больнице, куда сейчас везла медикаменты, и которого уже давно хотела усыновить, но никак не получалось с оформлением документов. К тому же категорически против этого был ее супруг.

— Для тебя это игрушки, — говорил он. — Ты поместишь его, как и других своих детей, в элитное учебное заведение и будешь изредка навещать. Вначале это будет хоспис, где его будут патронировать и периодически показывать по телевидению, а ты в это время будешь мотаться по всему свету и видеться с ним крайне редко… А о своей больной матери ты подумала? Нет и еще раз нет!

Но Елизавета Глинка не привыкла отступать. Не напрасно же в рейтинге среди 100 самых влиятельных женщин России она была 26-й.

Глинка встретила этого малыша несколько лет назад. Звали его Салих. Ребенка нашли в полуобморочном состоянии среди развалин, где он прятался. Что с ним произошло, долго никто не мог понять: он не разговаривал. Родителей у него не было. И Елизавета применила все свои силы и знания, чтобы ему помочь. Она подолгу оставалась с ним наедине, окружив любовью и заботой и непрерывно повторяя слово «мама». И произошло чудо: он улыбнулся и заговорил. Вскоре она обнаружила, что он знает отдельные русские слова, и они стали общаться. Елизавета каждый день посещала его, и постепенно выяснилось, что его похитили у родителей, и он воспитывался в школе маленьких террористов, где их обучали убивать людей. Многие из ребят уже имели опыт убийцы. Наступила и его очередь. Задание было непростым. Его брат несколько раз отказался выполнять приказы, и Салих должен был в течение трех дней отрезать голову брату и принести ее в качестве доказательства.

«Ты уже совсем взрослый и хорошо понимаешь заветы Аллаха. Твой брат предал его и нас. Он отказался уничтожить неверного и поэтому должен понести самое суровое наказание. Через три дня ты принесешь мне его голову, — приказал инструктор. — Как ты это сделаешь, твое дело. Это твое первое задание».

Почти все в его группе уже выполняли такие задания. С ним это было впервые. Но чтобы убить родного брата?! Нет, он этого не сделает!

Выслушав инструктора, мальчишка изменился в лице и, опустив голову, покорно встал на колени, давая понять, что он готов. Разговаривать он ни с кем не мог, понимая, что за ним следят. Даже подойти к брату не мог. Ночью, когда все спали, и уснул, опустив голову на руки, дежуривший у дверей, Салих, воспользовавшись моментом, сбежал из казармы. Бежал, не останавливаясь, три дня, пока не оказался рядом с госпиталем, где располагалась российская воинская часть. Там целый день и провел в развалинах.

Мальчика нашли без сознания, и чтобы все это выяснить, Елизавете стоило большого труда. Ребенка лечили, отпаивали, откармливали, одаривали подарками. А когда среди игрушек появлялся пистолет или нож, он в ужасе отбрасывал их в сторону.

Салих подружился с мальчишкой, жившим по соседству, и они пускали по арыку, протекавшему рядом, самодельные кораблики. Один из них поднимался вверх, чтобы пустить кораблик, а другой спускался вниз и ждал, когда тот приплывет.

У Салиха от изумления глаза полезли на лоб, когда он увидел однажды быстро приближающийся к нему красавец-корабль с яркими парусами. Корабль был намного больше тех, которые они мастерили сами. На нем находились матросы. И даже работал сигнальный фонарь. Пацаненок преградил путь этому чуду, с трудом вытащил его на берег и с восторгом стал рассматривать. И в это время почувствовал чью-то крепкую руку на своем плече. Он осторожно поднял взгляд и увидел рядом с собой взрослого парня.

— Это мой корабль, — сказал он. — Ты знаешь, кто я? — спросил он Салиха.

У Салиха перехватило дыхание, и он только молча отрицательно покачал головой.

— Моя мама — Фатима. Ты живешь сейчас у нас. Просто я некоторое время находился на учебе, а сейчас вернулся. Теперь мы будем жить в одном доме, а кораблик оставь себе. Я им уже наигрался.

«Почему его мама мне ничего о нем не говорила?» — подумал Салих. Он не верил своему счастью. Теперь у него будет старший брат. Парень был такой обходительный и так красиво говорил.

— Я видел твою маму Лизу, — продолжил парень, — она хорошая женщина.

Салих опустил голову и с грустью сказал:

— У меня нет мамы…

— Не говори так! Твоя мама Лиза! Она очень хорошая, она будет твоей мамой. А теперь идем домой.

* * *

Прошло несколько лет с тех пор как Елизавета Глинка познакомилась с мальчишкой. Она постоянно прилетала в Латакию, чтобы побыть с ним, но усыновить его ей никак не удавалось, и она понимала, что с мужем договориться не сможет — в этом вопросе он ее не поддерживал. Та же история и с детьми. Они повзрослели и совсем отдалились от матери, каждый занимаясь своими делами.

Лиза приходила в дом, где сейчас жил Салих, умащивалась с ним на мягком персидском ковре, и они подолгу общались. Когда она оставалась наедине с мальчишкой, вся суета, больные дети, семья отступали на задний план. Она всем сердцем тянулась к нему, и ребенок отвечал ей взаимностью.

— Ты уже достаточно хорошо говоришь по-русски, — как-то сказала она ему.

— Я часто бываю в госпитале. Ты сама оставила мне эту бумажку, где написано твое имя и где и кем ты работаешь, и меня спокойно пропускают. Там очень много русских, они работают волонтерами, и я с ними уже свободно разговариваю.

Однажды Елизавета взяла Салиха к себе на целый день и получила такое удовольствие от общения с ним, какого давно уже не испытывала. Этот ребенок стал для нее словно лекарством.

— А что это у тебя на шее? — спросил он ее как-то.

— Это бедж, — сказала она, снимая его с шеи и протягивая ему.

— Да, но этим словом его никто в госпитале не называет. Бедж! Бедж! — обрадовался мальчишка новому слову, повторив его дважды.

— Давай вместе прочтем, что на нем написано.

Салих, букву за буквой складывая слоги, довольно легко прочитал: «Справедливая помощь».

— Какой же ты молодец! — воскликнула она, надевая ребенку на шею бедж и прижимая его к груди. — Мне скоро уезжать. Береги его, а лучше спрячь. Будь внимателен и осторожен, — и она несколько раз провела рукой по его жестким волосенкам. — Люди, которым ты покажешь этот бедж, всегда помогут тебе. Но используй его только в случае крайней необходимости. И не стесняйся, говори, что я твоя мама. К тому же у тебя сейчас есть брат. Надеюсь, он не даст тебя в обиду.

Елизавете показалось, что Рахим, сын женщины, у которой проживал Салих, хорошо влияет на ребенка, и даже оставила им немного денег.

— Хорошая у тебя мама, — сказал как-то Рахим. — Ты ее любишь?

— Конечно.

— Тебе повезло, у тебя отличная мама, люби ее. Но ты всегда должен помнить, что самым главным в нашей жизни является Аллах. И когда ты получаешь от него сигнал или задание, это превыше всего!

Салиха как током прошибло. Он вспомнил недавнее прошлое. Слова Рахима уж больно походили на те, что им вбивали в школе террористов. Там тоже все время говорили об Аллахе. И вот теперь его так называемый «брат» заговорил тем же языком. Правда, в отличие от тех, он часто напоминал Салиху о его маме Лизе и о подарках, которые она ему привозила, и всячески восхвалял ее, говоря, как ему повезло, но при этом тут же напоминал: не забывай об Аллахе.

И слова Рахима все чаще и чаще вызывали в Салихе воспоминания о прошлом.

— А ну покажи, что на этот раз она тебе привезла, — попросил Рахим и, не дожидаясь, стал перебирать игрушки и одежду.

Салиху эта бесцеремонность не понравилась, и он отложил в сторону красивую тетрадку.

— Э, мы так с тобой не договаривались! — выкрикнул Рахим. — Показывай, что у тебя там! От Аллаха все равно ничего не утаишь! — и выхватил тетрадь, откуда выпал лежавший между страничками бедж.

— «Справедливая помощь», — прочитал вслух Рахим и еще более подчеркнуто произнес: — Елизавета Глинка. Да, интересная штучка, — глаза его загорелись, — я возьму ее у тебя на некоторое время, — и снова упомянул об Аллахе, а затем, погладив Салиха по голове, словно успокаивая, сказал: — А сейчас проведем с тобой урок географии. Я буду тебе рассказывать, а ты слушай и запоминай. Если что-то будет не понятно, задавай вопросы, — и поставил на большой географической карте, которую развернул на столе, точку, обведя ее жирным кружком. — Конечно, отсюда груз удобнее всего везти на север, и может, получится устроить грандиозный «фейерверк» в Москве или хотя бы в каком-нибудь другом крупном российском городе. Как мне помнится, поблизости Новосибирск, — вслух рассуждал Рахим. — И еще… Омск. Хорошо, что я любил в школе географию! Директор школы, мой учитель географии, был от меня просто в восторге!

Рахим закрыл глаза, вспоминая, как ему нравилось изучать карту, путешествуя по незнакомым маршрутам. Названия экзотических стран, далеких городов, бурных рек — все это тогда казалось немного нереальным и поэтому почти сказочным. Разве он мог тогда предположить, что когда-нибудь сможет посетить большинство из этих фантастических мест, о которых тогда мог только мечтать. А теперь вот кто-то решил, что одно из таких мест должно быть уничтожено.

Он провел от круга линию вверх, по направлению к северу. «Такое возможно предположить, но оно небесспорно. Террористический акт в каком-нибудь крупном российском городе будет настоящей трагедией», — подумал Рахим про себя и продолжил уже вслух.

— В Москву нам не пробраться — просто не доедем, учитывая меры предосторожности, соблюдаемые при подъездах к столице. Тогда мы устроим наш «фейерверк» в другом крупном городе.

От размышлений Рахима Салих пришел в ужас. «Он называет фейерверком террористический акт? А что если это действительно Москва? Но ведь там живет моя мама Лиза, и туда она хотела забрать меня. Значит, и я погибну вместе с ней?»

Рахим снова на некоторое замолчал, а затем продолжил:

— А что если выбрать маршрут на юг? К примеру, Афганистан? Да, это тоже нереально. Там много американцев, но они рассредоточены на довольно обширной территории, и одним взрывом нанести серьезный ущерб не получится. И зачем при этом уничтожать несколько миллионов афганцев? Они ведь наши братья по крови. — Ты соображаешь, малый? — обратился он к Салиху.

Тот, опустив голову, утвердительно кивнул и что-то невнятное промычал в ответ.

— Наше оружие, — продолжал Рахим, — должно быть очень грозным. Возможно, Пакистан.

«Устроить такое в своей стране?..» — стучало в голове у Салиха.

— Но ты понимаешь, малый, что это уже давно планируется службами в Пакистане?

Салих хорошо понимал, что террористов ничем не остановить. Он вспомнил свое пребывание в школе, все, чему их там учили, как к ним приезжал известный пакистанский ученый и говорил, что Индия — это плохо. А как же миллионы погибших мусульман? Пусть они и индусы. Если бы сейчас шла война, это было бы возможно (благодаря своей непростой жизни Салих рано научился рассуждать по-взрослому), но ведь к настоящему моменту отношения между Индией и Пакистаном неплохие.

Рахим между тем провел линию в южном направлении и вслух произнес:

— Итак, нам остается западное направление — американские крупные города и европейские столицы.

И стал рассказывать, как он в прошлом году инкогнито ездил в Израиль и встречался с одним из специалистов по международному терроризму. Этот генерал произвел на него впечатление своей осведомленностью. Между прочим, он прямо так и сказал: «Пока происходят мелкие террористические акты на автобусных остановках и у наших блокпостов. И это всего лишь террористические акты, для которых используются отдельные смертники. Так, смерти по мелочам. Но нам нужен настоящий мегатеракт». И Рахим крупными буквами написал на карте ИЗРАИЛЬ.

— Это наиболее вероятное направление, — рассуждал он. — Там ядерное оружие. Его можно разместить в любом палестинском городке или селении. Конечно же, оно уничтожит всех живущих там, но и причинит невероятный вред окружающей территории. На такое, пожалуй, можно согласиться. Это вполне возможный вариант. Чего молчишь? Ты что, не согласен? — обратился он к Салиху и вдруг спохватился, поняв, что с географией переборщил, но все же продолжил:

— Где еще? Конечно, крупные американские города. Ясно, что такой террористический акт будет настоящим потрясением основ, если он произойдет в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне или Лос-Анджелесе… Последний город, пожалуй, можно исключить. Он размазан по огромной территории — в нем террористический акт не будет столь эффективен.

«О Аллах, какие страшные мысли у него в голове!» — подумал Салих, но вслух ничего сказать не мог и только мысленно пытался отвести опасность от российских городов, потому что в одном из них жила его мама Лиза, которая обещала забрать его с собой.

А Рахим тем временем все распалялся и распалялся.

— Лично я бы устроил там ядерный взрыв, но после Беслана людей уже ничем не удивишь.

— А где это, Беслан? — осторожно спросил Салих.

— Конечно же, в России.

— А что там произошло?

— Об этом потом, — прервал его Рахим, а сам в это время поставил вопросительный знак у северной линии и написал одно лишь слово: Москва.

Он все пребывал в сомнениях и никак не мог прийти к какому-то единому решению и тут же добавил:

— Нью Йорк или Вашингтон. На Бостон рассчитывать не будем. Там демократы, а они почти наши союзники. Они решительно критикуют республиканцев. Остается Израиль. Но как быть с Сектором Газа и Хевроном? Там наши друзья — палестинцы. Иерусалим тоже трогать нельзя. Там итак происходит огромное количество террористических актов и находятся святыни сразу трех религий, — Рахим посмотрел на Салиха, сделал паузу и добавил: — Ты понимаешь, о чем я говорю? Или окончательно запутался, как и я? — и рассмеялся. — Согласен со мной? Религиозные святыни трогать нельзя. Надо быть абсолютным безумцем, чтобы пойти на такое.

Салих опять вспомнил свою школу и все, что им рассказывали о борьбе с неверными. И то, что сейчас говорил Рахим, было очень похоже. Он вспомнил людей, которые окружали его в госпитале и были к нему добры. В чем они виноваты? «Нет, все эти люди — безумцы, — подумал он, — и мой брат Рахим в том числе».

— Остается Европа. Испанию можно исключить. После трагических событий в Мадриде она вывела свои войска, — далее продолжал рассуждать Рахим. — Париж и Берлин исключаются сразу: французы и немцы всегда призывают к диалогу с мусульманской цивилизацией и были против вторжения войск коалиции в Ирак. Эти государства надо как-то обойти. Скорее всего, в Европе я бы выделил два города, на которых направляет свой гнев Аллах: Лондон — англичане являются главными союзниками американцев — и Рим.

От своих рассуждений Рахим сам пришел в восторг и чуть не захлебнулся от волнения.

Салих находился в смятении. Он не знал, как далеко находится Рим от его родных мест и от России. Достаточно ли это далеко от Москвы, куда его собирается увезти мама?

Рахим же в это время подумал о своей любимой Джил, младших братьях, отце и матери. Эти теракты их не достанут.

— Ты все понял, малый, из нашего урока? Перевари все это в своей голове. Я раскрыл перед тобой все наши карты, и это неспроста. Ты теперь наш. Надеюсь, история, которая произошла с тобой в прошлом, больше не повторится.

Он снова погладил мальчишку по голове и притянул к себе. Тот дрожал, как осиновый лист. «Откуда он знает, что со мной произошло?» И ему стало страшно.

— Ну, я пойду. У меня еще много дел. А то, о чем я тебе рассказал, запомни. Это не наша с тобой тайна. Она принадлежит Аллаху.

***

Было раннее утро, когда самолет приземлился в Сочи на дозаправку. Таких тщательных проверок, как при посадке, уже не было.

Пассажиры не спали. Некоторые, несмотря на такое время, переговаривались по телефону с родными и близкими. Не была исключением и Елизавета. Она позвонила в Соединенные Штаты мужу, потом детям, сделала звонок в Москву и переговорила с сиделкой своей матери. Мать находилась в крайне тяжелом состоянии, и Елизавету не оставляло чувство вины за то, что она оставляет больную мать на чужого человека и что эта их встреча могла быть последней. Даже награда, полученная из рук самого президента, оставила какой-то горьковатый привкус. Не была она в восторге и от своей ответной речи. Чтобы поскорее забыть обо всем этом, она постаралась представить лицо своего маленького любимца, и у нее сразу поднялось настроение. Елизавета физически ощутила, как прижимает его к себе, как он отвечает ей взаимностью, как она проводит ладонью по его жестким коротким волосам. И тут заметила, что на телефон совсем недавно пришло сообщение. По всей видимости, из сочинского филиала ее фонда. В нем говорилось, что из известной швейцарской фирмы получена посылка, которая пришла на ее имя: или с медикаментами, или какой-то медицинский прибор. Посылка представляет собой коробку со странной надписью: «Не загружать в самолет!»

«Странно, — подумала Елизавета, — я ничего не заказывала в Швейцарии, никаких медикаментов и никакого медицинского оборудования, более того, никому не давала разрешения на его получение без моего ведома».

Ситуация ее взволновала, но самолет пошел на взлет, и она отвлеклась. Затем связь исчезла.

— Хватит работать! — пошутил сидящий рядом в кресле пассажир. — Давайте думать о позитивном, — и улыбнулся.

И Глинка тут же снова вспомнила два глаза-уголька и жесткие с лиловым отливом волосы маленького чуда. «До скорой встречи, мой котенок», — подумала она.

* * *

В Багдаде в это время стояла глухая ночь. Один за другим подходили на совещание полевые командиры. А пока дожидались остальных, присутствующим разливали жирную шурпу с большими кусками баранины.

— А ты, Исмаил, что, не мог приехать поскромнее? Все приехали просто, без выпендрежа. Тебе же обязательно понадобился внедорожник. Что, похвастать захотелось? Вот прилетит вслед за тобой ракета. Кто из вас помнит, какая дальность приборов ночного видения на американских самолетах?

Ответа не последовало.

— Думал бы головой, запряг бы своего мула. Ну что, все в сборе? А теперь послушайте. Мы, конечно, могли воспользоваться этой удачной связью женщины с ребенком более эффективно. Но когда еще представится такая возможность? Подумаешь: «Кипучая, могучая никем непобедимая…»

— Вспомни, там еще были и другие слова, ну, в школе пели, в Красноводске.

— В Туркмении пели, — добавил другой моджахед, — «Несокрушимая и легендарная…»

— Вот мы и посмотрим, — добавил ведущий совещание, — насколько несокрушимая.

— Ни в коем случае не брать на себя ответственность! Пусть головы поломают!

— Кто там еще пришел? Мы, кажется, все собрались. А, это же наши новые командиры с юга. Дайте им, пожалуйста, поесть, они с дороги проголодались. Пусть попробуют нашу шурпу. Мясо отличное!

Совещание продолжилось.

— Вы, наверно, уже все знаете, что вчера Аллах призвал к себе одного из наших лучших друзей. Умер Маккейн. Без него мы бы многого не смогли. И еще во многом рассчитывали на его помощь. Но на все воля Аллаха. Давайте же помолимся за нашего друга!

И все дружно склонили головы, пока муэдзин читал молитву в честь ушедшего в мир иной.

После молитвы и недолгого молчания первым поднялся старший, и остальные последовали за ним, заняв свои места.

— Поговорим об ушедшем, пусть Аллах дарует ему рай. Все вы знаете, когда над Вьетнамом сбили его самолет, уже тогда Аллах чуть не забрал его к себе. Он только через несколько дней смог открыть глаза. Его тогда поместили в глубокую яму. После этого еще несколько раз он уже почти был у Аллаха, но возвращался обратно. Такова была воля Аллаха, он нужен был нам. За ним присматривала вьетнамская девушка, с которой они могли общаться только жестами. Девушка ухаживала за ним, лечила его, и постепенно он стал понимать ее язык и через нее общаться с внешним миром. Она приносила ему газеты на родном языке. Через год у него уже была густая белая борода и длинные волосы, которые она заплетала в косичку. Из газет Маккейн узнал фамилию летчика, который сбил его, и возненавидел его и его страну — Россию. Я собрал вас в этот раз, чтобы вместе с вами поблагодарить Аллаха, который призвал к себе нашего друга Маккейна. Его с нами нет, но дело его живет. Совсем не обязательно громко кричать «Аллаху Акбар!» и расстреливать неверных. В последний свой приезд, когда наш друг был еще жив, он подробно инструктировал нас, как добиваться успеха. И мы прислушались к его мудрым советам. Где сейчас этот поющий российский ансамбль? Мы не взяли на себя ответственность за то, что его уже нет, но именно мы уничтожили этот самолет! Я не могу сейчас раскрыть вам все тонкости этого плана, во главе которого стоял этот великий человек. Нам еще предстоят большие дела, и нам будет не хватать его и его четкой и ясной позиции. И самое главное, зачем я вас собрал. Сообщить радостную новость. Маккейн был летчиком и знал все слабые места своих противников в авиации. По его совету нам удалось внедрить своего человека в сирийскую противовоздушную оборону. Он получил доступ к этому важному прибору, который распознает «свой — чужой», и в нужный момент его не включил. Что дальше получилось, вы знаете. Сейчас Россия обвиняет Израиль, а Израиль молчит. Радуйтесь вместе с нами! Давайте вместе еще раз помолимся.

В той войне много российских кагэбэшников работало против американцев на стороне Вьетнама. Когда выяснилось, что Маккейн сын боевого американского генерала, они решили его завербовать. Но для этого нужен был серьезный компромат, и на его подготовку ушло много времени. Специально для этого во Вьетнам был направлен российский представитель. Обо всем этом можно прочитать, но я вам рассказываю, потому что в память об этом человеке нам надо о нем немного поговорить. Во Вьетнаме тогда побывал и будущий российский президент. Он пытался пообщаться с пленным, но у него не вышло. Затем, значительно позже, Маккейну все же удалось вернуться на родину. Он был обласкан своим правительством, его заслуги оценил американский народ, и в 2008 году он был выдвинут кандидатом в президенты.

— Ты хочешь рассказать нам о том, как Маккейн просил денег на свою избирательную кампанию у россиян? — задал вопрос «лектору» один из присутствующих.

— Кто это среди нас такой умный? Может, ты займешь мое место? — предложил Максуд — так звали выступающего.

— Пусть рассказывает! — донеслось откуда-то из темноты, и другие поддержали.

Максуд воспрянул духом.

— Тот, кто начитанный, пусть слушает молча. Итак, продолжу. В ответ на эту просьбу Постоянное представительство Российской Федерации при ООН распространило пресс-релиз, в котором было заявлено: «Мы получили письмо от сенатора Джона Маккейна с просьбой внесения финансового вклада в его президентскую кампанию. В этой связи хотели бы повторить, что ни российские официальные лица, ни Постоянное представительство Российской Федерации при ООН, ни российское правительство не финансируют политическую деятельность иностранных государств». На что из штаба Маккейна поступил ответ, что это было недоразумение, которое произошло в результате ошибки программы почтовой рассылки. Но ошибка ли это была? Начинающий гэбист В. П. к тому времени уже имел на нашего друга компромат — сфабрикованный ролик о том, как Джон Маккейн ошибся и разбомбил свой же, американский, госпиталь. Он долго думал, но никак не мог придумать, как использовать имеющийся компромат.

Далее «лектор» остановился и добавил:

— Тем не менее судьба не оставила Маккейну шансов на жизнь. Его похоронят 2 сентября в штате Мэриленд, в городке Аннаполис, на территории Военно-морской академии, которую он окончил. Уже известно, кого на церемонии точно не ждут. Персоной нон-грата на прощании с Маккейном оказался действующий лидер Штатов Дональд Трамп. Президентов США будут представлять «бывшие» — республиканец Джордж Буш-младший и демократ Барак Обама. Я вам все так подробно рассказываю, потому что все это представляет большой интерес. Американцы на то время уже имели, но еще не обнародовали новую стратегию национальной безопасности. В ней было много интересного. Там рассматривались глобальные ключевые тенденции. И уже тогда отмечались повышенные экономические, технологические, политические связи современного мира. Америке необходимо было отобрать экономические рынки у России, но она не планировала большую войну. Там впервые была расписана логика международных санкций как эффективный метод принуждения. Все было очень запутано, но не для В. П. Должен вам сообщить, что он является величайшим политиком современности и отложить в сторону компромат на Маккейна не мог. «Какая могла произойти ошибка, — подумал он, — при запросе финансовой помощи из избирательного штаба Маккейна?» — и на всякий случай решил напомнить ему о компромате. Маккейн в то время уже был конгрессменом и вел прием своих избирателей в своем офисе в городе Фениксе. Однажды к нему на прием пришел неприметный человек. Он ненавязчиво рассказал о своих русских корнях, о том, что его по политическим мотивам преследуют в России, почему он оказался в Америке. Оформил документы в американском посольстве и стал ждать. Но на интервью его все не приглашали, так как родство у него было двоюродное. По этой причине он приехал и разыскал конгрессмена, пытаясь восстановить справедливость. Между ними завязалась дружеская беседа. Оба когда-то служили в авиации и оба воевали во Вьетнаме. Затем посетитель как бы невзначай подарил конгрессмену кассету с фильмом о прошлой войне, в которой они оба участвовали. «Надеюсь, вам будет интересно посмотреть на досуге и вспомнить прошлое», — сказал он, ни словом не обмолвившись, что это история о том, как самолет Маккейна разбомбил американский госпиталь.

«Они никак не хотят оставить меня в покое», — подумал Маккейн. Этот материал у него уже был. Конгрессмен разволновался, передал дело посетителя своей секретарше, чтобы та по его вопросу позвонила в Вашингтон. А сам конгрессмен, извинившись, быстро уехал. «Дела», — прокомментировал он. Посоветоваться по поводу подаренного фильма ему было не с кем. Что же делать? И он решает воспользоваться восточной мудростью: чтобы усыпить бдительность врага, надо предложить ему дружбу. Тогда-то и отправил его избирательный штаб запрос в Россию по поводу финансовой поддержки его избирательной кампании. «Все же это не могло быть ошибкой», — в очередной раз подумал В. П. В то время новая американская доктрина становилась все более и более антироссийской. И Маккейн, равно как и все предыдущие американские президенты, были заряжены в одну обойму. «Они хотят усыпить нашу бдительность. Заручиться поддержкой, завязать личную дружбу, а затем заставить нас плясать под их дудку. А дальше его же и обвинят в предательстве своей страны. Мол, вы же сами помогли стать президентом этому человеку», — заявит пресса. И тогда В. П. подумал о другом: как использовать Маккейна, и что больше всего ему от него нужно. И тут его мысли обратились совсем в другую сторону. Перед ним возник Иосиф Виссарионович Сталин. Сколько своего народа он загубил, но какой неимоверный рейтинг имел среди своего населения. «За Родину! За Сталина!» Вы помните этот лозунг, с которым советский солдат шел в наступление во Второй мировой войне. Этого надо было добиться. Многие из нас, кто сейчас слушает меня, помнит это время. «Я знаю, как поступить, — решил В. П. — Я откажу Маккейну официально. Пусть он брызжет своей ядовитой слюной на Россию и пусть все время помнит о том, что у меня на него имеется компромат. Он никогда так и не догадается, что своей желчью льет воду на мою мельницу. Хоть он и стар, но еще лет десять протянет. Они будут забрасывать нас своими санкциями, а мой рейтинг в это время будет расти! Он еще много лет будет работать на меня даже после своей смерти. Пусть живет с этим компроматом и лает, как собака, на всех перекрестках. Мой рейтинг и сейчас уже 80 процентов».

«Хитрец», — заволновалась аудитория, и откуда-то из темноты послышалось: «Уважаю! Надо же до такого додуматься!»

Но «лектор» утихомирил всех и продолжил:

— Все, что сделал для нас наш друг Маккейн, — это заповеди Аллаха. Возможно, он мог бы сделать и больше, но пути Аллаха неисповедимы.

***

Прошла уже неделя, как мама Лиза должна была прилететь, а ее все не было. Фатима, у которой жил Салих, видя, как мальчишка огорчается, хотела как-то его поддержать, но сама находилась в полном неведении, что произошло. Обещали, праздник будет, музыканты приедут. Вместе с ними должна была прилететь и доктор Лиза — привезти лекарства, запасы которых уже были почти на исходе. Но вместо этого вдруг появились российские патрули.

— Прости, малыш, — сказали ему как-то двое молодых солдат с повязками на рукавах, — но мы теперь не можем пропускать тебя на базу.

Салих отправился в госпиталь: может, там кто-то скажет, когда приедет мама Лиза. Но и туда его не пропустили. Даже бедж, который он повесил себе на шею, не помог.

Шло время, Фатиму вызвали в управление и предложили поехать в командировку в Россию — поработать некоторое время в сочинском филиале фонда. Она работала менеджером фонда «Справедливая помощь», имела фармацевтическое образование и хорошо разбиралась в лекарствах. На какое время она должна была лететь, никто сказать не мог. Тогда ей осторожно намекнули, что доктора Лизы больше нет, но что с ней случилось, никто не говорил, и говорить об этом запрещалось.

— Я бы поехала, — ответила Фатима, — но вы же знаете, что у меня на руках ребенок. Я не могу его оставить. У меня обязательства перед доктором Глинкой.

— Мы его пристроим, — пообещал инструктор отдела кадров.

Домой Фатима пришла мрачнее тучи. Она понимала, что если сейчас откажется от поездки, то может вообще остаться без работы. Да и хотелось увезти Салиха подальше от российской базы, где без конца проводились траурные мероприятия, к тому же было непонятно, знает ли Салих, что Лизы больше нет. Пусть лучше пока остается в неведении, подумала она.

Через пару дней ей дали разрешение взять с собой ребенка.

— А что будет с его учебой? — поинтересовалась Фатима.

— Там есть школа, — ответили ей, — он отлично говорит по-русски.

— В таком случае я, наверно, соглашусь, — ответила она.

— Собирайтесь. На сборы у вас десять дней.

«Как я об этом сообщу мальчишке? — думала Фатима. — Он все еще ждет приезда матери. Придется что-то соврать».

Постепенно Салих свыкся с тем, что мать не приезжает и неизвестно, когда приедет. «А может, она бросила меня? — думал он. — Ведь у нее свои дети…»

Раньше он много времени проводил в госпитале. После авиакатастрофы пропускной режим на всех русских площадках ужесточился, и его туда уже не пропускали. Фатимы дома постоянно не было, она находилась на работе. «Старший брат» Рахим куда-то исчез. С тех пор как он поругался с мамой, в дом его не пускали и Салиху строго-настрого запретили это делать. Да и вообще в доме о нем старались не говорить. Но однажды, когда дверь случайно осталась открытой, он появился.

— Пришел поговорить с тобой, — обратился он к Салиху. — Вижу, ты скучаешь. Мамку ждешь. Жди, она хорошая женщина. Аллах ее любит.

При этих словах Салих вздрогнул.

— Сейчас же уходи, тебя не велено пускать в дом!

— Я ненадолго. Вот только проведу с тобой «урок географии». Помнишь, как когда-то я тебе много интересного рассказал и напомнил о верности Аллаху?

Салих снова вздрогнул.

— Уходи! — сказал он жестко. — Скоро твоя мама придет.

— Не мать она мне, — выпалил Рахим и быстро направился к двери. — А с тобой мы еще встретимся, — пообещал он, поспешно покидая дом.

Фатима уже подходила к дому и только сверкнула глазами, заметив выбегающего из дома Рахима.

— Это страшный человек. Держись от него подальше. Зачем он приходил? Запомни, это не мой сын! Остерегайся его! Как хорошо, что мы уезжаем подальше от этого человека!

Салих, услышав от Фатимы такие слова, пришел к выводу, что между ними существует какая-то страшная тайна.

Через неделю они уже летели очередным рейсом в Россию. Салиха пробивала дрожь: он впервые летел самолетом и чувствовал что-то недоброе. Фатима прижала его к себе и все время гладила по голове. Несколько часов проспали.

От неожиданного толчка Салих проснулся — самолет выпустил шасси, и когда они коснулись земли, Фатима мокрой салфеткой вытерла капельки пота, выступившие на лбу у ребенка.

Они стали спускаться по трапу, и вместе со свежим ветром исчезали неприятные мысли и ощущения. Они направлялись навстречу новой жизни. За ними приехала машина и отвезла их на тихую улочку, где располагался филиал фонда. Небольшой участок земли с несколькими постройками, где проживали и работали сотрудники, а недалеко от дороги — море.

Когда в городе шла активная подготовка к Олимпийским играм, благодаря своей напористости и авторитету Елизавете удалось вырвать этот участок земли. И даже дорогу пришлось прокладывать в обход.

Фатима сразу же приступила к работе, а Салиха по возрасту определили в пятый класс, чем он был чрезвычайно горд.

Время шло. Он успешно учился и втайне от всех продолжал ждать свою маму Лизу.

***

— Ну что, можно начинать? Все собрались? Ты, Рахим, на чем приехал сегодня?

— По вашему совету запряг своего ишака.

— Не подумайте, это не моя прихоть. Позавчера ракетным ударом была уничтожена колонна из трех машин с нашими людьми. Давайте за них помолимся. Такие молодые и горячие головы, как ты, часто срывают наши планы. Кстати, как там наш подопечный? Ты его скоро обратишь лицом к Аллаху?

— Да уже почти, осталось совсем немного. Он все еще ждет свою маму. Но, я надеюсь, скоро это закончится.

Все стали молча слушать поминальную молитву, после которой Максуд продолжил инструктаж.

— Вспомните, как мы потеряли нашего уважаемого Усаму. Мы сами навели американский спецназ на его дом. Нам ничего не помешает создать великий халифат. Аллах уже помогает нам в этом. Давайте еще раз попросим Его об этом. Да будут они прокляты, наши враги — Америка и Россия!

В большой комнате на ковре сидели, склонив головы и вознося молитву Аллаху, человек двадцать полевых командиров. Закончив молитву, один из присутствующих не сдержался и стал посылать проклятья всем врагам, прося Аллаха покарать неверных.

— Я уже вам говорил, что мы кое-что уже отыграли. Это был не просто самолет, а глаза и уши российской разведки. И 15 самых опытных специалистов. Аллах послал нам верных друзей, и одним из них был Маккейн. Он учил нас, как использовать разногласия между Америкой и Россией, и указал, где должны находиться наши люди. Один из наших людей долго ждал этого момента, и наконец, хвала Аллаху, такой момент настал. Когда российский офицер вздремнул, наш человек, не включил распознавательную систему «свой — чужой». Об этом никто не знает и об этом нигде не пишут. Я говорю вам об этом, чтобы вы понимали, что мы не только можем держать в руках оружие, но наши головы еще кое-что соображают.

В это время из боковой двери тихо вошел один из охранников и низко склонился перед Максудом.

Когда прозвучали последние призывы, все засуетились на своих местах, а затем в комнате воцарилось молчание. Первым вернулся к теме разговора Максуд.

— Сироты мы, — сказал он, — но с Аллахом мы сильны.

— Рассказывай нам побольше всяких новостей, чтобы мы не были такими темными. Давай еще немного поговорим о политике.

— Вот, например, что такое доктрина Монро?

— Хорошо, — сказал Максуд, — я вам буду читать, потому что сам на память не помню, а вы внимательно слушайте. «В 1823 году в послании Конгрессу президент США Джеймс Монро провозгласил доктрину, смысл которой заключался в том, что американский народ является избранным. Эта доктрина стала идеологической установкой Соединенных Штатов на ближайшие ХІХ — ХХ века и плавно перешла в ХХІ. В геополитической перспективе доктрина Монро превратилась в инструмент завоевания пространства и превращение этого пространства в американскую континентальную империю. Гегемонии так же, как и империи, требуется для поддержания мифология». Простите меня, я слежу за текстом, и мне нелегко, поэтому могу иногда сбиваться. Вы можете меня перебивать, но вопросы должны касаться только текста. «Эта мифология гласила: „Мы господствуем над тобой, потому что наше господство служит нашим интересам“. Мифология должна была создать веру в то, что отношения господства и подчинения естественны и основаны на взаимной выгоде обеих сторон. А те, кто в этом сомневается, или совершенно невежественны, или же преступники и грешники». Так они думали о нас, — оторвался от текста Максуд. — И еще хочу добавить об этой доктрине, что никто в Америке среди политиков, а я со многими встречался, так и не знает, что это такое. И второе. Каждый американец, которого я встречал, никогда не согласится, чтобы оспаривать эту доктрину. Это не доктрина, а догма.

— А что такое догма? — прозвучал вопрос.

— Догма — это когда что-то утверждается и не может быть оспорено. Тема не подлежит обсуждению. Вот как у меня еще записано: «Это не одна догма, а две. Догма о непогрешимости американского президента и догма невинного зачатия американской внешней политики».

В это время в комнате все собравшиеся неодобрительно зашумели, а потом стали громко смеяться.

— А чего это вы смеетесь? Что вас рассмешило?

— Про невинное зачатие американской политики очень смешно, — и снова раздался громкий смех.

— Мне кажется, вы поняли, что такое доктрина Монро.

— Да, поняли, — ответил громкий голос. — Это невинное зачатие, — и все снова засмеялись.

— А может, ты расскажешь, кто такой Черчилль? Чем он отличался от Маккейна? Почему Маккейн к нему прислушивался? Он друг нам или враг? Ведь Черчилль англичанин, а они еще больше нам враги, чем американцы.

Максуд задумался.

— Перенесем этот разговор на следующий раз. На сегодня достаточно.

***

Степан был сельским пареньком. Маму с папой не помнил, воспитывала его бабушка. Жили они в Закарпатье, в деревне Ясиня. Родители с раннего детства мечтали обучить мальчика музыке и купили ему баян. И когда он остался без родителей, все время проводил с этим баяном. Музыкантов в деревне не было. Старики рассказывали, что при поляках даже существовал налог на музыку: музыка в то время была дорогим удовольствием. И бабушка решила, что обучить внука музыке ее долг, чтобы дитя всегда имело кусок хлеба, и из своих скудных средств оплачивала его занятия с педагогом. Авось к старости прокормит. У мальчишки с самого детства обнаружился абсолютный слух и выявились необыкновенные музыкальные способности. Какой бы инструмент ему в руки ни попался, буквально через несколько дней он уже владел им практически в совершенстве. Сначала это была гитара, потом баян. И уже через год ни одна свадьба не проходила без его участия. Степан-баянист — под этим именем его знали в округе все.

Парень рос, окончил школу, и пришло время призваться в армию. Когда местный военком повез призывников на сборный пункт, их выстроили перед входом и постригли. Все с рюкзаками, лишь у одного Степана с собой баян. И ему разрешили пронести инструмент на территорию сборного пункта.

В это время за призывниками приехали «покупатели». Команды были выстроены, и каждый из прибывших офицеров хотел увезти с собой музыканта. Хороший музыкант в воинской части — это дефицит, и среди представителей воинских частей завязалась чуть ли не драка. Но прибывший начальник сборного пункта быстро утихомирил офицеров.

— Уважаемые представители, преимущества на музыкантов имеют те команды, которые набирают военнослужащих в московский гарнизон. Кроме того, у нас есть представитель главного оркестра страны. Вот ему и дано право первого отбора.

Так закончился спор, и Степан попал в команду ансамбля имени Александрова.

— А теперь небольшой концерт по заявкам, — объявил комендант сборного пункта. Доставай свой баян, музыкант. Кто будет петь?

Из строя вышли несколько парней, и скоро весь сборный пункт, усевшись большим полукругом, превратился в концертную площадку. А затем было обнаружено, что у многих призывников с собой самогон, и мероприятие пришлось прервать. Началась проверка личных вещей и изъятие спиртного.

Многие сопровождавшие новобранцев все еще находились на территории в ожидании момента отправки, чтобы в последний раз помахать им рукой.

Степан, убрав свой инструмент, вышел во двор, подошел к забору и чуть не расплакался. Под большим деревом сидела его любимая Маришка, с которой он тепло распрощался, а рядом с ней еще несколько девушек. И все, как одна, с опущенными на колени головами. Еще раз прощаться ему не хотелось. Он знал, что это не приведет ни к чему хорошему, снова вызовет слезы, и попросил дежурного объявить всем ожидающим за забором, что команды укомплектованы и уже уехали.

— Большое вам спасибо, родные и близкие, за то, что доверили нам самое дорогое, — объявил комендант. — До свидания. Ваши дети находятся в пути к железнодорожному вокзалу.

Машина тряслась по разбитой дороге. Езды было полтора часа, и на глазах у Степы выступили слезы. Новобранцы, успевшие перед отъездом «согреться», начали дружно петь солдатские песни. Особенно выделялся один голос:

Солдатушки, бравы ребятушки,

Где же ваши жены?

А двое других ему отвечали:

Наши жены — пушки заряжены,

Вот где наши жены.

Русская речь раздражала Степана. «Москали», — брезгливо говорила бабуся в таких случаях и уходила подальше.

Все команды разъехались по необъятной стране, многие в товарных вагонах. Команда Степана заняла плацкартный вагон в скором пассажирском поезде, и вскоре он почувствовал, что наступает конец его тихой деревенской жизни. В окне вагона все замелькало, как в калейдоскопе. Тихий скромный парнишка ехал в главный военный оркестр страны — ансамбль имени Александрова.

До самой Москвы Степа не мог уснуть. Перед глазами стояла его Маришка. Он несколько раз доставал из кармана ее фотографию и снова прятал. Вспоминал свою комнату, где рядом с его фотографиями бабуся расставила иконы в резных рамках и не разрешала их убирать.

Еще на призывном пункте ходили страшные истории о тяготах армейской службы. И не столько пугал строгий распорядок дня и профессиональная подготовка, сколько неуставные отношения между старослужащими и молодыми солдатами. Над ними издевались, заставляли выполнять сверхурочную работу, прислуживать себе, подчас просто для того, чтобы покуражиться. Но, к счастью, со Степаном этого не случилось. Вся жизнь оркестра проходила под строгим и неусыпным контролем. Все началось с подготовки молодого бойца, строевой подготовки на плацу, обучения стрельбе и овладения материальной частью оружия, и только после этого приступили к теории музыки и практике игры на музыкальных инструментах.

Со своим старым баяном пришлось расстаться. Степан получил новый инструмент, от которого пришел в невероятный восторг. Старый же он, аккуратно упаковав, отправил почтой домой. После однообразной деревенской жизни ежедневный ранний подъем, физическая зарядка, умывание холодной водой, длительные занятия игрой на музыкальных инструментах радовали Степана.

Через какое-то время он стал получать письма из дома: писали то бабушка, то любимая Маришка. Он ощущал на исписанных листках тепло девичьих рук и в этот момент сразу забывал обо всем его окружавшем. Ему тут же хотелось все бросить и оказаться со своим баяном в деревне на танцах в окружении девчат с горящими глазами, когда они еще и еще раз просят его повторить любимую мелодию. И при чтении очередного письма у него в голове зазвучала любимая украинская песня: «Ридна маты моя, ты ночей не доспала…»

— Рядовой Наливайченко, вы что, спите? — спросил его преподаватель, увидев, как солдат во время лекции подпер рукой голову и о чем-то замечтался.

Тоску Степана по дому первым заметил замполит и стал вести с ним беседы. Он попросил рассказать ему самые яркие моменты его прошлой жизни, а затем прочесть выдержки из писем, которые он получал из дома. В одном из писем от Маришки были такие слова: «Ридный мой Степка! Опустела наша деревня. Скучно стало. В клубе теперь некому играть. Все спрашивают, как долго ты еще будешь служить. И даже начали вести счет дням твоей службы».

Дальше замполит слушать не стал. Майор Девятов видел много тоскующих по дому солдат. Большинство из них служба перемалывала, но замполит был человеком опытным и сразу понял, что со Степаном все так просто не обойдется. Такая глубокая тоска и депрессия могли привести к чему-то нехорошему. Вечером, когда офицеры собрались на совещание, он поставил вопрос о военнослужащем Степане Наливайченко. Первое и самое эффективное предложение поступило от командира роты:

— Хохол без лычек, что справка без печати — гласит известная армейская пословица, — громко объявил он.

— Хорошее предложение, — заулыбались все. — Присвоим ему внеочередное воинское звание, несмотря на то, что он не прошел еще курс молодого бойца.

— А вообще, в порядке исключения, — согласился замполит, — подождем еще недельку до окончания курса молодого бойца и прыгнем через одну ступеньку. Младший сержант Степан Наливайченко звучит хорошо. И, думаю, это снимет все проблемы.

Вскоре после окончания курса обучения на общем построении это предложение замполита озвучил командир роты — объявил, что в связи с успешной сдачей экзамена по курсу молодого бойца Степану Наливайченко присваивается внеочередное воинское звание младший сержант.

Первым делом Степан написал об этом в свою деревню.

«А как же я? Ты теперь меня совсем забудешь?» — ответила ему Маришка.

И действительно, письма после этого стали приходить реже.

«Занят я, — отвечал он ей, — но по-прежнему люблю тебя и крепко целую».

И, глядя на Степана в новой красивой воинской форме, Маришка все ему прощала и без конца показывала своим подругам фотографию.

— Прощай, Степа, — говорили подруги. — Такой красавец, да с баяном. Теперь его обязательно украдут.

С получением воинского звания Степан загордился, и это почувствовали его сослуживцы. Многим хотелось доказать ему, что он не лучше их. Особенно старослужащим. Но неуставных отношений в главном оркестре страны не могло быть, и к званию его быстро привыкли.

В оркестре все было очень строго. Другие сержанты, которые прослужили уже несколько лет, как-то дистанцировались от него как от белой вороны. Совсем новобранец, и на тебе — воинское звание!

Но у Степана все пошло очень быстро, и вскоре он уже получил звание сержанта. Он оправдывал свое назначение и из тихого паренька вдруг превратился в требовательного к своим подчиненным. Молчаливый протест сослуживцев ни к чему не привел. У Степана был высокий покровитель — замполит майор Девятов. Он строго отслеживал взаимоотношения среди военнослужащих, и многие из тех, кто вступал в спор с сержантом Наливайченко, попадали на гауптвахту.

Солдатам и сержантам стало ясно, что к Наливайченко необходимо относиться согласно его званию, и обидное слово «салага» при обращении к нему употреблять перестали.

Вся эта внутренняя борьба в армейском коллективе отнимала много сил и энергии.

Вскоре из оркестра ансамбля должен был уйти на пенсию валторнист. И учитывая то, что сержант Наливайченко быстрее других овладевал новыми инструментами, главный дирижер решил подготовить его на освобождающееся место.

— Старшина Евченко, — обратился руководитель ансамбля к пенсионеру. — Возможно, вы прослужите еще два-три месяца и подготовите себе замену в лице сержанта Наливайченко.

— Ну если это в интересах ансамбля, то рад помочь, — согласился тот.

Учеба у Степана продвигалась успешно. Вскоре старшина заметил, что его ученик с большим упорством добивается нового звучания инструмента.

— Сержант, чем вы занимаетесь? — обратился к нему старшина. — Я просил выучить две новые партитуры, а вы какой-то ерундой занимаетесь.

Но для Степана эта была не ерунда. Он пытался добиться от валторны звучания трембиты — звуков его родного края. Эти призывные звуки он запомнил с самого детства. Этими звуками объявляли свадьбы и другие события, происходящие в поселке. И сейчас они звучали в нем подобно колоколам.

Услышав, как Степан овладел валторной, главный дирижер дал ему задание написать партитуру к гуцульским мелодиям. Так появилась его фамилия в одной из новых партитур оркестра. Степан представлял себя с трембитой высоко в горах на Черном Черемоше среди плотогонов в национальной одежде. Плот быстро нес его на огромной скорости по реке, а он умело управлял им, огибая пороги.

Бабуся рассказывала ему историю о том, как погиб его отец, когда Степан был еще совсем маленьким. Он пытался восстановить эти события однажды поздно ночью, но уснул, и они явились ему во сне. Он увидел отца, которого совсем не помнил, молодым, сильным и красивым, стоящим на самом первом бревне плота у клина с огромной гребью в руках. В этот день река, как никогда, была полноводной. Прошли дожди, река наполнилась до краев, и надо было воздержаться от перегонки этого огромного плота, который был в два раза длиннее обычного. И там, где его собирали, вода уже вышла из берегов и в любой момент могла разрушить результаты многодневной работы. Бревна, как живые тюлени, наползали одно на другое и, отрываясь от плота и при этом издавая глухие звуки, незаметно для плотогонов уходили вниз по реке и там, в самом узком месте, образовали затор. Когда отец Степана, стоя на плоту, заметил это, было уже поздно. Ни справа, ни слева обойти затор не удалось. В последний момент он прыгнул в воду в сторону от плота, но волна накрыла его и ударила о камни. Развернувшись, плот окончательно похоронил его.

Степан проснулся в холодном поту и подумал, что лучше бы он не засыпал и не видел всего этого кошмара.

Постепенно придя в себя, он снова погрузился в сон, и снилось ему, как он собрался и отправился на Черемош к большому порогу, где, по его предположению, могла произойти эта жуткая трагедия с отцом. По дороге он представлял себе это коварное место. «Хоть какой-то след, но я должен найти», — думал он.

И вот он на месте. Высоко над соснами ярко светит солнце. Длинные тени деревьев, как и в тот трагический день, когда погиб отец, пролегли поперек реки, словно предупреждая об опасности и преграждая путь. Река с шумом несется вниз, а от порогов отражается солнце, и они искрятся в воде, как огромные драгоценные камни. Вокруг было так красиво, что Степе захотелось искупаться. От солнца на его теле поблескивают капельки воды. Тело Степана набирается бодрости. «Как же здесь все вокруг прекрасно! — думает он. — В таком красивом месте не могло случиться подобной трагедии».

С такими мыслями Степан проснулся, казалось, навсегда оставив там, высоко в горах, на Черном Черемоше, среди искрящихся каменных порогов, частичку своего сердца.

***

Пришла зима. Занятия по физической подготовке проводили на лыжах. Многие из состава оркестра приехали из теплых краев и на лыжах никогда не стояли. Степан же, выросший в глухой горной деревне и с детства хорошо владевший лыжами, внезапно оказался в центре внимания. В его горной деревне Ясиня, в горах Закарпатья, дети с малолетства были приучены к этому виду спорта. Он лихо преодолевал самый сложный спуск, и даже сам начальник физической подготовки немного завидовал ему. Его авторитет вознесся до небес. Все обращались к нему за консультацией. Он был главным демонстратором этого вида спорта.

— Как это у вас так лихо получается? — спросил его пришедший проконтролировать занятия главный дирижер. — А дай-ка я попробую.

Он попросил снаряжение у одного из ребят, но, не успев надеть лыжи, упал и, вывалившись в снегу, тут же снял их.

— Нет, этот вид спорта не для меня. Но вы, сержант, — обратился он к Степану, — все же меня подучите. Я попрошу вас прийти в следующий выходной на это место. — Товарищ капитан, — обратился он к начальнику физической подготовки, — попрошу обеспечить наши занятия снаряжением.

Весь состав оркестра с завистью посмотрел на Степана, а дирижер решил приобщить к этому виду спорта и свою дочь Марту.

Занятия состоялись, и с тех пор Степан стал постоянным гостем в доме у руководителя оркестра. И постепенно между ним и Мартой завязалась дружба не только на почве лыжных прогулок. Но армейская служба удерживала дистанцию между молодыми, да и жена главного дирижера смотрела на Степу как на парнишку из деревни. Марте же, наоборот, нравился этот простоватый сержантик. Пусть у него образование не такое, как у ребят ее круга из института имени Гнесиных, зато он был уникален. Степан был умельцем на все руки, и за что бы ни взялся, все у него получалось. А какой он был музыкант! Отлично играл практически на всех инструментах. Дигелев даже стал понемногу обучать его дирижерскому искусству.

— Из него выйдет отличный дирижер, — говорил он, восхищаясь Степаном.

— Не преувеличивай, — останавливала мужа Наталья Петровна, которая не видела свою дочь рядом с таким простоватым парнишкой, да еще и с украинским говорком.

Однажды Степан, в очередной раз придя в гости к Дигелевым, стал случайным свидетелем ее разговора с мужем и дочерью, доносившегося из комнаты.

— Он же хохол! — сказала она.

Она так громко произнесла эти слова, что Степан встрепенулся, подумав: «Это обо мне». И, затаив на нее злобу, вспомнил слова своей бабушки: «Москали кляти».

Шел уже третий год службы. Все реже Степан получал письма из дома, да и сам писал неохотно. Ему казалось, что в своих письмах он обманывает и бабушку, и Маришку. О Марте же он писать ничего не мог, тем более что они уже стали планировать свое совместное будущее. Отец всерьез стал воспринимать Степана как члена семьи. Одна только мать протестовала. «Единственную дочь и отдать за деревенского хохла?!» — в очередной раз услышал Степан изречение в свой адрес. И в нем все больше и больше зрела и укреплялась ненависть к матери Марты.

— Сегодня мы пойдем в компанию к моим сокурсникам. Там будет весело. Надеюсь, ты не будешь возражать? — сказала ему как-то Марта.

— Выводишь меня в люди? — улыбнулся Степан. — Давай, давай, посмотрим на твоих приятелей. Если ты хочешь, я отказываться не буду, — неохотно ответил Степан.

Они пришли немного позже, и все уже были хорошо подвыпившие. Играла танцевальная музыка. Вдруг кто-то ее прервал, и зазвучал голос Александра Розенбаума: «Что же ты, зараза, „хвост“ к нам привела?..» Вся компания резко оглянулась на Степана, а Марта, сорвав с вешалки свою норковую шубку, выбежала на лестницу. Степан устремился за ней. А вслед им неслось: «Лучше бы ты, падла, сразу умерла…»

Хотелось заткнуть уши. Марта заплакала. Подруги, оставшиеся в доме, смутились, а парни злорадно захихикали. Марта, дочь главного дирижера ансамбля, была выгодной партией для каждого из них. И вдруг какой-то самозванец — хохол без роду и без племени. Почти все из этих ребят пытались ухаживать за Мартой, но она не отвечала им взаимностью. И сейчас все они почувствовали себя отмщенными.

Оскорбленные и униженные Марта и Степан шли домой, и каждый из них молча по-своему переваривал случившиеся.

Подходя к дому, первой заговорила девушка:

— Я их всех презираю! Их больше для меня нет! Степка, ты со мной, и это самое главное.

Она положила руки ему на плечи, и на ее глазах снова выступили слезы, а он, обняв ее, внезапно каким-то шестым чувством ощутил, что в ней зародилась новая жизнь.

— Нас ничто с тобой не разлучит, — твердо сказал Степан и, на прощание крепко поцеловав Марту, отправился в казарму.

Служить Степану оставалось несколько месяцев, и эта неприятная выходка студентов еще больше сблизила их с Мартой. Надо было принимать какое-то окончательное решение. У матери Марты на сей счет был свой взгляд: она этого не допустит. Отец же был почти согласен. «Но как примирить Степана с женой? — думал он. — А, со временем переварится», — решил наконец, даже не подозревая, что под его семью был заложен механизм замедленного действия, который приближал их к драматической кульминации.

По окончании службы Степану надо было уходить из казармы. Но так резко перебираться в дом к Марте?.. Как это будет выглядеть?.. Да и примут ли его?..

Девушка была настроена решительно. Необходим был семейный совет. Вечером, сидя за столом, она заплакала. Мать почувствовала, что с дочерью что-то не так. В связи с серьезностью обстановки отец налил и опрокинул целый стакан, мать тоже, почувствовав напряжение, пропустила рюмашку. Марта же прикрыла свою рюмку ладонью. И это еще больше насторожило мать. Обычно она поддерживала компанию.

— Дочь, ты что, беременна?

Марта отвернула голову и тихо произнесла:

— Угу…

Отец налил еще стакан. Но решению проблемы это не помогло.

— Сделай что-нибудь! — резко вскрикнула Наталья Петровна. — Ты ведь отец!

Полковник еще раз налил и выпил залпом. Казалось, от такого количества выпитого он вот-вот опустит голову на руки и уснет. Но он был старым служакой и мог принять на грудь и поболе.

— Я знаю, что делать, — решительно сказал он.

Полковник понимал, если Марта приведет Степана в дом, это закончится крахом его семьи. Он хорошо знал характер своей жены, и ему хотелось отсрочить эти события.

— Хоть это и не положено, я досрочно выпишу ему отпуск по семейным обстоятельствам. Пусть он съездит домой, а там посмотрим. Может, все как-то само собой уляжется.

Полковник понимал, что дочь в связи с ее положением сильно затоскует, начнутся депрессии. Они с матерью давно мечтали о внуках, и на то, чтобы избавиться от ребенка, ни он, ни жена не пойдут. И Наталье Петровне в итоге придется умерить свой пыл и принять Степана. А потом, когда появится ребенок, все станет на свои места.

Наталья Петровна, услышав решение своего мужа, поняла, что она получила отсрочку, и ей в конце концов удастся отделаться от этого простоватого паренька из глубокой украинской деревни.

«Откуда он взялся на нашу голову?» — подумала она про себя, а затем и озвучила то, о чем подумала.

Услышав эти слова, Марта зарыдала. Отец вышел из-за стола, подошел к ней и стал успокаивать, гладя по голове.

— Не обращай внимания на мать. Она у нас добрая. Все будет хорошо.

Марта повернулась к отцу и уткнулась носом в его армейский ремень. Она знала, что по-настоящему добр именно отец, и не верила, что мать не будет добиваться их разлуки со Степаном до победного конца.

— Ладно, пусть едет, — согласилась мать, — а там посмотрим.

Слова прозвучали как уступка. Она понимала, что дочери вредно волноваться.

— Степка! Дорогой мой! — плакала навзрыд Марта на груди у Степана. — Мама настаивает, чтобы ты поехал домой в отпуск. Зачем и с какой целью, они мне не объясняют.

Степан ошалел. О каком отпуске может идти речь, когда через два месяца он заканчивает службу? Но вспомнил, с кем имеет дело. В воинской части, которой являлся оркестр, для родителей Марты не было ничего невозможного.

Всей семье уже было ясно, что мать категорически против того, чтобы принять Степана в зятья. Увезти же невесту из дома вопреки желанию родителей Степан не был готов ни морально, ни материально.

Оставшись как-то со Степаном наедине, отец успокоил его. Мол, езжай, проведай родных. А когда вернешься, все уляжется. Мать вынуждена будет принять ваши отношения за должное. А я на твоей стороне.

И Степан успокоился. Оркестр в это время уезжал на гастроли, и главный дирижер не внес его в гастрольные списки.

Все так быстро закрутилось. Степана вызвали в штаб для оформления отпускных документов. Когда он входил в отдел кадров, оттуда ему навстречу, опустив глаза, выскользнула Наталья Петровна. Но Степан не придал этому значения.

Писарь вручил ему пакет, и Степан со смешанными чувствами — то ли радоваться, то ли огорчаться — вышел. Он был свободен. Впереди целый месяц отпуска. Уже на завтра у него был билет до Львова. Когда он собирал свои вещи в казарме, все друзья радовались за него. Но у него даже не оставалось времени, чтобы собрать их, как это обычно делают отпускники.

Последний вечер перед отъездом они провели с Мартой в ресторане. Сидели за столом как-то непривычно молча. По сравнению с военной формой, которая была ему к лицу и в которой Степан выглядел подтянутым и стройным, в гражданской одежде Марте казалось, что он выглядит нелепо. Только сейчас она заметила эту разницу.

Рано утром Марта проводила его на вокзал. Скорый поезд «Москва — Будапешт» сверкал новыми вагонами. Так ни о чем и не договорившись, они стояли, прижавшись друг к другу, в тамбуре вагона. Расставание было тяжелым. Он даже не заметил появления Натальи Петровны, когда проводница объявила: «Провожающих просим покинуть вагоны». Та подбежала к вагону, где ступеньке стояла ее дочь, и подала ей руку. По тому, как женщина отвела в сторону взгляд, Степан все понял: примирения не будет. Она набросила на плечи дочери платок и повела вдоль перрона в противоположную от уходящего поезда сторону.

«Надо взять себя в руки», — подумал Степан и снова вспомнил бабусины слова: «Москали кляти».

На следующий день, в полдень, Степан появился в новенькой военной форме с чистым белым воротничком, в погонах старшего сержанта и надраенными до блеска знаками отличия, которые получил за годы армейской службы, в родной деревне. Навстречу ему выскочила соседская девушка. Увидев такого шикарного мужчину, она смутилась и тут же нырнула в соседский двор, затем быстро выскочила и захлопнула за собой калитку уже в следующий двор.

«Заработало сарафанное радио», — подумал Степан.

Он шел по улице, и из каждого двора через калитку или из окна его сопровождали любопытные взгляды.

Дома его встретили разруха и беспорядок. Оказалось, бабушка в больнице. И сержант, сбросив с плеча рюкзак, направился ее проведать. Нашел он ее одиноко лежащей на старой больничной кровати в дальнем углу. Медсестра сообщила, что бабушка умирает, и помочь ей уже никто не сможет.

Когда Степан подошел к ней, она вдруг открыла глаза. Она узнала его.

— Степанка, ридный. Теперь я могу спокойно умереть. Вижу, что с тобой все хорошо, — проговорила она. — Следи за нашим домом и приведи в него новую хозяйку. И пусть она будет из Ясини. А то мне говорили, что у тебя там была какая-то шлюха в Москве. Нет, только не москалька! Запомни мои последние слова! Такова моя воля!

Она напряглась, будто хотела еще что-то сказать, но тут же закрыла глаза и, казалось, погрузилась в сон.

Подошедшая медсестра констатировала смерть.

Степан стоял над бабусей и вспоминал праздник Пасхи, как она привела его туда, куда все сносили свои праздничные изделия. Яркое красочное празднество так захватило ребенка. Но тут подошла учительница русского языка и, взяв его за руку, стала уводить оттуда, мол, нельзя школьникам находиться на религиозном празднике.

Степа плакал, бабушка тоже. Других детей, зная, что государство это не приветствует, в церковь не привели. Но бабушке некуда было девать ребенка, и она, радостного и возбужденного, привела его с собой. Степа изо всех сил обхватил бабушку за ногу — не оторвать, и учительница в конце концов оставила его в покое.

Кругом было много изготовленных из теста интересных зверушек, и все их хотелось потрогать. Но самый большой и самый красивый олень был у его бабушки. И откуда взялась тогда эта учительница? «Москали кляти», — снова всплыли слова бабушки. И, словно очнувшись, Степан отправился приводить в порядок дом.

Дома его уже поджидала Зинаида, та самая соседская девушка, которая первой встретила его по возвращении домой. Он только сейчас рассмотрел ее и увидел, как она выросла и похорошела, превратившись в распустившийся цветок. Когда три года тому назад он уходил в армию, она была совсем еще ребенком. Зинаида быстро накрыла на стол. Откуда-то на столе появилась бутылка. Они налили и молча выпили. Потом по второй, по третьей… И как-то сразу стало легче.

Степа не помнил, как они оказались в постели. А когда утром проснулись, в доме стали появляться люди, приходившие выразить свои соболезнования.

Не успели бабусю похоронить, как ее место в доме заняла новая хозяйка.

О Маришке Степан совсем позабыл, да она уже к тому времени успела выйти замуж.

Когда из Москвы стали приходить письма, Зинаида, дружившая с почтальоном, постаралась, чтобы они к Степану не попадали. А для усыпления бдительности у нее всегда была припрятана бутылочка.

Через сорок дней после смерти бабушки Зинаида потащила его в клуб на танцы. Как Степан ни сопротивлялся, она буквально силком затащила его, одной рукой придерживая баян на его широком плече.

А дальше все закружилось, как на карусели. Танцы, свадьбы, пьянки, гулянки… Жизнь Степана протекала словно в бреду.

О службе Степан вспомнил только по прошествии трех месяцев. Но почему же его никто не спохватился?.. И, внимательно прочитав свои документы, понял, что был уволен из рядов Советской армии. «Так это не отпуск?.. И теперь я гражданское лицо, и у меня на это есть все документы? Но как же это могло произойти?..» — недоумевал Степан.

Прокрутив в голове все минувшие события, как, входя за документами в отдел кадров, натолкнулся на выбегавшую оттуда с опущенными глазами Наталью Петровну, он понял, чьих это рук дело. Она тогда, столкнувшись с ним нос к носу, даже не поздоровалась и, сделав вид, что очень торопится, прошмыгнула мимо.

«Так вот кто все это провернул!.. А я, дурак, думал, что еду в отпуск. И даже внимания не обратил на то, что проездной билет в одну сторону».

Вспомнил и о Марте. Только теперь он заметил, что Зинаида ни в какое сравнение с ней не идет. Что же теперь делать?.. Ведь Марте скоро рожать?.. Да и Зинаида, кажется, беременна…

Надо было срочно принимать решение, а Степан, окончательно растерявшись, в итоге плюнул на все: пусть все идет, как идет.

Так наступила зима, а там Новый год. И опять пей-гуляй…

Очнувшись утром после очередной пьянки уже в Новом году, Степан задумался. Ведь в его жизни все могло пойти по-другому. Выглянув в окно, он увидел, как почтальон бросает в почтовый ящик письмо. Обычно письма забирала и передавала ему Зинаида, а тут она прозевала почтальона. Степан в одних трусах выбежал к калитке, уже в спину поздоровался с почтальоном и на ходу вскрыл письмо. Оно оказалось от отца Марты. Степан сел на кровать и стал читать.

«От кого, от кого, но от тебя я такого не ожидал. Дочь мне показывает уже с десяток писем, которые возвращаются с пометкой „Адресат выбыл“. Марта родила прекрасного малыша. Наталья Петровна все-таки добилась своего — развела тебя с дочерью и подыскала ей жениха. И совсем недавно они зарегистрировали свои отношения. Он взял ее с ребенком. Но ведь это твой сын, твоя кровь! Как ты мог так поступить? Я, как мужчина, выражаю тебе свое презрение. Я тоже виноват перед тобой, в том, что дал возможность жене в обход уволить тебя из состава вооруженных сил. Неужели ты до сих пор в этом не разобрался? Но теперь уже ничего не вернуть. А жаль. Я так рассчитывал на тебя. Думал, ты не отступишь, вернешься. А там, глядишь, получил бы офицерское звание и стал бы помощником дирижера. Степа, ты даже представить себе не можешь, какую карьеру потерял!..»

Степан не смог дочитать письмо до конца. Руки затряслись, и листок, выскользнув, упал на пол. Он сидел и горько плакал, да так громко, что проснулась Зинаида.

— Степка, что с тобой? — спросила она и увидела лежавший на полу исписанный лист бумаги.

Подойдя к Степану, она подняла письмо и принялась читать. Ей сразу все стало ясно. Она быстро оделась и выбежала на улицу. Следом Степан выставил за калитку ее вещи.

***

Когда Марта осталась одна, да еще и беременная, отец стал донимать мать:

— Что ты наделала? Ей скоро рожать. И куда она теперь с ребенком одна?

— Ничего, — успокаивала его жена, — родит, а там я все устрою.

И Марта родила мальчика. Пухленького, забавного, как две капли воды похожего на Степана. Но Наталью Петровну это ничуть не волновало. У нее уже на примете был молодой парень из семьи, с которой они дружили. Дети были знакомы давно. Парень был не очень заметный, но в учебе прилежный. Мать давно хотела их свести. Но как это сделать теперь, когда у нее ребенок? И она решилась.

— Дочь, — сказала она Марте, — к нам придут гости, и Толик. Вы с ним вместе учились.

— Знаю я Толика, — недовольно буркнула Марта.

— А ты носом-то не крути, — выпалила мать.

Она еще собиралась сказать что-то, но, зная резкий характер своей дочери, воздержалась.

— Приведи в порядок себя и ребенка и подойди ко мне на кухню. Мне нужна твоя помощь.

Дома было очень шумно, играла музыка. Все крутились вокруг ребенка, но самым удивительным было то, что Толик, взяв его на руки, никому не отдавал.

«Кажется, я попала в точку», — образовалась мать и решила чаще организовывать праздники.

Постепенно Анатолий стал приглашать Марту на разные мероприятия. Он учился на последнем курсе в консерватории, и отец Марты помог ему стать солистом ансамбля.

Свадьбу сыграли без всякой помпы: только молодые и их родители. Все шло хорошо, но через некоторое время Марта загрустила. Началось все с того, что зимой они отправились погулять с ребенком в парк. Там можно было взять лыжи напрокат, и Марта прокатилась. А вот Анатолий, как ни пытался, и шагу ступить не смог. В итоге ноги у него подкосились, он упал и едва поднялся. Вот тогда Марта впервые и сравнила его со Степаном. Вскоре представился и другой случай, когда в доме надо было что-то подремонтировать, а Анатолий, оказалось, делать ничего не умел. С тех пор Марта все чаще стала возвращаться мыслями к Степану.

***

Рано утром, в начале рабочего дня к фонду Елизаветы Глинки «Справедливая помощь» подъехала машина с медикаментами. Водитель передал Фатиме документы, и она стала проверять наличие привезенного товара. В это время к ней подошел молодой мужчина, который представился сотрудником следственного комитета, и предъявил ей служебное удостоверение. Они отошли в сторону, и мужчина пригласил Фатиму подъехать в морг на опознание, предупредив о неразглашении цели его визита и последующих результатов опознания.

Естественно, Фатима разволновалась, но на следующее утро приехала в морг.

Она его сразу узнала. Это был Рахим с перерезанным от уха до уха горлом.

Фатима собрала всю свою волю в кулак и быстро стала соображать. Признайся она, что знает его, начнется расследование, потянут ребенка. Чем все это может закончиться, неизвестно. И она сказала, что этот человек ей не знаком. Тем более что лицо его было изуродовано. С нее взяли подписку о неразглашении и отпустили.

До самого вечера она была взволнована и не знала, что ей делать. Рассказать об этом Салиху или нет? А вдруг его тоже повезут в морг, и он опознает труп? В каком положении они тогда оба окажутся? Ведь они иностранцы, и их могут депортировать обратно в Сирию. Да и с Салихом уже целую неделю что-то происходит. Он стал пропускать занятия в школе, на целый день куда-то исчезает. Надо бы с ним серьезно поговорить.

Салих ее ошарашил.

— Это сделал я, — сказал он, не поднимая головы.

В глазах Фатимы отразился ужас. Как, как этот добрый, послушный мальчуган смог совершить такой жутчайший поступок?..

Несколько минут они оба находились в состоянии ступора. Первым заговорил Салих и стал подробно пересказывать их разговор при встрече с Рахимом. «Давай поговорим с тобой серьезно, — сказал тот. — Маму Лизу можешь не ждать. Все об этом знают, только ты один, как дурак, ждешь ее и ничего не понимаешь. Ее забрал к себе Аллах. Молись лучше и подумай о Нем».

— В другой раз он подкараулил меня, когда я сидел на камнях у моря. Там есть маленький островок, и я сложил на нем из камней могилку для мамы. У меня было ее длинное ожерелье — цепочка с бусинками, и я повесил его туда. Когда я увидел это ожерелье в руках у Рахима, то бросился его отбирать. Но он был сильнее меня и заломил мне руку. Он чуть не сломал ее. Я сумел вывернуться и другой рукой набросить ожерелье ему на шею и изо всех сил стал его душить. Он покраснел и отпустил меня, схватившись одной рукой за шею, а другой достал из голенища нож и нажал защелку. Нож открылся, и тут я вспомнил, что точно такой же мне давали, чтобы я зарезал своего брата. Сейчас он зарежет меня, подумал я, и уже почувствовал на себе прикосновение лезвия. Мне повезло. Он вдруг снова сильно закашлялся, а я, вцепившись двумя руками в ожерелье, которое все еще болталось у него на шее, стал его затягивать. Рука с ножом ослабла, и мне удалось перехватить его. Лезвие было таким острым, оно как в масло вошло ему в шею. Он еще имел силы, и мне пришлось придавить лезвие, чтобы он окончательно меня отпустил. Потом я испугался. Там, на море, рядом с этими камнями, я обнаружил притопленную трубу. Я срезал с лодки веревку и привязал его тело к этой трубе. И он погрузился в воду. Но на поверхности появились большие пятна крови. Мне снова повезло. Поднявшийся шторм с дождем смыл в море следы крови. Как они могли найти его труп?

Слушая его, Фатима дрожала.

— Салих, ты понимаешь, что ты наделал? Тебя поместят в детскую колонию!

Лицо ребенка мгновенно стало взрослым, и на нем отразилась жестокость.

— Ну и пусть! — твердо сказал он. — Зато я отомстил за свою маму Лизу! Они когда-то хотели заставить меня отрезать голову моему брату и научили, как это делать. И вот сейчас это пригодилось. Ты знаешь, мне даже стало спокойнее жить.

— Хорошо, мой мальчик, — успокоила его Фатима, — никому ничего не рассказывай. Я тоже буду молчать. Аллах милостив, возможно, нам с тобой повезет, и мы будем прощены. Этот человек отобрал жизнь у многих, и сейчас свершилось справедливое возмездие.

Фатима понимала, что для Салиха тяжело было вспоминать эту историю, но она никак не могла понять, как такой мирный, спокойный и уравновешенный ребенок мог совершить такое? Что явилось толчком?

Однажды, когда он долго сидел за столом, выполняя домашнее задание, и, видимо, уже устал, она решилась задать ему этот вопрос.

— Понимаешь, мама, — он давно уже называл Фатиму мамой, — я считал, что холмик из камней, который сложил на островке, — это могилка моей мамы Лизы. Я не мог понять, как и зачем там оказался Рахим. Оказалось, он пытался поднять со дна моря какую-то трубу, забитую камнями и илом, и попросил меня помочь. Когда мы наконец вытащили ее на берег и очистили, я вдруг вспомнил, что в школе, где нас учили убивать, висела похожая, но со снарядом. Рассказывали, что он способен сбить даже самолет. Но в этой трубе снаряда не было. Значит, из нее выстрелили?.. И причем здесь Рахим?.. И тут я стал обо всем догадываться, и у меня потемнело в глазах. Он заметил это и попытался меня успокоить. Но все, что он говорил, еще больше убеждало меня в том, что все это его рук дело. В этом самолете летела моя мама! А еще он крутил мамину цепочку с бусинками в руках и ухмылялся. Я готов был убить его, но он начал первый. Дальше ты все знаешь. Я не хочу об этом больше вспоминать. Он заплатил за все сполна. Не напоминай мне об этом больше никогда, пожалуйста, очень тебя прошу.

Несколько дней Фатима плохо спала и уже с самого утра всматривалась в дорогу: не подъехал ли кто за ней. Она следила, чтобы Салих регулярно ходил в школу, и предупредила его, что у него не должно быть никаких изменений в поведении.

Дни шли один за другим, и волнение постепенно улеглось. Но в глубине души Фатима понимала, что ей придется вместе с ребенком вернуться в Сирию, где, она надеялась, эта история забудется окончательно.

***

Степан понял, благодаря кому пребывал в вакууме, в результате чего уже почти полгода не получал адресованные ему письма, и они возвращались с пометкой «Адресат выбыл». А Зинаида поняла, что дорога к Степану теперь для нее закрыта.

Время шло. Вокруг Степана вертелись все новые и новые девушки. Вскоре из Москвы пришло еще одно письмо. Главный дирижер писал о том, что за Степаном долг — очень дорогая валторна, которую он все время хранил у себя, и она осталась числиться за ним. Степан тогда подолгу пребывал наедине с этим инструментом, звуки которого невероятно будоражили его, но он никак не мог понять, что они ему напоминают. И только через какое-то время уловил вибрацию, похожую на звуки трембиты. Да-да, трембиты!

Еще ребенком родители возили его высоко в горы на Черемош, где он познакомился с работой плотогонов. Несется такое чудище по реке между порогами, и кажется, вот-вот взлетит над камнями. Но им искусно управляет человек, стоящий на носу и держащий в руках гребь. Вот плот своим носом прямо у самого порога резко меняет направление и, набирая неимоверную скорость, несется на следующий камень. И в это время вдруг раздается звук трембиты. Он даже не мог понять, кто издает этот призывный приглушенный звук. Степка подпрыгивал от восторга. Он был еще совсем маленьким, но эти звуки глубоко врезались в его память. Звук валторны напомнил ему об этом, и он каждый раз возвращался к этому инструменту, стараясь воспроизвести звуки трембиты. И в итоге ему это удалось.

Читая письмо, Степан вспомнил, как однажды отец Марты застал его за этим занятием.

— Да ты, я гляжу, настоящий специалист! Мы можем с тобой создать композицию «Мелодии Закарпатья». Степан тогда невероятно смутился. Ему казалось, что его в чем-то уличили, что были раскрыты его глубинные душевные тайны. Но постепенно главному дирижеру все же удалось убедить его, и он стал работать над новой программой. Так Степан окончательно сроднился душой с этим инструментом.

Он тогда очень гордился тем, что, исполняя композицию «Мелодии Закарпатья», женщины ансамбля были одеты в национальную одежду его края, в ярких вышиванках, а на мужчинах были цветастые головные уборы с перьями. Степан дорожил этим инструментом и закрывал его в свой личный шкаф. Когда он уезжал в отпуск, от него не потребовали сдать инструмент. И только сейчас спохватились. «Степа, приезжай, пожалуйста, — говорилось в письме. — Оркестру предстоит командировка в Сирию на российскую военную базу Хмеймим. Мы будем исполнять твою композицию, и нам нужен звук твоей валторны. Я для тебя зарезервировал место».

У Степана запылали щеки, а на глаза навернулись слезы. Поехать с оркестром, да еще в Сирию?!

В тоже время он не мог представить себе, как приедет в Москву, где уже замужем Марта, которую он все еще любит. А Наталья Петровна наверняка предпримет все меры, чтобы не показать ему его ребенка. Нет, в этой ситуации он приехать никак не может. И решил на письмо не отвечать.

Ходил Степан, раздираемый сомнениями, мрачнее тучи. В бабушкиной комнате под образами висела ее фотография, и он каждый день подходил к ней за советом. На этот раз он подошел и, глядя на бабусю со слезами на глазах, произнес:

— Москали кляти. Я все равно поеду! Они надолго запомнят меня! — и стал собираться в дорогу.

Поезд «Будапешт — Москва» привез его в столицу утром. Разумеется, в дом к главному дирижеру он не пошел, а снял номер в гостинице. Переночевав, на следующий день утром пришел в оркестр, достал инструмент со своего персонального шкафа, привез его в гостиницу, еще поиграл на нем, а затем отвез обратно, сдал в инструментальную, где хранились все инструменты ансамбля, и отправился в отдел кадров.

Когда он шел через большой строевой плац, там проходили занятия оркестра по строевой подготовке. Прежним сослуживцам, увидевшим его, хотелось с ним поговорить. Некоторые ему сочувствовали. История его все еще не была забыта.

То, что он летит вместе со всеми в Сирию, Степан держал от бывших сослуживцев в секрете. Оркестр находился в состоянии эйфории. В связи с предстоящим полетом на военную базу в Сирию настроение у всех было приподнятое. Главному же дирижеру было не до Степана: до вылета оставался один день.

Степану очень хотелось увидеть Марту с ребенком, но он не знал, как ему поступить, и все оттягивал этот момент. «Потом, потом, — в очередной раз говорил он себе, — когда прилечу. Сейчас я не вынесу, если увижу рядом с ней другого мужчину, и могу все испортить». Он уже знал, что этот парень, которого Наталья Петровна подобрала в качестве зятя, — один из солистов оркестра. «Все равно они будут со мной», — подумал Степан о Марте и ребенке, имени которого до сих пор не знал.

На следующий день в аэропорт он добирался самостоятельно. В Сирию летел почти весь состав оркестра во главе с главным дирижером. Были среди них и другие пассажиры, но немного. Но Степана это не интересовало. Сейчас всю свою злость он сфокусировал на несостоявшейся теще и новом супруге Марты, который, как он считал, незаконно дал свою фамилию его ребенку. Злость застилала ему глаза. Он видел перед собой только Наталью Петровну и этого неизвестного ему парня.

Уже входя в аэропорт, Степан вдруг ощутил учащенное биение своего сердца. «Дурак ты, Степа, побереги здоровье», — сказал ему внутренний голос. Но сердцу не прикажешь. Еще сильней он его почувствовал, когда услышал марш «Прощание славянки» и узнал баян, на котором играл в оркестре, в руках у знакомого музыканта. «Как на фронт провожают», — подумал он, и у него пропало желание становиться в хвост очереди на регистрацию. «Марта! Где же Марта с ребенком?» — и, в надежде увидеть их, обвел взглядом зал аэропорта.

Он стоял в стороне, одетый в гражданскую одежду, и ждал, когда регистрация на рейс подойдет к концу. И вдруг у входа в аэропорт заметил Марту.

«Регистрация на рейс „Москва — Хмеймим“ заканчивается», — прозвучало в это время в зале аэропорта.

Старший регистратор через весь зал крикнула:

— Антонина, сколько у тебя пассажиров?

— Девяносто два! — громко ответила ей бортпроводница.

— Подожди, вот, кажется, бежит девяносто третий!

В это время к стойке регистрации почти бегом приближался Степан. Впопыхах он положил на стойку авиабилет.

— Ваш паспорт? — спросила его регистратор.

— У меня паспорт… — ответил он ей и стал прощупывать нагрудные карманы пиджака.

Женщина протянула руку за документом. Степан замешкался, запустил руку в правый карман, но будто спохватился и достал из левого военное удостоверение. Регистратор открыла его, перелистала страницы и громко крикнула через зал уходящей бортпроводнице:

— Девяносто третьего не будет! У пассажира просрочен документ!

Степан сделал глубокий выдох, низко опустил голову и поспешил к выходу из аэропорта.

Он не помнил, как оказался рядом с припаркованной к тротуару машиной, дверь которой открывал мужчина. Это был Вадим, водитель главного дирижера. И тут же заметил Наталью Петровну. Она держала на одной руке ребенка, а другой подталкивала в машину молодую женщину. Марта! Сердце Степана встрепенулось. Он готов был броситься к машине, но Наталья Петровна, сверкнув глазами, резко захлопнула дверцу, и машина тронулась.

***

Максуд срочно собрал своих боевых командиров на очередное совещание.

— Что-то ты невеселый сегодня, — обратился к Максуду один их них.

— Сейчас узнаешь, — сказал Максуд и громко спросил: — Все собрались?

— Рахим, как всегда, опаздывает, — произнес кто-то.

— Должен вам сообщить печальную новость. Его забрал к себе Аллах.

Присутствующие от услышанного всполошились.

— Как такое могло случиться?! Я его только недавно видел! — произнес один из собравшихся взволнованным голосом.

— К сожалению, мы опознали его труп в морге. Ему перерезали горло. Кто это мог сделать? Он был острожным человеком. Работал тихо и был очень полезным для нас. Может, кто-то из вас знает или предполагает, какие у него могли быть враги? — Максуд напрягся и покраснел. — Должен поставить вас в известность, что это сделал кто-то из наших. Ему перерезали горло таким способом, каким мы наказываем неверных и демонстрируем для устрашения. Так умеют делать только наши люди. Давайте подумаем. Если кто-то из вас может что-то сказать по этому поводу, я готов выслушать один на один. А пока отвечу вам на ваши вопросы, касающиеся политики.

— Да, ты хотел нам рассказать, кто такой Черчилль, — раздался чей-то голос.

— Буду читать, чтобы не упустить подробностей.

Максуд взял свой конспект и стал читать.

«12 августа 1942 года сэр Уинстон Черчилль прибыл в Москву. Сталин понимал, что США хотят подчинить себе Европу, включая Англию, чего не хотел Черчилль. Чтобы вбить клин между стремлением быстрее открыть второй фронт, Сталин послал в Америку своего министра иностранных дел Молотова.

Лететь надо было через Лондон. Англичане, не желая встречи один на один американцев и россиян, устроили для членов их экипажа проверочный полет, в результате которого погибли четыре члена российского экипажа.

Британцы постарались. Все было сделано по всем правилам.

«Да, хорошие у нас союзники, ничего не скажешь». Сталин был в бешенстве. Но шла война, и надо было продолжать дружбу с союзниками.

В катастрофе погибли и англичане, и простые жители искренне верили, что произошло несчастье. Но это англичане. У россиян такой веры не было. Встреча с Рузвельтом должна была состояться, и она состоялась. И сразу после этой встречи Черчилль прилетел к Сталину. Договора были подписаны, но высадку своих войск на европейском континенте ни американцы, ни англичане проводить не собирались. Они ограничивались поставкой оружия, снаряжения и продовольствия. Российская же армия платила за все это жизнями своих людей. В честь победы Черчилль подарил Сталину меч. Но был ли этот подарок от чистого сердца?..» Я вам все это прочитал, чтобы вы поняли обстановку. Он уже тогда смотрел на Россию, как собака на кошку.

«Все стало ясно после его речи в Фултоне. Почти 90 лет прошло с того времени, а эхо, как круги по воде, до сих пор разносится по всему земному шару. Закончилась одна из жесточайших войн, покарали всех преступников, но идеологическая ненависть, которую посеял Черчилль в 1945 году, продолжает расцветать своими пышными цветами. И мир продолжает делиться на два противоборствующих лагеря. И точкой ее отсчета принято считать 5 марта 1946 года — день, когда в американском Фултоне британский политик Уинстон Черчилль произнес речь, которая стала идеологическим обоснованием противостояния Запада Советскому Союзу.

Антигитлеровская коалиция распалась. Инициатором был Черчилль. Он всегда ненавидел Россию. И не меньше, чем наш друг Маккейн. Но ему пришлось принять ее услуги и стать с ней союзником, чтобы победить фашизм.

В отличие от Рузвельта, старый антикоммунист Уинстон Черчилль полагал, что сразу после окончания Второй мировой войны страны Запада должны сосредоточиться на изоляции СССР и вытеснении его из Европы».

А потом появилась теория антлантизма, но об этом я вам расскажу в следующий раз.

***

Фатима уже давно собиралась вернуться на родину, но тут была хорошая зарплата, неплохое жилье, ребенок учился в школе. Вместе с тем она прекрасно понимала, что это не может продолжаться вечно и что они здесь, в России, всего лишь иностранцы. И вот этот момент наступил. Но с чего начинать? Надо идти к руководству. Ее спросят, почему она вдруг решила уехать на родину. Может, Салих подскажет? Надо поговорить с ним.

После обеда, когда он вернулся из школы, она пораньше пришла с работы домой.

— Сынок, не пора ли нам вернуться домой? — спросила она.

Ей показалось, что он обрадовался. Она уже давно не видела улыбки на его лице.

— Да, мама, давай уедем отсюда. Хочется забыть весь этот кошмар. Мне все время кажется, что за мной следят. Ты права, нам надо отсюда уехать.

Фатиме необходимо было договориться о работе у себя на родине, в Сирии, где вообще не было никакой, и оставалась одна возможность — остаться в сирийском в филиале фонда. А для этого надо было дождаться директора фонда, а он приезжал нечасто.

Через несколько дней ей таки удалось с ним встретиться.

— Здравствуйте, Виктор Петрович. Мне надо с вами поговорить.

— Что случилось, Фатима?

— Мы с сыном давно уже хотим вернуться в Сирию. Но мне бы хотелось продолжить работать с вами. Там, где я работала раньше, в русском госпитале.

— Мне надо подумать. Я тебе дам ответ через несколько дней, — ответил директор.

Зная своего директора, Фатима поняла, что она договорилась, и стала потихоньку собираться.

Она понимала, что Салих уже несколько лет учится в русской школе, и возвращаться туда, где обучение идет на родном языке, ему будет нелегко. Но придется.

Через три дня Виктор Петрович вызвал ее к себе и сказал:

— Собирайся.

Фатима обрадовалась и первым делом побежала в школу: надо было забрать документы.

Последние дни перед отъездом прошли в заботах. Она упаковала несколько дорожных сумок и большой чемодан. Понимая, что обратной дороги не будет, все, что не могла увезти с собой, раздала соседям и сотрудникам. То же самое она сделала, когда уезжала сюда, в Россию. Но помогут ли те люди ей обустроиться сейчас? И самой большой заботой был, конечно же, ребенок. Салих за это время вырос, возмужал, стал шире в плечах и уже на две головы был выше Фатимы. Словом, превратился в парня, который мог за себя постоять. Фатима помнила просьбу Елизаветы Глинки о том, чтобы она не оставляла Салиха, что бы ни случилось. И вот сейчас в их жизни наступило такое испытание. Она надеялась, что никому в голову не придет обвинить в жестоком убийстве ребенка, но все равно было страшно. Да и посоветоваться не с кем, кроме самого Салиха. Но он для нее был все еще ребенком. А по его поведению нельзя было сказать, что в его жизни произошло что-то серьезное. Не напрасно же говорят, что дети жестоки. Фатима хотела еще раз посоветоваться с ним по поводу отъезда, но время промчалось незаметно, и не успела опомниться, как они уже летели в самолете. А его не остановишь и на лету выйдешь. И только сейчас она поняла, что совершает большую ошибку: они возвращаются прямо в логово к этим чудовищам. Там, в Сирии, трудно отличить, кто обычный человек, а кто террорист. Единственное, что она хорошо знала, что самый главный из них — Максуд. Он и тогда им был, и сейчас остается. Но кого бы ты ни спросил, никто не скажет о нем ничего плохого даже под страхом смерти.

Самолет приземлился на российской базе. Дом Фатимы находился недалеко, и все знали, что она работает в фонде Елизаветы Глинки «Справедливая помощь». Она надеялась, что дом сохранился, но уже из иллюминатора самолета было страшно смотреть на развалины. «Как же здесь могут жить люди?» — подумала она.

— Мама, это наш город? — удивленно спросил Салих. — И где здесь можно жить?

— Представь себе, и мы живем в одной из этих развалюх.

Когда они вышли из самолета, сразу почувствовали родной воздух, но почему-то радости от этого не испытали. За пределами военной базы все как будто вымерло.

— Мне кажется, что мы отсюда и не уезжали, — удивился Салих, — ничего не изменилось.

Стена соседнего дома рядом с их входной дверью так и висела, создавая опасную ситуацию. Местные привыкли, а им, давно от этого отвыкшим, проходить было страшно.

— Мама, смотри, наша дверь настежь открыта, — произнес удивленный Салих.

— Постой, постой, не торопись. Здесь такие чудеса происходят. Давай я пойду вперед.

Она осторожно вошла внутрь, а Салих остался снаружи.

— Тут и брать-то нечего, я все раздала перед отъездом.

Салих, оглядываясь, вошел за ней.

— Забрали все мои игрушки, — констатировал он, обведя взглядом помещение.

А Фатима в это время увидела оставленную кем-то на видном месте записку и быстро забрала ее незаметно для Салиха. В записке было: «Мы все равно найдем, кто убил нашего друга. Аллах всемогущ!»

— Нам здесь делать нечего, — сказала Фатима. — Пойдем к моей сестре.

— Это туда, где живет Надир? — обрадовался Салих.

— Пойдем отсюда, ничего не трогай.

— Я понимаю, здесь может быть и мина.

«Не такой он уже и ребенок», — подумала Фатима, но все равно взяла его за руку.

Озираясь, они стали выбираться из развалин, в глубине которых осталось их жилье. Фатима понимала, что в старом доме их поджидает опасность, и они чуть ли не бегом бежали к ее сестре — Хадидже.

Салих был счастлив встрече с другом. Увидев своего старого напарника по играм, обрадовался и Надир. Но женщины почему-то были напуганы. Сестра сообщила, что к ним уже трижды приходили люди Максуда, спрашивали Фатиму. Куда? Зачем? Как давно уехала? Что она делает в России? Их интересовало все.

— Фатима, я боюсь за тебя, — заволновалась Хадиджа. — Ты знаешь, какой это страшный человек. Что он от тебя хочет?

— Я не знаю. Мне оставили записку о каком-то страшном убийстве, — сказала она сестре, но сама прекрасно знала, что речь идет о смерти Рахима.

— Не тебе одной. Они всем оставили такие записки.

«Я-то отобьюсь, — подумала Фатима. — Главное, чтобы не прицепились к Салиху. Надо с ним еще раз поговорить». И вспомнила то недалекое прошлое, когда только-только начинало создаваться это страшное государство — ИГИЛ[1]. Энтузиасты приезжали к ним со всех концов света. Она только вышла замуж. Казалось, тогда все до одного были готовы, и они с супругом в том числе, к самопожертвованию в борьбе с неверными.

Главным идеологом после имама в их округе был все тот же Максуд. Через некоторое время муж сказал ей: «Меня призывает Аллах». Она нисколько не была этим взволнована. Это считалось чуть ли не счастьем, если предоставлялась возможность пожертвовать своей жизнью ради Аллаха. «Я не вернусь. Воспитай, пожалуйста, нашего сына в любви к Аллаху. Тебе помогут вырастить его мои друзья», — и надел на себя тяжелый черный пояс.

Фатима продолжила вслух:

— Когда уходил на верную гибель муж, я была совсем еще молодой дурой и считала, что так и надо. Если меня позовут, я тоже, не задумываясь, надену на себя пояс, но, когда мужа не стало, и пришло время рожать, а у меня было очень тяжелое состояние, оказалось, я никому не нужна. Аллах забрал у меня дитя, я так и не смогла его родить, — и заплакала. — Только потом я поняла, что именно в этом ребенке была моя надежда на будущее. И сейчас, кроме Салиха, у меня никого.

Хадиджа обняла ее и прижала к себе.

— Не плачь, все будет хорошо.

Через несколько дней в дом Хадиджи снова пришли люди Максуда и пригласили Фатиму на беседу.

— Ты уже совсем большой и должен понимать, что они от нас не отстанут, — сказала она Салиху. — А признаться — это прямая смерть нам обоим. Я не знаю, чего они хотят, но меня вызывает к себе на беседу Максуд.

Фатима долго шла по указанному адресу. Ни улиц, ни указателей, ни номеров домов. Кругом одни развалины. И если даже и был где-то какой-то магазинчик, то над ним обязательно свисала кирпичная глыба, которая в любой момент могла рухнуть. Людей по дороге она не встретила. Но она знала, куда идет. И когда вдалеке появились две подозрительные личности, поняла, что это охрана. Ничего не говоря, один из этих двух указал ей рукой, куда идти. Так повторилось еще два раза, и наконец перед ней открыли дверь.

В комнате царил полумрак. Сначала она почувствовала запах кальяна и только потом в дальнем углу с трудом разглядела мужчину.

— Подходи поближе, — сказал он. — Мы с тобой, кажется, знакомы. Твой муж выполнил свой долг перед Аллахом, и я не должен был тебя беспокоить. Но так случилось, что у меня возник к тебе вопрос. Ты знаешь какой?

Фатима поняла, что, если озвучит вопрос или имя погибшего, то она пропала, и сделала удивленное лицо.

— Я думала, ты меня позвал, чтобы помочь с работой. Я только вернулась домой. Ты всегда был нашим благодетелем. Мы никогда не перечили тебе, в том числе и муж, который по твоему приказу ушел к Аллаху. А я сейчас осталась никому не нужной. Вот и подумала, что ты узнал, что я вернулась, и позвал меня.

Это был хороший ход. Максуд немного подобрел и поглубже затянулся кальяном.

— Я благодарен вашей семье за то, что вы исполнили свой долг, но все равно вынужден тебя спросить.

И как топором отрубил три слова:

— Кто убил Рахима?

У Фатимы в голове быстро закрутились шарики. Если она скажет, что впервые об этом слышит, это может оказаться подозрительным, так как информация о том, что ее вызывали в России на опознание, могла дойти до Максуда.

— Да, меня вызывали на опознание. Я увидела изуродованный труп мужчины, но кто это был, не знаю. Мне сказали, что меня могут вызвать еще, но на этом все закончилось. Больше меня никто не вызывал. Не думаю, что это был Рахим. Я бы его узнала.

Речь Максуда стала жестче.

— Не валяй дурочку! Ты наверняка знаешь и, возможно, просто не хочешь нам сказать. Или ты не можешь. Если тебя запугали, мы обещаем тебе защиту. Подумай хорошо. Твоей жизни не будет ничего угрожать, если ты скажешь нам правду. А сейчас иди.

Перепуганная Фатима повернулась и быстро исчезла за дверью. Кроме Салиха, поговорить об этом было не с кем.

— Что они от нас хотят? — спросил Салих. — Хочешь, я пойду и признаюсь?

— Ты в своем уме? Даже думать об этом не смей! Если у них возникнет хоть малейшее подозрение, они будут резать тебя живьем на части. И меня в живых не оставят. Больше мы на эту тему с тобой не говорим.

Но надолго Фатиму в покое не оставили. Через неделю в доме снова появился посыльный.

— Заходи, женщина! — почувствовался тот же запах кальяна и раздался тот же голос из глубины комнаты. — Мы о тебе не забыли. Я с тобой вежливо обращаюсь, потому что ты находишься под защитой своего бывшего мужа, который сейчас рядом с Аллахом. У меня к тебе два предложения: либо я тебе выдам пояс, а ты знаешь, как с ним обращаться, и когда ты нам понадобишься, я тебя позову. Либо я снова возьму на учебу твоего сына. Я знаю, кем он тебе приходится. Таким же для тебя был и Рахим. Если ты думаешь или он забыл, что уже учился у нас когда-то и не выполнил наш приказ, то ошибаетесь. Мы все помним. Но ты можешь спасти и себя, и его, если хорошо пошевелишь мозгами и скажешь нам, кто убил Рахима.

Он опять произнес эти три слова подчеркнуто громко и требовательно.

Дверь сзади открылась, и Фатима поняла, что на сегодня разговор окончен, и она может уходить, а также она понимала, что и это не последний ее приход, и опять придется разговаривать с Салихом.

— Мама, я могу пойти и во всем признаться. Я не боюсь.

— Дурачок ты маленький. Зачем так просто отдавать свою жизнь? Аллах дал нам ее однажды, и у нас еще много задач в этой жизни. И нам не обязательно делать то, что говорят эти страшные люди. Давай еще раз все обговорим и хорошо обдумаем.

Время пролетело быстро. Когда Фатима пришла в фонд, там обрадовались ее приезду и сразу нашли для нее работу. Салиха она устроила в школу с родным и русским языком обучения.

В один из вечеров они с Салихом снова вернулись к обсуждению больного вопроса.

— Я знаю, что делать, — сказал Салих. — После того как я был на грани смерти и сумел себя защитить, я и в этот раз сумею себя защитить. Выкрасть они меня не смогут. В нашей школе с русским языком обучения каждый ученик на виду. И для них это представляет большую опасность. То же самое и с тобой. Ты работаешь в русском фонде, и, если с тобой что-то случится, и расследование приведет к ним, то для них это обернется большими неприятностями. Поэтому если тебя в следующий раз позовут, мы ничего не знаем, точнее, ты не знаешь. А я вообще не знаю об этой истории и о том, что тебя вызывали на опознание. А приехали мы с тобой сюда потому, что тебя перевели на работу в этот филиал фонда. Ты специалист-фармацевт, и ребенка привезла с собой. Тебя спросят, почему я хожу в русскую школу, объясни, что я выучил русский, и что это мой второй родной язык. И посмотрим, какое будет следующее их предложение.

Фатима прижала Салиха к груди: «Я его ребенком считаю, а он совсем уже взрослый. И о себе подумал, и обо мне», — подумала она.

В это время отворилась дверь: пришла сестра.

— Ой, какая я голодная! Ты что-нибудь принесла?

— Да, нам сегодня выдавали пайки, посмотри.

Хадиджа стала выкладывать из сумок все, что раздавали местному населению в качестве гуманитарной помощи.

— О! Да этого нам хватит надолго! — обрадовалась она. — Ты слышала, что произошло сегодня ночью? Обстреляли из минометов российскую базу. Военные патрули наши и российские обыскали все развалины. Искали, откуда стреляли. Не знаю, нашли или нет. Но я удивляюсь. Все знают, что это люди Максуда, но попробуй кого-то заставь об этом сказать. Ты понимаешь? Дело не в том, что их хотят покрыть, что их кто-то любит. Это просто национальная солидарность. Каждый думает, что выдать своих, пусть они даже и негодяи, — это преступление перед Аллахом. Максуд об этом хорошо знает и продолжает свои дела прямо перед носом у русских.

— Меня, кстати, сегодня снова вызывают на разговор, — сказала Фатима. — Я боюсь идти. Прошлые разы он был со мной вежлив, а что будет в этот раз, даже не могу себе представить. Да и пройти туда будет непросто, кругом патрули.

— Давай я тебя проведу сколько смогу, — предложила Хадиджа.

И они стали собираться: надели хиджабы и вышли на улицу.

По дороге несколько раз им попадались патрули, но досмотр не проводили. Как и в прошлый раз, на улице курили, присев на корточки, двое, видимо, охранники. Со стороны казалось, что они что-то продавали. Женщин остановили.

— Ты Фатима? — спросил один из них.

— Ну, я пойду, — сказала сестра.

— Да, отпусти сестру, потому что это будет нескоро. У него люди, и они молятся. Подожди, я сейчас узнаю.

Охранник зашел внутрь и дождался паузы.

— К вам женщина, — обратился он к Максуду.

— Пусть подождет, но только не на улице. Заведи ее в соседнюю комнату.

Охранник склонился с жестом покорности и пошел к выходу. Он провел Фатиму в комнату, где стояли стол и два полукресла.

— Вот здесь будешь ждать. Как долго, я не знаю.

— Спасибо, — поблагодарила Фатима и села в мягкое полукресло.

Она слышала какие-то звуки, доносящиеся из соседней комнаты, и поняла, что там идет молебен. Так продолжалось довольно долго. А потом услышала заключительные слова: «Ну вот мы и закончили, слава Аллаху». Все хором повторили «Слава», и последовала пауза.

— Я сам обрадован и хочу обрадовать вас, — сказал Максуд. — Наши люди начинают продвигаться туда, где бы их хотели видеть. Даже «Голос Америки» сообщил о победе Рашиды Тлаиб и Ильхан Омар на праймериз среди кандидатов демократической партии на участие в выборах в Конгресс в двух штатах: Мичиган и Миннесота. В газетах написали: «Впервые место в Палате представителей Конгресса США могут получить женщины-мусульманки. Арабский телеканал «Аль-Джазира» передал: «Дочь Салима Рашида Тлаиб станет первой палестинкой и мусульманкой в Конгрессе». Рашида — дочь палестинских иммигрантов, родившаяся и выросшая в Детройте. Ильхан Омар родилась в Сомали.

В комнате вдруг что-то зашуршало: кто-то что-то переставлял, и слышимость ухудшилась.

Фатима немного знала историю этих женщин и знала, что в Миннеаполисе проживает большая сомалийская община. Они входят в демократическую партию, которая надеется взять под контроль Конгресс США.

— Хочу еще сказать вам, что мусульмане составляют менее одного процента в США. Но к 2040 году это будет вторая по численности религиозная община. И представьте, что две главные партии Америки будут исламизированы. Этот политический вопрос для нас важнее, чем победа с оружием в руках. Мы должны приблизить исламизацию в американском образе жизни и исключить всевозможные ошибки на предстоящих выборах. Я сейчас глубоко озабочен этими делами, мы работаем на опережение. Но не все можем вам рассказывать. Но вы должны знать, что рано или поздно мы победим. Пока наше государство потерпело поражение и переживает упадок. Но мы затаились до поры до времени. Асад с помощью российского оружия сумел победить нас. Но отдельные очаги нашего государства все еще живы и имеют поддержку ООН. Нам помогают многие арабские страны, включая Египет и ОАЭ. Никакого примирения с режимом Асада у нас быть не может. Их власть все еще сохраняется, но мы возродим свое исламское государство. Сейчас мы проводим отбор среди беженцев, и эта работа у нас идет довольно неплохо. И пока они придут в себя, мы снова обретем силу. На сегодня о политике довольно, — сказал Максуд, — меня ожидают.

Присутствующие стали подниматься и, каждый свернув свой коврик, по одному выходить через боковую дверь, видимо, потайную.

У двери стоял охранник.

— Приведи женщину ко мне, — обратился к нему Максуд.

Фатима вошла и преклонила колени.

— Сядь, давай поговорим. Ты понимаешь, что для нас важно было бы выяснить, кто убил Рахима. Но еще важнее подготовить хорошую смену. Он выполнял у нас очень важную функцию. И наш выбор пал на твоего сына. Мы уже присмотрелись к нему, он сообразительный и может быть нам полезен. Но не сейчас. Пусть подрастет еще немного, а пока ты должна будешь приводить его в мечеть на пятничный намаз, и он будет там оставаться на выходные дни. Следующая наша встреча с тобой произойдет нескоро. И твоя безопасность будет зависеть от того, как регулярно ты будешь приводить ребенка. А от тебя пока нам ничего не нужно. Надеюсь, ты понимаешь, что мое слово закон.

— Да, мой господин, — ответила Фатима и покорно склонилась, давая понять, что у нее вопросов нет.

— Проводи женщину, — обратился он к охраннику и сразу же потерял к ней интерес, но потом вдруг повернулся и добавил: — Проследите, чтобы с ней по дороге ничего не случилось.

Когда охранник пошел обратно, и Фатима осталась на дороге одна, она шла, все время оглядываясь по сторонам. Но, к счастью, все обошлось, и она благополучно добралась до дома.

Выполняя требования Максуда, Фатима регулярно водила Салиха в мечеть. Там детей разбивали на группы и собирали в отдельную комнату. Кроме молитв у них было много разных занятий, но каких, для всех оставалось загадкой. Даже когда Салих уже успешно окончил школу, он все еще продолжал ходить на эти занятия.

Однажды его пригласили к Максуду на собрание полевых командиров. «Какой красивый парнишка!» — восхищались одни. «Ему уже пора вручить оружие», — добавляли другие.

— Перестаньте предлагать! — остановил всех Максуд. — Вам бы все стрелять и стрелять. Результаты вашей деятельности привели к тому, что наше государство исчезло. Этот юноша нам нужен для более серьезных дел. И вам, вероятно, еще рано знать, чем он будет заниматься. С вами я пока проведу политические занятия, а заодно пусть и он послушает. «Сначала это было название огромной местности вокруг Средиземноморья до Британских островов, — начал Максуд, — и дальше на север до Северной Америки. Эта была борьба, которая закончилась победой континентальной Европы. Она велась и ведется вот уже много лет, а со временем перешла в холодную войну. Сейчас атлантизм все чаще претендует на главную роль американского мира, который они насаждают. Его основная задача — укрепление мировых позиций капитализма. Для этого создан Североатлантический блок НАТО, который сближает Америку со странами Западной Европы…» Мы не признаем их ценностей: демократии, личной свободы и верховенства закона. Наш главный закон записан в Коране и наш главный герой — это Аллах. Поэтому мы боремся с американцами и со всеми, кто не признает основ всего мира, изложенных в Коране. Вы посмотрите, что они с нами творят? Говорят о свободе, а сами уничтожили наше государство. Вот в Америке одна супружеская пара добивается разрешения властей дать их двухлетней дочери фамилию Аллах. А почему бы и нет? Но им отказали, и сейчас они вынуждены были подать в суд. Учись, парень, — обратился он к Салиху. — Мы тебя всегда поддержим. Такие, как ты, станут нашей опорой.

Через полгода Фатима заметила, как стал меняться Салих. Он просил мать не вмешиваться в его дела, говоря, у него серьезные задания, и стал надолго исчезать из дома. На стене появилась большая географическая карта мира, и он все чаще и чаще подходил к ней. Фатима заволновалась. Что бы это могло означать? Он перестал обращаться к ней за советом, ни о чем не рассказывал, только собирал вокруг себя друзей, и они куда-то надолго убегали. Но что он делал регулярно, так это посещал мечеть и школу при мечети.

«Может, он действительно занимается серьезным делом», — думала Фатима.

Однажды она поделилась своими волнениями с сестрой.

— Не обращай внимания, — ответила ей Хадиджа. — Дети есть дети.

Но Фатима не могла оставаться равнодушной, зная тайну Салиха, а также о том, что он изредка посещает собрания у Максуда.

— Смотри, — сказала она сестре, — вокруг нас все меняется. Стрелять перестали. Русские помогли нам навести порядок. Но вот Максуда никто не трогает, хотя все вокруг знают, что у него в голове и на что он способен. Боятся. У него длинные руки.

Пусть будет все как будет, решила в итоге Фатима. Салих уже взрослый, даже на работу устроился, стал приходить домой в военной форме, но на занятия в мечеть ходил все равно регулярно и перед этим обязательно переодевался. А она всегда ждала Салиха и иногда выходила на улицу. Ее все чаще охватывало какое-то внутренне волнение. Салих всегда был неразговорчив, а тут совсем перестал посвящать ее в свои дела, и Фатима стала за ним следить.

Однажды, когда она проходила по улице, ее окликнули две женщины. Они были в хиджабах, и она их не узнала. И тут невдалеке увидела Салиха и отвлеклась. Но женщины снова окликнули ее:

— Фатима?

— Да, это я.

— Мы с тобой вместе учились на химическом факультете, — сказала одна из них, — забыла?

— Как давно это было…

— Как поживает твой Джамиль? Вы с ним были как голубь с голубкой.

Фатима опустила голову и тихо произнесла:

— Мой Джамиль там же, где и ваши мужья.

Женщины промолчали.

— Ты работаешь? — спросила другая.

Фатиме не хотелось говорить, где она работает, потому что не помнила этих женщин, и промолчала.

— А мы как окончили учебу, так ни одного дня и не проработали. Мужья наши ушли к Аллаху, а мы никому не нужны. Вот, ходим за пособием. Говорят, мы выполнили свой долг. А если Аллах доволен, то и нам хорошо.

Но Фатима их уже не слушала их, попрощалась кивком головы и быстрым шагом направилась к дому. Не успела она сделать несколько шагов, как столкнулась со своей сестрой.

— Куда так торопишься? — спросила Хадиджа. — Ты только посмотри! — и указала на площадь, где с огромного грузовика Салих раздавал людям гуманитарную помощь.

Молодой красавец в армейской форме вызывал восхищение у девушек, которые протягивали руки за продуктами.

— Ох, украдут его у тебя скоро!

— Не думаю, — ответила Фатима. — Он слишком занят другими заботами.

— Людям сейчас дают новое жилье, — продолжила Хадиджа. — Ты бы попросила его…

— Никогда я этого не сделаю! Он из дому уйдет! Ты не представляешь себе, какой он правильный! Иди лучше возьми продукты, — обратилась Фатима к сестре, — он сам для себя не возьмет.

— Да, ты можешь им гордиться, — произнесла в ответ сестра.

***

«Марта, Мартуся, какая же ты красавица!» — восторгались гости, которыми всегда был полон дом главного дирижера оркестра имени Александрова. Стройная, как березка, с голубыми глазами, с двумя шикарными косами ниже пояса, она действительно была украшением дома. Женихов хоть пруд пруди, но она была поглощена другими заботами. Учеба и спорт занимали все ее время. Жизнь была прекрасна, и казалось, так будет всегда. Но только казалось. Прошло совсем не так много времени, и дом опустел. Погибли в авиакатастрофе ее самые близкие люди.

Квартиру разменяли, и Марта давно жила с Семкой отдельно. После того как мать разлучила ее с любимым человеком, отношения с ней не складывались.

Сразу после авиакатастрофы было много внимания и сочувствия. Семья получала дополнительную материальную помощь. Но прошло время, и все изменилось. Ребенок подрос, стал ходить в детский сад. Марте не хотелось мириться со своими нынешними ограниченными возможностями, и пришлось выйти на работу.

Марта по-прежнему была хороша собой, но счастье… Где оно, счастье? Жизнь становилась все тоскливей и тоскливей. Мужчины пытались ухаживать за ней, но она избегала новых отношений, считая после гибели мужа, отца и потери любимого, что ее за что-то бог покарал, и стала посещать церковь.

— Семка, Семушка, родной мой, — говорила она, гладя ребенка по головке и прижимая к груди, — как же мы будем жить дальше?

— Зайди как-нибудь, поговорим, — пригласила ее как-то мать.

Она долго не решалась, так как считала мать виновной в том, что с ней произошло. Но однажды, забрав ребенка из детского сада, все же пришла.

Бабушка обрадовалась внуку, посадила его к себе на колени. А он вырвался, забрался на стол, перепачкался вареньем и шоколадными конфетами.

— Вот непоседа, — сказала Наталья Петровна. — И в кого он у нас такой? Наверно, в тебя. Ты тоже любила делать все, что тебе запрещали.

Ребенок тем временем уже успел перебраться на пол и занялся игрушками.

Бабушка достала наливку и разлила по рюмкам. Она все пыталась наладить отношения с дочерью.

— Давай помянем наших усопших, — предложила она и посмотрела на фотографии отца и зятя, висевшие на стене. — Ты почему все одна и одна? — спросила она дочь. — Неужели никому не приглянулась?

Марте был неприятен этот разговор, и она не стала его поддерживать.

— Тогда у меня к тебе другой вопрос, более серьезный, — сказала Наталья Петровна. — Ты вот ушла из нашего дома, а я продолжаю жить среди родных, друзей и родственников погибших, и иногда люди задают вопросы: «Вот Степан не улетел вместе со всеми, хотя проездные документы на него были выписаны. Почему он остался? Не передал ли он что-нибудь в самолет?» В нем могла кипеть ненависть к твоему погибшему мужу. Но Виктор Петрович был же с ним в отличных отношениях и даже хотел сделать его одним из своих заместителей.

— Мама, я не хочу об этом слышать! А тем более от тебя. Я когда слышу даже намек на эти подозрения, сразу разворачиваюсь и ухожу. Степан порядочный человек. Это ты все придумала. Развела нас и оставила ребенка без отца. Сема, Семочка, — крикнула она малышу, — одевайся, идем.

Она схватила ребенка за руку и выскочила за дверь.

— Куда ты? — крикнула ей вдогонку Наталья Петровна. — Ведь это люди только предполагают. Я с ними не согласна!

Она попыталась загладить свою вину перед дочерью, так как знала, какой будет ее реакция. Но было уже поздно. На лестничной клетке хлопнула дверь лифта. Марта с сыном уже спускались вниз.

«Вот дура, — выругалась про себя Наталья Петровна. — И кто меня за язык дернул?»

В какой-то степени она поддерживала мнение других. От этого малограмотного хохла можно было чего угодно ожидать. Но не имела права говорить об этом дочери — так расстраивать единственного близкого ей человека. Она понимала, что на старости лет может остаться одна, а из-за ее паршивого характера всегда были одни неприятности.

Уже через час она звонила дочке.

— Мартуся, родная, прости меня. Ты же знаешь мой характер…

— Мама, ты сама себя прости. С твоим поведением ты потеряешь меня и своего внука.

«А я-то надеялась, что пройдет какое-то время, и они вернутся жить ко мне, — думала с огорчением Наталья Петровна. — А виноват во всем этот проклятый хохол». Затем успокоилась и стала вспоминать Степана. «Да он уж и не такой был плохой. Спокойный, рукастый. Не гулял, не пил. И чего я к нему прицепилась? Мужей вот потеряли и я, и дочь. Может, Господь меня наказывает? Горе мне, горе! И поговорить-то не с кем» — заплакала и, подойдя к буфету, достала коньячок и рюмочку.

Дальше она ничего не помнила.

Телефон звонил долго-долго, но трубку не снимали.

— Мама, мама! — кричала в трубку Марта. — Я тоже перед тобой виновата!

Она знала о слабости своей матери к спиртному, а сейчас, когда та осталась одна, это стало очень опасным для ее здоровья и жизни.

Марта быстро оделась и помчалась к матери. И пока ехала, ей рисовались самые ужасные картины.

Вот она уже у двери, долго звонит, но мать не открывает. Что делать? Взламывать дверь? Соседей звать? И вдруг услышала голос, как ей показалось, из дальней комнаты.

— Да иду я, иду. Вот только поднимусь с постели и открою.

У Марты от сердца отлегло.

Когда Наталья Петровна открыла дверь, они бросились друг к другу в объятия и разрыдались.

— Да живи ты как хочешь и с кем хочешь! — голосила мать. — Мне уже все равно. Только приходи ко мне почаще и приводи Семочку. Я хоть душу отведу. А уже о том, чтобы мы жили вместе, я и не мечтаю.

У Марты сжалось сердце, ей стало жалко мать. «А что, может, и вправду переехать?» — подумала она, но потом вспомнила прошлые годы, как мать всегда верховодила в доме, отчего отец вечно пропадал на работе, да и она чувствовала себя ущемленной и униженной. «Все это минутное», — решила Марта.

— Мама, я побегу, мне надо за ребенком в детский сад. И, пожалуйста, больше себе такого не позволяй, — положила себе в сумку оставшийся коньяк и вышла за дверь.

«Как было бы хорошо, если бы сейчас рядом со мной был Степан», — подумала она, почувствовав, как ей его не хватает. Прошло немало лет, но ближе Степана у нее так никого и не было. «Надо написать ему письмо», — мелькнула в голове мысль.

Она уже подходила к детскому саду, и навстречу ей выбежал, подпрыгивая, сияющий Семка.

— Мама, мама, смотри, какого я сделал дракона! — кричал он, размахивая палочкой, к которой был прикреплен матерчатый дракон.

Марта тут же обо всем забыла, подхватила на руки ребенка, поцеловала его и, поставив на ноги и поправив одежду, стала рассматривать дракона и восхищаться, какой он умелец — весь в отца. И ей еще сильнее захотелось написать письмо.

Степан в это время тоже вспомнил о Марте, о сыне, и ему тоже захотелось написать ей письмо.

***

Салих с утра постоянно надевал на себя военную форму и не снимал ее до поздней ночи. Парень вырос и стал еще более серьезным. Его часто можно было встретить в составе патруля в городе, на раздаче гуманитарной помощи. К нему часто обращались за помощью. Он входил в состав самых различных делегаций. Фатима видела, что он давно уже не нуждается в ней, а она, наоборот, чем дальше, тем больше искала его общества. Она уже не водила его в школу при мечети, но у него в комнате на стене по-прежнему висела большая географическая карта мира, на которой разными цветами были обозначены страны. И самым ярким, красным, была выделена Россия с обозначенной жирной точкой столицей — Москвой.

Люди поговаривали, что Максуда уже давно никто не видел, а в последнее время правой рукой его стал Салих. Вскоре в этом убедилась и Фатима. В один из редких дней, когда Салиха можно было застать дома, он с утра сидел за столом и что-то писал. В дверь постучали.

— Заходи, — ответил он на стук.

На пороге стоял человек в военной форме.

— Тебя Максуд зовет.

— У него что, телефона нет?

— Ты уже давно с ним работаешь и должен знать, что он никогда не пользуется телефоном.

— Все равно помрет, как и мы с тобой. Только не передавай ему мои слова. Скажи, что материал еще не готов. За час до того, как люди соберутся, принесу.

Человек ушел.

— Мама, вижу, тебе некогда мной заниматься, — обратился он к Фатиме, — Пойду перекушу что-нибудь в чайхане. На столе ничего не трогай, — и вышел.

Фатима подождала немного и решила посмотреть, что же он готовит для Максуда.

«Мусульмане живут не по законам государства, — прочитала она, — а по Корану.

1. Исламская идеология неуклонно расширяет свою территорию. Она опирается на многомиллионные общины выходцев из стран Африки и Ближнего Востока. С помощью Интернета и социальных сетей исламская пропаганда проникает в широкие слои населения, действуя из своих центров — из Саудовской Аравии, Турции и Египта. Благодаря Аллаху спонсоры вкладывают огромные деньги в наши филиалы, и это приносит результат.

2. На конец 2017 года во Франции проживало 720 тыс. мусульман, в Германии — около 5 млн, в Великобритании — 4 млн 130 тыс., в Нидерландах — 1 млн 210 тыс. Но, надо сказать, что на самом деле их гораздо больше, потому что в опросниках и анкетах в этих странах запрещено указывать этническую и религиозную принадлежность лица. Большинство проживающих в этих странах мусульман эмигранты второго и третьего поколений, и они преимущественно сохранили мусульманскую веру и не разделяют светских законов.

3. События последних лет подтверждают распространение салахидской идеологии, и салахизм — это только верхушка. В мусульманской общине зреют и развиваются другие, более радикальные движения. Этому также помогают наша пропаганда через Интернет. Раньше мы пользовались только мечетями и закрытыми собраниями, теперь же нас всех вместе собрал Интернет. Через Instagram, Твиттер исламистские проповедники из Саудовской Аравии, Катара, Египта и Турции поучают европейских мусульман, как правильно жить и как стать настоящим исламистом. Все это переводится нашими последователями в Европе на местные языки.

4. Эта пропаганда имеет успех, поскольку проповедники предлагают «тотальный проект» переустройства жизни во всех сферах: семейной, общественной, финансовой и даже гастрономической. По всей Европе теперь продается халяльное мясо. Халяльная пища стала многомиллиардным бизнесом, и туда направляется все больше исламских инвестиций.

5. О тенденциях в спорте тревожится французское министерство по делам спорта. Исламизм проникает на стадионы и в спортивные клубы, где молодые арабы составляют значительную часть спортсменов. Их болельщики скандируют исламские лозунги. В районе самого знаменитого стадиона «Стаде Франс» французам, и особенно французским евреям, пресса вообще не рекомендует появляться.

6. Но наибольшей угрозой европейским ценностям власти государства считают проникновение исламизма в школы и другие заведения. Во многих детских садах и начальных школах дети коренного населения находятся в меньшинстве среди наших детей. Наше влияние во многих государствах повысилось в десятки и сотни раз. И если раньше, по данным европейской прессы, спецслужбы ставили на учет несколько сот салахитов, выдвигавших лозунги о мировой исламской революции, то сейчас это количество увеличилось в несколько сотен раз. И теперь, по последним (заниженным) данным, салахиты насчитывают в своих рядах до пятидесяти тысяч человек. Тысячи молодых джихадистов из всех стран отправились воевать за ИГИЛ в Сирию и Ирак…»

Скрипнула дверь, и Фатима, отступив на два шага назад, развернулась в ожидании. В дом вошел незнакомый мужчина.

— Не узнаешь? Столько лет дружили с твоим мужем.

Фатима вскрикнула от неожиданности. Действительно, прошло много лет, как ее муж ушел к Аллаху.

— А люди говорили, ты в плен попал.

— Да, дорогая, было дело. Почти два года сидел в Гуантанамо, поэтому меня сложно узнать. Посмотри, что они со мной сделали, — и он протянул ей изуродованные руки. — Еле ноги унес. Все допытывались у меня, где Бен Ладен живет. Откуда я помню? Меня к нему пару раз посылал Максуд, но это было сто лет назад. Он уже десять раз успел после этого переехать. А они, эти америкосы, совсем озверели, когда узнали, что я с ним когда-то встречался. Меня несколько раз пытались утопить. Я же говорю, еле ноги унес. Ладно, это долгий рассказ. Расскажи, как ты живешь? У тебя за это время хороший парень вырос. Это не тот ли, которого тебе муж оставил перед уходом?

— Нет. Этого мне Лиза привела. Помнишь ее?

— Конечно, помню. Хорошая была женщина. Салихом его зовут?

И он стал расспрашивать о нем: какой он человек, чем интересуется, кто его друзья. Его интересовали все подробности жизни Салиха. Даже поинтересовался, не завел ли он друзей в России.

Фатима терялась в догадках, зачем ему все это нужно, но он сам сказал ей об этом.

— Максуд стал совсем стар. И ему нужен помощник, которого он может оставить после себя. Молодой, грамотный. Вот он и положил глаз на Салиха. Главное, чтобы он не был замешан в дурных связях.

— Да нет, парень у меня толковый, ничем дурным не занимается.

А сама подумала: что у него в голове, она не знает. Салих стал очень скрытным. Одно она только знает, что любовь к Лизе у него не прошла. А кто для него Максуд? Видимо, он уже стал его помощником. Она хотела показать пришедшему бумаги, которые написал Салих, но тот торопился.

— Я пойду, меня люди ждут. Я все еще при деле. Если нужна помощь, не стесняйся. Салиху не рассказывай, что я приходил.

— Хорошо, — ответила она и на прощание склонила голову.

«Надо же, — подумала она, — мой сын — помощник Максуда». Но радости эта мысль ей не принесла. Текст, написанный Салихом, был настолько ей интересен, что она вернулась к столу и дочитала.

«7. Во Франции насчитывается не менее 150 мечетей, вокруг которых вырастает целая инфраструктура: магазины одежды, рестораны.

Но европейские лидеры ошибаются в относительно легкой интеграции беженцев-мусульман…»

***

Стояла глубокая осень. Приближались рождественские морозы. Левин сидел в одиночестве у себя на деревянном чердаке второго дома в Терсколе. Он изредка слышал шум где-то далеко сходящих коварных лавин, но ему было так уютно в кресле под пледом у ярко горящего камина с потрескивающими дровами, что никакая сила и никакие сходящие лавины не смогли бы сдвинуть его с места. Он дописывал свою очередную повесть. Сюжетная линия с Салихом подошла к концу. «А может, ничего этого в жизни и не было? — подумал Михаил, — и самолет разбился, как писала официальная пресса?..»

МОСКВА, 29 декабря (ТАСС). Третий бортовой самописец, находившийся в хвосте самолета Ту-154 Минобороны, разрушен. Об этом ТАСС сообщил источник в силовых структурах. «От третьего черного ящика обнаружена пленка, что свидетельствует о его разрушении». При этом уточнил, что, хотя пленка бортового самописца деформирована, она подлежит частичной расшифровке

А как же тогда эти люди?..

…Лилии Пырьевой было всего 19 лет. В этом году она заканчивала Воронежское хореографическое училище и считала дни до выпускного экзамена. Так и писала на своей страничке в соцсетях: «4 месяца до мечты», «82 дня до мечты», «2 дня до мечты». А еще — «Ожидание заставляет сходить с ума, но желание дождаться заставляет жить».

С первого курса педагог заметил особую любовь Лилии к танцам, ее целеустремленность и трудолюбие.

«В 2011 году ко мне на первый курс пришло много студентов, но не все выдержали трудности учебы, — рассказывает преподаватель Лилии. — В июне 2016 года дипломы получили всего 14 девчонок и 4 мальчишки. Лилия была одной из лучших моих учениц».

После выпускного экзамена разные ансамбли засыпали Лилию предложениями, но она выбрала тот, о котором мечтала все годы учебы, — хотела попасть именно в ансамбль имени Александрова.

25-летний Михаил Васин и его невеста, 22-летняя Ралина Гильманова, должны были пожениться после возвращения из Сирии.

«Мы все шокированы случившимся. В одночасье не стало красивой молодой пары, планировавшей пожениться», — рассказала замдиректора детской школы искусств города Лабинска (Краснодарский край) Анжела Дзюба, которая в свое время учила Михаила игре на фортепиано. Мишу Анжела Ивановна знала с 13-летнего возраста, когда мальчик в сопровождении мамы пришел в Дом культуры Лабинска на прослушивание по вокалу.

По словам педагога, это был настоящий самородок, талант, появившийся в обычной семье. За несколько лет он блестяще окончил местную школу искусств по классу фортепиано, участвовал во всех конкурсах — и как пианист, и как вокалист с обширным репертуаром — от классики до современной музыки.

После школы Михаил, обладающий редчайшим тембром голоса, басом-профундо, поступил в Краснодарский колледж искусств, а затем стал студентом Российской академии музыки имени Гнесиных.

Невеста Михаила, Ралина, в ансамбль имени Александрова попала после окончания хореографического училища в Казани. Молодые люди познакомились 2 года назад, а в преддверии Нового года Миша сделал девушке предложение. Свадьбу планировали на начало будущего года.

Пара молодых, любящих друг друга, у которых, казалось бы, вся жизнь впереди, взошедшая по трапу самолета к своему печальному концу. Сейчас бы у них наверняка уже были дети. Они продолжали бы радовать публику своим прекрасным искусством пения и танца. И о них Левин мог бы написать интересный любовный роман. Эта была бы красивейшая пара ансамбля. А какие были бы у них изумительные и талантливые дети! Но, к большому сожалению, все это с приставкой «бы». И судьба Степана с Мартой, родившегося маленького Семки и других, так не родившихся детей была бы иной. Но как сложилось, так и сложилось, подумал Левин и еще больше укутался в плед, прищурив глаза от ярко пылающих дров в камине. Их искры вылетали и разлетались, как фрагменты сбитого Ту-154 с корифеями сцены на борту, которым не судьба была продолжить свой жизненный путь. По всем показателям это было правдой: самолет был взорван изнутри или сбит ракетой снаружи.

Газета «Коммерсант» приводит мнение майора ВВС, летчика-инструктора Андрея Красноперова, который практически не сомневается в том, что лайнер взорвался в воздухе. В качестве главных аргументов, выдвигаемых в пользу такого предположения, он называет два факта, которые установлены к настоящему моменту: во-первых, слишком большой разброс обломков, достигающий 15 км; во-вторых, слишком резкое и скорое прерывание полета после момента взлета.

«Это слишком подозрительно, что самолет после взлета в наборе высоты пропадает с экранов радара», — заявил он, отметив, что «резкое падение» … бывает в том случае, когда что-то нештатное случилось, что-то взорвалось, что-то отвалилось. «Летчик спокойно мог передать информацию, включить сигнал бедствия, но этого не случилось. Значит, что-то было такое нештатное, резкое на седьмой минуте полета… На экипаж я не могу грешить, а техника так резко не ломается».

Инструктор не сомневается, что при таких условиях лишь умышленно спровоцированный взрыв мог неожиданно прервать полет судна.

«…Если бы самолет падал целый, то такого бы не было разлета осколков, поверьте, — заверил эксперт. — Самолет развалился, просто развалился, значит, взорвался, значит, где-то кому-то дали чемоданчик, учитывая, что это был рейс в Сирию, и летели музыканты из ансамбля, могли что-то пронести с этими музыкальными инструментами, кто-то что-то мог подложить. Поверьте, такой разлет осколков бывает только при разрушении самолета в воздухе. Просто он взрывается, и все. А когда лайнер просто падает, получается пятно масляное, и потом всплывают части. Самолет, если он падает, пикирует в воду, просто исчезает, его находят через какое-то время. А тут даже нашли человека, который уже в прибрежной зоне пострадал от обломков. Это говорит о том, что обломки падали на землю беспорядочно, значит, он взорвался в воздухе».

Это мнение так глубоко засело в головах родных и близких погибшего оркестра, что они стали вести собственное расследование, не полагаясь на государство. И одной из их версий было занесенное в самолет что-то со стороны. Так среди них укоренился вывод, что это мог сделать… Но вслух произнести имя никто не решался.

Почему же Степан избежал этой страшной судьбы? Я все же закончу вторую сюжетную линию, где должен ответить на этот вопрос, ответа на который пока еще не знаю сам.

Степан уже несколько лет прозябал в одиночестве в доме своей бабушки. Он стал ходить в церковь. В доме рядом с бабушкиной фотографией висели иконы и в общей крупной рамке маленькие фотографии с тех времен, когда он играл в ансамбле, — фото друзей. И самая большая — Марты. Одно место пустовало. Там он надеялся разместить фотографию своего сыночка. Он часто подолгу смотрел на это пустое место и представлял, как ребенок сидит у него на плечах, а он держит в руках баян и играет для него.

За что-то Господь даровал ему жизнь, и он стал регулярно ему молиться. Степан понял, что походы с баяном на танцы, откуда он возвращался на подпитии с очередной молодой подругой, — это путь в никуда.

Сидя как-то за столом, он погрузился в прошлое, вспоминая, когда из оркестра ансамбля уходил на пенсию валторнист, и главный дирижер решил подготовить Степана на его место. Вспомнил, с каким упорством добивался нового звучания инструмента, как застал его за этим занятием отец Марты, как появились «Закарпатские мелодии» его авторства, которые стал исполнять оркестр, как они ездили с концертами по стране, и в конце выступления Степан выходил вперед как автор и принимал аплодисменты и цветы. Как он тогда гордился всем этим!

В моменты, когда звучала созданная им музыка, он, сержант Наливайченко, видел себя с трембитой высоко в горах, на Черном Черемоше среди плотогонов несущимся на огромной скорости на плоту, огибающем один за другим многочисленные пороги. И сейчас эти вспоминая подействовали на Степана как встряска.

«Сам Господь позаботился о том, чтобы я остался в живых. Так что же я делаю?» — подумал он и твердо решил кардинально изменить свою жизнь.

Он забрался в самое сердце Карпат. Высоченные сосны по берегам Черемоша и постоянный шум реки. Он любил грубую физическую работу плотогона. С утра до вечера с топором или длинным багром. Он не принимал участия в застольях по окончании работы, а уходил подальше от шумной компании и осваивал игру на трембите, пытаясь воспроизвести близкие своему сердцу звуки. И постепенно у него стала получаться мелодия.

Иногда вечерами он играл на баяне, и плотогоны сверху и снизу реки собирались на его концерты.

— Степан, еще! Давай еще! — кричали они.

— Чардаш давай! — выкрикивали поддатые крепкие мужики.

— Давай играй, что ты там делаешь?! — спрашивали его.

— Вот только отдохну немного, и будет вам чардаш, — говорил он, разминая уставшие после тяжелой работы пальцы, а сам в это время думал: «Все равно я верну свою семью. Может быть, поэтому я и не улетел. О Господи! Спасибо тебе, что ты подарил мне жизнь. Я должен вернуть свою семью».

Вскоре Степан стал строить дом. Иногда он спрашивал себя: «Зачем мне этот дом?» И тут же сам себе отвечал: «В него я приведу свою семью». А в минуты отдыха брал трембиту, и ее незамысловатые звуки, порой напоминающие заунывный вой одинокого волка, отзывались неуемной болью в его душе.

Он сидел на берегу гремящего Черемоша и перебирал аккорды на баяне в такт бегущей реке. И их звуки сливались воедино. «Этого бы никогда не произошло, — думал Степан, — если бы во мне не взыграли мои гены. Я такой же гуцул, как и все, живущие вокруг. Мне всегда этого не хватало. Сейчас я вернулся, и все это есть. Чего же мне еще надо?..»

Вернувшись домой, он взял ручку и бумагу и принялся писать.

«Дорогие мои Марта и Семка! Я больше не могу без вас. Но и приехать к вам тоже не могу…»

Интуиция подсказывала Степану, что его подозревают в случившемся как человека, который не улетел со всеми и остался жив, и Марта живет в этом состоянии. Больше писать он ничего не стал и закончил письмо вопросом: «Что будем делать? Обнимаю и целую. Ваш Степан».

Действительно, многие родственники погибших, зная, что на Степана был взят билет, но он почему-то не полетел вместе со всеми, подозревали его. И эти подозрения обволакивали Марту густым туманом. Не дай бог это еще отразится и на ребенке. В детском саду дети еще не все понимают, но они слышат разговоры родителей. И пока не случилось непоправимое, Марта решила забрать ребенка из детского сада, а в новый надо было ждать очереди. А получив письмо от Степана, она приняла решение: «Поеду! Попытаюсь вернуть ребенку отца. Но если он не сможет убедить меня и рассеять подозрения, я тут же вернусь обратно», — и отправила Степану телеграмму.

В поезде она снова и снова анализировала самые разные слухи, которые распространяла о Степане молва, возвращалась мыслями к своему погибшему отцу, который так сильно ее любил, но никогда не имел времени для общения. Она пыталась отвлечься от этих навязчивых мыслей и, глядя в окно вагона, наблюдать за мелькающими деревьями и кустарником, болотами и озерцами, но те возвращались снова и снова. Они ведь зачали свое дитя в любви и согласии, и этот человек, которого она так сильно любила, не мог быть таким коварным, каким его рисуют люди, размышляла Марта. Просто в своем горе они готовы повесить вину на того, кто остался в живых. Но причем тут моя семья? Нет, он обязательно скажет мне правду.

Было уже совсем поздно. Марта поправила одеяло, прижалась к теплому комочку и под стук колес быстро уснула.

С утра проводница принесла чай и заговорила с ребенком:

— Куды ж це ты йидэш?[2] — спросила она по-украински.

— К папе, — ответила за него Марта.

— Разве у меня есть папа? — удивленно спросил Семка, чем смутил проводницу. — Димка в садике хвастался своим папой, а мне говорил, что у меня его нет.

— Он просто не знал, — неуверенно произнесла Марта, а у самой на глазах появились слезы.

Когда поезд остановился, и Марта подала ребенка Степану, Семка сразу же обвил шею отца своими маленькими ручонками, несмотря на то, что видел его впервые. Другой рукой Степан обхватил Марту, снял ее с подножки вагона и так долго стоял на удивление всем выходящим из поезда пассажирам.

Степан вел машину, а Семка подпрыгивал на сиденье и все время требовал объяснений, что это, мимо чего бы они ни проезжали, и просил Степана не торопиться.

— В другой раз, у меня все время расписано, — оправдывался Степан и нажимал на педаль газа.

А Марта всю дорогу думала, как она задаст ему самый главный вопрос. И чем больше она об этом думала, тем страшнее ей было услышать ответ.

«Что это со мной? Зачем я настраиваю себя против него?»

Машина остановилась, и когда они вошли в дом, и ребенок увидел большую детскую железную дорогу, сразу же увлекся игрой. А Степан, ничего не говоря, подхватил Марту на руки, и они скрылись в соседней комнате.

Тело Марты помнило руки Степана и реагировало на каждое его прикосновение. «Неужели во мне снова проснулась женщина и так будет всегда?» — думала она. От этой мысли у нее закружилась голова, и уже не нужны были никакие его оправдания. Она готова была поверить каждому его слову. Марта положила голову ему на грудь и неожиданно спросила:

— Степа, родной, откуда у людей столько злости?!

Он понял, о чем идет речь.

— Послушай меня, — ответил Степан, — и больше никогда не спрашивай об этом. Никогда! Я стоял в очереди на регистрацию последним, пропустив всех вперед. Передо мной прошел весь наш оркестр. И почему-то никто из них тогда даже не взглянул в мою сторону. Видимо, перед этим твоя мама хорошо постаралась. Мне хотелось только увидеть тебя с ребенком. И вдруг у выхода из аэропорта я увидел тебя и Наталью Петровну, которая держала на руках малыша. «Неужели это мое дитя?» — подумал я. Это была копия моих детских фотографий. Забыв обо всем, я последовал за вами. Но в этот момент объявили об окончании регистрации. Я вернулся и услышал, как регистратор предупредила бортпроводницу: «Не торопись, вон бежит 93-й». Я уже стоял у стойки, когда мне вдруг пришла мысль: «93-го не будет, я не полечу. Мне там делать нечего. Моя семья осталась здесь, и, кроме них, у меня нет никого». И вместо паспорта подал регистратору свое просроченное воинское удостоверение. Я считал, что это решение было правильным.

Сразу после этого, не раздумывая, я направился прямо к вам, еще раз успел посмотреть на ребенка, и у меня потемнело в глазах. Всю свою сознательную жизнь я мечтал о крепкой семье. О том, как я буду воспитывать своего ребенка. И мне захотелось вырвать его из рук твоей матери и бежать до тех пор, пока я не останусь с ним вдвоем. Ты меня не увидела, а твоя мать затолкала вас в машину, и вы уехали.

Сейчас вы рядом со мной и… — отвернулся и замолчал. Молчание было долгим. Марта прижалась к его спине