Оглавление

1. Погибель
2. Погибель
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
   10. Глава 10
   11. Глава 11
   12. Глава 12
   13. Глава 13
   14. Глава 14
   15. Глава 15

Погибель

Глава 1

Звон лат и кяфизов.

Ты засыпаешь под этот звон и просыпаешься вместе с ним. Латы и кяфизы звучат даже во сне. Там, во сне, кажется, еще стоит Вторая Башня.

Клембог дернул рукой.

Держись, Арнготен! Ты же Жаркий тиль, а я — Мрачный гауф. Вот пальцы мои…

— Кеюм, — вдруг позвали его по имени.

Клембог открыл глаза.

— Что?

Черный каменный потолок. И давно покинутая паутина в углу над головой. В шаге от лежанки застыл изваянием старый Ольбрум.

— Северное крыло.

Не голос, а пересыпание камешков.

Клембог рывком сел. Кяфизы тут как тут — застучали о панцирь. Семь штук на длинных цепочках.

— Пошли.

Он вышел из кельи в зал.

Здесь было светло — всюду горели свечи. Десяток воинов, завернувшись в богатые одеяла, поднятые с нижних ярусов, спал у стены. Еще десяток дремал за столом. Дети сидели на лавках у забранных ставнями окон, смотрели в дырочки. Женщины бродили тенями — с водой, хлебом, чистой тканью, окровавленными тряпками.

Чувствовался крепкий аззат места — пока Клембог пересекал зал к двери на лестницу, шаги его сами собой налились упругой силой, плечи расправились, из глаз ненадолго, но ушла угрюмая тяжесть.

Ольбрум шаркал позади, тоже — звяк-звяк — звякал кяфизами. Их у него было на один меньше — шесть.

Под аркой короткой площадки сидел на бочке Худой Скаун. Завидев Клембога, он легко соскочил, поправил меч на боку.

— Эрье гауф, можно с вами?

— Можно, — коротко ответил Клембог.

Они спустились на два уровня ниже.

Ветер трепал огонь факелов на стенах. Косматые тени плясали по фрескам, на которых сражались и пировали предки.

Нифель еще не переползла Хребет Йоттифа. А может и не было ее тогда вовсе. Конец мира был далеко. Аззаты непоколебимы, кяфизы сильны, Башни стоят. Три, четыре, пять Башен. Бей соседей и празднуй!

Родись Клембог на триста-четыреста лет раньше, глядишь, и сам красовался бы на стене, в росписи рядом с Сарадилом Беспощадным и Тойвенсом Верным. То ли за столом, то ли головой на блюде.

Узкая галерея вывела к оружейной. За сколоченными из досок и лавок щитами здесь прятались четверо. Увидели Клембога, вытянулись, схватились за копья. Один, обрюзгший, небритый, в стеганой куртке, с одним кяфизом не на цепочке даже, на веревке, ногой подвинул за ящик глиняную бутыль. Знал, что бесполезно прятать, но все же попытался.

— Имя? — спросил гауф, уставив на него красные с недосыпа глаза.

Воин побледнел.

— Йонаван Пиб, эрье. Я вовсе не…

— Заткнись.

Клембог протянул руку в боевой перчатке. Бутыль была вложена в нее, будто зараженная нифелью. И тут же, плеснув вином, грянула о камни.

— Еще раз, Пиб, — сказал гауф, — и будешь болтаться на внешней стене Башни. Ясно?

Хрустнули под сапогом осколки.

— Простите, эрье.

Пиба, конечно, следовало повесить сразу же, только людей и так оставалось мало. Предки, те вешали только так. Направо и налево. Не брезгуя детьми. У них было в достатке и крестьян, и виселиц.

Не хватало ума.

Клембог скривился, словно старая рана, та, под лопаткой, дала о себе знать. Теперь вот ума нажили, но нифель уже затопила Ингмаррун и Шадис, подобравшись к последней Башне с севера и с востока.

И бежать некуда.

В пятидесяти кальмах на запад — скалистый обрыв в Шанг-Лифей, холодный океан Безумия, и недостроенная Башня. А на юге…

На юге, за кальмами болот и пустошей, геронд Симарр, предки которого не одно столетие страдали от предков Клембога. Если и примет к себе, то в ошейниках, рабами, наложницами, работниками за еду.

Впрочем, и Симарр перед нифелью продержится недолго.

За пустым и гулким оружейным залом коридор перекрывала сложенная из буфетов и комодов, прихваченная для крепости мореной доской стена. С помостом, с масляными лампами под потолком, с тяжелым арбалетом, нацеленным в полумрак лестницы.

Здесь дежурили еще четверо.

Старшим был Калланд Рыжий, лысый, как женская коленка. А вот усы, заплетенные в косицы, действительно имели рыжеватый оттенок.

— Как здесь? — спросил его Клембог, поднявшись на помост.

— Тихо пока, — ответил Рыжий. — Выползень было выполз, так вот…

Он кивнул на сухую, корявую шкуру с узким серым черепом, прибитую к дальней стене арбалетным болтом.

— Ха! — воскликнул Худой Скаун. — Знатный выстрел.

— А ниже? — спросил Клембог.

— Ниже шебуршилось что-то, но сюда не сунулось. То ли прозрачник, то ли дохляк какой.

— А северное крыло? — неслышно подступил Ольбрум.

— Не знаю, не чую, — мотнул головой Рыжий. — Там старые спальни, вряд ли.

Кяфизы числом три звякнули о панцирь.

— Есть там что-то, — насупил брови старик.

— Что ж, — вздохнул Клембог, — пошли.

Один из комодов сдвинули в сторону, открывая низкий проход.

Худой Скаун, сгибаясь, шагнул первым, неверный факельный свет поплыл по грубо пригнанным камням. Ступени лестницы ощетинились тенями.

— Возьмите еще Кредлика, — Калланд Рыжий хлопнул по плечу молодого парня в кожаной безрукавке. — Все вниз просится.

— Кровь горячая?

Клембог оценивающе посмотрел на парня: два кяфиза, широкий пояс с метательными ножами-паххья, темные живые глаза.

— Идешь последним, — сказал гауф. — Смотришь в оба.

Кредлик кивнул.

Внизу было тихо. Худой Скаун поднял факел повыше, освещая закопченный потолок. Ольбрум спрятал руки в рукавах накидки.

— Еще два уровня и на месте, — произнес он.

Пустые залы и галереи встречали и провожали их отблесками и эхом шагов. В редкие окна заглядывала предрассветная муть.

Клембог дотрагивался до стен. Аззат отдавал в пальцы, надежный аззат, пусть и слегка подточенный безлюдьем. Не страшно.

Может, конечно, и не стоило поднимать всех наверх, оставляя на уровнях редкие заставы. Может и не стоило. Только та тварь, которой и имени не успели дать, приползла в нижние ярусы Второй Башни на запах крови, и никакой аззат уже не помог. Голод и ярость, ярость и голод заставляли ее гоняться за людьми, не обращая внимания на собственную отслаивающуюся плоть. Эх, Жаркий тиль Арнготен…

Клембог сцепил зубы.

На изгибе коридора кяфизы вспыхнули и погасли.

Худой Скаун остановился, Клембог вышел вперед, вглядываясь в чернильную тьму. Брошенный наудачу факел рассыпал искры по плитам. Едва видимая тень прыгнула от огня к стене и пропала.

— Прозрачник, — выдохнул Худой Скаун.

— Так, давай-ка я теперь первым, — сказал Клембог, становясь в голове маленького отряда и вынимая меч из ножен.

Еще одна лестница.

Факелы выхватили из темноты лавки и стулья, серый камень стен, кое-где задрапированный тканями. Со звоном отлетел из-под сапога медный кубок, скатился вниз.

— Шерстяная задница! — выругался, присев, Худой Скаун.

Фыркнул Кредлик.

— Ты не фыркай, — Худой Скаун так и не распрямился до конца. — Тут, знаешь, фыркнешь — и к предкам.

Клембог спустился по широким ступеням, настороженно поводя головой. Меч в руке слабо осветился, предупреждая о близости нифели.

Следом зашаркал Ольбрум.

— Куда? — зашипел на него Клембог.

— Некогда нам медлить, — произнес старик. — Дай-ка я…

Он повел рукой, зачерпнув ладонью воздух. Мгновение — и яркий алый свет, погасив факелы, вобрав их огонь, брызнул сквозь сжатые пальцы. Темноту вокруг расслоило на красные тени, которые наперегонки попрятались за мешки, бочки и поставцы для алебард. Взгляду открылось полукруглое помещение с зевом очага и глубокими нишами слева и справа.

Караульная.

— Нам в левую, — сказал Ольбрум.

— Зачем? — спросил Клембог. — Через обеденный зал короче.

— А мы выйдем на внешнюю площадку и к заставе Хефнунга спустимся по ней. Это безопа…

Спасли их кяфизы.

Три упавших с потолка выползня только сшибли Клембога с Ольбрумом с ног, не причинив никакого иного вреда.

Самих выползней, яростно полосующих пустоту когтями, откинуло к очагу. Один с сухим хрустом разломал пустую бочку, другой обрушился в кострище. Взвилась красноватая пыль.

Гауф вскочил и рывком поднял запутавшегося в хламиде старика.

— За спину!

Выползни защелкали когтями по плитам пола. В глазницах черепов горели призрачные голубоватые огоньки.

— Откуда только… — прохрипел Ольбрум.

— С потолка.

Клембог махнул мечом, отгоняя подобравшуюся близко тварь. Порождение нифели отскочило, шипя и потрескивая шкурой.

— Я здесь, — стукнулся плечом в плечо Худой Скаун. — Ну, эрье гауф, как знал, что нельзя вас отпускать одного.

Меч его тоже слабо светился.

— Знал он, — хмыкнул Клембог и скомандовал: — Держим лестницу. Пусть сами лезут.

Втроем они отступили к ступенькам.

— Эрье гауф, — подал сверху голос Кредлик, — а мне что делать?

— Ножи обычные?

— Пять с серебром, пять именных га-йюн.

— Если какая тварь прыгнет, именными и бей. Понял?

— Да, эрье гауф.

Выползни выгибали шкуры, но не спешили лезть на мечи. Меняясь, пробовали зайти то слева, то справа, всякий раз отскакивая при движении людей навстречу.

От шипения закладывало уши.

В красноватом свете твари, казалось, обросли мясом и лишними конечностями. От них пахло псиной и смертью.

Клембог качнулся и сделал выпад. Спасая костяную лапу, выползень прыгнул вбок, второй попытался укусить руку, но испугался меча Худого Скауна. Клыки щелкнули впустую.

— Они не дают нам спуститься, Кеюм, — сказал Ольбрум.

— Кредлик, — крикнул гауф, — третью тварь видишь?

— Была в тени правой арки.

— Ясно. Пригаси-ка свет, — попросил старика Клембог.

— Думаешь?

— Я просто расчищу путь.

Ольбрум разжал пальцы поднятой руки.

Свет с ладони ярко вспыхнул напоследок и погас, погружая помещение во мрак. С тускло сияющим мечом Клембог вышел вперед.

Голубоватые огоньки заплясали вокруг него. Два и два.

Гауф замер в боевой стойке. Ну же, глупые твари! Он, пряча, оттянул меч к бедру.

Выползни, опасливо шипя, тут же подобрались ближе и разошлись, звонко щелкая челюстями, чтобы человек не смог уследить за обоими. А затем прыгнули разом. Один в ноги — в попытке прокусить поножи, другой сверху, на голову.

Нижнему Клембог дал удариться узким черепом о выставленное колено и снова отлететь к очагу. Верхнего же поймал на взмах вскинутого меча, перерубая вонючую шкуру пополам. Волосы обдало пылью и мертвыми блохами. Клыки клацнули у щеки. Когтистая лапа зацепилась за край панциря, вызвав рассерженный звон кяфизов.

— Пош-шла! — Клембог с натугой скинул половину повисшей на нем твари.

Оглушенный коленом второй выползень, разбрасывая золу и угли, елозил по полу — глазницы дышали голубоватой ненавистью на уровне подошв.

Гауф не стал ждать, когда он опомнится, атаковал быстро, скользнув в сторону от когтей и перерубив лезвием намеченные отблесками шейные позвонки.

Огни в глазницах удивленно мигнули.

— Осторожно! — крикнул Ольбрум.

Третий, подумал Клембог.

И перекатился по плитам пола, уходя из-под возможного прыжка твари. Одна молния ударила в стену, другая, и гауф понял, что это Кредлик посылает в выползня ножи га-йюн.

Попал? Промахнулся?

Воздух над головой дрогнул. Порождение нифели, шипя, приземлилось перед вставшим на колено Клембогом, челюсти сомкнулись, в плече хрустнуло. Вскрикнув, он ударил мечом в пустоту. Кровь брызнула на лицо.

— Эрье гауф!

Меч Худого Скауна спасительно мелькнул рядом, погружаясь в лохматую тьму.

Выползень боднул Клембога, челюсти его нехотя разжались, послышался костяной стук, и отпущенный гауф едва не упал навзничь. Хорошо, спина нашла стену.

— Кяфизы…

— Что?

— Кяфизы перестали действовать.

Клембог пропустил момент, когда его выволокли на внешнюю площадку.

Серое, чуть розовеющее небо распахнулось вдруг, прилипло к глазам, потекло к затылку.

— Ну-ка.

Ольбрум склонился над прокушенным плечом. Гауф со свистом втянул воздух, когда пальцы старика коснулись его руки.

— Как же…

Впрочем, Ольбрум быстро погасил растерянность.

Он открепил плечевую пластину панциря, коротким кинжалом взрезал куртку и распорол вдоль рукава. Обнажилось бледное плечо, глубоко, до кости прокушенное, пропиленное клыками. Струйками текла кровь. Кожа вокруг раны уже почернела.

— Видишь? — выдавил Клембог. — Кяфизы…

Ольбрум сдвинул седые брови.

— Помолчи.

Пока он, хмурясь, копался в своей суме, Худой Скаун и Кредлик вытащили выползней из Башни и сбросили их с площадки вниз. Грязно-серые шкуры, костяные лапы, черепа с потухшими глазницами, вместе и по отдельности, перекинутые через невысокие перила, с глухим звуком попадали на близкие камни.

Худой Скаун плюнул вслед.

— Прими нифель свои отродья, нам чужого не надо.

Кредлик, кусая губы, повертел в пальцах подобранные ножи, наконец не выдержал, подошел к разглядывающему небо Клембогу.

— Эрье гауф! Простите меня, я промахнулся.

Голос его дрожал от вины.

Мальчишка совсем. Ни усов, ни бороды, так, кустики. Сколько еще таких, смелых, но неопытных заберет нифель? Сколько детей, жен, сестер, братьев, друзей? Эх, предки, рано вы на фрески перебрались.

Клембог поймал Кредлика за руку.

— Вот что, парень. Нечего сопли лить, понял? Не попал, значит, не попал. Но уж будь добр, попади в следующий раз.

— Так, — Ольбрум выудил на свет дурно пахнущую тряпицу, — для таких ран…

Он осекся.

— Что? — гауф проследил за его взглядом.

Плечо, только что разверстое, черно-алое, мясное, дергающее болью, изменилось. Рана незаметно срослась, стянулась неровным, пульсирующим рубцом, а кровь высохла и застыла чешуйчатой коркой.

— Ну вот, — улыбнулся в короткую бороду Ольбрум, вернув тряпицу в суму, — а ты кяфизы, кяфизы не действуют.

— Но в караульной… — Клембог осторожно покрутил исцелившейся рукой. — Ты же сам видел.

— Видел. Такое редко, но случается, — старик ощупал рубец, хмыкнул и сцепил обратно крючки плечевой пластины и панциря. — Куртку вот зря тебе распорол, это да.

Гауф поднялся.

— Ладно. Двинулись к Хефнунгу, что ли?

Худой Скаун с общего молчаливого одобрения снова вышел вперед, и они гуськом потянулись за ним — по узким ступенькам на нижнюю площадку. Солнце, поднимаясь, топило в зловещем багрянце видимый край Ингмаррунской долины. Там, где солнечный свет натыкался на туман нифели, он приобретал фиолетовый оттенок.

Скрипнула, впуская их на ярус, тяжелая, обитая металлом дверь.

Здесь горели факелы, огненной линией насквозь прочерчивая темные залы. Ветер, яростно срывая искры и лепестки пламени, примчался с одного конца Башни на другой, растрепал волосы Клембогу и закрутил балахон Ольбрума.

— Эй! — прилетел с ветром голос. — …о такие? …ищете?

Одинокая фигурка застыла с факелом в дальнем зале.

Худой Скаун и Кредлик с трудом прикрыли дверь. Ветер ослаб и стих. Клембог напряг горло:

— Свои!

Эхо заикало, унося крик.

— …евой стороны! — пришел ответ.

Фигурка махнула факелом.

— Что? — спросил Кредлик.

— Держимся левее, — пояснил ему Ольбрум.

Гуськом они двинулись через залы.

Пустота и факелы. Черные, серые плиты пола. Широкие проемы. Снова фрески. Здесь запечатленных предков было мало. Были штурмы крепостей и пожары. И звери. И танцующие наложницы. В трепете огня наложницы то замирали, то изгибали обнаженные тела.

Звери провожали хищными глазами. Отвернись — прыгнут.

— Красота, — прошептал Худой Скаун.

В среднем зале вяло шевелился насаженный на шипы у правой стены дохляк.

На дохляков и выползней аззат внизу почти не действует. Но они для воинов и не опасны, а женщин и детей Клембог давно уже перевел на самый верхний ярус.

Правда, кяфизы вот…

Гауф ощупал пальцами висящие на цепочках железки. Подушечки колет, чего ж не сработали? Что ж вы, узорчатые?

Дохляк, учуяв людей, замычал, вытянул свободную руку. В изодранной простой рубахе да рыбацких штанах с подвязками, жил он, наверное, когда-то в одной из деревушек за Шадисом, там излучина реки, камыши, рыба-серебрянка.

Теперь же…

— Упокой его, старик, — приказал Клембог Ольбруму.

— Как скажешь.

Ольбрум сблизил ладони. Большие и указательные пальцы замкнулись в ромб. Внутри сплелись колечки и перекладины. Старик легко подул, и прозрачно-синий рисунок, повторяющий возникший узор, отделился и поплыл к дохляку через зал.

Задержавшись, Кредлик увидел, как дохляк под рисунком дернулся и опал черной пылью с лиловым оттенком.

Скоро залы остались позади.

— Эрье гауф, — поклонился, встречая их, человек с факелом.

Человек был в мятом, знавшем лучшие времена доспехе. Лицо его тоже знало лучшие времена, пока тяжелый молот не ободрал вчистую его правую половину. Теперь там белела кость скулы и желтела бронзовая пластинка.

— Здравствуй, Холлан, — Клембог осторожно приобнял факельщика. — Как у вас здесь?

— Живы пока.

Кяфизы звякнули, будто тоже здороваясь. Холлан шмыгнул носом, передал факел молодому арбалетчику, топчущемуся рядом.

— Смена? — кивнул на арбалетчика Клембог.

— Ученик.

— Как зовут?

— Длинный Симс, эрье, — поклонился мальчишка. Из-под белобрысой челки блеснули зеленые глаза.

Узкая куртка с пластинами, кожаные штаны, кожаные самодельные наручи.

— Небойсь, и счет есть?

— Четыре выползня, эрье гауф.

— Неплохо, — Клембог хлопнул мальчишку по плечу.

И отвернулся, пряча боль души.

О, боги, покинувшие нас, мы стоим за спинами детей, сгинули воины, пали Башни, сожраны года, остались только Симсы и Кредлики.

И нифель.

А позади — Океан Безумия.

Клембог стиснул зубы.

Нет, есть еще он, Мрачный гауф. И пока он жив…

— Где Хефнунг?

— На площадке у Перешейка, — сказал Холлан.

— Тогда мы к нему.

Перешейком называлась длинная галерея, ведущая на нижний, первый ярус, арки которой выгибались как позвонки. Все остальные лестницы были или разрушены, или завалены. Конец галереи выходил прямо в зал Приемов с примыкающими к нему северным и южным крылом.

Спустись по ступеням, пересеки зал и уткнешься в двойные железные ворота. За воротами будет утро, каменистый склон и сто шагов до смерти.

Или посмертия.

Маленький отряд нырнул в узкий ход, змеей вьющийся между стен.

— Ох-хо-хо! Кеюм! — толстяк Хефнунг растопырил руки, увидев спускающихся. — Рад, рад! Давненько жду.

Клембог подал руку.

— Здравствуй, Титус.

— Ох-хо-хо! И Ольбрума прихватил! И Худышку Скауна!

Хефнунг обнял всех, а Кредлика сдавил так, что тот побледнел и долго еще потирал ребра под курткой.

Титус Хефнунг был действительно толст.

Его замечательное брюхо тараном выдавалось вперед, поблескивая кольцами кольчуги. Крепкие, в походных штанах ноги украшали щегольские сапоги устрашающего размера. А круглая голова, казавшаяся по сравнению с телом маленькой, компенсировала свою величину пышными усами и хищным носом.

— Проходите, проходите.

На широкой площадке было светло от свечей и факелов. От стены до стены ее закрывали высокие щиты из неровных досок. В прорехи между щитами просовывали головки тяжелых стрел арбалеты на деревянных станках. Поодаль стояли столы и лавки, на лавках сидели воины, кто точил меч, кто клевал носом, кто латал обувку. Дозорные пялились в черноту внизу.

Площадка карнизом нависала над залом Приемов, и раньше по галерее сюда поднимались гости, послы и купцы, чтобы засвидетельствовать свое почтение перед правителями Дилхейма. Теперь же Клембогу было непривычно наблюдать пустые, черного мрамора постаменты. И трон правителя, и трон его жены никуда не годились с точки зрения фортификации, и их, разломав, отнесли во внутренние помещения.

— Что внизу? — спросил, усевшись на свободную лавку, гауф.

— А чего? Ничего, — пожал плечами Хефнунг. — Мелочь шарится, а так…

Он хлебнул воды из плошки.

— Северное крыло?

— Там-то как раз тихо. Вот в южном, где кухни, зараз под дюжину и выползней, и прозрачников накрыли, — Титус хохотнул. — Шипели как мясо на вертеле.

Ольбрум покачал головой.

— Нет, чую я, не то что-то.

— Гортак! — крикнул Хефнунг, оборачиваясь. — Гортак, твою за ногу!

Высокий, нескладный воин с копьем, звеня доспехом и двумя кяфизами, подбежал к столу.

— Да, эрье сектиль.

— Расскажи эрье гауфу, что делается в северном крыле.

Воин кивнул. У него было длинное, угреватое лицо с тусклыми, сонными глазами.

— Спускались два дня назад. Коридоры сухие. Спальни все заперты. Сменили факелы. До статуи Альфара Гордого дошли и повернули. Все.

— Почему до статуи? — спросил Ольбрум.

— Ну, как… — почесал нос воин. — Там дальше шагов десять и стена.

— А холодом не тянет?

— Да нет.

Клембог посмотрел на старика:

— Что думаешь? Идем?

— Обязательно.

Ольбрум отломил кус от ломтя хлеба на столе и поднялся.

— Вниз? Тогда я с вами! — Хефнунг поддел стол брюхом. Плеснула вода из кувшина, подскочили плошки. — Ох-хо-хо, развеюсь! Утерн, остаешься за старшего!

Он вынул из поставца свою секиру га-йюн. Щиты, закрывавшие вход в галерею, несколько воинов сдвинули в сторону.

— Чисто! — крикнул дозорный.

Хефнунг оглянулся.

— Гортак! И ты давай.

Долговязый воин пригнулся перед навершием арки.

Спускались медленно, освещая ступени факелами. В узорчатых вырезах галереи лиловела тьма. Зал Приемов тонул в ней, как земли в нифели.

Последняя ступенька.

Гортак вдел свой факел в кольцо в арочной стене, оставляя его ориентиром. Глухо стукнули каблуки.

— Тише, — понизил голос Клембог.

В темноте горохом рассыпались шорохи, словно чей-то тяжелый вздох прокатился по залу. Кредлик втянул голову в плечи.

На далекой стене дрожало бледное пятно света от высокого витража.

— Сюда, — произнес Ольбрум.

От Перешейка он взял влево. Остальные потянулись за ним. Позвякивало железо. Шелестели шаги. Пыхтел и фыркал Хефнунг. Зал Приемов прятался во мраке, подсовывая людям то опрокинутый светильник, то тряпье, то головешки на плитах пола.

Эхо утягивало звуки и разбиралось с ними там, где не было света.

Арочный проем в северное крыло накрывала частично открепившаяся от стены над входом шпалера. Перевернутый рисунок Клембогу никак было не разобрать. Тысячу раз под ним хожено, а не вспомнить.

— Мы на месте, — сказал Ольбрум.

Он отогнул шпалеру и шагнул в крыло.

Чихнув, поднырнул Хефнунг. Вытянув факел, исчез за ковром Худой Скаун. Оглянувшись, поспешил за Гортаком Кредлик.

Гауф помедлил. Приподнял шпалеру, завернул, посветил.

Узор изображал мальчишек, сражающихся друг с другом. Ну, конечно, классы, мальчиковые спальни, двор для тренировок. Один с мечом, другой с выставленным над щитом кинжалом. Крестики кяфизов. Почему забылось?

Клембог, шагнув, опустил шпалеру за спиной.

— Чуете? — спросил Ольбрум.

Он показал пальцем куда-то вглубь крыла.

— Совершенно нет, — сказал Хефнунг, шевеля усами, будто принюхиваясь.

Клембог покатал кяфизы под ладонью. Холодные.

Темнота подалась под треском и искрами факелов, открывая широкий коридор с узкими окнами-бойницами, давно уже заколоченными, бугристую штукатурку стен и далекие двери спален. Перед первой стоял, опираясь на топорище, мраморный Фрид-Весельчак. Перед второй смотрел в пустоту Барр-Одноглазый. У третьей…

До третьей еще надо было дойти.

Гортак зажигал факелы на стенах. Тени вытягивались и плясали, пугая друг друга. Шли настороже, обнажив оружие.

Умывальня, выход во внутренний двор, первая спальня. Ольбрум складывал фигуры из пальцев и качал седой головой.

— Что? — спросил его Клембог. — Нифель?

— Да пойми тут.

Тяжелый засов на дверях. Цепь. Никого, ничего. Тихо.

— Если бы что было, — проговорил Хефнунг, — гадость уже б к Перешейку стеклась. И аззат, он чувствуется. Пока аззат…

Прозрачник вылетел из Фрида-Весельчака настолько неожиданно, что сектиль подавился словами. Могло показаться, душа далекого предка восстала и ринулась на потомков прижизненных обидчиков, горя праведной местью.

— Шерстяная задница!

Худой Скаун впустую махнул мечом, остальные не успели и этого.

Призрачная фигура, не касаясь людей, прошла сквозь отряд и, поднимая пыль, шмыгнула под шпалеру.

— Тьфу! — сплюнул Клембог, осаживая испуг в груди.

После случая с выползнями одни боги знают, что может произойти. И прозрачник, к нифелиной матери, может вселиться.

Солнце красновато посвечивало в щели щитов.

— Что-то мне все меньше это нравится, — сказал Хефнунг.

Он перехватил свою секиру новым хватом.

— Уже близко, — сказал Ольбрум.

Вторую спальню прошли без приключений.

Шелест шагов, лязг доспехов, звяканье кяфизов, танцы теней. Засов. Цепь. Барр-Одноглазый сурово смотрел вслед. Засохшие цветы хрустели под ногами. Почему-то их было много, засохших цветов.

Ах, да, вспомнил Клембог, тогда был выпуск…

На выцветшем полотнище все еще можно было разобрать слова. «Сыны Дилхейма, помните предков, и потомки будут помнить вас!».

Буквы «п» и «в» в слове «предков» стерлись. Помните редко.

У статуи Альфара Гордого Ольбрум остановился. Альфар, надув красную, в черных прожилках бочкообразную грудь, уперев одну руку в бок, а другую держа на рукояти меча, исподлобья щурил глаза на третью спальню.

Факельный свет, пробежав по мраморному лицу, казалось, заставил его скривиться.

— Так, стойте здесь, — хмуро сказал Ольбрум.

И пошел, сплетая пальцы, к торцевой стене.

Три, четыре, пять шагов. Узоры плыли впереди старика, то растворяясь в воздухе, то касаясь каменных стен и пола.

— Ну? — спросил Клембог.

Ольбрум, тяжело ступая, вернулся к статуе.

— Я четко слышал…

— Да нет, здесь все в порядке, — заявил Гортак. — Мы часто ходим. Здесь все, как и было раньше. Цепь, засов…

Он тронул деревянную перекладину, закрывающую двери третьей спальни, и та вдруг осыпалась ему под ноги кучей бурой пыли.

Рыжей пылью пыхнула цепь.

— Что…

— Назад! — заорал Клембог, направляя меч в сторону спальни.

Гортак успел только обернуться, непонимающе распялив рот на длинном лице — сорванная чудовищной силой створка ударила в него, заставив без чувств отлететь к стене. Покатилось выпавшее копье.

— Ольбрум! Кредлик сзади. Скаун — держишь левую сторону. Титус — твоя правая.

Пол под ними вздрогнул.

Высокий, в полтора человеческих роста, закованный в ржавое железо латник выломал вторую створку внутрь спальни. За ним, в глубине помещения, в проходе между обломками детских кроватей, лиловела нифель.

— Аззат осквернен, — шепнул гауфу Ольбрум, — подточен… Я слышал, слышал его звон. Надо замкнуть здесь.

— Ты уверен? — Клембог смотрел, как латник медленно выбирается в коридор. — Не лучше ли прорваться к скверне?

— Поздно.

Синеватое, сморщенное лицо порождения нифели было слепо.

Они отступили ко второй спальне. Хефнунг прихватил за шкирку Гортака и откинул его к Одноглазому Барру.

Латник словно принюхался.

Ржавые, мятые пластины стягивали мертвое тело, сгибали его на правый бок. Там, где пластин не было, проступали гнилые обмотки.

Меч в руке латника был размером с Кредлика.

— Хорошо, — решился гауф, понимая, что лучше потерять часть крыла, чем всю Башню, — замыкай.

И вовремя.

Из спальни вышел еще один латник, безголовый, но четырехрукий, а за ним, перебирая лапами, прижимаясь к полу, высыпали выползни, необычные, крупные, в космах черной шерсти.

Шипение ударило по ушам.

— Да сколько их там? — попятился Худой Скаун, когда к латникам и выползням прибавились ловцы — худые, тонкие как щепки бледно-желтые твари с длинными костяными серпами, растущими из плечей.

— Замыкай! — крикнул Клембог.

Ольбрум раскинул руки.

Седые космы его разметало в стороны, свечение облекло балахон. Пальцы сложились в половинки узора.

Старик с усилием попытался свести ладони вместе.

Плюнув искрами, ярче засветили факелы. Светлые кромки аззата обозначились на стенах — чуть дальше от дверей второй спальни и за статуей Барра.

Ольбрум выдохнул — и кромки поплыли друг к другу, подчиняясь движению ладоней и затягивая коридор будто прозрачной хоссунской тканью.

Латник взвыл. Зашуршали, расползаясь, выползни, защелкали зубастыми пастями. Приблизились ловцы.

Аззат заставлял нечисть осторожничать, тела их курились синеватым дымком, морды и пасти кривились, будто опаляемые жаром.

Цик-цик-цик. Ш-ш-ш.

Царапая камни, выползни забрались на стены. Один атаковал ползущую кромку и отлетел в кучу ловцов, сбив с тонких ног двух или трех.

Хефнунг выставил секиру. Кредлик взялся за ножи. Худой Скаун направлял сияющее лезвие меча то на одного латника, то на другого.

Черные тени метались по коридору.

От кромки до кромки оставалось пять шагов. Четыре. Четыре.

— Ну же! — поторопил Ольбрума Клембог.

Старик затрясся.

— Не… не могу, — выдавил он. — Помоги… Помоги, Кеюм.

— Что?

— Сложи половину знака… веди ко мне… Что-то не дает…

Ольбрум дышал тяжело. Лицо потемнело, крупные капли пота дрожали на лбу.

— Что за день такой!

Клембог скрипнул зубами.

Семь кяфизов льдисто звякнули. Пальцы сложились, поймав невидимые нити аззата. Кромка дрогнула.

— Я взял, — сказал гауф. — Взял. Замыкаю.

Ольбрум устало опустил левую руку.

— Давай, Кеюм. Вместе.

Ощущение было, словно он движет гору.

А гора упирается. Гора тяжела и своенравна. Не гора даже, целый хребет. Хребет Йоттифа. Сдвинь его, сдвинешь мир.

Клембог зарычал.

Расстояние между кромками сузилось до трех шагов и замерло. Гауф и его цольмер тянули ладони со сцепленными пальцами и никак не могли дотянуться друг до друга.

Это как с кяфизами, понял Клембог. Как с кяфизами.

И тут басовитый гул родился в третьей спальне, холодным воздухом вырвался наружу и потек по коридору, осыпая пыль и шевеля ткани и шпалеры.

— Что? Что это? — побледнел Кредлик.

— Ничего хорошего, — прошипел гауф.

Слепой латник поднял на звук голову, а затем, царапая мечом плиты пола, побежал в незамкнутый аззат.

— А-а-а, шерстяная задница!

Худой Скаун, выскочив, встретил тварь у кромок, железо ударило в железо, ржавая пластина отлетела в стену, латник махнул рукой, и чудовищный меч просвистел у Скауна над головой. В следующий миг в порождение нифели вонзилась секира Хефнунга и увязла у того глубоко в груди, пробив доспех.

Латник покачнулся.

— Ох-хо-хо! — проорал Титус. — Видели?

Жуткий меч снова распорол воздух, заставив сектиля отскочить, а Худой Скаун, не мешкая, вонзил лезвие латнику в подмышку, найдя там мягкую пустоту вместо отбитой пластины.

— Получи!

Черная с фиолетовым оттенком кровь брызнула под ноги.

Тварь скрючилась и застыла высокой, железной, исходящей дымком статуей. Но между ног у нее, скребя когтями, уже пытался продраться выползень. Косматый, упорный, он выполз до половины, щелкнул клыками.

И распластался с ножом га-йюн в желтоватом черепе.

— Ха! — удивился Худой Скаун, оглянувшись на Кредлика. — Метко.

— Ничего мальчишка, — одобрил Хефнунг.

Кредлик покраснел.

А в щель уже стремились новые твари — прямо по латнику, сбоку, по потолку.

— Да что ж ты! — простонал Клембог.

Кромка не двигалась.

Мало того, гауфу показалось, что ее что-то медленно отжимает назад — по доле, по ногтю, по гречишному зерну.

— Ты чувствуешь, Ольбрум? — спросил он, пытаясь удержать аззат в побелевших пальцах.

— Такое… бывает… — прохрипел старик. — Дави, дави сильнее.

Клембог выругался.

Упокоенного латника под напором ловцов со звоном опрокинуло на пол, Худой Скаун заскакал между мелькающих серпов, отбивая мечом наиболее ретивые выпады. Хефнунг орудовал секирой, заставляя ее вращаться свистящим стальным обручем. Костяные конечности отрубало и подбрасывало в воздух. Выползни получали по зубам и с шипением отскакивали назад. Кредлик добивал раненых, вонзая ножи га-йюн.

Четырехрукий латник и несколько ловцов не смогли уступить друг другу и завязли между кромками, слипшись в желто-ржавый ком, скрипящий, подвывающий, ощетинившийся мечом и серпами. За ними, напирая, толпились новые твари — те, кому было название, и те, кому еще не было. Кость, шерсть, мертвая плоть, железо и зубы.

Нифель любила разнообразие.

— Титус, — слабым голосом позвал Ольбрум, — вызывай своих. Всех… сюда…

— Всех? — обернулся Хефнунг, врубившись в ловцов как дровосек.

— Всех. Боюсь, не удержим.

— Хорошо, что я с вами пошел, — отбиваясь от прорвавшегося по головам выползня, сказал Худой Скаун, — как знал. Без меня бы уже давно… — Не договорив, он уклонился от жадных когтей, а затем с выдохом пропорол косматый бок. — Кстати, четвертый уже.

— Зови, — повторил Ольбрум.

— Ясно.

Хефнунг снес голову очередному ловцу и сжал кяфизы в ладони. Легкий звон поплыл по крылу и отозвался густым «бом-м-м» в зале Приемов, на Перешейке.

— Очень… очень хорошо, — сказал Ольбрум.

Его качнуло.

Кромки аззата дали слабину, и ком из латника и ловцов, распадаясь, вывалился прямо людям под ноги.

— Ха! — взмахнул мечом Худой Скаун.

Весело поскакала желтая кость.

Рыча, ревя и щелкая, твари перебирались сквозь щель, затаптывая собратьев-неудачников. Трещали факелы. Дымный утренний свет узкими полосками дрожал на стенах. Очнувшийся Гортак с ходу нанизал на копье какую-то многоножку с клешнями.

— Проснулся? — мимоходом хлопнул его по спине сектиль.

Первые тонкие волоски нифели закрутились в коридоре.

— О, боги!

Граница аззата вдруг пропала, растворилась у Клембога в пальцах. Ольбрум упал, и гауф поспешил на защиту старого цольмера.

Меч сверкал, обрубая серпы, когти и пальцы.

Третья спальня выплескивала тварей в коридор, будто безумная роженица. Мертвые лица, голые черепа. Синюшные тела.

— В круг! — заорал Клембог, видя, что еще чуть-чуть и их отрежут друг от друга.

Вырос рядом Худой Скаун, прикрыли спины Хефнунг с Гортаком, поднялся Ольбрум, схватил за шиворот Кредлика, выдергивая его из свалки щелкающих пастей.

— Они мне ничего, ничего… — мотал головой разгоряченный мальчишка.

— Стоим! — крикнул Клембог.

Только бы, подумалось, не кяфизы снова…

Порождения нифели разделились перед людьми на два рукава, обтекая ощетинившийся сталью отряд и пробуя, пробуя напасть то с одного, то с другого края. Выползни жутким узором покрыли стены.

Секира и два сверкающих меча работали без остановки. Знаки Ольбрума валили нечисть по две, по три твари за раз. Гортак не давал напрыгнуть сверху, колол копьем самых прытких, а Кредлик орудовал ножами в ближнем бою.

Хвала Богам, кяфизы служили исправно.

Железо и плоть с десяток раз пытались проткнуть или хотя бы схватить Клембога, но каждый раз натыкались на невидимую преграду. Из остальных тяжелее всех должно было приходиться Кредлику с его двумя кяфизами, но молодость, молодость!

Тени бешено скакали по камням.

— Вот шерстяная задница! — оскалился Худой Скаун, перебрасывая меч из уставшей правой в левую. — Что-то их много.

— Это да, — выдохнул Хефнунг, скосив секирой ближних ловцов. Лицо толстяка блестело от пота, усы обвисли. — Давненько я так не махал.

От крови пол сделался скользким.

— Где там твои воины, сектиль? — спросил гауф, снося уродливую голову сунувшемуся дохляку. — Им тут, знаешь, работы…

Договорить он не успел — за спиной раздались тугие щелчки спущенных жил, и шестерых выползней смело со стен арбалетными болтами.

— Стой за Дилхейм! — взлетел к потолку боевой клич.

Спустившиеся с Перешейка воины врубились с шипящую, клацающую, скулящую массу тварей, расчищая путь к окруженным товарищам.

Мечи и глефы против когтей, клыков и лап.

Звон кяфизов. Вой, стоны и шипение. От поверженной нечисти стелился над полом, завиваясь, фиолетовый дымок.

Огни факелов красными отблесками ложились на панцири, пластины и бляшки.

— Стой за Дилхейм!

Их не было и дюжины.

Но они отбросили волну нападающих обратно к третьей спальне, просто-напросто укоротив ее и втоптав в камни.

Страшный и безрассудный напор.

Вчерашние мальчишки. И два ветерана за двадцать пять.

А когда-то за ветеранов считались сорокалетние, мельком подумалось Клембогу. Пятая Башня, Шестая… Теперь и не найти.

Плечо в плечо; замешкавшуюся тварь, вертлявую, с уродливым наростом вместо носа, пронзили сразу два меча, его и подоспевшего воина. Лезвие сплясало по намотанной на предплечье тряпке, оставляя на ней черные полосы. Снова чистое!

Ловцы и прочие опасливо застыли на невидимой границе. За спинами передних копошились, взвизгивали самые нетерпеливые.

Пощелкивали зубы, вхолостую взмахивали костяные серпы.

— В линию! — скомандовал гауф, пользуясь короткой передышкой.

Они выстроились, отпихивая мертвую плоть к стенам и перекрывая коридор в двадцать шагов шириной двумя неполными шеренгами — пятнадцать человек против двух, а то и трех сотен. Сколько там еще наплодит нифель в спальне, трудно сказать.

— Ольбрум, что с аззатом? — спросил Клембог. — Сможешь замкнуть снова?

— Нет, — ответил старик. — Это… это надо переждать.

— Что переждать?

— Такое бывает, — старый цольмер посмотрел на гауфа. — Такое случается, когда…

Слова его потонули в грохоте.

Участок стены у третьей спальни осыпался каменным дождем, и в пролом из облака бурой пыли шагнула толстая, обмотанная цепями пупырчатая тварь.

Ни Клембог, ни остальные таких еще не видели.

Тварь возвышалась над ловцами, латниками и прочими гадами, зажимая в могучих трехпалых лапах молот на длинной рукояти. Квадратный боек молота был оббит до светлого металла. Тварь кривила большой рот. Две ноздри со свистом пропускали воздух. Маленькие глазки прятались под крутыми надбровными дугами.

— Шерстяна-ая задница, — протянул Худой Скаун.

— Это пять или шесть кяфизов, — шепнул Титус.

— Знаю, — сказал Клембог и крикнул всем: — Под молотобойца не соваться! У кого два, три кяфиза — бейте мелюзгу. Молотобойца возьмем мы с Ольбрумом.

Громадная тварь, будто услышав его, взревела.

Молот грохнул о свод потолка, заставив его пойти трещинами. Нечисть заверещала и хлынула на людей.

Темное море из клыков, когтей, смерти и ненависти.

— Бей!

Клембог шагнул вперед, взмахнул мечом, рассекая поток тварей надвое. Знак Ольбрума из-за спины вбил невидимый клин глубже, расшвыривая нечисть в стороны и открывая прямой путь к великану-молотобойцу.

Не прекращая реветь, тот и сам торопился навстречу. Гудел раскручиваемый молот. Опасливо отскакивали из-под толстых ног выползни. Звенела цепь.

Не дать ему приблизиться к воинам, думал Клембог, ускоряясь. А там уж как-нибудь…

Бессильно царапали, соскальзывали с панциря, пытаясь задержать, когти. Впустую било железо.

В другой раз, в другой раз.

Он толкнул плечом назойливого латника, и тот, неловко переступив, придавил собой пару дохляков. От росчерка меча закачался, молотя серпами, обезглавленный ловец.

Бух! Молот упал в трех шагах от Клембога.

Дрогнул пол, брызнула каменная крошка, смело подальше мелких тварей.

— Ух! — крикнул оказавшийся рядом Хефнунг. — Как лупит!

— Ты-то куда? — спросил толстяка гауф.

— Куда, куда! Пять кяфизов, между прочим! — сектиль с удивительной для его комплекции грацией увернулся от ржавой железки и раскроил череп ее владельцу.

— Ну, смотри. Слева-справа.

Хефнунг кивнул, и они разбежались к стенам коридора, заставляя молотобойца делать выбор, по кому бить сначала.

Посверк меча, взблеск секиры. Черная кровь на фоне наливающихся красным щитовых полос. Утро. Холодное. Осеннее.

Клембог на мгновение оглянулся — там, за спиной, кипело сражение, и тонкая цепочка воинов держала строй. Выстоят, не дрогнут?

Звенели кяфизы, выли, шипели твари, наваливались, надеясь если не достать когтями или зубами, то задавить массой. Бугрились отвалы мертвечины. Нифельные дымки завивались волосками то тут, то там.

Ольбрум спрятался за выступ, наставил руки.

Знак искрой соскочил с пальцев и огненной стрелой устремился к молотобойцу. Вонзился. Рев великана сотряс воздух.

Молот ухнул в стену, вышибая оконный щит.

Клембог пригнулся, проскочил к толстой ноге молотобойца, отшвырнув с пути многолапую тварь с паучьим брюхом. Градом посыпались иглы, кости, комки липкой паутины. Кто-то задушено пискнул из-под сапога.

Меч отскочил от пупырчатой синеватой кожи. Вот же…

Гауф дал в рыло какой-то мохнатой твари, принял на спину прыжок выползня, дернул за черный клок, отправляя исходящую шипением шкуру сначала на лезвие, а затем на пол.

Хефнунг между тем прорубился к молотобойцу с другой стороны.

— Уах-ха!

Секира поймала солнце и вонзилась великану в бедро, выбив сноп искр из намотанной цепи. Молотобоец, зарычав, упал на колено.

Вокруг него прыгали, верещали, царапали плиты.

Трехпалая рука оставила молот и потянулась к ране, расшвыривая попадающихся на пути тварей. Хефнунг едва успел отскочить.

Секира, измазанная фиолетовым, звякнула о стену.

Великан нашел обезоруженного толстяка взглядом злобных глаз, раздул ноздри и заскользил ладонью за молотом.

Клембог подстерег и ударил по пальцам. Один перерубил — кровь брызнула в лицо. Движение второй руки он заметил слишком поздно.

Кяфизы смягчили удар, но он был очень силен — гауфа впечатало в стену, вышибло воздух из груди, железо панциря врезалось в кожу сквозь подкладку.

Несколько мгновений он не соображал, что с ним и где он, какие-то кривые зубы щелкали у лица, пахло гнилью, покусывало голень, затем тряхнул головой, заставляя мир сжаться в точку и полыхнуть четкой картинкой.

И вовремя. Молотобоец замахивался молотом. Ольбрума атаковали дохляки с какими-то быстрыми, вертлявыми тварями. Титус скрылся под грудой тел, без особого успеха на освобождение отшвыривая то одно, то другое порождение нифели. Ждать от них помощи не стоило. До меча было полтора шага, но эти полтора шага перекрывало многолапое паучье отродье, на ноге висел выползень, а на плечо, скаля узкий рот, наваливался ловец.

Клембогу стало горько.

Как так? Он думал продержаться хотя бы до весны, а там и до лета, выходило же — сегодня все и закончится.

Убить его, конечно, сразу не смогут, кяфизы не дадут, но уволокут в нифель и там… Башня тоже падет. Последняя.

— А-а-а! — страшно закричал гауф, выворачивая схваченную руку. — Я… все равно… не сдамся!

Он вздернул ловца вверх.

Костяной серп зацепил висок, но в следующий миг белая молния молота смахнула тварь и расплющила ее о стену желтой кляксой.

Клембог перекатился к мечу. Новый удар молота пришелся вскользь, заставил закрутиться волчком, ввинчиваясь в новую, выхлестнувшую из спальни кучу. Лезвие жалило, кулак опрокидывал навзничь.

Сколько ж вас?

Разъяренный, лишенный пальца молотобоец не отличался точностью и, пытаясь достать Клембога, лупил по своим. Гауф уворачивался, стараясь держаться ближе к неуклюжим ногам великана. Правда, долго так продолжаться не могло.

— Хефнунг! Ольбрум! Боги вас побери!

Твари прыгали в глазах.

Твари, твари, ни одного человеческого лица. Неужели нас смяли? Неужели? За спиной вскрикнули. Не разглядеть, кто — твари в глазах.

Не хочется погибать. Впустую — не хочется.

Молот опустился на плечо. Бам-м! Жалобно звякнули кяфизы, плетью повисла рука. Мир раздвоился, поплыл. Ну, нет! Клембог повернулся, взмахнув мечом. Чей-то череп подлетел к потолку. Еще не все!

Пол вдруг дрогнул и сшиб его с ног.

Гауф упал и в мельтешении ног и лап увидел, как со своего постамента, курясь нифельным дымком, сходит мраморный Альфар Гордый — корона скребет потолок, глаза полны тьмы с фиолетовым отливом.

Ну вот, подумалось Клембогу, вот и все.

А затем полыхнуло так, что сквозь белый ослепительный свет еще долго ничего не получалось разглядеть.

Глава 2

Горечь обожгла губы, поползла в горло.

— Что за…

Клембог, вскинувшись, выбил плошку из худых рук.

— Эрье цольмер!

Мальчишка, пытавшийся его напоить, прыснул за порог кельи. Гауф с трудом сплюнул. Вот же гадость!

Свеча в изголовье освещала исчерканную засечками стену.

Клембог нахмурился. Он где? У себя наверху? А третья спальня, прорыв нифели, Альфар Гордый, покидающий постамент? Приснилось?

Он сел, и левое плечо тут же отозвалось резкой болью. Взметнувшаяся рука нащупала повязку, идущую наискосок через все тело.

Ни панциря, ни рубашки.

А раз мальчишка — значит, Башня еще стоит. Свет, вспомнил Клембог, был яркий свет. И, кажется, грохот.

Ольбрум замкнул аззат?

Гауф, морщась, спустил ноги на холодный пол. Плошка выскользнула из-под ступни. Раскидались, видите ли, плошками.

— Кеюм!

Старый цольмер подставил Клембогу костистое плечо, и гауф выпрямился, перетирая зубами боль, брызнувшую по руке в шею.

— Что с Башней?

— Все хорошо, хорошо.

Ольбрум повел его обратно к лежанке, но Клембог развернул его к двери.

— В зал! Я хочу собственными глазами…

В зале было неожиданно шумно. Худой Скаун с тряпицей, обмотанной вокруг головы, стоял перед рассевшимися на лавках детьми и рассказывал, помогая себе руками:

— …а оттуда тварей — видимо-невидимо. Страшные, злобные. Мы — стеной. Они — стеной. Эрье гауф у меня и спрашивает: выдержим, не сдадим Башню? Я говорю: как можно! Чтобы мы — перед какой-то нечистью? Никогда! И я первому сразу мечом — на! Кровь мне в глаза, черная, едкая. Вот же, думаю, шерстяная…

Он увидел Клембога и осекся.

— Я тут это… — смущенно пояснил он. — Ребятишкам интересно.

Детские глаза блестели, ловя свечной свет.

— Ты рассказывай, рассказывай…

Опираясь на Ольбрума, гауф прошел дальше, к столам, и сел на скамью с краю, у широкой арки, выводящей в жилые помещения.

— И вот… — Худой Скаун оглянулся и продолжил: — Шерстяная ты, думаю, э-э… душа. И сухую башку второму — р-раз! Третьему кулаком — два! Дальше пошла такая рубка, что ух! Такие чудища полезли…

Голос Скауна вдруг уплыл куда-то далеко, в глазах у Клембога потемнело, ногти впились в выскобленное дерево столешницы.

— Тебе бы полежать, Кеюм, — сказал Ольбрум.

— Молчи, цольмер.

Гауф отклонился назад, и боль, выстрелившая в плечо, прояснила зрение. Мимо, к смотровой площадке прошли воины — в звоне железа и кяфизов.

— Сядь, — сказал Клембог старику. — Скажи, что нифель?

— Отступила.

— Я видел свет, — сказал гауф.

— Именно поэтому. На пол-кальма.

Ольбрум выпростал из рукавов балахона худые руки. Тонкие пальцы разломали хлеб на блюде, уцепили малые куски, потащили в рот.

Клембог смотрел, как цольмер жует.

— Такое случается, да? — сказал он.

Старик кивнул.

— Да. Аззат замкнулся за спальней. Нечисть стала прахом. Мы живы.

Стройная девушка поставила перед гауфом миску с мясной похлебкой. Клембог с удивлением воззрился на ложку в своих пальцах. Вроде не было только что.

Он тряхнул головой.

— Лечь бы тебе, — повторил Ольбрум, пряча глаза под седыми бровями.

— Ты прямо можешь?

Клембог плямкнул ложкой по похлебке.

— Могу. Вот.

Цольмер протянул ладонь.

На ладони, зарывшись острыми кончиками в бугорки темной кожи, лежал кяфиз. Изломанный, скрученный. Мертвый.

Клембог схватился за грудь, заперебирал цепочки.

Первая, вторая. Третья. Расплел четвертую и пятую. Вытянул из повязки шестую. Се…

Седьмого кяфиза не было.

— Мой?

— Твой.

— Что это значит?

— Возможно, что молотобоец… — Ольбрум поднял глаза, взглянул печально и строго. — Возможно, что удар молотом был слишком силен.

Клембог пошевелился, боль, казалось, сверкнула молнией сквозь все тело. Навылет. Как арбалетная стрела.

— И что?

Он заметил, как дрожат пальцы, ухватившие ложку, и осторожно опустил ее в миску.

— Такое бывает, — сказал старик. — В течение какого-то времени твои кяфизы будут лопаться по одному.

— Все?

— Вряд ли. Скорее, до трех. Может, до двух. Но это значит, Кеюм, что ты станешь сродни рядовому воину.

Клембог хмыкнул.

Он взял кяфиз с ладони цольмера и поднес его к глазам. Кяфиз не звенел. Кяфиз был железной пустышкой.

Пустышка хрупнула в сжатом кулаке.

— Пусть. Нифель отступила?

— Да. И есть еще одна хорошая новость.

— Какая?

Ольбрум перегнулся через стол. От него пахло горькими травяными мазями.

— Капля, — прошептал он так, словно ему мечом перерубило горло.

— Что? — не расслышал гауф.

Худой Скаун как раз рассказывал, как бился с латниками, и озвучивал свист клинков. Ш-ших, дзон-нг, ф-фиу-у…

— Капля, — повторил Ольбрум. — Погибель. Это ее свет отбросил нифель. И аззат не закрывался из-за нее. И выползень тогда…

— Погоди.

Клембог почувствовал, как сердце его забилось надеждой. Если это Капля… О, боги, значит, к вам иногда можно обращаться без хулы!

— Где она?

Он все-таки расплескал похлебку из миски. Варево потекло по столешнице, закапало на пол.

— В дальних комнатах.

— Веди! Погоди.

Клембог поймал старика за рукав балахона.

Ольбрум нырнул в арку и засеменил по коридору, то пропадая во тьме, то возникая в отблесках факельного света. Гауф ковылял за ним, держа пальцы на его плече. Все равно как слепец какой.

— Она еще спит, — заметил цольмер.

— Кто на страже?

— Хефнунг.

— Это хорошо, — сказал Клембог. — Сколько погибло?

— Двое. Рамоль Эспир и Аццик, рыбак с низин. У Аццика два сына остались, жена. Рамоль был еще не женат.

— Рамоля помню… помнил, — поправился гауф. — Три кяфиза.

— Три.

— Рыжий.

— Нет, черный.

Из высеченных в камне кладовых дохнуло холодом. Перегородка, новая арка с поворотом. Почему черный, подумал Клембог. Рыжий. Или это не Рамоль рыжий?

По левой стороне коридора, в углублениях, зажелтели двери жилых комнат.

— Здесь, — Ольбрум остановился у третьей.

Он несколько раз стукнул в дерево. С той стороны звякнуло железо, послышался шорох, глухие шаги, щелчок засова.

— Проходите, — распахнул дверь Титус.

Он посторонился, втянув живот.

— Где? — спросил Клембог.

Но уже увидел и сам.

Кровать, застеленная красно-зеленым покрывалом. Гора подушек. И наискосок — тоненькая фигурка в белом платье, испятнанном узором витражного окна.

Капля.

— Девчонка девчонкой, — шепнул сбоку Титус, — не скажешь даже, что Погибель.

Клембог шагнул к кровати.

Вблизи отсвет окна не мешал глазам. Капля действительно была похожа на девушку лет семнадцати. Волосы коротковаты, а так…

Дочь у него могла бы быть такой. Тоненькой, воздушной, с нежными губами и озорной челкой. С глазами, похожими на два лесных цветика, темно-светло-синими.

О, боги.

Клембог запоздало сообразил, что Капля уже не спит, смотрит на него настороженно, но без испуга, даже хмурится слегка.

— Вы кто?

Говорила Капля чудно, но понятно. С придыханием, словно смуглые торговцы с Акафика.

Клембог склонил голову. Справа качнулись седые космы цольмера. Засопел позади Хефнунг. Надо что-то сказать.

— Я — Кеюм Клембог, правитель этих земель, гауф Дилхейма, а это мои друзья и соратники.

Погибель села на кровати, ловко подтянув под себя ноги. У нее были маленькие розовые пятки. Несколько долей времени она с недоверием переводила взгляд с одного лица на другое. Да, подумал Клембог, я не очень похож на гауфа.

— А я кто? — вдруг спросила Капля.

— Вы — Капля, — не растерялся Ольбрум. — Вы должны упасть в Колодец в центре мира.

— Должна?

— Конечно, — старик присел рядом с Погибелью. — Наш мир распадается. Нифель поглощает его земли. Вы, как крупица в песочных часах, лишь приближаете конец времен.

— Я ничего не помню.

— Такое бывает, — с готовностью кивнул Ольбрум. — Капли часто избавлены от памяти, посколько являются чуждыми нашему миру. Они похожи на звезды, срывающиеся с небес. Все их предназначение — прочертить дугу и уйти с небосклона, исполнив волю богов.

Хефнунг, потоптавшись, вышел в коридор и неслышно прикрыл дверь.

Клембог, оберегая плечо, сел в кресло у изголовья. Мир распадается, эхом подумалось ему. И не с кого спросить. Разве что разрыть древние могилы и добиться признания у превратившихся в прах предков.

Только ведь и они могут не знать причины.

Карраск, Эбина, Йоттиф-канас, Балимар, Дилхейм, Гуан-Кемун, Острова Тили, Панкарассор, Одынхан — кто сгинул без следа, кто едва держится под натиском нифели, от кого остались редкие, чудом уцелевшие куски.

Только Шуанди и Циваццер стояли нерушимо, и Клембог знал, почему. Обе земли находились близко к центру мира, близко к Колодцу.

Обе перехватывали Капли.

— А какова воля богов? — спросила Погибель.

— Об этом мало кто знает насчет людей, — сказал Ольбрум. — Но насчет Капель это давно известно. Капли всегда появляются в окраинных землях и, как струйки воды с края чаши бегут к ее центру, так и они стремятся к Колодцу.

— Значит, и я…

— И вы, — подтвердил старый цольмер.

Капля склонила голову.

Затем глаза ее, темно-светло-синие, гневно посмотрели на Ольбрума.

— Вы все выдумываете! Меня вовсе не тянет ни к какому колодцу! Я, может быть, здесь случайно. Или вы обманом…

— Нифель побери! — Клембог вытянул себя из кресла и подал Капле руку. — Хотите посмотреть, где вы очутились? Я покажу! Ну же!

— А я не боюсь, — щурясь, сказала Погибель и вложила свою ладонь.

Ладонь у нее оказалась мягкая и теплая. Совсем человеческая.

Боль вцепилась в плечо пастью выползня, но гауф, не обращая на нее внимания, поволок Погибель из комнаты. По коридору направо, к лестнице на самый верх, на площадку, врастающую в склон горы. Мелькнул, удивленно топорща усы, Хефнунг.

— Остановитесь, — попросила Капля.

— Почему это?

Клембог, не собираясь слушаться, пинком отворил угловую дверь.

— Потому что мне больно, — сказала Капля.

— Капле не может быть больно, — усмехнулся гауф. Он поддернул упирающуюся девушку к себе. — Вы же ничего о себе не помните.

— Но я чувствую.

Капля с неожиданной силой вывернула руку из захвата.

Они застыли друг против друга, Мрачный гауф, пытающийся удержать последнюю Башню Дилхейма, и Капля, игрой богов очутившаяся в его землях.

Прямой нос. Упрямо сжатые губы. Синь разозленная так и колет посверком его заросшее темным волосом лицо. Где вы, Тойстен Верный и Сародил Беспощадный? Что сказали бы на такое своеволие? Капля? Казнить! Четвертовать! Утопить в колодце!

Только ведь…

— Вы знаете, что бессмертны?

— Я? — Капля растерялась.

— Да, — Клембог развернулся и поставил ногу на ступеньку лестницы. — Поэтому, что вы там себе чувствуете, непонятно.

Хватаясь за веревки с боков, он добрался до наклонных створок и сбил с них щеколду. Затем здоровым плечом опрокинул створку наружу. Серый дневной свет снопом упал на ступеньки.

— Поднимайтесь, — сказал Клембог и выбрался на площадку первым.

Холодный ветер растрепал волосы.

Дрова для костра в небольшом углублении, несколько глиняных плошек, деревянный шит с упором.

Капля высунула голову.

— Подайте руку, — сердито попросила она.

Гауф наклонился.

— Пожалуйста.

Капля оказалась легкой, уцепилась за предплечье двумя руками, и Клембог почти без усилия вытянул ее на площадку. Босые ступни коснулись камня.

— Ой, холодно! — сказала Капля, пританцовывая.

— Вот, — Ольбрум снизу подал две серых накидки. — Кеюм, ты тоже надень.

— Спасибо.

Капля тут же закуталась в накидку, осторожно ступая, подошла к самым зубцам, перегнулась, посмотрела вниз. Передернула плечами — высоко. Серо-черная осыпь завивалась у подножия Башни, правее — излучина реки огибала высокий утес.

— Кеюм, — позвал Ольбрум.

— Что? — спросил гауф.

— Ты надел?

— Отстань.

— Не отстану.

Старый цольмер, покряхтывая, выполз наружу. Он вырвал из рук Клембога вторую накидку и, бурча под нос, упаковал гауфа в шерстяную ткань, стянув края накидки крючками. Клембог покосился, но промолчал.

— А если я прыгну, я не разобьюсь? — обернулась к ним Капля.

— Нет, — сказал Ольбрум.

— Все равно страшно.

— Ты лучше скажи, что за слово такое — «спасибо»?

— Спасибо? — Капля смущенно улыбнулась. — Не знаю. А вы как говорите?

— Мы говорим: «Живи долго» или «Живи счастливо».

— Наверное, откуда-то еще взяла, я не помню, — легкомысленно ответила Капля. — Кажется, это тоже пожелание. Чтобы вас спасли боги.

Клембог крякнул.

— Боги давно уже никого не могут спасти.

— Здесь красиво, — сказала Капля, выпрямляясь. — Ваш мир правда умирает?

— Смотри, — подступил к ней гауф и показал рукой. — Это были мои земли.

Под рукой Клембога, окаймленная с северо-запада горным кряжем, лежала долина, усыпанная домишками, веселыми квадратиками полей и неровными кудрями леса. На холме стояла небольшая крепость. Речные рукава, расходящиеся от излучины, двумя блескучими лентами бежали по краю, истыканные мостками и причалами.

И все было фиолетовое. Где больше, где меньше.

— И что? — спросила Капля.

— Ничего этого уже нет, — сказал Клембог. — Это останки, морок. Нифель.

— Нифель?

— Там, где совсем темно, видишь?

Гауф ткнул пальцем вглубь долины, в одетую фиолетовыми проблесками тьму. Она, как тень, лежала на склонах, поднявшись и застыв у горных вершин. Капля привстала на цыпочки и вытянула шею. Сморщила нос.

— Это что?

— Это и есть нифель. Тьма. Ничто. Конец.

— Раньше, — опускаясь на короткую лавку и пряча руки в рукавах, сказал Ольбрум, — там стояла Вторая Башня.

— Совсем темно, — сказала Капля.

— А вот здесь, — грубо развернул ее Клембог, — все, что у меня осталось.

Серая лента дороги петляла среди холмов. Несколько домиков жались к подножию скалы. Темнел лес, за лесом виднелась песчаная проплешина.

— Эта Башня — последняя, — сказал гауф. — Дальше — три городка и семь деревень. И все, Океан Безумия.

— А что это такое — Океан Безумия? — спросила Капля, приставив ладошку ко лбу. — Его почему-то не видно.

— Океан Безумия, Шанг-Лифей, окружает наш мир. Плыть по нему можно только в пределах береговой видимости. Несчастные, теряющие берег из виду, обратно не возвращаются.

— Или возвращаются сумасшедшими, — добавил старый цольмер.

— А он холодный, этот Океан?

Клембог хмыкнул, вспоминая.

— Он темно-синий, с прожилками и белой-белой пеной.

Когда-то давно, когда ему было четырнадцать и Башни стояли все, отец взял его в наградную поездку.

Год до выпуска. Легкий ветер качает душистый шанкорис, и от меняющегося узора пятнистых листьев рябит в глазах. Шанг-Лифей бьется о камни так, что земля подрагивает под ногами. И недостроенная Башня кажется наоборот разрушенной.

— Смотри, — говорит отец, — здесь кончается Дилхейм.

В нескольких ахатах от острых сапожных носков — пустота.

Отец как нарочно подталкивает молодого щенка Кеюма к самому краю, наклоняет так, что в лицо тому хлещет мокрый, полный брызг ветер.

Океан внизу, в тридцати шагах, распахивается навстречу, истекает жадной слюной, ворчит — сюда, сюда, мальчик!

Скрытые водой и пеной камни хищно показываются на какой-то миг.

— Старайся, — говорит отец, — чтобы у тебя впереди не было Шанг-Лифея. Шанг-Лифей должен быть за спиной, далеко за спиной. Ты понял?

— Понял, — шепчет щенок Кеюм.

Лист шанкориса прилипает к его щеке…

— Вы спите? — слова Капли вернули Клембога к действительности.

— Нет, — мотнул головой он. — Нет. Задумался.

— Пойдемте вниз, холодно на ветру, — сказал Ольбрум и первым полез обратно в Башню.

— Еще чуть-чуть, — сказала Капля, перебегая от одного зубца к другому. — Здесь высоко. Как же вы выберетесь, если снизу подступит нифель?

— Рядом скала, — показал Клембог. — Поставят мостки, и по ним все уцелевшие перейдут на скалу. Правда, смысла в этом уже не будет.

— А-а-а.

Капля подобралась к плоскому участку, в двух шагах от которого темнел скальный выступ. Он находился чуть ниже, чем башенная площадка. Край был помечен белой краской. За выступом уходила вниз гребенка кривых ступеней.

— А почему так? — спросила Капля, повисая ногой над пропастью. — Разве не разумнее делать выход внизу?

— Не надо, — сдернул ее с края Клембог и скривился от боли. — Внизу аззат всегда слабее. Поэтому и отступать можно только вверх.

— А что такое аззат?

Гауф повернулся и долго смотрел в темно-светло-синие глаза. Неужели ничего не понимает? Капля ждала, чуть приоткрыв рот.

— Давай спустимся.

Клембог принял ее руку. С четвертой ступеньки Капля сама спрыгнула вниз.

— Здорово!

Она схватилась за крякнувшего от неожиданности Ольбрума. Гауф, перебарывая ветер, захлопнул створку и вбил обратно в проушину вертлявую щеколду. Дневной свет растаял, и глаза какое-то время привыкали к полутьме и неверному свету факела у выводящей в коридор арки.

По пути обратно в комнату Капля извертелась, исфыркалась, накинула на цольмера капюшон, обстучала ладонью стены и несколько раз показала Клембогу язык.

Боги, он не думал, что будет так.

Как с ней договоришься? Забудет, рассмеется, распахнет глазища свои бессмысленные. Слабоумное существо.

— Стой, — захлопнув дверь, гауф поставил Каплю перед кроватью.

Капля кивнула.

— Стою. А мне должно быть холодно, да? Я появилась в этом платье? Оно уже вон, запачкалось. Я на самом деле бессмертная?

Ольбрум, качнув головой, прошаркал к окну.

— Помолчи, — Клембог взялся за кяфизы. Пять, шесть… нет седьмого. Как теперь без него? — Закрой глаза.

— Зачем?

— Мне не объяснить так про аззат. Его надо почувствовать.

— Да? — Капля подобралась и зачем-то расставила руки в стороны. — Я готова.

— Глаза, — повторил гауф.

— Ага. Все.

Капля зажмурилась.

— Вдохни, — сказал Клембог. —