Полезный Груз
фантастическая сага
Владимир Дмитриевич Романовский

© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Предистория

Так было, или могло быть. Такое может свершиться, а может и не свершиться.

В неком году в связи с энергетическим кризисом человечеству грозил как минимум откат в Средневековье. Говорят, что нужда – мать изобретательности.

И вот в нескольких лабораториях разных стран примерно в одно и то же время получен был гелий-двадцать. (Во всяком случае такова официальная версия событий).

Гелий-двадцать – название жаргонное, издевательское. На самом деле субстанция эта имела пятисложное латинообразное название, которое никто не мог запомнить.

Вещество это решало многие проблемы, связанные с энергетикой. Это поняли почти все, и почти сразу. Для промышленного производства гелия-двадцать требовалось большое количество гелия-три.

На Земле гелий-три присутствует в мизерных количествах. Под коркой Луны есть много гелия-три, но чтобы его оттуда извлечь, нужны серьезные усилия. Огромное количество техники, необходимое для промышленного добывания на Луне, следовало бы транспортировать, аппарат за аппаратом, многие годы. Потребовались бы не только бурильные, но и перерабатывающие машины, чтобы отделять гелий-три от того, к чему он, говоря простым языком, прилип.

Первый разведывательный корабль с людьми на борту послали на Ганимед, спутник Юпитера, китайцы. Корабль не вернулся, связь с экипажем прервалась при посадке, через три года после запуска. Второй корабль стартовал через неделю после первого, и его постигла та же участь. Третий корабль, вылетевший через месяц после первого, совершил посадку на Ганимеде не теряя связи, собрал нужную информацию, но взлететь ему не удалось. Четвертый корабль совершил посадку, принял двух из шести уцелевших членов экипажа третьего корабля на борт, и вернулся на Землю – через пять лет после старта первого корабля, с двумя тоннами полезного груза и двумя уцелевшими членами экипажа. За пять лет до прибытия на Землю первого груза на Ганимед отправились русский и американский корабли, оба с модифицированными системами двигателей, берущими начало в разработках пятидесятых-семидесятых годов двадцатого века (проект «Лонгшот», проект «Дедалус»).

Прошел год. Уходы кораблей к Ганимеду стали совершаться по три-четыре раза в сезон. Разведки всех стран работали интенсивно, информацию о технологиях невозможно было сохранить в тайне, все ошибки предшественников учитывались. Тем не менее, некоторые экипажи гибли вместе с кораблями. Но это не могло остановить прогресс.

Поставки гелия-три на Землю следовало сделать постоянными, и каждая страна-участница намеревалась наладить эти поставки раньше остальных. К программе вскоре подключились Германия, Япония, а также международный концерн, большая часть акций которого принадлежала Южной Африке. Караван кораблей выстроился между Землей и Ганимедом, некоторые из них поддерживали друг с другом связь. Срок пребывания экипажей в экспидиции сократился до полутора лет, несмотря на бурные по началу протесты многочисленных организаций, считающих, что атомные взрывы, как их не контролируй, представляют опасность для экологии и жизни людей – даже если первый из них на пути к Ганимеду происходит за орбитой Луны. Чтобы увеличить эффективность добычи и доставки, Америка и Россия разбили, каждая свой проект, на две фазы – с остановкой на орбитальной станции. С помощью того же гелия-двадцать на станциях соорудили перерабатывающие мощности. Гелий-три, добытый на Ганимеде, перекачивался в орбитальное хранилище и доставлялся на Землю с помощью специальных челноков.

Для лучшей выживаемости экипажей для кораблей спроектировали «блендеры» (на экипажном сленге «крутилки») – жилые и служебные помещения располагались в полой центрефуге, находящейся в состоянии постоянного вращения вокруг оси. Таким образом обеспечивался гравитационный эффект – чтобы от длительного состояния невесомости люди не теряли мышечную и костяную массу.

Разные страны по-разному подходили к вопросу комплектования экипажей. Американцы ориентировались на изначальную уравновешенность кандидатов, которых якобы отбирали эксперты. Русские опеределяли кандидатов на специальную психологическую подготовку, которой очень гордились. Во всех странах каждый кандидат проходил специальный курс обучения. Каждый и каждая умели, в случае надобности – пилотировать корабль, производить взлет, посадку, и стыковку челноков, оказывать медицинскую помощь вплоть до некоторых видов хирургии, разбираться в видах связи, производить ремонт любой корабельной техники.

Очень быстро все страны-участники поняли, что проблему слаженности работы экипажа следует решать – хотя бы частично – еще на Земле. При взлетных комплексах построили сооружения, условия существования в которых приближались к условиям полета – те же помещения, тот же набор консервов и медикаментов, тот же полный отрыв от цивилизации. Оптимальный срок подготовки – три месяца. Если за это время никто из членов экипажа не убивал остальных, не становился «паханом», не ломался, не сходил с ума, если психологическая совместимость членов по окончании срока оставалась удовлетворительной, команде разрешалось подняться на борт.

Экипаж типичного корабля состоял из четверых мужчин и четырех женщин. Экипажу объяснялось, что беременности возможны, но нежелательны, поскольку никаких гарантий, что ребенок, родившийся в космосе, будет полноценным, нет. (В этой связи на ранней стадии появилась теория, что лучше всего составлять экипажи из мужчин-гомосексуалистов. Из четырех таких экипажей ни один не вернулся на Землю. Психологи, проанализировав записи полученные с мониторов невернувшихся кораблей во время полетов, пришли к заключению, что отсутствие общения с людьми обычной сексуальной ориентации приводит гомосексуалистов к психологической, а зачастую и физической, неадекватности).

Возникла проблема адаптации вернувшихся экипажей. На полноценность никто изначально не рассчитывал – полотора года в Пространстве, в отдалении от Солнца, так или иначе сказывались на всех членах экспедиций, но фиксировалась степень повреждений, в начале эры высокая. (Утечки данных неизменно разрастались в международные скандалы, в которых все обвиняли всех). От кандидатов скрывали, на сколько лет жизни они могут рассчитывать по возвращении. «Поврежденных» возвратившихся пытались изолировать от общества, чтобы общество не слишком сильно возмущалось. Изолировать с комфортом.

Вернувшиеся под присмотром врачей и психологов проходили реабилитацию, длившуюся от трех месяцев до года.

И вот один из возвратившихся преодолел двадцатилетний рубеж пребывания в живых и дал полноценное потомство. Степень щекотливости уменьшилась.

***

Электростанции могут работать на гелии-двадцать. Также его можно использовать как топливо для навигации в космосе (после взлета). Но приспособить его для двигателей внутреннего сгорания не удалось. Гелий-двадцать стал относительно безопасной альтернативой урану.

***

В то время, как другие страны проявляли высокую степень щепетильности, когда дело касалось набора членов экипажей, Южная Африка сразу пошла по самому, как тогда представлялось, рациональному пути. Экипажи стали набирать в тюрьмах.

Полтора или два года пребывания в Пространстве – значительный срок. Ничего особенно интересного в открытом космосе нет. Не всякий захочет. Заключенным – мужчинам и женщинам – предлагалось стать членами экспедиции. Из желающих (подавших заявление) отбирали людей наиболее уравновешенных. Сроки им отменялись. По возвращении каждому члену экипажа гарантировались два миллиона долларов, обеспеченных золотом. Каждой командой руководил капитан – из вольных. Капитанам платили больше. Некоторые из них (редко, но случалось) соглашались на повторный полет.

***

Ты отбываешь тюремный срок. Ты подаешь заявление. Тебя вызывают на осмотр и консультацию. Если ты их проходишь, тебя определяют в Центр Подготовки – и еще семь человек, таких же как ты, присоединяются к тебе. Команды подбираются психологами, учитывающими особенности каждого и каждой, но конфликты все равно неизбежны. Об этом все знают. Главное – чтобы они не затягивались. При затяжном конфликте в первый месяц группу разбивают и перераспределяют, кого-то отсеивают. При конфликте на третьем месяце в Центре всех членов группы отправляют обратно в тюрьму – досиживать сроки.

Согласно официальным данным, в желающих попасть в кандидаты недостатка нет.

Рассказ первый. Кларетт

Когда ей было восемь лет, Кларетт ходила в школу, и в методистскую церковь по праздникам. В церковь ее с собой брала бабушка. В то время компания «Пейлоуд» уже существовала, но ни Кларетт, ни бабушка об этом не знали.

Как-то раз бабушка осталась в цекрви, чтобы обсудить с методистским священником какие-то личные дела, а Кларетт вышла на улицу, посмотрела вокруг, и решила, что сядет на скамейку напротив здания церкви и подождет бабушку, и будет себя вести очень хорошо. А за это бабушка даст ей денег, и она купит себе конфет.

На скамейку она села боком, и поставила на нее же ноги в белых выходных ужасно тесных туфлях. Она знала, что взрослых очень раздражает, когда садишься в кресло – или вот на скамейку – с ногами, и они кричат. Но кругом никого не было кроме какой-то пожилой тетки, похожей на индуску.

Впрочем, наверное она и была индуска, просто Кларетт тогда еще не разбиралась в таких нюансах.

Вскоре индуска подошла и присела на ту же скамейку на расстоянии метра от Кларетт. От нее пахло дешевыми духами, какими-то специальными индусскими притираниями, и застарелым потом. Кларетт сидела неподвижно, не меняя позы.

– Чего тебе в жизни не хватает? – спросила индуска.

Кларетт не поняла вопроса и промолчала.

– Хочешь я подарю тебе чайную розу? – спросила индуска. – Или исполню какое-нибудь твое желание. А?

И снова Кларетт не поняла и промолчала.

– Ну вот к примеру – какой ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросила индуска.

На этот вопрос Кларетт ответ знала.

– Я хочу быть как Линда Ривьера, – сказала она.

– Кто же это такая, Линда Ривьера? – спросила индуска фальшиво-благосклонным голосом, обнажая в ханжеской улыбке гниловатые, противного цвета зубы.

Кларетт сперва не поверила, что кто-то может не знать, кто такая Линда Ривьера, но вскоре подумала, что индуска наверное с ней таким образом играет. Есть у взрослых такие глупые игры. И они, взрослые, очень раздражаются, когда дети отказываются с ними играть. Чтобы не раздражать индуску, Кларетт процитировала заставку к популярному мультфильму:

– Линда Ривьера – женщина, бороздящая просторы галактики, готовая пожертвовать собой во имя благополучия человечества.

Индуска некоторoе время думала о чем-то, возможно о и превратностях судьбы, а потом сказала:

– Ну что ж. Желание клиента для меня закон. Могу подарить тебе красоту, ум, и все такое…

– Нет, я хочу быть, как Линда Ривьера, – возразила Кларетт.

– … могу также пожелать тебе … во имя благополучия…

– Не благополучия, а благополучия человечества.

– … а могу просто дать по морде, – заключила индуска.

– Это нечестно, – сказала Кларетт и отодвинулась.

– Ладно. Благополучие так благополучие.

Об этом разговоре Кларетт забыла через два дня. У нее вообще была не очень хорошая память. А потом Кларетт выросла.

***

Миру не было до взрослой Кларетт никакого дела, но она по этому поводу не очень огорчалась. Саму ее мир тоже не очень интересовал.

А интересовалась Кларетт мужчинами. Это у нее был не исследовательский азарт, и даже не просто любопытство, а личная заинтересованность – ей хотелось знать, какой именно мужчина согласиться иметь с ней дело. Чтобы жить вместе, есть вместе, спать вместе, и в переспективе, возможно, иметь свой отдельный независимый хутень, детей, и еще чего-нибудь. Ну, собаку, что ли. О большем Кларетт не думала, то есть, не могла вообразить, и целью такой – вообразить большее – не задавалась. И когда это большее все-таки появлялось – мужчины её, Кларетт, не чурались – она просто дополнительно радовалась этому большему, если оно было радостно, или печалилась, если печально.

А было в Кларетт шесть футов и два дюйма роста. Даже у мужчин такой рост считается выше среднего в некоторых регионах. Сложения она была – длинного и тощего, без особых выпуклостей, с маленькой грудью и маленькой жопой. Кожа шоколадная, а глаза огромные. Пальцы длинные, ногти и лунки красивой формы. А рот большой и чувственный.

В школе Кларетт училась плохо, хотя честно старалась, книги и тетради содержала в чистоте, писала аккуратным почерком, и печатала неплохо. А сразу после школы ушла она из родительского хутеня – не очень благополучного, но и не особо, драматически, несчастного. Хутень как хутень. Ушла, потому что позвали.

Позвал грувель знакомый, они встретились с ним однажды в заведении, где пьют холодные напитки с пузырьками, смеются громко, шутят плоско, и играют в кегельбан. Кларетт играла в кегельбан не очень хорошо, но ей нравилось, что кругом люди, веселые и азартные, и много мужчин во взятых напрокат кегельбанных кедах.

Грувель оказался заядлым любителем футбола. Любимая его команда базировалась на другом континенте и называлась «Арсенал». За один месяц Кларетт узнала об «Арсенале» и футболе решительно всё. И постоянно думала и о футболе, и об «Арсенале», и жаловалась знакомым девушкам в парикмахерской, что в этом году в «Арсенал» набрали какой-то швали, и тренера давно пора гнать в шею, потому что он не умеет контактировать с игроками совершенно, а болельщики как всегда – люди темные, смотрят, и не видят толком, что происходит, и нет от них никакой поддержки. Касательно же национальных сборных – ну, Бразилия, конечно же, с их романтическим подходом к атаке, всегда производит впечатление, а немцы прямолинейны слишком, хоть и упорны, а команда Камеруна – что ж, все еще не тот уровень, все достойные камерунцы играют в Европе, а перспективы самые лучшие в данный момент у Италии, хотя, конечно же, сами понимаете, сборная Италии, особенно в связи с недавним скандалом, менее стабильна, чем в прошлом сезоне.

Через полгода грувель потребовал, чтобы Кларетт нашла себе работу, поскольку он не может содержать и себя, и ее. Кларетт послушно нашла работу кассиршей в супермаркете и честно платила половину квартирной платы, немалой – поскольку хоть и окраина, а все-таки Йоганесбург. Еще через три месяца грувель ее бросил.

Однажды подружка пригласила Кларетт на вечеринку. На этой вечеринке повстречался Кларетт мужчина очень сурового, очень мужественного вида, с очень темной кожей. И в тот же вечер настоял, чтобы она пустила его к себе переночевать. И еще до первого соития знала Кларетт, что в этой жизни каждый за себя, что все люди продажны, просто у каждого человека есть своя цена, а верить никому нельзя, но без риска жить – пресно, нужно иногда рисковать, а от последствий никто не застрахован. Обо всем этом она поведала на следующей день одной из своих сотрудниц в супермаркете, и сотрудница поняла (и поведала остальным), что Кларетт, по всей видимости, нашла себе нового грувеля, и что грувель этот, по всей видимости – не то вор, не то грабитель, не то наркоторговец, в любом случае – репей и явный представитель зелайфа. В общем, полная белагра, а Кларетт – дура неразборчивая. Ну, он ей покажет, вот увидите. А то и убьет ненароком.

Он был мужчина страстный, и Кларетт было с ним хорошо временами. Иногда он ее бил, особенно когда у него не ладились дела, или просто было плохое настроение, и она жаловалась сотрудницам, и сотрудницы советовали ей его бросить или выгнать, но она не бросала и не выгоняла. У него водились деньги – пачки ассигнаций, схваченные резинкой – и от щедрот он выдавал ей иногда немалые суммы, и Кларетт купила черный кожаный диван, красивый настенный телевизор, красивую кровать с набалдашниками в виде ржущих и встающих на дыбы беговых лошадей, полированные блестящие шкафы с позолоченными ручками и узорами, несколько фарфоровых слоников под седлом, и разных тряпок себе, а также покупала своему сожителю белье, носки, терпко пахнуйщий норвежским хвойным лесом одеколон, крем для бритья с радостным розовощеким хонником на этикетке, шампунь, и прочие мелочи, и готовила ему обед. По вечерам он рассуждал о том, что каждому мужчине нужна подруга жизни, и что с этой самой подругой мужчина должен все делать вместе – и страдать вместе, и радоваться, и если муж, например, попал в беду, подруга должна с ним разделить его участь. Кларетт спрашивала, не ее ли он имеет в виду. Он говорил, что да. Она спрашивала, когда придет ей пора разделить с ним участь. Он отвечал – когда она будет к этому готова. Как станет готова, он ей тут же и скажет. Потом его арестовали и посадили надолго, и Кларетт опять осталась одна.

Следующий ее мужчина был белокожий блондинистый хонник, художник из Голландии, который объяснил ей, что она похожа на Нефертити. Кларетт не знала, кто это такая. Раньше знала, в школе проходила, а теперь забыла, поскольку никакого участия в ее жизни Нефертити не принимала и практической пользы от нее не было. Кларетт не успела проникнуться интригами и трудностями мира художников – через неделю эксцентричный небритый хонник уехал обратно в Голландию, пообещав с нею выйти в ближайшее время на связь, но так и не вышел.

Спустя некоторое время Кларетт познакомилась с группой авантюристов, представителей романтической стороны зелайфа, и жизнь ее вошла в приключенческую стезю. Один из авантюристов стал с ней спать. Она непрочь была поделиться чаяниями и нюансами жизни людей, постоянно балансирующих на грани опасности – с сотрудницами, но из супермаркета ее уволили за два опоздания и один прогул. Она не хотела опаздывать, и прогуливать не хотела, но любовник настоял, у него было игривое настроение в ту неделю.

Авантюристы ввели ее в дело – любовник поручился. Основу дела составляла некогда изобретенная американскими репьями, и с тех пор забытая, придумка. Поступали следующим образом:

В сумерки к некоему небольшому магазину подъезжал фургон, взятый напрокат. В магазин входили вчетвером. Один из входящих вынимал пистолет и направлял его на хозяина или хозяйку, а остальные подходили к тяжелому диспенсеру, из которого можно получить сумму чистоганом, пользуясь банковской карточкой. Перекусывали цепь строительными кусачками, диспенсер приподнимали и оперативно выносили на улицу. Задняя скользящая дверь фургона взлетала вверх. Держащий хозяина на мушке убирал пистолет, коротко кивал, и тоже выходил из магазина. После этого фургон уезжал.

Кларетт посадили за руль. Она неплохо умела водить, и вообще всегда ладила с техникой, чему сама не придавала большого значения.

В один вечер набрали пять диспенсеров. В мастерской, принадлежавшей знакомому одного из авантюристов, диспенсеры распилили и извлекли из них деньги, после чего поврежденные диспенсеры закопали в закутке позади мастерской, не очень глубоко. Получилось сто двадцать тысяч, из которых Кларетт выдали пятнадцать.

Через неделю повторили трюк в другом районе, и Кларетт получила двенадцать тысяч. Таким образом наличными у нее теперь было двадцать семь тысяч. Таких денег Кларетт ранее никогда не видела и в руках не держала. Любовник посоветовал спрятать деньги в холодильник, замаскировав под ветчину или сыр, но она не послушалась. Вспомнив предыдущего своего мужчину и его вещания, она завернула деньги в пакет, доехала на такси до аэропорта, и депозировала весь запас в автоматическую камеру хранения. Ключ от камеры она сунула себе в ридикюль из искусственной кожи с блестящим позолоченным замком в виде извивающейся шеи проголодавшегося питона, а номер затвердила на память.

Через неделю группу арестовали гепарды – всех, кроме Кларетт. Она как раз возвращалась из парикмахерской. Увидев гепардовы вуатюры у подъезда, она сразу поняла, в чем дело, и просто сменила направление.

Достав деньги из камеры хранения, Кларетт поймала такси и уехала – сперва в Преторию, а затем в Кейп-Таун.

Пожив неделю в мотеле на окраине Кейп-Тауна, она встретила эффектного вида юношу-мулата с порочным лицом. Родители юноши уехали в отпуск, оставив в его распоряжении хутень у берега. Средств своему сыну они отчислили на проживание мало, но Кларетт это не заботило нисколько, и она очень мило проводила с юношей время. Через три дня Кларетт уже строила планы по поводу своей дальнейшей жизни с юношей – нужно было снять небольшой хутень, обставить его красивой мебелью, и забеременеть. Однажды, когда они сидели в кафе, юноша, поглядев на то, как Кларетт хозяйским жестом вынимает из кошелька купюру, спросил небрежно, не богата ли она. Кларетт ответила, что не очень богата, но деньги есть. Он спросил – в банке? Она ответила – нет, в камере хранения. А много ли? Она сказала – около двадцати тысяч.

Прошло два дня, и юноша признался Кларетт, что есть у него на примете одно очень выгодное и абсолютно легальное дело, от которого может выйти неплохая прибыль, и тогда уже он, а не она, будет за все платить, но не хватает как раз двадцати тысяч. Не могла бы Кларетт ему одолжить? Он вернет – через неделю. Кларетт немного подумала, и сказала, что она не против, только ей нужно съездить в аэропорт. Юноша успокоил ее, сказав, что самой ей трудиться совершенно не нужно, он сам съездит, нужен только ключ и номер ячейки. С ключом и номером он уехал, и не вернулся ни через три часа, как обещал, ни даже через три дня.

Тщательно заперев дверь мотельного номера, Кларетт отправилась к хутеню юноши. Дверь открыл дворецкий. В хутень не пустил, но позвал мать юноши, женщину-хонницу с надменным лицом. На вопрос Кларетт, где находится юноша, мать ничего не ответила, а только смотрела с ненавистью на гостью. Подошел отец юноши – огромный темнокожий мужчина в летнем светлом костюме. Велев жене идти в гостиную, он вышел к Кларетт на крыльцо и прикрыл входную дверь.

– Что тебе нужно? – спросил он без интонации.

– Мне нужно видеть…

– Нет, тебе совсем не нужно его видеть. А ему не нужно видеть тебя. И никого из твоей компании бывших и будущих репьёв. Его еле отходили в больнице после передоза. Хватит. Урок свой на всю жизнь он получил. Не приходи сюда больше.

– Он … а … – Кларетт растерялась.

– Не приходи. Я ничего не имею против тебя, ты такая, какая есть. И дружки твои репейные тоже такие, и не моё это дело. Я никого не осуждаю, даже людей из зелайфа. Но мой сын вам не компания. Если вы не оставите его в покое, я вынужден буду принять меры, уведомить кое-кого. Поняла?

Кларетт кивнула, стесняясь.

– Я дала ему деньги … – сказала она.

– Деньги?

– Он сказал, что у него есть выгодное дело…

– Нет, нет, не надо, – отец юноши улыбнулся невесело. – Россказнями меня не надо развлекать. – Она хотела что-то сказать. – Помолчи. – Он подумал некоторое время. – Ладно. Дам я тебе денег, но с условием, что в этом районе тебя никогда больше не увидят. Если еще раз сунешься – арестуют. Сколько тебе дать?

– Он правда взял у меня деньги. Двадцать тысяч.

– Я ведь сказал – не надо мне грузди здесь разводить. Иначе вообще ничего не дам.

Он помолчал еще немного для внушительности и вытащил бумажник.

– Двухсот тебе хватит? Только смотри, чтобы никто не узнал. Вот … а, нет, двести не набирается. Ну вот сто шестьдесят. Больше у меня сейчас нет. На.

– А … я вот … э … – сказала Кларетт.

– Или бери, или вообще ничего не дам. Дурой не прикидывайся. Бери, бери, и иди себе.

Вернувшись в мотель, Кларетт задумалась. Будучи девушкой с практическим складом ума, она вскоре уяснила, что пропавшего не вернешь, а на пропитание и крышу зарабатывать как-то надо. И из мотеля надо уехать – мотель стоит дороже квартиры раза в два, и дороже комнаты раза в три, если на месячную плату пересчитать.

Отдохнув и поев, Кларетт пошла прогуляться по городу с целью найти бар и с кем-нибудь познакомиться. Бар она нашла, и не один, а целую шеренгу баров, возле которых толклись девицы в одежде, которую принято считать вызывающей. Кларетт приблизилась. Разговорились, и вскоре ее познакомили со сводником, толстым, неприятным грувелем, который объяснил Кларетт, как нужно подзывать клиента, куда его вести, как получать с него деньги, и как отдавать ему, своднику, законную долю.

Кларетт не знала, что именно в этот день началась неделя отчетности в местном гепардовом участке. Именно поэтому девушки толклись у баров, а не пешешествовали туда-сюда по страде, покачивая бедрами и улыбаясь проходящим и проезжающим со словами «Как дела, отрок? Тебе одиноко? Не составить ли тебе компанию?» В неделю отчетности каждому своднику полагалось сдавать в гепардник двух девушек, и, конечно же, новеньким отдавалось предпочтение. И когда Кларетт, улыбаясь, подошла к молодому мужчине и сказала «Как дела, отрок?» и уединилась с ним за углом, он тут же надел на нее наручники. И только после этого показал бляху, нарушив таким образом правила, но пожаловаться на это Кларетт было некому.

Суд назначили через три дня. Эти три дня Кларетт провела в камере с десятью другими женщинами – девять черных, одна хонница, все десять репейницы со стажем, многоразовые. На второй день ее вызвали в кабинет, где с ней говорил элегантно одетый хонник, оказавшийся адвокатом.

Один из богатых клиентов адвоката попал в переделку – в пьяном виде порушил часть важного учреждения и что-то в этом учреждении украл, какую-то ценность. Адвокат объяснил Кларетт, что клиенту его вовсе не хочется сидеть в тутумнике, пусть и незначительный срок, три месяца. Что вся жизнь клиента, и все его счастье и радость, держатся на его незапятнанной репутации, и что репутация эта – инструмент, орудие производства, и нужна ему не меньше, чем стриптизерше хорошо очерченные сиськи. Если она, Кларетт, возьмет вину на себя, даст показания, и подтвердит их на суде – мол, это она порушила и украла – то и отсидит она как раз эти три месяца, а по освобождении получит две тысячи чистых. А если не согласится, то придется ей сидеть за проституцию целый год, поскольку правила ужесточились недавно, новый мэр у нас в городе, и все такое.

К правде это не имело отношения, но адвокат говорил очень убедительно, и был он представительный мужчина, и Кларетт согласилась.

***

«Будьте осторожны, дети мои, сестры, дочери!» – с ненавистью в голосе вещал священник, обращаясь к разнузданной пастве в тутумных голубых комбинезонах. – «Следите за тем, что и у кого вы просите! Всевышний прислушивается к тому, что вы хотите Ему сказать! Лукавый же обращает внимание только на то, что вы ему говорите, а не на то, что вы чувствуете! Заткнитесь и слушайте, что я говорю, дуры, заразы!»

Еженедельные эти проповеди не приносили Кларетт радости, но и вредными не казались. Ей не было скучно, как другим штрихеткам, слушать тутумного пастора. Иногда она даже находила интересным то, что он говорил – когда понимала смысл того, что он говорит.

Выйдя через три месяца на свободу и не получив обещанные две тысячи (обещавшие не пожадничали, а просто забыли), она столкнулась с проблемой, с которой сталкиваются все бывшие штрихи и штрихетки – проблемой получения дохода. Легально доход можно получить, устроившись на какую-нибудь работу. Еще раз попробовать себя в роли проститутки она не решалась, поскольку твердо верила, что если с первого раза что-то не получается, значит, не судьба. Ее не взяли ни в один из супермаркетов в районе, не взяли секретаршей в больнице, не взяли курьером, не взяли в распределитель в прачечной, не взяли помощницей официантки в кафе. Читая объявления, она наткнулась на сообщение, что местному университету требуются уборщицы и полотерши. Она пришла и заполнила анкету обгрызанной кем-то ранее шариковой ручкой. Ей сказали, что с нею свяжутся. Она поблагодарила и повлеклась к выходу, но ее остановила женщина в форме уборщицы с отличительной полоской на рукаве, менеджер смены. Задав Кларетт несколько вопросов, она тут же повела ее к себе в подсобное помещение, объяснила цели и методы работы, хлопнула Кларетт по плечу и пожелала удачи.

И Кларетт начала – мыть полы и унитазы и пылесосить ковры и кресла в университете в вечернюю смену. Там она познакомилась со средних лет профессором, красивым черным мужчиной со слегка рассеянным видом – профессору положено иметь рассеянный вид, поскольку он все время в раздумьях, за которые ему платят. Было десять вечера, здание университета стояло пустое. На втором этаже оказалось несколько помещений, весьма подходящих для совокупления уборщиц с профессурой. Член у профессора был не очень большой, и у него пахло изо рта, но зато он оказался мужчиной внимательным и искушенным, и даже извращенцем в некоторой степени. Извращения не удручили Кларетт, но и в восторг не привели. Она просто сказала профессору равнодушным тоном, что никогда такого раньше не делала, и что это очень интересно. Выслушав ее, профессор обрадовался и даже, кажется, возгордился.

От профессора Кларетт узнала много нового, не только о сексе. Новых подруг у нее пока что не было, и поэтому знаниями своими она делилась с кассиршами в супермаркете, объясняя им, что все зло на земле – от хонников, что белый человек изобрел пистолеты, автоматы, танки и бомбы, что все хонники – бездушные, холодные, и трусливые, и захватили власть хитростью, и что придет время, когда власть у них отберут и они получат по заслугам. Говорила Кларетт открыто, не понижая голоса, и прислушивались к ее речам многие посетители супермаркета, некоторые из которых, будучи белыми, чувствовали себя во время ее речей неуютно.

Через три недели кто-то из администрации университета все-таки проверил документацию, навел справки, и менеджер смены вызвала Кларетт в подсобное помещение и сказала, что очень сожалеет. Менеджеры вообще часто о чем-то сожалеют. Вечером Кларетт встретилась со своим профессором и объяснила ему ситуацию. И выразила пожелание жить вместе. Он сделал скорбное лицо, потер ладонью широкий нос, и сказал, что и рад бы ей помочь, но, увы, он женат, и от богатой его жены зависят его карьера и личное благополучие. И никому без карьеры и благополучия он не нужен, даже ей, Кларетт. И она должна это понимать. Кларетт сказала, что понимает, но ей было грустно.

И снова она оказалась одна и без средств. Два дня спустя в баре ее узнала девушка, сидевшая с ней в тутумнике, и они разговорились. Девушка познакомила Кларетт со своим сводным братом, человеком целеустремленным и внимательным, и между ним и Кларетт сразу возникла взаимная приязнь. Более того, грувель этот вел себя с Кларетт открыто, искренне, и делился с ней своими страстями, одной из которых была страсть к оружию. На своем мотоцикле он возил Кларетт далеко за город, и они прекрасно проводили время, занятые пикником, вдохновенными соитиями, и стрельбой из разных видов оружия по жестяным банкам. Как-то раз он признался ей в любви и предложил выйти за него замуж. Кларетт дала согласие.

Через месяц после скромной свадьбы муж Кларетт объявил ей, что должен отлучиться на неделю. Кларетт спросила зачем и куда. Подумав, он объяснил ей, что намечается ограбление инкассатора, свой человек дал сведения. На это Кларетт сказала, что каждому мужчине нужна подруга жизни, и что мужчина должен все делать вместе с нею – и страдать, и радоваться, и если муж, например, попал в беду, подруга должна с ним разделить его участь. Поэтому Кларетт должна ехать с ним. Она и сама удивилась стройности этого рассуждения и неожиданности вывода. Немного подумав, он согласился, тем более, что Кларетт за это время научилась обращаться с оружием так ловко, и стрелять так метко, что вызывала восхищение мужа, человека бывалого.

На инкассаторский бронированный вуатюр они напали среди бела дня, в пригороде, у придорожного кафе, в котором инкассаторы покупали кофе и сандвичи с рыбой на вынос (они спешили) – подъехали на мотоциклах, вытащили дробовики. Пока один из инкассаторов открывал, тряся щеками и обильно потея, бронированную дверцу, второй, стоя лицом к борту вуатюра, сумел каким-то образом сориентироваться, извернуться, выхватить второй пистолет, который налетчики не обнаружили у него при скором обыске, и навести его на мужа Кларетт. Мгновение спустя дробовик Кларетт встал в ровень с головой инкассатора.

– Не стреляй, иначе ему белагра! – велел инкассатор.

– Стреляй! – крикнул муж. – Стреляй, чего ждешь!

Инкассатор был мужчина представительного вида, с внушительным голосом и небольшим брюшком. Первая реакция Кларетт была – послушаться инкассатора. Но муж – все-таки муж, к тому же инкассатора она видела первый раз в жизни, а мужа знала уже четыре месяца.

Два выстрела прозвучали одновременно. Пистолетная пуля вошла в грудь мужу Кларетт. Выстрел дробовика Кларетт с расстояния меньше метра снес инкассатору голову начисто.

После того, как оставшиеся в живых мужчины набили деньгами холщевые мешки и привязали их к мотоциклам, Кларетт отодвинули от мужа, лежащего на спине, и проверили лежащему дыхание и пульс. Мужу не повезло – так они сказали. Один из них посадил шокированную Кларетт позади себя на мотоцикл. Другой мужчина застрелил второго инкассатора. Моторы взревели, репьи и репейница устремились по пыльной дороге на восток и совершенно случайно на ухабистом перекрестке без светофора наскочили на гепардовый патруль из двух вуатюров. Приказ по мегафону грабители проигнорировали, и гепарды за ними погнались. Гепардов было по двое на вуатюр, то есть, у двух из них обе руки были свободны, и им было удобнее стрелять, чем грабителям, занятым управлением мотоциклов, поэтому через несколько минут погоня завершилась. Гепарды вызвали по рации подмогу и скорую помощь. Кларетт и двух оставшихся в живых грабителей арестовали.

На суде Кларетт хамила и называла прокурора белой свиньей, источником зла на земле, тупым хонником, обманом захватившим власть над миром, и обещала ему, что власть скоро отберут у него, и так далее. В ее досье значилась предыдущая судимость за грабеж, кражу, порчу имущества, и отдельно фигурировала проституция. Ее обвинили в соучастии и дали пятнадцать лет без возможности выпуска на поруки.

Прошло два месяца. В тутумник, где сидела Кларетт, приехала делегация из восьми человек официального вида, с удостоверениями, в левом верхнем углу которых значилась темно-синяя латинская буква P. Несмотря на то, что прошли они прямо в кабинет начальника тутумника, все штрихетки каким-то образом сразу узнали об их прибытии.

Соседки Кларетт по камере засуетились.

– В чем дело? – спросила Кларетт.

Ей объяснили. Оказалось, грувели эти – из концерна под названием Пейлоуд, работают на космическую программу, ту самую, которая посылает репьев и репейниц с длинными сроками на Ганимед.

Кларетт слышала, что существуют космические программы, но что такое Ганимед – представляла себе очень смутно. Может, это такая звезда или галактика, или еще что-нибудь. Что такое галактика она тоже не знала.

– Там люди долго не живут, сразу дохнут, – объясняли сокамерницы. – Ну, может хонники живут дольше, у них кожа лунная, а нам там сразу белагра.

Зазвонил полуденный сигнал, и весь тутумник, поколыхивая бедрами и потрясая грудями под хлопковыми комбинезонами, вышел из камер и направился развязным шагом в кафетерий, нарочито по привычке шаркая кедами.

– Они там наверняка засели, – говорила одна из сокамерниц. – Будут отбирать. Понимаешь, что я тебе говорю? Сперва, наверное, привезут куда-нибудь, помурыжат, может пару раз выебут, а потом отправят на Ганимед, подыхать. Поняла?

– А почему там … подыхают? – спросила Кларетт.

– Где?

– Ну … на Ганимеде?

– А там везде космические лучи, стреляют все время, очень опасные. Просветит тебя таким лучом пару раз – и белагра. Да, ага? Хонникам лучше, но не думаю, что хонников или хонниц туда вообще посылают, им везде привилегии.

– А кто стреляет этими лучами?

– А я откуда знаю. Может, там инопланетяне какие-нибудь базу себе построили. Понимаешь? Может, туда людей на откуп этим инопланетянам возят. Понятно? Типа, скармливают. Никто из штрихов толком не знает, почему люди дохнут. Нам не скажут! Чего со штрихетками церемониться! Поняла?

– А по каким признакам отбирают? – спросила Кларетт. – Кандидаток?

– Не знаю. Но вот увидишь – как придем в кафетерий, так половина штрихеток будет либо притворяться немощными и увечными, либо косить под ебнутых. Поняла?

Кларетт решила, что будет действовать по обстоятельствам. Никаких незнакомых людей в кафетерии видно не было – но вдруг они маскируются, или следят через скрытые камеры? Обычным шагом, пошаркивая, не привлекая внимания, она отделилась от своих, смешалась с остальными, прошла вдоль стены, и, чуть приподнявшись на носках, втерлась в закуток, где торчали коммуникационные трубы. Одна из труб, с горячей водой, обожгла Кларетт щеку, но она даже не выругалась. Она просто постоит здесь, пока все не уйдут, а потом пойдет себе в камеру. Пропущенная кормежка – не такая уж большая плата за уверенность, что тебя не отправят к беларговым матерям под обстрел каких-то безумных разозлившихся инопланетян.

Загремели ложки, застучали тарелки, штрихетки заговорили, возбужденно обсуждая прибытие подонков из Пейлоуда. О деятельности Пейлоуда все они в той или иной степени оказались осведомлены. Кларетт было плохо слышно, а делать ей оказалось совершенно нечего, и тогда она стала вспоминать что-то из прошлого – детство, родителей, мужчин, приключения. Слегка удивилась тому, что когда-то очень интересовалась футболом, совершенно, вроде бы, дурацкой, бессмысленной игрой. Вспомнила, как муж учил ее стрелять.

Внезапно ее осенила интересная мысль. Вот этот ее поступок – то, что она решила спрятаться – не является ли самым первым сознательным ее поступком, который она произвела самостоятельно, без постороннего влияния? С чего бы это?

Наверное я повзрослела, подумала она. Двадцать два года – взрослый возраст. Ну и помимо этого я совершенно не хочу подохнуть на … как? … на Ганимеде. Это, наверное, хонники придумали – нас туда посылать. Бездушные свиньи. Ну, ничего, придет день и час … наверное … А еще я скучаю по юноше-мулату, мне он больше всех нравился. Где он сейчас? Что с ним сейчас? То, что отец его мне мозги пудрил про передоз – это, конечно же, грузди – вовсе он не наркоман. Интересно, на что он действительно истратил двадцать тысяч.

***

– Это весь список? – сурово спросил один из представителей Пейлоуда, мужчина солидного вида с бычьей шеей и бритой головой.

– Весь, – кивнул начальник тутумника.

Представитель обернулся к своим.

– Росси, вроде бы нам обещали больше. А?

Росси, тощий, длинный хонник с унылым скучающим взглядом, пожал плечами.

– Также, мне говорили, что именно в вашей тюрме содержится Ридси.

Начальник поднял голову. Имя, вернее, кличка, была ему знакома.

– Ридси была, – сказал он.

– Была? И что же?

– Ее перевели в другое место.

– Какое именно?

– Не знаю, но могу узнать.

– Ну, хорошо, – сказал бычешеий. – Ну и рожи у них … Хорошо, берем вот эту … эту, эту … эту … эту … и эту. И хватит.

Начальник тутумника кивнул. Оформление документов заняло около получаса, и все участники, как это часто бывает в жаркую погоду при оформлении документов, слегка осоловели, и глаза их подернулись поволокой.

Несколько охранников сбегали в кафетерий и привели отобранных женщин. Им надели наручники и вывели наружу, и погрузили их в фургон, но не гепардовский, а новый, обтекаемый, сверкающий, светлых тонов и элегантных форм, с большой буквой P на обоих бортах. В этот же фургон забрались восемь охранников в формах с той же буквой на рукавах, с автоматами. Представители в штатском сели в двa легковыx вуатюрa.

– А ну, подожди, – сказал бычешеий.

Шофер, собравшийся было ехать, вернул переключатель скорости в нейтральное положение. Бычешеий достал планшет и некоторое время что-то проверял.

– Забыл! Ах ты … Семь, а не шесть. Из этой тюрьмы особый набор. Из-за Ридси. Но ее здесь нет. Белагра, с этой жарой я скоро перестану вообще что-нибудь соображать. Парит и парит, а дождя нет. Росси, возьми троих охранников и приведи какую-нибудь, все равно какую. Нет, я с тобой не пойду, мне здесь лучше, здесь кондиционер работает. Не смотри на меня так, ты моложе и выносливее. Иди, иди.

Росси с тремя охранниками вернулся в кабинет начальника тутумника.

– Ну, знаете! – сказал начальник.

– Я и сам не рад, – ответил Росси. – Честно. Где списки?

– Уничтожены, как велено.

– Печатайте новые.

– Система стопорит.

– Ну не могу же я у вас тут целый день торчать! – возмутился Росси и отошел к двери, где тень была гуще, а из коридора поддувал ветерок, хоть и теплый. – Грузди … Полная белагра…

Какая-то тень в коридоре привлекла внимание Росси. Он высунулся и увидел Кларетт, идущую по коридору от кафетерия спокойным шагом.

– Эй, красавица! – позвал Росси.

Кларетт остановилась как вкопанная и уставилась на него, не зная, что предпринять.

– Иди сюда! Сюда, сюда! Не бойся!

Один из охранников тоже выглянул в коридор.

– Да иди же! – приказным тоном сказал Росси, и Кларетт послушалась.

Она вошла в кабинет. Росси положил ей руку на плечо.

– Вот эту возьму, – сказал он начальнику тутумника. – Черт с ней, с системой вашей, пишите от руки, вон форма лежит.

– Э … – сказал начальник тутумника, рассматривая Кларетт и явно сомневаясь.

– Что? – спросил Росси.

– Да ведь дылда она, вон какая, – сказал начальник. – Вам такие, вроде бы, не очень подходят?

– Да ее все равно отчислят и вернут к вам, – Росси махнул рукой. – Она вообще лишняя, просто галочку поставить. Вместо Ридси.

– Отчислят?

– А может и не отчислят. А может натренируют, научат премудростям, и будет она бороздить пространство, как какая-нибудь отважаная амазонка-первооткрывательница, – с раздражением сказал Росси. – Вам-то какое дело? Пишите, я спешу.

Кларетт некоторое время смотрела, как начальник пишет, охранники скучают, а Росси вытирает лоб, оправляет пиджак, и снова вытирает лоб. Чуть придвинувшись к Росси, она стала смотреть ему в профиль настойчиво, пока он не повернул к ней голову.

– А там очень опасно? – спросила она осторожно.

Росси покривился и пожал плечами.

– Да нет, совсем нет, – ответил Росси. – Ну, может, еда непривычная, помучаешься животом пару дней.

***

Выйдя из фургона, Кларетт старательно прочла надпись над входом в двухэтажный бетонный хутень. «Во Имя Благополучия Человечества». Никаких ассоциаций надпись эта у нее не вызвала.

Рассказ второй. Кейп Амити

Стихии, ворчавшие всю неделю, окончательно рассердились и забуянили с большим размахом. Волны перехлестывали через гранитный парапет набережной, ливень без перерывов лупил по зданиям, мостовым, и редким прохожим, порывы ветра следовали один за другим, раскачивая и грозя свалить опознавательный знак с жирной готической P на главной магистрали. С корнем вырвало несколько деревьев в сквере. Такой погоды ни сам Кейп Амити, ни окрестности, ни вообще регион, не помнили. При этом влага, падавшая на городок, вовсе не казалась тропической. Tемпература от часа к часу падала все ниже.

Подача электричества с местной станции прекратилась. Немногочисленные жители, в основном обслуживающий персонал, попрятались в своих барачного типа хутенях. Центр Подготовки компании Пейлоуд – двухэтажный бетонный пареллелепипед – включил аварийные генераторы в подвале.

По гладко асфальтированной трассе к центру подошли на небольшой но уверенной скорости один за другим четыре автобуса с красно-белыми эмблемами, и заехали под широкий навес, поддерживаемый цементными колоннами. Под навесом зажглись прожекторы. Из первого и последнего автобуса вышли вооруженные автоматами люди в водонепроницаемых комбинезонах. К ним присоединились вооруженные люди из здания, в прозрачных водозащитных плащах.

Через двери второго и третьего автобуса по одному стали выходить мужчины и женщины в одноцветного покроя одежде, в наручниках.

Внутри Центра везде горели яркие неприятные лампы. Строгая функциональность помещений не удручила гостей – люди привычные. Сорок мужчин и женщин отправились в кафетерий под охраной. Их покормили и распределили по комнатам с решетками на окнах. На следующий день в семь часов утра их собрали в конференц-зале на верхнем уровне. Охрана встала по углам с автоматами наперевес. В зал вошел небольшого роста лысый человек с брюшком, небрежно одетый. Одной рукой он оперся о стол, стоящий по центру у одной из стен, а другой выволок из стояка, привинченного к столу, бревнообразный микрофон.

– Доброе утро, – сказал человек, и голос его, унылый и неубедительный, зазвучал в динамиках. – Меня зовут господин Дуэйн. В следующие три недели я – ваш бог. То, что я говорю – закон. Малейшее нарушение ведет к наказанию и отчислению.

Никто не улыбнулся, не ухмыльнулся презрительно, и вообще никак не отреагировал. Люди еще не ознакомились с обстановкой. Лица изображали тупое бесстрастие. Господин Дуэйн обвел зал привычным взглядом и как всегда ничего нужного выяснить не смог. Он знал, что есть на свете люди, которые по нюансам, по тому, куда смотрят глаза, как двигаются или не двигаются руки, по незначительным отклонениям от стандартной позы, по повороту головы определяют настроения, кругозор, желания, характер человека. Дуэйн не умел, и его это раздражало. Он знал, что будь на его месте другой – разобрался бы во многом сразу. Вот, например, сидит грувель в первом ряду, рожа слегка лошадиная, шатен, телосложение хлипковатое. Глаза округлились слегка. Слабак он или сильный, глупый или умный, верит тому, что я говорю или нет? Не поймешь. Вон тот негр лопоухий, развалился, как у себя в хутене. Из низов. Это он притворяется, с вызовом, или же на самом деле плохо воспитан, прямо сидеть родители не научили? Или же вон белая девушка малых размеров, черноволосая, с длинным крючковатым носом – что за экземпляр? А рядом с ней негритянка могучего телосложения – циничная? наивная? Еще негритянка – длинная дылда с выпучеными глазами. Кто их разберет. Я три дня изучал их дела, сроки, имена, биографии – зубрил, рассматривал снимки, запомнил много. А вот смотрю на них – и ничего не понимаю. Но это не важно! Главное, что я для них – бог. Как решу с ними, так и будет. И это они должны усвоить на все время, пока они здесь, какие бы они не были, умные, глупые, злобные, добродушные. Впрочем, добродушных среди них быть не может.

Всех повели на завтрак – и завтрак выдался обильный, с богатым выбором. Омлеты, бекон, ветчина, овощи, хлеб, соки, кофе, и, к удивлению многих – даже пиво! За завтраком люди начали заговаривать друг с другом – сперва с опаской, вполголоса, поглядывая на охрану, затем смелее. Очевидно, разговоры здесь не пресекаются. Кто-то подошел к раздаче и попросил еще пива – и ему не отказали. Выстроилась очередь за «еще пива». Какая-то женщина спросила шутливо, нет ли вина, и раздающий виновато пожал плечами и сказал, что с подвозом не вышло, но обязательно будет к обеду. А что на обед? А на обед стейки, говядина вареная, курица печеная. Вино красное. А белое? Белое реже бывает. Не пользуется популярностью почему-то.

К концу завтрака за одним из столов возникла драка – двое не поделили что-то, кусок торта, а может кругозорами не совпали, и сразу к драке присоединилось еще несколько человек, включая двух женщин. Охрана некоторое время следила за ходом драки, а затем вмешалась. Всем дерущимся надели наручники и вывели их из кафетерия. Кафетерий располагался на первом уровне, недалеко от входа в здание. Оставшиеся в кафетерии различили сквозь шум дождя рев включаемого мотора. Дравшихся увезли.

Вместо господина Дуэйна людей в конференц-зале приветствовал молодой, толстый, потеющий веселый негр в кепке набекрень, с массивной цепью на груди, который весьма толково объяснил собранию строение Солнечной Системы в общих чертах и попросил задавать ему вопросы. Вопросы были. Поток вопросов и ответов все-таки форма цивилизованного общения, к которому у всякого есть тяга, какой бы он не был одинокий волк. К концу лекции грувель с лошадиным лицом задал животрепещущий вопрос – по какому принципу проводится отбор? Ведущий негр сморщил лоб и нос, улыбнулся, и сказал:

– Нет у меня полномочий на это отвечать, грувель. Я бы и рад – но нет полномочий. Уж извини.

Затем были залы физической подготовки, где тренеры гоняли людей от стены к стене, вертели в шарах, поднимали под потолок на трапециях, заставляли прыгать сквозь металлические обручи под напряжением, приседать, отжиматься на руках, и прочая, и прочая. Все прибывшие оказались людьми спортивного сложения, трудностей не возникло. После перерыва и легкого ленча в кафетерии последовала индивидуальная подготовка – по два человека на помещение, с охраной и одним инструктором. Инструктор объяснял и показывал – основы управления техникой в Пространстве, а также коснулся посадки и взлета, и пообещал, что завтра остановится на этой теме подробнее.

Перед ужином снова появился господин Дуэйн и объяснил всем, что не знает, для чего, но в программу введено посещение библиотеки в верхнем уровне, с восточной стороны. Там работает библиотекарша, прошедшая курс психологии. Она задает вопросы и по ответам определяет, что людям больше всего подходит для чтения. Книги печатные, электронные читалки не полагаются.

***

– Дубстер, – сказал негр, любящий сидеть развалясь, грувелю с лошадиным лицом, – тебе этот господин Дуэйн не кажется подходящим кандидатом для взятия в заложники?

– Не кажется, – ответил Дубстер. – Ты, Дауди, поменьше бы болтал.

– Краут задержался в библиотеке, – сообщил Дауди. – Читает роман про древних рыцарей. Охрану утомил, они там вчетвером вокруг него стоят со значением. Хотят в бар идти, а он ни с места.

– Не думаю, что здесь в округе есть бар, – заметил Дубстер.

– В кафетерии можно выпить. Но Краут упрямый. В общем, Дубстер, пойдем-ка мы с тобой почивать на соломку.

При этом глаза Дауди указали в направлении закутка в коридоре возле лестницы, где никакой соломки не было. Дубстер помедлил, но все-таки пошел за Дауди. В закутке Дауди наклонился к самому уху Дубстера.

– Ну, я понимаю, Краут – он такой. А ты-то чего торчал в читальне? – спросил Дауди.

– Да вот люблю полистать книгу на досуге, – также тихо ответил Дубстер. – Много интересных историй написано, знаешь ли.

– Грузди, Дубстер. Я видел у тебя в руках пособие по управлению вертолетом. Ежели задумал чего, то говори.

– Никогда не знаешь, что может пригодиться и когда.

– Ага. Ну, хорошо. Вот что, Дубстер, я думаю, сынок, что момент спрыгивать с телеги настанет, когда нас будут переводить отсюда на звездолет.

Слово «звездолет» в исполнении Дауди звучало издевательски.

– Ну? – сказал Дубстер.

– Ты видел, когда нас из автобуса выводили? Звездолеты стоят справа, все пять штук. Там же охрана, и несколько джипов. Берем у охраны колеса. Прихватываем Дуэйна. И идем себе вдоль берега. Там дальше местность с горами, холмами и деревьями.

– Индейка ты трясущаяся, – сказал Дубстер.

– Не хами, сынок.

– Кому нужен Дуэйн? Бесстрашная охрана с удовольствием даст по нему очередь. Искать надо труднозаменимых. А я пока что таких здесь не видел. Тут всё очень хорошо продумали. А ты вбил себе в башку, что по-прежнему сидишь в тутумнике, и охраняют тебя дяди, каждый из которых мечтает перевестись в гепарды. Так думать вредно, Дауди.

– Что ты предлагаешь? Действительно, что ли, лететь на Ганимед? Ты веришь в эти сказки про свободу за служение и два миллиона при расчете?

– Не знаю.

– Не будь идиотом, Дубстер. Грузди это всё. Почти два года в Пространстве – здоровым никто не вернется. Член стоять не будет, это точно. Зубы-волосы выпадут, нос отвалится…

– То при сифилисе. В космосе сифилиса нет.

– Вот всегда ты такой. Тебе бы такое на футболке написать и на парад выйти, Дубстер – «В космосе сифилиса нет!» Я не собираюсь здесь загибаться в столь юном моем возрасте, и тебе не советую, но если будешь упрямиться – найду еще кого-нибудь в партнеры.

– Краута.

– А хоть бы и Краута. Он книжки читает, он умный, он наверняка знает, чем этот вояж нам грозит. Вот ты скажи – на Ганимед мотаются уже двадцать лет, из семи разных стран. Скажи – почему никто из вернувшихся не выступает по телевизору? Не пишет мемуары? Почему их нигде не встретишь? А, сынок? Это же не сериал былых времен о путешествиях к далеким галактикам, это настоящее шоу, из жизни – всем интересно. Но все молчат.

– Это они тебе пример подают, Дауди. Болтал бы меньше, слушал бы больше, глядишь и поумнел бы.

– Ладно. Даю два дня на раздумывания, белый брат мой.

– Да не надо мне. Если хочешь знать, самый удобный момент для побега – во время лекции в конференц-зале. Народу много, лектор охрану усыпляет за десять минут. Решеток нет, карниз широкий, если на руках повиснуть – до земли метра три.

– Ты серьезно? – Дауди прищурился.

– Не очень. Но это практичнее, чем то, что предлагаешь ты.

***

Небольшое помещение, куда привели Дубстера, напоминало звуконепроницаемые камеры для допроса в участке. Стол такой же, два стула, направленный свет сверху, окон нет, камера слежения под потолком. Дубстер присел на край стола и стал ждать. Вскоре дверь открылась, и в комнату вошел…

– А, вот кого не ждали! Сам, лично капитан Доувер! Приветствую, – сказал Дубстер, не меняя позы.

Доувер, мулат чуть за тридцать, крепко сбитый, коротко остриженый, в военной форме, закрыл дверь, потянулся к потолку, выдернул из камеры шнур, обошел стол, и сел.

– Здравствуй, Дубстер. У меня к тебе дело.

– Не может быть.

– Мне нужен верный человек.

Дубстер промолчал.

– Дело секретное.

Дубстер снова промолчал.

– Риск не очень большой.

Дубстер оскалился.

– А выгода большая, – заключил Доувер.

– Капитан, – сказал Дубстер, – идите-ка вы от меня со своими делами…

– Не спеши, Дубстер.

– Мне обещали, что меня отправят на Ганимед. И тоже сказали, что дело. С риском связанное. Я не собирался, мне и в Горной Земле было неплохо.

– Ганимед от тебя не уйдет. Мое дело именно с Ганимедом и связано.

– А, даже так.

– Да. По выполнении моего задания ты получишь три миллиона сверх обычного вознаграждения, и чистый лист. Совсем чистый. Жить можешь где угодно. Не нужно будет возвращаться в Горную Землю. Единственное условие – нужно чтобы ты не появлялся в Йоганнесбурге или в Кейптауне. Можешь уехать – хоть в Англию, хоть в Америку, хоть в Португалию. Даю две минуты на обдумывание. Соглашайся или отказывайся.

А капитан, стало быть, работает на Пейлоуд, подумал Дубстер. Ишь ты, такой весь чистый, не человек, а свод армейских правил, а вот поди ж ты. Не ожидал. Если я соглашусь, он мне расскажет суть дела, и, судя по всему, знать эту суть опасно.

Чего это я им понадобился? Что такого нужно сделать на Ганимеде? Замочить кого-то? Никакие важные люди на Ганимед не летают, а если убрать кого-то из экипажа, например, буде он слишком много знает, сделать это можно гораздо менее экзотическим способом. Например, при пересадке в пространстве – выкинуть … в отходный люк, или чего у них там … нам пока что не объяснили…

Ну, допустим, он мне что-то вещает, какую-то тайну великую. Я справляюсь с «заданием» успешно. Что мне светит после этого? Уберут меня при первой же возможности, не так ли?

– Нет, не хочу, – сказал он.

– Никто тебя убирать не будет, – заверил его Доувер. – Незачем. Лишняя трата ресурсов. Если и расскажешь кому-нибудь – не поверят.

– Журналисту, например?

– Журналист, который об этом напишет статью, вылетит с работы, и вряд ли найдет другую. Все журналисты прекрасно это понимают. Не девятнадцатый век на дворе, Дубстер. А, да, и девушку твою освободим. И чистый лист у нее будет.

– Девушку? – удивился Дубстер.

– Как ее … Ридси, кажется? Да, точно. Ридси. Освободим.

При чем тут Ридси, подумал Дубстер, я эту Ридси и не видел-то никогда, только слышал разное. Но разубеждать капитана он не стал.

– Две минуты прошло. Согласен?

Дубстер улыбнулся мрачно.

– Понятно, – сказал капитан. – Дело такое, Дубстер. По подсчетам количество вещества, которое мы добываем на Ганимеде, стремительно уменьшается там, где мы его добываем.

– Гелий-двадцать? – спросил Дубстер небрежно.

Капитан нахмурился.

– Обойдемся без груздей, Дубстер. Гелий-двадцать не добывают, его синтезируют, и, помимо этого, гелий-двадцать – сленговое название. Ты ведь, вроде, уже неделю здесь околачиваешься, мог бы чему-нибудь научиться у инструкторов. И я уверен, что научился.

– Ладно, – сказал Дубстер.

– По непроверенным сведениям на некотором расстоянии от того места, где мы добываем указанное вещество, есть так называемый РВК, или регион высокой концентрации. Его пока что не застолбили, потому что о нем не знают. Нужно застолбить. Но сделать это нужно с опаской. Ты должен будешь, никому ничего не говоря, отлучиться, добраться до нужного места, и записать координаты. В общем, это всё.

– Всё?

– Ну, еще вернуться нужно будет.

– А что я скажу остальным?

– Что ушел на задание.

Дубстер скосил глаза на камеру под потолком.

– Нас никто не слушает? – спросил он.

– Нет.

Капитан даже не понял сперва, что именно произошло. Только что он стоял перед столом и смотрел на Дубстера. Теперь он лежал на столе плашмя, лицом вниз, и его собственный личный пистолет приставлен был к его же, капитана, шее.

– Вещай все как есть, – сказал Дубстер. – На самом деле. Мне-то терять нечего, а тебе, кажется, повышение скоро дадут. Вещай, вещай.

– Дурак ты, Дубстер, – сказал Доувер.

Дубстер приподнял голову капитана и долбанул его лицом в стол. Не очень сильно.

– Обойдемся без груздей, как ты и сказал, Доувер. Вещай.

– Я тебе поведал все как есть! Идиот!

Дубстер распрямился и отпустил капитана. Пистолет, вернув предохранитель в изначальное положение, он положил на стол.

– Действительно никто не слушает, – сказал он. – Какая радость. А только деньги вперед, солдат.

Капитан некоторое время ошарашенно смотрел на Дубстера. Взяв со стола пистолет, он небрежно сунул его в кобуру. Потер шею.

– Подонок, – сказал он. – Неисправим ты, Дубстер.

– Деньги вперед, – повторил Дубстер.

– Хорошо. Впрочем, нет, не очень хорошо. Половину.

– Нет.

– Полтора миллиона. Плюс обещанное официально. На любой счет.

– Цифровой.

– Естественно.

– Мне дадут возможность связаться с одним человеком, – сказал Дубстер. – И когда деньги уйдут с цифрового счета, и человек этот скажет, что все в порядке, то…

– Никаких проблем, – мрачно сказал капитан.

***

Два дня спустя в одном из помещений подвала Центра Подготовки Дубстера некоторое время без особой жестокости били двое мясистых сержантов, а потом положили на спину. Сверху возникло лицо капитана.

– Во всем должен быть порядок, хонник ебаный, – сказал Доувер. – Ничего личного. Вот тебе мобильник, звони своему знакомому.

Мобильник упал Дубстеру на живот. Дубстер собрался с силами и принял сидячее положение.

***

На инструктаже по психологической совместимости присутствовала треть всех кандидатов. Какие критерии использовались при отборе именно этой трети кандидаты не знали. Роль инструктора исполняла пожилая толстая дама с противным высоким голосом, тонкими губами, пухлыми запястьями и недобрым огнем в маленьких глазках. Голос звучал монотонно, усыпляюще. К тому ж кондиционер в помещении работал нехотя. Слушатели внимали всё свирепее, всё больше округлялись глаза, пока не стали сами собой закрываться.

– А также, – гудела монотонно-скрипуче инструкторша, – обратите внимание на эту часть слайда. Здесь изображен молодой человек, у которого много разных мыслей на уме, а к нему подходит его коллега, явно невыспавшийся…

«Ууу, явно невыспавшийся» – звучало в мозгу у Дауди. «Коллега кому подходит, белагра, грузди … стерва жирная … и вызывает у него раздражение … жение…»

Дверь открылась. Вошел средних лет хонник, лысый, в галстуке, с отвислыми брылами. Дауди заставил себя открыть глаза полностью и рассмотреть мужчину. Где-то он видел его фотографию … или по телевизору показывали … Дубстер, за два кресла от Дауди, тоже явно рассматривал мужчину и старался вспомнить, где он его видел … Нет, понял Дауди, не старается он, не нужно ему стараться – Дубстер знает, кто это такой. Позволь, я тоже знаю. Прекрасно знаю. Дубстер не изменил позу, но явно напрягся. Ему явно не скучно. И мне теперь совсем не скучно.

Дауди расправил плечи, встряхиваясь, и безмятежным взглядом обвел небольшое помещение. Кому еще не скучно? Нет, все сидят осоловелые. Особенно вон та девица, маленького роста, хонница с очень черными волосами и крючковатым носом. Не толстая, но жопа объемная. Сейчас уснет. Ее я тоже где-то видел. Может, она просто разыгрывает осоловелость, уж больно нарочито клюет крючковатым носом. А может и нет.

– Я не помешаю? – спросил вошедший. – Извините меня пожалуйста, инструктор. Мне иногда интересно прочувствовать некоторые аспекты…

– Нисколько, господин Манн, нисколько, – прогундосила инструкторша, поводя жирными плечами. – Вот свободное кресло. Вернемся к предмету, люди. Итак, когда вы поняли, что коллега ваш в раздражении, не следует усугублять…

Чего ждет Дубстер? Может, он ждет, пока все уснут? Нет, не похоже. Приход господина Манна внес некоторое оживление, а оживление в сонном помещении сродни замешательству, и Дубстер собирается этим воспользоваться. А может мне все это кажется. Может, я сам себя уговариваю таким образом. Подгоняю … как это говорят? … подгоняю факты под идею. Но один я не смогу … ну же, Дубстер. Делай что-нибудь. Что ж ты сидишь!

Дубстер перешел к действию мягко, по-кошачьи – только что сидел, и вот уже бежит, и прыгает – на охранника в углу. Охранник даже не понял, что нужно реагировать. Не успел. Прямой удар. Охранник качнулся назад, большой такой человек, серьезный, и Дубстер, хватая автомат охранника обеими руками, ударил этим автоматом снизу вверх, охраннику в подбородок.

Перепрыгнув через кресло, Дауди метнулся в противоположную от Дубстера сторону. Охранник, увлеченный зрелищем схватки коллеги с раздраженным Дубстером, оказался к этому еще менее готов, чем давеча его коллега.

Третий охранник, в другом углу, снял автомат с предохранителя и наверняка уложил бы либо Дауди, либо Дубстера, но сонная жопатая девица с крючковатым носом в два движения переместилась к нему и врезала ему ногой в пах, одновременно хватая автомат за дуло. Охранник взвыл, повел автоматом, и девица засветила ему в глаз.

Четвертый охранник, на которого никто не напал, наверняка поднял бы тревогу, если бы Дубстер не схватил господина Манна за воротник и не приставил ему дуло к шее.

– Оружие на пол, – сказал он негромко, но очень внятно.

Охранник засомневался, но в этот момент Манн крикнул:

– Бросайте! Вы же слышали – оружие на пол!

Охранник бросил автомат. Девица, врезавшая и засветившая, отобрала наконец автомат у увечного. Остальные присутствующие продолжали сидеть, уже не сонные, заинтересованные, но не решающиеся перейти к серьезным действиям. В зелайфе по большому счету, как и в обычной жизни, каждый за себя.

– Я вызову … – начала было инструкторша, но Дауди, подойдя к ней, схватил ее за нос и крутанул. Она ойкнула и отступила на шаг, и наткнулась массивным задом на край стола с проектором, и он хлопнул ее не очень сильно по щеке.

– Ко мне, – сказал Дубстер, выдергивая господина Манна из кресла. Имел в виду он, конечно же, Дауди и девицу. – Спокойным шагом. Остальным сидеть по местам.

Девица и Дауди, подняв автоматы, вышли за Дубстером и Манном – боком, поводя дулами.

По коридору через холл прошли спортивно, пружинисто.

– Скажи им, чтоб не стреляли, – велел Дубстер Манну.

– Не стреляйте! – крикнул Манн охране у выхода.

– Прикройте меня, – велел Дубстер девице и Дауди.

Было пасмурно. Звякнул и задребежжал сигнал тревоги. Дубстер и раздраженные коллеги пересекли по диагонали сквер перед зданием Центра. Четыре джипа стояли рядком у взлетного поля. Дубстер затолкал Манна на заднее сидение. Дауди нырнул открытому джипу под руль, и тут же грохнула первая очередь от здания, и несколько пуль ударили в джип, и Манн заорал «Не стреляйте!» страшным голосом. Дауди закоротил зажигание. Девица, прятавшаяся за правым бортом джипа, перескочила через борт и легко, несмотря на пухлый свой зад, приземлилась на пассажирское сидение рядом с Дауди. Дубстер сел на заднее рядом с Манном. Дауди включил заднюю передачу и лихо развернул джип мотором к Центру.

– Пригнулись! – крикнул он.

Взревев форсированным двигателем, джип рванулся с места.

– Прямо сейчас! – крикнул Дауди. – Головы вниз!

Девица, Дауди, и Дубстер нырнули, оставив на виду одного Манна, снова заоравшего «Не стреляйте! Я здесь! Алек Манн!» Дауди распрямился, крутанул руль влево, и выехал на пропускной пункт. С переключением скорости он чуть поспешил, трансмиссия скрежетнула, но все-таки поймала ритм, и укрепленным чугунными «рогами» на передке джип разнес новенький шлагбаум в щепки.

Дождь накрапывал слегка, равнодушно. Прямой отрезок дороги растянулся на три мили. Погоню они увидели минуты через полторы.

– Господин Манн, у вас нет случайно связи с собой? – осведомился Дубстер. – Отвечайте быстро и отчетливо.

– Есть, – отчетливо ответил Манн.

– Связывайтесь с начальством. Скажите им, что если не отвяжутся, то живым они вас не увидят. А если дадут нам уйти, мы вас отпустим.

– А вы действительно меня … отпустите?

– Зачем Вы нам? Лишнее убийство – лишние неприятности. Валяйте, связывайтесь.

Манн выпростал из внутреннего кармана связь и набрал номер.

– Срочно позовите коменданта Уилсона. Срочно! Говорит Алек Манн. Я с беглецами. Срочно!

Развернувшись, встав на колени на пассажирском сидении, и взявшись одной рукой за спинку, девица внимательно вглядывалась в дорогу позади.

– Два джипа, – сообщила она. – Нет, три.

– Уилсон? Манн говорит! Они меня отпустят, если ты отзовешь погоню! И наверняка убьют, если … А?! … Отзови погоню, Уилсон! Какой еще вертолет!

– Одну минуту, – прервал его Дубстер. – Смотрите мне в глаза, Манн.

– Подожди, – сказал Манн в трубку и стал смотреть в глаза Дубстеру.

– Если я увижу вертолет, или просто услышу шум вертолетного мотора … знаете, вертолетные моторы, они не очень большие. У среднего вертолета мотор размером с рюкзак школьника. Но, конечно у военных массивнее моторы … Так вот, если я только услышу вертолет, я отстрелю вам яйца, господин Манн. А если увижу, то сделаю я с вами такое, что, возможно, даже изобретатели китайских пыток сочли бы негуманным.

Дубстер улыбнулся. Манн закричал в трубку:

– Никаких вертолетов, слышишь? Убери погоню сейчас же! А? Дурак! Убери погоню!

– Дауди, там впереди ответвление, – сказал Дубстер. – Замедлись.

– Откуда ты знаешь? – удивился Дауди.

– Изучил местность.

– Когда? Где?

– В Горной Земле. Замедлись, идиот!

Дауди сбавил скорость.

– Ответвление где-то слева. Проселочная дорога, и там подъем сразу, – предупредил Дубстер.

Расстояние между ними и погоней начало сокращаться.

– Придется вас застрелить, – сказал Дубстер Манну.

– Прекрати погоню! – заорал Манн в трубку. – Уилсон, слышишь? Прекрати! Сейчас же, блядь! Сейчас же!

– Не пропусти ответвление, – напомнил Дубстер. – Если пропустишь, нам белагра.

Дауди искал глазами ответвление. Справа по ходу наметились холмы с порослями. Погоня приближалась.

Девица вскинула автомат и прицелилась.

– Пригнитесь, – крикнула она Дубстеру и Манну.

– Уилсон! Уилсон! – кричал Манн, пригибаясь и зажмуриваясь.

Дубстер пожал плечами и тоже пригнулся.

Девица дала очередь, и с погоней что-то сделалось. Дубстер приподнялся и вгляделся. Судя по тому, как разъехались в разные стороны фары погони, один из джипов перевернулся, и остальные его попытались объехать, и, возможно, не все сумели это сделать.

В этот момент Дауди заприметил слева ответвление, переключил скорость, и выскочил на проселочный грунт, глинистый, влажный и опасный. Джип подкинуло несколько раз, но Дауди ловко управился с рулем и трансмиссией, и они не перевернулись. Дорога действительно, как обещал Дубстер, пошла круто вверх, и двигатель зарычал профессионально, демонстрируя готовность к любым трассовым трудностям.

***

Капитан Доувер сверлил коменданта глазами.

– Меня не интересует, почему вы прекратили погоню, Уилсон, – сказал он зло. – Меня интересует, почему им дали выбраться из здания.

– Они взяли господина Манна заложником…

– И что же?

– Они бы его убили.

– Не велика ценность.

Комендант, хоть и был напуган, удивился.

– Но как же, капитан … ведь господин Манн…

– Что?

– Он ведь … э … важный … важная фигура?

– В каком смысле?

– Ну … он ведь ученый.

– Так. И?

– Ну, не знаю. Говорили, что он великий ученый?…

– Чем же он великий?

– Ну, я не эксперт … но ведь … это все знают … Он изобрел…

– Изобрел? Манн что-то изобрел. Что именно?

– Не уверен … Гелий-двадцать?

– Вы недалекий человек, комендант. Гелий-двадцать никто не изобретал. Это просто смесь такая, с неофициальным комическим названием. Ее вам любой школьник приготовит на уроке химии. Подобрали оптимальный катализатор, но это опять же сделал не Манн, а какой-то его лаборант прыщавый. Господин Манн долго сопротивлялся подаче заявки. И согласился, что все рассчеты принадлежат лично ему, только когда опыты доказали промышленную состоятельность катализатора. И было это двадцать четыре года назад, и с тех пор многое изменилось. В том числе и катализатор. Он нынче другой совсем.

Лицо коменданта искривилось.

– Но ведь … Я сделаю так, как вы хотите, капитан … Я не сомневаюсь в вашей компетентности…

Капитан пожал плечами.

– Может … возобновить? … – спросил с надеждой Уилсон.

– Погоню? Нет, поздно. Стадия погони завершена. Началась стадия поисков.

Доувер сел в кресло напротив коменданта и некоторое время напряженно думал. Комендант не знал куда себя девать, мучимый стыдом и страхом.

– Вот что, – сказал наконец Доувер. – Вы временно передаете власть над Центром мне. Ни правительство, ни даже Пейлоуд ни о чем не узнают. Охрану проинформируем по минимуму. По хутеням никого не отпустим пока что. Беглецов я найду … к утру, не раньше. И когда вас спросят впоследствии, были ли происшествия, вы сделаете вид, что ничего не знаете, ничего не слышали, все в порядке.

– Трудно, – сказал комендант. – Слухи пойдут…

– Не пойдут, – заверил его Доувер. – Ни правительство, ни Пейлоуд не заинтересованы в безосновательных слухах, от которых никому нет выгоды. Если все ваши подотчетные находятся, где им положено, проходят инструктаж, летят на Ганимед – придираться не к чему. А если пострадает господин Манн, скажем, что произошел несчастный случай. У него тут лаборатория неподалеку, устроим там взрыв, и тело его там найдут … ничего страшного. Остальных я возьму живыми. И они продолжат подготовку, и в нужный срок отправятся на Ганимед.

– У нас завтра инспекция, – тихо сказал комендант.

– Инспекция?

– Международная.

– От ООН?

– Да.

– Во сколько?

– В три часа дня.

– Чтоб им всем … – Доувер сжал губы. – Бездельники … Думаю, что успею. Но охрану придется информировать вам, я буду занят поисками. Постарайтесь не наговорить лишнего.

***

Зачастил ливень. Пещера, не пещера – углубление в расщелине – неплохое укрытие, вот только джип очень на виду, в расщелину не помещается. От камней веет холодом. Костер соорудить не из чего, голые камни, да и опасно – дым будет виден. Полевой фонарь с аккумулятором обнаружился под задним сидением джипа – и ладно. Подложили куртки, сели. Манн в добротном профессорском костюме – длинный пиджак, льняные темные брюки – сел прямо на землю и обхватил колени руками. И поймал на себе недовольный взгляд Дубстера. Что именно не одобрял Дубстер, он не понял, но ужас, и без того его терзавший все это время, усилился. Ужас беспомощности и неопределенности положения.

– Я вам гарантирую свободу, если вы меня отпустите, – сказал Манн в пятый раз. И снова никто не обратил на его слова никакого внимания. Неизвестность пугает больше, чем откровенная угроза. – Вы слышите? Я сказал…

Дауди долбанул его кулаком в ухо, и Манн заверещал.

– Заткнись, – сказал Дауди.

Сев в позу лотоса, Дубстер стянул с себя мокрую куртку и майку, расправил плечи, потер коротко остриженную голову ладонями, снял кеды, пошевелил пальцами ног. Дауди скинул куртку и стал ее выжимать по малому, дюйм за дюймом. Девица на всякий случай решила ничего с себя не снимать.

Вытащив из автомата магазин, Дубстер выпростал из него патроны и пересчитал. Заправил обратно. Положил автомат рядом с собой.

– Джип придется здесь бросить, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

– Куда идем? – поинтересовался Дауди.

Дубстер помолчал, поводил бровями, почесал ухо.

– Железная дорога. Километров семь по склону.

– Нас там наверняка ждут.

– Это не пассажирская ветка, там только товарняки идут на малой скорости.

– Тем более ждут.

– Может и ждут.

– Я предлагаю вам самый лучший план, – сказал Манн. – Используйте меня, как прикрытие. Свяжитесь с Центром…

– Вроде бы я велел тебе заткнуться, – напомнил Дауди.

– Ты зря выбросил мою связь…

Дауди схватил его за горло.

– Можно было бы … – прохрипел Манн.

– Заткнись, мурло! – велел Дауди. – Не лезь со своими груздями, понял?

Он встряхнул Манна.

– Как тебя зовут, красавица? – спросил Дубстер.

Девица некоторое время медлила с ответом.

– Ридси, – сказала она, ни на кого не глядя.

Дубстер повернулся к ней всем телом.

– Ну да? – удивился он. – Та самая Ридси?

Девица уперлась подбородком в колени и не ответила.

– Капитан мне сказал, что мы с тобой в каком-то деле участвовали вместе.

– Ты ему поверил?

Дубстер хмыкнул.

– Вы дураки, все трое! – закричал Манн. – Вас все равно поймают! Вы…

Дауди поднялся на ноги, взял Манна за воротник, и поволок к выходу из пещеры. Манн сопротивлялся беспорядочно и пытался выкрикнуть что-то.

Дубстер осмотрел свои кеды и снова их надел.

– Куда это он его? – спросила Ридси на всякий случай.

Дубстер не ответил. Он – не информационное бюро, не путеводитель по реалиям мужских тутумников. Когда кто-то, не умеющий дать сдачи и не готовый умереть за свое место под солнцем продолжает вякать, его опускают во имя восстановления порядка и тишины. Говорить имеют право только те, кого опустить нельзя. Остальные говорят только когда их спрашивают. В женских тутумниках такая практика тоже есть, правда, не настолько распространенная.

Ридси все это знала и так. А спросила, чтобы разрядить напряжение. С некоторой опаской Ридси следила за действиями Дубстера. Он помассировал себе икры и бедра, поводил торсом, поднялся, потянулся. Еще раз расправил плечи.

– А тебя как зовут? – спросила она.

Дубстер запрокинул голову и некоторое время водил ею из стороны в сторону. Помассировал себе крепкие бицепсы. Несколько раз глубоко вдохнул. Пригнулся, распрямился.

– Нужно кровь разгонять, – объяснил он. – Очень влажно нынче.

Он подобрал автомат, еще раз вынул и вставил магазин, и снял автомат с предохранителя.

– Дубстер меня зовут, – сказал он и вышел из пещеры.

Ридси схватила свой автомат, проверила затвор, поднялась на ноги, согнула и разогнула затекшие колени, вытерла лоб и нос тыльной стороной руки, и отошла от фонаря к стене, в тень.

Вне пещеры прозвучал одиночный выстрел. Ридси напряглась и наставила дуло на вход в пещеру. Долго никто не появлялся. Очень долго. У Ридси возникло сильное желание выйти и посмотреть, что происходит, и она его подавила, и сказала себе, что будет стоять здесь всю ночь, весь следующий день, неделю, год – если нужно.

Наконец Дубстер вернулся – с автоматом за спиной, с мокрой мятой одеждой Манна в руках. Бросив одежду рядом с фонарем, он сдвинул ремень автомата, захватил приклад правой рукой, демонстративно снял предохранитель, и глянул на Ридси. Дуло автомата Ридси шевельнулось. Дубстер пожал плечами и занял прицельную позу. Ридси тут же среагировала. Промахнуться с такого расстояния было невозможно. Она и не промахнулась. Просто в магазине не оказалось патронов. Ридси щелкнула затвором, широко открыла глаза, и собралась было швырнуть автомат в Дубстера, но он хмыкнул и опустил ствол.

– Не нервничай, – сказал он.

– Подонок! – сказала она. – Сука!

Он пожал плечами, положил свой автомат на землю, и, сев возле фонаря, потянул к себе пиджак Манна, поднял, и начал внимательно осматривать. Ридси прикинула, как бы мимо него проскочить.

– Не дергайся, тебе говорят, – без злобы сказал Дубстер. – Ты мне не мешаешь. Будешь дергаться – пристрелю. А так – сиди себе спокойно. До утра.

– А утром пристрелишь?

– Не решил еще. Скорее всего нет. Если ты не врешь, что ты – Ридси, то зачем же? Продвигаться нам придется в Преторию. В Претории, судя по тому, что я о тебе слышал, у тебя много знакомых. А у меня никого.

– Зачем тебе мои знакомые?

– Паспорт мне нужен. Кстати говоря и тебе тоже. Сделаешь?

– Может и сделаю. А что с яйцеголовым?

Дубстер вытащил из пиджака Манна кошелек и склонился возле фонаря, рассматривая содержимое.

– Дауди перестарался, – сказал он. – Придушил человека невзначай. Вообще-то мужская любовь – извращение, поэтому аварии вполне ожидаемы. Многие штрихи не считают это гомосексуализмом, но это потому, что они тупые.

Некоторое время они молчали. Дубстер откладывал в сторону визитные карточки, кредитки, какие-то чеки.

– А ты, значит, никогда этим не занимался? Никого не опускал? – спросила Ридси.

– Не-а. Мне всегда баб хватало. Письма писали, на свидания приходили. В остальное время самоконтроль – первое дело.

Не очень понятно было, серьезно он говорит, или саркастически. Раскрыв один из компартментов кошелька, он вытряхнул на землю несколько крупных купюр.

– Мало, – посетовал он обыденным тоном. – Я думал, он больше с собой носит. Сколько нынче стоит паспорт?

– Смотря какой, – рассудительно откликнулась Ридски, удовлетворенная тем, что Дубстер поддерживает разговор. Оно так спокойнее. – Если африканской страны, то не очень дорого. А за Содружество и Штаты дерут раз в пять больше.

– Значит, – заключил Дубстер, – придется сходить на дело какое-нибудь.

– Почему у меня магазин пустой? – спросила Ридси, стараясь, чтобы голос звучал сварливо.

Дубстер улыбнулся, не глядя на нее.

– Был почти полный. Теперь пустой, – повторила она.

– Что ж ты меня, за дурака, что ли, держишь?

– Ты вытащил патроны? Когда ты успел?

Дубстер посмотрел на нее и сделал многозначительные глаза. Ридси насупилась. Подумала и улыбнулась, показывая мелкие зубы.

– Старое вспомнил, – объяснил он, рассматривая кредитку. – В свое время я начинал карманником. Ловкие пальцы. – Он поводил пальцами перед лицом. – Если бы мои родители были богатые, я бы стал пианистом или фокусником. Говорят, пианисты неплохо зарабатывают … Так … Ботинки яйцеголового. Мне явно не подойдут. Но пиджак как раз. Узковат, но по длине сойдет. Майку оставляю. Сверху пиджак. Буду делать вид, что я немецкий турист. Ты по-немецки говоришь?

– Нет.

– Жаль. Ладно. Нам с тобой нужно согреться, чтоб к утру насморка не было. Можно было бы, конечно, попытаться идти прямо сейчас, но в такой темени, под дождем, обязательно заплутаем. Выступим, как светать начнет. Иди сюда.

***

В семь часов утра двое заспанных инспекторов ООН прибыли в Центр Подготовки. В приемнике уполномоченный включил планшет. Ему показали удостоверения. Он кивнул. Инспекторы сунули удостоверения во внутренние карманы пиджаков. Уполномоченный спросил:

– Фамилия?

Инспекторы переглянулись удивленно.

– У вас есть наши фамилии.

– Я всего лишь выполняю свою работу. Фамилии ваши сложные, произнести их трудно, запомнить невозможно. Говорите фамилии. По буквам. Вот вы сперва.

Указательным пальцем он показал на живот рыжего инспектора. Рыжий инспектор посмотрел надменно на палец.

– Пиздыкин, – сказал он сердитым голосом.

– По буквам.

– Пи, ай, зет, ди, уай, кей, ай, эн.

– Сложная фамилия. Русская?

– Украинская.

– Вы – украинцы?

– Нет, мы русские. Но фамилия украинская.

– Слишком сложно для меня. А ваша фамилия? – он посмотрел на чернявого.

– Жопский, – сказал чернявый, не менее сердито, чем рыжий.

– По буквам.

– Зет, эйч, оу, пи, эс, кей, уай.

– Это проще. Вот вам пропуска.

Он нажал на кнопку, и принтер за его спиной зашуршал, выдавливая из себя временные пропуска. Следовало снять защитный лист и приклеить прямоугольный пропуск с фамилией себе на видное место – на грудь, на лацкан…

– На лоб, – предложил назвавшийся Пиздыкиным.

Назвавшийся Жопским так и поступил. И тогда Пиздыкин тоже приклеил пропуск себе на лоб. Уполномоченный безучастно следил за их действиями.

– Сперва туда, – показал он рукой. – Пропускной пункт.

– Нам нужно осмотреть взлетные аппараты.

– Туда, – непреклонно ответил уполномоченный.

– Это просто формальность! Что вы нам головы морочите! Мы приехали к вам в такую рань…

– Ваше появление здесь – тоже простая формальность, – парировал уполномоченный, обнаруживая знание жизни и общую суть бюрократических процедур. – Я всего лишь свою работу выполняю.

***

Капитан Доувер проверил затвор пистолета, сунул запасную обойму в карман, и вышел в приемную, намереваясь присоединиться к ждущему его у входа сержанту и помочь поисковой команде личным присутствием. Следовало все уладить до прибытия инспекторов из ООН.

– Как дела? – спросил он уполномоченного.

– Инспекция прибыла, – тут же сообщил уполномоченный.

– То есть как! Семь утра!

– Да, капитан. Раньше срока. Эффект неожиданности, наверное.

Капитан зашел за конторку уполномоченного и глянул на экран планшета.

– Где они сейчас?

– В пропускном.

– Черт знает, что такое … Подожди, подожди … Это что же – фамилии их?

– Да.

Капитан что-то быстро соображал. Уполномоченный смотрел подобострастно.

– А ну, – сказал капитан, – вызови их обратно. Сюда. Вызывай, вызывай.

Уполномоченный включил связь. Через некоторое время рыжий и чернявый вернулись в приемную с временными пропусками на лбах, в сопровождении охранника. Капитан кивнул охраннику, и тот вернулся на пост.

– Здравствуйте, господа инспекторы, – приветствовал их капитан. – Интересный у вас вид. Меня зовут Капитан Доувер. А вас как?

Рыжий, улыбаясь саркастически, ткнул пальцем в пропуск у себя на лбу.

– Понятно, – сказал капитан, вытаскивая связь. Некоторое время он искал нужный номер. – Доброе утро, – сказал он. – Говорит Капитан Доувер из Центра Подготовки Пейлоуда. Мне нужно срочно переговорить с главой департамента Морисом Дювалье…. А мне все равно, спит он или нет. Будите, иначе будете уволены вместе с ним. Уверяю вас. Будите прямо сейчас, и на эту линию его переключите. Даю вам ровно одну минуту.

Он замолчал. Инспекторы переглянулись.

– А в чем дело? – спросил рыжий, начиная нервничать.

– Это мне и хотелось бы выяснить, господин Пиздыкин, – заверил его Доувер. – И я выясню. Помолчите.

– А мы не влипли? – спросил по-русски чернявый.

– Не волнуйся, – сказал ему рыжий, волнуясь.

– Капитан, мы ничего такого не имели в виду, – сказал чернявый, отлепляя пропуск ото лба. – Мы…

– Помолчите, – начальственно произнес Доувер, и добавил по-русски, – Рты засупоньте. – Инспекторы ошарашенно переглянулись. В глазах их засветилось влажное отчаяние. – Господин Дювалье? Капитан Доувер говорит. Передо мной стоят два инспектора, которых вы к нам послали. Скажите, господин Дювалье, вы считаете, что Пейлоуд – это комическая организация? Мы, по-вашему, на юморе специализируемся? Не надо заверений, просто «да» или «нет». Ах нет, не считаете? Тогда почему же сотрудники ваши приходят к нам и ведут себя как шуты? Да еще и пытаются нас дезинформировать? … А? … С помощью подложных фамилий … Да, подложные. Вот например, одного из них зовут … хмм … ну, скажем, Кантфилд, если употребить английский эквивалент. А второго … ну, скажем, Ассхоулсон. А? … Может, ваш департамент находит это забавным. А мы вот не находим. Ага. Нет, мне не нужны ваши извинения. По протоколу мне следует обратиться в вышестоящую инстанцию и объяснить ситуацию … А? Я понимаю, что вам неудобно и вы не знали. Что ж. Я готов пойти вам навстречу. Да. Нет, завтра меня здесь не будет. Перенесите инспекцию на послезавтра, и, умоляю вас, пришлите серьезных, воспитанных людей без склонности к инфантильному юмору. А? Мне все равно, из какой они страны будут. Пусть будут русские, если их очередь, мне-то что. Я не считаю, что все русские – клоуны, я видел и других русских. И, кстати говоря, прошу вас приватно – сообщить о поведении данных индивидуумов русскому послу в ООН. Я уверен, он в состоянии объяснить им, когда и где нужно проявлять чувство юмора, и в какие моменты жизни и карьеры такие проявления не очень желательны. Благодарю вас.

Инспекторы уехали. Капитан глянул на уполномоченного и заставил себя не улыбнуться. Уполномоченный смотрел виновато и боялся отвести глаза.

– Все нормально, – заверил его Доувер. – Не волнуйся, грувель. Новые инспекторы приедут послезавтра, и отчетность к тому времени будет у нас безупречная.

Уполномоченный не понял, но начал успокаиваться.

***

Девять утра. Капитан Доувер подогнал джип вплотную к джипу беглецов и велел сержанту быть готовым ко всему. Вытащив пистолет, капитан выпрыгнул из джипа и приблизился ко входу в пещеру. Дождь перестал, занимался хилый пасмурный день. Капитан потрогал валун перед входом, порассматривал землю. Следуя наитию, он отошел на десять шагов от входа и спустился по скользкому влажному склону чуть ниже. Два трупа. Упершись ногой в плечо Дауди, капитан перевернул его на спину. Дауди застрелили выстрелом в затылок, пуля прошла насквозь. С Манна сняли пиджак и штаны. Трусы спущены до колен. Капитан присел на корточки, чтобы проверить Манну пульс. Манн издал тихий стон. Глаза капитана сузились. Оглянувшись и удостоверившись, что сержанта нет – сидит в джипе – капитан переложил пистолет в левую руку, а правую опустил на горло Манну. Тело задергалось, но не очень сильно. Глаза Манна широко открылись. Руки схватили запястье капитана – не сильно. Капитан усилил хватку. Вскоре Манн затих. Капитан распрямился, посмотрел по сторонам, и вернулся к джипу.

Набрав номер на мобильнике, он сказал в него:

– Я иду по следу. Начальству ничего не сообщай. МакДауэлл убит, и Манн тоже. Дубстер, кто ж еще. Ничего удивительного. Я смотрел его дело, это его обычный стиль. Он способен спасти человека, оказать помощь, вытащить – но только до тех пор, пока от этого человека Дубстеру польза. Зверье, что поделаешь. Джунгли. Охранников отправил, куда я просил? Молодец, Уилсон. Пусть будут наготове. Нет, им совершенно не обязательно знать, кого именно они ловят. Не их дело. Узнают – не велика беда. Но лучше бы не знали. С тобой приятно работать, Уилсон. Быстро соображаешь.

***

Небольшая уютная квартира. На стенах репродукции картин в стиле барокко. Толстый волосатый человек сидит в кресле, закинув ноги на письменный стол.

– Штатовские, говорите? Цены очень выросли, все подорожало.

– Назови сумму, – говорит Ридси.

– Три тысячи.

– За оба?

– За каждый.

Дубстер молчит, и только рассматривает толстого человека.

– А дешевле…

– Никак, – уверяет толстый человек и всматривается в одну из репродукций.

У Дубстера ощущение, что все это – просто дешевый неуместный цирк. Что цена ненастоящая, и разговор о паспортах – пустячный. Дубстер смотрит на окно. Третий этаж. Высоко. Не спрыгнешь. Брать толстяка в заложники? Бесполезно, толстяком не дорожат, не их человек. Как глупо попались! А дура Ридси еще ничего не поняла, судя по позе и серьезному выражению морды с крючковатым носом. Бабы – морока с ними. Интересно, они прячутся здесь, или войдут через … Здесь негде спрятаться. Значит, войдут. Стул. Столик. Ваза – неудобно, в захват берется плохо. Ничего дельного нет под руками. Автоматы спрятаны в камере хранения, а жаль. Впрочем, ходить по городу с автоматом наперевес неудобно, внимание привлекает. В общем, надо подойти к двери и, как только она откроется, долбануть ногой. Отобрать пистолет или автомат. А потом…

Дверь открылась и Дубстер решил, что реагировать бесполезно, и просто сунул руки в карманы и отставил правую ногу непринужденно. В комнату полезли один за другим шестеро охранников, ненужно быстро, ненужно свирепо, суетясь. Нервничают и боятся. За ними спокойно вошел Капитан Доувер.

Ридси кинулась к столу. Очевидно, она решила душить толстяка, ибо была мстительна от рождения. Дубстер безучастно следил за ее действиями. Двое охранников метнулись к ней и схватили ее за куртку и за волосы.

– Тише! – командно сказал Доувер.

– Мы еще посчитаемся, подонок! – крикнула Ридси толстяку. – Свинья жирная! Попадись ты мне только!…

Толстяк молчал и смотрел в сторону.

***

Несмотря на тесноту в фургоне, Доувер каким-то образом уединился с Дубстером (руки в наручниках за спиной) и отодвинул остальных, чтоб не слышали.

– Чего тебе надо, капитан? – спросил Дубстер.

Доувер наклонился к самому его уху.

– Ты, Дубстер, дурак. Ты меня чуть не подвел. Ты мне обещал кое-что, помнишь? А я думал – ты человек слова.

– Я человек слова. А первым долгом пленного является побег.

– То на войне, Дубстер. Не в помойке вашей, не в зелайфе, а на войне. Все остается в силе, Дубстер. Не ищи себе легких путей. Мы заключили договор, и ты условия договора выполнишь. А с ней…

Капитан оглянулся на Ридси.

– Мне все равно, что будет с ней, – сказал Дубстер. – Сука. Зря связался. Простое дело до конца довести не может. Подставила, как щенка. Дрянь.

– Ты к ней несправедлив, Дубстер.

Дубстер отвернулся. Капитану это не понравилось. Лишние конфликты сейчас ни к чему.

– Она сделала все, что могла, – сказал он. – Если бы вас искала полиция, все было бы по-другому, и вполне возможно, что через неделю вы оба оказались бы где-нибудь … в Сан-Франциско, например. Но искал вас я. И я знал, где вас искать. И поэтому – ничего не изменилось. Толстяк будет, как и прежде, торговать паспортами. Ридси сохранит безупречную репутацию в зелайфе. Репьи как уважали ее, так и … А ну, посмотри на меня. Смотри на меня! … А ты продолжишь подготовку и в нужный срок отбудешь на Ганимед.

***

Через три часа Дубстер вышел из фургона и с неприязнью посмотрел на надпись над входом – «Во Имя Благополучия Человечества».

***

Лица изображали туповатое бесстрастие. Господин Дуэйн обвел зал привычным взглядом и, как всегда ничего нужного выяснить не смог. Все в сборе, кроме лопоухого негра. Его отчислили за попытку побега. Куда он бежал? Зачем? На что рассчитывал? Что не поймают? Глупо. Девушка малых размеров, черноволосая, с длинным крючковатым носом – что за экземпляр? Две недели я к ней приглядываюсь, и не понимаю – умная она, глупая, замышляет что-то, смирилась ли? Это не важно! Главное, что я для них – бог. Как решу с ними, так и будет.