автордың кітабын онлайн тегін оқу Мы, урус-хаи
Андрей Лазарчук
Мы, урус-хаи
«Мы, урус-хаи» — сравнительно короткая, но едва ли не самая трагическая книга знаменитого фантаста Андрея Лазарчука.
Все знатоки толкиеновскогоСредиземья отлично знают, что урук-хаи составляли элиту армии Сарумана и Саурона в трилогии «Властелин Колец». Они были огромными, по сравнению с другими орками, и достигали человеческого роста. Они так же были быстрее, сильнее и могли передвигаться на большие расстояния при свете солнца, при этом не будучи ослабленными.
А что если, здесь изначально, закралась (или была специально внедрена) ошибка? Ведь литера «С» в западной транскрипции читается и как «К», и как «С». Что если урук-хаи были и не чудовищными безобразными чудовищами? И кто тогда более светел, более гуманен — светлые эльфы Валинора, белокурые воины Арагорна или урус-хаи, которые просто хотели жить на своих землях, но которым приготовили вечную зиму и медленную смерть?.. И кто победил в конце концов?..
А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода…
И. Эренбург
1
Вот и настал день, когда впервые за без малого три тяжких года просияло светлое Ра-солнце. Дважды: посредь хмурного дня — на несколько сердечных туков глянуло в прогалину оболока, никто с перепугу ни «ура», ни «хай» крикнуть не успел, стояли, головы запрокинув, как мраморные грецкие бабы, — а много после — подлегло под край того оболока и в жёлто-алом сумраке опустилось-легло медленно-медленно за синие Окоёмные горы. Тут уж накричались вдосталь…
И радостно кричали, и горестно.
Всеблагое ты наше…
На кого ж нас покинуло…
Тем вот и хуже гельв нечистого, что нечистый месяц скрадёт, почухает-почухает, да и бросит, — а гельв подлый солнце-ра унёс — и как бы не навсегда.
Для многих-то так и вышло — что навсегда. Сколько уж легло во глубокие рвы, не дождавшись возврата пресветлого — и русов, и урусов, и многих тарских да востоцких племён людей-коневодов, что жили в кошмовых домах по ту сторону Ородной Руины, Общей Горы, где дарованы были в незапамятные тёмные годы тёмным же да розным племенам законы родства. И сказано: сколь будет стоять гора, столь пребудет и родство.
И вот нет вам ни Руины, ни законов…
Густится, клубится тьма. В душах людских тьма, не в небесах. В небесах днями висит мерзкая хмарь, бросает снежок, а когда скопляется ночь, то пускают гельвы огненных змей, и виднее всё округ становится, чем в хмарый полдень.
Десятский Мураш стоял второй за сегодня сóрок в башенке над вратами — и пьян-счастлив был, что оба загляда пресветлого Ра на бдения пришлись его, а не на сон. Досадовал, ох и досадовал бы, обернись иначе. Ничего, что ветер поднялся, к ветру и спиной можно повернуться, бараний кожух проймёт не враз. Холодный ветер, льдистый. Позёмку несёт, чьи-то следы по лесам заметает… Лето началось, да. Но вот уж и темь наползла небесная, и змеи трёхглавые огненные, мертвенного блеска, под облаками полетели, и холод пробрал ноги и спину, заставив дрожать и зубами лязгать, а друг-заменщик не шёл и не шёл.
Уже пять десятков раз думкнула обтянутая кожей бочка в Царской башне. К шестому счёт шёл. Тогда только увидел Мураш, как слева, от Ясных врат, по скорбной тропе движутся кучкой несколько теней. Змеи мертвосветные их высветили… Никого не несли на руках, а значит — или занемогли сыпью горячей, или — пришлые. Мураш вёл их взглядом. Скрылись за поречью…
Вот и шесть десятков минуло. Кто же там при бочке? Старый пешка Бобан-безгласый? Ленится Бобан, не ходит вкруг башни, а по-у бочки стоит да сердечные туки считает — благо, грамотный, умом умелый. Две сотни насчитал — думкнул по бочке. Ещё две сотни — снова думкнул.
Царь про то знает, но не сердится на Бобана. Дурная голова, мол, ногам покою не даёт, а умная, противу того, ногам помогает… Царь умных привечает-любит, на то и имя ему — Уман.
Пришёл наконец сотенник Рудак, сумрачный, как туча дневная. С ним пешка незнакомый. Сказал сотенник опасное слово, ответ услышал — кивнул.
— Пойдём, Мураш, — сказал.
— Чего так долго-то? — стараясь зубом не клацнуть, выдавил Мураш. Снял кожух, отдал пешке.
— Плохо всё, — голову в плечи втянул Рудак, будто это он лишних полсорокá на морозе отстоял. — Городец Брянь — слышал такой?
— Ну?
— Так нет того городца…
Мал был городец, да дорог: с полуденных перевалов тропы стерёг, прям под ним они сходились — три. Оттуда к Бархат-Туру дорога мостовая шла… Не беспокоили городец всё время долгой гельвьей зимы, так и казалось, что минует его казнь. Перевалы снегом забиты таким, что верхового с конём и апостолой[1] скроет. Но дождались вот налёта татского, воровского…
С сотню воинов там было всего, да баб три сотни, да детишек четыре.
Воины все легли — на стенах и после в поле, отбивая гельвов и закатных людей от обуза. Но не отбили, не смогли. До Бархат-Тура дошли шесть баб, две девки и два десятка ребятишек. Девок и здоровых ребятишек взяли за стены, а баб и трёх с ними помороженных да побитых недолеток послали в ров. Нет хлеба на всех, и на тех, что уже за стенами, нет хлеба…
Скорая смерть от железа чище, чем долгая от мук.
А городец спылал весь, то-то с Ясных врат и дым был виден довчера, и зарево в ночь.
...
