Бекнур Сейтжанович Кисиков

Ол

Роман-полилог

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Багиля Ахатова

Корректор Гульжан Наратауова

Корректор Дана Ходжаназарова

© Бекнур Сейтжанович Кисиков, 2018

Три ветки одного дерева, проходя через нелегкий двадцатый век становятся участниками непростого времени: коллективизации, войны, репрессии и многого другого. Роман-современная одиссея сына, мужа и отца, пребывающего в кризисе среднего возраста. Произведение написано в жанре полистиличного, постмодернистского стиля, который автор называет полилог. Национальные традиции и современная жизнь, новое и старое — все перемешалось в романе, чтобы ответить на вопрос: кто он — мужчина этого времени?

18+

ISBN 978-5-4493-6005-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Ол
2. Пролог Cover Letter to CV
3. Часть 1
   1. Глава 1. Я и ты
   2. Глава 2. Корпорация расчета
   3. Глава 3. Новичок
   4. Глава 4. Айсулу
   5. Глава 5. Вечный билиотекарь
   6. Глава 6. ФБстолярий
   7. Глава 7. Шанырақ
   8. Глава 8. Окоп
   9. Глава 9. Сәлем қат
   10. Глава 10. Итзаман
   11. Глава 11. Апа
   12. Глава 12. Надломленный стебель
   13. Глава 13. Городские аксакалы
   14. Глава.14 Жол
   15. Глава 15. Киноклуб
   16. Глава 17. Спи, Айша, спи
   17. Глава 17. Азғыр
   18. Глава 18. Адина
   19. Глава19. Монолог улицы
   20. Глава 20. Отцы и дети
   21. Глава 21. Письмо Айсулу
4. Часть 2
   1. Глава 22. Ночь сознаний
   2. Глава 23. Визит к психоаналитику
   3. Глава 24. Случайный попутчик
   4. Глава 25. Бригадир
   5. Глава 26. 1985
   6. Глава 27. Тарикат
   7. Глава 28. Мост
   8. Глава 29. Море сердца
   9. Глава 30. Лоно
   10. Глава 31. Земля Обетованная
   11. Глава 32. Всадник
   12. Глава 33. Песня Ак шала
   13. Глава 34. Групповая психотерапия
   14. Глава 35. Катарсис
5. Часть 3
   1. Глава 36. Сваты
   2. Глава 37. Танцедрама
   3. Глава 38. Исчезнувший город
   4. Глава 39. Сватовство
   5. Глава 40.Незнакомый знакомец
   6. Глава 41. Геолокация
   7. Глава 42. Свадьба
6. Эпилог

Мир — это зеркало, которое показывает каждому человеку его собственное отражение.

Теккерей У.

Пролог
Cover Letter to CV[1]

От: Даир Нурмаханов (dair_1968@yahoo.com)

Кому: Самуэлю Джойсу (samuel.joyce@gmail.com)

Тема: Резюме на позицию Директора по маркетингу

(перевод с английского)

Уважаемый Мр. Джойс,

Прежде всего, хочу выразить Вам свою благодарность за то, что Вы решили рассмотреть моё резюме в рамках объявленного конкурса. Как Вы, наверное, уже увидели — оно в приложении.

Я решился написать Вам это сопроводительное письмо, которое на мой взгляд, не только продемонстрирует мое горячее стремление занять позицию директора по маркетингу в Вашей компании, но и прояснит некоторую специфику моей биографии.

Итак, меня зовут Нурмаханов Даир, я родился в 1968 году 14 февраля, в городе Алматы. В 1985 году я окончил 56-ую школу, а в 1992-м году — биологический факультет Казахского Государственного Университета. То есть, по своему первому образованию я — биофизик. Во время учебы я прошел срочную службу в рядах Советской Армии, в ракетных войсках.

Вам может показаться странным определенное несоответствие моих возрастных данных и базового образования кадровым требованиям Вашей компании, но, уверяю Вас, биография довольно типична для представителей моего поколения, родившегося еще в советское время.

Девяностые годы, когда я начинал свою трудовую деятельность, как Вы, наверное, знаете, были весьма нелёгкими для нас, молодых научных работников. Наука тогда оказалась на периферии внимания общества, как в мировоззренческом, так и в финансовом плане. И, не имея возможности найти работу по специальности (а я, признаюсь Вам честно, очень хотел заниматься наукой), я вынужден был торговлать, работая в частных фирмах.

Однако то время принесло с собой много полезных новшеств, например, в сферу бизнес-образования. В 2000-м году я получил степень Магистра бизнес администрирования в Международной Академии бизнеса («МАБ»).

Это открыло мне замечательную возможность поступить на работу в международные компании в качестве маркетолога и менеджера по продажам. В них я и приобрел навыки управления проектами в этой области. Как Вы увидите в моем резюме, это очень известные компании, можно даже сказать, флагманские в своей сфере деятельности.

Мой английский, изначально базировавшийся на школьном (пусть даже и центральной школы города) и вузовском фундаменте, совершенствовался в процессе работы.

Вот уже 5лет как я возглавляю департамент маркетинга в мультинациональной компании «Ego World Company Inc.», где координирую маркетинговую деятельность всех её филиалов в регионах Центральной Азии и Кавказа.

Я управляю командой в 112 человек и не боюсь больших коллективов. Готов к длительным командировкам и ненормированному рабочему дню. В этом отношении мой возраст позволяет говорить, что я нахожусь в самом расцвете сил.

Очень люблю спорт. Он помогает мне пребывать в отличной физической форме. В юности я играл в школьной, а потом и в городской хоккейных командах. Со студенческой скамьи играю в футбол.

Чтобы поддерживать форму, ежедневно делаю пробежки. В выходные, как и всякий алматинец, люблю с друзьями совершать походы в наши горы. Не курю и практически не пью.

Я женат. У меня дочь, которая получает степень Магистра по социальным наукам в университете Утрехта (Голландия).

Если же говорить об увлечениях, то интересуюсь историей и теологией, оставаясь, конечно, светским человеком по образу жизни и по убеждениям. Не причисляю себя ни к какой конфессии, и как биофизик, предпочитаю формировать свои взгляды на знании всё же материального мира — на том, что можно потрогать руками или увидеть собственными глазами.

Я полагаю, Мр. Джойс, что мне удалось объяснить определённую «нестандартность» своей кандидатуры., и я искренне надеюсь, что вы сочтете её подходящей для работы в Вашей компании.

Искренне и с наилучшими пожеланиями,

Даир Нурмаханов

18.03.2015

                                         ***

От: Самуэля Джойса (samuel.joyce@gmail.com)

Кому: Даир Нурмаханов (dair_1968@yahoo.com)

Тема: Re: Резюме на позицию Директора по маркетингу

Дорогой Даир,

Я очень польщен Вашим вниманием к данной позиции.

Хотелось бы подчеркнуть, что я с удовольствием ознакомился с Вашим резюме и отметил для себя невероятный багаж и опыт, которыми Вы обладаете.

Несомненно, наша компания позиционирует себя лучшей на рынке, наша философия заключается именно в привлечении лучших, талантливых и опытных специалистов, кем являетесь, без сомнения, Вы, уважаемый Даир.

С искренним сожалением вынужден сообщить Вам, что на позицию директора по маркетингу уже назначен другой человек.

Спешу уверить Вас, что ни Ваш возраст, ни Ваше базовое образование не сыграло никакой отрицательной роли. Наша компания не дискриминирует людей по возрасту. К примеру, я старше вас на 10 лет, а Ваш возраст в нашей системе вообще типичен для руководителей этого уровня.

Причина заключается в том, что назначенная кандидатура — это человек из внутреннего резерва нашей компании. Наша политика такова, что в вопросе конкурсного подбора кадров мы отдаём предпочтение специалистам, выращенным внутри нашей системы. Я думаю, Вы не сочтёте это несправедливым.

Тем не менее, мы не прощаемся с Вами. Ваше резюме будет у нас в базе, пока не появится подходящая позиция.

Также надеюсь на продолжение нашего дружеского общения. Мне показались крайне интересными Ваши взгляды, о которых Вы рассказали мне во время нашей встречи в Алматы. Хорошо было бы побеседовать с Вами сновапо приезду в Ваш город. Особенно интересны Ваши теологические взгляды, в них я вижу весьма занимательный повод для дискуссии. Сам я считаю себя верующим человеком, и, возможно, мне получится за чашкой кофе переубедить Вас в некоторых аспектах мировоззрения, которых Вы придерживаетесь.

В любом случае, огромное спасибо за Ваше письмо.

С наилучшими пожеланиями,

Самуэль Джойс.

21.03.15.

[1] Сопроводительное письмо к резюме (англ.).

Часть 1

Глава 1. Я и ты[1]

— Пап, что для тебя музыка?

— Музыка? Это ноты. Тона. И полутона. То, что окружает нас. И то, что дышит в нас. Ведь тело находится в пространстве, а пространство в теле. И, если ноты внутри в согласии с внешним звуком, то это и есть мелодия гармонии.

— Это то, что тобой движет сейчас?

— И то, что «держит» память. Это образ возлюбленной. Это наша картина.

— Можно ли музыку назвать одержимостью?

— Да. Наверное, да. Древние говорили, что все виды опьянения меркнут по сравнению с опьянением музыкой.

— Это наркотик? Вредный наркотик?

— В нашей жизни много вредного. И многое можно назвать наркотиком. Например …любовь. И да, музыка — тоже любовь. Ведь когда сливается воедино звучание двух разных октав, из них получается мелодия, из которой рождается великолепная музыка. Как, например — Ты.

— Но я для тебя значу больше, чем эта махина?

— Ты так называешь мой музыкальный центр?

— Да. Он вместе с пластинками, допотопными кассетами занимает столько пространства, почти всю комнату, что легче выбросить.

— Выбросив что-то, выбрасываешь и историю… Ты не понимаешь…

— Не понимаю. Не понимаю твоей привязанности. Ведь большое можно же заменить маленьким. Магнитофон, кассеты, пластинки… Представь, пап, все это ведь можно вместить в один чип.

— В маленькую бездушную букашку?

— Зато эффективную. Туда можно вместить даже всю нашу библиотеку!

— И читать, как вы, уткнувшись в гаджет? А запах книг, а шелест страниц?

— Нам нужно больше пространства в доме. Мы можем поставить туда… например, вазу. А вместо библиотеки — домашний кинотеатр. Представь?

— Может, мы сами станем чипами? Перестанем любить, рожать? Зачем? Ген в чипе, и все — готовый клон. В чем смысл жизни?

— Ты утрируешь, папа. Ты ведь сам порицал частную собственность, меркантилизм и вещизм. Но почему ты так привязан к вещам. Ведь Интернет заменил библиотеки, фонотеки, галереи и кинотеатры.

— И заменил общение.

— Но зато одновременно мы можем общаться со множеством людей. Интернет сократил расстояния.

— Сократил и человечность. Что может быть ценного в общении через экран? Электронная дружба, неживая музыка. А с этими песнями у меня связано очень многое. Вот этот альбом группы Madness, например, я купил в восемьдесят четвёртом году. Безумный стиль раскачивающихся ритмов на четных ударах барабанов. Какая шикарная пластинка!

— Но ты можешь слушать это на компьютере.

— Доченька..если бы ты знала, с каким трудом эти пласты доставались. Из-под полы´! Они были на вес золо-

та! Ты только посмотри на них — Kraftwerk, Bee Gees, Чингис Хан….

— Чингис хан? Группа из Монголии?

— Нет. Из Германии. Это была очень популярная группа, стебающая стереотипы. Альбом я ждал полгода… Долгое ожидание прививает уважение к музыке. Представь, как трудно доходила музыка до нас, до окраин СССР. И как я могу выкинуть эти пластинки!? С каждой из них у меня была связана та или иная история. Это память. Это приятные ощущения. Это аутентичность.. Послушай вот это….

— Это же Битлз?

— Hey Jude.. Ты только посмотри на обложку. Шестьдесят восьмой год! Когда мне еще не было года… История… которую невозможно выкинуть. Ведь мы, алматинцы, выросли на песнях Битлз.

— Красивая песня….

— Очень. И самая длинная в их альбоме. Пол написал ее, когда Джон и Синтия развелись. Чтобы поддержать их сына — Джулиана: «Hey Jude, don’t make it bad. Take a sad song and make it better».

— Но это ведь тоже неживой звук. Шипение …чем оно может быть лучше цифрового формата?

— Это другой звук, доченька. Уже на этапе подготовки записи к выпуску, сведение и мастеринг — они делаются по разному. Если для винила он практически не обрабатывается, то для CD его «поджимают», создают имитацию пространства с тем, чтобы звук не разлетался по панораме. То есть звук пластинки — жииивооой. Цельный и натуральный. Ни одна технологичная букашка не заменит такой звук.

— Никогда не понимала песни Битлз. По мне они простые и незатейливые.

— В них есть какая-то магия. В этих простых словах. Они действительно изменили мир.

— Из музыки вашего поколения мне нравится только А-Студио. Батыр. И песня «Джулия».

— Тогда они назывались рок-группа «Алмата». Вот смотри так и написано «Алмата» — это очень редкий пласт. Не у всех есть… А-студио — немного позже. Ведь Джулия для нас — хит всех времен. Так здорово, что моя любимая песня нравится вашему поколению. Это дает ощущение причастности к жизни. Некой «нестарости». Ты не представляешь, как это важно для нас, для нашего поколения.

— Пап, ты и так не старый.

— Когда мы видим, что дети выросли, мы чувствуем себя ветхими…

— Пап, ну прекрати. Ты так молодо выглядишь, что мои однокурсницы были влюблены в тебя, принимая тебя за моего поклонника. Помнишь Мадинку?

— Да…

— Она влюблена в тебя.

— Какие глупости.

— Я так приняла это лично, Пап. Это было словно предательство по отношению ко мне.

(- А ведь тебе, Даир, приятно, что в тебя влюбляются молодые девочки, ровесницы дочки.

— Конечно, приятно. Но не при дочери, Ол[2]. При ней я не могу в этом себе признаться…

— Я так и думал, Даир. Не стесняйся. Дочка права — тебе всего лишь сорок семь. И от тебя зависит: сорок семь — «уже», или — «всего лишь»).

— Доченька. Ведь я тебя и так люблю больше всего на свете. Больше себя даже.

— Я знаю, пап. Я тоже тебя люблю. ….

В ваше время было мало музыки. Поэтому ты держишься за эти артефакты?

— Ну да. Сейчас, конечно, все доступно. Но и тогда были хорошие группы из Казахконцерта. Например, Дос Мукасан. Это вообще суперпопулярная группа. Но из поколения постарше.

— Удивительно, но мы с тобой, пап, никогда не чувствовали, что между нами есть разница в возрасте.

— Да. Границ у нас нет. Наверное, потому, что мы сами устали от строгости родителей. И не хотим взрослеть.

— И я могу говорить тебе о любой проблеме. Даже самой — самой тайной…

— Конечно. Всегда так было.

— Я хотела бы сказать тебе… ммм…

— Говори, доча, не стесняйся.

— В общем, папа …я хочу замуж.

— Да???

— Вернее, не так. Собираюсь замуж.

— ???

— Знаю, что сначала должно быть согласие родителей. Церемонии, благословения и все прочие ритуалы. Но, пап, сегодня другое время.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Ну… ты же современный. И меня учил жить без условностей.

— Знаешь, моя современность зависит от ситуации.

— Мм… как бы это сказать….В общем… я как бы уже замужем.

— Чтооо???

— Да, пап. Только не нервничай, пожалуйста. Мы уже обручились. Так надо было. И даже называем друг друга — Муж и Жена.

— Ты шутишь сейчас? Это какой-то розыгрыш?

— Нет. Все очень и очень серьезно. Мы так любим друг друга, что могли бы обойтись без свадьбы, смотрин, сватовства. Зачем это нужно? И это ведь расходы?

— Как его зовут?

— …Данияр…

— Папааа… не молчи, пожалуйста. Скажи что-нибудь. Папаааа….

— …Анель, ты ведь ребенок совсем.

— Пааа, мне исолнилось двадцать пять!!!

— Всего двадцать пять!

— Но когда вам с мамой было двадцать пять, у вас уже была Я.

— Но то время другое. В конце концов, не было других развлечений, кроме как жениться. А сейчас? Сейчас ведь не торопятся замуж. Сейчас брак не так актуален. Время Интернета, как ты говоришь. Зачем тебе брак?

— Пап, ну какой Интернет. Это даже не смешно.

— …Я не готов к твоему браку. Я даже не хочу с ним встречаться.

— Ты говоришь о любви, но не хочешь принять мою любовь. Все хотят любви. Ты нашел свою любовь. Дедушка нашел нашу ажеку[3]. И я хочу любви. Я впервые полюбила. По-настоящему. И это не валентинки, пап. Это другое…

— Как давно вы встречаетесь?

— Уже два года.

— Ооо… и где были мои глаза?

— Я скрывала. Скрывала аккуратно. Чтобы ты не заметил. Мне было стыдно. Ведь единственным мужчиной для меня всегда был ты. И тут появляется другой. Совершенно другое отношение. И я, из твоей дочки, из маленькой твоей девочки, стремительно превращаюсь в девушку. Во взрослого человека… Ощущаяновые эмоции! И я… невольно закрылась перед тобой. Я стала стесняться тебя.

— Доченька… помедленней. Дай мне прийти в себя.

— … В общем, пап… У нас будет ребенок. Через несколько месяцев… И мама давно все знает.

— Боже мой!!!

— Да, пап. Это произошло случайно. А теперь… Теперь назад дороги нет.

— Вы с мамой молчали?

— Мы боялись. А теперь поздно бояться. Уже пора делать свадьбу…

— Подлец.…

— Кто? Он?

— Да. И я, потому что воспитал тебя такую!

— Он хороший, он очень хороший, пап. И ты хороший. Вы понравитесь друг другу. Разве я полюбила бы подлеца? Неужели ты мне не доверяешь?

— Я тебе не доверяю уже.

— … Я с ним поняла, что такое любовь. Я осознала себя женщиной. Пожалуйста… Поддержи меня… Мне очень нужна твоя помощь!

— Но как? Как я должен все это принять?

— Пап, мы уже назначили дату свадьбы. С моим сроком ждать нельзя!

— Вы даже не посоветовались со мной? Не получили, в конце концов, моего благословения?!

— Но это же средневековье.

— Для тебя средневековье все то, что неудобно тебе! Забеременела от первого встречного — как же, это современно. Определили дату свадьбы, не спросив отца, — к черту условности?! Для вас я кто — просто приложение? Мебель!?

(– Не злись, Даир. Успокойся

— Отстань, Ол. Посмотрел бы я на тебя)

— Папа, пожалуйста, не кричи. Тебе вредно нервничать.

— Вредно? Ты издеваешься? Вредно предавать любимого человека. Вредно врать. Скрывать. Вредно делать отца пустым местом. Вредно… Аххх (огорченно) … Оставь меня одного! Оставь меня немедленно! Я не хочу видеть тебя!

(– Разве ты не рад тому, что у тебя будет внук, Даир?

— Нет, Ол. Не рад.

— Потому что внук сделает тебя старым?

— И не только, Ол.)

Глава 2. Корпорация расчета

«Мы продаем не товар — мы продаем ощущение.

Что такое клиентоориентированность?

Это длинное и пустое слово.

Не мы ориентированы — а он к нам.

Клиент — ведомое существо. Он — ваш ребенок.

И он должен понимать, что мы не жалкие уличные коммивояжеры.

Мы не просители.

Мы даже не друзья.

Мы — волшебники, раскрашивающие его серую, унылую жизнь в яркие конфетти праздника.

Мы дарим ему мир — роскошный, влекущий, чарующий.

Нами должны восхищаться.

О нас должны говорить.

Ведь мы — легенда многих поколений. На протяжении века отцы и дети, матери и дочки — все поклонялись нам. И это — вечно.

И я хочу, чтобы у каждого из вас на лбу было написано наше величие.

Вы — часть этой легенды.

Забудьте о своих этнических мирах, у вас теперь одна нация — корпорация.

Вы живете только в одной стране, и у вас единственное гражданство.

Отныне — вы граждане страны Х+. We are the best. И я хочу, чтобы вы просыпались и засыпали с этим девизом…»

«Мистер Голливуд» — так звали континентального директора по маркетингу. Он и выглядел как голливудский актер: моложавый, длинноволосый, подчеркнуто спортивный.

Говорил он тоже как актер — эмоционально, умело дирижируя интонациями.

И каждое его слово действительно отчеканивалось на лбу, выбивая из головы все, что было раньше.

Мозги освежались, очищая склад ненужных знаний и убеждений, скопившихся за многие годы.

«Мистер Голливуд» напоминал теле-проповедника, в экстазе вещающего со сцены.

Паства далекого континента третьего мира. Люди, которых нужно учить.

И это высокая миссия — быть просвещенцем для них, для людей бывшего ужасного Союза.

Мессия маркетинга светился радостью новых знаний, которые, безусловно, не просто полезны — жизненно необходимы «тусклым умам».

Он говорил горячо, но свободно, очаровывая открытыми манерами ньюйоркца.

Белозубая улыбка озаряла пространство, срывая молчаливые комплиментарные вздохи у женской половины аудитории.

…Маркетинг обаяния.

                                           ***

Даир обожал тренинги.

Он наслаждался атмосферой быстрых знаний и даже стал неким тренинговым адептом.

Но сегодня он был невнимателен.

Временами он собирался, чтобы уловить вербальные пассажи лектора и утыкался в блокнот, чтобы что-то записать.

Но все получалось несвязно, как и мысли, в которых он блуждал.

Семейный мир трещал по швам.

Ровный ход галактики разрушился метеоритным дождем новых обстоятельств.

Дочь, ставшая беременной.

Жена, скрывшая это.

И неизвестный зять.

Вся причина в ней, в супруге — Айсулу.

Давно дало трещину то, что называлось когда-то браком.

Все больше и больше охлаждались они друг к другу. И Даир, все позже возвращался домой, с головой погрузившись в работу.

Когда-то пылающий очаг тлел потухшей золой остатков памяти.

Мир памяти былых надежд.

«Оставьте диаграммы и анализаторы. Все эти 5 Пи, фишбоун и прочее — это вчерашний день. Порвите их в своем сознании. Ведь мы — лаборатория успеха. Мы придумываем правила, а не правила — нас. Мы свободны от любых рынков, и нам не нужно бороться за них. Мы позволяем конкурентам, словно малым детям, заходить тогда, когда мы захотим, и уйти тогда, когда нам это нужно. И забудьте слово „конкуренты“. У нас нет конкурентов. Потому что борьба присуща простым компаниям. Наш бой — бой с самим собой. Ваша главная цель — поверить и убедить себя, что вы создаете мир, где вы первый. Сильной компанию делает не ее продукт или услуга, а сознание, которое мы усиляем», — чеканными фразами декламировал неутомимый оратор.

«Те немногие дни, что они провели после первого поцелуя, убедили Даира в том, что она — единственная в этом мире, ради которой стоит жить.

Любовь? Чувство, к которому нужно быть готовым. Или ты прольешь ее, словно воду сквозь сито.

Много раз анализируя, Даир пришел к выводу, что иллюзия была создана только им, односторонне. И ничего больше. Сказка, на которую падки юные умы ранней весны.

Разве не было долгих букетных отношений, конфетных признаний и первой ночи, после которой он утонул в океане любви?

Разве не ждал с нетерпением первой беременности, сверяя по календарю дату появления первенца?

Разве он не готов ради этой плоти от плоти своей и продолжения генов своего рода отдать все в этом мире?

И сколько еще таких «разве»?»

Он убеждал себя, каждый раз проговаривая формулы стабильности и приверженности к семье.

…Убеждения в ответственности, которую он взял и которую он любил, казалось бы, всем сердцем.

Разве он несчастлив? Счастьем, может быть, будничным по бытовому, по зрелому, заставляющим его с нетерпением ждать конца рабочего дня и лететь на крыльях домой — к этому уютному миру, который сам же построил. К дочке и жене, доверившим свои сердца ему.

Он уважает свой выбор. Безусловно… правильный выбор.

Но внезапно появившийся дискомфорт в некогда уютном доме, словно червь, точил его сердце.

С каждым разом он разъедал его душу, повергая сомнению все ценности и установленные порядки, когда-то ставшими фундаментом его жизни».

                                          ***

— Даир, маркетинговый план по ключевым позициям должен быть сделан максимально в кратчайший срок. На носу март. Многие иностранцы уедут. Сам понимаешь, мало кто будет работать, — выдернул его из кофейной задумчивости шеф, англичанин Джон.

Высокий, породистый англосакс любил дисциплину и быстрые отчеты.

Даир и сам где-то стал педантичным подобием шефа, требуя уже от своих подчиненных аккуратности в отчетах. И исполнительности.

…Отчеты…

Они занимали большую часть работы маректологов.

По ним составлялся план, выверялись продажи, планировались рекламные акции и прогнозы на ближайшее время.

Как бы ни убеждал оратор, конкуренты давно наступали на пятки.

А порой — даже сбивали с ног.

….

Копирование поведения шефа здорово дисциплинировало Даира.

Да разве привыкать им копировать? Учась новому, в попытке стать лучше, люди забывали о том, кем они были. Свои корни, естество, природу. И превращались в фальшивки собственных имен.

А были ли они, корни?

Пытаясь сменить решетку старой юрты, в итоге получали то, что было старым из нового, или новым без старого.

Век изменений — старое отдано старьевщику.

……Висящий на мониторе отчет никак не подчинялся Даиру.

Документ в формате Word висел уже третий час.

И каждая буква в нем давалась с большим усилием.

Отвлекало все: звонки, коллеги, кондиционер, открытые вкладки Интернета.

В итоге, сдавшись, Даир взял кружку кофе и ушел бродить по двору офиса.

Не в силах возвратить улетевшее в нездешнее далекое сознание обратно.

— К вам гости, — вывела его из задумчивой неги офисный секретарь.

Глава 3. Новичок

В кабинете шефа сидел молодой незнакомец.

— Даир, познакомься, это Данияр. Из головного офиса. Он будет курировать маркетинг по Центральной Азии.

Рядом с шефом стоял, немного смущенный, долговязый мужчина в темно-голубом костюме с франтовато выпущенным наружу платком из кармана.

На вид ему было не старше тридцати: подтянутый, даже сухой, с не офисным лоском, с не изношенно свежим лицом. В офисе, даже у самых молодых лицо становилось мешковато серым от недосыпа, кофе и постоянного курения.

«Болашаковец[4]^», — про себя подумал Даир.

— Добрый день, Даир. Много наслышан о вас. Приятно познакомиться с ветераном маркетинга компании, — протянул канцелярски ухоженную руку новый руководитель.

«Молодые шефы. За это время столько их прошло перед его глазами. Молодой апломб сбивается после первого серьезного кризиса, и реальность возвращает их из розового идеализма. Что же, молодым везде дорога. А особенно, если он учился за границей. Сделав золотых мальчиков элитой, правительство невольно сделало второсортными их, людей советского воспитания. Опыт перестал быть значимым. И даже стал компроментирующим. Чем меньше ты жил в СССР, тем лучше. Меньше был при Союзе, меньше подвержен т.н. «совковому мышлению».

А что такое «совковое мышление», Даир так и не понял.

А сколько специалистов осталось не у дел только из-за возраста. Ведь ему самому уже …страшно подумать, 47 лет. В офисе он самый старый, кроме главы, ветерана экспата, которому за 60. Но иностранцы ценят свой опыт и возраст».

— Очень рад, Данияр. Добро пожаловать! Вы, наверное, хотите познакомиться с отделом? — не нарушая дистанции, дежурно улыбнулся Даир.

Несмотря на горизонтальную иерархию в компании, молодые боссы любят показать значимость позиции, тем самым скрывая комплекс возраста.

Поэтому Даир всегда пытался придерживаться служебного этикета, которому научился уже давно.

— О, нет, это успеется всегда, — дружелюбно ответил Данияр. — А не хотите пообедать со мной, Даир? — внезапно предложил он.

— Хорошо. Я как раз покажу одно место, — ответил Даир, вспомнив об одном заведении.

                                         ***

Заведение было уже заполнено окрестными клерками. Гремящая посуда, замыленные официантки, громкие голоса, перестук вилок и звон чашек — живой фон обеденного перерыва.

Стейк, гаспачо, снеки, пицца — иностранные названия стали настолько обыденными, что вытеснили советское меню с привычными котлетами с макаронами и обязательным блюдом на первое — супом.

Адепты старой еды сетовали на то, что новые блюда вредные, искусственные и калорийные.

Но неизвестно было что вредней: советский общепит, никогда не отличавшийся чистотой и свежестью, или современные блюда.

                                          ***

— Как вам работается, Даке[5]? — спросил молодой шеф, внимательно разглядывая его через свои очки.

Даир почувствовал изменение в интонации.

«Даке» — произнесено было уважительно. И даже — почтительно.

Интересный новый босс.

— Отлично. О такой работе можно мечтать, — заученно произнес он корпоративную мантру. Он — профессионал, и умеет скрывать эмоции. В конце концов, работа действительно не самая плохая.

— Ни на что не жалуетесь? — участливо продолжал выпытывать юный шеф.

— Абсолютный «Ок», — с игривым радушием ответил Даир, — Не на что жаловаться.

«Хотя, человек всегда найдет, на что пожаловаться.

А пожаловаться Даиру есть на что. Зарплата, когда-то высокая, из-за инфляции обесценилась. А должность руководителя регионального отдела — чересчур хлопотная и суетная. Командировки, перелеты, недосыпы. Список жалоб может быть бесконечным.

А, может быть, он просто …устал.

….А зачем, собственно, золотой мальчик спрашивает?

Может, хотят уволить?»

— Вы отлично работаете. У вас хорошие показатели. Вам не о чем беспокоиться, — словно упреждая его мысли, заверил Данияр.

— Спасибо. Стараемся, — по-армейски строгоответил Даир

— Головной офис решил предложить вам повышение. Мы предлагаем вам стать руководителем офиса в Алматы с повышением оклада и сохранением социального пакета.

Данияр откинулся в кресле, давая возможность собеседнику переварить сказанное.

Пригубив из стакана воду, он внимательно посмотрел на Даира, пытаясь прочитать его реакцию. И поставив стакан, доверительно добавил:

— Конечно, ответственности станет больше. Помимо отдела маркетинга к вам добавятся и другие отделы. Но зато, у вас будет два заместителя. И самое главное — зарплата. Она увеличится почти в 2 раза, — торжественно улыбнулся Данияр.

«…Рад ли он или нет? Мечты о карьере греют душу в молодости. Но сейчас ищешь более спокойную работу. Чтобы отсидеться. И не уставать.

Но зарплата…»

— Спасибо большое за предложение. Оно действительно заманчивое, — прокашлявшись, начал Даир. — Но мне нужно подумать.

— Был бы рад, если бы вы согласились. Вы — профессионал, — продолжал убеждать новый шеф.

Затянувшись сигаретой, Даир вдохнул дым. И, немного подержав, словно впитывая крепость табака, выдохнул.

Сквозь дым на него глядело интеллигентное лицо собеседника: высокий лоб, тонкий нос и немного близко посаженные глаза. Тонкий, изящный облик интеллектуала.

Не отталкивающая, а скорее обаятельная внешность.

Пожалуй, они могли бы сработаться. Несмотря на молодость, собеседник умел нравиться. И Даир не против был бы иметь такого сына.

Ведь он всегда мечтал о сыне.

Примерно о таком: успешном, умном, тактичном

                                          ***

Внезапный звонок на большой, словно монитор компьютера телефон, прервал их беседу.

И собеседник, извинившись, отошел в сторону и, прикрыв ладонью трубку, зашептал:

— Да-да, милая… Нет…. Да….Я скажу….Конечно. Хорошо, — отрывками слышались подавленные возгласы.

Словно чем-то смущенный, он подошел к столу.

Но не присаживался…

— Все нормально? — участливо спросил Даир, глядя на собеседника снизу верх.

— Простите, Даке.. Я хотел бы поговорить еще …, замялся Данияр. — Это не совсем о работе….

— Не о работе? — удивился внутри Даир. — О чем мы можем говорить еще?

— Даке…. Я… — потупив глаза, словно нашкодивший ребенок, пробормотал Дания., — Я люблю Анель. ….И это я — ее жених и отец будущего ребенка…

Глава 4. Айсулу[6]

— Не понимаю, что тебя смущает?

— Смущает? Это мягко сказано. Меня возмущает. Возмущает все. Вокруг — заговор. Я узнаю все последним.

И еще..…. этот новоявленный жених.

— Давай посмотрим на это с другой стороны. Новый шеф? Он тебя раздражает?

— Не только он. Вы все.

— Успокойся. Тебя смущает, что тобой будет командовать твой зять?

— А он уже зять?

— Ну, условно.

— Послушайте, я вообще кто для вас?

— Глава семейства… Как бы…

— Так почему решения принимаются без меня?

— Мы готовились… И не собирались что-то скрывать… Тем более — парень-то хороший. Неужели он тебе не понравился?

— Я привык к тому, что с возрастом я старею, а начальство молодеет. Но это работа, служба. Но быть подчиненным своего зятя. …Я не готов к этому. Это выше моих сил…

— И поэтому ты написал заявление об уходе?

— Да …В смысле нет… И вообще я давно хотел. Я перегорел. Работа перестала приносить мне удовлетворение.

— Дорогой, я понимаю тебя. Я понимаю тебя, как никогда. Но время меняется, милый. Трудно жить в современном мире со старыми стереотипами. Пойми.

— Когда же ты успела перестроиться? Я не так ловок. Для меня это жизненный принцип, по которому я живу.

— Нелепо, когда комплексы выдают за… принципы. Психоаналитик объяснит тебе, в чем разница между принципами и страхами.

— Они существуют для того, чтобы добавить еще кучу страхов.

— Даир. Мне нравится мальчик. Он — надежный. Наша Анель будет за ним, как за каменной стеной. Разве ты не хочешь этого?

— Дело не в этом. А в…

— А в чем? — нетерпеливо перебила супруга. — Я устала слушать твое нытье. Молодые любят друг друга. И мы с тобой, как нормальные родители, поможем им.

Они замолчали, исчерпав все аргументы.

Сердитые.

Надутые.

Непреклонные.

Закаленные в многолетней ругани.

                                         ***

Когда-то они давали друг другу обещание, что никогда не будут ругаться.

Верящие в эпоху неверия.

Любящие в пору ненависти.

Прямые — в век двуличия.

Время играло с людьми.

Как впрочем, и всегда, когда существовал человек и время

Верующие становились безбожниками, чтобы выжить.

А безбожники превращались в фанатиков, создав новый культ.

Новый лидер заставил всех поверить, что лицемерие — зло.

Теперь будем говорить громко, чтобы нас услышали.

И стали звучать громкие голоса.

Настолько громкие, что люди не справлялись с чувствами.

И чувства окрасились в кровь.

Поверив, сказали слова и они.

Тогда. На площади.

То был морозный Декабрь 86-го[7].

Когда им было всего 18…

Юные студенты, поверившие в справедливость.

Вышедшие на первый свой протест. Протест против молчания, накопленного за многие поколения.

Вышли, чтобы прокричать громкое в объявленную Гласность[8].

Держась за руки.

Влюбленные в мир, в площадь и друг в друга, они шагали с колонной демонстрантов, уверовав в правду.

Надеясь быть услышанными.

Новый мир неизбежен.

…Но эйфория длилась недолго.

Среди них завелись провокаторы.

А их собрание окружила другая молодежь.

В форме, с дубинками и щитами. С повязками на рукавах.

Злые, насупленные, мрачные, они с ненавистью смотрели на тех, кто посмел нарушить вечное молчание.

На тех, кто покушался на привычный им мир.

Кто знал, что потом, после Декабря 86-го, уже по всему СССР пройдет серия протестов, которая, в итоге, приведет к развалу этого колосса на глиняных ногах.

Но тогда было холодно. Тогда было страшно.

Тогда была кровь.

Палачи налетели на молодежь, круша их лопатами, дубинками и железными прутами.

Бегущих — догоняли. Упавших — добивали.

Все смешалось на площади: кровь, визг, стоны, крики, ругань, солдаты, студенты, милиция.

Площадь стала красной от крови.

Дикий ужас охватил молодежь.

Отчаяние мужчин, не сумевших защитить женщин.

Боль женщин, подвергшихся насилию.

Кто-то бежал. Кто-то лежал. Кто-то бился.

Но силы были неравные.

Побежали и они.

Но Айсулу споткнулась и упала.

Налетели солдаты. И Даир закрыл ее телом. По спине застучали дубинки.

Эта боль будет долго с ним. Обостряясь в ненастную погоду.

Вырвавшись от них, они побежали вниз.

Солдаты бросились вдогонку. За спиной — мат, тяжелое дыхание, громкий топот казенных сапог.

Он знал эти улицы, в отличие от солдат — чужаков, заброшенных армией со всех уголков страны. И они смогли оторваться от преследователей.

…Потом было время расплаты. Люди, поверившие в перемены, были наказаны за свою веру.

Почти всех участников протеста отчислили из института. На многих завели дела.

Были реальные сроки. И даже смерти.

Их поколение быстро повзрослело.

Повзрослели и они… Юные, но уже взрослые Даир и Айсулу.

Декабрь сблизил их.

Их объединило стремление к свободе, протест и пришедшее на смену страх и унижение.

И они спрятались в уголке, закрывшись ото всех и всего своей юной любовью.

Укрывшись друг другом. Согревая и согреваясь от холода жестокого Декабря.

Они дали клятву, что никогда больше не расстанутся друг с другом.

В память о тех, кто был на площади. О тех, кто останется навечно молодым.

Став мужем и женой. Обручившись Декабрем. В стуженый медовый месяц.

И долго никто не знал, что они — обручены….

Ни близкие. Ни друзья. Ни соратники.

                                          ***

— Ты не можешь уйти с работы. Как мы будем жить? Как мы справим свадьбу? Ты думал об этом, — все еще злясь, прервала молчание Айсулу.

«..Неужели он был, когда-то влюблен в нее?

Кто она — эта раздраженная, нахмуренная женщина напротив?

Когда же она успела стать такой?

..Это чужой человек.

Все это — мираж. Он не должен быть здесь.

Он не там. Или там не здесь».

— Свадьбы не БУДЕТ, — с нажимом произнес Даир

— Ой, какие мы грозные, — зло расхохоталась Она.

Дурацкая привычка высмеивать гнев приводила его в бешенство.

Но бешенство безмолвное, чаще всего переживаемое внутри себя.

Вообще-то он совершено не зол.

Его охватило безразличие.

К ней.

К семье.

К дому.

— Для тебя мои слова — пустой звук? — привстав над столом, устало спросил Даир

— А как их понимать? — гневно сверкнув глазами, с вызовом ответила Она. — Если ты против счастья моей дочки. Значит, ты против меня. Тогда мы сами справимся

— Вот как? — удивленно протянул Даир. — Значит, я вам не нужен?

Она отвернулась, ничего не ответив.

— Я все понял, — с ледяным спокойствием произнес Даир, — Что же, если будет свадьба, значит, меня там не будет, — и, схватив плащ, выскочил из квартиры.

Глава 5. Вечный билиотекарь

Книжные полки тянулись длинным коридором по всему залу, заканчиваясь темно-синей стеной у дальнего края.

Лабиринты книг от А до Я.

Даир задумчиво прогуливался вдоль стеллажей, поглаживая корешки книг.

Выбирая наугад первые попавшиеся, он бессмысленно пролистывал, не вчитываясь в смысл, и возвращал обратно на место.

Некоторые книги были старыми и потрепанными, местами порванные и надписанные.

А другие — новые, отливающие цветным блеском, или тусклые в матовой пленке переплета.

В новых было мало иллюстраций в отличие от старых, где уютные картинки часто были обязательным фоном слов.

А Даир любил иллюстрации.

Взяв несколько книг, Даир вошел с охапкой в читальный зал.

У входа в зал восседала грузная библиотекарша.

Временами она строго посматривала поверх своих очков на немногочисленных читателей в зале. И вновь утыкалась в чтение ярко глянцевого журнала.

Вечерело, и в помещении было мало людей.

За первым столом усердно корпела над стопкой толстых учебников юная девушка-студентка с длинной, красиво заплетенной косой.

В ряду слева копошилась в планшете долговязая женщина, временами заглядывая в книги, в беспорядке лежащие перед ней.

А рядом, за соседним столом, склонился согбенной фигурой над книгой пожилой мужчина.

Временами, шурша бумагой, он неторопливо перелистывал страницы, слюнявя кончик пальца.

Пытаясь сконцентрироваться на чтении, Даир отвлекался на старика, на мысли и на постоянно болтающего Ола:

— Куда обычно уходит мужчина, когда ругается с женой? К другой женщине. Или в гостиницу, тоже с другой женщиной. Но не в библиотеку, Даир. Не в библиотеку, — нудно бубнил он под ухом.

— А я давно здесь не был, Ол. Почти с самого студенчества. Почему бы не зайти?

— Но это ведь странно…

— Не странней того, что я должен отчитываться тебе, — досадливо поморщился Даир, перевернув страницу.

— Ты просто убежал от окружающего мира, как в детстве.

— Это не бегство, Ол. Ведь книги — продолжение окружающего мира. Разве книги отделимы от жизни?

— Отделимы. В книгах ты живешь чужими жизнями. А в реальности живешь своей жизнью, которой, — насмешливо скривил губы Ол, — Ты боишься. Ведь легче жить чужой, где нет ответственности. Книга ведь не может ударить. А реальная жизнь полна опасностей. Не правда ли?

— Нет…, — раздраженно уткнулся в книгу Даир. — Может мне сейчас нужно набраться знаний, мудрости, чтобы поступить правильно в жизни.

— Не каждый начитанный может быть умным. И не каждый умный — мудрым.

— Право, Ол. Ты мешаешь мне думать. Ты мешаешь мне успокоиться.

— Успокоиться в книжном безмолвии? В этой пустоте, где нет жизни и страсти? А может ты уже умер, Даир, как человек? И живет просто твое тело?

— Зря вы думаете, что в библиотеке нет жизни, — повернулся вдруг старичок. — Если бы вы знали, насколько она полна страстей. Когда-то в библиотеках проходили основные события. Любовь, ненависть, убийства, войны. А в тайных закоулках лабиринтов происходило много тайных интриг… Если бы вы только знали.

Сняв роговые очки, старик прищуренными глазками, спрятанными в глубине седых мохнатых бровей, посмотрел на Даира.

— Мы, наверное, помешали вам, — извинился Даир.

— Нисколько, — по-отечески ласково улыбнувшись, ответил старик, — Это скорей я помешал вашему диалогу. Я услышал слова вашего друга и решил вмешаться.

— Вы хотите сказать, что библиотека полна оригинальной жизни? — спросил Ол.

— Смотря, что вы понимаете под жизнью, — прищурившись, ответил старик. — Вот вы слышали, как говорят книги?

— Нет… Хотя, — задумался Даир, — Возможно. — и уже уверенней: — Определенно что-то было в детстве. Книги в нашем доме шептали. И даже — разговаривали. Я узнавал каждую по голосу, по характеру. И я пытался рассказать это взрослым. Но они подняли меня на смех …И я перестал слушать книги.

— Это возраст, когда мы можем видеть многое. А потом все это исчезает… Как и наша детская сказка, — и, взяв книгу Даира в руки, продолжил: — Мы часто видим одну сторону книги. А на самом деле граней книг может быть много. Бесчисленное множество. И эти грани совмещаются в единое целое, производящее миры. И я увидел только часть частей. А сколько скрыто там, — мечтательно протянул старик…

— Где там? — удивленно спросил Даир.

— Там, далеко… — отрешенно пробормотал старик, словно разговаривал сам с собой. Внезапно его глаза вспыхнули бесноватым блеском. — Ведь сначала было слово. А потом — множество слов. И эти слова превратились в легенды, из которых родились книги. Множество книг, ставших хранилищами жизней. Еще с древних времен, до поры великого хранилища Ашшурбанипала[9], книга служила человеку и была великим началом. И эти начала, где я прочел каждую букву, я помню как сейчас.

— Помните? — изумленно уставился на него Даир.

— Вы слишком молоды, чтобы понимать, — словно что-то не договаривая, усмехнулся старик. — Книги слишком живые. Они могут танцевать. Они могут слушать. Они могут говорить. Они могут многое, что недоступно человеческому сознанию. И он, человек, отгораживается от них, создавая кладбище книг. Ведь мы видим только то, что хотим. Что мы видим, например, здесь, — кивнул головой в сторону хранилища, — полки и молчание. А между тем здесь, в данное время, происходит история, которая имеет много версий в другой плоскости. Ведь библиотека — это вещь в себе[10]. И человеческое понимание видит только пену воды, а не волну, и тем более — не глубину.

— Вы говорите странные вещи, — недоверчиво промолвил Даир.

— Странные, потому что вы не готовы принять это, — назидательно поднял палец старик. — Они, книги, ведь разные. Такие же, как и люди. Сварливые старики, молодые выскочки, томные и элегантные женщины, грубые и своенравные мужланы и молчаливые древние старцы. Книги служат людям. А я служу книгам. Я выражаю мнение книг. Считайте, что я посол книг. Нет меня самого по себе. Есть я — как часть Вселенной книг. Этой бесконечности человеческой мысли. — И придвинувшись ближе, кряхтя, прошептал скрипучим старческим голосом: — Вы слышали легенду о «вечном книгохранителе»?

— Нет.

— Это миф о хранителе, который с древних времен ищет книги, которые были утеряны. Ведь человек за всю историю написал очень много книг. Но еще больше — уничтожил. Люди знают только часть того, что дошло. Или то, что дошло в преданиях, которые называются историей. А история — это тоже миф. Вечный хранитель ищет потерянные, сожженные, истлевшие книги, чтобы отнести их в великую библиотеку. Но как только он вроде бы собирает все книги, появляются новые. И он носится по всему миру, жадно воруя книги везде. Он ненасытен. Бесконечен его труд. Как и бесконечны книги, пока живо человечество. И нет покоя вечному смотрителю Великого Хранилища. Его можно видеть во всех библиотеках. Он был и в Александрийской, и во всех греческих. Он собирал клинописи, рукописи. Пергаменты и переплеты. Говорят, он наделен таким волшебством, что увидевший его просыпается и видит новые миры. Но сам он тяготится знаниями, которые истощают его дух.

— А вы его видели? Хранителя..

— Оо, — лукаво улыбнулся старик. — Я его даже знаю.. Как ты, например своего друга — показал он на Ола.

— А где находится это хранилище?

— Это место знает только хранитель, — таинственно прошептал старик. — Оно может быть так далеко, что дойти до нее не хватит и десяти жизней. А может быть так близко, словно бы оно было вон за тем шкафом.

Даир посмотрел на шкаф.

И хотел было что-то сказать, но, повернувшись к старику, увидел, что тот уже дремал, уронив голову на грудь

Вовсю храпел и Ол, подперев лицо руками.

Вдалеке зевала библиотекарша, с трудом сдерживаясь от навалившейся сонливости.

Девушка с косой уронила голову на стопку книг, забывшись во сне.

И ее примеру последовала худая женщина, запрокинув голову назад и откинувшись на спинку стула.

Даир покачал головой и, усмехнувшись, вернулся было к своей книге.

— Даир, — чеканя слог помолодевшим вдруг голосом, окликнул его старик.

Даир вздрогнул.

На него немигающим взглядом смотрел старик.

Что-то неуловимо изменилось в его облике.

Разгладились морщины. Изменился тембр голоса.

Исчезла скрипучесть. Прямая осанка.

Живой огонь оживших глаз..

— Ты можешь видеть многое, Даир, — чеканя слог, произнес старик, — Но ты боишься смотреть душой. Не закрывай душу. Она может увидеть многое.

Сказав это, старик поднялся, и, взяв под мышку книгу, быстрым шагом направился к выходу.

Даир в оцепенении смотрел ему вслед, пока старик не пропал из вида.

Наконец, очнувшись от оцепенения, Даир снова открыл книгу.

«В маленьком раскрашенном мирке людей жест или какое-нибудь событие могут быть абсурдными только относительно — по отношению к обрамляющим их обстоятельствам. Например, речи безумца абсурдны по отношению к обстановке, в какой он находится, но не по отношению к его бреду…»[11].

Но внезапно проснувшийся библиотекарь прервала чтение и зычным голосом скомандовала:

— Мы закрываемся. Сдаем книги.

Проснувшиеся читатели потянулись с книгами к ней.

Последним пошел Даир.

Взглянув напоследок в зал, он спросил у библиотекарши:

— А кто тот старик?

— Какой старик? — удивленно посмотрела та.

— Который сидел там, за тем столом. Возле нас.

— Возле вас? — посмотрела она в ту сторону, и, переведя взгляд на Даира, недоуменно произнесла:

— Здесь не было никакого старика.

Глава 6. ФБстолярий

….Данияру Касымову нравится фото Асели Карагуловой…

Анель Даир: Она тебе нравится?

Данияр Касымов: Кто?

Анель Даир: Асель…

Данияр Касымов: С чего ты взяла?

Анель Даир: Потому что ты ее лайкаешь. Комментишь. Чуть ли не хваленые оды пишешь

Данияр Касымов: Милая, она всего лишь моя бывшая коллега. И я знаю, что внутри это очень неуверенный и мнительный человек.

Анель Даир: По ней не скажешь. Судя по ее частым селфи[12] с бикини — уверенность у девушки зашкливает. Хотя, я рассмотрела целлюлит у нее.

Данияр Касымов: Что с вами, девушка? Частые селфи — признак внутренней тоски. Ей очень плохо. Ее бросил муж. У нее нелегкий период. У нее разбито сердце.

Анель Даир: А ты что, психолог? И ты решил ее поддержать? Может, съездишь, утешишь горемычную, дамский утешитель?

Данияр Касымов: Это всего лишь лайк[13]. Он ни к чему не обязывает. Я могу лайкать многих людей в ленте. Но это не значит, что я испытываю что-то большее, чем лайк.

Анель Даир: Это выражение симпатии. И даже — эмпатии. А если женщине — это признание красоты, это намек на возможную близость. Это эролайк, что значит больше, чем просто лайк.

Данияр Касымов: А у меня он ничего не значит. Вот поверь. Абсолютно ничего.

Анель Даир: И в то же время ты не лайкнул мое фото??? Как это понимать?

Данияр Касымов: Потому что ты для меня и есть красота. Идеал, о котором необязательно говорить. Понимаешь?

Анель Даир: Если цветок не поливать, он засохнет. Твой лайк — моя поддержка. Самая необходимая опора. Ведь люди, наши френды в Соцсети судят о наших отношениях нашим эмоциям в Интернете. Представь, что они подумают, если мой жених не лайкает меня. Не означает ли это то, что ты меня разлюбил? Может, ты эту самую Асель любишь? Скажи? Я все пойму. Обижаться не буду (:

Данияр Касымов: Какие глупости. Конечно, я люблю тебя. И более того, я не представляю жизни без тебя.

Анель Даир: …Если ты меня любишь, заблокируй, пожалуйста, эту дамочку. Удали ее из друзей.

Данияр Касымов: Но она не так меня поймет.

Анель Даир: Вот как? Хорошо, если для тебя важно ее мнение, прошу не звонить мне больше.

Данияр Касымов: Ну, зачем ты так.… Так и быть. Я заблокирую ее. Все, что скажет мое сердце. Что-то еще сделать?

Анель Даир: Не надо мне одолжений. Я вижу, ты расстроен из-за того, что не будешь видеть в ленте эту вульгарную особу???

Данияр Касымов: Нисколечки. Тебе показалось.

Анель Даир: Тогда мне нужен пароль от твоего аккаунта. Мы же одно целое. Не правда ли?

Данияр Касымов: Ну да.…Но… это моя личная переписка. Это…

Анель Даир: Если мы будем мужем и женой, у нас не должно быть ничего личного. Только совместное. Поэтому… Поэтому я хочу контролировать.

Данияр Касымов: А не лучше ли нам закрыть наши аккаунты? Зачем нам этот ФБ?

Анель Даир: Ну, это неразумно. Мне нужно писать мысли. Чтобы они видели наши отношения. Чтобы я видела их жизнь. Это же целая Вселенная. Как это можно удалить? А как они увидят фотографии нашей свадьбы?

Данияр Касымов: Но на свадьбу придут наши друзья и родственники. Зачем нам другие?

Анель Даир: Ну, ты что. Не все из моих френдов могут прийти. Не всех мы сможем пригласить. Максимум 100—200 человек. А в друзьях у меня 5000 человек. Представляешь?

Данияр Касымов: Но зачем нужны эти друзья, многих из которых ты в жизни не видела?

Уведомление 1.@ Мансур Мулдакулов отметил фото с вами на Тойказане.

Анель Даир: У нас здесь образовалась такая духовная, виртуальная связь. И даже если я их не видела, они для меня очень близки и ценны.

Данияр Касымов: Но у тебя это переходит в одержимость. Твоя рука тянется к телефону даже тогда, когда мы вдвоем.

Анель Даир: Ну, дорогой, это тебе кажется.

Данияр Касымов: А ты смогла бы сейчас отказаться на время, хотя бы. На пару дней удалить свой аккаунт.

Анель Даир: Ммм… ну… вообще-то… возможно.

Уведомление 2. Сообщение.

Айгуль Сырбаева: Анельчик, звоню, звоню. Не берешь. Когда встретимся?

Анель Даир: Ну, мы же здесь можем поговорить.

Айгуль Сырбаева: Что значит здесь? Я хочу видеть тебя. Разве общение в личке что-то дает? Ты что?

Анель Даир: Хорошо. Хорошо, я позвоню тебе. Я сейчас с Даником переписываюсь. Отзвонюсь

Айгуль Сырбаева: О… передай привет ему от меня. Он классный. Люблю

Анель Даир: Кого. Меня или его?

Айгуль Сырбаева: Обоих. Пока-пока.

Данияр Касымов: Как там папа?

Анель Даир: Никак. Ушел из дому и не берет трубку.

Уведомление 3. Письмо.

Анна Калашникова: Анель, я скинула вам отчет.

Посмотрите?

Анель Даир: Хорошо

Анна Калашникова: Не стала отправлять по имейлу. Так быстрей.

Анель Даир: Ок. Я отвечу попозже. Спасибо.

Данияр Касымов: Мне казалось, что у меня получился разговор. Но потом я его потерял. Уже третий день его нет работе.

Анель Даир: И дома тоже нет. Не знаю, что делать.

Данияр Касымов: Так, где он может быть?

Анель Даир: У аташки и ажеки. Когда он ругается с мамой, он сразу туда бежит.

Уведомление 4. Айгерим Даут просит лайкнуть страницу «Мир гармонии и отсутствия ссор».

Глава 7. Шанырақ[14]

— Даиииррр… Даиииррр, — слышался вдалеке зовущий женский голос…

Море, вспениваясь белой пеной, обрушивалось на крутой косогор берега.

— Даиррр…. Назаааддд, — слышался отчетливый голос матери.

Он, не оглядываясь, бросился в воду.

Барахтаясь маленьким тельцем ребенка, его отбрасывало на берег, но он все равно упорно кидался в море, пытаясь схватить уплывающий детский мячик.

Большая волна накрыла его, и, уйдя под воду, он на миг потерял сознание, погрузившись в другой мир, наполненный чередой картин.

Вот он плывет уже сильными рывками уверенного тела 20 летнего юноши. А вот он уже рядом с невестой идет ярким солнечным днем майской весны Алматы.

И наконец он видит себя, лежащим в постели, в родительской квартире. На той же кровати, на которой прошло его детство. Из окна светила яркое утреннее солнце. Сладкая истома радостного пробуждения по-детски охватила отдохнувшее тело.

Комната была наполнена ароматом свежих, только испеченных бауырсаков[15], которые обычно мама пекла

в Священную Жума[16]. Даир радостно потянулся, предвкушая прекрасный мамин завтрак и уютный день у родителей.

….Из приоткрытой двери доносились голоса:

— Он выглядит словно побитая собака, выгнанная из дому. Разве мужчина уходит из дома? В наше время не было такого, — прогудел недовольный, надтреснутый бас отца.

— Смагул, с ней любая собака завоет. Она холодная, словно лед. Ледяная. А мужчине нужно тепло, — ворчала мама.

Мама всегда защищала. И в детстве. И сейчас.

— Айша. Она мать твоей внучки….

— Я сказала неправду?

— Сын сам виноват. Вырос, словно большой теленок. И ты не отпускаешь от вымени.

— Ох, Смагул. Как ты заговорил? Он большой ребенок. Они — дети всегда. Они не видели того, что мы видели…

— Но ему под 50. Понимаешь?

— Ну и что? Что в этом такого? — упрямо твердила Айша.

— Эх, что говори тебе, что не говори.

Даир аккуратно вышел из комнаты:

— Доброе утро, папа, мама.

— Доброе, — пробурчал старик, уткнувшись в пиалку[17].

— Ой балам[18], проходи. Садись. Сейчас я накормлю тебя, — радостно засуетилась Айша.

Даир аккуратно прошел за стол, пытаясь не смотреть на отца. Он всегда испытывал неловкость, некую робость перед отцом.

Это чувство осталось еще со времен детства. Они практически не виделись. Отец — целый день на работе. И в те редкие минуты, когда Смагул был дома, сын всячески избегал его.

— Работать нужно, отдавая всего себя. Забыв обо всем, — говорил в редкие минуты многословия отец.

…Закипел чайник на газе. Мама не любила быстрые чайники:

— Они портят воду. Не должна вода быть быстрой. Так и жизнь пройдет быстро. Вода для нас священна, — оправдывалась мама перед внуками, надарившим ей кучу брендовых чайников.

Вся новая кухонная техника оставалась пылиться в кухне, контрастируя антуражу старой дубовой мебели почти сталинских времен.

— Она впитала ваше детство. Ваши вкусы. Она стала почти живой. Это живая мебель. Она сделана во времена вечных вещей и будет стоять еще долго. Не люблю я эти новые поделки ненастоящие, — ворчала Айша, пресекая попытки детей заменить старый хлам

Но хламом трудно было назвать эту мебель. Весь советский сервиз, чашки, тарелки и фужеры аккуратно были расставлены по полкам и празднично блестели за стеклами серванта, покидая шкаф по особым случаям.

На столе были традиционные баурсаки, сметана, талқан[19], сузбе[20] и куски домашнего сыра.

Мама никого не любила подпускать к кухне, ревностно охраняя свое хозяйство. Если кто-то готовил на кухне без ее ведома, порядок вещей нарушался, и она долго сердито бурчала, что де из-за беспорядка не может найти то, что должно быть под рукой.

— Что тебе сегодня приготовить? Может беляши пожарить? Лапшу?, — привычно засуетилась мама, а отец уткнулся в газету, усиленно что-то читая.

«Милая мама. Ты уже не молода, как прежде. Сколько тебе уже? Уже за 80? Ужас. Как бы я хотел, чтобы ты жила еще раз 80 лет. Ты же можешь, мама, ты сделана из стали. Что бы вы оба жили еще раз 80 лет со своим вечно сердитым, суровым парнем — стариком, изображающего из себя смешную строгость… Эх, папа, мам, как же я люблю вас. Как хочу обнять вас. Вы такие милые, как дети. И в то же время взрослые. Простите, что я не уделяю вам достаточно времени. С этой суетой. А может, к черту все. Буду жить с вами».

Еле передвигающаяся при помощи палочки, с больными коленями, ревматизмом и давлением, Айша, тем не менее, ни минуту не сидела без дела. Мастерила, вышивала, надев огромные лупообразные очки в роговой оправе. Иногда вязала и пряла. Временами ей помогала живущая в их доме родственница из аула, студентка Анаргуль.

Старушка сердито прогоняла ее, ругая за небрежность и неаккуратность. Но через какое-то время, не справившись с ниткой и иголкой, опять звала нерадивую помощницу.

— Ты взял отпуск, сынок? — осторожно спросила мать.

Даир не ответил, судорожно взяв в руки горячую чашку и усиленно глотая чай.

Ему как можно дальше хотелось отогнать мрачные тучи вчерашних переживаний от этого идеального, солнечного, почти детского дня.

— Я уволился, мама. Наверное, перейду на другую работу, — вспомнив разговор с Данияром.

— Человек всегда должен работать. Мужчина не должен сидеть дома. Он должен работать, — куда-то в сторону изрек Отец.

«Да кто же спорит. Он найдет работу. С его опытом — это не проблема. А не найдет, обратится к друзьям в Астане, которые занимают высокие посты. Они-то точно найдут.

Да и надоело работать в это маркетинговом мире — разве он для этого родился?

Отца можно понять. Он раб работы. Человек системы. Не дающий ни себе, ни другим послабления.

А он?

Он уже живет в то время, когда работа перестает быть обязательным инструментом успеха мужской инициации и жизненного порядка».

— Я найду работу, папа. Сокращение. Тяжелые времена у компании. Кризис. Поэтому пришлось уйти, — чуть покраснев, соврал Даир.

— Мужик находит работу даже во время Джута[21], чтобы прокормить свою женщину. Так я спас твою мать. Мужчины забывают свое предназначение, — сердито прохрипел старик, и, тяжело поднявшись, пошел к двери. — Посмотрю новости.

— Как ты чувствуешь себя, сынок? Ты голоден? Сейчас чаем напою чаем, подогрею еду, — захлопотала старуха.

— Мам, я не голоден. Только чай.

— Как же, как же. Нельзя так. Сейчас подкрепимся, айналайын[22]. Как там Айсулу, Анель?

— Я у вас побуду, мам?

— Конечно, балам. Арине[23]. Это твой дом, ты здесь вырос. Твоя комната всегда здесь, — перемежая казахские слова с русскими, захлопотала радостно старушка.

Смагул пытался сосредоточиться на новостях, сидя перед телевизором. Но все внимание было переключено на разговор сына с матерью на кухне:

— Анель на работе. Все хорошо.

— А Айсулу?

— Нормально, — неуверенно ответил Даир, — нормально, — чуть тихо дрогнул голос.

Изменившаяся интонация, скомканная фигура, растерянный взгляд — сын не умел скрывать проблемы в доме.

— Вы поругались, сынок? — спросила, Айша.

— Нет… нет, — неуверенно стал оправдываться Даир, — я решил немного отдохнуть. Соскучился по вам.

«Фальш. Слюнтяй. Слабак. Никогда мужчина не должен уходить из дому. Предав семью — предашь Родину. Дезертир» — пронеслось в голове Смагула.

Айша только лишь раз ушла из дому. Это было тогда, когда он пришел домой поздно, выпивший. На рубашке краснела помада. И от него пахло женскими духами.

Айша ничего не сказала. Собрав вещи, она забрала старшую дочку и ушла утром.

Только через несколько месяцев они помирились.

Но Смагул больше не повторял ошибку.

— Ты устал, сынок. Ты побудешь рядом с нами. Мы соскучились по тебе. Мой ботақан[24]. Что тебе приготовить сегодня?

— Мам, я давно не кушал твое кеспе[25]. Очень скучаю.

Голос сына был жалок. Удручен.

«Что я вырастил и разве такого я хотел сына»? — ругал себя Смагул.

Но внутри появилось это слизкое, размытое ощущение, которое дрожащим комком подкатывало к горлу.

То, что он ненавидел.

То, что ему мешало расстреливать пленных немцев.

То, что когда-то его самого чуть не погубило.

Жалость.

Предательская. Глупая. Неуместная.

Пройдя лишения в детстве, голод, войну, лагеря, Смагул знал цену счастья и пытался оберегать семью всеми силами.

Он превратил свой дом в крепость, не жалея сил.

Чтобы они не голодали. Чтобы они были защищены.

Чтобы они не увидели того, что прошел он сам.

Но что получилось из мальчика?

Он так и не превратился в мужчину.

Только он, Смагул, судья своему сыну.

И не Айша, а он.

— Ну и что? Мой Даир. Меным балам[26] — он добрый. Может быть он нежный, как девочка. Зато у него сердце доброе. Ты хотел, чтобы он был алкашом как сын Хасена? — всегда защищала Айша

«Женщина, словно орлица, защищает птенца. Но так он не станет орлом. Кем он стал?

Бакалейщиком у тех, кого они презирали. И считали врагом.

Но что же, если он выбрал такой путь, так тому и быть.»

— Соскучились мы по внучке. Очень хотим ее видеть. Приводи ее, — прервал мысли Смагула голос из кухни.

— Она хочет выйти замуж, мам.

— Ойбай. Она же маленькая, — всплеснула руками старуха.

— Ей уже 25 лет, …да, — даже на расстоянии Смагул почувствовал подавленный голос сына. Так вот в чем причина их ссоры.

«Девушка — гость в доме», — говорили в Степи. Когда-нибудь она выходит замуж.

«Смагул, не плачь», — убеждал он себя, когда выдавал дочку замуж.

А ведь голос дрожал, на глазах были слезы. Ведь часть души всегда уходит с дочкой.

Но в городе сегодня сыновья уходят за жену, а дочки берут мужей.

Кто их поддерживает со старухой?

Дочка. И внучка.

А где Даир? Где поддержка его жены?

Только по праздникам зайдут, чтобы поздравить.

А в прошлый Новый Год зашел их навестить только сам Даир. А невестка и внучка даже не удосужились зайти.

Айша оправдывала, что они встречали Новый Год у родителей невестки, у Айсулу».

Нет, Смагул не считал себя мнительным. Он не хотел обижаться.

Но старики живут детьми. И он видел, как Айша страдала, хоть и не показывала виду.

Иногда старуха не спала ночь, вздыхая, и молча переживая.

Сын ближе к матери. Но это не значит, что он совсем не любил сына.

Скорей он рос, словно под покрывалом матери.

Она была посредником между ними. И о делах сына, отец узнавал от матери.

…

Все расслабились после прихода «кукурузника»[27]. Люди стали мягче. Забыли о том, что строили. А «бровастый»[28] совершенно сделал их детьми.

Много стало свободы. Которая вырвалась и с каждым разом уничтожала все ценности вокруг. Жизнь рабочих, власть трудящихся стала прахом, дав привилегии тем, кто этого не заслуживал.

При Вожде, при Сталине, все было в порядке.

Да, стреляли.

Да, уничтожали. Он, Смагул, сам был в лагере, из немецкого попав в советский.

Но это нужно было для порядка. Для дела революции.

В итоге, отдав долг, он был реабилитирован. А в 80-х вернули все ордена и награды.

Ошибки неминуемы в таких делах. В Больших Делах.

А сейчас? А сейчас время мелких дел. Время мелких мыслей.

— Ты Анель передай: я по ней скучаю. Пусть приходит, — донесся трескучий голос старушки.

— Как Айя и Ася? — спросил сын о сестре и племяннице.

Старика немного раздражало вот это кромсание имен. Айжан, Асия превращались в непонятные имена — клички. Да и сын сам, слишком городской, практически не знал родного языка.

Смагул, стесняющийся своего косноязычного, кособокого русского лексикона, всегда мечтал, чтобы дети научились хорошо говорить на русском.

— Асия после учебы у нас. Айжан на работе. Устает. Но, Слава Богу, они постоянно рядом. Помогают по хозяйству. А нам ничего и не нужно. Что нам, старикам, нужно? Только чтобы вы были живы, — ответила мать, — Кстати, отцу подарили медаль в честь 70-летия победы.

— Поздравляю. У него уже столько медалей.

— Если бы он еще их надевал…

«Медали…

Если бы не было столько смертей.

Если бы не было крови.

Если бы не было лагерей.

Они отяжелели, эти медали.

И их трудно …трудно носить».

Глава 8. Окоп

1944 г. Белорусский фронт.

Привычный треск пулеметной очереди.

Взрывы снарядов, оглушавшие и без того контуженое сознание.

Кровь, вперемешку с грязью.

Периоды ожидания между атаками, скрашиваемые терпкой махоркой — горлодером, и бесчисленными байками.

Солдаты много шутили, часто смеялись, чтобы убежать от горечи войны, которая была постоянно рядом.

В рукаве окопа их было четверо.

Двое спали, присев на корточках и уткнувшись, закопченными от грязи лицами, в колени.

Смагул клевал носом, сквозь дрему слушая болтовню земляка Босана. Поджарый, острый на язык, резкий, Босан не замолкал ни на минуту.

Но человеческая речь среди одури разрушительной войны, даже от надоевшего Босана, убаюкивала.

Из соседнего полка, где служил друг, пришло известие, что Нурали погиб. Тот самый юный гармонист Нурали, по которому вздыхали все девушки аула.

Потом, уже после войны, Смагул узнал, что Нурали умирая, написал кровью на комсомольском билете «Умру, но ни шагу назад».

Эх…

Смагул привык к смертям на фронте. Здесь больше умирают, чем выживают.

И многие даже мечтали о ней, устав от бесконечной болотно-кровавой грязи.

— Говорят, Гитлер договорился с нашим, — опять завел разговор земляк, покашливая от крепкой махорки, — поскорей бы. Домой хочется.

— Откуда ты знаешь, Босан? Тебе что Гитлер лично доложил? — со злостью спросил Смагул.

— Ну так говорят, — неопределенно протянул Босан, скукожившись от холода.

Недалеко взорвался снаряд, осыпав их комьями земли. Они пригнулись еще ниже. Осколки неразборчивы и могут прилететь и от своих.

— Болтаешь много. Мы фрицев будем бить до самого Берлина.

— Немцев? А ты думаешь они из другого теста? Они такие же люди, как и мы. Вон погляди, это я нашел у убитого немца. Тут фотографии его дочки, жены. Жил себе человек и жил. Думаешь, ему хотелось тащиться в такую даль?

Смагул впал в дрему.

«Перед глазами опять появилось то самое болото.

По груди в воде, сливаясь с жижей, они, три новобранца, скрывались от врага.

Руки нащупали детскую распашонку под гимнастеркой. Мягкая ткань приятно грела руки. Это одежда малышки Алимы. Перед уходом на войну старушка Алуаш насильно нацепила на его грудь этот кусок ткани, пахнущий ребенком:

— Это оберег, балам. Ни одна пуля не возьмет тебя.

Он тогда только рассмеялся, упрекая старушку в суеверии. Но ее наказ выполнил.

Кожистая листва болотного багульника создавала плотный заслон между их укрытием и берегом, откуда слышалась громкая, отрывистая речь противника.

Как жаль, что у них нет пуль, чтобы перед смертью убить пару фрицев.

От истощения перед глазами плыли галлюцинации.

И этот немец, внезапно появившийся перед ними с автоматом наперевес, показался сначала иллюзией.

В плотно надвинутой каске, в серой униформе, немного полноватый, фашист нацелил на них дуло автомата.

Вот она — смерть — в лице этого толстяка. Жаль, что не в бою. Жаль, что в болоте, а не на поле битвы. Но смерть не выбирает мест.

Солдаты сжались, и мысленно попрощались с жизнью.

Фриц не стал стрелять, а жестом приказал им выйти из ямы.

Значит, хочет взять в плен. Участь незавидная. Ведь их учили не сдаваться.

Но, с другой стороны, не хотелось навечно остаться гнить в этой болотной яме.

Фриц повел их не к своему лагерю, а в другую сторону, в лес.

Неужели хочет расстрелять в лесу?

Еле волоча ноги, солдаты обреченно побрели к лесу.

Смагул не боялся смерти. Она ежесекундно была рядом. Она стала такой же привычной, как и все обыденное в этой войне.

Немца можно попытаться обезоружить, и умереть уже от пули.

Но каждый шаг давался с огромным усилием. Три дня в болоте сделало их тиной: сапоги набухли, тело не слушалось. И, то падая, то поднимаясь, они, помогая друг другу, шагали к дубраве.

Фашист зорко следил за ними, время от времени подгоняя зычным окриком.

Как только они вошли в лес, фриц внезапно изменился в лице, опустил оружие, и похлопав их по плечу, залопотал:

— Их бин коммунист, камрад.

Затем, странный немец, продолжая хлопать их по плечу, передал им пару консервов и флягу с водой. И показал рукой в глубь леса:

— Шнел, шнел. Москоу.

Молча и бесстрастно, не оглядываясь, троица равнодушно пошла вглубь. Их не удивил необычный поступок немца. Война выжгла все чувства.

Возможно, фриц хочет выстрелить в спину. Все можно ожидать от них. На то они и враги.

Но он не выстрелил. А лишь помахав на прощание рукой, исчез в зарослях.

Они продолжали идти.

Потеряв счет времени.

Заблудившись.

И истощенные, потеряв счет дням, рухнули без сил возле реки.

                                         ***

Их нашла разведка…

Рядом с пустыми немецкими консервами..

— Нее, Смагул. Немец не враг.. Все люди братья, а война превращает нас в зверей. Это наверху дураки, а нам расхлебывать. Это не наша война. Не наша, — вернул в действительность неумолкающий Босан.

— Ты это, с языком аккуратней, а то быстро тебя пристрелят.

— А мы же на казахском говорим, кто кроме нас понимает, — хитро улыбнулся Босан.

— А ты думаешь, среди казахов нет стукачей?

— Так слухи то на русском ходят, а не на казахском, — с лукавой усмешкой ответил Босан. Несмотря на разницу в возрасте, а Босан был лет на десять старше, он не чувствовал никакого уважения к нему.

Да и на родине, пьяница Босан не пользовался почтением земляков.

Бабник, забияка, драчун — ни один дебош не проходил без него.

В мирное время такого бы и в армию не взяли.

Злило в Босане и то, что он не совсем учтиво отзывался о Сталине.

Хотя в отряде многие позволяли это.

Люди устали от войны.

Но Смагул верил, что они выиграют эту войну благодаря Сталину.

А пустобрехи болтают лишнее.

Защищать Отчизну — это доблесть, которая не каждому дана. Ведь в ауле остались те, кого не взяли на фронт. И они вынуждены жить полумужичнами в окружении баб. Незавидная участь, когда идет война.

— Щас бы 200 грамм для сугрева. И женщину… Ась, Смагул? — опять этот непутевый Босан отвлекает дурацкими мыслями.

— Мы сейчас должны думать о победе, а не о всякой чепухе, — гневно сверкнул глазами Смагул.

— Эх, братишка, — по-русски озорно ответил Босан, — Что думать о том, что далеко и непонятно. Пока живы, нужно жить. Война — тоже жизнь. А ты вон уже в старика превратился. Ты, небось, нецелованный? Завтра кончит тебя фриц, а ты бабу не пробовал. А?

Дурак Босан. И мысли у него дурацкие.

Не тебе слушать то, что было.

И не мне тебе рассказывать.

В войне много ушло девственников.

Да и сам он девственник.

Но разве признаешься в этом пошляку Босану?

И вообще, не о том думает этот разгильдяй.

Нельзя расслабляться. Враг впереди.

Враг, которого привык ненавидеть.

Из-за которого они покинули свой край.

Из-за которого он покинул Айшу…

Глава 9. Сәлем қат[29]

— Эй, Айша. Айша, да стой же ты, наконец.….

— Салеметсыз ба[30], Айкен апай.

— Салем — салем, вот, письмо тебе несу. Не угнаться за тобой.

— Письмо? Мне?

— Да тебе, тебе. Салем хат. С фронта, — запыхаясь, нагоняла ее грузная почтальонша Айкен

— Ой! Рахмет.

— Ну, танцуй. Это, видимо, от твоего Смагула, — пошутила Айкен, вытаскивая из бездонной сумки заветный треугольник. — Эка ты шустрая. Еле догнала тебя, не жалеешь мои старые ноги, — тяжело дыша, ворчала сельская почтальонша.

— Да бросьте, Айкен апа. Какая же вы старая. Вам и сорока нет.

— Вот те на. Какая я тебе апа. Конечно я старше, но уж не апа[31]^. Вот будет тебе 37, ты будешь считать себя молодой. А пока для тебя, я, конечно, старая. Эххх. И мужиков не осталось в ауле, чтобы оценить меня. Все больше старики, дети да больные. Такие времена ведь, что стареешь быстро. За себя и за мужчину.

— Вот это Исаевым. Эти же письма Шаймерденовым и Курбатовым. А вот это тебе, голубушка. Читай, что тебе написали, — суетясь, бурчала Айкен, — слава Богу, что письмо. А то вчера разнесла пять похоронок. А сегодня, тьфу-тьфу, ни одной. День хороший. Поскорей бы это проклятая война закончилась. Даже не от беготни устаешь. А от слез. В старину, говорят, казнили тех, кто приносил плохие вести. …Меня, наверное, нужно казнить уже тысячу раз. Устала я от всего. Ой, милая, устала. Мой-то пишет редко. Но каждый раз со страхом жду письма. Ну на, на, заболтала я тебя. Эка вон у тебя глазки горят от нетерпения. Да улыбнись ты.

— Спасибо, спасибо, Айкен апай. Я вам очень благодарна, — схватив судорожно письмо, благодарила Айша.

— Да ладно. Ты оплатишь мне возвращением Смагула после победы и большим — большим тойем[32]. И народите вы кучу детей. И тогда я могу уйти на пенсию, чтоб наконец-то отдохнуть. Ну, давай иди, беги…, — уже вслед убегающей девушке крикнула почтальонша.

                                          ***

Спрятавшись в саду, под раскидистым карагачом за сельским клубом, Айша не могла унять бешено колотящееся сердце и нервную дрожь. Сердце готово было выскочить из грудины.

Она боялась раскрыть конверт, настолько ее взволновало ожидание.

Нужно подождать. Унять нетерпение.

Письмо нужно читать в спокойствии, погрузившись в буквы.

Она еще сто раз прочет это письмо. Это треугольное, обклеенное штампами, потертое от многих рук, глаз и расстояния — письмо.

Письмо — драгоценность. Письмо — надежда. Письмо — любовь.

Походив по саду, Айша еще раз посмотрела на треугольник.

Прижав к груди, Айша разрыдалась. Все бы отдала, чтобы он был рядом и сам читал свое письмо.

Она до вечера сидела, читая и перечитывая письмо.

Нюхая и прижимая к груди.

Вставала. Долго ходила вокруг дерева.

И опять раскрывала листок, чтобы перечитать то, что возможно упустила.

                                         ***

Сәлем қат.

Амансын ба[33], Айша?

Живы ли, здоровы наши родные?

Как себя чувствуют соседи и аульчане?

Знаю, время не легкое.

Но мы все делаем для того, чтобы настало мирное время, по которому мы все здесь соскучились.

Милая Айша,

В первых строчках своего письма хочу выразить свою нежность и любовь к тебе.

Каждый раз перед боем, я вытаскиваю твою фотокарточку, и говорю тебе слова. Словно ты рядом.

Я разговариваю с тобой после боя.

И ночью. И днем.

Я разговариваю с тобой каждую минуту.

Я ни на секунду не забываю о тебе, милая Айша.

Помни, чтобы ни случилось, твой Смагул всегда любил, и будет любить, пока жив.

Айша, в предыдущем письме ты спрашивала меня про мое здоровье. Про наш отряд. Про фронт.

Скажу тебе, что дела сейчас у нас идут очень хорошо.

Мы сыты. У нас хорошая одежда.

Обычно наш боевой день начинается в 3 утра. До этого ведется ружейная и пулеметная перестрелка. Пули летят над головами, жужжат, ударяются в бруствер окопа и издают звук кипения каши или когда идет дождь — звук падающих капель в лужу. Но на это не обращаешь внимания, дело привычное. Даже разрывов снарядов не замечаешь.

Мы бьем фрица. Фашист бежит. И мы погоним врага до самого Берлина.

Мы ни на секунду не сомневаемся в этом.

Фашисты уже сдаются в плен. Говорят, не хотим воевать за Гитлера.

Ну и правильно. Они чувствуют, что мы их сильнее, потому что правда на нашей стороне.

Со мной в отряде служит Босан. Ты его не знаешь, он старше. Он не дает мне скучать.

Он очень веселый. Правда, болтает много.

Вот сейчас он опять балагурит. Никогда не унывает наш Босан.

Но это хорошо. Не время для уныния.

Зато помогает скрасить время между сражениями.

Погибли Ержан, Сергей, Нариман, Кайрат.

А Шокаю, машинисту из депо, оторвало ногу. Он был как раз рядом.

Мы с санитаркой пытались его перевязать.

Но крови много ушло. И мы не смогли спасти его. Он умер на моих руках.

Перед смертью он просил передать семье, что сильно любит их. И чтобы не забывали его.

Не знаю, может, ты заходила уже к ним.

Передай эти слова им.

Позавчера мы сажали деревья.

Помнишь как мы посадили деревья возле клуба той весной. И еще повязали ленту?

А те деревья, что возле Томар құдық[34], где мы дали клятву. Они еще стоят?

Они же большие такие.

Война убивает леса и сады.

Между боями мы помогаем местным жителям восстанавливать дома.

Мужиков в этих домах тоже не осталось. Все на фронте.

Местная малышня напоминает мне детство.

Так соскучился я по аулу. По запаху жусана[35]. По дикой скачке на коне по степи.

И еще по нашей еде. Мне здесь ее не хватает.

Но это война, Айша. Мы должны терпеть. Ради тех, кто ушел. Ради тех, кто остался.

Мы не отдадим врагу ни одного метра нашей земли.

Мы будем сражаться до конца.

Вот сейчас опять вытащил твою фотокарточку.

Я глажу ее, и опять ощущаю, как глажу твои гладкие волосы.

Ты рядом со мной везде.

И ты не даешь отчаяться мне.

Как я хочу увидеть тебя и прижать тебя к груди.

Айша! Многие говорили, что война постепенно выветривает из души солдата человеческую нежность. Оказывается подобные утверждения — сущая ерунда. Наоборот, мои чувства окрепли, превратились в нечто такое, что нельзя отделить от души моей. Я верю в наше будущее. Оно у нас светлое, молодое и прекрасное. А ты в этом будущем видишься мне знаком чистоты, делаешь жизнь вечно юной, звенящей, как веселый ручей.

Удивительная тишина вокруг.

Кузнечики… Трава… Солнце… Как будто нас сюда на отдых собрали.

А люди отсюда уходят на смерть.

Здесь запах смерти повсюду.

Но я умирать не собираюсь.

Мы столько прошли с тобой.

У нас с тобой еще так много впереди.

…В атаку мы пойдем на рассвете.

Думаю о многом — перед боем всегда как бы входишь в новый мир.

Мир войны.

Спи спокойно, родная. Мы бережем твой покой.

Я стал солдатом, чтобы сражаться за тебя, за нашу Родину.

И с мыслью о тебе и о Родине я пойду завтра в бой.

Поцелуй от меня всех наших родных и друзей.

Твой. С.К.

Белорусский фронт, 7 мая, 1944 год.

P.S. Я вспоминаю, как впервые встретил тебя там, в урочище Бетпак Дала. И мы выжили тогда, во время Итзамана.. Выживем и сейчас.

Глава 10. Итзаман[36]

— Беги, Айша, беги, — стонал ветер. — Беги, чтобы спастись.

— Нет, нет, я не брошу их. Я не оставляю их, — заливаясь слезами, бегала тщедушная девочка вокруг небольшого холма, охраняя уже остывшие тела родителей и сестры от диких зверей.

Степной ветер вздыбал песок Сары Кума и забивал рот, уши, глаза девочки.

Одетая в лохмотья, получеловек, полу-призрак, человеческий обрубок, с демоническим неистовством махала огромным куском саксаула, вцепившись в палку двумя худющими детскими ручками.

Руки затекали, большой платок, накинутый на голову сбивался от ветра, обнажая косички.

Но девочка не отступала.

— Кет, кет[37], — кричала она нападавшим то ли собакам, то ли шакалам. То ли отощавшим волкам.

Звери завыли, залаяли и все теснее обступали девочку и три тела, которые охраняла она.

— Рррр, — зарычал их вожак. Пена капала из обнаженных в оскале клыков. Оскал предвкушения жертвы.

Прижав голову, зверь тяпнул за руку девочку, свалив ее на землю.

Обрезанные уши, след от ошейника на шее:

— «Все-таки это собаки», — пронеслось в голове Айши.

Остальная стая одичавших, голодных зверей начала терзать тела рядом. Тела отца, матери и сестренки, упавших от бессилия и голода задолго до этого.

— Это конец, — подумала Айша и закрыла глаза. Ее охватило безразличие, тело стало каменеть.

Гулкий выстрел раздался так громко, что показалось, как будто под самым ухом. Зверь упал на нее, придавив своей массой. Завоняло псиной.

Остальные собаки заскулили и разбежались.

С холма спустился мальчик. Не намного старше ее. Лет двеннадцати. В руках держал ружье.

— Вставай. Пошли, — взяв за руку, потянул он девочку.

— А они? Что с ними?

— Они мертвы.

— Но их съедят ведь.

— Какая разница. Они же все равно мертвы.

Мальчик силой потянул ее в сторону. Девочка покорно пошла за ним, заливаясь слезами.

— Меня зовут Смагул, — важно сказал мальчик

— …. Я… Айша, — прошептала девочка, еще не оправившись от шока.

Глава 11. Апа

Море раскинулось на сотни километров, до самого горизонта.

Словно на этом месте заканчивалась земля, а дальше была бесконечная вода.

Чистое, безмятежное, спокойное в своей ленивой ряби, оно словно жило своей, отдельной, нечеловеческой жизнью, где нет людей и голода, а есть только величественная вечность.

Даже степной ветер, уверенный и сильный в степи, растворял свои силы, покорившись мудрому спокойствию синего великана. Вдали чернели маленькие утлые суденышки рыбаков. А вдоль берега раскинулся тонкой змейкой черный рыбацкий поселок из врытых в землю саманных землянок.

Смагул пошел к самой крайней, самой маленькой, у которой крыша была почти вровень с землей. Внутри сильно пахло рыбой, сыростью, и жженым адыраспаном[38].

Тусклый свет падал из маленьких проемов окон, устланных прозрачной животной пленкой, местами оторванной и свисающей лохмотьями.

Возле окна стояла разваленная, потрескавшаяся печь, обмазанная саманной глиной, смешанной с кизяком, на которой варилось что-то терпкое, булькающее и не аппетитное.

У печки хлопотала сухонькая старушка в теплом халате, обмотанная шерстяным платком.

— Апа, — окликнул ее Смагул, — я привел девочку. Она потеряла семью в Степи.

Старушка молча взглянула на Айшу и продолжила мешать варево в казане.

Смагул провел Айшу в другую комнату, еще более холодную и темную.

— Я работаю в рыбачьей артели, мне пора. Ну, не тоскуй, — попрощался он и покинул землянку.

Айша долго сидела, уткнувшись в колени, и тихо плакала.

— Эй, как тебя зовут, — бесцеремонно позвала ее старушка.

— Айша…

— Иди сюда, Айша. Подкрепись, садись к дастархану[39], — пригласила старуха к накрытому на кошму износившемуся покрывалу и протянула ей миску с похлебкой.

— Я сыта, спасибо, — отказалась было Айша, с нескрываемым отвращением взглянув на непонятную жижу, хотя в желудке давно ничего не было.

— Кушай. Потом привыкнешь. Мяса нет давно. Рыбу и то забирает власть. Вот, кормимся требухой рыбьей. Хоть она и воняет, но потом привыкаешь. Коңiл тойса-қарында тойады[40]..

Айша, сморщив нос, превозмогая отвращение, с трудом стала хлебать варево с ужасным вкусом.

— Ничего, — усмехнулась старушка, — это только на первый взгляд. Человек ко всему привыкает. Меня можешь звать Алуаш апа[41].

Из каких-то закутков кармана, Алуаш вытащила кусочек желтого сахара и протянула Айше:

— Тебе нужно хорошо питаться. Сахар нужен, силы нужны. Тебе жить и жить. И не думай о тех, кто ушел.

Подкрепившись, Айша почувствовала усталость и незаметно заснула за дастарханом.

Ей снился родной аул, маленький жеребенок Керулен, лужайка и речка в богатых на растительность родовых землях под Омском. И отец, смеясь, усаживал ее на строптивого жеребенка.

— Әке, Әке, — вскрикнула девочка и проснулась в полной темени.

Рядом лежала старуха.

— Әке, — тихо зарыдала Айша, вспомнив день. Сквозь маленькое окошко светила тусклая, безрадостная луна.

— Иди ко мне Айша, ложись рядом, — потянула к себе Алуаш и, укрыв одеялом, стала ласково гладить девочку:

— Давным-давно, Айша, вдоль берега этого моря шел қобызшы Қорқыт[42]. Говорят, он боялся смерти. Кто ее не боится? Даже те, кто прожил сто лет, боятся ее. И он пытался убежать от нее. Он уходил от людей, чтобы не видеть, как умирают люди.

Но везде смерть его преследовала. Он видел ковыль, выгоревший от солнца, дерево, упавшее от молнии и высохшее, раненого кулана, съеденного волками, рыбу, которая задыхалась на высохших протоках.

Все напоминало ему о том, что и его конец близок. Так устроен этот мир.

Всему когда-то приходит конец.

Видя и слыша все это, Коркыт в своих одиноких терзаниях выдолбил из дерева ширгай — первый кобыз, натянул на него струны и заиграл, изливая свои мучительные мысли и чувства. Он вложил всю свою душу в эти мелодии, и чудесные звуки его струн прозвучали на весь мир, дошли до людей, захватили и пленили их. С тех пор мелодии Коркыта и созданный им кобыз пошли странствовать по земле, а имя Коркыта осталось бессмертным в струнах кобыза и в сердцах людей.

И он перестал бояться смерти. Потому что смерть — это новая жизнь. После конца всегда есть начало.

Алуаш вздохнула, еще тесней прижав к себе Айшу:

— Страшные времена тоже заканчиваются. После них наступит новое время. Лучшее. Радостное. Но для этой жизни нам нужно выжить. Голодомор не вечен. Он не победит жизнь. И Жалан бет тоже не вечен. Придет время, когда появится много скота. Станет много рыбы в море. Когда люди не будут умирать от голода. Появятся новые люди. Новые города. И тебе, Айша, жить в них. Оставь сегодняшний день в сегодня. Завтра будет другой день и другая жизнь. Не мучай сердце. Твои родители в лучшем мире. А ты сделай свой мир лучше.

…Голос Алуаш успокаивал и убаюкивал Айшу. Обнявшись, они всю ночь, не сомкнув глаз, пролежали до утра.

Снаружи скулил голодный ветер, прорываясь через щели ночным морозом.

Но им было тепло.

Одна нашла дочь, другая — мать.

Глава 12. Надломленный стебель

«…. Уже более трех лет наша партия ведет последовательную борьбу против культа личности И. В. Сталина, настойчиво преодолевает его вредные последствия»[43].

Десять лет…

Столько времени он не видел Айшу.

Как быстро и в то же время — как долго.

Эти мучительные года, словно сон, словно тяжелый кошмар, долго не уходящий из его сознания.

Кошмар войны сменился другим ужасом.

Ужасом предательства.

«В конце 1922 г. Ленин обратился с письмом к очередному съезду партии, в котором говорилось:

«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».…»

Тенистая весенняя аллея благоухала ароматом нежной алматинской весны.

Весны любви, поры надежды, эпохи молодости.

А ведь он уже не так молод.

Он рано повзрослел.

Вот уже 30. А выглядит… выглядит, словно, изможденный потухший старик.

В тех местах нет жизни.

В тех местах юноша становится ветхим старцем.

«…Большой вред делу социалистического строительства, развитию демократии внутри партии и государства нанесла ошибочная формула Сталина о том, что будто бы по мере продвижения Советского Союза к социализму классовая борьба будет все более и более обостряться. Эта формула, верная только для определенных этапов переходного периода, когда решался вопрос „кто — кого?“, когда шла упорная классовая борьба за построение основ социализма, была выдвинута на первый план в 1937 г., в момент, когда социализм уже победил в нашей стране, когда эксплуататорские классы и их экономическая база были ликвидированы. На практике эта ошибочная теоретическая формула послужила обоснованием грубейших нарушений социалистической законности и массовых репрессий».

Его преследовали не страшные картины войны, а вероломство и коварство тех, кого он считал друзьями.

И слова. Те слова, сделавшие его «врагом».

Их забрали сразу после возвращения, даже не дав насладиться мирной жизнью.

«Агенты империализма. Шпионы английской разведки. Коллаборационисты».

Этих обвинений было достаточно, чтобы упечь их на долгие годы в сибирские лагеря.

«…Положение еще больше осложнилось, когда во главе органов государственной безопасности оказалась преступная банда агента международного империализма Берия. Были допущены серьезные нарушения советской законности и массовые репрессии. В результате происков врагов были оклеветаны и невинно пострадали многие честные коммунисты и беспартийные советские люди…»

Значений слов, в чем их обвиняли, они даже не знали.

«После победы отрицательные последствия культа личности вновь стали сказываться с большой силой…».

Айша встретила его на перроне, уже в июле 45-го.

И они шли, обнявшись, счастливые, растворившись в своей любви и счастье.

Но не все радовались победе.

Каждый второй дом не дождался мужчин с фронта.

Рядом были поселения, куда привезли тех, кого депортировали.

Женщины. Старики. И дети.

Трудно было радоваться, когда каждый второй плакал.

И они, Айша и Смагул, украдкой, дворами, добирались до дому.

Пряча глаза от «потерявших». Опуская голову при встрече с «опальными».

Скрывая свою радость под состраданием.

«Однако нельзя вместе с тем забывать, что советские люди знали Сталина, как человека, который выступает всегда в защиту СССР от происков врагов, борется за дело социализма. Он применял порою в этой борьбе недостойные методы, нарушал ленинские принципы и нормы партийной жизни. В этом состояла трагедия Сталина».

Многих уничтожили в 30-х.

Но никто не думал, что репрессии продолжатся после войны. Даже, казалось бы, когда ты победитель.

Не дав ни с кем попрощаться, Смагула забрали на рассвете и после быстрого суда отправили в дальние лагеря.

«Нас вырастил Сталин — на верность народу,

На труд и на подвиги нас вдохновил», — звучало в голове Смагула.

«Руководствуясь этим ленинским принципом, наша партия и впредь будет смело вскрывать, открыто критиковать и решительно устранять ошибки и промахи в своей работе».

С тех пор Смагул не видел Айшу, которая уже к тому времени перебралась в город и, закончив вуз, работала учителем в школе.

Он не писал ей. Надеясь, что она забудет его, вычеркнув из своей памяти.

Два года он украдкой следил за ней, боясь показаться ей на глаза.

Кто он? Бывший зек. Враг народа. Человек без паспорта. Никто и ничто.

А она?

Она еще больше похорошела. Статная, красивая, ухоженная.

Ему было стыдно показаться ей на глаза.

«Наша социалистическая страна перестала быть одиноким островом в океане капиталистических государств. Ныне под знаменем социализма строит новую жизнь более трети всего человечества. Идеи социализма овладевают умами многих и многих миллионов людей в капиталистических странах. Огромно воздействие идей социализма на народы Азии, Африки и Латинской Америки, выступающие против всех видов колониализма».

Смагул шел по тенистой аллее, держа в руках заветную контрамарку и жидкие цветы.

Стебли цветов надломились, и двое из букета повисли, с отчаянием взирая на своих прямых собратьев. Здоровые, занимая центр букета, оттесняли сломавшихся с каждым шагом Смагула. И один из стеблей, надломившись, окончательно упал на землю.

Но другой держался, даже сломленный, держась из последних сил за руку Смагула.

«В современных условиях перед коммунистическими партиями и всем международным рабочим движением открываются широкие воодушевляющие перспективы — добиться вместе со всеми миролюбивыми силами предотвращения новой мировой войны, обуздать монополии и обеспечить длительный мир и безопасность народов, прекратить гонку вооружений и снять с трудящихся порождаемое ею тяжкое бремя налогов, отстоять демократические права и свободы, обеспечивающие трудящимся борьбу за свою лучшую жизнь и светлое будущее. Именно в этом кровно заинтересованы миллионы простых людей во всех странах мира».

— Смагул…

Сердце сжалось, готовое выпрыгнуть из груди. Стало трудно дышать.

— Смагул… это я. Неужели ты думал, что я не вижу тебя, — подошла к нему красивая женщина.

— Айша… я….. стеснялся… Ты стала другой. Величественной… и неприступной…

— …Смагул, — укоризненно покачала она головой, и в ее безумно красивых глазах отразился сжавшийся, рано поседевший мужчина с затравленным взглядом. — Неужели ты думал, что для меня так важно, как ты выглядишь? Неужели ты поверил в то, что я на минуту, на секунду забыла о тебе? Была ли хоть одна ночь без мысли о тебе? Был ли хоть один день без дум о тебе… А мои письма?

— Прости, Айша. Я боялся отвечать тебе… Хотел, — порывисто прижал руку к сердцу Смагул и, судорожно глотая воздух, выдохнул, — Я хотел, чтобы ты поскорей забыла меня. Я ведь другой. Враг. А не герой, — и склонив голову, произнес, — Меня потрепала жизнь. Я не ровня тебе. Я подарю цветы. И исчезну… Навсегда.

— Значит, ты не любишь меня?

— Айша, что ты такое говоришь? — в отчаянии схватил ее руку Смагул. — Я за тебя жизнь отдам.

— Я знаю, Смагул. Я знаю, — подойдя вплотную, прошептала Айша. Она погладила его щеку. И, проведя ладонью по его волосам, прижалась к нему. И словно вдохнув его запах, прошептала. — Как долго я ждала этого мига.

Букет упал на землю.

— Айша …милая Айша, — уткнувшись в ее волосы, пахнущие нежным незнакомым ароматом, прохрипел Смагул, — Ты согласна быть моей женой?

— Да, конечно же, да, — тихо промолвила Айша.

— Несмотря на то, что я — враг народа. Что я — уголовник. Человек без адреса. Без паспорта, с жалкой бумагой, вынужденный всю жизнь бояться людей в погонах?

— Дурачок, — с улыбкой взъерошила она его короткие волосы, — Дурачок. Твой паспорт — это твое сердце. А наш адрес теперь — любовь.

«Вопреки всем проискам идеологов капиталистических монополий рабочий класс во главе с испытанным коммунистическим авангардом пойдет своей дорогой, которая привела к историческим завоеваниям социализма и приведет к новым победам дела мира, демократии и социализма…

…Чтобы создались условия …… для неуклонного подъема жизненного уровня трудящихся,……для всестороннего развития личности нового человека — строителя коммунистического общества…»[44].

Прохожая — женщина с авоськой, увидев упавший букет, подняла цветы и понесла к удаляющейся паре.

Но догнав, она застала их целующимися.

Тихонько, чтобы не вспугнуть, женщина аккуратно положила букет на скамейку, и, улыбнувшись им, чему то довольная, пошла дальше по аллее.

Глава 13. Городские аксакалы[45]

— Эх, Смагул, ты не любишь сына. Ты не любишь Даира, — упрекала Айша, — погладь, обними. Ты словно старая печь — кряхтишь, да не греешь.

— Эх, Айша, — в мыслях отвечал он, — Сын — всего лишь часть твоего дела. Почему же люди любят детей больше, чем они их? Потому что ты творец и дети — твое произведение. И каждый вздох твоего создания отражается на всей твоей сущности.

«Разве могу я не любить его, мою кровиночку. Разве он не смысл всей моей жизни? Почему же ты несправедлива, Айша?
Да, я старая печь. Я не грею. Но внутри у меня огонь. И люблю его внутри. В своем внутреннем мире, где Даир — центр Вселенной. Ох, Айша. Любовь — это не всегда то, что снаружи. Да если бы ты увидела каплю того, что творится со мной, когда думаю о нем. Но мне трудно показать ему свою любовь. Не так я воспитан. Такая судьба, видимо, мучиться молчанием. Не учили меня говорить. А жизнь учила только молчать. Не видел я любви родителей, Айша. Потому что самих родителей не видел с тех времен, как их репрессировали

Как и меня, Айша.

Я высох от всего этого. Но сердце…

Оно не молчит. Оно не может стать камнем, когда есть сын. И старая печь, если в ней есть хоть толика огня, будет греть.»

Смагул шел по аллее, где они впервые встретились с Айшой после его реабилитации.

Словно это было вчера. А прошло почти полвека.

Полвека жизни.

Деревья — свидетели этой жизни.

Им не нужно торопиться.

А впрочем, как и ему. Одно из преимуществ старости — не нужно никуда спешить:

«Я признаю, Айша, что никогда не гладил сына. Но внутри. Я всегда радовался его успехам. Это тихая, безмолвная любовь. Ее не показывают. Ею просто живут.

Отец любит сына больше, чем он его. Все мы сыны своих дел. Все мы отцы своих желаний».

— Смагул, — окликнул его кто-то.

Смагул узнал знакомый начальственный голос бывшего парторга Мусабая.

Вальяжный, неприветливый, надутый Мусабай не умел беседовать, а по привычке втолковывал доведенные до автоматизма лозунги. Мнение собеседника он слушал редко.

— Вы не знаете. Вы ничего не знаете. Все что происходит, я говорил давно. Я предсказывал и год назад. И два. Все это река, которая каждый год течет по тому же руслу. Калкен, ты слышишь меня? — выбирал он жертвой тихого маленького старика в старомодной, темной шляпе, которую тот иногда снимал и долго разглаживал.

В общем-то Калкен только и делал, что разглаживал шляпу. Старым людям тяжело менять свои привычки.

— Ассалам Алейкум, Мусеке. Сәлем, жігіттер[46], — поприветствовал Смагул, сидящих за шахматами стариков на скамейке.

Мусабай надменно кивнул головой. Слегка, чтобы подчеркнуть свое величие.

Таков он, этот гордец, считающий, что не люди нужны ему, а он — им.

Жмурясь весеннему солнцу, старики сидели в том же парке, где они каждый день пересказывали одни и те же рассказы, забывая детали, и добавляя новые подробности.

Высокомерный Мусабай, добродушный Калкен, сосредоточенный Герман и суетливый Кадыр.

Старость особенно больно бьет по тем, кто считает, будто им подвластен бег времени.

— Куда идешь, Смаке? — спросил Кадыр, младший из всех.

— Грамоту получать. И, наверное, награду в честь юбилея Победы скоро дадут.

— Смагул Ерланович, құтты болсын[47], — вежливо, обращаясь всегда по имени отчеству, поздравил Герман. Рожденный в Поволжье, он был депортирован в степи Тургая совсем еще маленьким. Но его родители не выжили, не пережив долгий путь.

И Германа усыновила казахская семья. С тех пор он подчеркнуто говорил на казахском. Демонстрируя превосходное произношение и знание языка, заставляя собеседника переходить на литературный уровень. А его лексикон был очень богатым.

— Рахмет, Герман Фридрихович, — в тон ему ответил Смагул.

— А зачем ты их получаешь? Все равно же не носишь свои медали, — как всегда поддел Мусабай.

Обычно спокойно реагирующий на поведение вздорного Мусабая, Смагул начал закипать:

— Откуда тебе, тыловику, понять? Ты не мерз в окопах. Ты не нюхал пороха. Ты не хоронил своих боевых товарищей.

— Моя роль была не менее важной. Я поднимал тыл. Я поднимал дух. Я выполнял задание партии, — взял привычно высокую ноту ссоры Мусабай. Он любил свои медали. И в каждый День Победы, Мусабай гордо шагал в парк, надев всю свою амуницию и привлекая восхищенные взгляды прохожих.

Таков был Мусабай — все напоказ. Всегда на сцене, как и привык, жить всегда.

Но все меньше было желающих слушать его.

Даже дети, сразу поле смерти его супруги, оставили его одного в большой, уже ставшей не нужной, номенклатурной квартире.

И уже некому было читать нотации. И некого было отчитывать.

Иногда он ходил по парку, выискивая случайных прохожих, чтобы рассказать им про свою жизнь.

Ведь единственная, кто могла слушать его с утра до вечера, ушла. И ему было одиноко.

Старик хорохорился, словно ему никто не нужен.

Но иногда, совсем редко, на праздники, к нему приезжала дочь из другой страны.

И тогда Мусабай менялся, становясь кротким, мягким, с печальной поволокой в глазах.

— Мусабай, эти медали напоминают мне о тех жизнях, которых нет. Они отдали жизнь за нашу победу. Но никто из них не носит медали. Потому что не успели. Потому что не дожили. Так почему я должен носить? Да тебе, гревшему зад на харчах в тылу, и не понять этого.

— Ты не носишь их потому что ты предатель. Ты ведь сидел. Разве не так? Я все знаю про твое дело. Ты вступил в контакт с фашистами и был завербован в болотах Белоруссии. Вот поэтому ты и не носишь медали, потому что они не твои. Просто они не твои.

Вне себя от ярости, Смагул подскочил к Мусабаю. Руки сжались в кулаки, готовые треснуть этого ненавистного старика.

Вскочил и Мусабай, выставив перед собой трость.

Они стояли, готовые вцепиться друг в друга.

И тут подбежал Кадыр, встав между ними:

— Қойындар, қойындар[48]. Вы что, словно дети. Вам к Богу нужно готовиться, а вы тут устроили войнушку. Стыдно же. Люди смотрят.

А Калкен, щурясь от солнца, также молча гладил свою шляпу, с улыбкой поглядывая на них.

— Ақмақ ты, Мусабай. И натура у тебя недобрая, — с тихой яростью промолвил Смагул, и, развернувшись, пошел от них.

Мусабай с насмешкой посмотрел вслед.

Похлопал по карманам, чтобы найти свое лекарство.

Но внутри его охватило сожаление. Сожаление о том, что он перешел грань, которая уже никогда их не сделает вновь приятелями.

Глава.14 Жол[49]

— Оу, оу, Ол, не гони так. Ты же не Шумахер.

— А почему нет? Чем я хуже его? Ол — Жол.

— Не смеши. Ты не он. И, Слава Богу.

— Не знаешь ты меня, Даир. И не ценишь. Авто может разогнаться до 260.

— Только не по нашим дорогам.

— Стоит только захотеть. И мы можем 300…А? Попробуем?

— Ол, прошу, не надо. Темно. Ничего не видно. Давай не будем рисковать.

— Даир, ты слишком долго жил ограничениями. Мама, садик, школа, пионерия да комсомол. И вот — жена. На очереди — дочь и внук. Где-то ты сам — и где-то, что внушили тебе.

— Человек — животное социальное. И перенимает привычки общества.

— Ну, почему? Можно быть в обществе и быть вне его.

— Ты предлагаешь мне быть городским Маугли?

— Маугли — тоже часть системы. Он живой, не ходячий шаблон. Будь просто самим собой.

— Легко сказать. А где Я, уже не знаю.

— Ты потерял естество в отношениях.

— Желания …Они чаще всего опасные для меня, для общества. Для совести.

— Совесть — это иллюзия. Более того, это вредная штука. Забудь. Все что мы помним — опыт. Любой итог — это память. И пусть память у тебя будет не воспоминаниями упущенного.

— Ты прям, словно тост говоришь.

Бип — бип.

— Не сигналь, Ол. Это женщина, видимо, за рулем.

— Корова. Понакупали прав и занимают всю дорогу… Эй, дай дорогу. Жол, жол.

— Ты проскочил на красный.

— К черту правила. Мы маугли.

— Маугли тоже жил по правилам.

— Теперь правил для нас не существуют, Даир.

— Погоди, Ол. Не торопись.

— Не торопиться? Ты шутишь? Ты не так молод, чтобы не спешить. А ты…

— Ты опять о ней?

— Да, опять о ней. Почему ты не продолжил? Что с тобой? Ты словно дурацкий анахронизм?

— Мы знакомы всего неделю.

— Всего? Целая Вечность. И у вас еще ничего не было.

— Ну почему, мы уже целовались.

— И это ты называешь поцелуями?

— Для недели очень даже много. В конце концов, я женат, Ол. Ты забыл?

— Оооо… Даир. При чем тут жена? С тобой была красивая, молодая женщина, которой ты, заметь, понравился.

— И я вспомнил жену.

— Кошмар… Ты ведь ни разу не изменял жене, Даир?

— …. Зачем спрашиваешь, ты ведь знаешь.

— Ну, так попробуй. Лучше яркий грех, чем тусклая добродетель. Да и что такое грех? Это тоже самообман, а по сути — ничего.

— Я не могу. Пока не могу. Если мы разойдемся, то…

— Тьфу ты. Ты ханжа. Посмотри на своих друзей. На Даурена, на Максима, на Серика. У всех не просто любовницы. А целые токалки[50]. Понимаешь? И при этом они не забывают изменять даже токалкам.

— Изменять токалкам? Это же двойная измена.

— А, ну да. Ты же ни разу не изменял, тебе не понять. А сейчас новая мода — изменять любовнице с другой любовницей. Слушай, а может, ты импотент?

— Отстань.

— А нет. Ты фригиден. Обычно фригидны женщины. А ты фригидный мужчина. Ха — ха.

— Заткнись. Ты уже раздражаешь меня. И выключи эту песню.

— Почему? Эта песня же тебе нравилась. «Лооов из лузинг гейм»[51]. Напоминает о том, что ты проиграл все любовные фронты….

— Я тебя не слышу, Ол. Я закрыл уши…

« — Услышь себя, Даир. Тебе нужно встряхнуться и наконец проснуться, — затянувшись сигарой, выдыхал дым и перегар на него, слегка опьяневший Дауре., — Я тебя плохого не посоветую. Ты мне ведь как родной брат. Даир молча глядел в свой стакан. Не хотелось. Пить. Говорить. Думать. — Послушай, Даир, — продолжал Даурен. — Я недавно был на одном тренинге. Чаще всего — это галиматья с целью сбора денег. Но здесь мне понравилось. Называется тренинг «mindawake», то есть — пробуждение ума. Мы же все сомнамбулы. И ходим, как роботы. А нужно пользоваться жизнью. Вот я и решил тебя познакомить с молодой, незамужней, хорошей девушкой. Ты обновишь клетки. Помолодеешь. Пройдет всякая дурь. Даурен любил молодых девушек. Но молодо от этого не выглядел. Потасканный, одутловатый, рано полысевший, он выглядел намного старше подтянутого Даира. — Ее зовут Адина. И не я один, а мы все так решили, — кивнул он на друзей, сидевших за столом. Все одобрительно загудели. Здесь были почти все: Рус, Шамиль, Макс, Адик, Серик. Кроме Бахи, который переехал в Астану

— Здесь все твои друзья, — поддержал Сери., — Мы рядом. И к кому ты можешь прийти в такую минуту, как не к нам? Захочешь — вернешься к Айсулу. Но когда у тебя есть альтернатива — женщину легче контролировать. И они это чувствуют. Нельзя привязываться к одной. Это даже для психики вредно.

— Хорошо, — устало согласился Даир.

— О! Вот это другое дело. Я дам ее телефон. Мы ее уже уговорили. Она ждет, — обрадовался Даурен. — Официант, принеси ручку и бумагу, — и, повернувшись к Даиру, зашептал пьяным амбре. — Она просто бомба. Ноги — от ушей. Груди, бедра… Ахххх… бро, я прям тебе завидую, — подмигнул он».

— Отвези меня, Ол.

— Куда? К Айсулу?

— Нет…

— К родителям?

— Нет…. Только не туда, пожалуйста. Хватит мучить стариков.

— Так куда? Куда…?

— …Выбери сам, Ол. Я не знаю…

— Хорошо. Доверься мне. Я довезу тебя, Даир. Еще как довезу.

Глава 15. Киноклуб

На большом экране героиня долго плакала.

Завыла музыка, утяжеляя и без этого надрывные кадры.

Всплакнула женщина в третьем ряду

Вздохнул зал.

Даир пытался уложить в сознании нелинейное повествование надрывного фильма.

Но никак не получалось влиться в сюжет, которого, впрочем, и не было.

— Здесь не нужно логики. В этом жанре нет начала и конца. А чистое дао, пустота, наполненное смыслом, — шептала новая знакомая Адина.

…Печальная героиня, распустив волосы, бесцельно бродила между желтыми деревьями, временами обнимая стволы тополей, и зависнув крупным планом в кадре.

Щемящая музыка усиливала невольное сострадание к этой, и без того безрадостной, запутавшейся, девушке.

Слева сидел андрогинный зритель.

На те двадцать процентов периферийного зрения, почему-то вызывая раздражение и желание узнать пол.

На экране появился старый грузовик, кряхтя едущий по такой же унылой, как и фильм,

разбитой дороге, и без того удручая минорный фильм.

Бесполый сосед заерзал, слишком изящно по-женски, но с небольшой мужской резкостью. Растрепанная героиня и разодранный фильм стали раздражать Даира. Как и сентиментальные всхлипы зрителей.

Гламурный, вальяжный зал в респектабельном торговом молле и диссонирующее помещению кино.

…Адина прерывисто задышала.. Ее грудь вздымалась и опускалась, отвлекая от фильма.

В такт ей размазывала слезы главная героиня…

Вдруг Адина инстинктивно схватила его руку, и на мгновение прижалась к нему, обдав пылом чувственного тела.

И смутившись, подалась вперед, опять уйдя в фильм.

Бесполый тоже подался вперед, словно боясь что-то упустить.

Даиру стало жарко от неожиданного прикосновения девушки.

                                         ***

При определенном ракурсе Адину можно было бы назвать и красивой.

Но в ней была какая-то непосредственность. Открытая, агрессивная наивность.

Высокие скулы, волнистые волосы, карие, с проблеском миндалевидные глаза, чувственный, слегка подведенный ротик под линию модно отрисованных бровей — воплощение мужского желания.

К ней тянуло. И она прекрасно это знала, проходя с напускным безразличием сквозь бесчисленные мужские взгляды.

…При первой же встрече она поцеловала Даира, словно они знали друг друга вечность.

И пригласила на премьеру фильма.

Даиру сразу стало легко с ней.

                                         ***

….Кадры никак не хотели заканчиваться. Вбирая в себя последние вздохи и всхлипы зрителей.

Напряжение росло. Депрессивная музыка, истошный крик главной героини и наконец — финальный кадр фильма и жизни самой героини..

Занавес. Аплодисменты. Возгласы:

— Браво! Браво!

Даир вздохнул с облегчением.

Вспыхнул свет, и к экрану вышел ведущий.

Вручив цветы режиссеру, он попросил включить микрофон в зале.

Первый взял микрофон седой мужчина в клетчатой рубашке и помятых темных брюках.

Поправив очки, он начал:

— Скажите. Вот ваш фильм — это протест, притча? Или просто очерк?

— Я рассказчик. Меня не волнует политика. Меня волнуют переживания. Никакого манифеста, — немного торопливо перебила режиссер.

— Но, — чуть сбившись с ритма, продолжил седой. — Весь фильм вы словно кричите о несправедливости. Фильм словно политизирован. Лейтмотив читается достаточно ясно: общество равнодушно. Власть несправедлива.

Микрофон вырвала дама с короткой стрижкой, одетая в модные, узкие джинсы:

— Это искусство. Оно аполитично и в то же время политично. Нельзя твердо отделить одно от другого. Я призываю не опошлять месседж. А он очень четкий — общество погрязло в лицемерии. Опошление совершенного произведения приводит к затемнению смысла, — с непререкаемой дикцией бойко вещала женщина, возраст которой было трудно угадать. — Артхаус — кино не для всех, скажу как искусствовед. И мне хотелось бы высказать благодарность режиссеру за то, что в фильме показаны тончайшие смыслы не только миропознания, но и социальный экстракт накопившихся сублимаций уязвимого прощения.

Зал одобрительно захлопал.

Довольная реакцией аудитории, дама повернулась к залу и продолжила:

— Фильм — пророчество. Фильм — апофеоз абсурда настоящего и раскрытие тайн тончайших струн искусства. Начиная от дадаизма и заканчивая постмодернисткими разношатаниями, искусство становится эгалитарным столпом авангардизма. И в этом фильме сошлись многие звезды разных пониманий философии искусства, где автор интерактивно предоставляет зрителю возможность принять участие в таинстве создания, а не пассивно созерцать.

Режиссер, смущенная терминами, удивленно посмотрела на искусствоведа.

— Спасибо, — наконец благодарно кивнула режиссер. — Вы правы, артхаус — кино не для всех. Кино это совершенное искусство. Это воплощение литературы, музыки, театра и живописи. Именно в кино мы можем говорить о совершенном искусстве, а не о неполноценности мысли. Именно кино может сделать человека его сверхсущностью. Но к сожалению, кино не используется в благородных целях, а скорей для зрелища, массовости, для, если хотите, оболванивания людей. Нас мало, мы занимаем всего несколько процентов от вала коммерческого кино.

— Простите, — вскочил субтильный юноша.

— Это известный киноблогер, — шепнула Адина. — Интеллектуал.

— Кино не может и не должно затенять, и, тем более, замещать другие формы искусства. Литература остается литературой, со своим ритмом и формой подачей информации и чувств. Ни один фильм не может заменить ни скульптуру, ни театр, ни живопись. В каждой форме и творении свой хронотоп, свой, если хотите, размер. Кино — это скорей сочетание, основанное на классических формах искусства, но имеющее свою, устоявшуюся традицию. То же самое происходит и с виртуальными играми и информационными технологиями, которые тоже можно назвать формой искусства. Почему бы и нет?

— Если мир будут населять такие формы, то искусство умерло. Мы наблюдаем агонию искусства, — мрачно изрекла искусствовед, с неприязнью разглядывая блогера.

— Искусство умерло. Да здравствует новое искусство! — возразил блогер. — Скорей искусство, как и мир, меняется. Мы же не говорим о конце света с появлением виртуального мира и его замещением реального. Так и искусство, как категория, расширяется, вбирая в себя новые сегменты и формы. А каждый апологет…

— В этом и проблема, что люди видят продукт, товар искусства, а не сам процесс творчества. Товаризация искусства, — прервала искусствовед. — А концепция модернизма и постмодернизма призывает делать упор на процессе, а не на конечном продукте. И если искусство информационных технологий заключено в продукте с лейблом, то это маркетинговый продукт псевдоискусства. Симулякры шедевров, репликативный творческий мир. Искусство — это идея, доведенная до филигранного совершенства, и освященная эстетикой возвышенного и даже сакрального автора.

— Возвращаясь к фильму, — немного покашляв для приличия, наконец-то захватил микрофон седой. — Мне непонятны дискуссии об искусстве. Если следовать вашей логике, то искусство должно отличать от неискусства совершенство. Но признак совершенства — вещь крайне субъективная. Для вас этот фильм совершенен, но не для меня. Для меня это типичная чернуха, да простит меня автор, спекулятивно сотворенная для получения призов на международных кинофестивалях. Об имидже страны режиссер думает в последнюю очередь. Более того, артхаус — это искусство без границ и установок. Можно впихнуть в формат всякий потокосознанческий вздор, что приводит к личностным оценкам.

— На то и живем мы в эпоху постмодернизма, где границы искусства расширились, — покровительственно заметил блогер. — Деэволюция от элитарности к эгалитарности.

— То есть все жюри, состоящие из лучших экспертов кино, это болливудчики, чувствами которых можно чернушно спекулировать? — раздраженно спросила режиссер.

— Нет, я не сомневаюсь в их профессионализме, — стал оправдываться мужчина, — я к тому, что фильмы специально делаются для фестивалей, а не для того, чтобы воздействовать, изменить людей. Любое жюри пристрастно, поймите. И.

— Мир не совершенен, друзья, — прервал дискуссию ведущий, — еще какие вопросы к автору?

— Я не закончил, — попробовал вернуть внимание мужчина, но ведущий проигнорировал его попытки.

Зал молчал, не решаясь вступить в интеллектуальную полемику.

— Спасибо автору. Спасибо зрителям. На этом позвольте мне завершить вечер.

Все стали расходиться.

Даир наконец-то рассмотрел бесполого.

Это был мужчина.

Глава 17. Спи, Айша, спи

«- Уууффф…», — нарочито громко вздохнула Айша, ворочаясь в постели.

В спальне было так тихо, что он слышал каждый ее вздох.

Только редкие, проезжающие авто на улице разрушали тишину глубокой ночи.

Смагул лежал, уставившись в потолок спальни.

Не спалось. Как и Айше.

Сон в их возрасте стал роскошью.

— О, Таңірім[52], — опять вздохнула Айша и присела на кровати.

— Укілеме[53]. Не болды? — раздраженно спросил Смагул.

Айша ничего не ответила.

Она опять легла, но уже вздыхая тише.

Так они полежали еще некоторое время, пока старику не надоело ее напряженное молчание.

И откинув одеяло, он раздраженно спросил:

— Ну, что опять?

После небольшой паузы Айша, не поворачивая головы, жалостливо ответила:

— Не спится, Смагул. Не спится.

— Так прими снотворное. Ты же мне мешаешь спать.

— Может, я тебе всегда мешаю? — с вызовом спросила она.

— Не начинай. Прошу тебя. Иначе мне придется уйти в гостиную.

— Ой, испугал. Смагул уходит ночью. С подушкой, — зло усмехнулась Айша.

— Ну почему ты вздыхаешь? — немного сбавив тон, как можно мягче, спросил Смагул.

— Неспокойно моей душе. Ты сам ведь знаешь.

— Опять о нем? Ну сколько можно? Он же уже не маленький.

— Для меня он всегда маленький ребенок. Дитя, — с легким всхлипом горестно сказала старуха.

— Он жив. Здоров. Женат. Что еще ты хочешь от него? — зло отрезал старик.

— Ойбай-ау. Камень ты, а не человек. Твое сердце не знает жалости. Ты никогда не жалел мальчика. Разве что куском хлеба не попрекал. Словно он не твой сын, а так — со стороны. Да люди с чужими детьми так не ведут, как ты с родным. Правду говорят в народе: хороший отец — всего лишь как зять, — завелась Айша.

— Я пытался обеспечить вас. Не было времени для ласк. Вы ни в чем не нуждались. Что еще нужно было? Бросить работу и сидеть нянькой с ним? Разве в этом роль мужчины?

— Да разве дело только в этом, Смагул? Вон, Досан. И работать поспевал. И сыном занимался. Ты хоть раз сводил мальчика в кино? Что это за работа такая, что родного сына казнит?

— Спи, Айша. Утро уже, — примирительно было начал Смагул, но жену уже было не остановить:

— Совесть тебя не мучает, вот и спать можешь спокойно. А вот я не могу, — со злостью бросила она. И опять жалостливо: — Затравленный, бедный мальчик. Он лишний раз боится и слово сказать при тебе. И жена у него не лучше тебя. Пилит и пилит ребенка. А балам, сыночек мой, и не ответит ведь. И от тебя нет поддержки. Он запутался. Уфф! Пойду, выпью успокоительное, — всхлипнула Айша, и хромая, побрела в сторону кухни.

— Мужчина должен быть собранным, а не размазней, — сердито пробормотал он вслед.

«Ласки. Иной раз тумаков бы избежать в его детстве. Какая уж тут ласка.

Выживать. Уцелеть. Не до ласки.

Не зря говорят в народе: Кто сыт и одет — того изведет благополучие.

Слова — враги мужчины.

Слова…».

Айша вернулась в комнату, поставив стакан с пахучей валерьянкой на тумбочку.

Улегшись на постель, она отвернулась к стене.

Смагул знал, что она лежит с открытыми глазами.

Он медленно поднял руку, рассматривая в блике уличного фонаря сухую ладонь.

Сжал руку в кулак. И рассек воздух, словно пытаясь отогнать наваждение.

— Может, тебе позвонить ей?

— Я звонила… Уже давно звонила, пока Даира не было. Но она не взяла трубку. Что не сделаешь ради счастья сына.

— Хорошо, Айша, я схожу к ней.

Айша не ответила.

Они пролежали с открытыми глазами до утра, думая об одном и том же, но каждый по-своему.

Глава 17. Азғыр

— Смешной анекдот.

— Я рад, что вы улыбнулись. Ваша улыбка осветила эту улицу. Да что город, весь мир. Позвольте пойти рядом с вами.

— Я не могу запретить вам этого. Хотя, сразу предупрежу: я дама взрослая. И не первый год замужем.

— О, вы не выглядите замужней…

— А разве они выглядят по-другому?

— Да… они другие.

— Какие?

— Блеклые. Потухшие. Не зовущие.

— Зовущие к чему?

— Ну… хотя бы к разговорам. Или к чему-то большему.

— Да вы пошляк.

— Ну почему. А если речь идет просто о поцелуях. Разве замужняя женщина не имеет права на поцелуи?

— Нет, потому что — это уже измена.

— Да прекратите. Если послушать наше ханжеское общество — все является изменой. Разговоры, встречи, общение. И даже поцелуи. Вы любите целоваться?

— Мне показалось — это слишком интимный вопрос. Тем более, к посторонней замужней женщине. И вообще, поцелуи — это извращение, как говорил Фрейд.

— Ах, это психоаналитическое ханжество. Они извращают естество.

— Иногда они правы.

— Так вы не ответили на вопрос: вам нравится целоваться? Хорошо, представьте, что я прохожий, анкетер, социолог. Провожу опрос. Что сложного в этом вопросе?

— Я знаю, что мужчины не очень любят целоваться.

— Не все. Поцелуй — это символ любви. Но я хочу поцеловать вас, не как влюбленный поклонник. Хотя, конечно же, я влюблен уже. А как выражение моего безграничного восхищения вашей грацией и красотой. Считайте, что это поцелуй фаната и поклонника. Адепта вашей красоты, если хотите.

— Вы меня смущаете своей пестрой лестью. Я думаю, что на этом мы можем остановить наше общение. Дальше я пойду одна.

— Но как я могу оставить вас, когда вы тащите хозяйственный пакет с продуктами. Женщина с такими пакетами — это то, что ведет к концу света.

— И что вы предлагаете?

— Я вам предлагаю принять мою помощь. Всего лишь донести пакеты. Больше ничего. Я даже имя не буду спрашивать. Считайте, что я борец с несовершенством этого мира. И если я исправлю хоть одну деталь, день не будет прожит впустую. Я прошу вас.

— И вы отстанете потом?

— Да, я вам обещаю. Клянусь моей честью.

— Хорошо…

«- А он мил, Айсулу.

— Да…, пожалуй. Но этот аккуратный, обтянутый вид, и нарочито изящно, не по-мужски повязанный шарф выдает в нем дамского угодника. А может, и –жиголо. На улице столько молодых, красивых девочек. Почему же он пристал ко мне?

— Да брось, Айсулу. Ты не так стара, чтобы разбираться в жиголо. И ты — красивая. А паранойя быстро приводит к старости. Тебя ничего не держит. Посмотри на него с другой стороны. Ведь ты — теперь одна.

— Я не одна…

— Ну да… Конечно. Жизнь дается один раз, Айсулу. Используй каждый миг».

— Меня зову Азгыр[54]

— Мы же договорились, без имен. И пожалуйста, отпустите мою руку. Держите дистанцию

— Простите, простите, нечаянно, — отстранился он и, как будто нечаянно скользнул ладонью вдоль талии.

«- Ах… Боже…

— Ах…

— Почему мне жарко от его прикосновения? Я развратна?

— Ты женщина. Спрятавшаяся в пристойность.

— Я замужем. У меня дочь. И почему у меня такая реакция на незнакомца?

— Незнакомец? Ан нет. Разве не твой типаж? Ты давно звала его.

— А как же Даир?

— А давно ли у вас был секс с Даиром?

— …..

— Не можешь ответить?

— …В браке часто так бывает. За два десятка лет страсть остывает.

— А что мне-то это говорить? Ты и сама это знаешь. А тут… Возможность ощутить забытое вновь..

— Какая ты испорченная…

— Мы, Айсулу. И не нужно стесняться естества. В этом нет ничего страшного».

— Уже пришли. Вот мой дом. Спасибо вам, — взялась было за пакеты Айсулу, но Азгыр прижал ее к себе:

— Мы могли бы попить кофе. Всего лишь кофе. Как друзья. Никакой пошлости.

— Но мы даже незнакомы, — отпихивая его, попыталась освободиться Она.

«Какие у него глаза», — пронеслось в мыслях.

— Вы знаете мое имя. Значит, мы уже знакомы.

— Извините, но я… я не могу

«- Дура, не упускай шанс.

— Нет. Нет. Никакого Азгыра мне».

— Прошу вас, оставьте телефон.

— Нет.

— Или хотя бы электронный адрес…

— Я не могу. Я замужем. Пожалуйста. Не нужно настаивать.

— Хорошо. Могу ли я просто оставить свою визитку. Я художник. И мне очень хотелось бы нарисовать вас.

— Не обещаю, что позвоню.

— Но мне хотя бы будет приятно, что у вас есть кусочек моей души. Возьмите пожалуйста, — протянул он золотистую карточку.

— Хорошо. Но я не обещаю… Прощайте.

— До свидания. Уверен, мы еще увидимся.

— …Не думаю, — стремительно зашагала она, словно убегая от наваждения. Но перед подъездом остановилась, успокаивая дыхание. И оглянулась.

…Он все еще стоял, улыбаясь ей вслед.

«- Какой кошмар. Давно такого не было. Я горю.

— Это любовь. С первого взгляда.

— Прекрати. Ничего не может быть у меня с ним. У меня есть Даир. Я его люблю.

— Который сбежал, бросив тебя?

— Не бросил. Он ушел на время.

— Какая ты глупая. Даир разлюбил тебя. У него кто-то есть. Уверена.

— Я тебе не верю. Он любит меня. Я — его. У нас все будет нормально. Как раньше.

— Раньше? Ну, ну…. Любовь — это когда терпите друг друга непонятно из-за чего? Не обманывай ни себя, ни меня.

— Отстань. Ты всего лишь мое подсознание. Или мои дурацкие, грешные мысли. Просто замолчи».

…Все еще обескураженная, возбужденная, Айсулу вышла из лифта и натолкнулась на стоявшего возле квартиры Смагула.

— «Надеюсь, он ничего не увидел», — пронеслось в голове. — Сәлеметсіз бе, папа, — с почтением поздоровалась она.

— Амансын ба, қызым[55], — улыбнувшись, ответил Смагул и, подойдя крепко обнял невестку.

От него повеяло острым ароматом советского одеколона.

Смагул никогда не изменял своим привычкам, предпочитая много лет один и тот же запах.

Запах детства. Запах папы. Запах мужчины.

— Ну что же вы, папа. Почему не позвонили. Я бы вас встретила. Долго ждали?

— Ничего, доченька. Мы привыкли ждать. Нам это сподручно. У нас сейчас жизнь — терпеливое ожидание, — Старик не стал говорить, что они уже несколько дней пытаются дозвониться. Да и она знала. — Дай помогу с пакетами, доченька.

— Я сама, пап. Не беспокойтесь, — открыв дверь в квартиру, Айсулу пропустила вперед старика, — Проходите за стол, папа. Сейчас я быстро накрою дастархан[56].

— Доченька. Я все еще мужчина. Только после тебя, — молодцевато отказался Смагул и пропустил невестку вперед.

                           ***

Неторопливо смакуя, они молча потягивали чай.

Хотя, чай Айсулу был неважным.

Она нарушала пропорции, температуру и подачу.

Не сравниться с мастерством старушки Айши — треть молока, четверть кипятка, побольше заварки, поменьше воды и обязательная плитка для подогрева чайника.

И самое главное — плавность в передаче кесе.

Движения Айсулу были рваными, нервными, словно она торопилась куда-то.

Хотя, так было всегда.

— Как моя девочка, моя Анель? Давно она не заходила к нам, — наконец нарушил молчание Смагул.

— Она много работает. Вы извините ее, — оправдывалась Айсулу за дочку, которая уже ушла жить к своему жениху.

«Дважды покинутая. Мужем. И дочкой», — усмехнулась она внутри себя.

— Доченька. Даир у нас, — начал осторожно Смагул.

— Я знаю, папа.

— Ты знаешь, что мы со старухой постоянно желаем вам счастья, — медленно продолжил Смагул.

«- Не уверена насчет нее, — подумала Айсулу. — Когда-то она, Айша хотела женить Даира на дочке своей подруги. А тут… приезжая отхватила ее теленка. Вот досада…»

— Я знаю, о чем ты думаешь, Айсулу. Что вспоминать прошлое… У вас нелегкие отношения были с Айшой. Но сейчас, поверь, мы оба хотим, чтобы вы жили вместе.

— Знаете, папа. Я ни разу не уходила за все это время к родителям. Но почему он при любом конфликте бежит к вам?

— Айсулу, мы его, видимо, разбаловали. Это наша вина.

— Нет. Не ваша вина. Он мужчина, и должен сам отвечать за свои поступки. И почему приходите вы, а не он сам?

— Потому что мы старше. И много видели. А когда много живешь, то одна и та же история постоянно повторяется, — умоляюще посмотрел он на невестку. — Ты мудрей, чем Даир. Пойди ему навстречу. Поговорите друг с другом.

— Но как, папа?

— Приходи к нам.

— Он убегает, а я должна бегать за ним? — оскорбилась Айсулу.

— Ты сильней. Гордость — это обида. Обида — это слабость. И что поделаешь, если в вашей паре ответственность лежит на тебе.

— Нет, папа, при всем уважении к Вам лично, я не могу. Я его не выгоняла. Пусть возвращается, и мы поговорим. Но к вам я не пойду.

— Но тебе одной трудно будет, доченька. Послушайся меня.

— Даже если будет трудно, я справлюсь. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, — твёрдо отрезала она.

Они замолчали. Уставившись в безмолвный экран телевизора.

Певец в больших, на пол-лица, солнцезащитных очках с застывшей мимикой пел что-то беззвучное.

Зал также беззвучно аплодировал.

…Наконец старик встал.

— Сау бол[57], доченька. Спасибо за чай. Передай Анель, пусть не забывает нас.

— Я ей предам…, то есть передам. До свидания, папа.

Глава 18. Адина

— Вы женаты???

— Вы?

— Это из-за уважения… к…

— Моему возрасту?

— Нет… что вы… то есть ты

— Я не знаю,…женат я или нет. Был женат.

Даир вытянул сигарету и, прикурив, жадно затянулся.

Медленно, словно нехотя, выдохнул дым, глядя на плетущегося пожилого мужчину с понурой собакой: непонятно было кто больше устал от прогулки: хозяин или собака. Оба брели через силу.

— Я устал. Устал от себя в браке. От нее в замужестве. Все было так просто, когда мы были холостыми. Когда просто встречались.

Мелкий, начинающий дождь, накрапывая, омывал улицу, размывая редкие силуэты и контуры деревьев.

— Разве от счастья устают?

— Я не знаю. Я не уверен, было ли оно …счастье.

— Все зависит ведь от нашего отношения. Мы и есть носители счастья.

— Ноша счастья порой очень тяжела. Семья — это грань, за которой нет четкого определения.

Дождь, усиливаясь, все больше размывал улицу, превращая маленькие лужайки в мутные потоки.

— Привычка, обида. Опять привычка. И так много лет.

— Вы любите ее?

— Любил… Когда мы были достаточно молоды, чтобы любить. А сейчас… Я ее уважаю. Уважаю, как мать моего ребенка. Уважаю — как друга, сестру — родного человека, как привычку, с которой мы делили кров, еду. А сейчас… только усталость от этой привычки.

Докурив одну сигарету, он взял другую. Помяв ее… бросил, так и не прикурив.

Стало холодать.

Он обнял ее и, взяв ее лицо в свои ладони, слегка поцеловал в кончик носа:

— Ты внесла новое ощущение в мою жизнь.

— А где гарантия, что ты не устанешь от меня?

— Скорей, ты устанешь. Я быстро постарею… А ты? Ты так же будешь молода и красива.

Он поцеловал ее волосы, с наслаждением вдохнув аромат свежести и новизны.

«Как давно не было женщины у тебя, Даир?»

Даир дернул головой, словно отгоняя мысли.

— А я…я нравлюсь тебе? — спросила она, отдаваясь его объятиям.

— Да, — судорожно глотнув воздуха, ответил Он. — И я буду тебя любить вечнооо, — дурашливо крикнул на всю улицу Даир.

— Не кричи, ты всех разбудишь, — засмеялась она, отдаваясь его поцелуям. И прошептала, — И я…. и я…

«Поцелуй день — и ты поцелуешь вечность».

Глава19. Монолог улицы

«..Это был ветер Востока, не имеющий женского рода. Не понимающий мягкости песка. Он превращал воздух в ураган, высасывая из него доброту и обрекая его на отчаяние.

И только Она приплывала, откуда-то с Юга, умиротворяя его звериный рык, облекая его страсть в нежный тюльпан любви.

Мягкий дождь робко падал каплями на его уже остывшее податливое тело».

И при этих словах, действительно закапал дождь.

Она взглянула на небо и, спрятав книгу в сумочку, вскочив со скамейки, побежала из аллеи.

Жаль.

В какой-то момент я полюбил книги. Они дышат так, как я. Невидимо для людей. Неслышно для прохожих.

Я люблю читать книги людей.

Иногда, читая вместе с ними, ты растворяешься в чужих, выдуманных или реальных мирах.

Здесь много читают. Но мало кто слышит книгу.

Легкие женские романы — читают мамочки с детьми.

Строгие, сухие книги — серьезные пенсионеры.

И легкомысленные рассказы читает молодежь.

Любой город наполнен книгами.

Как и венами, сосудами и артериями.

Я хотел бы быть книгой.

Но я — просто вена.

Не самая главная. И не самая, наверное, важная.

Но быть веной большого города — это хлопотно и неспокойно.

Когда-то меня считали самой центральной артерией города.

Но сейчас, я скорей где-то сбоку.

А сам центр стал большим.

Нас часто не слышат. Не замечают.

По нам ходят, не задумываясь о том, что мы ощущаем каждый их шаг.

По нам ездят, разрывая покой громкими сигналами.

Нас раскапывают.

Нас стригут. Представляя, что так наверное красивей.

Мы — это то, что хочет видеть человек.

Но у каждого из нас своя мелодия.

У проспектов — громоздкие марши.

У такой улицы, как я — простая песня.

Спокойная ария, больше служащая успокоению, а не побуждению.

Ночами мы устраиваем свой, неслышимый для человека — концерт.

А наутро, в суматохе, мы замолкаем, позволяя неугомонному человеку дальше шуметь по своим суетным причинам.

Мы любим осень и зиму.

Мы любим лето и весну.

Каждая пора — это особый аккорд в нашей жизни.

А я …. — особенно музыкальна. Ведь меня назвали в честь композитора.

И я часто играю не сыгранные либретто, не исполненные арии, не спетые баллады.

Я улица музыкальной памяти.

Но человек, назвав нас в честь кого, быстро забывает.

И мы остаемся в жизни только как табличка. Железный, бездушный указатель.

А ведь у нас тоже есть душа. У нас есть мысли. У нас есть чувства.

Мы много что любим, и нам тоже многое не нравится.

Особенно мы не любим грязь.

И эти милые люди с лопатой и метлой — наши лучшие друзья.

Ведь любой плевок — это плевок в нашу душу.

Но я появилась под счастливой звездой.

У меня нет угрюмых заводов и грязных, дымящих фабрик.

Нет шумной, суматошливой торговли.

У меня — аллеи и парки.

Ко мне любят селиться. Но редко — уезжать.

И даже случайный прохожий, заблудившись, долго не хочет уходить от меня.

Я нахожусь в центре.

И на мне живут счастливые люди, предпочитающие меньше шуметь, ненавидеть, сорить.

Я — улица любви.

Влюбленные пары, особенно весной и осенью, гуляют по моим аллеям, заряжая и меня своими чувствами.

И в этот момент я тоже люблю.

Люблю человека. Люблю мир. Люблю любовь.

Как эту пару, которая парит в облаке любви.

Они счастливы.

Так, как бывают счастливы влюбленные, а не уставшие друг от друга люди.

Вот он нежно обнимает и целует ее.

Потом, немного смутившись, они идут вниз.

Вот они пересекают другую улицу, тоже музыкальную, тоже композитора, и, спустившись ниже, останавливаются возле моего ровесника — старейшего в аллее дерева.

…Он вновь привлек ее к себе и уже более уверенней поцеловал в губы.

Она ответила.

Страстно. Порывисто. Торопливо.

                                          ***

Они целовались. Ворковали. И, отдышавшись, опять целовались.

Затем, взявшись за руки, пошли вниз

На улице, кроме редких, ночных прохожих, никого не было.

— Счастья вам, — пожелал я им вслед. — Берегите свою любовь.

Но они уже не слышали.

Жаль люди не слышат нас. Нам есть, что сказать им…

Глава 20. Отцы и дети

— Мама, мы идем туда из-за дедушки?

— Да. Журналисты снимают сюжет о дедушке.

— А мы-то причем?

— Хотят снимать с семьей. Я сама толком не знаю, доча, — отмахнулась Айсулу.

— А папа тоже там будет? — с надеждой спросила Анель.

— Где же ему быть? — недовольно сморщилась, словно от боли Айсулу. — Он же маменькин сыночек. Чуть что — сразу за подол матери, — презрительно скривилась она.

— Маа, прошу, не говори так про папу, — с упреком в голосе попросила Анель.

— Не затыкай мне рот! — сердито прикрикнула Айсулу на дочку. — Тем более, что это правда.

— Мама, я просто хочу, чтобы вы были вместе, — тихо промолвила Анель

— А ты меня спросила? — нервно дернулась Айсулу. — Меня вообще в этой жизни кто-то спрашивает? Отец благородно сбегает из дому. А его дочь сентиментальничает. А я в этом спектакле играю роль злой фурии, — стала распаляться она…

— Успокойся, мама. Мы уже пришли, — подалась вперед от ее крика Анель и распахнула дверь подъезда.

— Анель, только там никаких сюсюканий с отцом, — предупредила Айсулу, — Мы сюда пришли только из-за дедушки. А Даир — предатель, поняла меня? — нетерпеливо дернула за руку дочки Айсулу.

— Угу, — недовольно буркнула Анель и побежала вверх по лестнице.

                                          ***

Дверь открыла высокая крупная женщина лет за 50, с красивым, но немного тяжелым лицом. Короткая стрижка и массивность тела делали ее похожей на тяжелоатлета.

Она надменным прищуром оглядела вошедших и, изобразив радостную улыбку, воскликнула:

— Анельчик, мое золотце. Иди ко мне, моя девочка, — и, схватив в охапку, прижала к груди хрупкую девушку.

От таких объятий у Анель сперло дыхание, и на миг мелькнула мысль, что она немного боится этой огромной женщины — ее тетю и старшую сестру Даира.

— Тетя Айжан, а папа здесь? — спросила Анель, наконец оторвавшись от мощного захвата тети.

— Нет, солнышко. Наверное скоро будет, — ответила Айжан, кивнув головой на приветствие Айсулу. И немного театрально воскликнула. — Где же его носит, ведь журналисты уже здесь.

В коридор из гостиной выглянула молодая женщина и, энергично цокая шпильками по старому паркету, прошла к ним.

— Здравствуйте, меня зовут Алина Владимировна. Я редактор и ведущая программы «Отцы и дети», — и, протянув руку Айсулу, спросила, — А вы, как я поняла, Айсулу — сноха Смагула Бекетовича?

— Да, — кивнула головой Айсулу, прошмыгнув мимо занявшей весь корридор золовки.

Взяв за руку Анель, словно старую знакомую, журналистка повела ее с собой. И за ними, грузно переваливаясь, последовала Айжан.

— Наша передача о поколениях. Сегодня, наш герой — ваш дедушка, — на ходу рассказывала журналистка. — Он ведь из «поколения победителей». Благодаря им мы сегодня живы. И для нас большая честь познакомиться с таким героем, ведь их так мало осталось, — сокрушенно вздохнула она.

Войдя в гостиную, они увидели усатого оператора, настраивающего видеокамеру.

На диване чинно сидели рядышком Смагул и Айша. А с краю примостилась дочка Айжан — Асия.

— Итак, все в сборе? — спросила ведущая.

— Сына пока нет, — обеспокоенно ответила Айша. — Он должен был прийти. Но что-то его нету.

— А мой супруг не придет. Он не сможет. Работа, — вмешалась Айжан.

Неприступный, словно статуя, Смагул, нахмурил кустистые брови.

Журналист посмотрела на настенные часы, и переглянувшись с оператором, объявила:

— Начнем. Времени нет. Витя, — обратилась к оператору. — Свет на героя падает неправильно.

— Нормально падает, Аль. Не кипишуй, — недовольно пробурчал тот.

— Витя, картинка не пойдет. Посмотри сам — нет фокуса, размыто все.

Оператор, оторвавшись от камеры, нехотя склонил софит, подвинул штатив:

— Все?

— Проверка связи. Раз. Раз. Витя, ты проверил микрофон? — опять обратилась ведущая к оператору?

— Да, проверил. Все нормально, звук идет, — раздраженно огрызнулся мужчина.

— Витя, ты помнишь, как пришлось весь материал вырезать из-за звука? Не ленись, проверь еще, — настойчиво попросила она.

Оператор злобно зыркнул глазами, и хотел было что-то сказать, но, взглянув на сидевших людей, послушно подошел к Смагулу и, взяв петличку микрофона, постучал пальцем:

— Нормально. Как я и говорил.

— Спасибо, Витя, — натужно улыбнулась журналистка и повернулась: — Ну что же, начнем тогда без сына, Смагул Бекетович. Вы немного расслабьтесь. Вы слишком напряжены.

Смагул изменил позу, вытянув голову.

— Смагул Бекетович, а вы не хотите надеть свои ордена? — спросила репортер.

— Нет, доченька… я не хочу, — почему-то покраснев, ответил Смагул.

— Жаль, прекрасная картинка получилась бы, — с досадой поджав губы, произнесла ведущая.

— Давайте без орденов, — поддержала Айжан.

— Ну что же, без орденов, так без орденов. Итак, по моей команде. Сначала мы покажем героя. Потом уже всех вас. И каждый скажет слово. Хорошо?

Все согласно кивнули головами.

— Алина, поверни героя вправо, — попросил оператор.

— Вот так?

— Да, и пусть голову склонит влево.. Ага, примерно так…, — взглянув из-за камеры удовлетворенно хмыкнул оператор.

Присутствующие молчали, напряженно сложив руки на коленях, как послушные дети.

Только Анель сидела, уткнувшись в телефон.

— Так, молодежь, прошу вас всех выключить телефоны, — попросила журналист. — Итак, начнем.

Поправив лацкан пиджака Смагула, журналистка слегка пригладила волосы смущенного ветерана и, взяв микрофон в руки, начала отсчет на пальцах:

— Поехали. Мотор, — оператор снова скрылся за камерой, на которой загорелась красная точка.

— Смагул Бекетович, — начала журналистка. — Мы рады приветствовать вас и видеть в добром здравии. Наш телеканал хотел бы рассказать о ветеранах в кругу своей семьи. Здесь собрались все ваши родственники?

— Спасибо, доченька, — ответил, покряхтывая Смагул. — Да..здесь мои дети.

Внезапно в дверях появился Даир, и не решаясь войти, остановился на пороге.

Журналист махнула оператору:

— Витя, стоп, — и, повернувшись к вошедшему: — Вы и есть Даир?

— Да, это мой младший сын, — ответила за него Айша.

— Ну, хорошо, давайте начнем сначала, — искусственно улыбнулась журналистка, недовольно посмотрев на оператора.

Даир присел на стул у двери, не здороваясь ни с кем, и уткнулся взглядом в камеру.

Айсулу незаметно выпрямилась, демонстративно игнорируя его.

— Мотор, — буркнул оператор.

— Мы сегодня в гостях у героя. У ветерана войны. У живого свидетеля этой ужасной катастрофы двадцатого века — Смагула Бекетовича. Этому поколению мы обязаны своей жизнью, — начала снова на торжественной ноте ведущая, и повернулась к Смагулу:

— Добрый день, уважаемый Смагул Бекетович. Наш телеканал поздравляет вас с наступающим праздником — священным Днем Победы.

— Добрый день, — кивнул головой старик, напряженно глядя в камеру.

— Расскажите, пожалуйста, немного о том времени. Как вы попали на фронт?

— Мне было шестнадцать лет в 44-м году, — неторопливо начал Смагул. — Война уже заканчивалась, а мы не повоевали. В селе не осталось взрослых мужиков. Только женщины, дети, и старики. А мы не относились ни к старикам, ни к взрослым. Я был крупным парнем и выглядел на все 20, а то и 25 лет. И я попросился на фронт.

— Вам не было страшно?

— Страшно? — усмехнулся Смагул. — Мы рвались на фронт. Каждый мечтал быть воином и защищать Родину. Такой был дух. Хотя, конечно были и дезертиры. Но их было мало.

— Но разве в 16 лет можно воевать?

— Нельзя. Но если сильно захотеть, — улыбнулся Смагул. — Я обманул военкома, что потерял документы, и хитростью забрался в состав, идущий на фронт. А там такая неразбериха, что не до меня было. Меня сразу отправили на третий Белорусский фронт… Вот так я и попал на войну.

— Мы еще вернемся к теме войны, уважаемый Смагул Бекетович. Но сейчас хотелось бы поговорить о вашей семье. Ведь тема нашей передачи — «Отцы и дети». Вот здесь собралась вся ваша семья?

— Стоп! — дернулся оператор. — Аля, звук пропал, — подойдя к журналисту взял в руки микрофон и подул в него.

— Слова героя вошли? — раздосадованно спросила журналистка.

— Да. Он в норме. Только свою речь, — вернувшись к камере, поднял руку. — На счет три. 1, 2, 3. Пошли.

— Наша передача об отцах и детях, — натянув снова улыбку, повернулась к Смагулу журналист, — Здесь собралась вся ваша семья?

— Да, — не поворачивая голову, коротко ответил Смагул. — Это моя супруга, Айша Александровна.

— Очень приятно. Необычное у вас отчество.

— Мы происходим из рода великого Абая. Он ведь еще переводил стихи Пушкина, — довольная, что наконец-то на нее обратили внимание, начала Айша. — Мой дедушка тоже любил стихи Пушкина. Учился в Омской гимназии. Вот он и решил назвать сына в честь любимого поэта — Александром.

— Как замечательно. А вам нравятся стихи Пушкина?

— Конечно… В нашей семье мы учили его стихи с детства. Как сейчас помню. Хотя, память уже подводит меня. И мои дети любят Пушкина.

— Айша Александровна, вот вы, люди поколения, которое выросло в сложное время. Отличается ли ваше поколение от современного?

— Ммм… я не знаю, — замялась Айша, перебирая в руках платочек…. — Мы со Смагулом ведь рано потеряли родителей. Я своих потеряла в степях Бетпақ Дала[58], когда мы бежали от голода. А родители Смагула были репрессированы. И мы пытались дать то тепло детям, которое сами когда-то не получили. Нам не с чем сравнивать. Ну, старшую Айжан мы не так баловали. Она родилась в 58-м году… Тогда у нас не было своей квартиры и мы мыкались по углам. Но вот младшего, Даира, мы баловали. Тогда у нас уже была своя жилплощадь.

— Скажите, Айша Алекандровна, вот говорят о конфликте поколений. А есть ли он у вас с вашии детьми?

— Дети как дети, — немного замешкавшись, ответила Айша. — У меня никогда не было проблем с детьми. — посмотрев на Айжан, немного с гордостью добавила. — Послушные, примерные. Они никогда не доставляли проблем.

— А вы, Айжан, — повернулась к старшей дочке ведущая. — У вас было непонимание с родителями? Может, они были очень строги? Или наоборот? Есть ли то, что вас отделяет или отличает от их поколения?

— Конечно, — уверенно ответила Айжан. — Вы правильно заметили, это поколение победителей. Они всегда для нас были героями. Мы учились в школе на их подвигах. На их духе. И смотрели на них снизу вверх. Мы выросли в их тени.

— А что вы думаете о конфликте поколений?

— Я, честно признаться, не совсем понимаю вопроса.

— Витя, стоп. Выключи камеру, — раздраженно крикнула журналистка оператору. И повернувшись: — Понимаете, у нас передача посвящена отношениям поколений. Каждое поколение имеет свои особенности. Здесь собрались три поколения. И мы хотим показать контраст поколений.

— Но если у нас нет конфликта? Тогда что? Мы никогда не ругались. Живем мирно, — удивленно произнесла Айжан.

— В любой семье есть конфликт!

— Так у вас передача посвящена скандалам, ссорам? — возмутилась Айжан. — Вряд ли это понравится родителям. И, — поглядев на свою дочку, добавила — Мне и детям.

— Вы неправильно поняли, Айжан, — смягчила тон ведущая, — Конфликт — он не в буквальном смысле. Это как у Тургенева «Отцы и дети», вы читали?

— Ну кто не читал эту книгу. Хотя бы в школе.

— Так вот, там есть проблема разницы поколений. На Западе даже есть ранжирование поколений. Ваших родителей можно отнести к поколению войны — поколению героев. Дальше идут поколение бэби бумеров. После них — поколение X, это рожденные в 1965—1982 годах[59]. Их отличает недовольство властью, недостаток доверия руководству, политическое равнодушие, озабоченность экологией. На них сильно повлиял распад СССР, перестройка, 90-ые, и, конечно, появление Интернета.

— Ну… эти факторы повлияли на всех. И даже на родителей, — кивнула головой Айжан в сторону стариков, удивленно взиравших на журналистку.

— Они оказались больше пассивными наблюдателями. В отличие от другого поколения, — возразила ведущая.

— Даира можно отнести к иксам. Он родился в 1968-м году. Тем более он ходячий Икс, — пошутила Айжан. — А как быть мне? Ведь я родилась в 58-м году? Ни туда, ни сюда.

— Я думаю, что вы входите в ареал как бэбибумеров, так и иксов. Несколько лет разницы значения не имеют.

— А дети? Их куда?

— Вот, — продолжила журналистка. — Они уже из следующего поколения. Какого они года рождения?

— Моя дочка, Асия, 85-го года рождения. Но у меня есть еще сын. Он старше. Он 82-го. А Анельчик, вот она 89-го. Сын получается из другого поколения, что ли? Моего? Мы с ним одного поколения?

— У иксов нет барьеров с детьми. Они словно ровесники. Начало 80-х по конец 90-х — это уже поколение Игреки. Их называют поколением «питерпенов», не желающих взрослеть. Им интересна вечная молодость.

— А кому неинтересна вечная молодость? — улыбнулась Айжан.

— Нет, ваше поколение серьезно относится к зрелости и четко очерчивает границы взрослой жизни, — поучительно заметила журналист. — Вы — последнее поколение, уважавшее корпорацию, рабочее время. А игреки — это фрилансеры, свободные люди. Они сами выстраивают графики и сами планируют рабочее время. Дальше идет поколение Z, зетовцы, родившиеся в 90-х и нулевых. Их уже можно называть цифровым поколением. Их мало волнуют чувства, они сконцентрированы на своем пространстве, внутреннем мире и эго.

— У нас нет зетовцев, — перебила Айжан. Все раздраженно оглянулись на нее.

— Ну тогда, значит, у вас нет и поколения Альф.

— Это еще кто, роботы наверное уже? — шутливо произнесла Айжан, вызвав сердитый вздох родственников, желающих послушать лекцию.

— А это дети ваших детей. Ваши внуки. Впрочем, это все не так строго.

— А зачем нужно поколения впихивать в какой-то ранж? В чем смысл всего этого? — произнес молчавший до этого Даир. — Каждое поколение было недовольно последующим. Так было всегда.

Все удивленно посмотрели на него.

Кроме Айсулу. Она еще больше выпрямилась и слегка подалась вперед.

— Вот, — обрадовалась журналистка. — Это недовольство и называется конфликтом. В этом и есть суть нашей программы. И поэтому я хочу, чтобы вы рассказали об этом. Мы хотели показать разрез семьи ветерана войны, понимаете?

— Боюсь, ничего не получится, — хмыкнул Даир. — Не принято у нас говорить эти вещи на камеру. Все тишь и гладь.

— То есть проблемы есть, но говорить не принято? — спросила телеведущая.

— Проблемы есть в любой семье. Но кто хочет выносить сор из семьи?

— Подожди, Даир. Давай поможем девушке, — обратилась к нему Айжан. — Зато по телевидению покажут.

— Я не хочу участвовать в этом шоу и показывать наш семейный дурдом, — усмехнулся Даир.

— К тебе пришло телевидение. Веди себя достойно, — одернул сына Смагул.

— А что я делаю недостойного, папа? Или для тебя все то, что я делаю — априори недостойно? — с вызовом произнес Даир.

— Ты как разговариваешь? — взорвался Смагул. — Ты ведешь себя, словно избалованный ребенок, оскорбляя посторонних людей и нашу семью. Что значит дурдом?

— Смагул, не надо. Жұрт алдында масқараладың[60], — умоляюще схватила за его руку Айша.

Но Смагул сбросил ее руку и побагровел от злости.

— Я никого не оскорблял, — парировал Даир. — Я всего лишь говорю свое мнение. Или я не имею права? Ты же привык, чтобы я всегда молчал. Безмолвная тень, пустое место — вот к чему ты привык!

— Не смей так разговаривать с отцом! — в запальчивости вступилась за отца Айжан. — Ты что себе позволяешь? — вскочила она со своего места.

— Это и мой отец. Это и мое право, — злобно огрызнулся Даир. И тоже вскочив, бросил: — Впрочем, вы никогда меня не понимали. И не принимали. — И выскочил, громко хлопнув входной дверью квартиры.

В комнате все замерли.

Было слышно, как Даир стремительно спускается по ступенькам.

Наконец очнулась журналистка и стала торопливо собираться:

— Извините. Давайте тогда в следующий раз снимем передачу, — и тоже поспешно покинула квартиру вместе с оператором.

— Оңбаған. Кого я воспитал? — не успокаивался Смагул. — Все ты виновата. Совсем разбаловала его, — выговаривал он Айше.

И, не ответив на умоляющий взгляд Айши, пошел к себе в комнату.

— Тебе нельзя нервничать. Давление поднимется. Выпей лекарство, отец, — засеменила за ним Айша.

— Мне пора на работу, — засобиралась Асия и быстро шмыгнула в подъезд.

Анель уткнулась в телефон, не обращая ни на кого внимания.

— А он испортился, как женился. Раньше он никогда не был таким, — задумчиво промолвила Айжан.

— То есть это из-за меня он стал таким? — сверкнула глазами Айсулу.

— Ну, не знаю. Все может быть, — покачала головой Айжан.

— Почему вы всегда вините меня во всем? И вы. И мама, — разозлилась Айсулу.

— Потому что ты из Даира слепила чучело, — с вызовом ответила Айжан.

— Ах так. Значит он был идеальным до меня?

— Да, идеальным. Он был хорошим биологом. Он мог стать ученым. А вынужден был торговать на базаре.

— Тогда многие торговали на базаре, чтобы прокормить семью. И науки уже не было.

— Он мог уехать за границу. Он многое мог бы.

— А что сейчас? Он чем-то плох?

— Он потерялся. Он несчастен. Ты слишком жестока к нему.

— Ой, Боже ты мой, — всплеснула руками Айсулу. — Прям испортила вашего мальчика. Скажите еще, что приезжая провинциалка захомутала городского интеллигента.

— Так и есть. А что, неправда? Да за Даиром все красавицы бегали.

— Знаете что? Ну и берите его обратно. Может, пожените на этих красавицах. Еще не поздно.

— Конечно, высосала сок и выбросила? — злобно бросила Айжан.

— Да. Теперь он мне не нужен. Возвращаю маменькиного сыночка, — злорадно улыбнулась Айсулу. — Прощайте, — и, схватив плащ, ринулась из квартиры.

— Дура, — крикнула вдогонку. — Дура. — уже про себя с досадой прошептала Айжан, — Вот зачем так вести себя. Глупая. Как и муж.

И, немного погодя, вздохнув, посмотрела на Анель.

— Ну, я тоже пойду, пожалуй. А то с ума можно сойти в этом доме. Скоро муж придет. А еще ничего не готово, — словно оправдываясь, пробормотала она. И выйдя из гостиной, долго копошилась в коридоре, кряхтя обуваясь. Временами она вздыхала, что-то бубня под нос.

Наконец она вышла из квартиры, и, тяжело дыша, стала медленно спускаться по лестнице.

                                         ***

Через некоторое время Анель наконец-то оторвалась от гаджета и недоуменно оглянулась вокруг, словно не понимая куда делись люди.

В квартире было тихо.

Положив телефон в сумку, она быстро оделась и тоже вышла из квартиры.

Глава 21. Письмо Айсулу

«Давно не писала писем.

Вот так вот — ручкой выводя буквы на бумаге.

Зачеркивая ненужные слова и дописывая сверху.

Рука даже затекла.

А ведь когда-то мы писали такие длинные письма.

Я бежала с утра в Главпочтамт, абонентский ящик 37, до востребования.

А ты не любил писать.

Но, если я получала письмо, то целый день парила над землей от счастья.

Ты не любил писать о чувствах. Все больше об армии. О сослуживцах. За время твоей службы я словно вместе с тобой отслужила.

Я ведь постоянно перечитывала твои сухие, формальные, пропахшие солдатским бытом — письма.

И обязательно целовала твои письма перед сном, засыпая с ними.

И во сне снился ты. Словно ты рядом, а не где-то далеко в армии.

Письма стали частичкой тебя рядом со мной.

Я помню твои первые письма из-под самой Украины.

Для меня тогда ты словно ушел на войну.

Ты ведь мне, провинциальной девочке, казался таким героем.

А письма я хранила в моей тумбочке рядом с кроватью в общежитии.

Стопочкой. Аккуратно. С конвертами и печатями различных почтовых отделений.

У подружек в комнате висели плакаты артистов, актеров и певцов.

А у меня висела нарисованная мной картина.

Я плохо рисую, картина не была похожа на тебя.

Но это был ты.

Твой образ. Твое лицо. Черным карандашом на белом студенческом ватмане.

Никто бы не узнал в нем тебя. И все спрашивали — кто это?

Все думали, что это какой-то несуществующий образ.

Но это был ты. Да. Только я могла узнать в нем тебя.

Ведь я создала твой образ.

На бумаге, в мыслях, в сердце.

А помнишь, в столовой ты занял очередь за мной? Еще на первом курсе.

Ты даже не узнал меня, смотрел сквозь меня, словно я — пустое место.

И что-то спросил у меня. Я не нашлась тебе что-то ответить. Растерялась.

Мой русский язык, и без того плохой, исказился до ужаса.

И я с акцентом, запинаясь, еле пролепетала что-то в ответ.

А ты даже не услышал меня. Сразу забыв, словно и не было меня.

А я…я еле удержалась на ногах, потеряв связь с миром, целиком влюбившись в тебя.

Боже, как я плакала, думая о тебе.

Парень из города. Элегантный, отстраненный, до безумия красивый.

Ни на кого больше я не могла смотреть. Ни о ком, кроме тебя, думать.

Когда я узнала, что ты собираешься на Площадь[61]^, я пошла туда ради тебя.

Ты ведь раньше был таким. Борцом за справедливость.

И я полюбила тебя таким,: героем, воином, справедливым.

Я тогда тайком следовала за тобой.

Прячась за деревьями, не упуская тебя из виду.

Боясь, что ты обнаружишь мою слежку. А ты, широко размахивая руками, почти летел на площадь.

А на площади, встретив тебя, я сделала удивленное лицо, словно это была неожиданность.

Ой, как мне было страшно на площади.

Но я не могла бросить тебя, ведь ради тебя я была готова на все. Укрыть, уберечь, защитить.

А в итоге защитил меня ты.

Помнишь, как мы грелись той зимой горячим чаем из термоса.

Эти три дня, что мы были вдвоем на площади.

Это, наверное, мои самые счастливые дни. Я утонула от любви, растворившись в тебе.

Этот холодный и горячий Декабрь.

Мне казалось, что все это игра. Что это кино. Что это понарошку.

Ах. как беспечны были мы. Как молоды и глупы.

Я тогда по-настоящему узнала тебя. Оказывается, ты совсем не молчаливый, а очень даже разговорчивый.

И великодушный.

И все больше и больше влюблялась в тебя.

Любовь выместила страх. Потому что ты был рядом.

Но потом… все поменялось. И страх вернулся. Ужас и страх.

Побежав, я упала. Дубинка солдата больно ударила по моей спине.

Но ты прикрыл. Прикрыл меня своим телом.

И я лежала под тобой, ощущая каждый удар, проходящий болью через твое тело.

И если бы не ты, меня, может, и не было бы сейчас.

Мой батыр[62], я всегда буду благодарна тебе за это.

В тот момент я решила: я всегда, всегда буду с тобой. Даже если тебя сошлют в Сибирь, я пойду за тобой. Как жена декабриста.

Твоя спина до сих пор помнит те декабрьские удары. Особенно в непогоду.

Помнишь, как ты шутил, что это боль за независимость.

А потом я тебя лечила на той заброшенной даче, где мы прятались целый месяц после тех событий. Ты, я — и заблудшая дворняжка.

И тогда мы впервые поцеловались.

Как сейчас помню. 18 декабря. 86 год. Ровно в 22:37.

Я засекла время. Для меня это было важно. И торжественно.

Первый наш поцелуй. Какое же это было блаженство.