Оглавление

Глава 1

— Манька! Хватай ребятёнка и айда в поле! — мимо проходящие бабы звали женщину на работу. — Спишь, чо ли?

— Дрыхнет, як цуцик, — поддержала пухлая девица, поправляя на ходу косынку.

На улице раздался задорный бабий смех вперемешку с детским плачем.

— Чичас! — Маня выглянула из сарая. — Бегу!

Июньский день выдался особенно жарким. От вчерашнего проливного дождя не осталось и следа. Неглубокие ямы на ухабистой дороге иссохли под утренними, знойными лучами солнца, придорожная трава лишилась прозрачной росы, воздух стал чересчур плотным и тягучим. Пора собираться в поле, ворошить колхозное сено, покуда позволяет погода.

Маня по-быстрому налила воды в корыто для поросёнка, повесила ведро на гвоздик у двери, подпёрла черенком лопаты калитку, разделяющую основную часть двора от скотного и крикнула дочери:

— Катька! Пора сбираться!

— А я уже тута, — девчонка пяти лет подскочила к матери сзади, держа в руке свёрнутый платок.

— Скибу прихватила? — улыбнувшись смышлёному ребёнку, Маня двинулась к дому. — Ентого мало, голодными останемся.

Срезав с круглого каравая большие два ломтя, достала из банки свежих малосольных огурцов. Сложила перекус в белый платок и завязала узел.

— Вот теперича идём, — вышла из хаты, повесила амбарный замок на дверь и прихватила рядом стоящие грабли. — Айда за бабами, а то не поспеваем.

Катюшка бросилась догонять работниц. Маня шла следом, прищуриваясь от солнечного света и вдыхая горячий воздух.

— Дюже хорошо у нас у хуторе, — произнесла молодая женщина, перешагивая через ямки и поднимая голыми ступнями дорожную пыль.

Хутор Сиротский ничем не отличался от других населённых пунктов Кубани. Здесь тебе и плодородные сады, и пашни, и сенокос, и дружелюбное население, которое состоит из казаков, русских, армян, украинцев. Из достопримечательностей ничего особенного: сельская школа с разновозрастными ребятишками, птицеферма, коровник, колхозное правление, где муж Мани числится председателем.

— Манька! Поспешай! — одна из жительниц хутора обернулась, чтобы поторопить женщину. — Шо ты як увалень?

— А у ей мужик до поздней ночи у конторе, вот она и не шаволится!

— А-ха-ха! — бабы не переставали шутить над Маней, откровенно завидуя её новому статусу — жена председателя.

Не обращая внимание на глупые шутки, Маня ласково улыбалась завистницам. Ну и пусть смеются, пусть потешаются.

Через четыре километра умеренного шага женщины достигли цели — добрались до колхозного поля. Солнце высоко, печёт по-доброму. Чтобы малые дети не обгорели, их оставляли возле развесистых берёз под присмотром старших ребятишек. Пока женщины ворошили сено, Саша и Гриша развлекали детвору весёлыми играми.

— А ну-ка, закрываем глазки и на боковую, — в нужное время Саша отдавал команду на сон-час. — Ежели кто не уснёт, из леса придёт волк и сцапает, — оскалив белые зубы, изображал из себя серого лесного жителя.

— Хи-хи-хи, — накрывая голые плечики мамкиным широким платком, Катюша притворно засыпала.

— И без шуток, — грозным голосом говорил Саша, всматриваясь в закрытые глаза детей. — Спите, а я за гостинцем.

Одиннадцатилетний Саша уходил в подлесок за поисками земляники, чтобы угостить подопечных за их послушание. Мальчик гордился тем, что ему доверяют взрослые обязанности, и держал себя, как истинный вожак детсадовской стаи. Но сегодня звёзды сошлись иначе. С этого дня у Саши отпало всякое желание присматривать за малолетними воспитанниками.

Вернувшись с горсткой ароматных ягод, набранных в кепку, мальчик подозвал друга и попросил разбудить детвору.

— Только не як в тот раз, — предупредил Гришу, опуская на траву головной убор. — Лучше як в армии.

— Шо? — завязывая сухие травинки между собой, Гриша поглядывал на ягоды.

— Скажи «подъём», и усё, — присев на корточки, Саша вынул из горстки спелых ягод муравья и отпустил на волю.

Недолго думая, Гришка подошёл к ребятишкам и сказал вполголоса:

— Пора вставать.

Дети не шелохнулись. Тогда мальчик повторил фразу чуть громче. Реакции — ноль. Грише надоело ждать, когда детишки проснутся, и крикнул во всё горло:

— Подъём! Я долго ждать буду?!

Дети всполошились. Самые маленькие, годовалые, спросонья подняли крик, а те, что постарше, выпучили глазёнки и уставились на нервного воспитателя.

— Ты дурак? — Саша подскочил к плачущим младенцам. — Гляди, шо наделал.

С трудом поднял на руки пухленькую девчушку. Покачивая из стороны в сторону, начал успокаивать.

— Тише, тише, маленькая, не плачь, — с укором посмотрел на друга. — Чичас тебе тётка Нюра задаст.

Гриша испугался. Не хочется получать оплеуху от грозной тёти, которая орёт, как стая бешеных ворон. Сорвав пучок голубых колокольчиков, протянул девочке и ласково запел:

Удивительно, но девочка замолчала. Широко распахнув промокшие ресницы, улыбнулась и приняла букет полевых цветов.

— Рёва-корова, — вытирая порозовевшие щёки ребёнка, Саша выдохнул с облегчением. — Садись и не реви.

Посадив Верочку на место, посмотрел на детишек. Детвора сидела молча, вглядываясь в лицо подростка.

— Уф-ф, — Саша ощущал на себе пристальные взгляды растерянных малолеток. Поднял с земли кепку и с нежностью сказал, — вам тута гостинец от зайчика.

Взял несколько ягодок и отдал мальчику трёх лет. Следующая порция была передана Верочке, другая — Ванечке. Саша сыпал в детские ладошки землянику и приговаривал:

— Спасибо зайке за подарки. Послушным детям от него привет, — остановившись у девочки, прикрытой платком, улыбнулся и запел. — Люли-люли-люленьки!

Девочка не пошевелилась. Опустившись на одно колено, Саша продолжил будить дремлющего ребёнка.

— Эй, соня-засоня, вставай, — тронул Катю за плечо.

Ни одни мускул не дёрнулся на лице девчушки. Саша заволновался.

— Да она прикидывается! — расхохотался Гриша, взявшись за живот. — Гляди, а глаза-то моргают!

Наклонив голову, Саша протянул палец к носу девочки.

— Ты шо делаешь? — Гриша перестал смеяться.

— Проверяю, дышит ли.

— Ты… думаешь… — упав на колени, Гришка раскраснелся, как варёный рак.

Убедившись, что Катя жива, Саша убрал платок, просунул руки под мышки и потянул девчонку наверх.

— Да брось ты её, — махнул рукой Гришка, которому не терпелось отведать сладкой земляники. — Давай добычу делить.

Но Саша не обращал внимание на друга. Напрягшись из-за обмякшего тяжёлого тела, попробовал поставить Катю на ноги. Ничего не вышло. Конечности девочки болтались, словно подсушенные грибы на ниточке. Не выдержав, мальчик положил ребёнка на примятую траву.

— Катя, просыпайся, — легонько похлопал по щекам и потряс за подбородок. — Ка-ать, ты слышь?

Девчонка не откликалась. Сашку будто кипятком ошпарили, до такой степени оробел.

— Гришка, — откинувшись назад, заговорил дрожащим голосом, — беги за тёткой Маней.

— Зачем? — не дожидаясь делёжки, мальчишка уплетал ягоды по одной.

— Гри-иш, — еле слышно прошептал Саша, — Катьке плохо.

Обернувшись на спящую девочку, Гришка усмехнулся.

— Пущай дрыхнет, коли хотца.

— Беги, говорю! — выкрикнул Сашка в сердцах.

Вскочив с места, Гришка рванул к бабам. Саша остался ждать, пытаясь разбудить Катю. Лучше бы она очнулась сейчас, иначе председательская жена повесит всех собак на старших ребят. И тогда рыбалка накроется медным тазом, да и вечерние гулянки тоже.

Маня не торопилась бежать на помощь. Взрослые не обращали внимание на детские забавы. Мало ли, ребятишки поссорились. Помирятся — это детство. Закончив ворошить сено, женщины закинули грабли на плечо и направились к своим отпрыскам. Пора возвращаться в хутор. Подойдя к детям, Маня взяла руку Кати и в смешливой форме сказала:

— Подымайся, притвора.

Девочка не открыла глаза и не издала ни звука.

— Хватит дурочку ломать, — хихикала мать, поглаживая девчушку по голове. — Если не подымиси — не будет тебе конфет, — решила схитрить.

Никакой реакции. Катя не шевелится.

— Да шо ж енто такое? — подхватив ребёнка, Маня начала злиться. — Хватит дурачиться. Вставай.

— Не трогай девку! — завопила соседка по имени Фрося. — Манька! У ей недосып! Закрой лицо платком и пущай дрыхнет!

— Енто шо исчо за примета такая? — Маня восприняла в штыки сказанное. — Откудова ты енто взяла?

— Маня, послухай нас, старых, не тронь дитё. Примета верная. Ей боженька глаголет. Не мешай, — седовласая Агриппина сняла со своей головы косынку и подала Мане. — Накрой лицо.

— Да идите вы со своими сказками, — возмутилась женщина, прижимая к груди дочь. — Ишь, чего удумали.

Встряхнула как следует Катю и крикнула:

— Ежели не очнёсси, я тебя волкам отдам на растерзание! — шлёпнула два раза по щекам.

Девочка открыла глаза и заорала на всю округу:

— А-а-а!

— Очунялась, — Маня хотела поставить её на ноги.

Но Катюша не смогла устоять. Завалилась на траву, вытянула перед собой руки со скрюченными пальцами и истошно завопила:

— Поди! Поди прочь!

Дети и взрослые замерли. Нюра медленно стянула косынку с головы, открыв рот. Бабушка Фрося уронила грабли, прижав к губам сморщенный кулак. Остальные бабы поглядывали то на орущего ребёнка, бьющего ножками по траве, то на Маню.

— Божечки мои, не иначе як сглазили… — прошептала Фрося, сделав шаг назад. — Надобно у церковь обратиться.

— Чего стоишь, будто килу навалила?! — Нюра ткнула в плечо Маньку. — Бягом к Макарычу! Пущай сглаз сыметь!

— Да-да, верно гутаришь, — согласились работницы, кивая головами. — Он у нас знатный ведун.

— Тю, ведун, — одна их женщин скривила лицо. — Скажете тоже. Знахарь он. А вы ужо в колдуны записали.

— Ведун, вот те крест, ведун, — Аксинья перекрестилась несколько раз, достала из-за пазухи потёртый железный крестик, висящий на пропитанной по́том верёвочке, и поцеловала прилюдно. — Ванькина Галка к ему на поклон ходила, дык Иван горилку напрочь не принимает. Во как.

Слушая народные бредни, Маня подхватила дочь на руки и быстрым шагом двинулась в хутор.

— Манька! Куды? Мы тебе поможем! До Макарыча, чай, на два километра дальше! — крикнула Нюра вслед уходящей хуторянке.

— Не надо! Не верю я в ваши сказки! — откликнулась Маня, унося захлёбывающегося криком ребёнка.

Бабы переглянулись.

— Енто им за подлость, — восторженным голосом сказала худенькая, рыжеволосая женщина, наливая воду в руку из кувшина и обрызгивая свою роскошную, упругую грудь поверх платья.

— Думай, чаво болтаешь, — насупилась Нюра, поставив кулаки на бока, — ежели бы ты…

— Тише, — Фрося показала глазами на детей, — она и так о себе знает. Надо до хаты итить. Коров доить.

Нюра подняла дочь на руки, обтёрла её разрумянившее личико косынкой, поцеловала в носик.

— Айда домой, доня, — прижала девочку к груди и потопала на дорогу.

Женщины последовали за ней.

Всю дорогу от поля до хутора слышался отдалённый вопль Кати. Бабы охали и приписывали этому случаю всякие загадочные поверья.

— А Фёклу-ударницу помните? Ой, какая красавица была. Уся из себя. Умытая, с причёской, а як мужа схоронила — чудная стала. Сбежала в соседнее село. А тама бабы и говорють, шо она по домам хо́дить и песни распеваить. По праздникам в клуб прибегаить, юбку задерёт — и в пляс. Никто её не трогает, уси жалеють.

— Да-да, — соглашались работницы, — слыхали.

— Кажись, и Катька такая будет, — глядя прямо перед собой, сказала Валя. Убрав со лба огненно-рыжий локон, сощурила глаза. — Бог не Тимошка…

— Замолкни, — Ефросинья недолюбливала Валентину за её острый язык. — Не твоего ума дело.

Фыркнув в ответ, Валентина отошла к Нюре.

— О как, заступается, — шепнула на ухо соседке и искоса посмотрела на Фросю.

— И правда, Валь, кончай ужо сплетничать. У твоего Митьки голова слабая, от того его и не выбрали. Да и… — взглянула на Валю с неким презрением, — характером не вышел. Другой бы на его месте як вдарил за…

— И ты туда же, — зная, что весь хутор в курсе женских «подвигов», Валя начала притормаживать ход. — Вам бы только судачить, а сами-то…

Подождала, когда надоедливые бабы уйдут вперёд, и поплелась за ними, еле передвигая ноги.

Глава 2

Дойдя до дома, Маня посадила дочь на крыльцо и побежала за водой. Принесла, окатила трясущегося ребёнка мутной жидкостью из бочки и принялась успокаивать.

— Ну, ну. Чего разошлася? — убирая промокшие волосёнки с закрытых глаз, легонько потрепала за щёчку. — Напугалася чего? Али прикидываешься?

Катя не отвечала на вопросы мамы, не реагировала на нежные прикосновения. Знай себе, криком кричит да руками машет. Мане надоело смотреть концерт в роли одного актёра. Занесла девочку в хату, посадила на кровать и сунула в руки кусок сала, чтобы та успокоилась. Но и это не помогло. Катя всхлипывала и уже не так громко вопила — голос провалился куда-то вниз и звучал с натугой. Дождавшись старшего сына, Маня передала ему дочь, а сама ушла доить корову.

— Кать, обидел кто? — Павлуша смотрел в стеклянные глаза сестры и недоумевал. — Сашка Плотников? Иль мамка отругала?

Не понимая, что происходит, мальчик сходил в сени, принёс куриные яйца, чтобы угостить Катю. Она страсть как любит сырые яйца да с чёрным хлебушком. Разбив верхушку скорлупы, насыпал чуть соли на желеобразный белок и поднёс угощение девочке. Сунул в руку и зажал пальцы девчушки, чтобы она сама держала.

— На, пей.

Не соображая, что от неё хочет брат, Катя сдавила хрупкую скорлупу, и из раздавленного яйца потекла прозрачная жидкость.

— Они идут! — во всё горло закричала девочка охрипшим голосом, показывая указательным пальцем на дверь. — Не пускайте их! Они идут!

Павлик остолбенел от душераздирающего вопля. Лицо сестры так исказилось, что мальчик чуть не намочил штаны от страха.

— Ма-ам! — пулей выбежал на улицу. — Ма-ам-а-а!

— Ну, шо исчо? — Маня вынесла ведро с молоком из сарая. — Чего горлопанишь?

— У Катьки припадок, — побледневший мальчик схватил мать за руку, держащую тяжёлое ведро. — Пойдём скорее.

— Тю, чего выдумал? — отдёрнула руку сына. — Отцепись. Иди лучше поросю дай.

— Мам, она тама орёт и в дверь тычет, будто видит кого-то, — Паша заговорил тихо, чтобы, кроме матери, никто не услышал.

— Подралися, шо ли? — двинулась к дому. — Ну, ежели обидел девку — берегись.

Вошла в хату, поставила на табурет ведро и зашагала в комнату — проверить дочь. Отодвинув застиранную штору, висевшую вместо двери, улыбнулась. Катюша лежала на кровати с закрытыми глазами и громко сопела.

— Доня, донюшка, — ласково назвала Катю, — заснула, горюшко моё.

Обтёрла ручку от яичной смеси, убрала скорлупки.

— Вывозилась уся, — накрыла Катюшу стёганным покрывалом. — Намаялась, горемычная. Спи, спи, моя голубка. Напугалась, а теперича вона уставшая. А бабы всякого наговорили. Им бы только потрепаться. Всё у нас хорошо.

Поправила светлые волосики и поцеловала дочку в красную щёку.

— Дети есть дети. Мало ль, чего она в поле увидала. А им лишь бы страшную сказочку додумкать, — поругала про себя женское население. — Шоб им пусто было.

Катя спала, как убитая, шумно выпуская воздух из носа. Мать не пыталась разбудить ребёнка. Переделала домашние дела, приготовила ужин и наказала старшему сыну никуда не уходить, а приглядывать за сестрой. Сама же отправилась на вечернюю дойку.

Не успев дойти до фермы, встретила деда Тихона, местного сторожа.

— Мань, здоров, — остановился в трёх шагах и достал из кармана вековых портков потёртый мундштук. — Шо там с девкой у тебя? — сунул в него папиросу.

— Ты о чём, дед Тихон? — нахмурилась Маня, отмахиваясь косынкой от надоедливых мошек.

— Ну, як же ж? Был я сёдня у мага́зине. Захотелось мене бубликов…

— Ты мне тута не жуй, а гутарь по-скоренькому. На работу бегу.

Прикурив, старичок продолжил мямлить:

— Купил бубликов…

— Ай, дед, иди, куды шёл! — психанула Маня, закинув косынку на плечо. — Покуда от тебя чего дождёшься — молоко в вымени ски́снеть, — рванула быстрым шагом в сторону фермы.

— Яд надобно отсосать! — крикнул вдогонку Тихон, закашлявшись табачным дымом. — Иначе помрёть!

— Кто? — у Мани перехватило дыхание. — Кого енто укусили? — вернулась к старику. — Ты шо несёшь, старый?

— Нясуть куры на нашесте, а я правду докладаю, — затянулся и с удовольствием выдохнул прямо в лицо Маньки.

— Фу, паровозник! — замахала рукой женщина перед своим носом. — Не продыхнуть! Так, кто, ты говоришь, помрёть?

— Ясное дело, девка твоя. Она ж так вопила, шо я с того конца деревни услыхал, — показал загоревшей рукой на лес. — Иду, значится, у мага́зин, а навстреню мене Валька-рыжуха. А я вопрос и зада́л, мол, кого не поделили, а она и гово́рить: «У Гунько мала́я в траве дрыхла, а потом як подпрыгнеть да давай на всю ивановскую орать». А я и спрашиваю, с дитями баловалась, али цапнул кто? Ну, мало ль в траве муравьишки какие, али гадюки…

— На том поле гадюк сроду не видали, — услышав о рыжей, Маня стиснула зубы.

— Ну-у, енто неважно, — затянулся ещё раз и, задержав дыхание на три секунды, выдохнул, прикрыв веки.

— Ну? Енто всё, шо ты хотел сказать? — нервничала Маня.

— Не, я исчо не окончил, — Тихон смачно высморкался на дорогу. — Дык, да… А ты, Маня, запамятовала, як у прошлом годе нашего мужика змеюка неясной породы погрызла, а?