Не ворошите старую грибницу
роман
Николай Максиков

© Николай Максиков, 2016

ISBN 978-5-4483-1693-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Ожидание предстоящей встречи волновало меня необычайно. Я живо представлял себе пожилого солидного учёного с манерами высокомерного интеллигента и внутренне настраивался соответствовать этому образу. Плохо у меня это получалось! Беседовать пусть даже с прославленным, но занудой – «ботаником» не хотелось априори. Но я пообещал своему давнему знакомому Геннадию Ивановичу Пиманову непременно посетить его родовое поместье в поволжском селе Петрушино, чтобы познакомиться с удивительной судьбы человеком и по обыкновению не мог нарушить данное слово. Тем более, что приезжий физик – Виктор Григорьевич Верищагин доводился ему двоюродным братом.

Колёса автомобиля мерно шуршали по асфальту, мелькали придорожные кусты и деревья, а где-то там, за поворотом, замаячили в тронутой осенью зелени петрушинские очертания. Водонапорная башня, животноводческая ферма, машинно-тракторные мастерские, первые окраинные домики напомнили мне о родных морецких хуторах на севере Волгоградской области, где прошли годы детства и юности. Дорога уткнулась в небольшой мосток через живописную речку с певучим названием Иловля. Прогрохотав по металлическому настилу, распугивая прибрежную рыбёшку и беспечных лягушек, мой автомобиль свернул на улочку с незатейливым названием, размещённом на стандартном указателе: «Заречная». «Ишь, ты! Совсем по-городскому живёт деревня!» – мелькнуло в голове. Неподалёку на завалинке на вечерние посиделки, как водится – загодя, в ожидании с пастбища домашнего скота собралась группа пожилых сельчан. Вежливо поздоровавшись со стариками, интересуюсь:

– А не подскажете, где Геннадий Иванович Пиманов проживает?

– Да ты мил-человек проехал его! Вон, за перекрёстком домина Пиманова виднеется, развертайся! Что, друг что ли? – угрюмого вида мужичонка вопросительно и оценивающе уставился на меня.

– Да нет, знакомый, – чувствуя скрытый подвох, ответил я и не ошибся.

– Что б ему пусто было! Достал он тут всех своим характером дурацким! – не скупился на грубость незнакомец.

– Чем же он «насолил» вам? – с неподдельным интересом подхожу к собеседнику.

– Да с тех пор, как переехал сюда из города – житья от него не стало. Везде свой нос суёт, всем не доволен, всё ему переделать надо. Хозяином тут себя считает. Он же родом отсюда, все его предки тутошние были. Восьмой десяток старику, а всё неймётся. Да ладно, чёрт с ним! Тебе-то по какой надобности этот баламут? Небось, по жалобе приехал разбираться? – неслось мне уже вдогонку.

У ворот указанного мне дома я притормозил, свернув на поросшую лебедой обочину. За забором залаял пёс, заливистым тенором давая знать хозяину о приходе чужого человека. Мои увещевания не возымели на дворнягу никакого действия. Это могло означать только то, что Геннадий Иванович где-то неподалёку.

– Иду, иду, Коля! – послышался знакомый голос. Не бойся этого шалопая, он привязан! Молодец, что приехал, не обманул!

– Да разве я мог иначе? Не люблю подводить, раз пообещал. Да и заинтриговали Вы меня своим гостем! – постаравшись расположить старика к доверительной беседе, протягиваю руку. Узнаю крепкое, не по годам, пожатие и моложаво искрящиеся из-под чёрных бровей глаза казака.

– Ну, пойдём, покажу тебе своё хозяйство, – не скрывая удовольствия, предложил он. А потом уж пойдём к Виктору. Тебе, думаю, нелишне будет побольше разузнать о нашей жизни. Вот тут, Коленька, на этом самом месте жили до меня семь поколений Пимановых. С петровских времён наш род идёт. Я умру – сыновья и внуки тут жить будут! Я, конечно, перестроил подворье-то. Пока работал – всё сюда вкладывал, добротно хотелось сделать, на века. Может, не всё получилось. Но я горжусь тем, что успел. Стараюсь не срамить память предков. С тех пор, как на пенсию вышел, живу тут безвылазно. Даже депутатом был поселковым! Что ты, Коля! Я всех заставляю работать на совесть. Вот ты по мосточку ехал ко мне: не побоялся, что свалишься в реку? Правильно, ветхий мост. По нему и ходить-то опасно! Так я добился решения суда, чтобы районные власти его включили в план ремонта. Не торопятся, правда, чиновники исполнять. Беды дожидаются! – ворчал Пиманов.

Чуть сгорбившись, он провёл меня по двору, где ещё краснели округлыми боками на грядке пахучие помидоры, вызревали на шпалере раскидистые виноградные лозы, унизанные янтарными кистями, а по краям замерли высохшими метелками ряды высоченных стеблей кукурузы.

– Это я всё внуков балую! – улыбается Геннадий Иванович, не забывая при этом потчевать и меня спелыми плодами хозяйствующей в огороде и в саду ранней осени. Вот эта яблоня ещё от отца осталась, а это вот слива, его руками посаженная. Стараюсь отводками, прививками сохранять старые сорта, таких теперь не сыщешь!

Сочно хрумкая ароматными яблоками, выходим на задней окраине двора к Иловле. Окаймлённый камышом плёс открылся торжественно и величаво. Плескалась в берег чистая, как слеза, волна. На мостках расположились удочки, снаряжённые на хищную рыбу. Оказалось, что не только щуки, но и сомы нередко составляют добычу местных рыбаков. А мой «экскурсовод» не замедлил рассказать, что ещё разинские разбойнички хозяйничали в этих местах, нападая на богатые караваны судов и на илистом дне покоится немало свидетельств тех лихих набегов. По пути в Петрушино я проезжал городок с экзотическим названием Петров Вал. Основан он в суровом 1942 году и представляет собой крупную узловую железнодорожную станцию. А название своё получил по остаткам сохранившегося канала с огромной земляной насыпью вдоль. Каналом этим пытался император Пётр-I соединить Дон с Волгой от речки Иловли. Шведы не дали осуществиться планам, осталась только память для потомков. Мне показалось, что Петрушино и Петров Вал имеют общее происхождение.

– Ничего доподлинно не известно, – возразил Геннадий Иванович, потеребив редеющую поросль волос на затылке. Бают, в старину в этих местах много хуторов было. Скрывался в одном из них и мятежный казак-пугачёвец по имени Пётр, Петруша по-простонародному. Но одумался бунтарь, повинился императрице Екатерине-II и та простила его, доверив охрану южных рубежей. Так от Петрушина хутора и пошло название нынешнего села.

– А Ваш род, Геннадий Иванович, давно известен здесь?

– По матери, да и по отцу я тоже имею казачьи корни. Одними из первых поселились в здешних краях братья Пимановы, обзавелись семьями, поступили на казачью службу.

Один из дедов – георгиевский кавалер, лихой рубака был в первую империалистическую! А вот сейчас в дом зайдём, я тебе фотографии покажу!

– Не боязно одному-то холостяковать? – подтруниваю над стариком.

– Что-ты! Тут народ приветливый! Да и потом, это я только на зиму старуху в городскую квартиру отправляю, да и то навещаю регулярно. Пусть она там, в городе, у детей под присмотром. Я-то ещё в силе, не смотри, что семьдесят два. Сад ещё сам литовкой обкашиваю. Да и телефон у меня сотовый имеется! Дети каждый день названивают, проведывают отца. Не-е, я один не бою-ю-у-сь, – протянул, слегка призадумавшись, дедок. Я тут наедине с природой, с корнями своими связь ощущаю. У меня тут даже насморка не бывает, веришь? Большое хозяйство не держу, не утруждаюсь. А вот курочек – позволяю себе! Э-эх, ты бы знал, как приятно утречком взять свеженькое сырое яичко, проковырять ему донышко, посолить и испить с чёрным хлебушком в прикуску!

– Я, Геннадий Иванович, сам тоже деревенский по происхождению. Понятна мне Ваша философия до самой мелочи неприметной! – соглашаюсь и тактично умалчиваю о «приветливых» отзывах сельчан, высказанных мне накануне на улице Заречной.

Мы не спеша идём обратно к дому. Шарик, признавая гостя, уже не облаивал меня, а приветливо виляя хвостом, тянулся лизнуть руку. Даже тощий кот, весь подранный в кровь соседскими котами и собаками, тёрся спиной об ноги, громко мурлыча.

– Прежде, чем пригласить в дом, хочу тебе рассказать о Викторе. Вот тут, через межу жила их семья. Моя и его матери – родные сёстры, нас тут в одном корыте детьми купали. Виктор меня на пять лет постарше будет, живёт сейчас в Белоруссии. Личность он необыкновенно талантливая. С детства имел склонность к рисованию и весьма в этом преуспел. В пединституте учился на физмате. И физика стала его судьбой. Он сделал немало открытий, награждён Государственной премией СССР. Награду вручал сам академик Мстислав Всеволодович Келдыш!

– А в какой области у него заслуги?

– А вот сам посмотри, – Геннадий Иванович завёл меня в летнюю кухоньку, где на круглом столе посередине комнаты я увидел множество фотографий, газет, книг, каких-то листков бумаги, исписанных аккуратным убористым почерком. Это всё о нём я приготовил. Смотри, Коля, читай, изучай. Что нужно – можешь взять с собой.

Я перебирал семейные пимановские реликвии и отдалённо понимал, что прикасаюсь к чему-то очень важному и великому. Авторская монография Верищагина В. Г. касалась темы инфракрасных волн. Другие научные труды освещали какие-то неизвестные мне законы социологии. Неожиданно читаю название книги: «Физическая культура индийских йогов».

В ней успеваю заметить, как подробно и доходчиво описываются принципы последовательности и постепенности в освоении упражнений, приводятся рекомендации, с чего и как начинать занятия и по какому режиму. Успеваю удивиться: «И это всё один и тот же человек?»

– Да, это всё написал наш Виктор Григорьевич! – будто прочитал мои мысли Геннадий Иванович. Я же говорю тебе, человек он разносторонний необыкновенно!

– А это он сам и есть, наверно? – вопросительно ткнул пальцем я в одну из фотографий, угадывая своего будущего визави. С неё на меня смотрели чуть с насмешливым прищуром чёрные глаза высокого худощавого мужчины, совсем не похожего на заумного доктора наук.

– Ну, а кто же ещё! – не без гордости ответил мой собеседник. Это вот он с семьёй. А это вот его сын Юрий преподаёт астрофизику в римском университете. Да, да! – заметил моё удивление хозяин. И Юрка у него не от мира сего, тоже учёный.

Решив про себя, что непременно перечитаю весь этот материал, послушно следую вслед за Геннадием Ивановичем к крыльцу дома. Через небольшой коридор попадаем в просторную гостиную, увешанную фотографиями, по которым можно проследить всю родословную семейства. Тут и пожелтевшие фото статных бородачей и усачей с подругами-казачками, и увешанных боевыми орденами и медалями фронтовиков и совсем юных мальчиков и девочек – продолжателей славного рода. Особняком выделяются картины, писанные маслом и карандашом, на которых так же запечатлены узнаваемые лица близких родственников хозяина дома.

– Это вот отец мой! – кивает на огромный художественный портрет в рамке Пиманов. Всю войну прошёл. Видишь, вся грудь наградами светится. Председателем тут после войны был в колхозе.

– А у Виктора Григорьевича отец тоже воевал?

– Да-а, с первых дней. Он в районе Бреста войну встретил. Тоже прошёл до конца. Ну, тот вообще кадровый военный был, в больших чинах ходил. Виктор Григорьевич, думаю, сам тебе всё расскажет.

Мы походили по дому. Гостевая комната, где можно уютно разместиться приезжему, светла и просторна. Напротив – рабочий кабинет хозяина, уставленный множеством книг, часть из которых пестрела закладками. На столе – ворох тетрадей, авторучек, карандашей. По-домашнему пахнуло из проёма кухни. Нехитрая утварь аккуратно размещена на полочках.

Про себя отметил, что ни в одной из комнат не скрипнули половицы. Чувствовалось, что дом сделан с любовью и под неусыпным авторским надзором застройщика. Каждая деталь расположена по делу, с определённым предназначением.

– Геннадий Иванович, а сыновья бывают тут?

– Конечно! Им тут нравится. Внуков привозят. Время-то быстро бежит, пора придет, и кто-то из них тут определится. Земля-то всегда кормилицей слывёт, испокон веков эта истина непреложной считается. Вот взять меня: какая-никакая пенсия есть, а остальное – натуральное хозяйство! Ты видел, какая картошка у меня в этом году уродилась? А-а-а! Потому, что никакой химии в ней нет, а поливаю речной водой, это тебе не ваша городская хлорка! Тут тебе и работа, тут и для отдыха краше места не найдёшь. На Волге вода летом цветёт, а в Иловле она почище хрусталя будет!

– Хорошо тут у вас, согласен. А моя деревня вся разбежалась. К центру сбилась. А те хуторки, что ещё на моей памяти по окраине были – пустыри в бурьяне сегодня и всё. От хутора Мишина, который мои предки основывали, осталось только название, да прудик небольшой с карасями.

– Сами мы виноваты, Коля. Всё за лёгкой жизнью стремились куда-то из гнезда родного улететь. А где она, эта жизнь райская? Вот хоть меня взять. Ты же знаешь, начальником отдела капитального строительства в городе работал! А вот на старости лет опять к малой родинке своей потянуло, тут моё счастье земное, не жить мне без всего этого! Молодой ты ещё супротив меня, не поймёшь до конца. А я вот сяду вечером на крылечке, глаза закрою и слушаю… От речки слыхать, как соловьи своими голосами у девчат сердца бередят, кузнечики да сверчки вокруг стрекочут. Подойники звякают во дворах. И кажется мне, что слышу голоса своих родителей, и они меня о чём-то спрашивают, а не разобрать… Может, что важное сказать хотят. Куда же я от этого денусь, а, Коленька?

Мы на некоторое время замолчали, задумавшись каждый о своём. Солнце быстро клонилось к закату, его всполохи всё ярче и отчётливее откуда-то из-под карниза проникали в комнату, и вот уже само светило заглянуло в верхний створ окошка, словно напрашиваясь на чай, который легкими клубами поднимался от наших чашек. Эх, а хороша у нас компания: старый казак, я и красавица по имени Солнышко! Романтика!

– Однако, осенью темнеет быстро. Посидели, пора в путь трогаться! – Геннадий Иванович прибрал со стола, и мы направились за калитку.

Пастухи пригнали с пастбищ деревенских коров, отары овец и коз, и встречавшие разобрали свою живность по домашним хлевам. Опустели улицы; никого не увидел я и на Заречной, где давеча меня неласково приветили. Петрушино готовилось вечерять. А пока хозяйки доили коров, и запах парного молока, смешанный с прохладой, идущей от речной заводи, плыл по округе, проникая сквозь тронутою позолотой листву деревьев в небесный эфир, а затем, струясь всё выше и выше, торопился успеть влиться в знакомую белёсую дорожку Млечного пути, пока ещё скрытую от глаз слегка багровеющей полоской заката.

Я знал, что Геннадий Иванович выхлопотал для Верищагина небольшой участок земли неподалёку, так же на берегу реки и помог установить на бетонных сваях бытовой вагончик, обычно используемый на строительных площадках. Теперь Иловля, даже широко разливаясь по весне, не могла замочить строение. Внутри всё по-домашнему обставил пусть не новой, но вполне пригодной мебелью, провёл электричество, подключил телевизионную антенну. Виктор Григорьевич очень обрадовался такому вниманию земляков и теперь каждый год на недельку-другую навещает «своё имение», приезжая из далёкого Минска в места, где родился и вырос. В те места, где его помнят, гордятся знакомством с ним. А может, Верищагину тоже вечерами чудятся родные голоса, наедине с которыми становилось светлее на душе, радостнее и по-новому предстаёт жизнь уже прожитая, и появляются силы для новых дней?

* * *

Верищагинское подворье находилось в глубине той самой Заречной улицы, на которую по незнанию я сворачивал, разыскивая усадьбу Пиманова. Глухой стеной строение было обращено к внешнему заборчику, а внутри к входу пристроена маленькая светлая веранда с навесом из волнистых листов шифера, опирающегося на опоры из стальных труб, окрашенные светлой масляной краской. Это был маленький деревенский домик, в каких обычно и живут одинокие старые бобыли да вдовы. Разве что сложен дом не своими руками, а смонтирован на потоке казённым способом. Но резные ставенки на окошках, деревянный настил с перилами и поручнями перед порогом, веселые краски, которыми расписаны стены, делали его по-настоящему уютным, даже приветливым с виду. Вокруг красовались небольшие крепенькие саженцы молоденьких яблонь, а ближе к речным зарослям – бело-жёлтыми боками блестели огромные тыквы. Кое-где проглядывались полосатые корки не слишком крупных арбузов. Земля не пустовала. К приезду хозяина кто-то заботливо приготовил ее, и участок выглядел вполне обжитым и ухоженным.

Сетчатый заборчик, отделявший подворье от улицы, имел исключительно декоративные цели – любой мальчишка преодолеет такой мигом. Но зато куры и прочая домашняя живность уже не могли проникнуть на территорию и потревожить огородные посадки.

К домику была пристроена небольшая банька, на крыше которой устроена металлическая ёмкость для воды литров на сто. Всё по-простому, без изысков, но уютно и понятно. Человеку, родившемуся и выросшему в деревне, такой быт покажется вполне устроенным. А уж тарелка телевизионной антенны, прилепленная сбоку, придавала обстановке особый современный антураж. По тропинке, выйдя из кустов, густо разросшихся вдоль речного берега, к домику направилась сухопарая фигура мужчины в простой одежонке. В руках незнакомец нес нехитрые рыбацкие снасти и кукан с тройкой крупных золотисто-бронзовых карасей. «Таких поймать – постараться надо!» – отметил я, с интересом наблюдая за приближающимся рыбаком.

– О! Да у меня гости, а калитку отворить некому! Простите, гости дорогие, старика!

– Мы, Григорич, только подошли. Да и не закрыто у тебя тут, как всегда. На улице не остались бы! – Пиманов по-свойски вошёл во двор. А я тебе гостя привёл. Вот это и есть Николай, я тебе о нём рассказывал. Интересуется твоей персоной. Гляди и напишет о тебе что-нибудь в газету или ещё куда!

– Да не в писанине дело, Гена! Приятно, конечно, что кому-то ещё нужен тут. Мне больше самому интересно с молодыми людьми пообщаться, узнать, чем живёт сегодня народ русский! – суховатая ладонь Виктора Григорьевича достойно встретила моё молодецкое рукопожатие.

Глядя в чёрные, с весёлыми искорками глаза Верищагина, я про себя отметил, что, пожалуй, только глазами и похожи двоюродные братья. Пиманов покоренастее, ростом пониже, слегка полноват, а этот, если бы я не знал, что ему уже семьдесят семь, выглядит не по годам моложаво, чувствуется энергия и уверенность в движениях.

Сунув младшему брату кукан со словами:

– Ну, давай, чисть рыбу да сковородку готовь! Рыбой угощать вас буду свеженькой! – он взял меня под руку и спросил предусмотрительно:

– Где беседовать будем, молодой человек? В дом пойдём или на скамеечку?

– А давайте на свежем воздухе посидим, Виктор Григорьевич! Смотрите, как хорошо тут у вас!

Мы присели на скамеечку, и я поинтересовался:

– Тянет всё же на родину? Всё-таки за долгие годы и Белоруссия стала родной?

– А вы знаете, Николай, я ведь себя всегда привык считать русским человеком, в какой бы стране мира не находился при этом. Быть русским – это значит носить в сердце память о том месте, где появился на свет. Помнить и стараться делать всё для того, чтобы родине за тебя не было стыдно. А Белоруссия – это часть той большой страны, которую мы считали общей Родиной. Многие с этим продолжают жить и теперь.

– Немало слышал хорошего об этой стране. Друзей у меня там много. Сам вот через месяц собираюсь в командировку в полесские края.

– Приедете в Минск – милости прошу ко мне! Мы с вами на дачку ко мне махнём! Утречком за грибами в лес сходим. Договорились?

– Как получится, Виктор Григорьевич, – не стал обещать я. Попробую!

– Ну, ладно. Понимаю. С чего начнём?

– А вот с малой родины, от петрушинской печки и начнём, Виктор Григорьевич! – улыбнулся я.

– Что ж, правильно рассуждаете. Только я хочу попросить вас вот о чём. Если случится написать обо мне, вы меньше меня прославляйте. Это всё уже в прошлом. Та наука, что была раньше – её больше нет. Мы, я имею в виду Россию прежде всего, отстаём от Запада на десятилетия и это отставание невосполнимо и недосягаемо.

– В чём главная причина по-вашему?

– Понимаете, я вот попробую эту ситуацию образно выразить. Представьте себе, что наука – это грибница, скрытая под слоем земли. Что это такое? Это такие переплетённые между собой нити, позволяющие грибнице развиваться, обмениваться информацией.

То что мы видим на поверхности – это не грибница, это открытия. Этот гриб – Государственная премия. Этот – Нобелевская премия. А грибница продолжает при этом жить, развиваться дальше и когда, в каком количестве она явит миру ещё свои крепенькие «грузди» никто не знает. Так вот, а если эту самую грибницу не орошать? Если разворошить её, повредив сплетение образующих её нитей? Вот у нас сейчас и происходит с наукой так, как я говорю. Сколько лучших учёных на Запад разъехалось! Да что там далеко ходить: мой родной сын Юрий, астрофизик, живёт и работает в Риме и я с этим ничего не смог поделать! А ведь он сейчас по сути «внук» великого Эйнштейна, занимается именно теми проблемами, основоположником которых этот гениальный человек был в своё время.

Виктор Григорьевич, махнув рукой, резко вскочил и побежал посмотреть, как идут дела на кухне. Вскоре он показался в дверях, неся огромную чашку с нарезанными в ней ломтями спелого, яркого, как алая кровь, арбуза:

– Пока там Геннадий жаркой рыбы занимается, давайте арбузиком разомнёмся! Эх, хороши они в этих краях, что ни говори! Ну, так на чём мы остановились?

– Да на том, что нельзя доверять нерадивым чиновникам управление наукой, – ответил я, сообразив, что старику не очень приятно, что сын служит науке в чужом государстве.

– Правильно мыслите! Недаром говорится: кто с руками – идёт работать на производство, у кого котелок варит и талант, какой даден – в науку, в искусство. А у кого никаких навыков и способностей нет, идут в чиновники, чтобы управлять мастерами своего дела. В итоге ни мастеров, ни…

Верищагин чертыхнулся и в сердцах бросил объеденную до белой кожицы арбузную корку в мусорное ведро. Тема глубоко волновала учёного, и я понимал, что переживания его искренние.

– Ваша супруга жива, с вами, Виктор Григорьевич? – постарался перейти на личную тему и увидел, как просияло лицо моего собеседника.

– Да, живём сейчас в Минске с моей Валечкой. Трёхкомнатная квартира в центре. Она у меня на белорусском радио работала до пенсии. О-о, она у меня золотая женщина!

– Как же вас занесло в такую даль? – поинтересовался я.

– Это, брат, отдельная история. Всё расскажу по порядку. А пока только маленькую ремарку сделаю. Наш дом стоял рядом с домом Пимановых. Когда пришло время получать в Минске квартиру (а это были ещё советские времена) оказалось, что наличие дома в Петрушино стало проблемой на этом пути. Пришлось дом за бесценок продать. Жалею вот теперь. Не на родном подворье обитать приходится. Спасибо брату, хоть этот клочок земли имею на родине. Обычно с Валей и приезжаем по лету, а в этом году не получилось у нас вместе. Эх, пойдём рыбку отведаем, к столу нас зовут!

Геннадий Иванович оказался способным к поварскому делу. Караси, зажаренные в деревенской сметане с лучком да укропчиком, выглядели так аппетитно, что мы с Верещагиным переглянувшись и рефлекторно сглотнув слюну, весело рассмеялись. Караси и впрямь были сказочно вкусны! За едой разговоры потекли уже с юморком, который добавлял Геннадий Иванович, рассказывая про свои ребячьи шалости и про то, как Витька Верещагин всегда приходил на выручку младшему шкодливому братишке.

Незаметно завечерело. Горластые петухи обозначили свои насесты, многократно прокукарекав со всех концов села о том, что пришла пора ночёвки. Засветились в небе большие и маленькие звёздочки, и далеко за околицей, над самым горизонтом выпятила свой сияющий бок Луна. От Иловли по следам выпавшей росы пополз к тёплым хлевам лёгкий туман, и было слышно, как заблеяли неподалёку чьи-то овцы, словно отказывая этому не прошенному продрогшему гостю в приюте. Изредка незлобиво лаяли по селу собаки, будто сговариваясь взять под ночную охрану потемневшие улицы и переулки. Ещё можно было различить рычание трактора и приглушённые голоса запоздалых тружеников. Вот, белея в темноте, пропорхнули к клубу девчачьи платьица, и чуть поодаль послышался громкий хохот парней. Ватага, прикуривая на ходу, двинулась вслед за девчатами, и опять всё смолкло, погрузившись в настороженную звонкую тишину.

Геннадий Иванович, разомлев, прикорнул на диванчике. Его негромкое посапывание доносилось атмосферой такого спокойствия и умиротворённости, что наша с Верищагиным беседа доверительно и обстоятельно перетекла глубоко за полночь. Мы пили из больших бокалов крепкий чай, настоянный на травах, и говорили, говорили… Такого душистого чая я никогда не пробовал раньше. Угадывался приятный вкус чабреца, лёгкий холодок мяты, терпковатый запах вишнёвых и смородиновых листьев. Удивительно, но этим волшебным настоем было невозможно напиться всласть, и вслед за опорожнённым бокалом рука невольно тянулась к чайнику ещё и ещё. Я не всё досконально понимал из того, что говорил Верищагин. Трудно было разобраться с теорией инфракрасных волн, оперируя которой Виктор Григорьевич создал системы слежения за глубоководными атомными подводными лодками и быстрокрылыми самолётами-невидимками. Произносились фамилии академиков М.В.Келдыша, А.П.Александрова, А. М. Прохорова, с которыми доводилось общаться физику. В сознании всплывали пласты разработок такого значения и такой важности, что невольно к горлу подступал комок спрессованного чувства гордости и ощущения собственной причастности к чему-то чрезвычайно великому и незаслуженно забываемому теперь. Иногда я что-то переспрашивал, уточнял, записывал в блокнот, а Верищагин терпеливо разъяснял и всем своим видом не выдавал своего могучего превосходства над моими познаниями в этих специфических областях естествознания. Приходилось много раз касаться и семейной темы. Особенно трепетно рассказывал он о своём отце.

Глядя в черноту оконного стекла, я невольно представил себе всю картину тех далёких дней, за пеленой которых всё и начиналось в судьбе учёного. Может, приснилось мне всё это ненароком? Нет, перечитываю блокнотные записи и убеждаюсь, что всё сложено правильно, всё так и было.

Часть первая

– Катерина! Ты вечером в клуб пойдёшь? – крикнула зеленоглазая Любка, перевесившись через плетнёвую изгородь.

– Даже не знаю, Любаша. Так намаялась сегодня. Видишь, сколько сена свезли сегодня?

– Катя, брось жалиться! Какие наши годы! Что ты как старуха охаешь? А я слышала, к нам в колхоз на уборку овощей солдат прислали из Камышина!

– Ну и что? Подумаешь, солдаты. А то у нас своих парней мало!

– Это не про Мишку ли Богомазова ты говоришь сейчас? Да по нём тюрьма плачет! Да и лодырь он порядочный! Неужели он тебе и впрямь нравится?

– Ничего и не нравится, – черноглазая Катюшка неделанно обиделась. А то, что он мне прохода не даёт, так я тут при чём? Я ему повода не давала.

– Ну, тогда тем более пойдём! Интересно же будет!

– Ну, не знаю, Любань. Вот если ты мне на вечер своё платье в горошек дашь, то пойду! А я тебе свой пояс с перламутровой пряжкой одолжу.

– Ну, конечно, дам! Давай, иди, мойся, приводи себя в порядок, я за тобой зайду в семь! – и быстроногая Любка весело засеменила к своему дому.

Катерина прошла по двору до скирды сена, подгребла вилами сухие былинки и улыбнулась про себя: «Хорошо поработали! Будет чем зимой Зорьку кормить». Жаль, конечно, что воскресенье без отдыха прошло, но в колхозе так: в рабочее время на общее благо вкалываешь, в свободное – на своё хозяйство. Иначе не проживёшь.

– Кать, а Кать! А что такое контрибуция? – пятнадцатилетняя Натаха, младшая сестра Катерины, с книжкой в руках отвлекла от размышлений.

– Зачем тебе, дурёха, это надо?

– Да вот тут написано про военные действия. Интересно же!

– Это дело уже после военных действий делается. Поражённая сторона выплачивает победителю контрибуцию. Убытки вроде возмещает. Вот ты, Натаха, учёная у нас будешь! До школы ещё полмесяца, а ты с учебниками носишься. Шла бы лучше воды в дом принесла. Видишь, устали все, не до того.

– А я Катенька и наносила, и протопила, и нагрела! Вот так! Я слышала, ты в клуб собираешься? А меня возьмёшь? Там сегодня Серёжка Пустовидов на гармошке играть будет! Красота! Заслушаешься, как он «Барыню» -то выводит!

– Рано тебе ещё про клубы, да про гармошки думать. Вот отец узнает, он тебе гуляночку быстро наладит!

– Вот ты вредина, Катька! – обиженно надув губы, Наташа шмыгнула в дом.

«А время-то летит!» – подумала про себя Катя. «Давно ли сама такой была?» – задумалась она и присела на завалинке. Вот уже девятнадцать скоро стукнет. Завтра рано вставать, идти на ток, ворошить зерно. Зарабатывать трудодни. «Везёт Натахе! Все её жалеют. А меня никогда никто не жалел», – огорчалась девушка. «Что я видела в жизни? Постоянное чувство голода, вечная бедность. Какой-то непонятный страх в глазах родителей: как бы чего лишнего с языка не слетело! Вон их сколько по Петрушинским хуторам сгинуло! Любке тоже хорошо. У неё отец секретарь парткома, в городе часто бывает, гостинцы привозит, обновки».

– Эй, да ты никак плачешь, красавица? – мать Катерины, статная казачка Лукерья Даниловна, участливо тронула дочку за плечо, – что случилось, милая?

– Ничего, мамочка, не случилось. Так, взгрустнулось немного.

– Пойдём в дом. Давай я тебе помогу обмыться, доченька, а там отец лошадь с подводой отгонит, вернётся, вечерять будем. Наташенька вон щей наварила с крапивой – вкуснотища-а!

– Пойдём, мамочка. Любка Кожина забегала, в клуб вечером приглашала. Не знаю, прям, идти, аль нет. Намучалась что-то, ни до чего.

– А и сходи, Катюш! Чего тебе в эту пору-то дома сидеть?

– А и пойду! Любка мне на вечер своё платье даже пообещала принести. Мам, а ты мне свой пояс с перламутровой пряжкой дашь?

– Модница ты моя! Куда ж я денусь! Ничего мне для тебя, доченька не жалко. Носи, пока носится!

Они прошли в дом. Наталья фыркнула было, но тут же рассмеялась и чмокнула старшую сестру в щёку: «Ты извини меня, сестрица!»

Лукерья тёрла мочалкой Катину спину в тёмном чуланчике с земляным полом и невольно любовалась дочерью: «А ведь и впрямь красавица она у меня выросла!» Чёрные, как смоль волосы намокли и до самого пояса струились по ложбинке спины и крепким белым холмикам грудей. Узкая талия плавно переходила в не слишком широкие, будто точёные бёдра. Сильные ноги, проворные руки, умна, уважительна, работница неутомимая. Вот только парня достойного рядом с дочкой Лукерья не замечала. Крутится один лоботряс, да всё зря. Гордая Катерина даже глядеть на него не хочет. «Как-то сложится судьбинушка твоя, чадушко ты моё?» – шло откуда-то из материнского сердца.

Вернулся с колхозного двора отец. Семён Прокофьевич сходил на Иловлю, искупался, нырнув в свежие струи и чувствуя ногами холод бьющих родников, отметил: «Да, не зря после Ильина дня не купается по поверью народ. Нет в воде уже июльского тепла»! Сорокапятилетний казак, отличившийся в первую мировую, провоевавший в коннице Будённого в гражданскую, он был ещё крепок и силён. Цыганские кудри, усы, как у самого Семёна Михайловича (недаром, что тёзки!), жилистые мозолистые руки. А в глазах, когда он спокойно смотрел куда-то вдаль, за облака, плясали золотистые огоньки. Лукерья и теперь узнавала в муже того лихого казака, который засватал её ещё перед германской. Только серебряные нитки паутины забились в черноту их волос, только повзрослели дочери. А сколько позади всякого лихолетья клубится! Через какие потрясения прошли, какие муки вынесли! Теперь-то полегче становится. И колхоз окреп, и коровёнкой обзавелись, и Семён на тракторе работает, всегда в почёте. Да и самой грех жаловаться, «Лучший овощевод» – это её так сам районный секретарь при всех на собрании назвал и грамоту вручил!

Не успели поужинать, как прибежала запыхавшаяся Любка.

– Ты уж, отец, не серчай, пусть дочка в клуб сходит, повеселится, – Лукерья Даниловна прижалась к мужниному плечу. Невеста она у нас уже.

– А то я не вижу! Дома-то оно, конечно, не гоже сидеть, но смотри, девка! Веди себя скромнее, перед парнями свою дурь не выказывай! А то вон Дарьи Степановой дочка «осчастливила» мать на старости лет, принесла в подоле. А как они теперь с пацанёнком жить собираются, она подумала? – Семён разгорячился было, но потом махнул рукой, достал из кармана своих стареньких штанов кисет и вышел на порог покурить.

– Строгий он у тебя, Катя. Мой тоже ругается, когда поздно прихожу, – Любка вертелась, поправляя на подружке своё ситцевое белое платье в горошек. На самой было платье бордового цвета в мелкий цветочек, на ногах – чёрные тупоносые туфельки. Золотистые волосы, свитые в тугую толстую косу, делали Любу похожей на сказочную Алёнушку. Да что и говорить: красавица и модница, она в своих данных нисколечко не сомневалась и чувствовала себя вполне уверенно.

– Да я его понимаю. А ты думаешь, наши матери за нас меньше переживают? – Катя на манер Любки поправила на груди свою чёрную косищу. Ну, всё! Я готова. Побежали?

– Побежали, Катюша!

– Ишь, как вырядились! Не забывайте, что завтра на работу ни свет, ни заря вставать. Стрекозы! – Семён Прокофьевич кашлянул и поднявшись с порожка, залюбовался удаляющимися силуэтами девчат. «А хорошую дочку мы с Лушей вырастили. Эта себя в обиду не даст!» – подумал он про себя.

До клуба было далековато, если судить по городским меркам. Для деревенских девчонок полкилометра – не расстояние. Чем ближе Катя с Любой подходили к клубу, тем чаще встречались им девчата и ребята, двигавшиеся, как правило, порознь в том же направлении. То и дело раздавались голоса:

– Здорово, Васёк! Что-то давно тебя не видел. Где был?

– Здорово, Саня! Да в поле целыми днями, где ж ещё!

– Маня! Иди сюда! – махала кому-то рыженькая девушка в сиреневом сарафанчике.

– Володенька! Ну, сыграй что-нибудь для души! – обступили девчонки молоденького балалаечника, – давай: «Когда б имел златые горы!»

Слышался звонкий девичий смех, гортанное, приглушённый гогот парней, старавшихся казаться степенными и взрослыми, простоватые переливы самодельной балалайки, красивые песенные напевы. Молодёжь грызла жареные подсолнечные семечки, делилась какими-то новостями, хвасталась обновками, но все одинаково напряжённо кого-то ожидали. Наконец кто-то крикнул:

– Тётя Глаша пришла! Нам ключи принесла! Отворитеся, ворота, отопритеся! – дружный смех всколыхнул округу и затерялся в густых кронах деревьев. Толпа, толкаясь в проходе, повалила в клуб. Девчата стайками расселись по скамеечкам, в углах сосредоточились компании ребят.

– А где же Серёга шастает? Музыку давай! – выкрикнул кто-то с дальнего угла.

– Будет тебе музыка, курносый! – озорной голос в дверном проёме тут же утонул в заливистых звуках саратовской гармошки, – Веселись, народ, разминай ноги! А никто вам не сыграет получше Серёги! – в клуб залихватски ввалился Серёжка Пустовидов.

– Эх, а ну-ка, Серёжка, давай по частушкам пройдёмся! – в круг выскочила задорная Тоня Пономарёва, – что пригорюнились, хлопцы?

Как на горке кирпичи,

Под горою камни.

Полюбите нас, ребята,

Мы девчата гарни!

Тут же в круг выскочил удалой курносый Санька Провоторов:

Обняла меня Тонюся,

Думал, что попал в капкан!

Ой, спасите, задохнуся,

Всё! Закончен наш роман!

И опять Тоня:

Ох, сердечко болит,

Отчего – не знаю!

Научите, как любить,

Я не понимаю!

Девчата, наблюдая за своеобразной дуэлью девушки и юноши, поначалу только прыскали от смеха, но постепенно в кружке, вытанцовывая, появлялись всё новые голосистые красавицы:

Что сидите, мужики,

Штаны протираете?

В поле только сорняки,

А вы всё гуляете!

И опять отвечает кто-то баском:

Хороша Настёна наша,

Руки, как лопаты!

Если замуж не возьмут,

То уйдёт в солдаты!

– А вот и твои солдаты, кажись! – ткнула Любку в бок Катерина, – смотри: они тут оркестр, что ли организовать собрались?

Солдат было четверо. Один из них, невысокого роста, но широкоплечий и подтянутый старшина в портупее и надраенных хромовых сапогах быстрым шагом вышел в центр круга и неожиданно громким голосом объявил:

– Па-апрашу внимания! Мы красноармейцы, приданные вашему колхозу для оказания помощи в заготовке на зиму овощей. Наша часть размещена в Камышине. Поскольку мы не только работать могём, но и веселиться тоже, решено организовать в вашем клубе художественную самодеятельность!

– Да у нас тут и своя самодеятельность имеется! – сплюнул на некрашеные половицы Михаил Богомазов.

– Минуточку! – старшина и не подумал сдаваться, – такого вы ещё не видели! Ра-а-зрешите представить: Иван Закатырин – аккордеон! Григорий Верищагин – гитара! Павел Погребняк – ложки! Ну, а я – старшина Игнат Савельевич Прокопенко – командир отделения и по совместительству руководитель этого славного музыкального коллектива! Трубы и барабаны остались в расположении части, так что не обессудьте, духовой оркестр – в следующий раз!

Народ обступил военных и с интересом рассматривал их. Особенно поразил всех аккордеон: такого чуда петрушинцы ещё не видели.

– Слушай, Ваня, меня Серёга зовут. Дашь на своём инструменте сыграть?

– А то! Только, чур, я на твоей гармонии тоже попробую! – знакомство состоялось на удивление быстро и как-то даже легко и непринуждённо.

Люба с Катей, стоя в сторонке, наблюдали, как бойцы привыкают к новой обстановке. Им понравился серьёзный, положительный старшина в перетянутой ремнями гимнастёрке. Лет тридцати, сверхсрочник, он, очевидно, боготворил воинскую службу и был предан ей всецело. Судя по всему, был человеком семейным и строгих правил, так как к присутствующим молодкам внимания не проявлял. Остальная троица – рядовые красноармейцы, призванные около года назад в части конной артиллерии. Бойцы лишь первое время немного смущались, а потом, подбодрённые старшиной и улыбками девчат, быстро освоились среди молодёжи. Сергей Пустовидов уверенно теребил меха аккордеона, рядышком позвякивал колокольчиками красноармеец Закатырин. Иван уже объяснил «коллеге», что при звучании аккордеон имеет биения, или так называемый розлив, который достигается настройкой. Для этого на сияющем корпусе у него имелись специальные регистровые переключатели. Можно было включать или выключать отдельные участки звуков диапазона и изменять, таким образом, характер и тембр звучания: одноголосное, в унисон, в октаву, в две октавы и так далее.

Серёга с интересом узнал, что на этом саксонском инструменте тридцать четыре клавиши в мелодии и восемьдесят кнопок в аккомпанементе. Только Григорий с Павлом оказались не у дел, то и дело поглядывая на старшину. Наконец тот опять вышел на середину и зычно произнёс своё: «П-а-апрашу внимания»! Все, не скрывая любопытства, уставились на него.

– А на чём вы тут без нас остановились?

– На частушках, товарищ старшина! – бойко отрапортовала Антонина Пономарёва.

– Так давайте продолжим, девчата! А ну-ка, всыпь, Иван, жару, как следует!

– Ну, теперь мы на пару, товарищ старшина сыграем с Сергеем!

– Иван, только я пока уж на своей испытанной гармонии! Ну, а ты не забывай, что обещал на аккордеоне меня отпрактиковать!

– Договорились!

И вот уже полетели от музыкантов мелодичные переборы, а затем, будто прочувствовав голоса друг друга, гармонь и аккордеон жахнули от души удалые частушечные напевы:

У товарки у моей

Кудри вьются до бровей.

Ухажёров у ней много,

Ещё больше трудодней!

Сергей спел, оглядывая столпившихся вокруг девчат, и подмигнул задорной Антонине. Та себя упрашивать не заставила. Девушка влетела в круг и подбоченившись перед гармонистом, вывела звонким голоском:

Вышивала я платочек

Тоненькой иголочкой.

Ты поздравь меня милочек —

Стала комсомолочкой!

Неожиданно Любка, подтолкнув локтем Катерину: «Смотри, как надо!» ворвалась в круг и повернувшись лицом к Ивану, бойко начала:

Я хотела замесить

Свадебное тесто.

А жених мне говорит:

«Ты не моя невеста!»

Красноармеец покраснел, но нашёлся с ответом:

Может ночку, может две

Проведём мы вместе,

А потом опять вернусь

К прежней я невесте!

А Любку уже не остановить:

Я иду, иду, иду —

Сирень валяется на льду.

Какую ты себе нашёл,

Такого я себе найду!

Смеясь, Серёга вмешался в весёлый поединок:

Нету дров, потухла печь,

Керосин кусается.

Мировой пожар разжечь

Милка собирается!

Молодые парни и девчата, полуголодные, кое-как одетые и обутые, измученные на колхозных работах, но окрылённые юным радостным цветением, веселились, позабыв про неудобства и невзгоды до упаду. Звучали полька и фокстрот, вальсы, плясовые наигрыши, звонкие неунывающие голоса требовали продолжения ещё и ещё. Порадовал и удивил сельчан своими ложками красноармеец Погребняк. Под Пашкины перестуки кое-кто, не сдержавшись, пошёл в присядку. А потом пришла очередь Григория. То, что творили его пальцы с семиструнной гитарой, не поддавалось описанию. Инструмент выговаривал каждое слово так отчётливо, что когда боец пропел красивым баритоном несколько строчек малоизвестной петрушинцам песни о трактористе Петруше, зал подхватил уверенно:

По дороге неровной, по тракту ли,

Все равно нам с тобой по пути, —

Прокати нас, Петруша, на тракторе,

До околицы нас прокати!

Прокати нас до речки, до лесенки,

Где горят серебром тополя.

Запевайте-ка, девушки, песенки

Про коммуну, про наши поля!

Катя смотрела на гитариста, не отрываясь. Поймав себя на этой мысли, девушка густо покраснела и смущённо завертела головой: «Не заметил ли кто»? А глаза, как магнитом опять притягивали взор к чернявому пареньку с гитарой. Иногда Катя ловила взгляд его красивых карих глаз и читала в них такую нежность, от которой перехватывало дыханье и учащённо билось сердечко. Девушка так ни разу и не смогла заставить себя подхватить эти простые певучие песенные куплеты.

Но смелая Любка и тут нашлась:

– Товарищ старшина! Нам и с песенным Петрушей и с вами по пути! А нельзя ли попросить проводить вашим бравым взводом нас с Катей? А то мы далеко живём, за речкой. Боязно! Там намедни мальчишки поздно вечером так тётку Евлампиевну напугали, что она чуть не утопла!

– Нет для красноармейца таких преград, которые ему невозможно преодолеть! Командуйте, девчата!

Редко, кто расходился из клуба поодиночке. Вот скрылись в темноте Сергей Пустовидов с Тоней Пономарёвой. Парень крикнул на прощание откуда-то из-под туманного берега:

– До встречи, ребята! Аккордеон берегите, я его всё равно освою!

– Это тебе не на твоих четырёх клавишах пиликать! – угадывался ехидный голос Мишки Богомазова.

– Ничего! Не боись – я упёртый!

Тропинка, по которой шли Катя с Любой в окружении своих провожатых, была узкой. И не свернёшь в сторону, чтобы идти рядом: в траве обильно сверкала в лунном свете крупными хрустальными каплями ночная роса! Это у старшины сапоги и то он их бережёт. А у красноармейцев на ногах обычные обмотки. Вмиг промокнешь. А уж про девчат и говорить нечего! Так и шли за ними в колонну по одному. Замыкали движение Иван с Григорием.

– Ну, как тебе девчонки? – Закатырин оглянувшись, довольно улыбался дружку.

– Хорошие! И никем не занятые, вроде!

– А я, пожалуй, Гриша, женюсь на Любе! А что? Через годик служба окончится, останусь в этом колхозе. Люди тут приветливые, добрые.

– Ну, ты загнул! А я решил стать командиром. Учиться хочу. Я думал, тебе тоже военная служба приглянулась, а?

– Нет, служба мне тоже нравится! Но такую девушку, боюсь, уже не встречу никогда! Неужели Катя тебе не по сердцу пришлась?

– Ну, ты пристал, Ванюха! Давай так: вместе женимся, вместе учиться едем! Идёт?

– Идёт! Теперь осталось за малым: девчат уговорить! – ребята громко рассмеялись.

– Эт-т чёй-то вам так весело там, хлопцы? Смотрите, в воду не свалитесь, к мостику подходим! – предупредила с иронией Люба.

– Отставить смехи! Смотреть под ноги! – голос старшины был по обыкновению строг.

Мостик, сконструированный из ветловых жердей, скрипел, качался, но служил исправно.

– Весной этот мостик, если казаки не успеют разобрать, ледоход сломает и унесёт. Есть у нас и настоящий мост, но до него далековато обходить, – Любка успевала и экскурсию вести.

* * *