автордың кітабын онлайн тегін оқу Матрос
Виталий Прядеин

Кітап туралы Қазір оқып жатыр4 Тегін фрагмент

Виталий Юрьевич Прядеин

Матрос

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Редактор Евгения Александровна Прядеина

Эта книга родилась из коротких заметок, начатых мной ещё во время службы. В течение 3 лет она по крупицам собиралась из осколков моих воспоминаний о флоте. Я подумал, что негоже такому опыту пропадать даром, поэтому перенёс его на бумагу. Практически вся книга была написана в заметках на смартфоне.

18+

МАТРОС

Военкомат — страна чудес,

На час зашёл, на год исчез

***

Я, наверно, пропущу все моменты, связанные с военкоматом, медкомиссией, и прочей ненужной информацией. Начну с распределителя, где и начинается армия во всем ее проявлении. Распределитель — это духота в автобусе, звенящая тишина внутри, нарастающее напряжение. Сжимаю лямку рюкзака в правой руке. Никогда не забуду этих ощущений, когда в голове стоит шум, а с бритых висков стекают капли грязного пота. В этот момент я понял, что уезжаю из дома. Уезжаю надолго. Что меня ждёт дальше? Одному Богу известно.

Открываются тяжёлые ворота областного военкомата, и автобус въезжает на его территорию. Меня охватывает волнительное и не очень приятное ощущение- неизвестность. Ты не знаешь, к чему готовиться, как реагировать на те или иные моменты, даже примерно не представляешь, с чем или с кем придётся иметь дело. А ведь мы все ещё наслушались рассказов и страшных баек про армию, дедовщину, офицерщину, про унижение и изоляцию. (херня это или нет? Везде это или в конкретных частях — неизвестно)

Вернёмся к военкомату. Он же распределитель, он же обезьянник, он же выгребная яма. Первое, что вижу из окна автобуса — куча зелёных человечков, которые сидят на расставленных в центре длинных скамьях. Эти парни уже в форме, прижали пятые точки на скамейки и жарятся на солнце. Везде снуют офицеры с блестящими звёздами на погонах (звания я тогда ещё не различал). Наконец автобус останавливается, и мы выходим.

«Так, не разбегаемся, построились в шеренгу!» — кричит нам мужик в гражданском. Никто из нас спорить не стал, построились, стоим. Я разглядываю солдат, сидящих на скамьях. Видели бы они свои лица; на них же все боль и скорбь этого мира.

К нам подошёл парень в форме. Высокий, весь помятый, форма выцветшая, а на погонах три лычки.

«Так, на флюорографию все, вон вагончик! Тьфу, кузов! Короче, идём туда» — сказал парень и показал рукой направление, в котором мы должны идти. Забавный парень; говорит быстро, запинается, сам себя поправляет. Сейчас вспоминаю и понимаю, что выглядело это смешно, но в тот момент было не до смеха.

Уже тогда начали происходить непонятные вещи, которыми была наполнена вся армейская служба. Зачем флюорография? Я проходил ее уже дважды (кстати, за всю службу прошёл ее 5 раз), но здесь всем, похоже, на это плевать.

Встали в очередь перед вагончиком, оборудованным медицинской аппаратурой. Так получилось, что я оказался впереди остальных, поэтому махом прошел процедуру и уже через минуту стоял вне очереди, пялился на кучу рюкзаков, которые мы принесли с собой.

Почему-то в голове пронеслась мысль о том, как же много продуктов мы взяли с собой: консервы, дошираки, печенье, конфеты, пряники, рулетики, чай, сахар, хлеб, сыр, паштеты. Практически все это пойдет на выброс. Еще я смотрю на то, как только переодетые в зеленую форму бойцы скручивают свои бушлаты, чтобы закрепить их на вещмешках. Достаю «тапок», смотрю, кто звонил мне. Пропущенных нет. Родителям я сказал, чтобы не тарабанили особо, не ставили меня в неловкое положение. Если что-нибудь выясню, то сам наберу их. В пачке осталась всего пара сигарет. Быстро ищу глазами магазин, нахожу его около курилки. Магазином оказался маленький ларек для нужд военнослужащих.

— Так, теперь все направляемся внутрь на медкомиссию! — сказал мужик в форме, который, судя по всему, теперь нами руководит.

Идем внутрь здания. Очередная медкомиссия, каких было уже три. Меня успокоили, сказали, что это последняя перед отправкой. Внутри нам выдали на руки личные дела, сказали раздеться и идти на комиссию.

Снова бесконечные очереди в кабинеты, люди (в основном женщины средних лет) в белых халатах, одни и те же вопросы, типа: «Жалобы есть?» или «Травмы были?». Везде отвечаю коротко: «нет». Психолог смотрит внимательно, спрашивает всякую чушь, пытается запутать, задает один и тот же вопрос по несколько раз, каждый раз формулирует его по-разному.

— Если бы в нашей стране можно было бы употреблять наркотики легально, ты бы употреблял?

Даже боюсь представить, каким надо быть тупым человеком, чтобы ответить тут положительно.

— Нет, мне это неинтересно, — внешне я спокоен, но меня это раздражает.

Поглядываю на врача, сидящую рядом, она буравит меня глазами.

— Что, даже травку бы не курил? — психолог искренне удивлен.

— Ну не зря же ее запретили, значит, это вредно для здоровья, — говорю я.

— Ясно. Где, говоришь, наркотики покупаешь? — психолог опускает глаза в мое личное дело и задает этот вопрос как бы между делом.

— Я не употреблял никогда в жизни наркотики — отвечаю я, а про себя думаю: «Решила, что меня можно просто так подловить, ага, выкуси».

— Назови столицу Канады, — подала голос второй врач.

Первое, что приходит в голову — «Монреаль». Я вообще не знаю, что у них там в Канаде происходит. Она же не на слуху. Я там не был никогда, и вряд ли буду, поэтому не мудрено, что я о Канаде не думаю. У меня вообще полно в жизни проблем и мне просто некогда думать о стране, которая находится очень далеко. Как знание или незнание столицы Канады может повлиять на определение моего психического состояния?

— Оттава… Вроде бы, — неуверенно промямлил я.

Психолог кивнула, поставила печати о том, что здоров и отпустила меня. Кстати, забыл сказать, что была еще процедура снятия отпечатков пальцев: по ладоням проходят маленьким валиком, измазанным какой-то краской (черного цвета), затем кладут листы бумаги с твоей фамилией на стол, и нужно просто дотронуться до них, оставляя следы. Я, конечно же, пару листов испоганил (неправильно приложил пальцы), но со второй попытки все получилось. Мне дали салфетки и показали, где можно отмыть руки от краски. Минут десять отмывал. Все остальное по стандарту: невролог, хирург, окулист, дерматолог и т. д. Везде все прошел на «ура».

Захожу в большой кабинет, где стоит длинный стол. За ним сидят три женщины, во главе стола председатель медицинской комиссии.

— Ты женат? — спросила председатель, смотря в мой военный билет, а затем поднимает глаза на меня.

— Нет. Скажите, на флот ведь сегодня забирают? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да ты что, родной, моряки уж давно все уехали, — улыбается женщина, а мне становится тошно.

Пока выходил на улицу, лихорадочно вспоминал, кто же там остался. Думал, что сейчас заберут к черту на куличики, в какие-нибудь ракетные войска на Дальнем Востоке.

Сидим на скамейках под открытым небом, жаримся на солнце, просто ждем. Периодически нас водят в курилку, где помимо прочего можно еще сходить в туалет, а также посетить магазинчик (чипок). В туалет очередь неимоверная, но деваться некуда. Пришлось ждать. Справил нужду, посетил чипок, где купил пачку сигарет, бутылку газированной воды и еще какую-то мелочь. Постояли, покурили, нервно посмеялись с парнями, как-то неуверенно друг друга подбадривали. В это время всех новеньких уже потихоньку начали забирать «покупатели». Те, которые уже были переодеты в «зеленку», распределились и ждали отправки. Сидим дальше, парней периодически забирают, уводят куда-то в недра военкомата, где с ними «беседуют» покупатели.

Меня как-то сразу начало накалять слово «покупатель». Оно казалось каким-то неуместным, мы же вроде солдаты, а не крепостные крестьяне и едем служить, а не продаемся в рабство. Позже я понял, что не прав, и слово это было абсолютно уместно.

Спустя несколько часов безделья и томительного ожидания, к нам вышел молодой сержант срочник, держа в руках список. Он зачитал семь фамилий, в том числе и мою, после чего сказал, что надо идти за ним.

И тут внутри все заколотилось. Что же это за войска, где нужно всего семь человек? Наверное, что-то очень секретное и серьезное. Сразу вспомнил, что в военкомате меня одна дама все рвалась записать в команду на Краснодарское училище связи, объясняя это тем, что туда берут только парней с высшим образованием и идеальным здоровьем. Туда меня, скорее всего, и хотели отправить сейчас. Мы зашли в здание. В конце длинного коридора за маленьким столиком сидел высокий мужчина в черной форме. На столе перед ним лежала красивая белая фуражка и тоненькая кипа личных дел.

«Что-то не похоже на связь, наверное, летчик», — думалось мне, сердце готово было выпрыгнуть из груди, ноги ослабли и уже не слушались, в горле пересохло. И тут я увидел его шевроны. В эту секунду время для меня остановилось.

На шевронах были изображены скрещенные якоря. Все-таки ВМФ.

Нас было всего семеро. Обычные ребята, ничем не примечательные, с бритыми головами, все среднего роста. Уж и не знаю, по какому принципу велся отбор, да и не хочу рассуждать на эту тему. Просто так сошлись звезды, судьба такая была. В жизни бывает, хоть и редко, но бывает. Офицер называет мою фамилию, я сажусь напротив него, он рассматривает мое личное дело:

— Поедешь в Питер, послужишь, — говорит офицер. По его лицу стекают капельки пота. В помещении душновато.

— Ага, — отвечаю я.

А что тут еще можно ответить.

— Сначала Питер, там учебка, потом на корабль. Срок службы -12 месяцев, — сказал офицер монотонно, без эмоций.

Для него это просто работа. Но для меня это был шок. Где я, а где морфлот? Я же моряков-то не видел в жизни, даже не представлял себе их никак, разве что в кино и на картинах. Тут я вспомнил Гришковца с его спектаклем, где он рассказывал про свою службу на флоте (хотя он служил три года, а это охренеть, как много) и так четко охарактеризовал моряков как высоких красивых мужчин со скрещенными на груди пулеметными лентами. Хорошее сравнение, так моряков представлял и я, пока сам им не стал. Реальные матросы не так эпичны, пулеметных лент они не носят (им вообще оружие не доверяют, только швабры). Да и иметь высокий рост на флоте — не практично. На кораблях потолки низкие, узкие коридорчики, замкнутое пространство, много трапов и люков. На корабле, чем ниже, тем лучше.

— Отъезжаем 3-го числа, — сказал офицер.

Потом заговорил о чем-то еще, но я уже запамятовал, все остальное было незначительно. Даже подняться со стула оказалось непросто, ноги тряслись, было волнительно. Все усложнялось тем, что еще и уезжали мы не сразу, а только через пару дней. Два дня сверху в этом гадюшнике. Вообще, достаточно распространенная история, когда призывники на распределителе проводят много времени, пока их не заберут. Официально это время не входит в счет службы.

Пока офицер говорил с остальными ребятами, я успел обзвонить всех, кого мог и похвастаться, что меня взяли в ВМФ. Конечно, перед тем, как попасть туда, я нарисовал себе всяких картин, уже видел моря, которые бороздил на больших кораблях, огромные волны и бушующие шторма, воображал, что мне предстояло преодолеть, и я такой весь красивый, в морской форме, стою на верхней палубе, опираясь на мачту. Все это, конечно, так, но реальность не настолько ярка. Естественно, есть там какая-никакая романтика, но всю ее перебивают тяготы и лишения военной службы.

После этого нас повели переодеваться, предстояло впервые надеть форму. Момент интересный и достаточно волнительный. В небольшой каптерке, заваленной от пола до потолка комплектами «зеленки» молодой сержантик внутренних войск по одному выдавал нам обновки. Парень был весел, много шутил.

— Тебе сколько служить-то еще? — спросил его один из рекрутов.

— Пять, — улыбнулся сержант. Он стоял с отодвинутой на затылок кепкой, держал руки в карманах, во рту зубочистка. Этакий дембельский стиль, поначалу выглядит забавно, но со временем понимаешь, как это удобно.

— Месяцев? — я так надеялся услышать «да», но его ответ меня просто уничтожил.

— Дней, — он светился от счастья, а у меня служба еще не началась, я даже представлять не хотел тот океан времени, что мне предстояло провести в армии. Подошла моя очередь, я назвал свои размеры одежды, обуви, головного убора и получил на руки: пахнущую складами и сыростью форму, новые берцы 43-го размера, бушлат, зимние штаны, кашне, две пары летних носков, две пары зимних носков, ложку, кружку, армейские тапочки (они вообще неубиваемые, как старая дубовая «нокия»), несколько белых платков, варежки, армейские трусы, тренчик. Вроде все назвал, может, еще там что-то было, уже и не помню. Нам сказали, чтобы мы одевались и пошустрее. Гражданскую одежду сложили в наши сумки, а все съестные запасы перекидали в вещмешки. Нас предупредили, что еду лучше всего съесть по пути в часть, потому что все это неуставное и, скорее всего, будет конфисковано. «Зеленка» хороша огромным количеством карманов, что в армии необходимо. Только на одних штанах уже есть четыре кармана, правда, как показала практика, они вечно набиты до отказа всяким ненужным хламом. На гимнастерке нагрудные, т.е. подарочные.

Подарочными их называют потому, что в них удобнее всего совать руки офицерам во время построения. Так они и делают: чуть что, сразу лезут в подарочный карман, посмотреть, нет ли там чего неуставного. Мы слишком долго телились со шмотками, и нас погнали в коридор, где стояла еще одна группа терпеливо ждущих новобранцев.

— Так, по одному на вход марш! — скомандовал им ефрейтор. Пацаны угрюмо поплелись переодеваться. Я возился со шнурками, берцы оказались тяжелыми, ну хорошо, что хотя бы без кирзовых сапог теперь служим, портянки я, кстати, тоже не видел.

— Куда вас? — спросил ефрейтор. Он сверлил нас глазами, видел, что мало нас, значит, какая-то особая команда.

— На флот едем, — ответил я.

Справившись со шнуровкой, я принялся за ремень.

— Повезло, этих вон запахов отправляют на дальний восток в танковые, целый год будут танки выкапывать, — кивнул ефрейтор в сторону ребят, которые переодевались.

Наверное, он был прав, не хотел я об этом думать, меня волновала только моя служба. Я полностью разобрался с формой, она все-таки была мне великовата, явно не попадала в плечах. Когда надеваешь форму, сразу меняются многие ощущения. Это вообще отдельная тема, на которую надо серьезно порассуждать. Во-первых, можно сразу забыть о комфорте, потому что гражданскую одежду мы подгоняем под себя (учитывая комплекцию, рост, вес, материал, погоду, настроение и т.д.). Армейская форма штопается по стандарту на всех, без учета индивидуальных пристрастий. Материал универсальный, прочный и жесткий. Берцы тяжелые, плотные, ноги все время не проветриваются, а с непривычки (у кого кожа понежнее) моментально покрываются мозолями. Все это дело перерастает в гнойники, и ноги гниют заживо, поэтому надо очень аккуратно, за ними необходимо тщательно следить. Во-вторых, сама по себе форма начинает «давить», ее грубый зеленый цвет уравнивает тебя с остальными, душит и подавляет весь позитив. В армии большую часть времени солдат ощущает неполный спектр эмоций, они варьируются лишь от полного нейтрального безразличия до жгучей ярости. Редко, когда проявляется истинная радость и, даже боюсь это слово произносить, «счастье». Скорее, такие моменты можно считать исключением.

Поймите правильно, я не жалуюсь и вовсе не пытаюсь опорочить патриотические чувства либо намеренно изгадить образ армии. Я говорю только то, что видел своими глазами, анализирую и пытаюсь дать объективную оценку. Пытаюсь, насколько это возможно, но возможно не всегда.

И вот я в форме, еще не флотской, в общевойсковой, но это уже можно считать точкой невозврата, отправным моментом. Надел форму и сниму ее теперь нескоро. Если уйти от метафор и аллюзий и вернуться на грешную землю, то давайте пробежимся по ощущениям, которые испытывает солдат. Теперь все только строем. Все передвижения, за исключением похода в туалет и по каким-либо поручениям, все производится в строю. Всегда и везде перед тобой затылок товарища, сзади, справа, слева, везде тоже одни сплошные товарищи. Серая масса, пардон, в данном случае зеленая. Встаем по росту, каланчи — в начало строя, карлики — замыкают. Ну а середнячки барахтаются посередине, как бревно в проруби. Я как раз середнячок, но ближе к концу всегда стоял, так удобнее, тебя никто не видит, никто тебя не трогает, стоишь себе, думаешь о своем. Вот и сейчас, пришло время обеда, идем в столовую.

Обед был неплох, во всяком случае, я ожидал похуже. Дали вполне наваристые щи, котлеты с макаронами, чуть сладкий чай. Я все съел и уже собирался было встать, но тут-то мне и пришлось освоить главное правило армейской службы: «инициатива еб** инициатора» или проще говоря — не высовывайся. Сержанты заметили, что я не ем, а чего-то тормошусь туда-сюда.

— Поел, воин? — спросил сержант.

Его я заметил не сразу, решил, что это он не мне сказал. Увидел я его, когда он навис надо мной.

— Да. То есть так точно! — не мог я еще привыкнуть к этому дебильному сленгу.

— Ну и замечательно, тогда останешься здесь, посуду убирать на кухню. Вопросы? — он поправил блестящую бляшку со звездой. Спорить не хотелось.

— Нет вопросов, — ответил я.

Какие уж тут вопросы. Все поели, вышли из-за столов и направились к выходу на построение. Я быстренько перетащил всю посуду на кухню, где поварихи меня сердечно поблагодарили, предлагали даже еще чайку или дополнительную порцию каши, тактично отказался. Мусор пришлось скидать в бачки. Затем я побежал на построение.

Ничего особенно примечательного больше не происходило, мы сидели на скамейках под открытым небом и ждали. Периодически нас выводили в курилку и в туалет, еще отпускали посетить местный чифан. Тогда я еще не знал, что немного позже поход в магазин станет для меня, как для Гагарина полет в космос. Я стоял, курил и разглядывал других. Каких только парней не встретишь в армии. Тут тебе и мускулистые, толстые, тощие, жилистые, быдловатые, туповатые, наивные, умные, дерзкие и многие другие. Собрали каждой твари по паре. Объединили нас всех, напялили форму и заставили плясать под дудку, диктуемую конституцией.

— Вот я так и знал, что все это будет такая хренотень, — вздыхает один парень, выбрасывая окурок в урну.

Его даже никто не спросил, что он имеет в виду, все итак все поняли. Человеку с гражданки вся эта армейская система кажется просто смешной и нелепой. Думаешь: «Как же так, ведь я учился (кто-то недоучился, кто-то закончил) и теперь я здесь, тупой дуболом, обреченный выполнять чужие приказы… Зачем?»

Пару раз заявлялся один из сержантиков, приказывал снять кепки, увидев поле бритых голов, он махал рукой и уходил восвояси.

— Че такие лысые все? Короче, если кому подстричься надо будет, подходите, — сказал сержант.

В его сторону даже никто не смотрел, практически все заранее постриглись. Солнце садилось, предстояла первая ночь на армейской шконке.

Следующий день был таким же, как и предыдущий. Мы сидели под открытым небом и ждали, пока разъедемся в войска. Нас кормили, выводили в курилку и туалет. Я звонил несколько раз домой, успокаивал родителей, говорил, что пока ничего не ясно. Такими моментами пропитана вся армия, никто ничего не объясняет, просто сиди и жди, пока скажут, что делать и куда идти. Все остается в полной неизвестности до самого последнего момента. И даже то, что наши дела взял офицер с флота еще не было гарантией, что мы именно на флот и попадем. Я, если откровенно, сомневался в этом даже тогда, когда меня уже сажали на поезд.

— Нужны четыре человека для уборки в роте, живее только, — сказал старшина.

Он был не в духе, с полминуты подождал, не дождался ответа (добровольцев не нашлось) и потом его порвало:

— Ах вы, суки, ну ладно, пойдешь ты и ты! — заорал старшина и показал на меня, — А еще вон те двое: жирный и мелкий!»

Все названные с кислыми рожами лениво подняли пятые точки и поплелись вслед за старшиной. Делать нечего, пришлось идти и мне. Мы поднялись в роту и начали убираться. Я принялся взбивать подушки и поправлять заправку кроватей. Другие бойцы подметали и мыли полы. На все про все у нас ушло около получаса, однако, временных рамок не дали, до ужина времени достаточно, можно пока и не возвращаться на улицу, а поторчать здесь.

Я присел на подоконник и уставился в окно, показывающее мне кусочек гражданской жизни, все прелести которой я начинал потихоньку оценивать.

— Духота какая, — подал голос один из бойцов, тот самый, которого старшина окрестил «мелким».

В казарме и правда было душновато, я приоткрыл окно, и в лицо ударил горячий воздух с улицы. Не вариант, лучше не открывать окна.

К вечеру пришел фотограф делать фотографии для родителей на память. Бойцов одевают в специальную безразмерную форму, накидывают берет и кепку, говорят, чтобы мы приняли героическую позу и делают фотографии, которые потом продают втридорога родителям. Растрогавшиеся взрослые, увидев свое чадо в форме на фотографии, конечно же, выкладывают денежки и после делают трогательные рамочки для этих фотографий, ставят дома и целый год вздыхают, смотря на них. Меня, как и прочих, посадили, тоже одели в эту дурацкую форму, нахлобучили на голову берет (хотя, мне никакой берет не положен) и сказали, чтобы сделал серьезное лицо. Я, конечно, много позже, видя эти фотографии, надрывал живот, так это смешно выглядело.

Дальше — построение на ужин. Второй день в армии подошел к концу, а служба официально даже не началась. Меня это немного начинало раздражать, но делать нечего, приходилось ждать, от тебя ничего не зависит.

На третий день нашу команду заставили таскать мешки с формой для новобранцев со складов в каптерку. Занятие нудноватое, но нам еще повезло, потому что других рекрутов муштровали на плацу. Поднимая левую ногу, ребята под палящим солнцем застывали на месте и учились тянуть носок. Занятие это очень неприятное, так что, мне показалось, что таскать мешки лучше. Чтобы продлить удовольствие, мы двигались медленнее, чем могли и попутно устраивали небольшие передышки, но так, чтобы не провоцировать сержантов. Ближе к обеду все занятия по строевой подготовке закончились, примерно в это же время мы дотаскали мешки. Вроде бы время строиться на обед, но тут офицер вызвал нашу команду.

— Короче, обедаем, затем быстро хватаем вещмешки, рыльно-мыльное и строимся здесь на плацу, будем проверять, что у вас есть, а чего нет, — сказал лейтенант. Вид у него был помятый, сразу видно, что его ночка прошла бурно, в отличие от нашей.

— Вопросы? — спросил он.

— Никак нет! — хором проголосили мы.

— Не обязательно было сейчас что-то кричать, ладно, короче, давайте бегом в столовую.

Приказ есть приказ. Вообще, я обратил внимание, что в современной армии очень тщательно относятся к солдатскому желудку, и самое страшное преступление со стороны офицеров — оставить солдата голодным. Мы пообедали, собрали пожитки и выстроились на плацу, где уже ждал лейтенант. Он достал список вещей, которые необходимо было иметь в вещмешке и начал их перечислять, а мы по команде доставали вещь за вещью, затем выкладывали все на асфальт. Лейтенант медленно осматривал содержимое наших вещмешков. Убедившись в наличии всего необходимого, приказал все собрать и рассаживаться на лавочки. Впереди ждали последние приготовления и, собственно, отбытие на место службы. За пару дней мы немного попривыкли к распределителю, уже знали, чего ожидать, как тут нам предстояло сменить обстановку. Ощущение перемен всегда заставляет нервничать, особенно в армии. Через минут пятнадцать к нам подошел сержант, одетый в полицейскую форму, в руках он держал наши бумаги.

— Значит так, ребят, — сказал сержант, — с этого дня начинается год вашей службы, это будет записано в военных билетах. Сейчас я выдам ваши карты, на которые вам будет начисляться заработная плата, положенная военнослужащему. Распишитесь здесь и здесь.

Он показал галочки, где нужны были подписи, и стал вызывать по одному.

— Надо же, даже деньги будут платить, — удивленно поднял брови один из нас.

— Да там не разгуляешься, хватит только на сигареты, носки, мыло да туалетную бумагу, — усмехнулся сержант и забрал подписанные бумажки, — теперь ждите, за вами придут.

Пришли минут через двадцать. Был даже момент высоких почестей: к нашей команде лично подошел майор и завел длительную речь о том, как нам повезло, что мы отправляемся на флот, о том, что это большая честь и очень немногие удостаиваются ее. Он сказал, что нас очень мало, и включать для в нашу честь парадный марш не будут, но вместо этого он лично пожмет каждому из нас руку.

— Нале — во! — скомандовал майор после рукопожатия, — в автобус по одному бегом марш!

Мы побежали к автобусу. За спиной я услышал ликование и свист других новобранцев. Этих парней ждала совершенно другая служба, но меня она не касалась. Итак, автобус едет на вокзал, я смотрю в окошко на знакомые до боли улицы. Теперь увижу их только через год.

— Ну понеслась, — выдохнул я.

Опустим все прощания на вокзале. Это момент хоть и очень трогательный, но личный, и к повествованию имеет мало отношения. Скажу только, что старался выглядеть серьезно и не подавать виду, что расстроен. Родители и еще несколько провожающих меня человек делали то же самое, но у них получалось хуже, чем у меня. Мама пришла в темных очках и не снимала их всю встречу, чтобы никто не видел ее вспухшие от слез глаза. Меня проводили до самого поезда, вручили в руки кучу авосек с вкусняшками и посидели со мной внутри вагона. Лица у мамы с папой были такие, как будто еду я на войну. Но родители есть родители, и, конечно, им очень больно отпускать своего сына. Подошло время прощаться. Отец крепко обнял меня, долго не хотел отпускать.

— Береги себя, — он держался стойко, но глаза все выдают.

— Я как приеду, сразу позвоню, будьте на связи, не расставайтесь с телефоном даже в туалете, потому что могу позвонить в любой момент, — сказал я. Говорил я быстро, а отец в ответ только кивал. Время вышло и пришлось нам расстаться. Родители еще долго стояли на перроне, смотря на меня через окно. Я видел эти лица, самые родные на всем свете. Я не мог их подвести, я не мог позволить им краснеть за меня. Я смотрел на них и молил Господа, чтобы этот момент не заканчивался никогда. Я хотел, чтобы у меня было еще немного времени, хоть чуток. И тут поезд тронулся.

«Нормально все будет! Я вернусь мама, слышишь!» — кричал я в окно, пока поезд набирал обороты. Все мои провожающие скрылись из моего поля зрения, с ними вместе ушла и моя гражданская сущность. Теперь все, я — матрос.

***

Места для всех бойцов были расположены в двух разных вагонах и, конечно, на боковушках (естественно, речь идет о плацкарте). Лейтенант назначил меня старшим над двумя другими матросами и оставил нас одних в вагоне.

— Чтоб без всякой фигни, к гражданским не пристаем, да? Если какие-то вопросы или проблемы, то сразу ко мне, сами ничего, вник? — сказал лейтенант, смотря мне прямо в глаза.

— Так точно, — ответил я.

— Красавчик, — довольный, лейтенант удалился в свой вагон.

Мы, расположившись поудобнее, забрав и расстелив белье на койки, принялись уничтожать все, что нам дали родные.

— Надо все съесть, пока едем, — говорит сослуживец, жуя пиццу, — брат сказал, что по приезде в часть все отбирают, оставляют только уставное: бритву, зубную пасту, щетку и все такое.

— Брат где служил? — поинтересовался другой парнишка. Он был высокий и тощий, но ел как конь.

— В ракетных, он даже на дизеле сидел полгода, с черными подрался.

Начались эти бесконечные байки о том какая жесть происходит в армии. Я старался не слушать. Пока сам не столкнешься, все эти рассказы ничего не значат. В реальной жизни впечатления совсем иные, но соглашусь с тем, что на нервы подобные эпосы хорошо действуют.

Весь день мы ели просто до отвала и все равно не опустошили наши сумки даже наполовину. Уже ближе к ночи я почувствовал недомогание, в горле запершило, но не понятно, как это случилось и все попытки вспомнить, где это я мог простыть не увенчались успехом. Потом стало понятно, что температура и першение в горле из-за того, что мне вдруг приспичило открыть форточку, потому что в вагоне казалось душновато. Я подумал, что со стороны это выглядело не очень хорошо, я же только что призвался, даже до части не доехал, а уже успел заболеть.

Наступило утро. Проблему с моим состоянием надо было решать как можно скорее, поэтому я решил пробежаться по вагону и поклянчить лекарства у людей. Сразу я не смекнул, что просить надо у бабушек или взрослых женщин, у них к солдатам особое отношение. У солдатских матерей нет чужих сыновей, их дети тоже служили, поэтому эти женщины с радостью помогли лысому мальчонке в форме. Я закидал себя таблетками, которые успел насобирать, надеясь, что молодой организм быстро придёт в себя.

Поезд подъезжал к Петербургу, и надо было готовиться к выходу. Я быстро скидал еду в вещмешок, но осталось несколько банок сгущенки, тушенка и пара шоколадок — все, что мои сослуживцы не смогли съесть из припасов, которые передала мне мама. Надо было избавиться от всего этого добра, ведь меня настращали, что все это отберут, когда приедем на место. Я не нашёл способа лучше, чем отдать еду проводнице поезда.

— Да зачем мне все это? — смущенно спросила она.

— У нас в части все отберут, жалко, поэтому заберите, продадите кому-нибудь, у вас же постоянно что-то покупают, — ответил я.

Отнекивалась она недолго, в конце концов согласилась и забрала продукты. Я сдал белье, оделся и вышел в тамбур, положил вещмешок на пол.

Стоя в тамбуре я ждал, когда поезд подъедет к вокзалу, и молился. Я не знал, что меня ждёт, но хорошо понимал, что это будет непросто. Я просил у Господа сил и терпения, чтобы пережить все это. И это были чертовски правильные молитвы; именно силы и терпение мне в армии очень пригодились.

***

Жаркое летнее утро, душно, на мне «зелёнка», которая на пару размеров больше, чем надо, идём строем по спальным районам Петербурга, в руках длинная коробка с сухпайком.

На нас глазеют гражданские, проходящие мимо. Смотрю на них, и настроение все хуже и хуже, но, с другой стороны, очень волнительно, и в голове крутится вопрос: что же будет, когда придём в часть? В голове уже всплывают картины из жутких видео, которыми интернет напичкан до отвала. Наверное, сейчас придём и нарвёмся на бритоголовых мордоворотов, которые сходу начнут нас бить табуретками по голове, прокачивать в упоре лёжа и творить прочую жесть. Думал я обо всем об этом, и становилось страшновато, ведь я входил в новый для себя мир, у которого была не очень хорошая репутация на гражданке, он окутан тайнами, жуткими байками и легендами. И мне предстояло провести в этом мире целый год. Подходим мы к огромному зданию, очень высокому, мрачному, из старого кирпича, который уже осыпается. Здание больше похоже на психиатрическую больницу из фильмов ужасов или тюрьму. Позже я узнал, что это бывшая женская колония, ныне переделанная под учебный центр ВМФ. Мы подходим к КПП, останавливаемся, через пару секунд открываются ворота, и выходит матрос, одетый в синюю форму с гюйсом, чёрной пилоткой на голове, на ногах какие-то черные ботинки, на боку у него висел зелёный подсумок. Он улыбается и гогочет, перекидывается парой приветственных фраз с нашим сопровождающим.

⁃ Последний наряд! — задорно сказал он, одновременно и обращаясь к нашему командиру, и хвастая перед нами. Видя его радость, мы поникли ещё больше.

⁃ Ты там на гражданке сильно не бухай! — крикнул ему наш командир.

Ах, как я бы сейчас набухался, кто бы знал!

Мы прошли через ворота и слева увидели высокую часовню, которая явно не вписывалась в местный антураж. Справа расположился выход на плац. Здание окружало его и образовывало такой закрытый двор, чтобы из любого окна просматривалась вся территория части. Мы подошли к одному из выходов и остановились.

— Становись, равняйсь, смирно! С правой колонны по одному на вход бегом марш! — прокричал лейтенант.

Бойцы один за другим побежали в открытую дверь, а дальше вверх по лестнице на четвёртый этаж.

— Заходим внутрь и становимся в строй справа у стены!

Когда очередь дошла до меня, я сиганул вслед за остальными сквозь лестничные пролеты наверх. На четвёртом этаже попал в вылизанное яркое помещение, слева на квадратной платформе стоял матрос (все с таким же зелёным подсумком на боку), возле него располагалась тумба с телефоном (старомодный такой, с крутящимся диском для набора номера). Когда мы начали заходить, матрос вытянулся и отдал воинское приветствие, мы проигнорировали его жест. Как и приказал наш начальник, выстроились справа у стены и стали ждать, пока лейтенант поднимется. Из роты доносились голоса и смех, шорканье тряпок и веников.

— ПХД, — пояснил стоящий на платформе матрос. Видя наши вопросительные взгляды, он добавил, — просто ху**** день.

Из роты вышел офицер низкого роста и встал перед нами:

⁃ Это ещё, бл***, че за стадо, ну-ка, привести себя в порядок! Подтянуться! Застегните все пуговицы, не на гражданке больше! — рявкнул офицер, чем нас изрядно обескуражил. Как-то вот не привык я еще к таким крикам, к скотскому обращению. Не сломалась еще во мне свобода, не уснула пока.

⁃ Откуда такие? — спросил он у нас.

В этот момент в роту вошёл наш сопровождающий.

⁃ Это мои, из Сибири, вот довёз до вас, получите, распишитесь, — сказал лейтенант. Затем он подал бумаги офицеру, тот мельком глянул на них и подписал.

⁃ Ну все, я в Кронштадт, хорошей службы, — последняя фраза уже была адресована нам.

Лейтенант кивнул и удалился, а мы остались наедине с этим нервным офицером. Он оглядел нас, наши документы, затем вздохнул и скомандовал:

— Нале-во! В расположение роты шагом марш!

Признаться честно, меня уже начинала немного раздражать вся эта военная фигня с командами и построениями. В расположении роты уже были матросы, они ходили вальяжно как на гражданке, в одних тельняшках и синих штанах, в руках они держали ведра и швабры. Некоторые двигали кровати, другие размазывали розовую пену по полу, третьи эту пену собирали скребками для мытья окон и совками. Вышел один из матросов, плотный крепкий парень невысокого роста.

— Так, построились вдоль стены, доставайте вещмешки, я буду называть содержимое, вы выкладываете по одному предмету, если чего-то нет, говорите, орать не надо, просто выставляем руку с предметом вперёд и все, — спокойно сказал лейтенант.

Я достал свой вещмешок, раскрыл его. Он был полон всякого армейского барахла, в том числе некоторых предметов, которые я взял с собой из дому. Например, там я обнаружил несколько упаковок «Дошираков», которые умудрился раздавить, из них высыпалось содержимое и в итоге все дно вещмешка испачкалось специями.

— Кружка! — закричал лейтенант.

Все достали алюминиевые кружки и выставили перед собой.

— Алюминиевая ложка!

Кружки положили на пол и вытащили ложки.

— Мыло!

Ту же процедуру повторили с мылом. За ним последовали зеленое кашне, пара носков, пара зимних носков, насессер, зимний бушлат и зимние штаны. Платок (две штуки), кусок мыла «звездочка» (не «Duru», конечно, но все же), кальсоны осенние, кальсоны с начесом. Баталер (так на флоте называется каптерщик) проверил все по списку, у всех всего хватало.

⁃ Так, вроде ничего не забыл, — сказал баталер, почесав репу.

⁃ Да там и нет больше ничего, — добавил один из матросов в тельняшках.

⁃ Да хрен его разберёт, у всех разные вещи, и все время чего-то не хватает, я удивлён, что у этих все на месте. Так, вещмешки переверните и потрясите, покажите, что пустые! — потребовал баталер.

Все перевернули вещмешки, и я нехотя сделал то же самое. «Доширак» вместе с рассыпанными остатками, естественно, покинул вещмешок и рухнул прямо на отполированный пол.

Я скривился в лице, ожидая удара с любой стороны, но лишь услышал:

— Ну мать твою, только помыли все!

Когда я раскрыл глаза, вокруг стояли несколько матросов, качали головами и причитали, глядя на рассыпанный по полу доширак.

— Напра-во! По одному в баталерку заходите и сдавайте ваши вещи, форму получите на днях. Нормальную, а не эту зеленью

Мы повернулись и встали в очередь сдавать вещмешки. И вот тут, наконец, появилась возможность все осмотреть. Казарма, как я её себе и представлял, смотрелась достаточно уныло: длинное помещение с кроватями в два ряда, тот ряд, что ближе к окнам, состоял из двухъярусных кроватей, а перед ним одноярусные. Все койки аккуратно заправлены синими одеялами и стояли ровно в одну линию. Позже я узнал, что они равняются по ниточке. У каждой кровати стояла табуретка, у двухъярусных, соответственно, две. На флоте их странно и ласково называют «баночками». Причём весь этот сленг упорно вливается в «синюю» массу и игнорируются какие-либо другие слова. В конце казармы пара розеток, видимо, для зарядки телефонов, у которых постоянно толкутся пара тройка бойцов, поглядывая в оба, рискуют ради пары лишних минут «заряда». Вообще, сотовые телефоны — отдельная тема в армии, которой можно уделить целую главу.

Приблизилась моя очередь сдавать вещи. Я зашёл в баталерку, положил свой вещмешок среди кучи других, видимо, тут я с ним расстаюсь навеки, ну или нет, неизвестно. Мы стояли еще минут пятнадцать, ждали остальных. Это занятие быстро надоело, и мы решили присесть на баночки. Я облокотился на спинку кровати и прикрыл глаза.

Когда же я наконец получу доступ к телефону, надо позвонить родителям, сказать, что добрался. Они, наверное, переживают. Обстановка на удивление вовсе не была враждебной по отношению к нам, скорее, суматошной. Не покидало ощущение, что придётся много ждать в начале. Вообще, самое главное испытание в армии — это испытание терпения. Значительную часть времени приходится стоять, строиться, ожидать чего-то, я никогда не думал, что мне придётся столько стоять на одном месте и не шевелиться. В воздухе витает атмосфера беспрекословного подчинения и несвободы и то, что ты теперь сам себе не принадлежишь, а на все действия приходится просить разрешения, очень сильно угнетает, особенно поначалу. Ощущение клетки чувствуется в армии очень остро, и буквально в первый же день я подумал о том, как же здорово было на гражданке. И за каким чертом я вообще сюда пошёл? Ведь сам пошёл, никто меня не принуждал. Помнится, ещё на пятом курсе, где-то в апреле месяце, я зашел в военкомат и сказал, что я студент, заканчиваю вуз и хочу в армию. Женщина, что там работала, посмотрела на меня как на Блаженного, пошла искать моё дело в огромном шкафу, до отказа набитого папками с фамилиями несчастных. Нашла она его минут через десять. Все запылённое, чуть ли не в паутине (тут я приукрасил, конечно, для красного словца). Женщина открыла мое дело и говорит: «Ты в военкомате последний раз был пять лет назад! Ну и что теперь? Служить собрался?» Я ответил, что да, собрался, ведь на работу без военника не берут. После этого меня направили на медкомиссию.

Мои размышления прервал громкий голос капитана 3 ранга (майора), который как-то так незаметно для нас появился в казарме и увидел, что мы никак не реагируем на его приход. После крика мы резко подорвались и встали по стойке смирно, он прошел мимо нас и зло оглядел каждого.

— Я не понял, воины! Почему не встаём?! Жопы тяжелые?! Ну-ка, встать быстро! Ещё мамкины пирожки высрать не успели, а уже охреневать начали! Все! Кончилась гражданка! Теперь вы в армии!

Гражданка закончилась физически, но не морально, тяжело вот так сразу привыкнуть к такой жизни. Что есть свобода? В первую очередь — это возможность управлять своими действиями. Есть еще, конечно другая свобода, духовная, она глубоко внутри. Эта свобода не зависит от того, в каких условиях ты находишься. Такую свободу можно почувствовать, сидя при этом в клетке, и никто не может ее отнять. Можно запереть тело, но не душу.

Я думал о высоком, а офицер тем временем разорялся:

— Запомните, что надо вставать, когда офицер заходит в расположение роты! Кто у этих недоносков командир?!, — вопрос был адресован к матросам, которые, видимо, находились здесь уже давно.

Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, жали плечами:

— Не знаем, товарищ капитан третьего ранга, только привезли их, они вещмешки только сдали баталеру, — подал голос тощий смуглый парнишка невысокого роста.

— Вот ты и будешь, Птица, принимай новобранцев, увижу, что они у тебя сидят тут как в баре, будешь дючки (туалеты) зубной щеткой своей полировать, — отчеканил капитан и ушел в сторону канцелярии. Мы остались наедине с «птицей». Он вздохнул, усмехнулся и обратился к нам:

— Ну, стало быть, я ваш начальник теперь, какой вы взвод?

Мы переглянулись, непонимающими глазами уставились на птицу.

— Ясно, ну тогда седьмой взвод, шестой есть, пятый тоже, будем по возрастающей.

Внезапно прозвучали громкие звонки, а за ними последовал истошный крик дневального:

— Рота, стройся в центральном проходе для перехода на камбуз!

Все резко стали строиться, кругом в роте началась беготня, наш новоиспеченный командир принялся подгонять нас руками, мол, чего встали, бегом на построение. В первый раз это все было как-то глупо, немного нелепо, по-детски, напоминало какой-то детский лагерь, мы встали и просто стали ждать. Я смотрел по сторонам в лица парней, которые стояли вокруг, их было так много и все такие разные, но в то же время одинаковые. Лица такие молодые, некоторые почти совсем дети. Почему так? Почему, когда я смотрел кино, где играли тридцатилетние актеры, мне казалось, что солдат должен быть взрослым дядькой, но никак не таким сопливым вчерашним школьником. Какие из них солдаты? А из меня? Что я здесь вообще делаю? Вроде институт закончил, но все равно оказался здесь наравне с ними.

— Сейчас поедим, потом на плац, сделаем вид, что маршируем, я вас в курилку свожу, там и позвонить можно, здесь телефоны не светите, если офицеры спалят, то хана, у них любимая забава — мобилы в окно выкидывать или гвоздями приколачивать к асфальту — сказал «Птица тихо, но при этом очень четко. Мне этот парень определенно начинал нравиться. Интересно, почему его называли «птицей»? Из-за фамилии, наверно.

Роты располагались согласно этажам: первый этаж — первая рота, второй, соответственно — вторая и так далее. У нас четвертый этаж, стало быть мы четвёртая рота, и едим самые последние, что определенно накладывало отпечаток на рацион. Остальные — банально сметали всю еду, и нам мало, что оставалось. Потом еще и выяснилось, что, раз мы приехали сегодня, то не успели еще встать на довольствие, а, значит, и ужин нам не положен. Естественно, такой вариант был заранее продуман, поэтому мы и таскали за собой сухпайки, однако, Птица оказался на редкость шустрым парнем и умудрился договориться сперва с офицерами, а затем и с поварами, чтобы нас все же накормили. Пусть это и будут и остатки пищи, но все же они лучше, чем сухпайки.

Моя первая трапеза в армии меня никак не впечатлила: суп был абсолютно безвкусным и не соленым, просто жижа, в которой плавали два кусочка колбаски и одна картошина. Был там какой-то салат из свеклы и картошка с рыбой, еще стакан чая, ну и, конечно, легендарные 30 гр. масла. Вообще, в армии я съел масла больше, чем за всю жизнь.

⁃ Левой, левой, раз, два, три! — командовал Птица как можно громче, чтобы проходящие мимо стармосы и старшины не привязались. Мы несколько раз прошли по плацу и плавненько свернули к курилке. За огороженным забором стояло много матросов, половина из них говорила по телефону, остальные смеялись, переговаривались. Я достал телефон и позвонил домой. Какую же я ощутил радость, когда в трубке услышал мамин голос, она была взволнована, расспрашивала, как я себя чувствую, где я, как кормят и т. д. Я вкратце описал ей обстановку, сказал, что пока ничего не понимаю, что ещё ничего не известно.

⁃ Как только станет что-то проясняться, сразу звони, держи нас в курсе, — сказала мама.

Мама есть мама, переживает.

⁃ Мам, да я даже не знаю, когда в следующий раз получится поговорить снова. Здесь телефоны нельзя с собой носить, если офицеры увидят, сразу отберут, а потом ищи-свищи этот телефон, — ответил я.

⁃ А ты там теперь и останешься или ещё куда-то повезут? — спросила мама.

А мне и самому был интересен ответ на этот вопрос. В армии кругом неопределённость, ты не знаешь, что может быть через час, куда тебя забросят, что с тобой будет, и никто ничего не объясняет.

⁃ Не знаю, мам, позвоню, как будет возможность.

Я ещё поговорил чуть-чуть, спросил, как здоровье, какие планы и потом отключился. Не особо хотелось травить себе душу этими звонками, хотелось абстрагироваться от мира гражданки, чтобы лучше понять этот мир и в нем себя утвердить. Пока все чуждо, странно и больше напоминало кино, чем реальную жизнь. Точно, мы все тут в костюмированной массовке играем в кино про военно- морской флот, но мы не моряки, нет, это не реальная служба.

⁃ Окончить перекур! Выходи строиться для перехода в помещение роты! — крикнул матрос с парой лычек на крохотных погонах. Отличало его то, что он, в отличие от остальных, на голове носил белую бескозырку, а не пилотку, да и штаны у него были черные, а не синие, и фланка (верхняя форма одежды) была более нарядная. Бескозырку он сдвинул на затылок и ходил вальяжно, засунув руки в карманы. Ботинки у него блестели, как у кота яйца.

⁃ Бегом, рыбы! — командовал он.

В помещении роты нам дали, наконец, перевести дух, сходить в туалет и т. д. Птица предупредил, что нам надо держать ухо востро, чтобы не пропустить приближающихся офицеров.

⁃ Тут главное подорвать жопы, когда они зайдут, а пока их нет, можете хоть на руках бегать, — сказал Птица.

Он воспринимал все с позитивом, постоянно шутил, смеялся, рассказывал, как тут обстоят дела. В беседе выяснилось, что служит он всего две недели (а уже такой прочуханный) и Птицей его зовут из-за огромной наколотой совы во всю спину.

⁃ Ребят, — говорил он нам, — вам ещё повезло.

Почему-то в армии, и я ещё не раз с этим столкнусь, все говорят, что нынешнему призыву повезло намного больше, чем предыдущему. Прошлые всегда страдали больше и у них были самые злые дембеля, самые лютые офицеры и, вообще, они пережили муки ада, а вот вы, духи (новички в армии), вообще прохлаждаетесь.

⁃ Когда меня привезли, здесь были стармосы из Выборга, и вот они нас прокачивали конкретно. Мы могли гуськом ходить по плацу, приседали по пятьсот раз, отжимались до седьмого пота, — говорил Птица.

⁃ А что там, в Выборге? — спросили мы.

Птица посмотрел с удивлением, мол, вы че, как можно не знать о Выборге!

⁃ Там учебка ВМФ, настоящая армия, очень жестко там, — ответил он.

Выходит, здесь еще не настоящая армия, а так, подготовка. То же самое я слышал на распределителе у себя в городе.

⁃ И мы можем туда попасть? — прозвучал испуганный голос одного из новобранцев.

⁃ Ну я вроде как слышал, что Выборг расформировывают, но все может быть. Обычно отсюда отправляют либо в Кронштадт, либо в Ломоносов, ну или здесь оставляют.

⁃ А корабли-то мы увидим? — спросил другой матрос.

⁃ Да вас ещё тошнить будет от этих ржавых консервных банок, не торопитесь вы туда.

Птица так уверенно говорил о службе, флоте, кораблях. Казалось, парень служит уже не один год, хотя ему-то откуда было знать обо всем этом, такой же карась как и мы. Но надо же было произвести на нас впечатление.

Первый день подходил к концу. Птица снова вывел нас на плац и показал как, по его мнению, правильно надо маршировать.

⁃ Во всяком случае, так учили стармосы из Выборга, — говорил он, вытягивая левую ногу вперёд, а руку назад, — удар должен быть четким, хлестким.

Ботинок Птицы звонко приземлился на асфальт. Мы чеканили шаг минут пятнадцать, запевая бессмертную «Катюшу», маршировали вокруг плаца как и другие взводы, которые делали ровно то же самое, только песня у них была другая. Стоял такой гул из множества хоров, каждый поёт своё и в результате ничего не понятно, все сбиваются. Со стороны эта вакханалия смотрелась очень дико. Продолжалось все минут пятнадцать, затем птица нас отвёл в курилку.

Вечерняя поверка проходила на плацу, где выстроили весь батальон. Каждая из четырех рот заняла свой участок. Один из матросов спустил флаг «гюйс». Вышел дежурный офицер с журналом личного состава и стал зачитывать длинный список фамилий. Услышавший свою фамилию должен был бежать в помещение роты и приступать к вечернему туалету. Я ждал свою фамилию минут десять и когда, наконец, дождался, то рванул в расположение. Там я занял нижнюю койку во втором ряду, расстелил её и принялся раздеваться, укладывать аккуратно форму на баночку. В первый раз все получается наперекосяк. В идеале форма должна выглядеть аккуратно сложенным квадратным свертком, но у меня, конечно же, сверток получился далеко не квадратный. Сделал, как получилось, надеюсь, что не обратят внимание. Хватаю мыльно-рыльное и бегу в гальюн.

Тут та же картина, что и на распределительном пункте. Десять умывальников на сто человек, в итоге куча матросов толпятся над одним, умываются, чистят зубы, кто-то бреется с ночи, чтобы наутро не тратить на это время. Вода льётся только холодная, о горячей можно даже и не мечтать.

— Первая шеренга шаг вперед! — громко скомандовал дежурный офицер.

Рота, растянувшаяся на всю казарму, разъединилась и уместилась в две шеренги. Я стоял в первой.

— Первая шеренга, кру-гом! — выкрикнул офицер.

Приказ был четко выполнен, матросы синхронно повернулись ко второй шеренге лицом.

— Вытянуть руки!

Все выставили руки вперед. Вдоль образовавшегося живого коридора медленно шли два матроса из лазарета. Внимательно осматривали каждого моряка, требовали показать руки, поднять их, затем повернуться и снова встать в исходное положение. Один врач осматривал, другой каждому намазывал на палец какую-то мазь и говорил промазать ей полость носа.

— Вот, держи, — врач выдавил немного белой густой субстанции мне на мизинец, — нос промажь, это от инфекций, чтобы вы тут не слегли все.

Болезни в армии — явление нормальное и частое, особенно поначалу. Огромное количество людей из разных городов России, привыкшие к своему местному климату, здесь моментально заболевали, а еще представьте себе количество бактерий в помещении, где находится больше сотни парней. Акклиматизация всегда грозит вспышками инфекций, что приводит к целым эпидемиям и карантинам, поэтому вновь прибывших так тщательно осматривают. Так же, конечно, осмотр ведется на предмет телесных повреждений и синяков.

— Первая шеренга, шаг вперед, — скомандовал достаточно спокойным голосом дежурный офицер.

Когда врачи окончили осмотр, мы вернулись на свои места и развернулись.

— Рота, отбой!

Все побежали к своим койкам, попрыгали на них и через несколько секунд в казарме наступила тишина. Дежурный офицер выключил свет и вышел из роты.

Ну вот он, мой первый день в части и на флоте. В принципе, ничего такого уж страшного, даже как-то все размеренно получилось. Я лежал и вспоминал родной дом, а еще думал, что служба моя фактически еще даже не началась, и впереди долгих 363 дня (без учета суток, проведенных в поезде). Правильно говорят, что в начале вообще не стоит думать о том, сколько тебе служить. Это бессмысленно, потому что цифры слишком уж фантастические. Сейчас надо просто отбросить все мысли о доме и потихоньку вливаться в армейские будни, начинать познавать местные истины.

Я поймал себя на мысли, что никогда раньше не задумывался над тем, какую обувь носят моряки. Ведь из старых фильмов про великую отечественную прочно сложилось мнение, что все военные носят кирзовые сапоги. Но это далекое прошлое, современный солдат носит берцы, а матрос что носит? И вот здесь для меня откровением стало то, что моряки носят черные ботинки без шнурков на резинках, которые, в общем-то, похожи на обычные черные ботинки с плотной высокой подошвой, и называют их «прогары» или «гады». Мне потом сказали, что «гады» раньше были на шнурках, но для удобства их убрали (за что отдельное спасибо). Кроме этих ботинок у моряков есть парадные с острым носом, которые называются «лодочки». Они намного легче и удобнее прогар, но не такие мощные и долговечные (хотя, все относительно, зависит от их хозяина и от того, как за ними ухаживают). С мыслями о морской обуви я и не заметил как заснул.

***

⁃ Рота подъем!

Я услышал громкий противный крик сквозь сон, и в следующую секунду матросы начали спрыгивать со своих коек, как будто и не спали вовсе, а всю ночь ждали эту команду и готовились к ней. Я подорвался вместе со всеми и, продирая сонные глаза, начал шарить ногами по полу в поисках своих тапочек. Солдаты делали то же самое, творилась полная неразбериха: на все помещение стоял топот матросов, сквозь который разносились крики неумолимого дежурного по роте:

⁃ Бегом! Встали, построились в центральном проходе! Че телитесь! Быстро давайте! — орал он так, будто всю ночь копил в себе голос, настраивался.

Мы выбежали в центральный проход и кое-как построились. На распределителе нас будили так же, поэтому нельзя сказать, что это был мой первый такой армейский подъем, но здесь он ощущался как-то по-особенному. На распределке я ещё не воспринимал армию всерьёз, все-таки там мы даже толком ещё не служили, а здесь все реально походило на службу. Как же тяжело вот так вставать в первый раз.

⁃ Форма одежды — роба без гюйсов, прогары. Все на выход, строиться на плацу! — сказал дежурный по роте.

Он был таким бодрым, как будто гнал по венам крепкий кофе.

Форма на мне ещё не морская, а общевойсковая, быстро напяливаю её на себя и бегу на плац. На улице душно, солнечно, все роты построились на своих местах. От каждой из них выбирается матрос, который будет проводить зарядку. У нас — это наш баталер (тот самый крепыш, который вчера проверял наши вещмешки)

⁃ Сперва пробежимся 10 кругов, огибая часовню, затем вокруг плаца, спортплощадки и снова к часовне, — сказал баталер.

Сколько?! Да ты что, офонарел, что ли? Смерти моей хочешь? Я забыл, когда бегал в последний раз. Впоследствии выяснилось, что баталер с его десятью кругами вокруг часовни не входил ни в какое сравнение со старшинами с наших кораблей, которые гоняли нас до седьмого пота в любую погоду, но на второй день службы даже такая зарядка показалась нам чем-то совсем уж изуверским.

Кстати, «баталером» на флоте называют каптерщика, то есть матроса, отвечающего за имущество роты. Ну это так, лирическое отступление. Кажется, я уже говорил об этом.

А тем временем нас ждал утренний марафон. Это кошмар, скажу я вам. Баталер, видимо, был парнем спортивным и бегать очень любил, чего не сказать об остальных, в особенности, обо мне. После второго круга у меня начало покалывать в боку, и перебило дыхание.

Ещё через круг потемнело в глазах, и я потихоньку мысленно начал прощаться с мамой. В эту секунду я сильно пожалел о своём решении пойти в армию. Чего ради я все это затеял? Сидел бы себе спокойно дома, сейчас бы уже работал, зарабатывал бабки. Нет же, потянуло меня на приключения. Говорил мне папа: «Давай купим военник, сына, зачем тебе год жизни терять?» Это и стоило бы не таких уж больших денег, как может показаться. Да я бы даже сам их заработал. Эх, сейчас бы все отдал, чтобы вернуться обратно. Пятый круг, тут должны быть уже церберы, или что там было у Данте, хотя, там про Ад говорилось. Ну и что, здесь тоже Ад. Шестой круг, Господи, дай мне сил это вытерпеть.

Ноги окаменели и не слушались, кровь кипела в жилах, но я продолжал бежать. Мы замедлили шаг как раз в тот момент, когда я уже увидел ангелов. И в этот момент мне показалось, что ещё чуть-чуть, и я рухну на землю без сил. Но этого не случилось, мы просто закончили бег и плавно перешли на шаг, сбавляя скорость. Тут я понял, что никакие это были не ангелы, а всего лишь блики от утреннего солнца. Конечно же, бег — это просто разминка, и нас ещё ожидали упражнения. В принципе, здесь уже было полегче, простая школьная зарядка: повороты головы, круговые вращения кистями, приседания. В армии хватает садистов, известных своими изощренными приемами доведения личного состава до изнеможения, но обычно все вписывается в рамки простых, но крайне утомительных приседаний и отжиманий. Много же пришлось мне и моим сослуживцам постоять в позе «полтора в упоре лёжа». Более изнурительной пытки и не представить, а ведь речь идёт всего-навсего о согнутых руках в локте.

Итак, первая зарядка выстрадана, отлично, осталось не так много, ещё 362. Фигня вообще, раз плюнуть, подумаешь, блин, это для меня вообще не задача.

Завтрак был получше, чем вчерашний ужин. Каша и хлеб с маслом зашли как надо, даже кофе дали, ну это, конечно, был не латте с карамелькой, а суровый русиано, который варят в огромных пятидесяти литровых кастрюлях и разливают поварешкой по советским граненым стаканам. И да, все это делают здоровенные бабищи в возрасте, прямо как в садике.

Утреннее построение с поднятием флага. Дежурный по части и комбат, отдавая воинское приветствие, маршируют друг другу навстречу. Это выглядит забавно. Ведь ладно, когда маршируют солдатики, это как-то мило, даже трогательно, но взрослые мужики при этом выглядят странно. Но ко всему привыкаешь и к этому тоже, через месяц другой это, как и все остальное в армии, кажется нормальным. Матросик поднимает флаг гюйс, играет гимн, и, конечно же, нам предстояло его петь, причём целиком. Что интересно, текст знали далеко не все, я бы даже сказал, что полностью им владели очень немногие. Я был из их числа. Не сказать, что я патриот, но текст гимна, как и молитву Отче наш, знал наизусть, причём никогда целенаправленно не учил ни то, ни другое. Такие вещи как-то вот въедаются в тебя, впитываются вместе с молоком матери, они в тебе, что называется, установлены по «умолчанию». Когда поешь гимн, то волей-неволей закрадывается то самое светлое патриотическое чувство. На секунду я даже загордился, что служу, что не откосил, правда, это из меня моментально улетучилось, и осталась лишь ненависть ко всему живому. Но момент был и он был приятный.

***

⁃ Кто хочет колы? В соседнем корпусе стоит автомат, там всякие шоколадки и прочее, — сказал стармос, зайдя в курилку.

Он был высоко роста, держал в руках блокнот и карандаш.

Я в этот момент уже докуривал сигарету. Старшого сразу обступила матросня, выкрикивая заказы. Тут же зашуршали купюры. Тогда я впервые узнал, что в армии можно ещё и зарабатывать. Схема была достаточно банальна: в офицерском корпусе стоял автомат со всякого рода сладостями, но доступ туда был только у офицеров, мичманов и нескольких стармосов. Они собирали с молодняка деньги за шоколадки и газировку (естественно, больше, чем реальная цена всего вышеперечисленного) и шли покупали товар, ну а разницу клали себе в карман. С одной такой ходки матрос зарабатывал в среднем тысячу.

⁃ Запиши-ка и меня, хочу бутылку колы и Сникерс, — сказал я стармосу.

Я не против малого бизнеса, да и сладкого хочется.

В курилке бегали огромные крысы, которые совершенно не боялись людей. Они шныряли туда-сюда в поисках еды. Крысы теперь у меня прочно ассоциируются с армией, и, в частности, с флотом. Они преследуют матроса всю службу, грызуны не боятся людей, они заботятся о выживании. Кстати, неплохая аналогия с людьми, почему так иногда называют людей? Крысы — это те, кто не готов жертвовать, кто не хочет терпеть лишения. Такие люди (хотя, я бы даже не назвал их людьми) хотят личного комфорта и думают только о своём благополучии, поэтому они залезают даже в самые мерзкие места, где нормальному человеку не позволит быть его совесть.

Я в армии меньше недели, но кажется, что я очень давно здесь, такое ощущение, что все это было, дайте чего-то нового. Подъем, зарядка, завтрак, подъем флага, строевая, курилка, обед, строевая, курилка, ужин, прогулка, вечерняя поверка, отбой. Неужели это ждёт меня всю службу? Господи, за что?

***

Утром после всех мероприятий нас строят и приказывают пройти в подвал здания. Я спускаюсь по старой бетонной лестнице и думаю о революционных подвалах, где проходили расстрелы.

⁃ Построились, бл***! — мичман орал так, что штукатурка отлетала от стен, — подходим по одному, говорим громко и чётко свой размер! Не мямлить, как бабы! И быстро! Кто будет телиться, получит в лоб!

Казалось, этот старый потертый мужик не умеет тихо говорить, он просто разговаривает криком, он так привык, это у него такой голос. И маты, которые сыпались на нас из его рта, вовсе не воспринимались таковыми, они настолько искусно вплетались в речь мичмана, что даже придавали ей какой-то шарм. Армейский язык — это язык матов. Он не может существовать без них, ведь теряется весь смысл, не воспринимается всерьёз. Как-никак между «построились» и «построились бл***!» есть колоссальная разница, я бы даже сказал, пропасть. И если первое не производит должного впечатления, то второе заставляет ноги двигаться. Это словно заклинание, мантра.

Как вы уже поняли, нас привели переодеваться из общевойсковой формы в военно-морскую. Эта форма одежды номер два или просто двойка. Синяя роба, синие штаны, уставной гюйс, тельняшка, прогары, портупея и чёрная пилотка, на которой красуется кокарда. Свою «зеленку» мы сняли, упаковали и отдали на склад. И слава Богу, потому что она мне не особо-то и нравилась. Синяя форма теперь — моя вторая кожа, и с ней я не расстанусь целый год.

Первые минуты в новой форме вызывают гордость. Чувствую себя моряком, правда, пока без моря.

***

Утро нового дня не сулит ничего хорошего, главное — держаться, ведь другого выхода все равно нет.

— Рота, подъем! — заорал дневальный, что есть мочи, как будто от этого крика зависит его жизнь.

А мы в своём репертуаре: вскакиваем с коек, одеваемся так быстро, как только можем. Рядом шконка, со второго яруса которой свисают две ноги с окровавленными мозолями на сухожилиях. Бедный матрос, ещё недели не служит, а ноги уже сгнили к чертям собачьим. Обувь неудобная, ещё и новая, жесткая. Это вам не фирменные итальянские ботинки, которые идеально облегают ваши ножки, а говнодавы, способные стереть до основания все, на что они надеты.

— Что-то совсем плохо себя чувствую, — говорит охрипшим голосом один из парней, с которым я приехал.

— Сходи в медпункт, а то вообще сляжешь, — ответил я ему. Признаться честно, мне было совершенно до фонаря на проблемы сослуживца. Наоборот, то, что он начал жаловаться, меня несколько раздражало. Че ты тогда пошёл сюда, знал же, что здесь будет нелегко.

Я попытался быстрее от него отвязаться под предлогом того, что мне надо умываться. Мало мне, что ли, своих проблем, ещё чужие переваривать. В армии, несмотря на то, что вокруг тебя все время люди, чувствуешь одиночество, как никогда.

Где-то в середине дня привезли ещё партию новобранцев. Я поймал себя на мысли, что чувствую некое превосходство над этими запуганными щенками (как будто я уже не такой щенок). Баталеры приказывают им, чтобы те складывали в кучу все еду, которую привезли с собой. Минуты через три гора всякой жратвы выросла на глазах от пола до пояса. И чем только не нагрузили заботливые мамы своих сынулек.

— Сигареты есть? — спрашиваю я полушепотом, подбегая к одному из «зеленых».

— Не, все скурили, ты че, тут сигу достать даже нельзя, сразу чайки налетают.

И то верно, в армии пачка сигарет — это девятнадцать «спасибо» и одно «покурим».

Новобранцев выстроили в коридоре залитой солнечным светом казармы, и так же как и нас, заставили вытряхивать свои вещмешки. Нас же посадили в ленинской комнате за парты и на каждую парту положили устав РФ, мол, изучайте обязанности солдата/матроса. Чтиво, скажу я вам, так себе, это вам не остросюжетный детектив, минуты через полторы начнёте засыпать.

— У кого высшее образование? — спросил старший лейтенант, вошедший в комнату.

Все подскочили как ненормальные.

— У меня, — выпалил я, но через секунду пожалел.

Совет по выживанию в армии №1

Инициатива еб** инициатора.

Никогда не высовывайся, если не хочешь огрести, можешь нарваться очень жестко. Лучше вообще себя вести тише воды, ниже травы.

Тем не менее я почему-то как-то не задумался о последствиях (а зря) и решил вставить свои пять копеек. К счастью, мне повезло, ничего страшного со мной не случилось. Оказывается, старшему лейтенанту нужны были писари. Дело в том, что огромное количество новобранцев — это ещё и огромное количество документов, которые надо заполнять. С этими бесполезными тушами пришли ещё и их бесполезные военники. Да-да, та самая заветная красная книжулька, ради которой в большинстве своём мы все и приперлись сюда. Каждый призыв льется этот поток бумажной писанины, и офицерам приходится его разгребать, а делать они это страшно не любят (они вообще ничего не любят делать, тем более работать), поэтому, зачем заполнять документы самому, ведь куда проще найти пару образованных карасей, у которых красивый почерк, и заставить их перелопачивать сотни военников. Теперь у меня было занятие. Я сидел и заполнял военные билеты новобранцев. Они были новые, пахли типографской краской и издавали характерный треск при открытии. Моей задачей было заполнить строчки с номером военной части, в которую прибыл новобранец. Ничего сложного, но сделать это надо было аккуратно, за помарки старший лейтенант обещал отправить нас на дючки, поэтому мы сидели и выводили часами одни и те же письмена. В этой рутине пролетело два дня с перерывами на сон, зарядку, все построения и еду.

***

Поначалу я с интересом разглядывал военники и фотографии матросов в них, имена и фамилии, отмечал наиболее причудливые. Русская земля богата на забавные, порой несуразные фамилии. С именами вот все четко: это всегда Андреи, Саши, Ильи, Вовы, Миши, Юры, все как всегда.

Пока я был занят, в ленкомнату приходили и уходили разные офицеры, что заставляло меня автоматически бросать работу и вставать по стойке смирно. При этом офицеры так по-отечески показывали мне жестом, мол, садись, и добавляли «занимайся». Это слово в армии используют повсеместно, то ли оно входит в какой-то обязательный армейский сленг, то ли уставом прописано, но я слышал его на протяжении всей службы во всех частях и кораблях, на которых мне довелось побывать. Услышав это слово, я спокойно садился и продолжал работу. Офицеры всем видом показывали, что можно было и не вставать, но…

Правило выживания в армии №2

Попробуй только не встать по стойке смирно, когда в комнату входит офицер. Это надо делать всегда, вне зависимости от его настроения.

Если у офицера оно хорошее, встав, ты его не испортишь.

Ну а если оно плохое, встав, ты спасёшь свою жизнь.

Вообще, в армии все эти правила вначале могут показаться немного абсурдными и какими-то даже неуместными. Ведь если задуматься: зачем постоянно вставать, итак ведь понятно, что ты уважаешь офицера, но нет же, подпрыгиваешь как ненормальный. Потом до тебя со временем доходит, что армия таким образом муштрует и тренирует в тебе полное повиновение. Примерно так же, как натаскивают собак на команды. Собака знает: если выполнит команду, то не получит по щам. С солдатом, в общем-то, то же самое. Сперва в нем возникает недоумение, и этакий дух бунтарства берет своё, солдат чувствует некую несправедливость происходящего, и сформированная гражданкой гордость не даёт военному войти в это состояние полного подчинения. А если задуматься, то только полное подчинение может сформировать того самого воина, который без раздумья кинется с гранатой под танк. Это же не может сделать здравомыслящий человек, верно? Он же не дурачок, инстинкт самосохранения это не позволит сделать. Поэтому первоначальная задача армии — уничтожить личность, сделать ее винтиком огромного механизма. Это такая метаморфоза, превращающая человека в патрон в обойме. Может, звучит жутко, но на самом деле логично — солдат не должен думать, он должен выполнять приказы.

Ещё в армии здорово обнажается человеческая натура, все самые низменные качества, потому что приходится столкнуться с огромным количеством людей всех социальных слоёв. Если угодно, то армия представляется этаким срезом общества, иллюстрацией поколения, в котором ты существуешь в настоящий момент времени.

Как сказал отец одного из моих друзей, тоже прошедший ещё ту, советскую службу: «В армии ты встретишь тысячу еб**** характеров и к каждому из них придётся искать подход». Тут я, черт возьми, подпишусь под каждым словом. В армии за одним столом с тобой будут сидеть как интеллигентные ребята из хороших семей, так и откровенные гопники, которых ты на гражданке предпочитаешь обходить стороной. В армии человек может получить реальную власть над людьми. И это место, как никакое другое, очень быстро выявляет лидерские качества человека. Причём именно здесь понимаешь, что такое быть лидером и какие лишения придётся из-за этого нести. Офицерам всегда нужны два типа людей, и первое, что офицеры делают, когда пополняется личный состав, выявляют эти типы. О ком идёт речь? Конечно же, это стукачи и быдланы. Совсем идеально, когда эти качества соединены в одном конкретном солдате — такой просто на вес золота. Ему обеспечены и звания, и привилегированное положение на службе. Но такие бывают крайне редко.

Офицеров совершенно не интересуют и даже раздражают принципиальные засранцы, которые не хотят стучать на своих товарищей, радеющие за коллектив и прикрывающие сослуживцев в разных ситуациях. Иными словами, чем ты говнистее по натуре своей, тем лучше из тебя получится лидер. Сами посудите: ведь офицер, чтобы эффективно управлять своим личным составом, должен быть в курсе всего, что происходит у него в роте в любое время. Для этого ему нужен свой засланный «казачок» в рядах солдат, иначе офицер просто не сможет никого ничем ни запугать, ни занять. Тяжело контролировать, не зная ситуации.

Удивительные вещи творятся с человеком, когда он получает даже самую маленькую капельку власти.

Все то время, пока я сидел в ленинской комнате и заполнял военные билеты, я был не в одиночестве. Туда же приводили партии матросов, которых было нечем занять, и давали им читать устав. Они, естественно, ни черта не читали, только делали вид, и то под присмотром. Пока не было офицеров, солдаты устраивали балаган, шумели, галдели и смеялись.

Внезапно в ленкомнату заходит здоровый парень в одной тельняшке, штанах и тапочках, руки в карманах, походка вразвалочку, всем своим видом он показывает, кто тут папа.

⁃ Встать! — рыкнул он на матросов, и все, как один, подскочили, я тоже, по инерции.

⁃ Сесть! — крикнул он снова.

Парень был опасный, тестостерон переливался через край. Матросы не стали спорить с ним и сели.

Зашедший матрос повторил эту операцию несколько раз, затем сел рядом со мной.

⁃ Ты можешь не вставать, работай, — обратился он ко мне.

Я кивнул и продолжил заполнять военные билеты. В течение следующих минут 20-ти, если этот парень слышал, как матросы шушукаются, он кричал на них и заставлял садиться и вставать десятки раз, пока те не замолкали. В конечном счете матросы сидели тихо, потому что любому надоест такая глупая физкультура. Когда пришёл офицер и увёл всех обедать, я повернулся к этому «начальнику» в тельняшке и спросил:

⁃ А вы сколько служите уже?

⁃ Неделю, — усмехнулся он.

Вот те раз, я-то думал, что это либо какой-то прожженный дед, либо сержант, или хотя бы старший матрос. А он оказался обычным новобранцем, как и мы все, просто со стороны начальства ему были разрешены некоторые шалости, и у парня снесло крышу.

Должен сказать, жизнь канцеляра имеет свои преимущества: пока все маршируют и занимаются прочей солдатской ерундой, ты тихонько себе сидишь и заполняешь какие-нибудь бумажонки, особенно, я думаю, это актуально зимой. Эта должность дает много плюсов: например, можно выйти в туалет, когда захочешь, сходить с такими же «неприкасаемыми», как и ты, отдельно покурить. У канцеляров обычно хранятся все телефоны, так что при желании можно позвонить, пока не видят, и никто не будет шмонать. Заполняя бумаги, ты приобретаешь особый статус, дневальные обращаются к тебе «товарищ канцеляр», а не просто «эй ты, как тебя там!»

Простые солдаты начинают чувствовать твоё влияние и испытывают к тебе уважение и зависть. Можно пойти в запретный для смертных блок и достать в автомате банку газировки. Я понимаю, что, может, это прозвучит немного смешно, но чего уж тут говорить, в месте, где нельзя даже сходить в туалет без разрешения, все эти мелочи кажутся какой-то нереальной свободой. И я с первых дней в армии стал пересматривать свои взгляды на многие, казалось бы, очевидные вещи.

Например, оказывается, можно кайфовать от того, что ты просто вышел покурить не в строю, ведь 90% времени солдат видит бритый затылок стоящего спереди и ничего больше.

Но, как и во всем, в такой службе есть и недостатки. Самый серьезный среди них — дикие объемы работы. Макулатуры так много, что за день просто физически не успеваешь всю ее перелопатить. Приходится задерживаться после отбоя. Пока все солдаты спят, ты сидишь ночью в ленкомнате или отдельном кабинете и пишешь, пишешь, пишешь… А ведь подъем-то у тебя будет как у всех, для канцелярских крыс нет поблажек в виде пары лишних часов сна.

И тут неизвестно, кем быть лучше: простым солдатом, который живет по распорядку дня и вовремя отбивается, или блатным, который имеет кучу поблажек, но нормального сна ему не видать. Конечно, не все так однобоко, и далеко не каждый день много работы, нередки случаи, когда и писари ложатся вовремя, но служба так себе.

Спустя почти четыре дня такой босяцкой жизни я к ней попривык и уже стал думать, что все у меня так дальше и пойдёт, что просижу я весь год за бумажками. Меня такая перспектива, в принципе, устраивала. Ребята, которые работали со мной, красочно описывали, что, мол, будут часто отпускать в увалы, будем по вечерам сидеть в баталерке и бухать, что жизнь будет райской. В какой-то момент я подумал, что мне повезло, ещё армия толком не началась, а уже такая малина. Я успокоился, а зря…

Тогда я ещё не знал, что служить мне в этой части останется всего один день.

Совет по выживанию в армии №3

Никогда не строй планов в армии и не думай о будущем.

Потому что здесь все может измениться в любую минуту, и ты никак и ни на что не сможешь повлиять. У любого начальника, наобещающего с три короба, обязательно есть другой начальник, который все одним словом может поменять. Поэтому в таких закрытых экосистемах как армия и флот нужно быть готовым ко всему и, что называется, «сидеть на чемоданах», тут уж как Родина прикажет, так и будем действовать.

Утром нас построили в центральном проходе и стали по одному заводить в кабинет. Я пытался сказать, что у меня куча работы в канцелярии. Дежурный по роте ответил, что ему было приказано построить здесь всех новеньких. Когда до меня дошла очередь, я вошёл в кабинет, в котором за двумя разными столами сидели офицеры, самый младший среди них — капитан третьего ранга.

⁃ Фамилия? — жестко и сухо спросил меня один из них, не отрывая глаз от своих бумаг.

Я назвал фамилию, офицер покопался в разных стопках с документами и нашёл мое личное дело.

⁃ Образование? — таким же тоном спросил другой.

⁃ Экономист, — ответил я.

Офицеры оторвались от бумаг и подняли на меня глаза, затем переглянулись, усмехнулись.

⁃ Экономист, говоришь, нахрен ты тут сдался. 477, свободен, — выпалил капитан второго ранга и отложил мое дело в сторону.

Я вышел из кабинета немного озадаченный: что это за магические такие цифры мне сказали, надо срочно узнать.

⁃ 477- это Кронштадт, поедешь туда сегодня, — сказал мне с некоторым сожалением один из писарей, — жаль, мы к тебе тут уже привыкли.

⁃ А что там, в Кронштадте? — мой интерес не угасал.

⁃ Учебка, такая же, как и эта, их всего три: Питер, Кронштадт, Ломоносово. Был ещё Выборг, но его расформировали, — ответил писарь.

Вот так, только я себе представил интересную службу, как меня куда-то переводят, причём прямо сегодня ночью. Надо было заканчивать писательские дела, готовить вещмешок. Я попрощался с писарями, стрельнул у них пару сигарет и отправился в расположение роты готовить свои вещи.

Вечером после ужина нас выстроили на плацу, началась муторная процедура проверки вещмешков на наличие прописанных уставом «принадлежностей солдата». Особое положение в этой вещевой иерархии занимал насессер, так называемая «косметичка солдата». Он представлял собой небольшую сумку с принадлежностями для личной гигиены. Качество их было так себе, как и все в армии, да и офицеры требовали от нас, чтобы мы не вздумали распечатывать эти сумки. Их выдавали в основном для галочки, чтобы до конца службы такая «косметичка» хранилась у бойца не распечатанной, а после окончания отдавалась другому бойцу. Этакий талисман, чушь, короче. Нас выстроили в две шеренги. Вдоль них ходил офицер и зачитывал по списку вещи, которые должны быть в вещмешках. Весь этот процесс я описывал подробно ранее, так что не будем тормозить здесь. Все это заняло около получаса, затем нас погрузили в зеленые военные автобусы и отправили в Кронштадт.

Автобус рассекал ночные улицы Петербурга, словно корабль морские волны. Я смотрел на залитые тусклым светом фонарей улицы и думал о том, что меня ждёт дальше. В эту минуту я вспомнил, как перед самым перроном, когда трясся в поезде, я стоял один в тамбуре в зеленой форме и тихо молился. Просил, чтобы Господь дал мне сил и терпения пережить службу и сделать это достойно, не потеряв себя.

Сейчас уже, конечно могу сказать, что зря я так переживал, не так страшен черт, как его малюют, но вот уже после службы, если мне приходится видеть на гражданке молодых ребят, которые нервничают и переживают по поводу армии, я их понимаю. Понимаю весь страх этой неизвестности, того, что с тобой будет. Этот страх испытывал и я, когда ехал в автобусе в Кронштадт.

***

Мы подъехали к части, когда у меня уже стало темнеть в глазах от огромной толкучки в автобусе (а вы думали, что нам там всем хватило сидячих мест?). Хотелось покинуть автобус немедленно, уже не было ни страха, ни волнения, я просто устал и хотел спать. Из автобусов мы вывалились, словно кочаны капусты из овощного грузовика.

⁃ Не разбегаться! Все в строй! — кричал офицер.

Ну, естественно, в строй, куда же ещё. Через пару минут мы организованной походной колонной зашли через большие металлические ворота внутрь части. Это место мне нравилось больше: само здание казарм, конечно, было, как всегда, обшарпано и явно построено не вчера, но вид перед зданием впечатлял: небольшой водоем возле казармы проходил параллельно территории всей части. В первую ночь я всю эту красоту не оценил, было темно. Позже я проникся местными пейзажами.

Нас построили напротив входа в казарму, и через некоторое время вышел подозрительно знакомый высокий мужчина, бритый наголо. При этом одет он был совсем не по уставу. С голым торсом, в шортах и тапочках. Мужчина вышел на улицу, оглядел всех, почесал бритый затылок и стал делить нас по группам. Я долго всматривался, пытаясь вспомнить, где его видел, но, когда он заговорил, я сразу его узнал. Это ж лейтенант, который вез меня сюда.

⁃ Короче, я хочу спать, поэтому шевелимся, нахрен, быстро! Забегаем в казарму и каждый занимает шконяру, которая ему по душе, кладём на неё вещмешок и сразу строимся на центральной палубе! С правой колонны на вход по одному бегом марш! — сказал лейтенант громко, четко и очень раздраженно.

Похоже, его только что разбудили.

Матросы выполнили приказ, забегая по одному и образуя бесконечную синюю змею, которая шумно извиваясь, преодолевала лестничные пролёты. Лейтенант отделял нас по ротам. В здании было четыре этажа, соответственно, четыре роты. Я попал во вторую.

Забежал в расположение роты. Первый, кого я увидел, был сонный дневальный, который отдавал нам воинское приветствие с мешками под глазами. Я пробежал вглубь расположения казармы, занял первую попавшуюся шконку, положил на неё вещмешок и пулей встал в центральном проходе. Все, как приказал лейтенант.

Совет по выживанию в армии №4

Делай все настолько быстро, насколько это позволяют законы физики.

Матросы выстроились в центральном проходе по всей его длине. Места для них не хватило, кому-то пришлось стоять под носом у дневального. Вышел дежурный офицер.

⁃ Сейчас раздеваемся, делаем аккуратненькую укладку и кладём ее на баночки! — сказал он.

Краем уха я услышал шёпот одного из матросов:

⁃ Че это ещё за баночки?

⁃ Табуретки епт, ты че? — прошипел кто-то из строя.

⁃ Пи***** убили!! Я дважды повторять не буду! — рявкнул офицер.

Видимо, тоже услышал, как матросы шепчутся. Мгновенно воцарилась тишина, даже ночные сверчки за окном с испугу затихли, а офицер продолжил:

— Раздеваемся и отправляемся умываться, на все про все 20 минут, затем умытые, в тапочках и трусах становимся в коридоре главной палубы! Приступить!

Все как по нотам: один умывальник на десятерых, солдаты скачут прыгают, бегают, надо все успеть. Ты чистишь зубы, кто-то справа суёт ногу в раковину, чтобы помыть свою грязную лапу, слева моют подмышки, стоит шум, гам, все гогочут, скользят на мокром кафеле, в туалете дикая очередь. Это армия, сынок, это хардкор.

Я отстрелялся где-то в середине отведённого времени и встал на своё место, теперь можно не дергаться, а просто подождать. После умывальни нас построили снова в центральном проходе, первая шеренга сделала шаг вперёд и развернулась лицом ко второй. Появился доктор, он шёл вдоль нас и проверял солдат на наличие всевозможных болезней: грибка, сыпи, синяков. Следом за ним шёл ещё один фельдшер и выдавливал каждому на палец какую-то мазь. Тот, кто мазь получил, должен был намазать слизистую носа. Это была какая-то антибактериальная хрень и пахла она не очень.

⁃ Твою мать! — вскрикнул фельдшер, встав напротив одного из матросов, — ты че, мужик?!

Вначале я не понял, в чем дело, визуально парень выглядел нормально. Но опустив глаза на его ноги, я разделил негодование фельдшера. Ступни у матроса вздулись, словно испорченный пакет с молоком. Теперь они напоминали двух сиренево-розовых поросят.

⁃ Я не чувствую ничего, товарищ фельдшер, — спокойно сказал боец.

⁃ Бегом в калечку! — прокричал фельдшер.

Второй врач увёл бойца в госпиталь, и осмотр вскоре закончился. Дежурный офицер приказал нам отбиться, и через пару секунд все оказались на своих шконках. Я так вымотался за целый день, что стоило моей голове оказаться на подушке, как я моментально провалился в сон.

***

Первое утро в Кронштадте выдалось солнечным. После подъема нам приказали выстроиться на плацу, раздетыми по пояс. Из одежды были только штаны и прогары. Проводить зарядку назначили самого мускулистого и рельефного матроса. Он вышел бодренький и встал перед нами, выкатив свою мощную грудь вперёд.

⁃ Побежали за мной! — весело крикнул он.

И тут началось, опять эта беготня бесконечная. Только теперь не вокруг церкви, а через небольшой мостик, который пересекал водоём, в миру названный «амазонкой». После водоема побежали в спорт городок, который представлял из себя заброшенное и поросшее сорняками футбольное поле со спортивными снарядами на нем. Со снарядов из-за балтийской влажности осыпалась штукатурка. Матрос гонял нас кругами по этому стадиону, но вскоре убавил свой спортивный пыл, когда увидел сто озлобленных пар глаз, готовых его испепелить.

⁃ Закончили бег, встали в две шеренги, выполняем упражнения.

Ну упражнения делать одно удовольствие. Подвигались, размялись и побежали обратно в казарму.

Пока мы умывались и заправляли кровати, дежурный по роте расхаживал вдоль кубарей и подгонял всех бодрыми криками:

⁃ Быстрее! Малую приборку наводим! Ровняем баночки по нитке! И кровати тоже!

Дневальный подаёт звонки, затем орет, что есть мочи:

⁃ Рота, стройся в центральном проходе для перехода на завтрак! Форма одежды номер два!

Завтрак здесь получше, чем в предыдущей части, было даже какое-то изобилие: несколько разных каш, кофе, пряник и маленькую картонную коробочку с молоком.

Далее последовал неизменный ритуал подъема российского флага. Проводится это событие на плацу, который окружен желтыми обшарпанными стенами казарменных корпусов. Участвует весь личный состав части, кроме тех, кто в наряде.

⁃ Батальоооон! Равняяяйсь! Смирно!!! — стальным басом горланит командир батальона.

Матрос поднимает российский флаг, из динамиков начинает играть гимн. В понедельник и воскресенье гимн поётся целиком, в остальные дни — первый куплет и припев. Смотрю по сторонам и понимаю, что добрая половина матросов не знает гимн России и просто беззвучно открывает рот. Многие и вовсе не поют, потому что не хотят. Я пел, правда, не всегда, по настроению.

Первые дни в Кронштадте проходили, в общем-то, спокойно. После всех утренних ритуалов нас отправляли в казармы, садили всех в центральном проходе, затем офицеры выбирали одного матроса, «умеющего» нормально читать, вручали ему в руки Устав ВС РФ и заставляли читать вслух громко и чётко.

Матрос вначале довольно бодренько начинал глаголить об обязанностях солдата/матроса, но вскоре и сам уставал от этой мутотени и переходил на усыпляющий тон. Все это занятие я могу точно назвать первой жестокой пыткой в армии.

Минут через десять я клевал носом, веки стали тяжелыми, и я уже не мог держаться. Рядом стояла кровать, над которой я склонился. Понимаю теперь армейскую поговорку: «солдату лишь бы найти точку опоры и можно уснуть».

Прикрыл глаза всего на секунду. Я не спать, ребят, просто позалипаю чуток, совсем чуток. Сам внимания не обратил, как провалился в блаженную темноту. Мне ничего не снилось, просто выключился и хотел остаться в этом состоянии. Внезапно сквозь темноту я услышал громкий шлепок, сразу за которым последовала яркая вспышка, взорвавшая мою темноту. Я резко проснулся и подскочил, не понимая, что случилось.

Секунды мне хватило, чтобы оценить ситуацию и сделать вывод: рядом со мной стояли старшина роты (контрактник) и замкомвзвода. Оба были не русские. Они стояли молча, смотрели на меня пару секунд и убедившись, что я не сплю, ушли куда-то по своим делам.

Сердце колотилось, я почувствовал боль в шее и понял, что эти хлопок и вспышка — метод пробуждения старшины. Это он меня как следует шлепнул ладонью по шее.

⁃ Легко отделался, — сказал сидящий рядом матрос, смотревший, как я растираю покрасневшую от удара шею.

⁃ Спать охота просто, — улыбнулся я.

⁃ Всем охота.

Совет по выживанию в армии №5

Никогда не бодрствуй, если можно поспать.

Сон в армии — это чуть ли не самый главный ритуал. Про него солдата придумано огромное количество анекдотов и смешных историй. Именно сон приближает солдата к самому главному событию службы — к дембелю.

Не зря же говорят: «Солдат спит — служба идёт»

В году всего 365 дней. Это 8760 часов, 525 600 минут или 31 536 000 сек. Но из всего этого океана времени примерно 2920 часов уходит на сон! А это, на минуточку, 121,5 день! То есть чистой службы остаётся всего 243,5 дня.

Понимаете теперь, почему сон имеет такое значение в армии? Половина службы — это СОН!

Вопреки всему, что было сказано, написано, спето, придумано, снято и нарисовано, с глубины советского времени и по сей день главное испытание в армии — это вовсе не дедовщина, это не офицеры и уставы, это не наряды и строевые и даже не учебные тревоги. Самое тяжёлое испытание в армии — это время, неумолимый организм, который плюет на все и вся, живет только по своим, неведомым человеку законам. На него нельзя повлиять, его нельзя поторопить или приостановить. Ты должен прожить каждое мгновение службы, каждую секунду, минуту, час, день, неделю, месяц, пока все это плавно не перетечет в год. Казалось бы, что такое год на гражданке? Да ерунда, два семестра, четыре сезона, глазом не успел моргнуть, и он пролетел. А в армии год — это целая жизнь, которую нужно прожить от ее рождения, когда на тебя надевают форму, до завершения, когда эта же самая форма, потрепанная, мятая, стертая, выцветшая, выбрасывается на склады.

Совет по выживанию в армии №6

По возможности не думайте о времени.

Когда отключаешь навязчивое желание считать месяцы, дни, недели, служить становится намного легче. Ты как бы абстрагируешься, просто живешь в потоке армейских событий, которые иначе как рутиной не назовешь. Подъем, наряд, тревога, зарядка, подъем флага и все по кругу, каждый день. Если считаешь время, оно начинает работать против тебя, движется еще медленнее. В идеале просто забудьте, что есть гражданка, что там есть какие-то дела, что вас кто-то ждет. Просто смиритесь с тем, что вы солдат. Представьте, что родились в погонах и умрете в них, это навсегда, и форма — ваша вторая кожа. Вы — солдат, дитя войны, и это ваше призвание, ваш крест и вам его нести, сгибаясь под его тяжестью. Смиритесь с этим, и станет легче, гарантирую.

Хотя, кого я обманываю, знаю же, что будете считать. Все считают, и я считал.

***

⁃ Рота, подъем! — слышу знакомый крик и вскакиваю со шконки. На зарядке в этот раз было полегче, ее вёл не особо спортивный мичман, поэтому ограничились несколькими кругами бега, остальное время — ОФП. Утренний прохладный ветерок дует с залива, тело покрывается гусиной кожей.

После малой приборки мы берём свои уставные одеяла и выходим на плац. Рота делится на две шеренги, в которых мы поворачиваемся друг к другу лицом. Матросы одной шеренги зажимают одеяла между ног, передают его солдатам из другой шеренги, после чего и те и другие начинают трясти белье. В воздух летят клубы пыли, и через минуту все начинают кашлять (ну ладно, не все, надо ж приукрасить). Вся процедура занимает минут пять-семь.

Этот ритуал мы проделывали каждую субботу. Суббота — это день ПХД — легендарный Просто Ху**** День (хотя, вообще-то, парково-хозяйственный). Описания этого дня так много во всех произведениях, песнях и прочем фольклоре про службу, что у меня нет никакого желания присоединяться к этой армии графоманов и цитировать то же самое в сотый раз. Скажу только одно: все эти ребята не врали. ПХД — это реально ху**** день. Рота разделяется на две части: матросы первой части идут мыть казарму, матросы второй, вооружившись мётлами, совками и вениками (пардон, голяками, мы ж на флоте), остаются вылизывать внешнюю территорию.

Мне всегда нравилось оставаться в казарме, потому что там можно было раздеться и ходить в одной тельняшке, штанах и тапочках. Офицеры даже не препятствовали включению телевизора, правда, только одного канала муз-тв. Учитывая то, что это было лето 2014-го года, то хитами того времени были песни «Санта Лючия» и «Любить больше нечем» Савичевой и Джигана. Их я слушал каждый ПХД и выучил наизусть. Ах, как же я мог забыть про Егора Крида с его «О, Боже, мама». Единственная нормальная его песня.

Во время ПХД все кровати и тумбы переносятся в центральный проход. Кто-то на себя берет роль «мыльного маньяка», иногда им был я. В ведро горячей воды ножом режут несколько кусков мыла, затем мыльную воду взбивают с помощью веника, и образуется огромное количество пены обычно двух цветов: либо белый, либо розовый. Все это наносят веником или ещё чем-нибудь на поверхность пола по всему периметру, а затем собирают совками либо скребком для мытья окон. В конце пол замывают обычной машкой (большой тряпкой).

После того, как процедура проделана, кровати возвращают на свои места, ровняют по ниточке. Затем замывают основной проход, и, в общем-то, где-то недалеко уже маячит обед. Бывало, справлялись быстро, и потом некоторое время можно было просто посидеть и ничего не делать, кто-то утыкался в телевизор.

После обеда в субботу обычно отправляли добивать остатки уборки, особенно этим занимались на улице или там, где решат офицеры. Работы всегда хватало, до самого конца дня мы что-то подметали, таскали, грузили, временами нас водили покурить.

Передвижения на улице исключительно строем. Когда ты можешь ходить только тогда, когда тебе разрешают ходить, стоять так, как можно стоять, а не так, как тебе захотелось (ишь, вольный какой, захотел он), это очень угнетает. Ведь если человека запирают в такую социальную «клетку» — это воспринимается тяжело, особенно ребятами помоложе. Взять парней лет 18-ти отроду: может показаться, что они уже не такие уж и мальчики, вроде и рассуждают о чем-то, и выглядят уже внушительно. У некоторых в 18 борода растёт бешеными темпами, тестостерон прёт, энергия хлещет через край, девать ее некуда, душу рвёт, а его взяли и заперли тут, поставили в строй вместе с такими же, заставили маршировать и круглые сутки выполнять дурацкие, никому не нужные приказы. И вот тут сразу становится видно, кто уже взрослый, а кто ещё мальчик. Мальчишки дурачатся, выкидывают какие-то тупые шутки, шалят, им хочется веселья. А в армии только дают по шапке и все, дисциплина, субординация, приказы, марши. Мальчики не понимают, где заканчивается черта, за которой уже «нельзя», у них еще нет нравственных ограничителей, многим родители не привили этот момент (да чего там, у многих родители такие же или их нет вообще), поэтому происходит ерунда, из-за которой страдают все. Ему скажешь «закрой рот», а он продолжает говорить, вот и заставляют маршировать больше, чем надо, лишают драгоценных минут отдыха и возможности поговорить по телефону. Один дурачок умудрился покурить в туалете, хотя было нельзя (но как это «нельзя»? Что значит «нельзя»? ), и вот мы уже всей ротой из-за него отжимаемся, а ему пофигу, он не понимает, что живет с коллективом. Здесь нет отдельного человека. Здесь так: мудак в роте — рота в поте. И сколько бесчисленных раз это происходило — с утра просыпаемся, все нормально, но к вечеру найдётся один идиот, из-за которого все встрянут.

Совет по выживанию в армии №7

Не будь мудаком, не заставляй других страдать из-за тебя.

***

Воскресенье — самый приятный день в армии по нескольким аспектам: во-первых, практически все офицеры в части уезжают по своим делам. Оказывается, они тоже люди, у них есть семьи и какие-то вопросы, которые надо решать вне военных частей. Пока служишь, может сложиться впечатление, что офицеры родились в казарме сразу лейтенантами в отглаженной форме и первым их словом было «ПОСТРОИТЬСЯ!». Это, конечно, не так. Все эти люди вышли из обычных семей (хотя нередко это целые военные династии), затем учились в своих военно-морских училищах или академиях, а потом с надеждой пошли в военные части и на корабли.

К слову, даже в пределах флота офицеры в учебках и на кораблях отличаются как небо и земля, но это не мешает и тем и другим быть одинаково ненавистными в глазах матросов. Но офицеров тоже можно понять, такая у них работа. Впрочем, мы отвлеклись, к офицерам ещё вернёмся, а про воскресенье продолжим.

Это же просто райский день. Начиная уже с того, что подъем происходит не в 6:00, а в 7:00. И какая же благодать, когда есть возможность поспать ещё один лишний час. Конечно, зарядку и построения никто не отменял, но потом нас разводили на «подготовку формы одежды», что автоматически означало свободное времяпрепровождение.

Иногда блаженные дни омрачались походами в театры либо на службу в Кронштадтский Военно-Морской собор. Как-то раз мы даже ходили на выборы местных депутатов. Но справедливости ради стоит сказать, куда-то выходили мы нечасто. В основном самым заметным событием по воскресеньям был поход в магазин за всякими вкусностями. Позже отпускали группами в увольнение на несколько часов. Естественно, не бесплатно, за это каждый увольнительный должен был купить что-то в хозяйственном магазине для нужд роты, все, что могло пригодиться в быту: шило, щетки, швабры, веники, чистящие средства.

При таком количестве народа всей этой утвари постоянно не хватало, а ее брали в основном в магазинах, типа Fix price, где это барахло продавалось по 70—100 руб. Качество было соответствующее: швабры и веники ломались после нескольких серьезных уборок. Особенно часто закупались вешалки — осенью все наденут шинели, и за вешалки в роте будет настоящая грызня.

⁃ Каждая рота должна запевать какую-то строевую песню! И вы не исключение! — говорил командир роты на очередном построении, — и так как сами вы, бестолочи, никогда не договоритесь, за вас выбрали эту песню отцы-командиры!

Кто бы сомневался.

⁃ Мне тут предлагали «Катюшу», но какая ещё, нахер, «Катюша», когда на флоте столько отличных и не менее патриотичных песен, поэтому, вот! «Морская сила, морская слава»!

Когда со стороны смотришь на этот балаган, тебе не верится, что ты в армии. Было похоже на утренник в детском садике.

⁃ Даю вам время до отбоя, чтобы каждый обморок в роте знал эту песню наизусть. Чтобы от зубов отскакивала! На вечерней прогулке будем петь, буду смотреть, с***, лично! А то совсем не поете или, как вы любите, просто рот открываете! Думаете, что вас таких не видно!? Совсем за идиотов принимаете нас? — продолжал разоряться командир роты.

Разошелся он не на шутку. Канцелярии не стали распечатывать текст песен, чтобы раздать всем. Бумага-то казенная, пожалели, вместо этого распечатали по два листа на взвод. И вот мы начали учить, правда, времени на то, чтобы выучить, дали совсем немного. Нас тут же погнали на обед, а после обеда на ОФП. Текст песни я прочитал всего пару раз, потом эти бумажки, естественно, потерялись, как и все в армии.

Конечно, командира с его угрозами о том, что он будет следить за каждым лично, надолго не хватило. Он посмотрел пару минут, как мы маршируем и поем, и ушёл по своим делам. Нас спасли эти сливающиеся в единый непонятный вой пения других рот. Тут уже неясно, кто и что поёт, у каждой роты своя песня, а в армии, чтоб вы понимали, песни не поют, их орут. Так что наше пение прошло безболезненно, мы даже нормально постояли покурили в этот день.

***

Вся армия пропитана тупостью, особенно казарменная служба, где находится огромное количество солдат. Бывают моменты, когда занять такое стадо просто нечем, а ведь оставь солдат без присмотра на несколько минут, и тут же обязательно что-нибудь да случится. На учебке было два ярких примера, которые до сих пор у меня не выходят из головы. Их, наверное, можно записывать в книгу рекордов тупости.

Как-то раз нашу роту привели за спортгородок, где лежала огромная куча кирпичей. Один из каплеев приказал перетащить эту кучу, объясняя это тем, что она портит вид. Казалось бы, в этом приказе нет никакой тупости, ну перетащили и перетащили, нас много, это будет несложно. Так-то оно так, если бы перетащить всю эту кучу надо было не на несколько метров влево. На несколько метров! Какой в этом смысл?! Ну ладно, может, так оно действительно эстетичнее выглядит, не нам судить. В конце-концов, наше дело маленькое. Перетащили мы эту огромную кучу кирпичей на несколько метров и сложили тут же. Старшина отвёл нас на ужин, поели, все нормально, но на полпути до казармы нам встретился командир батальона. Он обматерил всех и вся, обещал натянуть того старшину, который отдал нам такой дурацкий приказ, и отправил нас перекладывать все эти кирпичи на прежнее место. Понимаете теперь, что такое тупость? Тупость — это когда разные начальники, словно лебедь, рак и щука, не могут договориться, и каждый думает, что самый умный здесь именно он, а не двое остальных. Мы же в результате весь вечер таскали эти проклятые кирпичи туда — сюда.

Был еще случай на том же спортгородке. Это вообще мистическое место — как только на него заходят офицеры, отключаются мозги. Был треклятый резиновый день. В эти дни мне хотелось куда-нибудь уйти из части и вечером вернуться, потому что нас весь день заставляли таскать с собой противогазы в подсумках. После обеда в казарму зашел лейтенант. Мы только присели немного отдохнуть, только поели. После этого напала такая легкая лень, а лейтенант трубит общий сбор и требует, чтоб каждый из нас взял с собой свою баночку (табуретку), а затем вышел на улицу ждать на плацу. Сказано — сделано. Стоим на улице, каждый держит в руках свою табуретку, ждём указаний.

⁃ На спортгородок шагоом марш! — командует наш полководец.

Ну что же, пошли, как будто у нас есть выбор. Дошли до спортгородка, на улице прохладно, моросит дождик, дело к осени идёт. Встали на стадионе.

⁃ Сели на баночки! — кричит лейтенант.

Похоже, у этого парня какие-то странные наклонности.

Мы сели.

⁃ Газы! — заорал он.

Мы выхватили наши противогазы и стали натягивать их на головы, сверху пилотки. Сидим в противогазах на табуретках под дождем на стадионе.

⁃ Ну вы и уроды, — со смехом говорит лейтенант и командует идти обратно в роту.

И вот идём мы обратно, и у каждого из нас в голове вопрос: «Что это было, нахрен?! Он вообще, что ли, чокнулся?!»

***

⁃ Каждый получает саперную лопатку в оружейной комнате, тот, кто получил, бегом на плац!

Что же ждет на этот раз? Армия просто полна на неожиданности, каждый день вроде бы похож на предыдущий, но ты все равно не перестаёшь удивляться рождению каких-то совершенно невообразимых ситуаций. В этот раз я тоже не был разочарован.

Угадайте, куда мы отправились, получив саперные лопатки? Конечно, на спортгородок. Я уж перепугался, неужели нас будут обучать, как нужно драться лопатками? Может, покажут, как их метать, или мы будем оттачивать приемы убийства противника, ведь сапёрная лопатка помимо своего непосредственного предназначения ещё и является эффективным и грозным оружием ближнего боя.

⁃ Итак, косим траву на спортгородке, всю иву убираем, чтоб к обеду ни одной травинки не было! — огорошил нас мичман.

Косить траву лопатой, это, знаете ли, гениально. Такой технологии могли бы даже немцы позавидовать: берешь траву и срезаешь ее лопатой как серпом, только им было бы удобнее. И вот я срезал один кустик, другой, третий, устал, поднимаю глаза, а передо мной стадион, заросший травой целиком. Хорошо, что я не один, а нас тут целый батальон.

⁃ Эту страну не победить, — сказал кто-то из матросов, стоящий недалеко от меня.

Он смотрел на эту поразительную картину, которая разворачивалась перед ним. Я кивнул, меня тоже впечатляло: 600 матросов били лопатками в землю и косили траву.

Тут же недалеко от нас бегал мичман и отвешивал поджопники тем, кто не особо старался. Я решил уйти подальше от него за трубы теплотрассы. Там росло огромное количество ивы и прочей растительности. Иду себе неспеша, рублю ветку за веткой, кругом суетятся матросы. Жизнь в роте хороша тем, что ты можешь легко затеряться среди этой синей массы, тебя не видно, ты вроде как работаешь вместе со всеми, но вроде и не особо напрягаешься. Главное, держаться подальше от начальства.

Иду думаю об этом, особо не смотрю, куда лезу, рублю ветки. Вдруг моя лопатка ударилась обо что — то мягкое и как будто провалилась, это было явно не дерево. Сразу за ударом последовало жужжание, и не успел я ничего понять и оценить ситуацию, как меня что-то сильно ужалило. Я поднимаю руку, как в замедленной съемке, вижу, что на моей руке сидит оса и впивается своим жалом мне в кожу. Я почувствовал сильную боль и что есть мочи заорал, перепугал матросов, которые стояли недалеко от меня. Они бросились ко мне на помощь, но даже спросить ничего не успели, потому что банально не догнали. Я так быстро побежал, как никогда в жизни не бегал, от былой лени не осталось и следа.

⁃ Что случилось, матрос?! — испугался мичман, увидев, как я несусь с выпученными глазами к нему.

⁃ Оса! Ужалила меня в руку!

⁃ Бегом в лазарет! Они тебе там яд отсосут!

Приказ мичмана был исполнен раньше, чем произнесён. Я нёсся через всю часть, забыв о всякой субординации, рука распухла и начала ныть. Я добежал до калечки, распахнул дверь, сшиб попавшегося на пути матроса и пролетел по коридору до фельдшерской.

⁃ Так, вроде ничего страшного, сейчас я тебе дам таблетку, посиди тут, — спокойно сказал фельдшер.

Осмотрев места укуса, он отошёл к стеклянному шкафу, повозился там немного, достал пару круглых желтых таблеток и передал их мне вместе со стаканом воды.

⁃ А что это? — спросил я.

⁃Тебе какая разница, пей, легче станет и не дойдёт до аллергии или до чего-нибудь еще.

⁃ У меня нет аллергии, — ответил я.

⁃Ну видишь, как хорошо, значит, быстро на поправку пойдёшь.

Фельдшер обработал воспаление какой-то жидкостью, затем замотал руку бинтом.

⁃ Меня не положат? — спросил я

⁃ Смеёшься, что ли, сейчас пойдёшь обратно в роту, это ерунда.

Фельдшер уткнулся в телефон, а я сижу и переосмысливаю произошедшее. Похоже, это был улей, который я задел лопатой и разворошил, так сказать, гнездо. Вот, к чему приводит невнимательность. Какого черта я полез в эту иву, срезал бы травку на стадионе и все. Ну вроде страшного ничего нет, рука почти не болит, так что пронесло в этот раз.

У фельдшера я просидел где-то минут сорок, хотел бы ещё посидеть, но мне не разрешили, отправили в роту.

⁃ Ну что? Нормально все? — спросил мичман, когда я поднялся в роту

⁃ Да, таблетку дали, руку перевязали, нормально.

⁃ Ну хорошо, а то ты так орал, что мы тут обосрались от страха.

После отбоя я лежал и смотрел на полную луну через окно, гладил свою укушенную руку, и что-то так мне захотелось домой, аж тошно стало. Я посильнее закутался в одеяло, чтоб было теплее и уснул. Прочь этот день, гори он огнём, хочу, чтобы все дни быстрее прошли, и я смог вернуться в родной город.

Совет по выживанию в армии №8

Если кладут в больничку, то не надо понтов, ложись, никто тебя не осудит. Служба никуда не денется, а ты переведёшь дух. Помни, там всем насрать, твоё здоровье никто беречь не будет, кроме тебя.

***

Рука прошла дня через два, беда обошла стороной.

Сижу как-то в бытовке, глажу гюйс, рядом сидят ребята, один из них играет на гитаре и поет, остальные подпевают. Вот такие моменты мне в армии нравились, как-то было тепло, по-домашнему.

Хочется отдельно поговорить о музыке в армии. Конечно же, речь идёт о так называемом армейском фольклоре, песнях, которые в армии везде и всегда звучат. Сослуживцы их напевают, насвистывают, включают на телефонах, в приемниках, играют на гитаре. До недавнего времени просто играли, а сейчас уже стали не только играть, но и снимать это на телефон, а потом ещё и выкладывать в интернет. В результате весь YouTube набит такими видео, на которых солдаты играют на гитаре и душевно (правда, не всегда) поют армейские песни. Кстати, телефоны в армии — это вообще спасение, это и возможность поговорить с близкими, и полазить в интернете, и посмотреть фильм, и поиграть в игры. Иными словами, теперь у солдата есть в кармане досуг. На учебке у меня был обычный тапок, который мог только звонки принимать и все, но потом позже во второй половине службы я очень хорошо оценил преимущества смартфона. С ним солдатам, особенно старослужащим, есть, чем заняться, никто не страдает ерундой, не лезет к младшему призыву.

Но вернёмся к песням, в основном, мотивы этих песен простые, под стандартный гитарный запил (один и тот же) их можно исполнить.

Темы песен крутятся вокруг службы, её тягот и ожидания сакрального дембеля. Присутствуют мотивы неверности подружек на гражданке, мол, я тут служу, а она такая тварь по рукам пошла.

У каждого рода войск есть свои песни, а есть общевойсковые, которые подходят всем. В основном, песни незамысловатые, но тем не менее, встречаются среди них настоящие шедевры. Самыми выдающимися армейскими песнями я считаю следующие (и это мое субъективное мнение):

«Часы пробили» — на мой взгляд, это вообще идеальная армейская песня, в которой сохранился дух той постсоветской жесткой армейской службы, когда служили ещё два года.

«Демобилизация» — песня Сектора Газа. Она, конечно, тоже очень душевно написана и исполнена красиво, я бы даже сказал, с шиком, ее все любят и напевают.

Это классические, каноничные песни, общевойсковые. Из более современных песен могу отметить «300 килограмм тротила» — она атмосферная. Вообще-то, это армейский реп, что даже звучит дико, но притягивает. «Когда же приказ» тоже хорошая песня, у меня даже вызывала слезу.

Конечно, надо учитывать, что служил я все-таки на флоте, а не в войсках, мы и эти песни слушали, но в основном преобладали морские мотивы. В наших песнях тема моря, какой- то вечной тоски, конечно же, неверных жён, имели утрированный вид. Матрос в них всегда пьяный, вонючий, грязный, его все бросили, никто не дождался, жена сука, все плохо, так ещё и служить три года. Все эти песни были написаны давно, поэтому речь шла о трех годах службы. Среди военно-морского творчества самой яркой «молитвой» матроса считается «Пей моряк». Это тяжелая повесть о моряке, которому изменила девушка или жена (там не понятно) и он начал беспробудно бухать (отсюда и название). Что в этой песне такого, что цепляет?

В ней есть та самая атмосфера морской романтики, туманы, корабли, заливающиеся светом прожекторов.

Считаю еще, что Денис Майданов тоже спел неплохую песню «Тихий Океан». Ей тоже проникаешься, но она уже более позитивная, нежели предыдущая.

Конечно, песен там не одна, две или три, а намного больше, и если все их вспоминать, можно писать отдельную книгу. Я выбрал самые выдающиеся по моему мнению и написал о них. Именно эти произведения больше всего проникают в душу и задевают за живое. Ведь даже сейчас, когда служба давно позади, мне то и дело хочется их переслушать и окунуться ещё раз в их атмосферу. Многие из них я слышал и до армии, но сейчас воспринимаются они совсем по-другому, уже со знанием дела.

Совет по выживанию в армии №9

Если все поют, не стой в стороне, пой вместе с ними. Пой, что есть сил, ведь служба закончится, а память останется.

***

Среда была банным днём на учебке. В баню мы ходили раз в неделю, она находилась недалеко от части. Это была обычная общественная гражданская баня, но, тем не менее, мылись мы именно там. Запускали примерно по 40 человек. Нужно было быстро раздеться, взять мыльно-рыльное и идти мыться. Сама баня была, в общем-то, обычной душевой. Солдат занимал душ, быстро мылся и выходил. О процессе мытья рассказать особо нечего, думаю, все итак знают, как это происходит. В банном процессе было интересно только то, что на выходе сидел предприимчивый мужичок и продавал дешевые сладости и газировку по каким-то кабальным ценам. Например, бутылку крашеной химии, которая в гипермаркете стоила рублей 15 от силы, он продавал за 50. Наваривался он неплохо, ведь матросы скупали у него все подчистую. Занимали друг у друга деньги, лишь бы съесть шоколадку или халву, запить все это оранжевой химией и потом покурить дешёвые папиросы.

И, может, показаться смешным, но это был настоящий кайф. Как мало надо человеку для счастья. На гражданке хочется и того, и этого, куча соблазнов, простые радости, типа шоколадки теряют свою ценность. Но стоит тебя лишить сладкого, и ты превращаешься в животное, которого интересует только это. И тут не важно, какое у тебя образование и в какой семье ты воспитан. Голод всех уравнивает. Все мы люди, не надо строго нас судить.

— Господи, да тут вся таблица Менделеева! — воскликнул матрос, читающий состав оранжевого напитка, который так и назывался «Оранж».

— А че ты хотел с такого дешмана, — усмехнулся другой матрос и затянулся папиросой.

— Эта бутылка ничерта не стоит, а продается как кола, только вот это не кола, а говно.

— Бизнес, — сказал я и лег на траву.

Пока домывались остальные, можно было немного вздремнуть. И я всегда этим пользовался.

***

На улице жарища, я весь липкий от пота, из-под пилотки бегут капельки на лицо, вытираю их. Как же охота пить, а во фляге на боку только сырая вода из-под крана. Терпи моряк, терпи до конца. Нас построили на мостике, который проходит через амазонку. Скоро на обед. Отлично, как раз хочется есть. Я обратил внимание на питание по режиму, все-таки как же чётко, буквально по часам расписан день матроса: с утра ты поел и есть тебе не хочется до самого обеда, как только доходит до двух часов дня, ты умираешь от голода. Питание поступает в организм чётко и сбалансировано в нужные часы. Именно поэтому матросы уже в первый месяц службы меняются до неузнаваемости: толстые — худеют, тощие — набирают массу.

Ну что же мы стоим-то?! Чего ждём!? Служу уже почти месяц и в основном стою! Вот, где настоящая пытка!

Через какое-то время на мост неспешно зашел офицер и сказал:

⁃ Объявляю наряд на седьмой военный городок, есть добровольцы?

Все, конечно же, стоят, включили рыб, хлопают глазами и молчат. Меня это все достало, и я решил взять инициативу в свои руки:

⁃ Я!

Сослуживцы в недоумении на меня смотрят.

⁃ Фамилия? — офицер достал ручку и блокнот.

Я назвал фамилию, больше никто не вызвался, тогда офицер сдвинул купец на затылок и ткнул пальцем в первого попавшегося матроса.

⁃ В пять будут разводить вахту, поэтому приготовите форму одежды в порядок, возьмёте по газику, инструктаж проведёт командир роты. Дежурный! Веди их в столовую!

Офицер ушёл, а я иду и думаю, что нарушил одно из своих же правил. А все потому, что достали эти бесконечные стояния и хождения туда-сюда, хочется какого-то разнообразия, не всю же службу тусоваться в роте и ходить строем. Ну что же, надо готовиться к моему первому наряду в армии.

День проходил как обычно, после обеда мы провели не очень сложный ОФП, где и побегали, и на брусьях поупражнялись. Я начал ощущать, что бегать мне стало уже не в тягость, а даже в удовольствие. А чего? Спорт калечит, а физкультура лечит. Под теплым солнышком с голым торсом чего бы и не пробежаться пару-тройку километров. Когда вернулись в расположение роты, я начал готовиться к наряду вместе с другими бойцами. В пару со мной приставили маленького ростом, но очень шустрого смуглого парнишку из Чебоксар. Кажется, его звали Лёва. Я готовился усердно: гладил гюйс, штаны, робу, да так, чтобы были видны стрелочки и без складок. Все бы ничего, но утюги были китайские и поломанные, они моментально прожигали любую материю и оставляли черные следы на ней, поэтому приходилось поверх одежды класть уставные носовые платки. Когда форма была готова, мы вместе с дневальным и дежурным по роте зашли в оружейку и забрали оттуда противогазы в синих подсумках (как будто они нас от чего-то могли защитить).

— Так, слушайте сюда, бойцы, — сказал протяжно командир роты.

Он стоял напротив нас в коридоре казармы, одетый в футболку с эмблемой армии России и красно-синей звездой на ней. Командир переминался с ноги на ногу и все время смотрел куда-то в сторону, — 7-ой военный — это закрытый объект, там все раздолбано к еб*** матери, но есть пара кабинетов, в которых находятся военные архивы, документы и прочая секретная мутотень. Там на дверях стоят печати БалтФлота, и ваша боевая задача раз в два часа проверять их наличие. Мы не столько боимся американских шпионов, которые могут эти документы вскрыть, сколько опасаемся бомжей и наркоманов, что все время лазят в это здание через разбитые окна и раздолбанный забор. Поэтому делайте обход, но давайте аккуратней.

События начинали походить на какой-то боевик.

— И не вздумайте там страдать херней, — пригрозил пальцем командир роты.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться, — подал голос Лёва.

— Разрешаю, — кивнул стерлей.

— А что значит «страдать херней»?

Меня поразил не сам вопрос, а то, что Лёве хватило ума его задать. Как ни странно, но командир был готов к такому роду вопросам. Сразу видно, сколько додиков ему пришлось повидать за годы службы.

— «Страдать херней», товарищ матрос — это значит заниматься, чем угодно, кроме того, что вы должны делать — проверять наличие печатей и совершать обход территории, — ответил старлей.

Он говорил спокойно, вкрадчиво, как будто для умственно отсталых, что неудивительно, после таких-то вопросов.

— Предупреждаю сразу: я живу недалеко от этого объекта и иногда люблю заходить и смотреть, как несут службу морячки. Как-то раз зашел прямо в каптерку и увидел, что там эти три тела разлеглись на шконярах, в тельняшках сидят такие крутые, курят. Они потом гальюн с хлоркой неделю замывали. Так что, если не хотите повторить их судьбу…

Я думал, что-то еще скажет, но он закончил свою речь, видимо, сам устал от нее. И да, конечно, никуда он не пришел. Делать ему нечего, что ли.

Прозвенели звонки.

— Наряжённым на дежурство выйти на плац и построиться! — заорал дневальный.

Ну с Богом.

Ритуал построения вахты на учебке был эпичным: на плацу строится вся вахта, командует этим делом дежурный по части офицер. Зачитываются фамилии тех, кто заступает, всем желают хорошего дежурства и приказывают пройти немного строем. Везде ритуалы всегда строго соблюдаются, даже если участвует в них небольшая группа людей. На седьмой военный городок нас должен был вести контрактник дагестанец. Он пришел даже не в морской форме, а в «зелёнке» и единственным, что показывало его принадлежность к флоту, был якорь на кокарде.

— Вы ели? — спросил он нас после развода вахты.

Мы отрицательно замотали головами, он понимающе поцокал языком и велел нам идти в столовую.

Ужинали мы отдельно от всех солдат за отдельным столиком. Ели молча, быстрее обычного. Я стырил пару пакетов молока, ну так, на всякий случай. Этот дагестанец все время сидел хмурый, не говорил ни слова, озирался по сторонам, как будто что-то задумал недоброе и боялся, что его раскроют. После ужина мы вышли за пределы части, конечно же, сначала прошли проверку у дежурного на КПП мичмана. Странное чувство, когда находишься не в части, но при этом в форме и идешь не строем. По улицам ходят люди, у них какие-то свои дела, заморочки, а тут я. Разглядываю проходящих мимо и завидую им, на них не весит бремя службы. Это ощущение очень давит, его сложно выразить словами, это словно груз ответственности, который не дает расслабиться. Ты находишься в постоянном напряжении. Но даже со всем этим ощущением все равно приятно было пройтись по улице не строем.

— Че так долго, мы жрать хотим! — сетовал контрактник сдающий вахту, когда мы зашли на территорию военного городка.

— Тоже ужинали, — ответил наш контрабас.

— Ладно, короче, принимайте территорию и пойдем уже, — он был явно раздражен.

Дагестанец повернулся к нам и сказал:

— Принимайте у них территорию, только смотрите внимательно: если они халявили и не прибрались или не подмели где-то, то делать это придется вам, так что внимательнее примечайте все косяки.

Совет был, в общем-то, дельный, я действительно внимательно осмотрел пост и территорию перед воротами, а Лёва проверял внешку с одним из бойцов. Я заметил пару окурков и указал на них матросу предыдущей смены. Он скривился в лице:

— Ну бл*, че ты докопался, мелочь же.

— Убери, раз мелочь, — сказал я, глядя на эту ленивую рожу. Он, наверное, поспорил бы со мной еще, но слишком уж хотел успеть на ужин, поэтому через секунду окурки лежали в урне.

— На внешке порядок, — сказал Лёва.

Он и другой боец вернулись на территорию ВГ.

— Ну все, будьте здоровы, — сказал дагестанец предыдущей вахте. Они распрощались, и мы остались на объекте одни.

Я начал осматривать территорию. Это было огромное заброшенное, обшарпанное здание, похожее на учебные корпуса. Старый кирпич, ржавые ворота, поросший сорняками плац. Объект военный, но на казармы было не похоже.

— Да вроде как военно-морская академия была, расформировали в 90-е, а объект вот остался, — пояснил дагестанец, когда мы присели на лавочки покурить, — тут половина острова такими объектами утыкана.

Ну я так и подумал, что это учебное заведение, я с любопытством все осматривал, а Леву волновали совсем другие вопросы, менее философские.

— Тут через дорогу я видел магазин, может, мы сбегаем за пряниками, сиги купим? — спросил он.

— А если на офицеров наткнетесь? — отозвался дагестанец.

— Ну последим, чтоб не было никого, я могу сбегать вам что-нибудь принести.

Шустрый был этот Лёва, а уж против его последнего аргумента контрактник не смог устоять. Он разрешил ему сгонять в магазин, только очень быстро. Я стоял у ворот «на шухере» и следил за тем, как Лёва со сноровкой шпиона перебежал, озираясь по сторонам, через дорогу и скрылся за дверями магазина. Слава Богу, все прошло гладко, и уже через несколько минут мы сидели и ели шоколадки, запивая их газировкой. Контрактник получил свои сигареты, немного подобрел, расслабился. Он сказал, что мы можем, в принципе, делать, что хотим во время наряда, только не выходить за территорию объекта и каждые два часа делать обход. Естественно проверять последнее он и не собирался, хотя предупредил, чтобы мы держали ухо востро на случай, если придет кто-то из офицеров, хотя, он и сам слабо в это верил.

— Кстати, если вдруг встретите каких-нибудь бичей в этих корпусах, то их надо будет чем-то припугнуть, там в каптерке есть пара инструментов, которые вы можете взять с собой на обходы, — сказал он и пошел спать.

Мы же тем временем осматривали так называемые «инструменты». Среди них была старая облезшая бейсбольная бита, бездарно сваренная монтировка, какая-то обычная палка, обмотанная синей изолентой. Теперь мы вооружены и очень опасны, черт побери, не суйтесь к нам.

— Только не покалечьте там никого, себя в первую очередь, — сказал лежащий на шконке контрактник, глядя, как мы выбираем оружие.

Первый обход осуществили нормально, как и положено, обошли всю территорию, все осмотрели. Во внутреннем дворике я приметил большую корабельную пушку, которая стояла в качестве декоративного элемента. Может, когда-то она выглядела интересно и величественно, сегодня же этот труп корабельного орудия смотрелся жутковато. Серая краска на ней облезла, и наружу выступила ржавчина. Внутри корпусов картина была еще страшнее — здесь как будто прошла война: ободранные обои в учебных классах, оторванные доски деревянных полов, разваленная мебель, кучи мусора и каких-то брошенных вещей на полу, куски бетонных стен, осколки кирпичей и стекла. Создается ощущение, что корпуса хотели разрушить, но где-то на полпути бросили это занятие.

Единственное, что было не тронуто — это некоторые кабинеты и те самые, опечатанные двери архивов. Печати мы проверили, все оказалось на месте. Вернувшись обратно на лавочки, мы немного покурили, пожевали пряники.

— Ну что, давай теперь спать по очереди. Я лягу сейчас, ты стоишь, потом будишь меня, идем на обход, а потом ложишься, нормально? — предложил Лёва. Я не возражал.

Начало темнеть. На улице стало прохладно, деваться было некуда, и я начал наворачивать круги около ворот. В течение двух часов ничего особенного не происходило, несколько пьяных компашек проходили мимо объекта, смеялись, кричали, головами качали и все.

— Вставай, надо на обход идти, — сказал я и начал трясти сопящего Лёву.

Контрактник видел, наверное, десятый сон. Лёва нехотя разлепил глаза, сел на шконке, потянулся. Мы вышли на улицу, покурили.

— Ну его нахрен, давай не пойдем, — сказал Лёва сонным голосом.

— А как же обход?

— Лазить там в темноте, тебе самому не стрёмно?

— Стремно, но, если этот проснется и увидит, что мы не встали, нам же прилетит.

— Я тебя умоляю, — усмехнулся Лёва, — ему хоть с пушки стреляй

— Давай хоть по плацу пройдемся для вида.

Было видно, что Лёве не упёрся этот вонючий наряд, а вот поспать бы сейчас, вот это да. Тем не менее, он пошел. Мы вышли на плац, у меня был фонарик, на улице темень, хоть глаз выколи. Я осмотрелся, вроде все в порядке, и тут услышал сзади:

— Это че за?!

Это говорил Лёва, и когда на него упал свет фонарика, я увидел, что он очень напуган.

— Что такое?! — спросил я, испугавшись сам.

— Гляди на третий этаж! — прошептал Лёва и указал на одно из окон в корпусе перед нами.

Я посмотрел туда, и все внутри похолодело. Там горел свет. В заброшенном здании, где никого быть не может, какого-то черта горит свет.

— Надо идти смотреть, — говорю я.

— Че?! Я туда не пойду! — заерепенился Лёва, — и тебе не советую.

Вот хотелось бы мне сейчас сказать своему непутёвому сослуживцу про воинский долг и про то, что мы, черт побери, на посту и должны рисковать жизнями. Но какая-то часть меня, скажем так, весьма значительная, была с ним согласна.

— Ну тогда, может, хоть скажем нашему котрабасу? — предложил я.

— Не, он же скажет идти смотреть.

И тут у меня тоже не нашлось аргументов, чтобы поспорить с Лёвой, тогда я спросил у него:

— Идеи?

— Давай просто пойдем спать, а потом скажем, что не заметили и все.

Как говорится, все гениальное — просто. На том и перешили. Мы еще немного покурили и пошли спать. Еще через два часа надо было делать новый обход, но мы его проспали.

***

Стоим утром на построении, на улице прохладно, с амазонки веет легкий балтийский ветерок. Мимо проходят офицеры, строят так же другие роты, ну а мы, как всегда, ждем, нам не в первой. Появляется лейтенант. В руках у него два автомата Калашникова, оба старые, потертые.

— Завтра едем на стрельбы! — громко и четко говорит он, — но перед этим вам, мудозвонам, надо хотя бы визуально научиться обращаться с автоматом!

Я калаш вживую-то видел пару раз в жизни, не считая всяких музеев и кино. В руках его точно не держал ни разу, не говоря о том, чтобы стрелять. Ну, думаю, наконец что-то интересное, что-то военное. Вообще, на тему стрельбы можно порассуждать. Многие мои друзья, отслужившие в армии, говорят совершенно разные вещи про то, кто сколько раз стрелял за время службы. Лучший друг, отслуживший в ВДВ, рассказывал, что стрелял, будучи оператором-наводчиком БМД2 (боевая машина десанта). Он стрелял много раз из 30-ти миллиметровой пушки, а так же из автомата. Другой товарищ, служивший в ВВ МВД, нес караульную службу и стоял её половину на вышке. Он рассказывал, что посещал стрельбище примерно раз в неделю в течение года. Третий служил в ВВС, но за год ни разу не нажимал на спусковой крючок. За себя могу сказать, что пострелять мне все-таки удалось, но всего один раз.

Лейтенант несколько раз показал, как разбирается автомат, потом дал это сделать нескольким желающим. Затем отвел нас на специально оборудованный участок в части, который выглядел как мини-стрельбище. Предполагалось, что каждый из нас попробует занять правильное положение с автоматом в упоре лёжа, приготовиться к стрельбе, произвести её и затем отчитаться.

— Оттягиваешь затвор, затем просто отпускаешь его, чтобы он встал в исходное положение, он сам туда вернется, не надо ему помогать, это неправильно. По окончании стрельбы ставишь на предохранитель, оттягиваешь затвор, показывая, что в патроннике нет больше патронов и кричишь: «Матрос Залупа стрельбу окончил!» Ясно? — говорил лейтенант одному матросику, перед тем, как дать ему в руки автомат. Тот кивал.

— На огневой рубеж! — скомандовал лейтенант.

Морячок подбежал к рубежу, принял упор лежа, снял автомат с предохранителя, отдёрнул затвор.

— Матрос Иванов к стрельбе готов! — крикнул матрос.

— Огонь!

Солдат нажал на курок, раздался щелчок. Затем парень поставил автомат на предохранитель, отдёрнул затвор, показал пустой патронник.

— Матрос Иванов стрельбу окончил! — отчитался он.

Примерно то же самое повторили еще несколько моряков с разным уровнем правильности. И тут, естественно, появился один рубанок, какой-то белобрысый деревенский парнишка, который все никак не мог правильно принять положение лёжа. Он то не так ложился, то не ту ногу выставлял как опору, то забывал поставить автомат на предохранитель, то неправильно кричал, то не так дышал. Лейтенант гонял этого паренька раз за разом на огневой рубеж.

— Да что ж ты за обморок-то такой, — причитал он, — тебе не то, что автомат, тебе даже веник доверить нельзя.

Паренька, похоже, не парило то, что он так дико тупил, он спокойно повторял команды лейтенанта, снова и снова делал все неправильно, а затем повторял опять. В конце концов, горе-матрос выполнил поставленную задачу и вернулся в строй.

— Сейчас вы наблюдали процесс превращения обезьяны в человека, — сказал лейтенант.

Я бы посмеялся, если бы был полностью уверен, что на стрельбище не буду тупить так же, но в тот день очередь подержать автомат в руках до меня так и не дошла.

***

На следующий день нас после поднятия флага построили перед выходом из части и сказали, чтобы мы скинулись по 25 рублей на проезд до города Ломоносов. Видимо, перевозка нескольких рот матросов до стрельбища не была предусмотрена. Деваться было некуда, пришлось скидываться.

— А если нет денег? — спросил один из моряков.

— Займите, потом отдадите, — ответил мичман и улыбнулся, — и не надо мне тут, это 25 рублей, а не 25 тысяч.

Мы вышли в город, и длинной синей змеей поплелись к автобусной остановке. Это выглядит немного дико, когда целая рота военных стоит на остановке, ожидая своего автобуса. Как ни странно, люди практически не обращали на нас внимание, видимо, в Кронштадте это частое явление. Пока мы ждали, наиболее предприимчивые матросы организовали крестовые походы в магазин за шоколадками и газировкой.

Автобус нас высадил где-то за несколько километров до стрельбища, поэтому пришлось идти по жаре. Я шел, обливался потом, периодически доставал флягу и утолял жажду припасенной заранее кипячёной водой. В отличие от нашей части, которая, так сказать, была на виду, в городе, военная часть, в которую мы прибыли, располагалась в лесу.

— Я так понимаю, что стрелять буду где-то после обеда, — сказал я, когда увидел очередь из солдат, которые должны были стрелять.

Она напоминала очередь в Москве во время открытия первого в СССР Макдональдса в 1990 году. И сказав, что буду стрелять после обеда, я не сильно преувеличил, потому что ждать пришлось долго.

Процесс самой стрельбы, как и все в армии, напоминал цирк. Поговорка: «Кто в армии был, тот в цирке не смеётся» до сих пор актуальна, даже во времена Шойгу.

Впятером мы подбегаем к столам, у которых стоял наш мичман, командовавший резко и грубо:

— Быстро! Надели бронежилеты!

Правила безопасности превыше всего, на нас надели тяжёлые бронежилеты, каски, каждому вручили по магазину, заранее заряженную «пятью наркомовскими», и отправили на огневой рубеж, где у каждой позиции для стрельбы стоял кто-то из офицеров. Мне достался старший лейтенант, командир нашей роты. Он стоял, сжимая в руках автомат без магазина, и ждал следующего матроса. Я думал, что этот тоже будет орать, поэтому делал все быстро.

— Ложись, — на удивление спокойно говорил лейтенант, — не дергайся, спокойнее.

Руки тряслись, у меня не сразу получилось вставить магазин, куда надо, но лейтенант мне помог. Я снял автомат с предохранителя, отдёрнул затвор, отпустил его. Затвор звонко встал в исходное положение, и я громко отчитался о готовности к стрельбе. Примерно в это же время то же самое повторили лежащие рядом боевые товарищи. Я положил палец на спусковой крючок и начал целиться в поисках мишени. И каково же было моё удивление, когда никаких мишеней не было обнаружено. Впереди перед нами был просто лес.

— Что за ху***, — прошептал я.

— Огонь! — скомандовал кто-то из офицеров.

Я спустил крючок раз, другой, третий. Матросы по бокам сделали то же самое. Лесная тишина взорвалась хлопками выстрелов. По-моему, щелчки после нажатий раздались гораздо раньше, чем должны были, хотя, может, я переволновался, и, конечно, не считал количество патронов. Да там и некогда было заниматься мыслительным процессом, но до сих пор я думаю, что мне не дозарядили один патрон точно. Должен сказать, что стрельба из калаша больше напоминает стрельбу из автоматической духовушки: практически никакой отдачи, даже нет ощущения реального оружия в твоих руках. Как-то до армии я ездил на охоту, где мне посчастливилось стрелять из разных ружей. Вот там да, ощущения серьезные, особенные, а здесь нет.

— Матрос… стрельбу закончил! — прокричал я, вытащил пустой магазин, отдал автомат старлею и убежал обратно к столу, где получал все это добро. Туда же и сдал обратно. Куда я стрелял? Куда попал? И попал ли вообще? Неизвестно.

Вот так прошла моя огневая подготовка в армии, весь этот процесс занял где-то полторы минуты, сама стрельба — пару секунд. И весь остальной день мы просто сидели и ждали, когда отстреляются все остальные матросы. Правда, нам разрешили не стоять, в кои-то веки, мы сели на травку. В принципе, можно было даже прилечь, только нельзя было спать. Особо сонным старшие матросы и командиры взводов кидали лесные шишки в голову, чтоб неповадно было, мне тоже такая шишка прилетела.

Больше ничего особенного в этот день не случилось, кроме того, что я увидел матроса, с которым ехал в поезде. Он был среди моряков, которых привезли из Питера, видимо, тоже на стрельбы. Я узнал его сразу и очень удивился, ведь когда парень выезжал со мной из военкомата, он был очень плотный, я бы даже сказал толстый. Прошёл всего месяц с того времени, а он очень сильно исхудал, прямо до неузнаваемости. Вот, что значит жизнь по режиму.

Когда все наши матросы отстрелялись, нас подняли и повели обратно на остановку. Больше в армии стрелять мне не приходилось, разве что сигареты у сослуживцев.

***

Вечер, стоим в коридоре центральной палубы (хотя, это коридор казарменного помещения, но мы же на флоте) в трусах и тапочках. Только что зачитали фамилии заступающих завтра в наряд. Среди них была и моя, завтра в шесть вечера заступаю на шлюпочную базу. Не знаю, что там, но говорят красиво и особо ничего не надо делать. Этот наряд мне стоил пачки сигарет, которую я подарил нашему дежурному по роте, чтобы тот записал меня в журнал.

⁃ Сейчас будем играть с вами. Че мы все по уставу да по уставу, даже скучно, — вышел старшина роты и окинул нас насмешливым взглядом.

Че это он задумал? Опять коллективные отжимания или приседания? Или, может, как мичман любит нас гонять до седьмого пота и одеваться/раздеваться/отбиваться за полторы минуты.

⁃ Сейчас начинаете раскручиваться на месте, голову в потолок, затем по моей команде бегом каждый к своей шконке, — сказал он, улыбаясь.

Ну это не так страшно, даже весело, хотя, неизвестно что ему ещё в голову придёт. Старшина командует, мы крутимся на месте, глаза смотрят в потолок, картинка вращается, словно калейдоскоп, через пару секунд начинает кружиться голова. Сейчас важно найти точку опоры, иначе ведь можно удариться обо что-нибудь или об кого-нибудь.

⁃ Рота, отбой! — заорал старшина.

В эту секунду все побежали до своих коек, но так как ориентация в пространстве у каждого была потеряна, то случилось то, ради чего все и затевалось. Матросы повалились, кто-то запнулся о баночку, кто-то не попал в проем между кроватями (хотя как тут попадёшь, когда перед глазами один проход превращается в три). Я ударился обо что-то, но мне удалось сохранить равновесие и не повалиться. Я уцепился за кровать и махом взлетел до своей шконки. Все сие действие сопровождалось грохотом, криками и матами ушибленных и безудержным ржанием старшины.

⁃ Играем в три скрипа! — а второстат все не унимался, он был на кураже, ему хотелось веселья.

Правила этой классической армейской игры просты как две копейки. Когда вся рота укладывается в свои кровати, то помещение должна окутать мертвая тишина. Если ее нарушат три скрипа, то рота подрывается и отжимается. И вот мы лежим, а старшина ходит и слушает.

⁃ Раз! — говорит он, услышав какой-то скрип.

Я лежу, не шевелюсь, даже дыхание затаил.

⁃ Два! — ещё один рубанок шевельнулся.

Ну все, шансов у нас нет, конец нам. Только я подумал об этом, и тут же недалеко от меня скрипнула кровать.

⁃ Рота подъём!! — взревел старшина и все попрыгали со своих коек, надели тапочки и выбежали в коридор центральной палубы.

⁃ Полтора! — этот парень решил нам устроить веселую ночку. Полтора — это значит, что солдат должен встать в позу «не полностью согнутые ноги в коленях и вытянутые вперёд руки». В более классическом варианте ещё предусматривалась табуретка в руках у солдата и стоящий на ней стакан с водой. В случае, если вода расплёскивалась, солдата заставляли приседать до потери пульса. Ну в каждой части свои порядки и устои. Наш старшина не хотел нас задрочить до полусмерти, а просто хотел повеселиться. Мы так простояли минуты две, потом он снова скомандовал сакральное «Рота отбой!», и когда мы улеглись, начал кричать знаменитую армейскую кричалку:

⁃ ВОТ И СНОВА ДЕНЬ ПРОШЁЛ! — громко произнёс старшина нараспев.

⁃ ДА И НА*** ОН ПОШЁЛ! — ответила ему вся рота хором.

Я тоже кричал. А почему бы и нет, это весело.

⁃ ЗАВТРА БУДЕТ ДЕНЬ ОПЯТЬ! — пропел старшина.

⁃ ДА И В РОТ ЕГО ЕБ***! — закончили мы хором.

⁃ СПОКОЙНОЙ НОЧИ, ВТОРАЯ РОТА!

⁃ СПОКОЙНОЙ НОЧИ, ТОВАРИЩ СТАРШИНА!

Старшина выключил свет в ротном помещении и вышел. Порой бывали и такие душевные вечера, правда, далеко не всегда, в основном, мы просто ложились спать и все. Да и у старшины все эти игры и армейские кричалки были по настроению.

***

После развода вахты я сидел в казарме с пареньком, которого поставили мне в пару, на этот раз мой напарник был из Кривого Рога. Звали его Игорь. Высокий, молчаливый, не такой как Лёва с предыдущего наряда. Этот, видимо, был правильный, тихий, дебильных вопросов не задавал, короче говоря, идеальный солдат. За нами пришел старший матрос в парадке и бескозырке, срочник.

— Готовы? — спросил он.

Мы кивнули и почти одновременно встали.

— Ну тогда пошли, за нами скоро приедут, — сказал матрос.

Мы вышли за территорию части и встали около дороги, стояли минут 15, после чего подъехала старенькая иномарка, за рулем которой сидел мужчина за сорок в штатском. Здоровый, усатый. Сопровождающий нас стармос сел на переднее сиденье, мы с Игорем сели на заднее. Водителем оказался мичман, которого поставили поставлен на Шлюпочную базу, где он был главным. Мичман ехал молча, по радио играла какая-то модная песня, он переключил станцию, и в салоне зазвучали «Розовые розы» Юры Шатунова.

— Подпевай, — сказал он матросу, смеясь.

— Да я не умею, — отмахнулся матрос.

— Че ты не умеешь, а? — мичман взял своей огромной ручищей голову стармоса, начал ее трясти и смеяться.

Стармос вырвался через какое-то время, а мне вся эта ситуация показалась немного подозрительной.

— Ну а вы чего там расселись? Пойте, — сказал мичман, глядя на нас в зеркало заднего вида.

Мы немного растерялись, но приказ не выполнили.

— Пойте, я сказал, а то до утра будете у меня очки вылизывать, — прошипел мичман и, похоже, не шутил.

Это был уже аргумент, и мы с Игорем, недолго думая, загорланили «Розовые Розы».

— Видишь, — усмехнулся мичман, обращаясь к стармосу, — главное — это правильная мотивация.

Пели песню, пока она не кончилась, а кончилась она, когда мы добрались до шлюпочной базы. Мы приняли вахту у предыдущего наряда. На КПП было чисто, ребята попались аккуратные, мусор за собой убрали. В общем, наряд был несложный: нужно было соблюдать чистоту на объекте, открывать-закрывать ворота, а ночью совершать обходы раз в два часа. Вид, конечно, был шикарный: шлюпочная база располагалась на берегу Финского залива, ее украшали несколько длинных бетонных причалов, песчаный берег и пара домиков для отдыха. Наверняка это было любимое место отдыха офицеров, где они справляли всякие свои дни рождения, дни ВМФ, День Победы и прочие интересные события. Так же на берегу были построены несколько мастерских, где стояли деревянные шлюпки. Тут их полировали, красили, латали, чинили. Вид красивый, и все бы ничего, если бы не местные морячки, которые несли здесь срочную службу. Это были, так называемые, моряки без моря. Трое стармосов, которых после учебки отправили на этот объект служить целый год, работали в столярке, бухали вместе с мичманом и жили одной семьёй. Вместе с ними служил карась, которого так же отправили им на замену. Здесь-то я впервые и увидел дедовщину.

— Рыжий! Ну-ка, сюда быстро! — кричали стармосы этому парню.

Он, бросая все, подбегал к ним.

— Давай-ка, ставь рога, лося буду пробивать, — по-барски сказал один из дембелей.

— Да Сань, не надо, ну чё ты, — видно было, что парню не доставляет удовольствие такое отношение.

— Ну-ка, быстро, я сказал, — дед угрожающе наехал на парня.

Молодой скрестил ладони и приставил их ко лбу, а дед тем временем со всей силы ударил кулаком по этой незамысловатой конструкции. Раздался звонкий шлепок, и парень пошатнулся, отодвинулся назад. Деды загоготали, потом увидели нас:

— Че встали, мётлы в бытовке, подметайте территорию, вон, сколько листьев налетело, рыжий, покажи им, — сказал тот дед, который пробивал лося.

Удивительно, но эти дембеля были одеты даже не в форму, а в спортивку. Лысые пацаны в спортивных костюмах больше напоминали чётких пацанов с района, чем матросов. Видимо, так они ходили и на гражданке. А форму надевали, когда шли за новыми бойцами для смены наряда в часть.

— Достали они тебя? — спросил я у рыжего парня, пока тот нам показывал бытовку.

— Да не, нормально, они скоро уйдут на дембель. Я тут один останусь, а потом ко мне приведут молодых, — улыбнулся рыжий.

— Издеваться будешь над молодыми? — саркастично подметил Игорь.

— Да не, какой там, но работать будут хорошо, я же работал много, — сказал он, и вопросов больше не возникло.

Рыжий показал бытовку, рассказал, где взять инвентарь, где находится туалет. Сказал, что надо заполнять журнал. Потом мы пошли по берегу, где он указал нам маршрут обхода, который оказался совсем небольшим.

— На причал только не выходите, там волны бывают сильные, может смыть в залив, а тут так шумно, что крики ваши никто не услышит, — предупредил нас рыжий.

Мы кивали.

Пока мы осуществляли приборку, пришёл тот самый мичман, который нас вёз и дал задание напилить дров. Куда ему эти дрова? Видимо, для бани. Так мы провозились до ночи, пока к нам не подошёл рыжий и не сказал:

⁃ Все, дембеля спать пошли, мичман уехал домой, так что можете заканчивать. Я тоже спать пойду, по поводу обходов не забывайте, про******* можете, конечно, главное, чтоб журнал был заполнен.

Рыжий пошёл спать, а мы отправились в бытовку, поставили чай, достали какие-то пряники.

⁃ Ну что? Кто первый? — спросил Игорь, жуя пряник.

⁃ Ну давай я буду, ты ложись спать, через пару часов разбужу, — ответил я.

Игорь согласился, мы посидели, попили чаёк ещё немного, потом он пошёл спать, а я на обход. Первый обход был даже интересным, я обошёл пляж с фонариком, убедился, что никаких нарушителей нет и встал на небольшой возвышенности, с которой открывался обалденный вид на залитый огнями Петербург. Я достал припасенную сигаретку, закурил и поднял глаза к небу, где сияли миллионы звёзд. Я почувствовал легкое волнение. С залива дул ветер, стало немного зябко. Это был один из немногих моментов на учебке, когда я, наконец-то, остался наедине с самим собой. Момент, когда можно перевести дух, спокойно подумать, когда никуда не надо было спешить, можно было спокойно насладиться сигаретой и неким подобием свободы. Не зря же говорят: «В стране слепых и одноглазый король» — это же можно перенести и на армию. Ведь когда твоя жизнь проходит в строю, ты не ощущаешь себя личностью, ты, скорее, чувствуешь себя частью большого организма, а сейчас я стоял один и просто курил, в такие секунды ты чувствуешь себя королем.

Я затушил сигарету и отправился в бытовку, где сел читать книгу. Это были «Записки из мертвого дома» Фёдора Достоевского, где он описывал свой опыт через призму восприятия каторги его лирическим героем. Я читал и думал о том, что это все похоже на то место, где я нахожусь. В своей книге Достоевский называет охранников на каторге «человек службы». Как же это точно. Я начал искать параллели с каторгой, которую описывал автор, и мне пришла в голову интересная мысль. А что, если наше государство придумало армию, чтобы молодым людям, которые находятся в так называемой «зоне риска», дать понять, что такое «жизнь в клетке». И каково это, когда ты теряешь свободу. Таким образом, человек, насмотревшись этого, успокаивается и становится менее агрессивным к окружающему миру. Иными словами, ему просто хочется жить.

Время пролетело незаметно, и пора было уже будить Игоря.

⁃ Игорь, твоя очередь, — говорил я негромко и тормошил сослуживца.

Он проснулся, но на лице его была такая ненависть, что я даже по инерции отошёл. Кто его знает, че у него там в голове.

Я передал Игорю журнал, фонарик и ключи, снял гюйс, чтобы не помять, аккуратно сложил и улёгся на боковую. Только мне стоило закрыть глаза, как я провалился в сон.

— Вставай, твоя очередь, — слышу я противный голос Игоря (во всяком случае именно сейчас мне он таковым казался), разлепляю глаза.

Вижу, стоит, покачивается, спать хочет. Неужели уже прошло 2 часа? Так быстро? Я ж только уснул.

— Я сделал обходы, вот журнал, иди, спать хочу, сил нет, — сказал Игорь и зевнул.

— А я-то как хочу.

Это вам не Лёва, с которым можно было половину наряда проспать, этот парень был правильный, журнал заполнил чётко, еще и обходы делал. Я посмотрел на часы, время 2 ночи, надо было делать обход. Игорь лег на шконарь и захрапел. Я вышел на улицу, было зябко. Я хотел сделать обход, но передумал и пошел читать. Стоило только мне присесть, как на улице завыла сирена, как будто началась война. Я бросил книгу на пол и пулей вылетел из бытовки, больше от страха, что кто-то заметит мое отсутствие. Я выбежал и запнулся, пролетел метр и громко шлёпнулся об асфальт. Раздался треск стекла и металлический лязг. Я не сразу понял, что случилось, но сирена затихла, а из кустов раздалось мяуканье и кошачье шипение. На звук никто не вышел, всем было пофиг, все спали как убитые. Я начал подниматься и оценивать потери, а также саму ситуацию. Во-первых, я разбил свои часы. При ударе об асфальт ремешок сломался, и часы слетели с руки. Во-вторых, сильно ушиб коленку, ну и в-третьих, никакого вторжения не было, это просто кошки подрались и попали под невидимый луч, который активировал сигнализацию.

Ну вроде как легко отделался, ушиб пройдет, часы все равно были дешёвые, так что не жалко. Главное, что никто не видел, как я упал, а то засмеяли бы. Я выбросил часы в урну и сделал еще один обход, от греха.

С утра и до самого вечера мы просто подметали причалы и убирались в столярке, ничего особенного больше не припомню, но наряд был неплохой. Такие наряды помогали мне немного отдохнуть от казарменной жизни. Везде есть и свои минусы, в нарядах — это отсутствие сна. Для солдата, который живет по режиму, это пытка.

***

Подготовка к присяге была серьёзная и шла полным ходом. Началось с того, что баталеры выдали нам новые белые фланки и чёрные штаны, которые были, конечно, длиннее, чем надо. Подняли роту по общему сбору, и старшина раздал всем белые шевроны балтийского флота.

⁃ Шевроны пришиваем на левый рукав, восемь сантиметров от плеча. Для тех, кто не умеет считать, берите зажигалку, она как раз восемь сантиметров в длину. Край шеврона должен быть перед стрелочкой. Нитки используйте только белые, не чёрные, а то некоторые дебилы пришивают белый шеврон к белой фланке чёрными нитками. У вас в распоряжении час, потом построение на смотр формы одежды, — старшина говорил громко, по максимуму понятно, чтобы до всех дошло.

Потом роту развели на подготовку. Что сказать, это засада, если руки растут не из того места. Попытался я сам пришить шеврон — то петля не так пойдёт, то его перекосит, то палец пришьется. Да, для этого дела необходимо недюжинное терпение. Некоторые, особенно умелые матросы, моментально справившись со своими шевронами, быстро организовали микро-бизнес и пришивали за 50—100 рублей все необходимые штуки. Услугами такого «бизнесмена» я и воспользовался. Пока он пришивал мне шеврон, я сидел рядом и делал вид, что помогаю, потому что по роте ходил старшина и следил, чтобы все реально подшивались, а не спали. Минут через 15 мой шеврон был пришит, как надо, а следом за ним и подшиты штаны. Так же нам выдали новые портупеи и лакированные лодочки, ну и, конечно же, белоснежные бескозырки. В результате на строевой смотр я вышел одетый и обутый по уставу.

Строевой смотр проходил очень долго. Нас вывели на улицу и построили на плацу, надо было стоять, не двигаясь, с поднятой головой. На улице пекло, и я поблагодарил Бога, что фланки белые, но все равно в них было жарко. Капитан второго ранга ходил мимо строя и осматривал, как пришиты шевроны, некоторые он срывал резким движением, вручал владельцам со словами: «Ху***, перешивай». Мимо меня прошёл, ничего не сказал (ещё бы, ведь я забашлял). Я стоял и вспоминал, где же видел этого капа второго. Потом до меня дошло: в первом месяце службы я купил себе декоративный жетон, который повесил на шею. И как-то на построении этот самый кап два проходил мимо меня и увидел на моей шее цепочку. Он вытащил жетон, внимательно рассмотрел его, а потом меня.

— Это не по уставу, — сказал он и сорвал с меня жетон.

Рядом стоял наш мичман, увидев это, он усмехнулся:

— Моряки же, товарищ Капитан второго ранга, хотят выделиться.

— У меня таких висюлек с черепами и костями полный стол, — сказал кап два.

Больше я не надевал такие «висюльки». Когда кап два осмотрел все шеренги и удалился, я надеялся, что нас уведут с этой жары в казарму, тем более, что солнце поднялось высоко, и начиналась самая жара. Но ничего подобного, никто никуда нас не увел, мы продолжали стоять молча и не шевелясь. Время, кажется, вообще остановилось, В армии оно итак медленно идет, а уж в такой ситуации, оно стоит. Вскоре матросы начали падать в обморок от жары, их подхватывали и волокли в медсанчасть. Но даже это не остановило офицеров, потому что мы продолжали стоять. Моя бескозырка была мне не особенно по размеру, поэтому сильно давила мне на лоб, а когда так стоишь долгое время, то кажется, что она вот-вот раздавит твою голову. У меня отекли ноги, и начала болеть спина от долгого стояния. Капли пота катились по лицу. Но мы продолжали стоять в абсолютной тишине.

Когда мы услышали приказ возвращаться в роту, я был просто счастлив, потому что думал, что мы останемся на плацу навечно. Зайдя в казарму, я снял бескозырку и почувствовал огромное облегчение. А то голова будто в тисках побывала. Я посмотрел на часы и просто не поверил глазам. Мы стояли на плацу 5 часов! Все ребята побежали в гальюн умываться холодной водой, красные, как варёные раки. Я просто сел на баночку и сидел. Никогда бы не подумал, что даже из простого стояния на месте можно сделать пытку. Как потом объяснили командиры, это была тренировка перед присягой, ведь на ней придется долго стоять, не шевелясь. Я сразу подумал о карауле у могилы безымянного солдата и о двух гвардейцах у стен Букингемского Дворца. Вот у всех этих ребят выдержка мощная, столько стоять, не шевелясь. Не, ребят, это не по мне.

***

Потом проходили строевые и это, пожалуй, самое нудное и изматывающее занятие в армии. Сама по себе строевая не является чем-то необычным, в армии — это единственный вариант передвижения. Но именно строевая подготовка — это главный козырь в руках офицеров по уничтожению воли и личности, и чем она дольше, тем лучше. Мы чеканили строевой шаг ежедневно с утра и до обеда, после ОФП и просмотра телевизора на вечерней прогулке. И так каждый день.

⁃ Раз, раз, раз, два, три, — монотонно, вгрызаясь в мозг, повторяли снова и снова офицеры, мичмана, контрактники.

Большую часть строевой подготовки проводили на уже известном вам 7-ом военном городке, на том самом, поросшем сорняками, плацу.

⁃ Левой, левой… раз, два, три, — повторяли шакалы снова и снова.

Изо дня в день, и в лютую жару, и в дождь. Только чеканка строевого шага, только удары прогаров об асфальт. Эти удары, как китайская пытка, каплями воды бьют по мозгам. Но чеканка не заканчивается, наступает новый день, и мы вновь там, вновь выбиваем уличную пыль.

⁃ Ногу выше! Ровнее! 30 сантиметров от земли! — визжал наш старшина.

И мы поднимали, шагали и шагали, прямо, влево, вправо, потом останавливались, курили и снова шагали. Я никогда столько не ходил, сколько я тогда намотал строевой походкой. У многих парней на ступнях начинали появляться мозоли и натоптыши, ноги нужно было мыть обязательно каждый день в ледяной воде, иначе бы они просто сгнили.

⁃ Плохо, матросы, не дело это, сели! — лейтенант был всегда недоволен, и его любимым методом воспитания был гусиный шаг.

Скажу я вам, это очень неприятно, когда вся рота садится на корточки, стоящий сзади берет за ремень того, кто стоит спереди, а после начинается движение. Как же мне не нравилось это упражнение, оно очень быстро изматывало, и мышцы ног начинали гореть огнём. И вот мы такой синей гусеницей ползли по плацу, все это сопровождалось криками и стонами. У одного матроса как-то прихватило сердце от такой возни, что немного осадило лейтенанта, но ненадолго. При малейшем непослушании он доводил нас этими гусиными бегами.

А иногда становилось совсем тяжело, хотелось бросить все это и послать всех куда подальше, выбежать свободу через высокий забор и никогда больше не возвращаться сюда, в эту гнилую яму, которая запирает людские души, но вместо этого мы шагали дальше.

⁃ Тянем носок! Грамотная строевая подготовка — это лицо солдата!

Может, все это и правильно, может так и должно быть, но это только для тех, кто хочет быть солдатом, кого не заставляют насильно. Таких ребят за всю службу, я, увы, не видел.

Нас учили, как правильно подходить к офицерам во время присяги, что нужно говорить, как разворачиваться, как держать правильно автомат. Конечно, тренировались мы на деревянных автоматах, которые держали перед собой.

⁃ Матрос Иванов! — командует офицер.

⁃ Выйти из строя!

⁃ Есть!

Матрос делает два строевых шага вперёд.

⁃ Для принятия военной присяги ко мне!

Матрос подходит к офицеру, встаёт перед ним на вытяжку и отдаёт воинское приветствие:

⁃ Товарищ лейтенант, Матрос Иванов для принятия военной присяги прибыл!

Офицер передаёт матросу текст военной присяги.

⁃ Принять военную присягу! — командует офицер.

Матрос поворачивается к строю и начинает читать текст военной присяги:

«Я, Иванов Иван Иванович,

торжественно присягаю

на верность своему Отечеству —

Российской Федерации.

Клянусь свято соблюдать

Конституцию Российской Федерации,

строго выполнять требования воинских

уставов,

приказы командиров и начальников.

Клянусь достойно исполнять воинский долг,

мужественно защищать свободу,

независимость и конституционный

строй России,

народ и Отечество».

Матрос закончил читать текст, развернулся к офицеру, передал ему присягу.

⁃ Товарищ лейтенант, Матрос Иванов военную присягу принял!

⁃ Поздравляю вас с принятием военной присяги! — офицер подаёт руку матросу, тот ее пожимает.

⁃ Служу Советскому Союзу! — радостно прокричал матрос, возникла секундная тишина, лейтенант скривился в лице.

⁃ Какому ещё, нахер, Советскому Союзу, ты где служишь, дебил? — сказал лейтенант.

Вся рота повалилась со смеху, матрос покраснел от стыда.

⁃ Виноват! — извинился матрос

⁃ Виноват военкомат, что тебя призвал, быстро в строй! — сказал моряку лейтенант, тот побежал в конец строя.

⁃ А чего вы ржете! Такую херню частенько несут! И не факт, что вы все правильно скажете! Главное, на присяге так не ляпнете, — пристыдил нас лейтенант.

Перед присягой ко мне приехали родители, и как же я рад был их видеть! Долго стояли, обнимались, казалось бы, прошло полтора месяца, а мне кажется, что полгода. Нас отвели в комнату для свиданий, где я сразу накинулся на привезённые родителями сладости и газировку. Как же я соскучился по сладкому, ведь его в армии так мало. Буквально утром пряник и кофе с сахаром, потом чай в обед. Мы болтали, смеялись, родители привезли iPad, я смотрел на него как на восьмое чудо света, сделал пару селфи с лысой башкой, удивился, какие же у меня большие мешки под глазами.

⁃ Тебя отпустят после присяги? — спросила мама.

— Да. На сутки, говорят, отпустят, а вы где остановились?

— В Ленинграде, на Невском гостиница, — сказала мама.

Советского человека видно из толпы, у них не «Питер» а «Ленинград», не «Отель», а «Гостиница». Я смотрел на них и думал, как же сильно я по ним скучал, как же я хочу остаться с ними. Я смотрю на маму и мне тепло, хорошо, смотрю на папу и чувствую гордость и защиту.

— Я так скучал, — улыбнулся я и увидел, как у мамы заблестели глаза.

— Мы тоже, сына, поэтому и приехали, — сказал папа.

Мои старики. Я всегда хотел, чтобы они мной гордились, наверное, поэтому я пошёл сюда.

***

И вот наступил тот день, когда я должен был принять присягу. Утро выдалось дождливым, а мы такие нарядные, выглаженные, в чистеньких белых фланках, черные штаны со стрелочками, начищенные бляхи. Офицеры надели свои парадные мундиры, взяли кортики. Всё-таки военно-морская форма — самая красивая форма на службе России. Мы шли через весь город напрямую к Кронштадтскому Военно-Морскому Собору, где на площади перед ним должна была состояться присяга.

— Равняйсь! — прокричал комбат.

Мы выполнили приказ, повернули головы направо. Я увидел, что на большой лестнице перед собором огромная толпа гражданских. Это были родные и близкие военных. На площадь пришли матросы из Ломоносовской части. На площади выстроилось несколько батальонов.

У нас был один автомат на шеренгу, который стоящий спереди после принятия присяги передает предыдущему. И вот дошла очередь до меня, мне передали автомат, и офицер скомандовал подойти к нему.

— Товарищ старший лейтенант, матрос… для принятия присяги прибыл, — отрапортовал я.

— Приступить к принятию военной присяги.

Я взял в руки текст, повернулся к строю и начал читать его. Не помню уже, как я это делал, но помню, что от дождя буквы в тексте поплыли чернилами. Я закончил, развернулся, положил текст на стол, взял ручку и сделал вид, что расписался (опять же из-за дождя нас предупредили, что не нужно расписываться, иначе все размажется) и встал по стойке смирно. Все это время я держал в руках автомат.

— Поздравляю с принятием военной присяги, — сказал офицер и протянул мне руку.

Я боялся, что смогу не удержать автомат, потому что он всё-таки не совсем легкий, если держать его одной рукой. Я разжал правую руку, запустил ее под автомат, чтобы тот сверху упёрся на нее, и пожал руку офицера. Он, увидев этот мой странный поступок, слегка улыбнулся.

— Служу Российской Федерации!

— Встать в строй!

Я вручил оружие в руки следующему матросу и побежал в конец строя. Следующие минут 20 я просто ждал, когда все это закончится, ведь свою задачу я выполнил. Я принял присягу, теперь я матрос. Точка невозврата пройдена. Кажется, уже целая вечность прошла, но служить предстояло еще очень и очень долго.

И вот последние матросы приняли присягу, встали в строй, и военный оркестр начал играть Гимн России, который мы должны были петь.

Все запели, и я запел, наши голоса сплелись в один громкий хор, и в какой-то момент все замерло, почти как в кино. Дождь усиливался, ударяясь своими каплями о мою отглаженную белоснежную форму, которая быстро промокала и прилипала к телу. На улице было холодно, изо рта шёл пар, но мы стояли. Незыблемый ритуал продолжался, и тут я понял, зачем все это, зачем вообще армия, служба, все эти наряды и строевые, зачем нас вырывают из бурной уютной молодости из самого важного времени в жизни и помещают сюда. Я ощутил это, и мороз пробежал по коже. Это был тот редкий момент, когда все слилось воедино, на меня из толпы смотрела мама. Конечно, я не мог ее видеть, но я ее чувствовал. Передо мной стоял величественный морской собор. Это было перерождение, на меня смотрела мама, на меня смотрела Родина, и я ощущал их бесконечные любовь и надежду. Сегодня я слился с потоком истории и испытал родство со всеми солдатами и матросами, живыми и мертвыми, всех эпох и поколений. Они смотрели на меня и одобрительно кивали. Сегодня я занял свое место рядом с ними. Заиграл марш «Прощание славянки», и мы походной колонной отправились в храм.

Мы стояли в храме, пока шла служба, а я просто плакал, слёзы текли градом. Я не знаю почему, наверное, это был первый сильный момент в армии, когда все прошло: и плохие события, и строевые, и недосып. Но должен сказать, что всё это мимолётно.

После службы в храме мы встали в очередь и ждали, когда нам выпишут увольнительные, ко мне подошёл отец.

— Ну как ощущения? — спросил я его.

— Красиво.

Это был отличный день. Мы гуляли по Питеру, сидели в кафешках, я, наконец-то, снял свою форму и надел гражданку. Как же приятно в ней ходить. Никогда не думал, что обычные джинсы и футболка могут быть такими удобными и комфортными. Потом мы гуляли по Невскому. Черт побери, Питер, все-таки, самый атмосферный город России и как жаль, что я так мало его видел и так недолго по нему гулял.

Здесь я не хочу особо расписывать о своих увалах, потому что рассказ исключительно про службу, не хочу отвлекаться от самой сути. Поэтому отмотаем время вперед и продолжим про армию.

***

Наступила осень, нас перестали гонять строевыми, жизнь пошла размеренно, ничего особенного больше не происходило. У нас началась учеба, на которой мы должны были получать военно-учётные специальности (ВУС). Занятия проходили в отдельных учебных корпусах на 4-ом военном городке, и, надо сказать, что на реальное обучение это мало походило. Мы приходили в эти корпуса, разбредались по аудиториям и порой просто сидели и читали Устав РФ, иногда отставные офицеры приходили к нам, и лениво, очень поверхностно читали лекции о кораблях, о том, как они устроены, и с чем их есть.

Как только стало холодно, нам выдали шинели, пилотки сменили на чёрные бескозырки. На дворе стоял 2014-й год, и на посту Министра Обороны уже давно был Шойгу, а на флоте все продолжали (и уверен, что до сих пор продолжают) выдавать шинели. Проблема этой одежды в том, что она совершенно не практичная. Зимой в ней холодно, она не греет, летом и в межсезонье в ней жарко. Реально комфортно в шинели себя можно чувствовать только где-то в октябре и в апреле. Еще нам выдали нательное белье — подштанники, а тельняшка так и осталась тельняшкой. Подштанники я как надел в октябре, так и не снимал практически до июня. На Балтике не сказать, что холодно, но дуют ледяные балтийские ветра. Дуют так сильно, что можно легко заболеть, если не следить за собой.

Форма одежды сменилась, и вместе с ней добавилась куча геморроя с бесконечными одеваниями\раздеваниями. Еще одна армейская пытка. В течение дня приходится без конца заходить в различные помещения и выходить из них. Естественно, каждый раз надо раздеваться и одеваться. Надевать кашне, шинель, бескозырку, потом снимать их и снова надевать. И делать это приходится постоянно. Застёгивать на все пуговицы, надевать чёрные вязаные перчатки. Каждый сезон в армии приносит свои проблемы.

***

— А что это за книга? — спросил я у одного из матросов.

Мы сидели в актовом зале, слушали лекцию какого-то капа два о средствах спасения. Матрос сидел рядом и читал книгу. Я боролся со сном, надо было как-то отвлечься, тем более, что лекцию я банально не слышал; кап два стоял далеко и говорил очень уж тихо.

— Москва-Петушки, — сказал матрос и показал обложку книги.

— О чем это?

— Ну это такая абстракция через призму пьяного сознания, разговор человека со своим подсознанием, — заумничал солдат.

— А где ты её взял? Я не видел такой в ленкомнате.

— Да мне мама прислала книги, половину прочитал уже.

— Дашь почитать чё-нибудь?

В армии как-то я тяготел к книгам, наверное, из-за информационного голода, я просто чувствовал, что тупел.

— Ну я раздал половину, не один ты такой, осталась только «Страх и Ненависть в Лас Вегасе» Хантера Томпсона, — сказал матрос.

— А я смотрел фильм с Джонни Деппом, забавно, — улыбнулся я.

— Ну вот, её могу дать.

— Давай, — сказал я.

Матрос кивнул и продолжил чтение, а я, как ни старался, все равно уснул.

***

В актовый зал нас водили частенько, особенно, когда дело шло ближе к отправке на флот. Обычно выступал кто-то из офицеров, рассказывал о кораблях, о технике безопасности. Все это делалось «на отвали» и половину того, что он бубнил было не слышно. А ведь это ж не гражданка, нельзя, как в институте встать и попросить: «Не могли бы вы говорить погромче?». Это армия, тут надо сидеть и молчать. Я взял книгу у матроса «Страх и ненависть в Лас Вегасе» и сидел читал на таких вот «лекциях». Книжка была хоть и старая, но здесь она оказалась глотком свежего воздуха. Произведение и про наркоманов, но все равно весело.

⁃ Это спасательный костюм! Его используют, когда корабль находится в критическом положении, помните о безопасности, если выпадете за борт, то в открытое море, а акватория РФ очень холодная, не продержитесь и часа, — говорил кап два.

Он отвёл нас в тренировочный корпус для водолазов. Видимо, бывший, судя по всему, здесь никто ничего не ремонтировал и не переоснащал лет 30—40. Внутри этого помещения висели плакаты со схемами подводной техники и оснащения водолазов времён СССР. Мы стояли около старого бассейна, наполненного зеленой мутной водой, в которой плавала спасательная шлюшка. Кап два стоял и держал в руках огромный костюм спасения тех же времён.

⁃ Кто хочет попробовать эвакуироваться? — спросил кап два.

Желающих, как ни странно, было хоть отбавляй. Они даже в очередь выстроились. Выглядело это забавно: один из матросов залазил в этот огромный костюм, который был на пять размеров больше, чем любой из нас. Костюм застегивали сзади, затем инструктировали бойца. Нужно было якобы эвакуироваться с корабля и добраться до плота. В воду опускаться надо было только спиной, потому что костюм работал по принципу поплавка. Если нырнуть в нем лицом вперёд, то появится риск, что на поверхности воды будет только задница, а повернуться в таком костюме было довольно проблематично. Да чего уж там говорить, в нем вообще двигаться тяжело было. Так вот, ты падаешь в воду спиной, а затем так же спиной подплываешь к плоту и залазишь внутрь.

Матрос выслушал и приступил к выполнению приказа. Я не был среди желающих, просто наблюдал, ждал обеда.

***

Как-то вечером нас водили в театр, но вовсе не на театральное представление, а на концерт, посвящённый военно-морской тематике. Какой-то ансамбль матросов танцевал знаменитый танец «яблочко», потом пели песни о войне, о флоте и прочее. Я поначалу смотрел, но потом поймал себя на мысли, что зря трачу время, хотя мог бы воспользоваться случаем и поспать, что и сделал.

Нас водили периодически на подобные выступления, и это было отличное время, редкие часы, когда тебя не доставали, и ты в темноте зала мог спокойно посидеть. Кто-то из матросов залипал в телефон.

⁃ Не спи, замёрзнешь, — толкнул меня в бок сослуживец.

⁃ Тебе интересно, что ли? — спросил я зевая.

⁃ Ниче вроде поют.

⁃ Ну да.

⁃ Как думаешь, когда мы уже на корабли поедем? Достала эта казарма.

⁃ Думаешь, там что-то другое будет? То же самое, блин, только на корабле, так что, какая разница

⁃ Да просто смена обстановки, интересно ж.

⁃ Дембель — вот, что интересно, — усмехнулся я.

⁃ До дембеля как до луны.

В последние дни все только и делали, что обсуждали отправку на флот, учеба практически прошла (так толком и не начавшись), и чувствовалось, что вот уже совсем скоро все поменяется, но никто ничего не говорил, просто все находились в этаком волнительном ожидании. Я бы, если честно, с удовольствием остался бы в части, но понимал, что скорее всего поеду на флот, потому что мест в части было ограниченное количество, и их уже заняли. Оставался лишь вопрос: на какой флот я попаду? Все мечтали о Черноморском и не сказать, что я не поддерживал этот вариант. Единственное место, куда я не хотел — Северный флот. И не хотел я туда по понятным причинам. Хотя, именно северный флот — главный из всех флотов и самый мощный. Но повлиять на процесс я сам никак не мог.

Экзамены прошли, как я и ожидал, совсем без трудностей и больше для проформы, чем для проверки знаний, тем более, что таковых просто не было, и офицеры это прекрасно понимали. Зачем чему-то обучать матросов, особенно таким сложным наукам, как военно-морская, когда они через 7—8 месяцев пойдут домой. Мы пришли в аудитории, посидели недолго, нам выдали билеты и дали по пять минут, чтобы мы ответили на вопросы в письменном виде, но сказали закончить гораздо раньше. Мы сдали бумаги с ответами, и нам сразу поставили зачеты, даже не смотря на то, что мы там понаписали (а зачем?)

⁃ Итак, я вас поздравляю с успешной сдачей экзаменов, товарищи матросы, желаю вам удачи в дальнейшей службе на кораблях, — выступил перед нами кап раз.

Теперь оставалось только ждать, когда пробьёт долгожданный час. И он пробил.

***

⁃ Рота, подъем! — сквозь сон слышу я крик и, уже натренированный автоматически, подпрыгиваю со шконки и выбегаю в центральный проход.

Стоим сонные, а я думаю о том, что эта ночь прошла уж слишком быстро.

⁃ Время три ночи, че это они нас подорвали? — сказал один из парней в строю, глядя на часы.

Но это был не обычный подъем. К нам вышел дежурный по роте и старший мичман.

⁃ Равняйсь! Смирно! Дежурный, зачитывай список, — скомандовал мичман.

Дежурный, держа в руках длинный список, начал зачитывать фамилии. В этот список вошло больше половины роты.

⁃ Я! — крикнул я, когда услышал свою фамилию.

⁃ Вышеназванные матросы отбывают сегодня в 6:00 в город-герой Калининград, где будут в дальнейшем распределены на военные суда, — скомандовал мичман, — сейчас все, кого назвали, заправляем кровати, умываемся и начинаем собирать вещмешки, остальные отбой.

Все-таки судьбой мне было уготовано так и остаться на Балтике, в другом городе, но в пределах одного флота. Ну слава Богу, что не Северный флот. Я заправил крайний раз свою шконку, предварительно сняв белье, пошёл умылся. Это был единственный день, когда я никуда не торопился и не бежал, потом сдал белье баталерам, оделся, собрал свой вещмешок. В ленкомнате я открыл книжный шкаф и стал искать книгу, которую возьму с собой в дорогу. Мне на глаза попалась книга Эриха Марии Ремарка «На западном фронте без перемен». Я слышал, что это одна из лучших книг о войне из всех написанных, и решил ее взять. Все равно эти книги никто не читает.

⁃ Достали все из вещмешков, будем проверять наличие вещей.

Старая знакомая процедура, которую я проделывал уже не раз.

Вещей хватило, по списку все совпадало. Где-то через час к учебке подъехало несколько автобусов, в которые нас погрузили. Я в последний раз смотрел на обшарпанные жёлтые стены и надеялся, что больше никогда их не увижу.

Нас высадили где-то на окраине города, но это ещё было не место назначения, до него мы шли целый час. Мы стояли и ждали, когда приедут другие матросы из других учебок. Матросов привезли, построили, очень долго зачитывали длиннющий список имён, затем объединили нас, и мы все вместе отправились в путь. Мы прошли улицы, дворы и вышли за город к огромному аэродрому, на котором стоял ИЛ-76. Нас было человек 600, не меньше, с собой мы взяли сухпайки, и я вспомнил, как 4,5 месяца назад я тащил такой же, когда меня забирали в армию. Уже 4,5 месяца прошло? Кошмар, как же быстро летит время.

Мы стояли на аэродроме и ждали, когда полетим. Прошло минут двадцать, пока мы услышали приказ построиться и подойти к задней аппарель самолёта. Я встал в самом конце строя, и получилось так, что я сел одним из последних в самолёт. За мной закрылась аппарель, запустились тяжелые двигатели, и все заполнилось таким сильным шумом, что было нереально услышать друг друга, даже, если мы кричали. Самолёт поднялся в воздух. Мы покидали Кронштадт, а впереди была неизвестность, но учебка осталась позади. Первый этап в армии пройден, переходим на следующий. Что там будет? Не знаю, но, что я точно знал, так это то, что когда самолёт, наконец, сядет, я выйду из него первым.

***

Когда задняя аппарель самолёта открылась, я увидел очень плотный туман. Мы вышли из самолёта и оказались на пустом аэродроме, окружённом густым лесом. Так мы постояли минут пять, пока не увидели несколько зелёных военных автобусов, приближающихся к нам. Когда автобусы остановились, из них вышло несколько десятков бойцов в полной амуниции, с автоматами и большими сумками. Они вместо нас загрузились на борт самолёта.

⁃ Садимся в автобусы! — прозвучала команда какого-то офицера.

Он был одет в зеленую форму с якорями на шевронах.

Я занял место у окна, положил на пол вещмешок, достал свой телефон и обнаружил, что связь здесь не ловит, ладно, подождём-с. Последним в наш автобус зашёл высокий молодой человек, одетый в морскую форму с широкой чёрной фуражкой на голове и двумя лычками на плечах.

⁃ Все сели? — спросил он, как-то не по-военному.

⁃ Так точно, — ответили мы хором.

⁃ Давайте без этой армейской фигни, надоела уже, ещё успеете так наговориться, — с раздражением сказал второстат.

Мне он определенно начинал нравиться.

Автобусы тронулись и направились в сторону трассы, я так понимаю, мы ехали в Калининград. Через некоторое время я обнаружил, что нас сопровождает несколько полицейских машин с мигалками.

⁃ Эскорт, — прошептал я.

Сидящий рядом матрос кивнул.

⁃ А куда мы едем? — спросил кто-то сзади.

⁃ В военкомат, там распределитель, оттуда вас на корабли забирать будут, — лениво ответил второстат.

⁃ А вы на корабле служите?

⁃ Да.

⁃ На каком?

⁃ Чет сильно вы любопытный, товарищ матрос. На малом противолодочном, — ответил второстат.

По нему было видно, что его не сильно тянуло отвечать на вопросы, но нам-то было жутко интересно, что нас ожидает.

⁃ И как там на корабле? — это уже спросил я.

Любопытство взяло верх.

⁃ Ну как, нормально, вам первое время непривычно будет, от части сильно отличается: пространства узкие, кругом железо, крысы.

⁃ Крысы?! — переспросил один матрос.

⁃ Да, их в трюмах полно, до того оборзели, что не боятся никого. Чем мы их только не травим, но все бесполезно.

⁃ А что на корабле надо делать? — опять спросил я.

⁃ Служить, что ж ещё, нести вахты, убираться, что прикажут командиры, то и будете делать.

Второстат повернулся к нам спиной и стал смотреть в окно, давая понять, что разговаривать с нами больше не хочет. Да, в общем-то, разговаривать больше было не о чем. Я достал телефон и обнаружил, что появилась связь. Отлично, можно связаться с родными. Я позвонил маме, сказал, что все нормально, мы долетели до Калининграда, сейчас едем в часть, ждать распределения на корабли. Сказал, чтоб не переживали, когда узнаю больше, то сразу позвоню.

Мы поговорили минут пять, за которые мама успела сообщить все последние новости, сказать, что они любят меня и скучают, я ответил взаимностью. Потом убрал подальше телефон и, откинувшись на спинку сиденья, немного задремал.

К военкомату мы приехали затемно, туман все ещё стоял и, похоже, стал ещё гуще. В свете жёлтых фонарей нас встречала группа офицеров, которая распределяла бойцов. Каждый из них забирал с собой партию матросов и уводил в большую казарму. Я обратил внимание, что на территории военкомата стояли БТРы и военные грузовики.

⁃За мной! — скомандовал группе бойцов старший лейтенант.

В этой же группе находился и я.

Мы зашли на третий этаж, где нам приказали раздеться до трусов, потом вышел солдат в «зеленке», на которую сверху был надет белый больничный халат, а на голове у солдата красовался чёрный берет морского пехотинца. Он раздал всем стеклянные градусники и велел померить температуру. Мой градусник показал 36,6. Я отдал его морпеху, тот посмотрел показания, одобрительно кивнул и пошёл к следующему матросу.

⁃Так, теперь умываемся, вон туалет, затем выходим в коридор, вас осмотрит врач, — скомандовал старший лейтенант, который привёл нас сюда.

И каковы же были мои удивление и радость, когда из крана потекла горячая вода.

⁃Бл*, пацаны, тут горячая вода! — воскликнул один из матросов.

Все заулыбались и засмеялись. Я с удовольствием плескался, умыл лицо, руки, да я готов был вечер стоять и умываться.

Вышел врач. Это был пожилой майор в очках. Осматривал нас на предмет синяков либо каких-то визуальных болезней.

— Трусы опускаем до колен, — сказал он мне.

Я снял трусы, он внимательно осмотрел моё хозяйство, кивнул, я надел трусы. Доктор пошел к следующему.

— Одеваемся, выходим на плац, — скомандовал старший лейтенант.

На плацу уже собралось большинство осмотренных матросов. Всех строили для перехода в столовую. Интересно, что мы не стояли на довольствии в этом военкомате, поэтому вынуждены были ужинать нашими сухпайками, которые притаранили с собой. Тогда я впервые попробовал сухой паёк армии РФ. Он был рассчитан на одного солдата на целый день. Три раза можно было принять пищу. Соответственно, нас рассадили в столовой по трое за один стол и поставили по одному сухпаю. Мы открыли коробку, содержимое представляло собой следующее: три разных варианта горячего блюда (в разных сухпаях были разные виды), галеты вместо хлеба, плавленый сыр, паштет, джем, шоколад, жвачка, несколько пакетиков чая, пакетик кофе, сухой фруктовый напиток, сахар, соль, перец, таблетка для розжига, спички и маленькая алюминиевая подставка для подогрева. Мы разобрали горячее, мне достался рис с мясом. Конечно, нам нельзя было разжечь это дело, чтобы подогреть, это можно было сделать только на кухне, там же можно было и достать стаканы для чая. В общем, еда неплохая, вполне себе съедобно, только тогда, когда речь идёт о выживании в экстремальных условиях.

После ужина нас отправили в казарму. Большей части матросов хватило коек, но я же особенный, я попал в группу ребят, которым мест не досталось.

— Че ж с вами делать, чайки? — почесал репу старший мичман, — ну пошли за мной.

Мы пожали плечами и поплелись за мичманом, он отвел нас в соседнее здание, которое так же напоминало казарму, но по каким-то причинам пустовало. Мы вошли внутрь, старший мичман включил свет, и перед нашими глазами предстала казарма с металлическими кроватями.

— Выбирайте кровати и можете ложиться спать, здесь есть туалет, поэтому умывайтесь и отбивайтесь, утром за вами придут, — сказал мичман спокойно.

— Товарищ старший мичман, разрешите обратиться? — спросил я.

— Я старший прапорщик, а не мичман, давай еще раз, — усмехнулся прапорщик.

Для меня это было в диковинку, до сих пор я не имел дело с сухопутными военными, только с моряками, и слово «прапорщик» даже как-то дико звучало.

— Виноват, товарищ старший прапорщик, разрешите обратиться? — исправился я.

— Разрешаю.

— А где нам взять постельное белье?

— Я распоряжусь, вам принесут. Не теряйте времени, раздевайтесь, делайте укладки, умывайтесь и все такое.

Мичман вышел, а мы стали располагаться. Я выбрал шконку у окна, поставил рядом вещмешок, разделся, сделал укладку на баночке рядом и пошел умываться. Здесь тоже была горячая вода, и я еще раз убедился, что этого достаточно, чтобы почувствовать себя человеком. Когда мы закончили, в казарме уже ждал морпех, который раздал нам постельное бельё. Мы расстелили его и улеглись. Морпех выключил свет и вышел из казармы.

— Как думаете, на кораблях будет лучше, чем на учебке? — раздался голос из темноты.

— Там, наверное, своя возня, зависит от того, какие офицеры попадутся, — подал голос парень, который находился недалеко от меня.

— Это все равно армия, ребят, тут везде хреново, — сказал я.

— И то верно, — подтвердил кто-то.

Начинается новый этап службы, завтра нас должны разобрать на корабли. Что там нас ждёт — непонятно. Это в армии всегда пугает — постоянная перетасовка солдат с места на место, из части в часть и не по разу. И каждый раз — это новый коллектив, новые офицеры и матросы, новые правила. В какой-то части жёстче, в какой-то легче. Это бьёт по нервам, но вполне иллюстрирует образ жизни военного. Куда, как говорится, Родина пошлёт, туда и поедем. Да с другой стороны, пофиг, пускай катают, сколько хотят, служба все равно идёт и рано или поздно она закончится. Этими мыслями я успокоил свою тревогу и уснул.

***

— Вставай, давай, подъем, — полушёпотом говорил старший мичман, тряся меня за плечо и пошёл к следующему.

Я соскочил со шконки, был немного удивлён, что никто не орал, и подъем оказался более, чем лайтовый. Отличный мужик этот прапорщик. Мы надели тапочки и построились в центральном проходе.

— Собираем бельё, сдаем его, одеваемся, умываемся, не забудьте замыть казарму и выходите на завтрак, все ясно? — старший прапорщик говорил спокойно, внятно и даже как-то тепло.

— Так точно, — ответили мы.

Мы быстро собрали белье, умылись, оделись, взяли швабры и начали наводить порядок в казарме. И клянусь Богом, это был первый и единственный раз, когда мне хотелось убраться в роте как бы в знак благодарности прапорщику за его отношение к нам. Потому что это был один из немногих военных, который так обращался с матросами.

Нас отвели в столовую, где опять же поставили на столы сухпайки, которыми мы позавтракали. В основном я ел галеты с джемом и сыром, запивал чаем, однако, и горячего немного поел. Я думал, что офицеры нас заберут на корабли утром, но как же я ошибался. После завтрака нас отвели в большой актовый зал, который был уже наполовину наполнен матросами, и после того, как мы пришли и уселись, он забился целиком. Порядка 600 матросов в одном актовом зале говорили друг с другом, смеялись, гоготали, все это превращалось в какой-то бесконечный шум слившихся голосов. Делать нечего, пришлось сидеть и ждать. Я достал из вещмешка книгу «На западном Фронте без перемен», которую взял из ленкомнаты на учебке и начал читать ее, чтобы скоротать время. Описание к ней не особо внушало интерес, потому что это была история о солдатах, попавших на фронта первой мировой войны, о которой вообще мало чего сказано, и в умах людей она представляется грязной окопной войной всех против всех. Лично у меня первая ассоциация — старые кожаные противогазы, штыки на винтовках, зеленый убивающий газ, постоянные дожди, грязь, слякоть, километры колючей проволоки и немецкие каски со своеобразными металлическими острыми наконечниками на них.

Я думал в книге меня ждёт уйма долгих описаний и рассуждений, а так как она была написана в начале XX века, то, скорее всего, будет полна всяких устаревших слов и прочего. К моему приятному удивлению, ничего подобного не оказалось. Книга написана простым, очень попятным «молодым» языком, читается увлекательно, я бы даже сказал, затягивает. В ней очень много натуралистичных сцен насилия со всякими кровавыми подробностями. Но они не отпугивают, а скорее подогревают интерес. Особенно пикантно читать эту книгу, когда при этом сам сидишь в форме. Я обнаружил кучу параллелей с современной армией, это при том, что действие происходит в 1914 году, а главный герой — немецкий солдат. Но армия везде армия. Везде субординация, форма, построения, строевые, как все это знакомо. Про войну сказать ничего не могу, но учебка описана правдиво.

Мое чтение прервал голос мичмана:

⁃ Итак, объявляем фамилии, те, кто услышит свою, выходят с вещмешками на улицу и строятся там.

Я оторвался от книги, увидел, что мичман стоит со списком парней, а рядом с ним угрюмый грузный офицер, видимо, «покупатель». Мичман зачитывает список фамилий, названные встают и выходят на улицу. Меня не назвали, поэтому продолжаю читать книгу.

Поразил эпизод, где главный герой, спасаясь от бомбежки прыгает в воронку в земле, а через некоторое время в эту же воронку прыгает французский солдат по той же причине. Тут главный герой не растерялся и, вынув кинжал, зарезал француза. Казалось бы, обычная сцена, ничего особенного, ведь это война, а на войне постоянно убивают. Это все так, но есть одна деталь: дело в том, что на войне с огнестрельным оружием очень редко видишь врага, в основном ты просто стреляешь куда-то, враг всегда далеко, и ты не знаешь, наверняка убил кого-то или нет, ты, просто стреляешь и все. Так главный герой и воевал, он в основном прятался от взрывов либо стрелял по силуэтам, вспышкам от выстрелов и шуршащим где-то вдалеке кустам. А здесь ему пришлось убить врага лично, зарезать своими руками, наблюдать предсмертную агонию, смотреть ему в глаза. И это искривлённое выражение и есть лицо войны, это смерть, которая близко настолько, что ее можно потрогать, ощутить ее холодное дыхание. Это произвело впечатление на солдата. Последней каплей стал момент, когда он, обыскав француза, нашёл у того блокнот, в котором были письма близким и фотографии его жены и детей. И тут главного героя порвало, он начал плакать и стонать, молить Бога о прощении, обещал теперь вечно заботиться о семье убитого им француза и вообще, жить только по совести. Однако потом успокоился, и все прошло: и желание помогать, и вина за содеянное. Главный герой понял, что война — это война, и если он не убьёт, то погибнет сам. Вряд ли тот француз его пожалел бы, окажись он чуть-чуть проворнее. Все проходит со временем, даже самые страшные испытания, которые с тобой случались.

⁃ Все выходим на улицу и строимся для перехода в столовую, — прервал мои мысли голос мичмана.

Иногда забываешь, что ты в армии, особенно в такие моменты, когда погружаешься в интересную книгу. Не хочется выходить из этого мира и возвращаться в реальный, тем более армейский. Но есть тоже надо, так что отложим чтение.

На обед опять сухпай и сейчас он уже идёт тяжело.

⁃ Мне кажется, если я ещё один такой сухпай съем, мне говно из жопы придётся ложкой выскабливать, — сказал сослуживец, сидящий со мной за одним столом.

Мы все нервно хохотнули, но, в общем, он был прав, так долго питаться не получится.

Дело близилось к темноте, я практически дочитал книгу, а за нами до сих пор никто не пришёл, большую часть матросов уже разобрали. Они все уходили и уходили, весь день я слушал их бесконечные фамилии. Хотя, если честно, меня это не парило, мне нравилось просто сидеть и наслаждаться книгой, это был один из самых приятных дней в армии.

Произведение закончилась грустно, не буду говорить как, может, кто-то ещё не читал его. Хотя такая история и не могла закончиться хорошо. Я закрыл книгу и положил на соседнее сиденье, затем оглядел зал и обнаружил, что нас осталось совсем уж мало, человек 40—50.

⁃ Зачитываю фамилии, — снова знакомый голос.

Рядом с мичманом стоял высокий лейтенант с очень злым лицом и какими-то безумными чёрными глазами. В своём длинном кожаном плаще и широкой флотской фуражке он больше напоминал эсэсовца, а не моряка. Мичман зачитал фамилии, и я попал в этот список. Вообще все, кто оставался в зале — были в списке. Интересно, что это за корабль?

⁃ На улицу с вещами, построиться! — как-то резко и грубее обычного рявкнул лейтенант.

Мы собрались и вышли на улицу, где построились, образовав коробку.

⁃ Сейчас идём на вокзал, не отставать, идти в ногу! Не пи***** по дороге! Ясно?! — лейтенант говорил с какой-то наигранной злостью, как будто хотел показать себя жёстче, чем есть на самом деле.

⁃ Так точно! — заорали мы.

Нас посадили в автобус уже затемно, я думал, что корабль будет где-то рядом с Калининградом, но опять ошибался, потому что пришлось ехать вообще в другой город, в Балтийск. Лейтенант сказал, что добираться будем часа полтора.

⁃ Советую поспать это время, — наиграно сказал лейтенант.

А я уже не мог уснуть, волнение не давало. Опять этот страх неизвестности, ничего не могу с ним поделать. Все ещё осложняется тем, что в армии никто ничего не объясняет, всем пофиг, что мы думаем, надо просто идти, куда ведут, и не задавать вопросов. А тех, кто задает, обычно не любят. И, кстати, это не только в армии, а вообще по жизни.

За окном пролетали темные силуэты голых деревьев, которые в темноте казались враждебными, как будто мы едем куда-то в страшное темное место, туда, где будет твориться что-то противоестественное. Так оно и было в итоге, служба — это вообще противоестественная штука.

Подъезжаем к очередному КПП. Ну этим меня не удивить, я их уже насмотрелся, не впечатляет. Стоят два матроса, открывают ворота, заходим, пару минут вперёд и сразу направо. И тут я, наконец, увидел корабль. Вот тут да, впечатляет.

Корабль стоял у причала, весь залитый золотым светом палубных фонарей, серый, высотой с пятиэтажный дом, длиной метров в сто, а, может, и больше. На боку красовался огромный, нарисованный белой краской бортовой номер, большими буквами сзади на борту было написано имя корабля. Вообще, у каждого судна есть бортовой номер и разные имена, например: «Стойкий» или «Бойкий». Иногда кораблям присваивают в качестве имени названия городов: «Минск», «Королев», а порой и даже военные звания — «Адмирал Кузнецов» или просто имена — «Александр Шабалин». В общем, фантазии у военных не отнять.

Мы подошли к трапу, где стоял матрос с рацией в руках и красной повязкой на рукаве, на которой написано «КВП»

⁃ Рубка трапу, пополнение прибыло, — сказал он в рацию.

⁃ Принял, — ответила рация.

Из недр корабля выходит офицер с синей повязкой на рукаве.

⁃ Привёз? — спросил офицер.

⁃ Как видишь, — сказал лейтенант.

⁃ Заходим с правой колонны на корабль по одному, проходим в центральный коридор и строимся в нем.

Внутри корабля было достаточно неуютно, чуть теплее, чем на улице. Мы прошли мимо рубки дежурного: маленькое такое помещение со столиком и привинченной к стене рацией. В рубке сидел сонный парень в чёрном мундире. Кругом были какие-то трубы, вентили, металлические переборки, пол, очень узкие пространства. Когда попадаешь на корабль, первая мысль, которая проникает в голову: «Да как тут вообще можно жить? Здесь же убиться легко». Мы вышли в длинный коридор, который связывал все помещения корабля, он же назывался главком или коридором главной палубы. Мы построились в нем. Мимо нас прошёл лейтенант, который отвечал за нас в дороге, сейчас же он потерял к нам всякий интерес и просто пошёл по своим делам. Дежурный офицер корабля вышел на главк, внимательно осмотрел нас.

⁃Больные есть? Говорите сразу, разбудим врача в амбулатории, — сказал он.

Мы молча стоим.

⁃ Хорошо, — кивнул офицер, — когда ели последний раз?

⁃ В обед, — ответили мы.

⁃ Ясно, сейчас придумаем что-нибудь, — сказал офицер и поднес рацию ко рту, — по низам, разбуди кока, скажи, чтобы что-нибудь сварганил для карасей.

⁃ Есть, — прозвучало из рации.

⁃Значит так, сейчас спускаетесь в нижние кубари, раздеваетесь и занимаете шконки, белье вам принесут. Потом подойдёт врач и вас осмотрит, кок, я думаю, тоже что-нибудь приготовит, напра-во!

Мы как один выполнили команду.

⁃ Шагом марш! — скомандовал офицер.

Мы спустились в кубарь. Он был достаточно уютный и представлял собой большое помещение без окон, с кучей металлических шконарей, и металлическими рундуками около них. Рундуки были похожи на длинные шкафчики в американских школах. Я сложил все вещи в один из них, повесил шинельку на крючок, надел гюйс. В общем, оставалось только ждать. Через минут 15 к нам в кубарь зашёл дежурный по кораблю, вместе с ним врач и помощник дежурного (дежурный по низам), у которого в руках была куча комплектов постельного белья.

— У кого недомогание, болит голова, температура, кашель, болит жопа? — спросил врач, зевая.

Мы стояли молча.

— Кок говорит, что кухня уже закрыта, спецом для вас сейчас готовить уж не будем, но вам выдадут пряники и молоко, немного перекусите, чтоб совсем голодом не сидеть, и сразу отбой, гальюн команды вам покажут, — это уже говорил дежурный офицер, — пока разбирайте бельё.

Столовая команды была достаточно большой, рассчитана на человек 60, не меньше. Длинные столы с такими же длинными лавками, все привинчено к полу. Висел телевизор, красовалась пара люмиков (иллюминаторов), так что, когда были не в море, то можно было даже увидеть солнечный свет. В море все люмики закрываются, и ты оказываешься замурованным внутри этой консервной банки. Не зря же корабли в миру называют коробками. Коком был срочник, молодой парень со светлыми волосами, он притаранил большую коробку с пряниками и ящик с упаковками молока. Мы расселись за столами и стали жевать, запивая молоком. Я был так голоден, что такая незамысловатая еда казалась мне чем-то фантастическим.

Гальюн был тоже достаточно обширным. Слева длинный металлический умывальник, над которым торчали выступающие из стены медные краники. Это помещение одновременно было душевой команды, потому что с потолка на нас смотрели душевые лейки. Вообще, если увидеть впервые это помещение, то на ум приходит газовая камера в концлагере. Пол вымощен почерневшей от налёта плиткой, справа в стене несколько открытых люмиков, из-за которых в помещении было очень холодно, ну а за гальюном располагались две комнаты: одна маленькая с двумя очками в полу, чтобы гадить, а вторая — ПСО (пост санитарной обработки), проще говоря — «помойка», «параша», «мусорка» — место, в которое сбрасывались все корабельные отходы.

И самое интересное, что оба эти помещения — без дверей. В одном матросы должны гадить, а в другом (которое находится за стенкой в двух шагах) обычно курят, потому что это была такая неофициальная курилка. А там, где курилка, там всегда кто-то есть. Да и само по себе помещение было очень многофункциональным, поэтому матросы здесь шныряли туда-сюда чуть ли не ежесуточно. То есть ты садишься по большому, а в этот момент заходит кто-то и проходит мимо тебя покурить, а тебе даже прикрыться нечем. Не знаю, для чего это сделано, но первое время гадить я ходил только по ночам, чтобы никто не видел, а потом привык. Скорее всего, такая конструкция помещения должна была сплотить команду.

***

— Команде вставать, команде вставать, койки заправить, — раздался голос из трансляхи в кубаре.

Я еще не знал, как происходит подъём на корабле. В казарме понятно — дежурный орёт и все, а вот на корабле все иначе. Кубарей полно, поэтому, чтобы все матросы проснулись, в рубке дежурного подается команда, а уж после того, как команду подали, в кубарь залетает дежурный по низам и начинает обычную песню:

— Ну-ка, подъем, бл***! Встали все! Бегом! Че возитесь!

Мы застилаем шконари, дежурный по низам уходит, идет в другие кубари, орет там, потом возвращается в рубку дежурного и подаёт новую команду:

— Команде построиться на причальной стенке для утренней зарядки, форма одежды — роба, кашне и шапка.

Мы сбежали с трапа, причем там были не только мы, но ещё и основной экипаж корабля вместе с дембелями и другими членами команды. Дембеля смотрели на нас, посмеиваясь. С корабля вышел мичман спортивного телосложения. Его вид меня не обрадовал.

— За мной, бежим десять кругов вокруг стадиона, — сказал он и побежал трусцой.

Вот тут мне удалось-таки толком рассмотреть место, в которое нас привезли. Это была военная гавань, у причалов стояли разные корабли всех размеров, тут же я мельком увидел магазинчик, это уже хорошо, а чуть дальше располагался стадион, на котором нас и заставили бегать. В общем, зарядка после учебки была совсем не трудной, да и казалось, что она проходит намного быстрее. Потом, как обычно, ОФП и минут через 5—7 на корабль. Дальше умывание, на корабле вода была даже холоднее, чем на учебке.

— Команде построиться в коридоре главной палубы для перехода в столовую на завтрак, — прозвучала команда из трансляхи.

Кормёжка была неплоха, не хуже, чем на учебке: каша, кофе, масло 15 гр., хлеб. Потом, как и на учебке — подъем флага. Армия везде армия, что в части, что на корабле. Правда, здесь скорее все более локально, в рамках одного экипажа.

— Команде построиться на юте для подъёма флага, — еще один приказ, который сопровождался звонками.

А мне определённо нравилось, как устроена корабельная жизнь, со всеми этими приказами через динамики, это как-то спокойнее, чем в казарме. Выходим и строимся на юте (корма корабля).

Дежурный вышел в центр, скомандовал:

— Становись!

Тут надо встать по стойке смирно, поднять вверх подбородок и замереть.

— Равняйсь!

Поворачиваем головы направо, последний по стойке смирно

— На флаг «гюйс» смирно!

Смотрим на парадную вахту.

— Флаг внести! — дежурный и все офицеры отдают воинское приветствие.

Парадная вахта делает два строевых шага к флагштоку и разворачивается к нам лицом (один из них держит в руках свернутый андреевский флаг)

— Флаг приштопорить!

Парадная вахта пристегивает флаг к шкерту. Все стоят молча, ждут, пока не оживет трансляха.

Интересно, что было бы, если бы у одного из матросов случайно заиграл в кармане телефон в столь торжественный момент?

Звучит мелодия, которая больше похожа на озвучку последних секунд перед программой «время» по телевизору.

— На флаг «гюйс» смирно! — дежурный приставляет раскрытую ладонь к виску.

Парадная вахта делает строевой шаг и разворачивается к нам спинами, продолжая держать флаг в руках. Мелодия заканчивается.

— Товарищ старший лейтенант, время вышло! — обращается дежурный к временному старпому.

— Флаг поднять! — скомандовал старлей.

Дежурный его продублировал. Парадная вахта исполнила команду. Через пару секунд заиграл гимн. Вот так начался мой первый день на корабле и еще один день на флоте.

***

Первый день мы ничего особенного не делали, только ждали распределения на боевые части. На корабле 5 боевых частей, каждая из которых представляет собой отдельное подразделение, отвечающее за определённые отделы корабля.

Итак, БЧ-1 (одноразовые) — это штурманская боевая часть. Как правило, в нее входят всего несколько человек, которые обитают обычно на самом верху корабля.

В штурманской рубке, БЧ-2,3 (рогатые) — артиллерия и подразделение минёров на корабле. Отвечают за все, что связано с вооружением, их заведывания в основном на верхней палубе (шкафут, нос корабля и бак). Минёр обычно на корабле один, поэтому вторая и третья боевые части как бы объединены. БЧ-4 (пассажиры) — корабельные связисты. Их не любят по причине того, что они ничего не делают на корабле, а только сидят со своей морзянкой и всякой секретной информацией, важно надувая щёки. Поэтому командование обычно все время отправляет их на всякие тяжёлые работы.

Ну и самая важная и самая тяжёлая боевая часть БЧ-5 (маслопупы) — мотористы и трюмачи. Все, что связано с техникой (а корабль и есть одна сплошная техника), лежит на плечах этих парней, в том числе и система канализации. Солдаты этой боевой части утра до ночи находятся в трюмах и света белого не видят, ковыряются в генераторах и вентилях, купаются в масле, занимаются электрикой на корабле, аппаратурой, чисткой цистерн и прочим.

Есть еще хозяйственное подразделение — коки, вестовые (офицерский лакей, официант).

Мы сидели в кубаре десанта, ждали, когда нас распределят. В основном ели и спали. Мы не знали того, что в то время, пока мы ждали распределения, нашим дембелям приказали забрать свои шмотки, и перевезли их дослуживать свою службу на другой корабль. Сделали это для того, чтобы не сталкивать нас лбами. Да и место для вновь прибывших освободить. Таким вот макаром быстро решился вопрос с дедовщиной. Теперь все, находящиеся на корабле, служили примерно одинаково, около 4 месяцев. Это касалось всех, кроме офицеров и мичманов с контрактниками.

За нами пришли после ужина. Сперва зашел старший мичман из БЧ-5, стал всех расспрашивать, есть ли среди присутствующих механики, водители, может, ребята из деревни, которые водили трактора. Такие нашлись, их сразу забрали.

— У тебя какое образование? — спросил меня старший мичман.

— Высшее экономическое, — ответил я.

— Мда… не, мне такие не нужны.

Экономисты нигде не нужны, ни в армии, ни на гражданке, бестолковое образование. Потом пришёл высокий парень, старший матрос, но не срочник, скорее всего, контрактник. У него в руках была бумага, и он назвал несколько фамилий, в том числе и мою.

— Эти матросы отправляются в БЧ-2, собирайте вещмешки, за мной, — сказал он.

Вот те раз, я на учебке учился на радиотелеграфиста, а меня отправили в артиллерию, круто. Ну делать нечего, взял свой вещмешок и пошел за контрактником.

***

В кубаре БЧ-2 было даже уютно. На полу ковровое покрытие, поэтому все ходили в носках, этот кубарь больше напоминал общагу, чем военное помещение. Нас встретили трое матросов, которые, судя по всему, здесь уже давненько служили.

— Нас сразу сюда отправили без всяких учебок, мы на корабле и присягу принимали, а потом сразу в поход в средиземку. В Европе были, — рассказывал один из них.

Он был маленький, со светлыми волосами. Вообще, этот матрос любил поболтать, затыкался редко. Двое других оказались более молчаливы. Разговорчивый рассказывал про то, как они попали в 8-ми бальный шторм, про то, что в этот момент приходится ходить не по полу, а по стенам корабля, а во время сна привязывать себя к кроватям, чтобы не скатиться со шконки. В море они провели почти 5 месяцев. Да, это было серьезно, а я пока моря даже толком не видел, в основном казармы. Матросы рассказывали, с чем сталкивались за границей, когда останавливались в портах, как гуляли в российской форме, фотографировались с местными. Интересно было слушать. В первые дни на корабле, пока мой интерес еще не угас, и все это железо мне не надоело, я крутил в голове только один вопрос: «Когда мы пойдем в море и пойдем ли вообще?». Вот был бы номер, если бы я прослужил до дембеля на корабле, который не выходил в море.

— Мы даже посвящение в моряки проходили, — говорил другой, высокий, чернявенький, — для нас черпали воду из-за борта и в столовой команды в торжественной обстановке давали выпить.

— А много надо выпить? — спросил я.

— Плафон ламповый.

— Так это же дофига! — ужаснулся я, — её пить-то невыносимо, она солёная!

— Некоторых тошнило даже.

Все эти традиции, как вы понимаете, соблюдались далеко не всегда и не везде. Да и вообще, вся эта флотская мишура была по настроению офицеров. Если они захотят, то проведут все ритуалы, а если нет, то нет. Кто-то из офицеров серьезно к этому относится, им нравится соблюдать традиции, типа посвящения в моряки или церемония прощания с дембелями. Иные офицеры плевать на все это хотели, поэтому обходятся сухими уставными отношениями.

Нам нужно было познакомиться с нашим командиром, старшим лейтенантом, командиром батареи или просто товарищем комбатом. Мы построились около его каюты и входили по одному, так сказать, знакомиться.

— Значит, высшее образование у тебя? — сказал он мне, рассматривая моё личное дело.

— Экономическое, — подтвердил я.

— Как же тебя сюда занесло-то так далеко? — ухмыльнулся комбат.

— Меня не спросили, товарищ комбат.

Он поинтересовался про мою семью, кем работают родители, все такое. Потом вкратце рассказал о правилах безопасности на корабле, сказал, чтоб не бегали как лоси, потому что здесь очень много пролётов, всяких ручек, бронях, можно легко покалечиться. Мне он даже понравился сначала, вроде хороший мужик, но все они хорошие, когда видишь их впервые.

***

Снова звучат звонки, пробивают сквозь сон, из динамика доносится хриплый голос дежурного по низам:

— Команде вставать, команде вставать, койки заправить.

Нам давалось около минуты, чтобы слезть со шконки и начать одеваться. Нехотя слажу, взрываю свою укладку и начинаю одеваться. Открывается дверь, и в кубарь заходит дежурный по низам, начинает распихивать всех, кто еще валяется. Кто-то как-то шутканул по поводу подъема в армии: «Зачем просыпаться в шесть утра? Да потому что солдат в шесть утра имеет только одно желание — убивать!» Ну этот шутник был недалек от истины. После такого резкого пробуждения раздражают даже лишние шорохи, не то, что рев дежурного офицера. Как же иногда хочется послать все это к чертовой матери.

— Команде приготовиться к построению на утреннюю физическую зарядку, форма одежды — роба без гюйса, место построения — причальная стенка!

Вот это самая противная команда. Кому же охота выходить на холод, да еще и раздетым, однако, надо, чтоб личный состав продрал глаза. Выбегаем на улицу вниз по трапу, строимся на причальной стенке. Холодно, дрожим, кто-то подтанцовывает. Из рубки дежурного выходит мичман, вальяжно подходит к бортику, смотрит на команду.

— Нале-во! Бегом марш, — говорит он сонно.

Мы исполняем приказ и сами этому рады, лишь бы не стоять на месте. Бежим под пристальным взглядом нашего мичмана, пацаны матерятся, отхаркивают мокроту (половина из нас болеет, но службу никто не отменял). Мы обогнули причал несколько раз, а затем вернулись обратно. Главное — никому не отстать, потому что халявщикам предстоит горько расплачиваться. После идут выполнения стандартных физических упражнений, включая приседания, махи руками и ногами, повороты головы, туловища. Вертим и крутим всем, что есть, кости хрустят, мышцы ноют, пот льется ручьем.

— С правой колонны на корабль бегом марш!

Ну наконец-то, есть время привести себя в порядок. Захожу в кубарь, снимаю мокрую тельняшку, беру из рундука ванные принадлежности и с голым торсом в неубиваемых армейских тапочках иду в гальюн. Там уже дикая очередь, все умываются, на лицах какая-то вечная усталость и тоска. Главное — не опоздать на завтрак. Это святое.

Неделя на корабле пролетела незаметно. После подъёма флага нас заставляли убираться на верхней палубе, брать мётлы и выметать все через ватервейсы на улицу. Потом пришёл комбат, вручил нам по куску пасты гои и сказал затирать барашки на шкафуте, чтоб «блестели, как у кота яйца». Эти барашки были навинчены по всему шкафуту, они были медные, очень быстро окислялись от влажного балтийского воздуха, а комбату надо было, чтобы в них можно было смотреться и видеть своё отражение. Ох, сколько я этих барашков начистил за службу, не сосчитать. Через какое-то время, комбат уже не казался мне классным парнем. Он терпеть не мог, когда мы просто так сидели и ничего не делали, его это вымораживало, он готов был придумать самые разнообразные уловки, лишь бы мы не сидели, сложа руки. В нашем заведывании был так же боевой пост, который представлял собой своеобразный центр управления за оружием на корабле, и этот пост был идеальным местом, где можно было спрятаться и просто посидеть, почитать что-нибудь или еще что. Частенько после малой приборки мы прятались в этом посту и залипали в телефонах. Комбат прекрасно знал об этом и как-то раз он так неожиданно и так ловко запрыгнул внутрь поста, что никто не успел сориентироваться, и он, что называется, поймал нас на горячем.

— Ага! Попались! — закричал он, — бл****** тут разводим!

— Товарищ комбат… Мы…, — мы сразу заубирали телефоны.

— Ну-ка, живо на шкафут вылизывать все машкой!

«Машкой» на флоте называют огромную швабру, которой моют верхнюю палубу. Мы привязывали её шкертом и опускали в море, затем поднимали и замывали шкафут.

Когда мытьё было окончено, кто-то должен был отмыть машку от морской воды, потому что, высохнув, она стала бы дубовой. Я взял ее и отнёс в гальюн, помыл под душем и, когда выносил, то заляпал водой весь главк, но с делом справился, машку закинул в хозяйственный пост, закрыл и все, думал, что можно расслабиться. Как я сильно ошибался, ведь я еще не знал, как накосячил. В это время дежурный БЧ-5 обсуждал со старшим мичманом, как какой-то тупой матрос (речь шла обо мне) заляпал весь главк своей шваброй. Чтоб было понятно, главк — это заведование БЧ-5, и они его замывают по три раза на дню. И вот матросы, увидев такой беспредел, возмутились и отказались прибираться. Старший мичман БЧ-5 решил взять ситуацию в свои руки. Он построил нашу боевую часть и наехал на нас:

⁃ Кто заляпал главк?!

⁃ Я, — вышел я.

Делать было нечего, я не хотел, чтобы за меня отдувались другие.

⁃ Вот молодец, иди отмывай! — рявкнул мичман.

⁃ Не ходи, он тебе не начальник! — взял меня за плечо один из парней в нашей БЧ.

⁃ Рот закрой, щенок! Иди отмывай, говорю! Я же не хожу на вашу территорию и не гажу там, так какого х** ты это делаешь?! — мичман аж покраснел от гнева.

⁃ Не ходи, нельзя! — меня схватил за руку чернявый парень, но мичман подошёл и грубо оттолкнул его в сторону, а меня схватил за шиворот и поволок в гальюн.

⁃ Да сам пойду, перестаньте, — воспротивился я.

Мичман загнал меня в туалет и кинул мне под ноги тряпку.

⁃ Чтоб главк был вылизан! Будешь тут мою территорию обсирать! Матросы тут умирают, каждый день этот главк пи*******, а ты что?

⁃ Виноват, товарищ старший мичман, не подумал, — сказал я, опустив голову, но убираться не торопился.

⁃ Тряпку взял, сука! — заорал мичман.

Он хотел уже подойти и замахнулся на меня.

⁃ Ты что, старый, творишь! — раздался голос моего комбата из-за спины мичмана.

Это мои ребята побежали к нему и сказали, что мичман на нас наехал. Для офицера дело чести заступиться за свой личный состав, иначе он потеряет уважение на корабле. Своих солдат дрючить должен только он сам. Плохо, что вся эта ситуация произошла из-за меня, ведь я всю службу старался жить так, чтобы меня никто не замечал, пытался не подставляться. К сожалению, не всегда это получается.

⁃ Комбат, на этот раз никаких поблажек, он будет мыть! — прошипел мичман, глядя на комбата.

⁃ Пойдём поговорим как мужики, обсудим, че ты на моряка наезжаешь? Со мной сначала реши вопрос, — сказал комбат спокойно.

Они вышли, а я остался один в гальюне. Умылся, убрал тряпку в ведро и вышел. Разборки комбата и мичмана дошли до командира корабля, в итоге он их даже позвал в свою каюту, и там они долго решали эту ситуацию, однако, мичмана успокоили.

⁃ Он бил тебя? — спросил меня комбат после разборок.

⁃ Никак нет, — ответил я. Считать таскания за шиворот насилием я не мог.

⁃ Оборзел совсем, старый хрен, я никому не позволю на моих матросов наезжать, — комбат катнул желваками, — может, посадим его? Или уволим? Просто скажи, что он тебя ударил.

Что-то мне не понравился его этот тон, похоже, это было какое-то личное оскорбление, и он хотел отомстить. А я не хотел, чтобы из-за меня кто-то пострадал.

⁃ Он меня не трогал, товарищ комбат, — сказал я и увидел в глазах комбата разочарование во мне.

⁃ Свободен, — сказал он как-то отстранённо.

Его план не удался, он понял, что со мной каши не сваришь, уж больно правильный. С тех пор комбат меня невзлюбил.

***

Судьба иногда подкидывает тебе то, чего так сильно ждёшь, главное, чтобы ты не пожалел о своих желаниях. Приказ уходить в море прозвучал так же неожиданно, как и последний подъём на учебке. Ничего не предвещало этого, все вокруг говорили, что корабль находился на боевой службе слишком долго, поэтому, скорее всего, он встанет в завод на ремонт и в море выйдет нескоро. Но тут пришёл приказ адмирала Балтийского флота о том, что надо срочно выходить, для нас было задание. Какое конкретно — никто не сказал, но, если Родина зовёт, значит надо. Когда корабль включил двигатели и начал движение, я сидел в кубаре, приказ был не вылезать. Хорошо, это я могу. Во время активного хода корабля ни в коем случае нельзя выходить на верхнюю палубу, все броняхи и люмики должны быть задраены. Выход наружу только по разрешению старшего боевой части.

В море нет понятия «отбой» или «подъем». В море есть вахтенная служба. И если ты не несёшь вахту, то делай что хочешь, главное, по кораблю не шарахаться. Первое время я просто спал, высыпался после учебки два дня подряд с перерывами на завтрак, обед и ужин или на исполнение прихотей нашего комбата, которому иногда приходило в голову собирать личный состав и учить уму-разуму. Потом спать надоело, надо было что-то делать. Чем же занимается БЧ-2 в море? Если проходят учения, то они занимаются оружием, находятся на вахтенных постах, а если боевых учений нет (а в этот раз никаких учений не было), то матросы в нашей БЧ обычно заступали на камбуз. И вот тут начиналась веселуха.

Камбуз — это вообще отдельное царство. Начинался этот наряд в 5:40 утра, в это время надо было стоять на кухне и быть в распоряжении кока, который, согласно расписанию, уже вовсю готовил завтрак. Задача наряда была, в общем, простая: надо было максимально облегчить коку его работу. Сам по себе камбуз был до отказа набит разной кухонной утварью: там было два огромных чана с кипячёной водой и супом, большая квадратная плита с шестью конфорками, огромный жарочный шкаф и несколько длинных столов для резки с предусмотренными раковинами. Камбуз делился на два помещения: кухня и мойка. Во время трапезы в задачи рабочих входило: собрать всю посуду в столовой, прибраться, выбросить отходы в пищевики, а посуду замыть.

— Раскладывайте посуду на столы, — говорил кок.

Вся посуда на флоте металлическая, ну оно и понятно. Ведь во время шторма корабль кидает из стороны в сторону, и все эти тарелки и кружки летают по камбузу, а ты бегаешь и собираешь их. Была бы посуда керамическая, то все давно поразбивалось бы. Нет никаких вилок и ножей, все едят только ложкой (веслом). Кастрюля на флотском языке называется «лагун» или «логушок», кружка — «кругаль», веник — «голяк», подмести — «заголячить», поварёшка — «чумичка». На самом деле всяких флотских словечек гораздо больше, но вот эти используют постоянно. На камбузе надо не просто бегать, там надо летать, потому что дел огромное количество. Все необходимо успеть точно по часам или даже по минутам. Пока кок готовит завтрак, один рабочий расставляет тарелки и кружки, раскладывает столовые приборы на столы, другой бегает с горячим чайником и разливает кофе по кругалям. И вот кофе разлито по кружкам, хлеб разложен (кстати, хлеб в море выпекается коком и получается очень вкусным и свежим, правда, этот хлеб сильно крошится), дежурный по низам объявляет сбор команды за трапезой. Всех, кроме вахтенных, они едят отдельно. Матросы заходят, едят, потом начинают уносить тарелки и передавать их другому рабочему, который все замывает. А первый в этот момент уже моет весь камбуз, очищает сковородки и лагуны, которые покрыты толстенным слоем жира, ну а кок сразу начинает готовить обед.

И все повторяется, причем во время готовки постоянно что-то чистится, нарезается, шинкуется, кругом летят ошмётки, куски, хлебные крошки, и все это должно сразу убираться и замываться, снова и снова. После обеда прибавляется работы вдвойне, потому что подается первое и второе, и в результате в два раза больше отходов, больше жира на сковородках, и ты вообще не приседаешь, тебе даже некогда поесть. хотя после того, как ты видишь, как все это готовится, то есть особо и не хочется. Когда приспичит в туалет, просишь разрешения у кока, а он говорит, мол, иди, только очень быстро, ещё куча работы. Коки, наверное, самые большие труженики на флоте. Я, конечно, не был толком в трюмах, допускаю, что там тоже дофига работы, и это видно по грязнющим маслопупам, но камбуз — это жесть.

А потом ужин, и тут все повторяется: опять бегаем, прыгаем, раскладываем посуду, матросы все сметают, мы убираем, замываем. Если кончились запасы, то вместе с коком идём в холодильник, который находится в трюме. Там помещение провизии, оно просто ломится от продуктов. Мы берем все необходимое и несём на камбуз. Рыба и мясо заморожены прямоугольными метровыми блоками. Все это приносим на кухню и там размораживаем, потом нарезаем и готовим.

После ужина нас еще ждёт вечерний чай, но тут попроще, никаких мисок и ложек, только кругали и чай в них. На каждый стол кладётся тарелка, заполняется пряниками или печеньем. Все трапезы прошли, мы все убрали, и теперь надо брать наполненные до отказа пищевики, которые весят по 150 килограмм, и вытаскивать на верхнюю палубу. Не стоит забывать, что мы находимся в море, поэтому открываем верхнюю палубу и видим, как в ночи корабль нарезает волны Балтийского моря, с шумом бьющихся о его борта. Мы тащим вдвоем эти пищевики, вернее, катим, потому что тащить такую тяжесть нереально. Пункт назначения — ют, где мы подносим пищевики к борту и выливаем все в море.

Как-то раз, наш минёр не удержал пищевик и уронил за борт. В результате остался всего один пищевик.

Дальше нас ожидает контрольное замытие всего камбуза с мыльняком (как на учебке). Крошим мыло в ведро с горячей водой, наводим пену и покрываем ей весь камбуз, потом все собираем шваброй. Особенно это круто делать во время шторма, когда тебя кидает из одного угла в другой, и ты не можешь держать равновесие. Это какие-то нереальные ощущения. Все летит: ножи, тарелки, лагуны, ты, при этом надо все замывать. Никто тебя не отпустит спать, пока камбуз не будет блестеть. В итоге ты отбиваешься уже далеко за полночь, воняешь едой и отходами, уставший, еле хватает сил умыться, причем все это происходит во время бесконечной качки. Возвращаешься в кубарь и без сил падаешь на койку, корабль продолжает болтать, за металлическими стенами слышен шум волн и двигателей. Шум искажается и превращается в зловещий вой, ты лежишь на шконке, и тебя кидает из стороны в сторону даже на ней, но тебе все равно, ты смертельно устал и хочешь спать.

Еще один момент, о котором стоит упомянуть — морская болезнь. Случается она у всех без исключения, и это абсолютно нормальное явление для человека, который попал в море.

Первые два дня шторма мне было очень плохо, тошнило нереально. Как назло, я в эти дни попал на камбуз, согласно очереди. И вот все валится, меня тошнит, я весь зеленый, стоять не могу, приходится перебегать из угла в угол, учитывая движение корабля, при этом надо все замывать, раскладывать и содержать в чистоте. Я сел на баночку, еле дышу, тошнота настолько сильная, что перебивает все. Несколько раз бегал в туалет, меня рвало, матёрые моряки, курившие в этот момент в гальюне ржали, наблюдая за мной.

— Зато теперь, никакая сука не усомнится в том, что ты моряк! — сказал мне кок, стоящий рядом, и как ни в чем ни бывало нарезающий капусту, — теперь ты настоящий мореман.

Уж кок-то понимал, о чем говорил, но мне от этого легче почему-то не стало.

— Больше не могу, — говорю я корабельному врачу, стою в амбулатории весь зелёный.

— Я тебя не сниму с наряда, это не повод, — пожал плечами врач.

— Но меня рвёт! — у меня даже в это время перед глазами все мутилось.

— Морская болезнь — это нормально, через это проходят все, иди на камбуз и съешь несколько кусков хлеба или сухарей, очень поможет, — понимающе предложил врач.

Совет по выживанию в армии №10

В море ешьте хлеб, помогает при качке.

Я так и сделал, и это действительно помогло. Как это работает? Хлеб попадает в желудок и забивает его полностью, в результате в желудке ничего не болтается и не плещется. Тошнота начала понемногу спадать, а на следующий день прошла совсем. Меня еще немного шатало, но и это ощущение улетучилось через пару дней.

Когда моя вахта на камбузе заканчивалась, я передавал ее следующему, а сам мог весь день отдыхать. Утром шёл на завтрак, потом заваливался спать. На самом деле, чтобы как следует выспаться, надо совсем немного времени. И вот ты встал, умылся, оделся, сходил на сбор БЧ, где комбат сокрушался насчет того, почему мы все такие мудозвоны, и за что же его Бог наказал таким тупым личным составом. На этом и заканчиваются дела на день. Я нашёл в одном из рундуков небольшую коллекцию книг, видимо, оставленную прошлыми призывами, и принялся читать.

Совет по выживанию в армии №11

Если есть возможность, читайте книги.

Первым делом я взялся за небольшой роман Дэниела Вурделла «Зимняя Кость». В 2010 году эта книга была экранизирована, и главную роль в ней сыграла Дженнифер Лоуренс, известная миру по «Голодным Играм». Роман читается очень легко, быстро, затягивает, а вот фильм я не смотрел и подумал, что надо обязательно его глянуть.

— Что читаешь? — спросил меня сослуживец.

— Про американских рэднеков.

— Кого?!

— Ну как у нас говорят «деревня»

— Это про меня обычно так говорят, — заржал сослуживец.

В Романе 17-ти летняя девочка Ри с двумя младшими братьями, меньше десяти лет, попадает в очень тяжёлую ситуацию. Её мать живет с ними, но толку от неё никакого, потому что у матери давным-давно протек чайник, и она только и делает, что сидит в кресле качалке и пялится в камин, даже не разговаривает. В результате Ри вынуждена сама ухаживать за своими братьями, за матерью и за хозяйством. Единственное, о чем она мечтает — это о наступлении совершеннолетия, чтобы слиться в армию. А местность, в которой она живет — это какой-то криминальный ад, все вокруг только и делают, что промышляют торговлей наркотиками и всякими противозаконными делишками. Все осложняется ещё тем, что приходит полицейский и говорит, что отец Ри, которого взяли под стражу по подозрению в торговле амфетамином, заложил их дом. Полицейский объясняет Ри, что если отец в определённый день не явится в суд, то у них заберут дом. И вот девушка пытается в одиночку разобраться с этой ситуацией, попутно оказываясь во всяких опасных передрягах и связываясь со страшными людьми. Отличный роман, очень атмосферный, я прочитал его за пару дней с огромным удовольствием, даже было жалко, когда он закончился. Так что, очень рекомендую.

— Ты так читать любишь? — спрашивал чернявый с верхней шконки, смотря, как я закрываю одну книгу и открываю другую.

— Ну а почему бы и нет? Мозги развивает.

— Сразу видно, человек с высшим образованием, — задумчиво протянул он.

— Хрен его знает, мне скучно столько пялиться в книги, — подал голос блондинчик с дальней шконки.

Он постоянно залипал в свой смартфон, играя в разные игры. Я бы, может, тоже позалипал, если бы у меня был телефон.

Второй книгой был «Дэкстер», роман, написанный по одноимённому сериалу, про этакого правильного маньяка, который охотился и убивал только таких же, как и он сам. В детстве его отец полицейский обнаружил в нём страшные наклонности убийцы и решил эту его особенность направить в правильное русло. А так как он сам был служителем закона и прекрасно знал внутреннюю кухню, то научил своего сына так грамотно заметать следы, чтобы его никто никогда не нашёл. Здесь сюжет объяснять бесполезно, это такой одноразовый роман, который легко написан, очень легко читается, почти никакой серьезной смысловой нагрузки не несёт, просто развлекаловка на вечер.

***

Каждый день с утра на штурманском мостике через все трансляхи подавалось объявление о координатах корабля: в какой акватории он находится, какая температура за бортом и сколько времени в пути ещё придётся пройти.

— Интересно, а почему матросов и контрактников не допускают до пульта управления ракетами на корабле? Не то, что не обучают, как им пользоваться, а даже запрещают смотреть на него? — спросил я как-то, сидя в посту.

В этот момент мы дрейфовали в водах Балтийского моря, почти добрались до места.

— Потому, что это делают только офицеры, а запуск ракет вообще осуществляет только командир корабля, — сказал один из «бывалых», — мы же рукожопы, можем что-нибудь не так сделать.

Ну это многое объясняет, сразу стало ясно, чем руководствуются офицеры. Ночью мы прибыли на место. Нашу боевую часть построили в танковом трюме, на случай, если нужна будет помощь. Открылась аппарель, и я увидел кучу военных с оружием, большие грузовые машины и нескольких курящих офицеров, которые, так сказать, командовали парадом.

— Грузимся на корабль, заходим и строимся там! — скомандовал солдатам один из офицеров.

Солдаты забежали в танковый трюм, на шее у каждого был автомат. Среди них были и контрактники, и срочники. Какие это войска, я так и не понял, похоже, мотострелковые. Они пробежали мимо нас и зашли на корабль. Тяжёлые грузовики один за другим заехали в танковый трюм, их вошло три. Водилы грузовиков вылезли из кабин, прихватив своё табельное и двинули вслед за солдатами. Мы тоже просто так не стояли, нам сказано было сразу брать огромное количество цепей с крюками и «пристёгивать грузовики» к полу. Внизу были специальные отверстия, и следующий час мы таскали на себе тяжеленные цепи с крюками, а затем с помощью них прикрепляли грузовики к полу. Натягивать цепи приходилось железными прутьями, которые просовывались в отверстия на металлической втулке, соединяющей разные концы цепи. Работа нелёгкая, скажу я вам, а помимо этого ещё и очень грязная. Цепи были покрыты ржавчиной, поэтому я уделал всю шинель и штаны. Когда работа была закончена, мы отправились в гальюн чистить щётками нашу одежду. Шинельки-то казённые и другие нам никто не даст. Корабль тем временем отчалил от берега и пошёл обратно в Калининград.

— Как у вас тут все здорово, я сам хотел попасть на флот, но вот по здоровью не прошёл, угодил в мотострелки, — завороженно говорил солдатик, один из тех, кого погрузили на наш корабль.

Он стоял в ПСО с сигаретой и разглядывал корабль так, будто находится в музее.

— Да уж прямо, — усмехнулся я, — а вы откуда и куда?

— Нас на учения везут, а такие машины только морем переправлять, — ответил солдат и выбросил окурок в мусорную бочку.

Солдат этих поселили в кубаре десанта, там же, где ночевали мы, когда были переведены на корабль. Они ни на секунду не расставались со своим оружием, ходили с автоматами везде: в туалет, спать, есть, автомат дороже всего на свете, дороже матери. Если потерял автомат или патроны — сразу влепят статью, и каждый из этих парней это понимал. Я вышел в очищенной шинельке в коридор главной палубы и уже собирался пойти в кубарь, как вдруг кто-то положил мне на плечо руку.

— Братишка, помоги, — раздался из-за спины замученный голос.

Я повернулся. Это был солдат, явно родом с кавказа, говорил с лёгким акцентом, глаза у него были красные, уставшие, сухие губы беззвучно шевелились, а сам он едва стоял на ногах.

— Что случилось? — спросил я встревоженно, думал, что он ранен или что-то в этом духе.

— Пить хочу, где у вас можно попить, мне хоть бы глоток, — взмолился солдат.

— Да, конечно, пошли, — я взял его под руку и отвёл на камбуз. Там суетились наши ребята.

— Парни! Принесите солдату бутылку воды! — крикнул я.

Матросы через минуту принесли бутылку воды, я её передал вояке, он залпом выпил все до последней капли.

— Спасибо, — выдохнул он.

— С тобой что, дружище? — спросил один из рабочих с камбуза.

— Три дня не спал, забодали нас этими авралами, сил никаких не осталось, думал, сдохну.

Я смотрел на него и вспомнил слова прапорщика из военкомата в Калининграде. Когда мы находились в актовом зале и ждали распределения, он сидел на сцене и щёлкал семечки.

— Знаете, что сперва делают с солдатом в пехоте? — сказал он тогда ни с того ни с сего, да так громко, что мы перестали галдеть и уставились на него.

— Первым делом в пехотинце важно убить человека, тогда из него получится хороший воин.

Бедный паренёк, который попросил воды, ярко отражал эти слова. Похоже, человека в нем почти не осталось, только тело, голодное, уставшее, злое тело.

***

В военную гавань мы зашли где-то под вечер. Пока швартовали корабль, наша боевая часть отстёгивала грузовики. Солдаты горячо попрощались с нами и сошли с корабля, грузовики покинули танковый трюм. Я вышел на шкафут и обнаружил, что неведомым образом у судна образовался трап, рядом с которым уже стоял КВП (командир вахтенного поста) с повязкой на плече, штык-ножом на поясе и рацией в руке. Первым делом комбат приказал замыть шкафут от воды, очистить все окислившиеся барашки и табличку с названием корабля.

— Мы эту табличку в средиземном море начищали постоянно, когда заходили в порты. Тогда у меня была дрель, и я чистил табличку специальной насадкой, это полегче, чем вручную, — говорил один из сослуживцев, пока мы тряпочками полировали табличку.

— А мы ещё пойдём в море? — спросил я.

— Скорее всего, нет, после Нового Года, говорят, будем разгружать боезапас, а потом вообще встанем в завод, наверно, это надолго, — сослуживец был совсем не расстроен перспективой того, что до конца службы моря больше не увидит.

Надо сказать, что он оказался прав, и наш корабль до самого моего дембеля больше в море не был. В итоге за всю службу я походил по волнам всего 14 дней. Ну да ладно, главное, что это было.

***

Приближались новогодние праздники, которые в армии все ждут не меньше, чем дембеля, потому что первую неделю января на кораблях полный рассос. Все офицеры разъезжаются по домам, на посту только вахтенная служба, каждый день по режиму воскресенья, то есть — «подготовка формы одежды». Комбат собрал нас в кубаре и сказал, что каждая БЧ на Новый Год должна нарисовать стенгазету, которую повесят в столовой. Нарисовано должно быть красиво и качественно. Благо, у нас нашёлся парень, который умел рисовать, и мы целый вечер потратили на создание этой стенгазеты, на которой был нарисован наш корабль. Все стенгазеты повесили в столовой команды на всеобщее обозрение. Что интересно, не мы одни сделали красиво, оказывается, в каждой БЧ нашёлся свой Пикассо. На Новый Год нам было сказано, что алкоголь на корабле запрещён, поэтому можно было довольствоваться только соком. Каждая БЧ скидывалась себе на новогодний стол, с нас продукты, а уж коки должны были приготовить то, что мы попросим. Кроме этого на корабле организовали новогодний ужин и даже положили апельсины (неслыханная роскошь). К новогоднему столу было необходимо одеться в парадную форму, начистить ботинки и быть представительными. Пожалуй, это практически единственный день в армии, когда столы ломились от еды, и мы не знали, куда ее девать. Парадокс таких праздников в том, что ты очень быстро наедаешься, и большая часть угощений потом идёт на выброс.

— Уважаемые моряки, поздравляю вас с наступающим Новым 2015 годом. Желаю вам всего самого наилучшего, чтобы в новом году вы все без происшествий и очень успешно окончили службу и вернулись к гражданской жизни здоровые и полные сил, умудренные жизненным опытом! — поздравлял нас командир корабля.

К нам даже зашёл капитан второго ранга, который в нашей бригаде отвечал за воспитание, и тоже пожелал много всяких приятных вещей, попутно, конечно, пропагандировал контрактную службу, но это он делал при любом удобном случае.

— Предупреждаю, чтобы не портить никому праздник, не вздумайте пронести на корабль алкоголь и нажраться. Если я узнаю о таком происшествии, то вместо праздника мы устроим на корабле ПХД до самого утра первого января, — говорил командир, — а так, можете сидеть, кушать, курить. Кто хочет остаться посмотреть телевизор, то не препятствую, времени у вас предостаточно, до двух или даже трех часов ночи.

Командир удалился в свою каюту, а мы принялись уплетать новогодние блюда. Парни не хотели просто сидеть, поэтому начались импровизированные номера. Кто-то играл на гитаре «Пей Моряк» и «Штиль» группы Ария, матросы из БЧ-1 исполняли матерные частушки (должен сказать, очень уморительные), другие травили анекдоты. Было весело, как-то по-домашнему. Мы поели, послушали выступление президента. Когда пробили куранты, и заиграл гимн, я подумал, что уже прошла половина службы, и уже в этом году я поеду домой. Я загадал только одно желание: живым и здоровым покинуть этот корабль.

Наступил новый 2015 год, а я стоял в ПСО, одетый в парадную военно-морскую форму и курил, выдыхая дым через открытый люмик. Где-то вдалеке послышались взрывы фейерверков, люди вовсю праздновали. Можно было, конечно, посидеть ещё с командой, но командир вскользь упомянул, что подъём завтра будет в 9 утра, и я решил выспаться. После этих мыслей я докурил и пошёл в кубарь.

***

На столах сегодня (впрочем, как и вчера, как и завтра) пшенка, подслащенная сахаром, полуостывший кофе (хотя это скорее какой-то заменитель кофе), хлеб (булка черного, булка белого), уставное армейское масло 15 гр. (вроде того, что дают во время авиаперелета, только, понятное дело, хуже).

Каждому за баком (столом) еще полагается по кусочку уставной колбасы, которая на вкус больше похожа на бумагу. Иногда приносят блюдечко сгущенки, но не сегодня. А на учебке, помню, давали по средам кексы (правда, их не хватало на всех, поэтому добивали пряниками).

Беру чумичку и наваливаю полную тарелку каши, отламываю кусок белого хлеба (лучше взять парочку, а то быстро расхватают, черный хоть и полезнее, но не очень в почете). Не люблю долго сидеть в столовой вместе со всем экипажем. В армии, как нигде, очень хочется уединиться где-нибудь в тихом месте, чтобы никто не трогал, спрятаться подальше от криков и команд. На корабле таких мест не так много, как хотелось бы, но они есть.

Доев завтрак, я беру посуду и отношу рабочим на мойку (через окошечко в стене), затем ухожу к себе в кубрик. Еще есть минут десять-пятнадцать, чтобы поспать, не стоит их терять. В кубаре тихо, пацаны завтракают, неплохо было бы покурить сейчас, но спать хочется больше, поэтому выключаю свет и заваливаюсь на шконку.

Только голова касается подушки, мгновенно отрубаюсь. Это на гражданке все мы ворочаемся, не можем уснуть, одолевают разные мысли, а здесь спишь в любом месте и положении. Ну а уж если ты добрался до шконки, то сам Бог велел.

Между тем все познается в сравнении. Скажем, на учебке нельзя было даже сидеть на шконке днем и даже дотрагиваться до нее (про ложиться я вообще молчу, это прямая дорога на говно). На корабле с этим, все-таки, попроще. Во-первых, потому что живем в кубриках (в казарме все просматривается), во-вторых, народу поменьше, офицеры живут с нами же. Короче, своя атмосфера.

Только стоило мне закемарить, как ожил треклятый динамик, дежурный объявил большой сбор, форма одежды номер пять (шинель, шапка и т.д.), место построения — ют. Время отрывать свое тело от шконяры и одеваться, потому что дальше будет подъем флага.

На дворе новогодние праздники и, вообще-то, у нас выходные дни (это я к тому, что в выходные построение на юте нет, флаг тоже поднимается, но экипаж строится на главке), но кого это волнует на флоте? Уж точно не офицеров. Поэтому как обычно звонки, полный сбор на юте, будет подъем флага.

Я быстро надел шинельку, застегивая которую, случайно оторвал одну из пуговиц (это хреново, могут сделать замечание на построении, очень не вовремя), положил пуговицу в карман (их на корабле достать трудно, а в чифан идти лень, поэтому терять такое сокровище стремно), обвязал шею черным уставным кашне и напялил на затылок шапку. Тут прилетели мои сослуживцы (одеться же надо). Кто-то из них крикнул мне в спину что-то насчет перчаток, но я уже не слышал.

На юте медленно собрался весь экипаж, и парадная вахта с андреевским флагом. Наш комбат вышел, окинул нас взглядом, заметил отсутствие пуговицы на моей шинели, подошел ко мне:

— Че это за херня?

— Оторвалась, когда застегивал, — улыбнулся я, понимая, что нифига не поверит.

— Вот прям только что оторвалась, да? А не неделю назад?

Ну как тут ему доказать, что я не соврал? Стою и молчу, так лучше.

— Чтоб пришил сегодня же.

— Есть!

Слава богу, на этом все и кончилось, комбат сейчас добрый. После подъёма флага к нам в БЧ пришёл молодой лейтенант, лет 24-25-ти, с рыжими волосами, невысокий, но крепкий, больше похож на ирландца, чем на руксского.

— Знакомьтесь, бойцы, это новый комбат, лейтенат …, прошу любить и жаловать. Он будет замещать меня и в случае чего управлять боевой частью, — сказал комбат.

Мы поздоровались, но тогда нам было особо все равно, ведь начальство — это такое дело, сегодня пришло, завтра ушло, особенно в армии и на флоте, где все меняется чуть ли не ежедневно. Ну теперь на одного человека, который нам будет отдавать команды, больше. Единственное, чего мы бы хотели, чтобы он оказался адекватным.

***

До ужина я шкерился по погребам, разговаривал с друзьями по телефону и просто шатался туда-сюда. Офицеры, видящие матроса, который куда-то идет без остановки, думают, что он занят делом, поэтому и не тормозят (главное — уступать место, когда сталкиваетесь, на учебке надо было вообще вставать по стойке смирно, если мимо проходит офицер). Я зашел в кубарь, повалялся на шконяре, почитал книжку, надоело, потом в столовой команды посмотрел клип по МузТВ, в ПСО стрельнул сигаретку у одного из маслопупов, выкурил. Время уже почти пять вечера, лежу на скамейке в посту, втыкаю в потолок, в наушниках играет какой-то бессмысленный реп под размеренную спокойную музыку.

Через открытую горловину доносится мелодия горниста, парадная вахта идет спускать «гюйс».

— Флаг «гюйс» спустить, — каждый день одно и то же.

Я сразу представляю одного из рулевых, спускающего «гюйс» с флагштока. Военные очень любят традиции и заставляют буквально силой их соблюдать, даже, когда это уже надоедает и становится невыносимо тяжело.

— Наряженной дежурственной вахте приготовится для развода, форма одежды номер пять, — доносится уставший голос дежурного по кораблю из трансляхи.

Скоро ужин, сейчас разведут вахту, но как же охота жрать.

В армии желудок привыкает к режимному питанию, и поэтому постоянно хочется есть в определенные часы, ни позже, ни раньше — в аккурат перед приемом пищи. В ушах играет музыка, усыпляет меня, глаза слипаются, до ужина есть еще время, можно поспать.

— Команде построиться в коридоре главной палубы для перехода в столовую, — навязчивый голос из динамика прерывает мое недолгое забвение. Наконец-то ужин.

Сегодня кормят более или менее, наверное, потому что дежурным стоит старший мичман (главный на камбузе). Мичмана вообще любят показывать свое превосходство. Когда старший мичман заступал дежурным по кораблю, мы ели как короли. Этим он показывал свою власть. Камбузный король, Император кухни. В логунах ждут стремный супец и макароны с сосисками. На отдельных мисках наложена кабачковая икра, завершает это все кислый компот. Ладно, хоть сосиски дали, а то заколебали со своей рыбой жареной. Поел, пошел в кубарь за книгой.

— Знаешь, кто круче Адмирала на флоте? — спрашивает меня сослуживец, пытаясь побить свой рекорд в игре на мобилке.

— Кто? — отрываюсь от книги, интересно, что на этот раз сморозит.

— Дембель, — он улыбается во все зубы.

И ведь не поспоришь тут.

Семь часов, построение, старпом всех разводит на подготовку формы одежды (ну да, как же). Иду в кубарь и просто валяюсь, чего одежду готовить? Она всегда готова.

Вечерний чай.

Кто бы мог подумать, что после ужина будет еще один прием пищи. Экипаж просто пьет чай с пряниками. На других кораблях, чаще всего, вечерний чай совмещают с ужином, но это уже зависит от начальства.

После чая я остался в столовой команды и смотрел какую-то американскую комедию, пока не прозвучала команда строиться на вечернюю поверку.

Зачитывают список вечерней поверки и наряд на завтра.

— Дозорный по живучести — 1-я смена Уколов, вторая Батаян, третья Куликов. КВП у трапа первая смена …, — тут я слышу свою фамилию (ну отлично, блин).

Кричу: «Я!».

Очень здорово, значит, завтра на вахту в первую смену (это, с одной стороны, хорошо, первая смена не особо напряжная).

— Отбой команды в 22:15, после отбоя никого не вижу, все спят, иначе на говно. Корабль на ночь приготовить, палубу проветрить и прибрать. Команде приготовиться к отбою, вольно разойтись, — это все звучит брутально и неизменно повторяется изо дня в день.

В кубаре раздеваюсь, делаю укладку, беру грязные носки, «мыльно-рыльное» и иду в гальюн. Армия научила закаляться, поэтому каждый день перед отбоем я мыл ноги в ледяной воде.

***

Я заступал КВП первой смены — это значит, что на следующий день сразу после развода вахты мне нужно было сменить трапового. В назначенное время оделся в отглаженную парадную форму, начистил до блеска лодочки. И пошёл на развод. На разводе дежурный по низам спрашивал обязанности дозорного по живучести, тот что-тот промямлил, получил по шапке, у меня ничего не спросили. Вахту развели, и я пошёл в рубку дежурного. Там мне нужно было расписаться в корабельном журнале, получить штык-нож (тоже мне, оружие защиты) прицепить его к поясу, взять заряженную рацию и выходить на улицу.

— Доклады знаешь? — спросил меня контрактник, которого я должен был сменить, он стоял внизу у трапа. Так как мы находились в гавани, траповой должен был находиться на причальной стенке, ну а в заводе можно было стоять на корабле.

— Да, знаю, — ответил я.

— Ну тогда держи, — он протянул мне красную повязку «КВП» и ушёл на корабль.

Я остался один.

— Рубка трапу, проверка связи, — сказал я в рацию.

— Да работает рация, не забивай эфир, все доклады только по делу, — раздалось через пару секунд.

Ну не забивать, так не забивать, хорошо. Ну вот, следующие четыре часа я должен был стоять у трапа и докладывать дежурному о том, кто приходит на корабль, кто уходит с него. Оценивать обстановку вокруг корабля, если что-то случается, сразу докладывать об этом. Вообще, КВП — это достаточно медитативная вахта, как караульный, только из оружия у тебя штык-нож, если кто-то захочет напасть, то ты покойник и ничего тебя не спасёт. Отличная вахта для тех, кто любит подумать, побыть в тишине, так сказать, наедине сам с собой. Единственная проблема — холод. На улице январь, и замерзал я очень быстро. Вообще у вахтенного поста я выявил несколько стадий замерзания. Первый час все нормально, хорошо себя чувствуешь, никаких проблем. Второй час начинают коченеть ноги, а это самое поганое. Казалось бы, зимние носки надел, но все равно к концу первого часа не чувствуешь кончиков пальцев ног и носа. Третий час -ты уже не можешь говорить, потому что лицо околело. Четвёртый час — обратная реакция, тебе становится лучше, видимо, организм привыкает к морозу и как-то не чувствуется холода.

Ещё многое зависит от дежурного офицера. Если ему что-то не понравится или у него плохое настроение, то он легко может просто взять и накинуть тебе пару часов ДП (дополнительное время), и ты вместо четырёх часов простоишь шесть. В морозы обычно так старались не делать, все-таки, боялись, что матросы что-нибудь отморозят, а вот летом и осенью — постоянно. Бывало, специально провоцировали на косяки, чтобы поставить ДП или просто спросить обязанности трапового. Я получал пару раз ДП, это был интересный случай.

К нам на корабль зашёл проверяющий кап два, он осмотрел везде и всё, а потом ни с того ни с сего подошёл ко мне.

— Номер ножа какой у тебя? — сказал он и прикрыл мой нож рукой, чтобы я не подсмотрел.

А кто эти номера смотрит вообще?! Ну, думаю, так тупо попался, из-за такой мелочи.

— 453, — на свой страх и риск сказал я.

— Неправильно, товарищ, матрос, 2 часа ДП, — улыбнулся кап два и сошёл с трапа.

— Есть два часа ДП! — отдал я воинское приветствие.

Капа два сопровождал наш штурман, который, ой как недолюбливал нашу БЧ, считал нас бездельниками. Он подошёл ко мне и сказал:

— И от меня ещё часик ДП, постой, позапоминай номер, — штурман мерзко улыбнулся и ушёл к себе в каюту.

— Есть час ДП! — сказал я. Вот мразотный человек.

В итоге мне пришлось стоять семь часов вместо четырёх. Когда стоишь на причальной стенке в военной гавани, приходится отдавать воинское приветствие каждые пять минут, потому что туда-сюда снуют офицеры всех мастей. Проходит мимо тебя офицер, встань по стойке смирно и отдай воинское приветствие, а он обязан ответить взаимностью, неважно, какие на нём погоны.

Как-то я увидел, как ко мне приближается офицер в черном кожаном плаще в какой-то необычной фуражке. Ну, думаю, какой-то кап раз, не иначе, важная птица, приготовился отдать воинское приветствие, но, когда он подошёл совсем близко, у меня все похолодело внутри. Это был контр-адмирал. Он подошёл ко мне. Это был пожилой мужчина. Он внимательно осмотрел меня и спросил:

— Не холодно тебе так стоять?

— Да нет, — ответил я.

— А почему вам не дают овчинные тулупы и валенки? Окоченеете ведь?

— Я… эээ, товарищ контр-адмирал, мне не холодно, — промолвил я, хотя, у самого от холода язык заплетался.

— Ну хоть повязку дали, и то хорошо, скажи дежурному, чтобы тебе тулуп выдал.

— Есть!

Контр-адмирал отдал воинское приветствие и ушёл, а я сразу доложил о случившемся в рубку дежурного.

— Бегом сюда! Тебя рассыльный сменит! — сказал мне дежурный.

В рубке дежурного мне притаранили светлый овчинный тулуп, наверное, еще времен Великой Отечественной, и валенки. Я надел все это добро и спустился на свой пост. Должен сказать, что это то, что надо. Пофиг на мороз, тулуп и валенки не зря издавна в России были самой теплой одеждой, вообще не чувствуется, что ты на улице. Я обратил внимание, что на тулупе нет шеврона вооружённых сил и доложил об этом.

— Щас что-нибудь придумаем, — прозвучал задумчивый голос из рации.

Через минут десять вышел рассыльный с шевроном в руке и суперклеем в другой.

— Повернись, — сказал рассыльный, улыбаясь. Я подставил руку, и он налепил мне шеврон суперклеем прямо на рукав.

— Во, теперь не отвалится, — сказал рассыльный и ушёл. И, действительно, шеврон держался.

— Отличная идея с шевроном, товарищ мичман, — сказал я в рацию, смеясь.

— Это называется армейская смекалка, — ответил мичман.

С этих пор, когда было холодно, я одевался только так. На КВП пришлось за службу постоять довольно долго. Весь январь и февраль, правда, кроме вахты нас ждало кое- что потяжелее. А конкретно — разгрузка боезапаса корабля перед отправкой последнего в завод. Так как за боезапас отвечала наша боевая часть, то большую часть работы пришлось делать именно нам. И это оказалось самым тяжёлым временем в армии.

***

Началось все, как обычно это бывает в армии, спонтанно. Нас построили утром и сказали, что сегодня будем разгружать боезапас. «Ну отлично» — подумал я. Как бы этого избежать и не попасть под разгрузку. Кому хочется таскать тяжеленные ящики со снарядами? Точно не мне. И вот началось все с самого утра: открыли наши АК-725 и начали вытаскивать заряды 57 миллиметровые. Достаточно внушительный снаряд, весит несколько килограмм, мы их клали в специальные зеленые ящики, слишком маленькие, чтобы их таскать вдвоем, и слишком большие и объемные, чтобы перетаскивать их в одиночку. В итоге приходилось их обматывать шкертами и водружать на спину, подобно рюкзаку, спускать с корабля, чтобы погрузить в специально подъехавшие ЗИЛы. Один ящик вмещал пять таких снарядов, а всего их было несколько тысяч. То есть, понимаете, какой фронт работы нам предстояло выполнить. Еще было важно разгрузить пакеты установки А-215 «Град-М» 122 мм ракеты, которых было 320 штук. И, чёрт возьми, во всем этом принимали участие в первую очередь мы, БЧ-2. К нам в помощь, конечно, отправили практически всю БЧ-4, которая таскала и таскали наши снаряды, и несколько человек из БЧ-5. Там один матрос нас просто поразил: он в своей бэчухе накосячил так, что его хотели отправить вылизывать очки либо таскать снаряды, он, конечно, выбрал второе. И перетаскал больше всех. Я не знаю точно, сколько он перетащил снарядов, но 1\5 всего боезапаса точно.

— А мне пофиг, я лучше буду таскать это железо, чем в трюма пойду, — говорил он, едва держась на ногах, а после шёл таскать дальше.

На второй день разгрузка продолжилась, но мне повезло, я ушёл в наряд КВП и, Боже, какой же я был счастливый, пока стоял около трапа и наблюдал, как весь экипаж таскает боезапас.

— Слился, да? — ехидно спрашивали у меня матросы, корячась с ящиками на спинах.

— А как же иначе! — ухмылялся я.

Когда половину боезапаса погрузили в ЗИЛы, приехал наш командир корабля. Он подошёл к трапу, намереваясь подняться, я встал по стойке смирно и отдал воинское приветствие. Командир сделал то же самое и стал ждать, пока невысокого роста матрос спустится с ящиком снарядов. Внезапно, этот матрос запнулся о ступеньку и с грохотом рухнул на асфальт прямо под ноги командиру и выронил при этом ящик, который громко приземлился на землю. Все вокруг, включая командира, на несколько секунд замерли. Я сглотнул комок в горле и когда понял, что снаряды не детонируют, громко выдохнул.

— Это вот так у нас соблюдается техника безопасности, — сказал командир, вытирая вспотевший лоб.

Матрос подпрыгнул и встал по стойке смирно.

— Виноват, товарищ Капитан второго ранга! — громко сказал он.

— Ящик тащи в грузови

— Есть! — сказал матрос, поднял ящик и побежал к ЗИЛу.

Мне повезло с тем, что, когда моя вахта закончилась, ужин и все работы на корабле пришли к завершению. За то время, пока я стоял на вахте, большую часть боезапаса перетащили, во всяком случае ящиков с 57 мм снарядами не осталось. Теперь надо было что-то делать со 122 мм ракетами. Но это уже завтра, жаль, что не получится снова слиться в наряд.

— Сейчас будем поднимать пакеты наверх, ваша задача — вытаскивать снаряды из пакетов и складывать их в длинные ящики. Естественно, эти длинные ящики мы предварительно перетащили из арсенала на корабле. На это мероприятие было выделено значительно меньше народу, например, ребят из БЧ-5 уже не было, и даже тому «супермену» запретили выходить из трюмов, а жаль, его нам не хватало. Один из нас взял такой длинный молоточек, специально предназначенный для распаковывания пакетов. Действовало это таким образом: у ракет предварительно откручивались взрыватели, от греха подальше, сами снаряды были обмазаны солидолом и, чтобы их вытащить, нужно ручку этого молоточка вставить в трубу между её стенкой и самим зарядом, а потом вдвоем или втроем вытащить снаряд из пакета и уложить в тот самый длинный ящик. Сама по себе ракета весила килограмм семьдесят, вместе с ящиком получалось около ста. Благо у них было четыре ручки для перетаскивания, и, если взяться толпой, вес распределялся по 25 кг. на брата. Самое тяжёлое — это стащить ящик с трапа на причальную стенку, ведь трап узкий и четверо бойцов по нему идти не могут, поэтому приходилось корячить вдвоём. Но даже это было не так тяжело, как то, что произошло потом.

— У нас один пакет не выходит наружу, сломался, — объявил комбат, — поэтому придётся доставать ракеты из трюма наружу.

— А как же это сделать? — возмутился один матросик.

— Не знаю, но сделать надо сегодня до вечера. Я сейчас ухожу по делам, а когда вернусь, то все ракеты уже должны быть погружены в ЗИЛ, сегодня нам надо все увезти, — отчеканил комбат и ушёл.

— Вот сука, — сказал кто-то из матросов.

Один пакет — 20 ракет, каждая весом по 70 кг, все их надо вытащить наружу. Как же это сделать? Начали с того, что пара парней спустились в трюм, попросили мичмана поднять пакет немного вверх, насколько это возможно, и поставить его вертикально. Под него мы положили пару матрасов, чтобы можно было лечь. Втроём мы начали вытаскивать их, а после складывать на разложенные матрасы. Теперь встал главный вопрос: как их поднять наверх? Решили опустить ящики внутрь трюма на шкертах, потом вложили снаряды в них и начали поднимать. С работой справились где-то через час, особо не торопились. Я был так счастлив, когда последний ящик оказался на причальной стенке. Конечно, на этом все не закончилось, и нам нужно было еще и разгрузить все это добро на военных складах, но про это уже бессмысленно рассказывать, потому что там ничего интересного не было. Разгрузили мы все это добро значительно быстрее, чем загружали, и там не пришлось ящики далеко таскать, так что справились где-то за полдня. Устали, конечно, как собаки, но так сладко спать, как я спал после окончания разгрузки боезапаса, мне еще не приходилось. Вдобавок меня очень грела мысль, что все наши заведывания пусты, боезапаса на корабле больше нет, а он встает в скором времени в завод, поэтому мне остались только наряды.

***

Когда корабль отшвартовали к территории судоремонтного завода, меня убрали с наряда КВП. В общей сложности я простоял на этой вахте около месяца. Примерно неделю я пожил по распорядку дня, вообще не заступая в наряды. На камбузе нас сменили парни из БЧ-4, и наступило затишье перед бурей.

— Становись, равняйсь! — командовал старший мичман.

Он сегодня заступил дежурным по кораблю, что ему дико не нравилось. Он и без того был не особо добрый, а сейчас тем более.

— БЧ раз в штурманскую, как обычно, там вам штурик найдёт занятие, — говорил он, — БЧ-4 — драить свои заведования, БЧ-5 — в трюма и чтобы до обеда не вылазили оттуда. БЧ-2…, — мичман замолчал на минуту, посмотрел на нас, скривился в лице и сказал раздражённо:

— Не знаю, идите на шкафут, бабу снежную слепите, что ли, в снежки поиграйте, все равно нихера не делаете.

По строю прошли нервные смешки.

— Разойтись! — скомандовал он.

Насчёт снежной бабы — это он погорячился, конечно, но снег убирать пришлось.

Конечно, мы не все время проводили только на корабле, очень часто по выходным нас выводили в город на разные мероприятия, в большинстве случаев, это был поход в Балтийский Дом культуры. Такие походы хоть были и достаточно нудные, но тем не менее желанные, потому что просидев долгое время только среди железа можно с ума сойти. Матёрые моряки, которые проводили на корабле десятилетие были тридцати с лишним лет отроду, но при этом выглядели старыми. Не зря же говорят, что железо очень сильно старит человека, и так же влияет на мозги. Большинство контрактников, которые провели много времени в море порой вели себя как-то неадекватно. Например, наш корабельный старшина, настоящий морской волк, 15 лет своей жизни отдавший этому кораблю. Он знал корабль досконально и мог прийти в любое заведование и навести там порядок железной рукой, но при всем его профессионализме он казался совершенно безумным человеком. Он мог говорить очень тихо и спокойно, но через пару секунд перейти на истерический крик, при этом, брызгая слюной во все стороны. Мог объяснять все нормально, а потом подойти и ударить ни с того ни с сего. Как-то раз он шёл по главку во время построения по своим делам, но внезапно остановился у какого-то рандомного матроса, заорал ему в лицо «ААА!» и пошёл дальше. Железо меняет людей, металлические стены давят.

Мы подходим к дому офицеров, и первое что я вижу — это военный патруль, стоят прямо у входа (шакалы). Это засада. И, естественно, подходят к нам.

— Старшина первой статьи Наумов, — отдает нам воинское приветствие один из них, — старший кто?

— Я, — вышел наш стармос.

— Товарищ старший матрос, вы в курсе, что при наличии в строю больше трех человек необходимы флажковые для ограждения? — с ходу наехал первостат.

Стармос в ответ промямлил что-то невнятное. К нам подошел второй полицейский, на погонах которого красовались две лычки. Он осмотрел направляющих, а затем скомандовал:

— Первая шеренга шаг вперед, шагом марш.

Направляющие выполнили строевой шаг, и второстат оказался около меня, потому что я стоял во второй шеренге. Он окинул меня взглядом с ног до головы, думая, к чему бы прикопаться.

— Почему не бритый? — спросил он.

Вот урод, я же брился! Это просто несправедливо!

— Я брился, товарищ старшина… — начал было оправдываться я, но он меня резко перебил:

— Сказки эти где-нибудь в другом месте будешь рассказывать, военный билет давай, — он требовательно выставил руку вперед.

Я достал военник и сунул ему в руку. Он записал мою фамилию, номер военной части и сфотографировал на мобильник. Все, это значит, что через пару дней меня ждет нечто неприятное. Конечно же, я был не единственным, кому сделали замечание, таких нас было человек пять. Военная полиция не треплется попусту, я попал к ним на карандаш, а это значит, что меня ждёт наказание.

В Доме Культуры, как правило, выступал местный поп, он показывал разные документальные фильмы о Великой Отечественной, иногда они были интересные, но порой под них хотелось уснуть. Я в принципе поддерживал эту традицию, где же ещё воспитывать патриотизм, как не в армии. Но меня больше радовал не поход в ДК, а посещение магазина после. Как же приятно оказаться в супермаркете после того, как большую часть времени проводишь на корабле. Конечно, обилие продуктов и отсутствие сладкого на корабле пробуждало в нас самых настоящих свиней, стоило нам только оказаться в подобном месте.

Я отвожу глаза. В такие моменты мне стыдно за себя, за то, что я военный. Это меня корежило еще на учебке, когда нас водили в магазин. Мы толпой налетали на прилавки и хватали все подряд (в основном, сладкое, первое время его не хватает), а потом, стоя прямо в магазине, набивали рты. Со стороны это смотрелось, мягко говоря, некрасиво. Что о нас могли подумать люди? Вот мол, смотрите, голодные матросы.

А что могли подумать дети?

Но нам было все равно на всех и на все, нам хотелось жрать. К черту всех этих людей, разве они могут понять, что значит быть матросом?

Разве можно понять, каково это, когда приходится толпой в сто человек умываться на ночь за десять минут? На один умывальник налетает сразу пятеро, один чистит зубы, другой бреется, тут же моют ноги и подмышки, стирают уставным мылом носки. Дежурный по роте на выходе орет, сколько времени осталось, последние трое, конечно, же замывают гальюн.

Стармос дал нам двадцать минут, чтобы купить все, что нужно. Я схватил тележку и принялся метаться между стоек и прилавков, лихорадочно вспоминая, что мне там нужно. В основном нужны были одноразовые станки для бритья, пена (опять же, для бритья), новая зубная щетка (они что-то быстро выходят из строя), дезодорант, мыло (на корабле оно не выдается, так что с ним просто беда) — все это в армии обычно обобщают словом «мыльно-рыльное».

Я скидал все свои покупки в корзину, захватил упаковку туалетной бумаги (срать и родить — нельзя погодить) и пошел в сторону сладкого. Открыл холодильник с кока-колой, две большие запотевшие бутылки отправились в корзину. В хлебо-булочном отделе прихватил пару пирожков с луком и яйцом, а так же пару булочек с джемом. Чуть не забыл упомянуть самое главное — это кетчуп и майонез. Эти две вещи просто незаменимы в армии, с ними камбузная пища становится вкуснее раз в сто, а то и больше.

Тут очередь дошла и до шоколадок, пару батончиков, несколько пачек конфет, хрустящих чипсов и… купил бы еще что-нибудь, но денег на карте не так много, как хотелось бы.

Шоколад — просто необходимая вещь. Только в армии я понял, что баунти — это, действительно, райское наслаждение. На самом деле на сладкое тянет только первый месяц, потом как-то поменьше, но хочется нормальной (домашней) пищи. Камбузная еда за год надоедает.

Я расплатился на кассе с помощью карты и, сжимая пакеты с ничтяками, вышел на улицу. Матросы стояли около мусорки и курили. Я пристроился рядом, последовал их примеру. Парни болтали о том, о сем, смеялись.

— Все, завязывайте, строимся! — крикнул нам стармос, но не особо громко, не привлекая внимания гражданских.

Я дотянул почти до фильтра и швырнул окурок в урну. Пора возвращаться на корабль (чуть не сказал «домой»)

Поднимаемся на коробку и мигом разбегаемся по кубарям. Я сбрасываю тройку, натягиваю свою робишку (которую, кстати говоря, неплохо было бы состирнуть), раскидываю покупки в рундуке и бегу на главк, потому что пришло время обеда. Опять построение, приходит дежурный по низам, командует, чтобы заходили в столовую. На обед у нас кислый борщ, вареный рис с котлетой, традиционный салатик из капусты, хлеб, масло и сок. В общем, неплохо, я быстро все умял и поставив миску на мойку, убежал в ПСО, перетянуть сигаретку.

В армии большой дефицит сигарет. Просто так спокойно покурить целую вряд ли получится (разве что, втихаря). А в курилке всегда есть «чайки», которые ждут, когда кто-нибудь придет и поделится с ними. Причем, как правило, это одни и те же персонажи. В общем, если идешь курить, то в лучшем случае, тебе достанется половина сигареты.

— Покурим? — говорят они, когда видят тебя.

Киваешь и отдаешь половину, потому что завтра ты будешь так же клянчить.

А еще что интересно: кого ни спроси — ни у кого нет сигарет, а курят всегда и все (ну это мое личное наблюдение). Ну да Бог с ним, в конце-концов, можно и бросить эту вредную привычку (многие так и делают).

По распорядку сейчас будет священный адмиральский час, когда можно поспать. Это самое лучшее время, поэтому бегу в кубарь и с разбега запрыгиваю на шконку.

Все, хорошие мои. Меня не беспокоить, я занимаюсь важнейшим делом в жизни, ведь пока солдат спит — служба его вовсю идет.

***

Снова утро, снова звонки, я все еще на корабле, а кажется, что уже целая вечность прошла, Господи, как же я хочу домой.

— Команду построиться в танковом трюме на утреннюю зарядку, — говорит трансляха голосом дежурного по кораблю.

Когда на улице было очень холодно, то командование проводило зарядку в тесноте танкового трюма, опасаясь эпидемий на корабле. В замкнутых пространствах массовые заболевания — явление постоянное. Стоит одному закашлять вечером, к утру весь экипаж сляжет. Нас построили в танковом трюме. Сегодня зарядку проводит Детина, здоровенный контрактник, очень угрюмый и молчаливый. Про этого парня можно отдельно писать целый роман, он этакий корабельный вышибала, силу которого используют всегда и везде, служит на корабле более десяти лет. Обычно он срать хотел на простых матросов, если его никто не доставал, но стоило кому-то что-то плохое про него сказать или как-то косо на него посмотреть, проблем не оберёшься.

— Становись, равняйсь! — грозно говорил он своим басом, эхо разносило его голос по трюму, от чего голос становился ещё страшнее.

Детина зачитал список фамилий, чтобы убедиться, что все поднялись с коек, и не досчитался одного.

— Где кок? — просил он.

Мы стоим молча, никто кока не видел.

— Где кок, бл***?! — громко переспросил он, не прикрывая вскипающую ярость.

— Вроде как спит, — послышался из строя робкий голосок

— В смысле, спит?! Он че, охренел?! — возмущению Детины не было предела.

— Да он сказал, что ему разрешили на зарядку не выходить, он поздно отбился сёдня. Готовил полночи.

— Вот так вот значит, да? — Детина захлопнул журнал, — зарядки сёдня не будет, все идёте по распорядку дня, заправляйте кровати и умывайтесь, вольно, разойтись!

Наше дело маленькое, мы пошли, а Детина тем временем двинулся в кубарь службы команды, нашёл койку с мирно храпящим на ней коком, схватил его за ногу и стянул на пол. Кок с грохотом свалился со шконки, больно ударился, вскрикнул

— За что, Серёг?! — взвизгнул он.

— Ты чё, сука, берега попутал!? — прошипел Детина, взял кока за шиворот и буквально выволок его на главк. Там мы суетились с нашими утренними делами, но увидев, что происходит, просто оторопели и встали как вкопанные, стояли и наблюдали.

— Серега, не надо! — кричал кок, но это ему не помогло.

Детина с размаху заехал кулаком коку по лицу, удар пришёлся чуть выше верхней губы, и добрая ее половина расплющилась, из ушибленного носа хлынула густая багровая жижа. Кок одной рукой схватился за нос, другой безрезультатно защищался от натиска Детины. Получив еще один мощный удар по голове, кок упал на пол, попытался встать, но Детина пнул его ногой в бок. Еще несколько ударов обрушилось на бедолагу сверху. Белая камбузная одежда заляпалась кровью, кок лежал на полу, встать он уже не пытался, только стонал, руками размазывал по главку небольшую лужицу крови.

— Еще раз ты не выйдешь на построение, угандошу, понял меня падла?! — кричал Детина и отвесил коку еще затрещину.

— Понял! — простонал кок.

Детина встал, увидел, что мы смотрим:

— Чё вылупились? Не слышали приказ!? — заорал он.

После этого крика все как-то махом рассосались, а коку так никто и не помог даже встать. Когда я умылся и возвращался обратно в кубарь, его уже не было, только пара парней из БЧ-5 смывали его кровь с главка.

Этот момент может показаться спорным и в достаточно неприглядном свете выставлять Детину, но только на первый взгляд. Никогда не бывает дыма без огня, и под раздачу, в основном, попадает тот, кто этого заслуживает. Кок был, в общем-то, достаточно мразотным человеком. После инцидента он, зная, что, в общем-то виноват, демонстративно вышел на общее построение весь в крови, не умывшийся, чтобы показать офицерам свои побои. Я вовсе не хочу оправдывать действия Детины, он получил жёсткий выговор со стороны командования, его лишили премии и все такое. И можно было бы сейчас сказать, что налицо проявление неуставных отношений в армии, однако, говнеца в коке тоже хватало. Сам он был из Калининграда и стоило ему только выйти в увольнение, как он накурился какой-то дури, а потом попался при первой же проверке на наркотики (да, в военных частях периодически проводят тесты на наркотики, в основном, проверяют вахтовых). Поэтому никогда не надо предварительно вешать ярлыки, пока ситуация не ясна.

***

В феврале меня ждал новый наряд — дозорный по арт погребам. Это было совершенно в духе нашего комбата. Его очень раздражало, когда личный состав сидит сложа руки, а придумывать нам новые задания, типа чистки барашков и люмиков, уже было не комильфо. Тогда он решил уничтожить нас нарядами, причём для этого он на ходу придумывал, какие именно наряды будут у БЧ. Вспомнил про арт-дозор, который нужен только, если на корабле есть боезапас, а он был уже разгружен. Остальные наряды были набиты до отказа, и на корабле появился арт дозор. Главное, когда боезапас был, про арт дозор никто не вспоминал.

Итак, наряд представлял собой обход заведований нашей боевой части. Заступающий в наряд брал с собой ПДА (портативный дыхательный аппарат) и должен был делать раз в два часа обходы всех отсеков и погребов, где «лежали» боеприпасы. Там нужно было померить температуру помещения и влажности, записать время и занести всё в журнал. А чтобы никто не мухлевал, то в каждом отделении висел специальный металлический жетон с выбитыми на нём цифрами, они обозначали время. Под каждой цифрой проделана дырочка, за которую надо было повесить на гвоздик этот жетон. То есть, эта металлическая штуковина была своеобразной гарантией того, что дозорный заходил в помещение и менял угол жетона с указанием времени, когда он это сделал.

— Если я обнаружу, что жетоны висят не чётко по времени, то я вас сразу снимаю с наряда, и вы идете замывать гальюн, а завтра снова будете заступать, — пугал нас дежурный по кораблю.

В общем, дуру валять не получится, придется лазить по этим пустым погребам и проверять температуру в них. Несмотря на то, что в этом нет никакой нужды, мы стоим в заводе, корабль на ремонте, а боезапас разгружен, мы все равно сутками лазим по всем этим погребам, записываем температуру, перевешиваем жетоны, ночами не спим. И все это для того чтобы мы не сидели сложа руки.

Правда, во время этого наряда я познакомился с отличными ребятами из штурманской боевой части, которые, в общем-то, стали моими друзьями за время службы. Матросы из БЧ-1 заступали, в основном, рассыльными, так называемая, «корабельная смска». Наряд так себе, ты — правая рука дежурного по кораблю, летаешь туда-сюда и выполняешь любые прихоти вахтенного офицера. Я частенько во время наряда сидел рядом с рассыльным и болтал на разные темы. Выяснилось, что один из них, Сеня, был на гражданке неплохим художником, он постоянно рисовал какие-то новомодные граффити, слушал инфернальную музыку и вообще был очень атмосферным. Именно благодаря Сене я узнал о группе «Кровосток» и стал слушать ее на вахте или после отбоя. Меня здорово усыпляли эти размеренные ритмы. Любимыми песнями на тот момент у меня были: «Зёма», «Ногти» и «Череповец». Второй матрос из одноразовых — Олег, был мастером на все руки, и весь экипаж доставал его со своими маленькими проблемками. У кого-то утюг сломается — к Олегу, у кого-то телефон — туда же. Мне как-то дали задание — сделать обложку для журналов. Зная, что у меня руки растут вовсе не из того места, из которого хотелось бы, я пришёл с Олегу и попросил сделать эту обложку. И он сделал, да так круто, что комбат меня потом расхваливал весь следующий день. Я узнал, что у Олега никогда не было высшего образования, а только среднее, хотя такой толковый парень мог бы закончить ВУЗ без каких-либо проблем. Работал он на гражданке ювелиром, что очень подходило его дотошному характеру и железному терпению.

Вообще, в армии придётся встретить самых разных людей, которые четко у вас в сознании сформируют срез российского общества, а вместе с ним и современного молодого поколения. На гражданке я крутился все время в студенческих кругах, и в моем сознании устоялось твердое мнение, что все вокруг либо получили, либо получают, либо собираются получать высшее образование, но это только иллюзия. В армии, как нигде, здорово видно, что большинство молодых парней в России не имеют высшего и, скорее всего, его никогда не получат. Высшее образование в такой экосистеме считается подвигом и большим достижением в жизни. Помню, как не раз мне завидовали ребята, говоря, мол, вот тебе хорошо, придешь на гражданку, сразу работу хорошую найдёшь (это не соответствовало реальности). В первую очередь недоступность образования у нас в стране связана с повышением цен за обучение, ведь сегодня даже в самом захудалом ВУЗе год обучения стоит под сто тысяч рублей, что для 99% населения — неподъёмные деньги. Ещё я могу сказать, что многие ребята просто плюют на образование, оно им не нужно, они искренне уверены, что на жизнь можно заработать совсем без него.

— Все равно никто не работает по специальности, так что какая разница, — говорили мне сослуживцы.

В общем, они правы, но как показывает дальнейшая жизненная практика, лучше иметь вышку, чем не иметь, так же, как с воеником. Хотя я уже после службы видел огромное количество людей, которые откосили по разным причинам от армии и живут себе преспокойно, отсутствие армейской службы никаким образом не помешало им в жизни, даже при поступлении на госслужбу, что выглядело особенно обидно, потому, что обесценивало армейский опыт. Когда-то всех пугали, что не будут брать на государственную службу без армии, но это оказалось очередным пшиком.

Я считаю, что людям отслужившим все-таки полагаются какие-то льготы, что подняло бы службу в армии в глазах обывателей: облегчение получения высшего образования, введение каких-нибудь систем скидок для бывших военных (что нереально, ведь большинство ВУЗов частные, а они диктуют свои правила). Без практического применения службы в армии, кроме возможности устроиться ППС-ником и ходить по улицам с дубиной из резины и волыной с полным магазином, она не выглядит привлекательно. Поэтому все только и делают, что косят от неё.

Многие говорят о том, что пора бы нам пойти по пути запада, мол, на дворе 21-й век, и во всех продвинутых обществах уже давно контрактная армия. Зачем призывать на службу людей, которые не хотят в дальнейшем быть военными, а только и делают, что считают дни и мечтают смыться (прямо как я). Люди кричат: «Ну что же мы занимаемся какой-то ерундой, запираем нашу молодёжь в этих казармах, целый год они там подметают плац и чистят картошку, а потом выходят на гражданку! За этот год они теряют квалификацию (если она у них есть), и время, которое можно было потратить на более значимые вещи, например, работать!»

Из-за того, что солдаты служат всего год, у офицеров теряется мотивация серьезно обучать их военному делу, поэтому в современной армии большая часть дисциплин преподается спустя рукава. Более долгий срок срочной службы уже вводить нельзя по банальным человеческим соображениям, а срочная служба меньше одного года уже не имеет смысла. Но я могу сказать, что даже один год — это уж очень уныло и долго, и я боюсь представить тоску тех советских и постсоветских парней, которым пришлось служить в войсках 2 года, а на флоте — 3. Это оправдано с точки зрения обучения солдата и получения им военных навыков. Действительно, такой океан времени формирует и личность, и отношение к службе. Это и плюс, и минус одновременно, ведь если солдат не собирается быть в дальнейшем военным, то велик риск того, что он просто потеряется в гражданской жизни, потратив столько времени на службу (кстати, так часто и происходило). Вероятно поэтому срок службы был сокращён. Конечно, казалось бы, для чего всё это с чисто практической точки зрения? Если подумать, то государство тратит на нас за этот год значительно больше, чем получает. Солдат ведь надо и одеть, и накормить, и пригреть. Казалось бы, пригласите ребят, которые хотят служить, дайте им зарплаты под сто тысяч, дайте льготы на получение жилья и прочее, и у военкоматов просто отбоя не будет. Вы получите тех самых настоящих псов войны, которые должны быть, а не кучку тунеядцев и мудозвонов.

Все так просто? Нет, все очень непросто, как всегда в реальной жизни. Отслужив в армии, я пришёл к такому выводу, что скорее всего, срочную службу в России никогда не отменят. Во всяком случае ближайшие сто лет точно. Наоборот, со временем будет укрепляться престиж армии и усиливаться её роль в жизни общества.

«У России нет друзей, её огромности боятся… У России только два надёжных союзника — это её армия и флот»

Александр III Миротворец, 1845—1894 гг.

В этой фразе и есть основная причина, почему срочную службу не отменят. У нас очень много земли, мы живем на колоссальных территориях, которые нужно защищать от желающих отобрать их (очевидно, что таких море). Контрактную армию, конечно же необходимо развивать, но ресурсы общества не безграничны, как материальные, так и людские, и не получится физически заполнить недостающие бреши контрактными военными. Заведований слишком много, техники тоже. Все это надо обслуживать, даже банально поддерживать в боевой готовности. Ведь срочники выполняют в армии, скорее, роль обслуживающего персонала, пока контрактники заняты обучением военному делу. Такая расстановка дел большинство людей не особо устраивает, кому охота быть обслугой? При этом служба в армии позиционируется, как некий священный долг каждого гражданина. И вот даже одухотворенный юноша приходит на службу с желанием отдать долг, а выходит, что он просто рабочая сила? У него сразу меняется представление об армии. Он приходит домой на дембель и рассказывает, что он делал на службе. Картинка вырисовывается не очень героическая и никак не вяжется с понятием «священного долга». Опять же, все, что я говорю лишь мое субъективное мнение, основанное на моей службе, но у каждого она была своя, может быть, где-то совершенно иначе относятся к боевой подготовке срочников, не знаю, не берусь утверждать.

Надо еще брать во внимание особенность контрактников. Учитывая то, что в России армия не так престижна, большинство этих людей чувствуют, что они делают стране одолжение. Мол, я вот согласился служить по контракту, ну и лезьте ко мне, ничего я делать не буду. Контрактники уж точно не будут убираться в военных частях (а зачем, когда есть срочники), контрактники выполняют свои обязанности так, спустя рукава. Большую часть времени они просто ничерта не делают, за исключением тех, чья работа предполагает постоянную деятельность (например, кок, уж он-то пахал как проклятый, гораздо больше срочников, надо отдать ему должное). Контрактники сидят сутками в телефоне, лениво выходят на общие сборы, порой даже забывают бриться. Когда им приходит зарплата, они сразу всё спускают в барах, и нередко попадают в пьяные дебоши. Но командование все им прощает, а почему? Да потому что желающих остаться критически мало. Собрав все вышесказанное воедино, становится ясно, что срочников призывать в армию будут и дальше. Хотя, может, я не прав, время покажет.

***

Во время завтрака смотрим телевизор, по каналу МУЗ-тв играет песня «Это не шутки, мы встретились в маршрутке».

— А как же мы давно оказались в этой маршрутке, ребята, все никак сойти с нее не можем, — сказал отрешенно матрос из БЧ-4.

Все как-то понимающе посмотрели на него, но никто ничего не сказал.

Я сдал наряд, положил свой ПДА под шконку и хотел просто выспаться. Когда заступаешь в наряд сутки через сутки, то время не просто бежит, а летит. Я глазом не успел моргнуть, как пролетело столько недель.

— Ты слышал, че тут было сегодня? — спросил у меня возбуждённый сослуживец.

— Откуда? Я только с наряда пришел.

Ну сейчас начнет опять рассказывать, как пьяные контрактники передрались. У нас на корабле такие случаи происходили постоянно. Как правило, все они были связаны с Детиной, который, получив зарплату, пропадал всю ночь в городе. Под утро Детина возвращался пьянющий и начинал «воспитывать контрабасовских карасей», как говорил он сам. Я даже помню один такой случай. Как-то раз мы стояли на разводе в воскресенье утром перед тем, как нас повели в военную комендатуру. Детина вошел на корабль и зашел в кубари к контрабасам. Я стоял на главке и не видел, что происходило внутри, но, судя по звукам, что-то страшное.

— А ну-ка, встали все, бл***! — донесся крик Детины из кубаря.

За ним последовали глухие удары, возня, и через секунду на главк в буквальном смысле вылетел самый маленький из всех контрабасов. Он ударился спиной о переборку и со стоном скатился на пол. Мы стояли в десятке шагов от него. После этого последовали удары, прозвучали маты, через пару секунд из кубаря повыбегали все контрактники и разбежались в разные стороны. Я их понимаю, Детина и трезвый-то был дурной, а уж пьяный — туши свет.

— Короче, контрабас у нас есть, прыщавый весь такой, — начал рассказывать сослуживец, — прикинь, он сегодня пошел на толчок и сел посрать.

— Очень интересная история, — ответил я.

— Да подожди ты! Короче, сел он, и из его штанов выпал телефон, который угодил прямо в очко, прикинь?! — сказал матрос и заржал.

— А какой телефон?

— Айфон!

— Вот дурак, — усмехнулся я.

Конечно, я знал, о ком идёт речь. Среди контрактников тоже есть свои изгои. Таким на нашем корабле был какой-то молодой татарин. Его все унижали, просили, чтоб он убрался в кубаре. Дошло до того, что его выселили из общего кубаря и отправили жить в отдельный кубрик, предназначенный для десанта, который располагался под нами. Так вот, этот чудик действительно уронил телефон в туалет. Парни из БЧ-5 потом достали этот телефон, но, видимо, от нашего дерьма он просто перестал работать.

Кстати, насчет военной комендатуры. Стоит сказать, что наказание за то, что меня поймала военная полиция, было достаточно изнурительным. Нам прописали 3 часа строевых. В назначенное время мичман отвел нас к зданию и оставил во внутреннем дворике. Конечно, не одних нас поймал патруль. Таких «нарушителей» было несколько десятков. Мы стояли во дворике, курили, смеялись, думали, чем нас хотят удивить. Кто-то из парней говорил, что кроме строевых еще и заставят читать устав, а потом сдавать его офицерам как на экзамене. Все думали, что это будет для галочки: немного походим, и отпустят. Но оказалось, что военная комендатура ничего не делает для галочки.

Нас вывели на специально оборудованный плац, в центр которого вышел старшина первой статьи с черной повязкой на левом предплечье. На повязке красовалась надпись ВП (военная полиция). В руке старшина держал свисток.

— Нале-во! — скомандовал первостат, — шагом марш!

Начались строевые, но меня же не запугать этим, я всю учебку маршировал. Минут пятнадцать было нормально, я думал, что вот-вот он прекратит. Не тут-то было. Старшина разворачивал нас и заставлял маршировать снова, и снова, и снова. Это продолжалось очень долго, намного дольше, чем нас муштровали на учебке.

— Левой-левой, раз, два, три, — повторял он совершенно не уставая.

Мы чеканили шаг, раз за разом выбивая пыль из асфальта. Маршировали до обеда, как и обещали, целых три часа. Я за несколько месяцев жизни на корабле совершенно отвык от строевых и почувствовал, что ноги задубели. Когда второстат, наконец, закончил муштру, то все выдохнули, но в воздухе висел страх того, что это еще не конец, и сейчас нас заставят учить устав. Лучше уж еще три часа строевых.

— Все, пошли, — услышал я спасительный голос мичмана, который все это время находился в комендатуре и пил чай с местными вояками.

— Не заставят учить устав? — спросил я.

— А ты хочешь? Ну давай я тебя заставлю на корабле, будешь сдавать его мне отдельно, — засмеялся мичман.

— Да не, просто напугали тут.

— Да делать им нечего, как сидеть тут с вами, пошли, надо зайти в магазин еще.

***

Наступила весна. С одной стороны, это было здорово, ведь служить оставалось около четырех месяцев, но с другой не очень, потому что безумие в команде нарастало. То ли мы служили уже довольно долго, то ли все настолько приелось, что люди начали потихоньку сходить с ума и совершать странные поступки.

Наш минер, который большую часть службы вел себя тише воды, ниже травы, всех удивил своим поступком. На очередном построении, проходящий мимо него офицер услышал какой-то странный запах. Он подошёл к минеру поближе, понюхал внимательнее.

— Ты бухал, что ли?! — удивился офицер.

— Нет, — испугался Мина.

— Да как нет, от тебя же перегаром несет!

Эту перепалку услышал наш комбат и вмешался:

— Что такое? — спросил он строго.

— Комбат, у тебя боец бухой!

— Ну-ка, дыхни, — комбат придвинул минера к себе.

Действительно, Мина оказался пьяным. Не то, чтобы совсем, а, скажем так, навеселе.

Позже выяснилось, что минер через контрактников достал бутылку легкой водки, спрятал ее в танковом трюме, и, никому об этом не говоря, периодически прикладывался к ней. Парень вроде был адекватный, спокойный, ни с кем не конфликтовал, постоянно делал все, что говорят, но в тихом омуте все не так уж и тихо. В результате Мина загремел на камбуз на полтора месяца. Учитывая то, что он призвался раньше нас, ему как раз оставалось служить пару месяцев, большую часть из которых он мыл тарелки, драил полы и разливал чай по кругалям. Все это из-за скрытого пьянства. Помимо всего прочего, весь конец службы за ним закрепилось прозвище «алкаш».

— Ладно бы, с нами поделился, но он же даже не дал попробовать, — возмущались пацаны из БЧ.

А я смотрел на уставшего мину, когда он возвращался с камбуза, без сил валясь на шконарь, и мне было его жалко. Камбуз до того вымотал бедолагу, что он во сне говорил что-то вроде: «Нет, только не камбуз, нет». Утром Мина просыпался и опять шёл туда. Как бы ни было его жалко, он заслужил это.

Безумием пропитывалось все вокруг из-за напряженного ожидания дембеля. В БЧ-4 был один матрос, который умудрился украсть у вестового шоколадку. Об этом узнал их командир, в результате чего парня поставили на целые сутки в ПСО с огромной табличкой на груди с надписью «Я КРЫСА». Так он и стоял у мусорки с этой табличкой на шее. Все его фоткали, ржали над ним, на парня было страшно смотреть.

— Если выйдешь из ПСО раньше времени или снимешь табличку, будешь до дембеля очки драить! — пригрозил старший лейтенант.

Впрочем, с этим матросом тоже было все не так однозначно. Когда до дембеля ему оставалась пара дней, офицеры поймали его на краже телефонов у моряков. Во власти командира было испоганить судьбу этого парня, написав в военном билете о краже. После этого практически ни одна организация больше не приняла бы его на работу. Правда, брать такую ответственность на себя и портить чужую жизнь никто не хочет, поэтому парню просто сказали, чтобы отдал телефоны и катился из армии куда подальше.

По распорядку дня — послеобеденный отдых. Я, как всегда, кемарю на шконке. Внезапно, звучат звонки, сигнализирующие о полном сборе:

⁃ Команде построиться на шкафуте, форма одежды номер пять, — оживает динамик.

Мы подрываемся, одеваемся и бежим на шкафут. Как обычно, все медленно плетутся.

⁃ Через полчаса к нам подойдёт Большой Противолодочный корабль, его надо пришвартовать, так что, боцман сейчас будет набирать новую швартовую команду, — сказал командир.

Швартовка корабля — дело тонкое, требующее определенной сноровки. Обычно, в таких мероприятиях мне участвовать не приходилось, поэтому я был уверен, что и на этот раз обойдутся без меня.

⁃ Ты! — показал на меня пальцем боцман, — на ют пойдёшь!

Я не сразу осознал, что выбрали меня.

⁃ Глухой, что ли?! Иди за спасательным жилетом! — крикнул боцман.

Час от часу не легче, я ж ни разу вообще не принимал участие в швартовке, с какого перепугу сейчас меня записали в швартовщики?! Делать нечего, выбор все равно невелик. Бегу в свой кубарь и беру один из жилетов ярко-оранжевого цвета. В пару мне поставили другого матроса, который был в два раза меньше меня (это важное уточнение). На место мы прибыли тогда, когда БПК уже подходил. Я с удивлением обнаружил, что на юте кроме нас никого больше не было. Это означало, что огромный корабль пришвартовать мы должны были вдвоем. Получилось так, что к нам он подходил носом, на котором стояли офицеры и наблюдали за тем, какие действия мы будем предпринимать.

— Бл*, а как это делается-то?! — взволнованно спросил сослуживец.

⁃ Хер его знает, — ответил я.

А чего он еще от меня ожидал?

— Вроде как мы должны будем вытянуть швартовый (канат) через вот эту дырку, — указал я на металлическую петлю, приваренную к палубе, — а потом намотать его на кнехт.

⁃ Ну это не сложно, — выдохнул матрос и перекрестился.

Когда БПК поравнялся с нами, офицер, стоящий на его носу, с размаху запустил в нашу сторону моток с веревкой. Этот моток звонко приземлился на нашу палубу. Конец веревки был намертво примотан к швартовому тросу. В общем-то, все понятно, оставалось только вытянуть его через петлю, и дело в шляпе.

⁃ Не уроните трос в воду, он тяжеленный! — заорал мичман с соседнего корабля.

Да, я слышал про правила швартовки. Слышал, что не надо ронять канат в воду, потому что он намокнет и будет в три раза тяжелее. И что вы думаете? Мы, конечно же, его уронили.

⁃ Да епвашужмать… — развёл руками мичман с БПК.

Мы начали поднимать канат, но он оказался не просто тяжелым, а невероятно тяжелым. Мы тянули этот швартовый, и лица наши искажались в страшных гримасах, руки отнимались. Мы упали на колени, но все равно продолжали тянуть.

⁃ Давай, давай! Еще! — кричал я.

⁃ Сука, какой тяжелый! — стонал мой напарник.

Размеры напарника тут как раз и сыграли роль, и в итоге основная тяга пришлась на меня.

Надо было видеть нас со стороны. Офицеры с БПК, смотря на нас, уже не сдерживали себя, а ржали над нами во весь голос.

⁃ Не обосритесь там только, — закричал какой-то контрактник.

Когда швартовый прошел через петлю, мы собрали остатки сил в кулак и вытянули его на палубу, после чего уже без особого труда намотали его на кнехт. Я обнаружил, что у меня все колени и шинель в ржавчине. Последняя за время службы, чем только ни была уделана. Я с чистой совестью встал и уже собирался уйти в гальюн, как услышал крик офицера с БПК:

⁃ Эй! Куда пошли?! Ещё же один есть!

Мы повернулись с лицами, которые выражали боль и усталость и приготовились тащить ещё. Но тащить ничего не надо было, корабль уже встал вплотную к нам, поэтому второй швартовый просто свернули в клубок и бросили нам через веера. Мы выставили руки вперед, чтобы поймать его, но немного переоценили свои силы и были сбиты с ног тяжестью каната. Я даже не понял, как так случилось, что я снова оказался на палубе. Рядом лежал сослуживец, а по юту продолжал разноситься дикий ржач офицеров пришвартованного корабля.

⁃ Они чего там, по объявлению моряков набирают, что ли? — кричал мичман, держась за живот.

Так и я немного поучаствовал в швартовке корабля. Больше ничем подобным, слава Богу, заниматься не приходилось. Именно в период своего нахождения на корабле я впервые почувствовал недомогание. Практически вся зима прошла у меня без единой болячки, а тут уже весна, и вот на тебе. Сначала не обратил внимание, думал, само пройдёт, переболею на ногах или в крайнем случае схожу к фельдшеру. Но моим планам суждено было измениться.

***

Болезнь прогрессировала быстро. Уже через неделю я начал вовсю кашлять, по ночам не давал спать никому в кубаре. У меня поднялась температура, и я ходил, словно пьяный в бреду. Звуки искажались, движения становились какими-то вялыми.

— Принимай арбидол по три таблетки в день после каждого приема пищи, — протянул мне упаковку фельдшер.

— Может, в госпиталь? — спросил я с жалостливым взглядом.

— Не могу, старик. Некому в наряды ходить, приказ командира. Тем более, ты же в курсе, что 3\4 экипажа забирают в Калининград?

Действительно, недавно по кораблю пошли слухи, что большую часть экипажа заберут для участия в военном параде, посвящённому 70-ти летию Великой Победы над Германией. Бойцов нужно было подготовить к параду, поэтому их должны были забрать в начале апреля для того, чтобы те жили в казарменном режиме и постоянно выполняли строевые.

Кашель усиливался, что-то в легких пыталось вырваться наружу, но не могло. Я пил арбидол уже целую неделю, но безрезультатно. Видимо, болезнь уже была запущена, и арбидолом было не обойтись.

— Наряженной дежурственной вахте приготовиться, — раздалось из трансляхи.

Я обессиленными руками поднял свой ПДА и вышел на развод. Пока дежурный по низам зачитывал список вахтовых, я чувствовал, что ноги становятся ватными. Нужно было быстренько осуществить обход по заведованиям, потом лечь в посту и отлежаться пару часов, набраться сил для нового обхода. На улице моросил легкий весенний дождь, я вышел на верхнюю палубу и побрел к горловине, которая вела в помещение со снарядами. На пришвартованном БПК стояли два матроса и о чем-то говорили, не обращая на меня внимания. Открыв крышку горловины, я залез внутрь, предварительно закрепив ее. Понадеялся на защелку, которая должна была сохранить крышку в вертикальном положении, но просчитался. То ли я дуру свалял, то ли из-за влаги и дождя, но защелка слетела именно в тот момент, когда я почти полностью скрылся в люке, на поверхности остались только пальцы левой руки (указательный и средний). Я уже собирался их убрать и, если бы не телился лишнюю секунду, ничего бы не было. Но я затупил, и крышка с грохотом рухнула мне прямо на пальцы. Весила она около 40 кг. Сперва я ничего не почувствовал, только услышал странный звук, сродни тому, который раздается, когда нож впивается в дыню. Я поднял глаза вверх, и на лицо мне что-то капнуло, но это был не дождь, а что-то липкое и горячее. Первой моей мыслью было что-то, типа: «Ну все, пи****, пальцы обрубило». Я испугался, приподнял крышку и посмотрел на свою левую руку. И когда я увидел, что случилось, то почувствовал всю боль: пальцы были на месте, но напоминали кровавое месиво, как будто их прокрутили в мясорубке. Из резаных ран фонтаном лилась кровь, заливая все вокруг. Я заорал и пулей вылетел из горловины. Матросы, что стояли на борту БПК, увидев, что произошло, тоже перепугались.

— Сломал руку?! — крикнул один из них.

Но я его не слышал, я ничего не видел и не соображал. Дальше события происходили как в тумане. Я забежал в рубку дежурного, что-то прокричал. Потом сделал пару шагов и упал прямо в коридоре главной палубы, попутно все заливая своей кровью. Мне стало дурно, закружилась голова. Через несколько секунд вокруг меня столпились матросы, что-то кричали. Подлетел лейтенант. Это был не мой командир, а офицер БЧ-5.

— Смотри на меня! — кричал мне офицер.

Его голос почему-то раздавался эхом в моей голове. Казалось, что всё вокруг — какое-то дурное кино.

— Старик, ты чего?! — кричал кто-то из моих сослуживцев.

Кажется, это был матрос из моей БЧ.

— Где рана?! — офицер зачем-то начал расстегивать мою шинель, видимо, тоже запаниковал и решил, что я ранил что-то другое.

— Рука! Рука! — простонал я, выставляя руку вперед и пачкая кровью лейтенанта.

Тут же прибежал фельдшер и наложил повязку. Они с офицером подняли меня и потащили в амбулаторию. Под пальцы мне положили дощечку, чтобы зафиксировать их в одном положении, дали обезболивающее и замотали руку стерильным бинтом.

— Как же так. Ты же, вроде, не до*****, — сказал командир корабля, когда офицеры заполняли рапорт о происшествии, — с высшим образованием, как же так-то?

— Виноват, — промямлил я.

— Всю боевую прошли, целый год без единой царапины, ни одного несчастного случая, — с досадой выпалил командир, — теперь опять проверки эти сраные, задолбали уже.

— Бывает, товарищ капитан-лейтенант, может, там не все так страшно. Щас отлежится в больничке пару-тройку недель и все, — успокаивал командира комбат.

Я сидел в кубрике офицеров. Командир БЧ-4 в этот день был дежурным по кораблю, он сидел с каменным лицом, заполнял рапорт, изредка глядя на меня исподлобья с ненавистью. Я понимал, что этот взгляд мне еще аукнется, но тогда было все равно.

— На, распишись, — сказал он мне и передал ручку.

Я кряхтя расписался и сел, тихонько трогая свои пальцы.

— Короче, комбат, вези своего подранка в военно-морской госпиталь, сдавай его туда и вали в отпуск, чтоб не было тебя на корабле, пока вся эта ситуация не уляжется.

— Есть, — встал расстроенный комбат и повернулся ко мне, — пошли, бери свои шмотки.

***

До военно-морского госпиталя нас подвез мичман из БЧ-5, неплохой мужик, если не служить под его командованием, даже сигареты мне купил. Мой комбат сидел на переднем сидении хмурый, за всю дорогу не произнес ни слова.

— Да ладно тебе, комбат, может, обойдется, — сказал ободряюще мичман.

— Поглядим, что рентген покажет, если перелом, то не обойдется, — выпалил комбат.

Пальцы горели огнем, я еще не отошел от травматического шока, боль ощущалась слабовато, но я понимал, что ночью будет очень тяжело, надеялся, что мне дадут какое-нибудь лекарство. Военно-морской госпиталь находился за пределами Балтийска. Ехали мы где-то около получаса, может, чуть побольше. В приемном покое уже сидела пара морпехов, и стоял их командир, какой-то майор. Похоже, это он их сюда привез. Майор подошёл к одному из своих подопечных и затребовал градусник, который тому выдали ранее.

— 38,7! И это не предел! Забирайте этих калечей, — пропел майор и передал градусник медсестре.

Морпехи сидели зеленые, они явно были серьезно больны.

— Здравствуйте, меня предупредили уже, — сказал главврач моему комбату.

Тот передал мои документы на рассмотрение.

— Сейчас мы сделаем рентген и поглядим, — главврач сдвинул очки на нос.

Рентген показал, что никакого перелома нет. Комбат заметно повеселел и порозовел, похоже, проблемы обошли командование стороной.

— Ну что, пускай матросик тогда полежит тут у вас, подлечится и снова на корабль, — засмеялся комбат, попрощался со мной и вместе с мичманом покинул госпиталь.

Тогда я еще не знал, что комбата больше увидеть мне не представится, он ушел в отпуск, а потом и вовсе перевелся на сушу куда-то в штаб, оставив вместо себя нового лейтенанта, которого представил нам зимой.

Я сидел в больничном коридоре напротив стеклянной двери. Стекло было темное, но свое отражение я разглядел. Картинка та еще: я сидел в грязной форме, заляпанной каплями засохшей крови, лицо бледное, огромные мешки под глазами, рука была перемотана бинтами, через которые просачивалась кровь.

— Я — солдат, и у меня под глазами мешки… Я сам не видел, но мне так сказали, — прошептал я сам себе.

Да нет, какой из меня, нахрен, солдат, ведь я даже не смог соблюсти технику безопасности. Мне здесь не место.

— Ну что, военный, пошли, — ко мне подошла медсестра, чтобы проводить в операционную.

В операционной сидел доктор со своей ассистенткой, они готовили медицинские инструменты. Увидев меня, доктор улыбнулся и обратился к ней:

— Вот видите, Марина Анатольевна, яркий случай нарушения техники безопасности, и сейчас нам с вами придется разгребать последствия халатности. Ложитесь, молодой человек, — последнее было сказано мне.

Я лег на заранее заготовленный операционный стол, доктор придвинул лампу и начал медленно разматывать бинты на моей руке.

— Артиллерист, что ли? — спросил доктор, увидев у меня на груди табличку с цифрами «02».

— Так точно, бог войны, — сказал я сквозь слезы.

Доктор рассмеялся, достал ватку и стал промывать мои раны спиртом.

— Там все плохо? — спросил я.

— Да нет, бывает намного хуже, это так, царапины, — приободрил доктор.

Ассистентка вколола мне немного новокаина, чтобы обезболить. Сам я не видел, что они делали, отворачивался. Не могу я смотреть, как меня штопают. Я даже не могу смотреть, как кровь из вены берут, сразу в обморок падаю, а тут предполагалось наложение швов.

— Иголку, — сказал доктор ассистентке, и та передала ему иглу со специальными нитками.

Обезболивающее что-то совсем не справлялось со своей основной задачей, потому что я чувствовал, как острая сталь проходит сквозь мою кожу, как концы раны стягиваются нитками. Неприятное ощущение, скажу я вам. Благо закончилось все быстро, процедура заняла минут пятнадцать.

— Ну вот и все, а ты боялся, — сказал доктор веселым голосом.

Они наложили мне лангетку из гипса и плотно замотали всю эту скульптуру бинтами.

— Медсестра! — крикнул доктор в коридор, — отправляйте больного в палату.

Я осмотрел свою руку, теперь выглядело не так страшно.

— Ты разорвал кожу на пальцах и перебил суставы, кости целы, раны затянутся, опухоль сойдет через какое-то время, пальцы придут в норму. Может, будет потягивать из-за перепадов давления, реакция на погоду, — объяснил мне доктор.

Ну хорошо, что пальцы остались на месте, а то мог бы стать инвалидом и ходить без пальцев всю оставшуюся. Мне повезло. Медсестра провела меня в отдельную комнату, где я должен был раздеться, упаковать свою одежду и сдать на склад хранения. Взамен мне выдали так называемую «калечную робу» — коричневая пижама и белое нательное. Потом медсестра меня проводила в палату, где уже лежал какой-то парень, показала мне кровать и вышла.

Всю ночь я ворочался и никак не могу уснуть, рука горела огнем. Я уже хотел встать, позвать кого-нибудь, но решил, что не стоит так себя вести в первый же день, а боль можно и потерпеть.

***

Распорядок дня в военном госпитале представлял собой рай для солдата. Утро начиналось не в 06:00, а в 08:00. Приходила медсестра и приносила нам таблетки, заодно раздавала всем градусники.

— Меряем температуру, смотрите не разбейте градусники, — говорила она.

Далее идет прием таблеток, потом все приглашаются на завтрак. Кормили там, конечно, на убой: каши, двойная порция хлеба, булочки, масло, кофе. Все свежее и приготовлено хорошо. Я плотно завтракал и шел спать дальше, до обеда никто не трогал, потом второй прием пищи, еще плотнее, тут уже супчик, второе, компот. Пообедал и снова в постель. Примерно такая же процедура на ужин. В общем, ешь, спишь и больше ничего. Это, скажу я вам, просто кайф.

— Дыши, — говорил доктор, внимательно прослушивая мои легкие стетоскопом, — все, можешь одеваться. Все бронхи забиты, хорошо, что попал к нам, еще чуть-чуть и началась бы пневмония. Назначу тебе лечение.

На второй день с самого утра началось врачебное вмешательство. Дверь в нашу палату открылась, и вошла медсестра:

— Прошу в камеру пыток, — ехидно заявила она, — и начнем мы с тебя.

Речь шла обо мне. Камерой пыток медсестры здесь называли комнату, где ставили уколы. Мне прописали мощные антибиотики, которые вводились внутримышечно (в задницу). Уколы — это хорошо. Но я никак не ожидал, что они окажутся такими болючими. Через пару секунд после укола мою ногу скручивало, и мне едва хватало сил допрыгать на другой ноге до своей кровати. Уже лежа я корчился еще минут семь от диких болей. Такая вот реакция организма на антибиотики.

Со мной рядом лежали матрос и морпех. Моряк был с того самого БПК, который мы недавно швартовали, веселый парень.

— Мы только с боевой пришли, у меня с коренными зубами какая-то хрень случилась, болели дико, вот меня сюда и отправили. Все починили, но теперь назначили антибиотики, — рассказывал матрос.

Он был хорош еще и тем, что с собой носил смартфон с быстрым интернетом, так что мы провели много вечеров, смотря разные новинки кино, которые я успел пропустить за время службы.

Морпех же не отличался особой разговорчивостью, какой-то он был замкнутый, да и пролежал он с нами недолго, всего-то пару дней. Я успел узнать от него только то, что он простыл, пока ледяной водой отмывал грязь с колес БТР-ов.

— Ууу.. дорогой, тебе пора делать прокол, все пазухи забиты, — протянул ухогорлонос, когда меня отправили к нему на прием.

Эти врачи никакого индивидуального подхода не осуществляли. Если заложен нос, значит сразу гайморит, и надо тут же делать прокол. А то, что если его сделать раз, то потом придется делать постоянно, им до фонаря. Они даже не пытаются найти альтернативу. Но это не их вина, ведь каждый день такой доктор принимает десятки, если не сотни больных, поэтому глаз замыливается, разбираться с каждым лень, вот и предлагают самое простое и очевидное решение.

— Нет, мама мне говорила, что ни в коем случае нельзя делать прокол, давайте другой способ, — отчеканил я.

— А когда на бабу залезешь, тоже у мамы будешь спрашивать, что делать?! — раздраженно прокричал доктор.

Затем немного посопел своими волосатыми ноздрями, достал из стеклянного шкафчика флакончик и протянул мне.

— Вот, закапывай три раза в день, назначу тебе электрофорез, может, поможет. А нет, так мучайся, если ты такой умный.

Да-да, электрофорез в нос — это странно, но такая процедура тоже бывает. Ты проходишь в отдельное маленькое помещение, огороженное шторкой, в нем стоит маленькая кушетка, на которую надо прилечь. В ноздри вставляют два электрода, обернутые ватой, и через них пускают слабенький разряд тока. Это совершенно не больно, ощущается только легкое покалывание слизистой носа. Предполагается, что такая процедура должна помочь избавиться от хронического насморка. Не знаю, по-моему, капли в нос были эффективнее. Никакой серьезной отдачи от электричества я не почувствовал.

— Проходим в кабинет и садимся за стулья, — сказала медсестра.

Нас проводили в отдельный кабинет световой терапии. Процедура интересна: в центре комнаты стоит большой аппарат, на вершине которого веер трубок белого цвета, из трубок льется белый свет. Мы садимся на стулья вокруг аппарата, как можно ближе к этим трубкам, и каждый из нас берет такую трубку в рот. Медсестра включает свет, аппарат начинает жужжать, словно холодильник. Предполагается, что свет убивает микробы в горле. Со стороны выглядит немного диковато, но врачам виднее.

В госпитале был гальюн, где обычно курили, потому что на улицу выходить солдатам нельзя. Конечно, медперсонал не поощрял такого, но и особо не препятствовал. Я провел уйму времени в этой импровизированной курилке, потягивая папиросы и слушая музыку в наушниках.

— Видел пацана с третьего этажа, ходит, убирает горшки за больными? — спросил меня как-то сосед по палате, пока мы стояли и курили в гальюне.

— Ага, черный такой, — ответил я, затягиваясь сигареткой, — но что-то давно его не видно.

— То-то и оно, мне такую жесть про него рассказали, — сосед придвинулся ближе и перешел почти на шепот, — говорят, его в части гнобили жестко, заставляли туалеты мыть и все такое, вот он и подмазывался к мед персоналу, чтобы его оставили в госпитале дослуживать. Но ведь не врачам решать, а его начальству. И вчера ему сообщили, что, мол, заберут все-таки в часть.

— И чего?

— Этот дурачок взял и порезал себе руки

— Вскрылся?!

— Да нет, просто руки порезал и своей кровью написал на стене слово «СУКИ», а потом стал дожидаться врачей, его в таком виде и нашли.

— Очуметь! И что дальше?

— Да ничего, щас в дурку его засунут и спишут потом на гражданку, дебила.

Я думал, что вся эта жесть в прошлом, но нет, солдаты до сих пор подвергаются насилию и унижению в частях. Рассказы о дедовщине все еще на устах, ее проявление наиболее характерно для военных частей, куда солдаты попадают после учебок. На корабле дедовщина моментально душится в зародыше из-за большого количества офицеров и мичманов. Матросы практически каждый день находятся рядом с начальством и очень редко предоставлены сами себе. Так что, тут уместнее говорить об офицерщине и уставщине. Еще неизвестно, что из этого страшнее.

Вечером мне удалось уговорить медсестру открыть для меня санузел, где была душевая. Это место предназначалось для медперсонала, больным запрещено было там мыться. Вода шла едва теплая, но меня устраивало, нужно всего лишь обмыться, чтобы не вонять.

За время, проведенное в госпитале, я успел прочитать несколько книжек, которые мне перекинули на телефон соседи по палате. Смартфон у меня был слабенький, интернета на нем хватало только на прослушивание музыки (правда, приходилось одну песню загружать минут 20, но спешить было некуда) и чтение электронных книг. Книги были так себе, но надо же было чем-то заниматься. Из развлечений стоял телевизор в главном холле, куда приходили все больные, рассаживались в кресла и на мягкие диваны и смотрели, в основном, канал ТНТ. На нем сутками крутили «Интернов» и «Универ», так что, было весело. Я много часов убил перед экраном телика, остальное время ушло на сон.

— Так, чего разлеглись, уже вон какие здоровые! Идите помогайте главному врачу, — прервала нашу идиллию медсестра. Она бесцеремонно ворвалась в палату рано утром и выгнала нас в коридор. Главному врачу нужно было перетащить кровати из одной палаты в другую, сам он, конечно, не мог этого делать, поэтому надо было использовать бесплатную рабочую силу — нас. А мы и не против. Таскать кровати легче, чем таскать ракеты. Так врачи оценивали наше состояние здоровья, мы явно шли на поправку. Потом меня заставили помогать поварам на кухне — перетаскивать с камбуза пищевики и передавать их медсестрам на разные этажи. Во время одного из таких походов, я встретил двух матросов со своего корабля. Их поставили в наряд на госпиталь.

— Здорова, парни! — обрадовался я, — а вы чего тут?

— Так гарнизонный наряд здесь, — ответил один из них.

Это был тот самый матрос, с которым я швартовал БПК.

— Ну как там на корабле?

— Да сейчас тишина, практически весь экипаж забрали на подготовку к параду, а те, что остались, теперь гниют на вахтах сутки через сутки. Рады, что смылись оттуда, а то поставили бы на КВП. У наших парней в БЧ уже дембель через пару недель, готовятся домой, — рассказывал сослуживец.

— Вот уже и наш призыв потихоньку уходит, — проговорил я. Эх, это сладкое слово «дембель».

— Ага, и не говори, комбат ушел с корабля насовсем, теперь лейтенант рыжий вместо него, нормальный мужик.

— А чего комбат ушел?

— Да все, перешел на другую должность, теперь у нас новый комбат.

— Ну, может, оно и к лучшему.

— Ты выздоравливай, мичман о тебе уже спрашивал, нужна помощь, вахты, все такое.

— Это точно.

Мне так не хотелось, чтобы мой отпуск в госпитале заканчивался. Здесь так тихо, так спокойно, никто не орет. Вообще, я считаю, что каждый солдат за год службы должен немного полежать в калечке, восстановить свои силы, даже банально поддержать свое здоровье. В госпитале и кормят лучше, и выспаться можно.

— Ну что? Улучшения прямо-таки на лицо, — сказал врач, прослушивая мои легкие, — я смотрю бегаете вовсю, товарищ матрос.

— Да, уже получше, кашля нет, температуры, вроде, тоже, — сказал я удрученно, ведь понимал к чему он клонит.

— Ну тогда отправляйтесь в операционную, вам снимут швы.

В операционной хирург снял бинты, тогда я увидел, что опухоль с пальцев спала, но синяк желто-синего цвета еще оставался.

— Согни пальцы, — сказал хирург.

Я стал сгибать. Было больно, но, по крайней мере, они работали, меня это обрадовало. Врач кивнул головой, потом взял медицинские ножницы и начал медленно и аккуратно разрезать нитки, стягивавшие кожу. Потом один за другим он вытянул нитки пинцетом, прижег все йодом и замотал пальцы лейкопластырем.

— Ну вот и все, остальное со временем заживет, — улыбнулся хирург

— Спасибо, док.

Или хирург пришел к главному врачу и доложил, что я уже здоров, или главный врач сам это понял, но уже утром следующего дня за мной приехал мичман с корабля. Он застал меня, сидящим на кресле перед телевизором.

— Ну что, поехали обратно, в нарядах некому стоять, — улыбнулся мичман своей противненькой улыбочкой.

Я выключил телевизор и побрел за своими вещами. Отпуск закончился.

***

На корабле царила довольно спокойная атмосфера, все ходили немного вялые, большая часть парней стояла на вахтах, остальные на параде, так что, корабль пуст. Стоило мне зайти в кубарь, как сослуживцы на меня сразу наехали:

— Наконец-то! Ты мне должен два наряда, я за тебя столько стоял, пока ты там прохлаждался! Я тут две недели поспать нормально не могу, гнию на этом КВП! — голосил сослуживец.

Да, добро пожаловать домой. Командование было на их стороне, и меня в первый же день затолкали на вахту, только поужинать успел. Надел свою парадку и вышел на верхнюю палубу сменить КВП. На улице апрель, тепло, птички чирикают, и настроение потихоньку улучшается. Терпи, матрос, служить осталось всего пару месяцев, а пока:

— Рубка трапу, — докладываю в рацию, — командир заходит на борт корабля.

Подбегаю к трапу, вста

...