Эльмира Алейникова

Москвичка

Детективная история

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Эльмира Алейникова, 2018

Вместе с героями детективной истории Эльмиры Алейниковой вам предоставляется шанс расследовать запутанную историю об исчезновении юной авантюристки из Москвы Анастасии. Оказавшись по воле судьбы в Узбекистане, на берегах Аральского моря, девушка внезапно пропадает, не оставив о себе никакой информации. Все решают, что она утонула в реке Амударье, однако любопытная тётя Рая и молодой дотошный следователь Изентаев думают по-другому.

18+

ISBN 978-5-4490-9429-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Москвичка
2. Глава 1
3. Глава 2
4. Глава 3
5. Глава 4
6. Глава 5
7. Глава 6
8. Глава 7
9. Глава 8
10. Глава 9
11. Глава 10
12. Глава 11
13. Глава 12
14. Глава 13
15. Глава 14
16. Глава 15
17. Глава 16
    1. Вместо эпилога

Посвящаю памяти мамы, которая была большой почитательницей детективных историй

Глава 1

— Смотри, Раиса, смотри! Опять эти бесстыдницы устроили невесть что. Срамота! И дети ведь там с ними. Всё видят, всё слышат.

— Тётя Нюра, ну, что ты нервничаешь зазря? Не привыкла ещё к этому что ли? Детей их уже ничем не удивишь, — всего насмотрелись вдосталь. Да ну их всех!

— И музыка вона как гремит на всю улицу, словно свадьбу справляют. Срамота!

— Ага, собачью свадьбу. Пойдем в дом лучше. Чаю попьем. Я сегодня урючного варенья[1] наварила на зиму, оставила немного к чаю. Пойдем.

Женщина открыла калитку, пропуская соседку во двор.

— Ох, а мой Петька ведь тоже там у этих бесстыдниц сидит. Вчера получку принес, мне немного дал на базар один раз сходить, а остальное в кармане оставил. Вот сейчас там и прокутит деньги-то. Господи, ну что за наказание мне на старости лет?

— Тетя Нюра, Петьке твоему скоро сорок стукнет. Что ты за ним бегаешь? Там девки вон какие ядреные. Он не только деньги, душу отдаст, чтобы только пощупать одну из них в тёмном углу. Мой Лёнька тоже рвался к этим, но я ему налила рюмашку водки и всё, уснул и забыл про баб. Вон, храпит на топчане, ирод.

Старуха в белом платке и грязном переднике, опасливо покосилась на спящего мужика.

— Не бойтесь, спит он. До утра теперь будет дрыхнуть. А завтра я ему устрою прочухон такой, что не только про Киямиху забудет, но и имя своё не вспомнит с первого раза. Гад такой!

— А Петьке моему говори не говори — что об стенку горох. Как копеечка в кармане заведётся, так к этой заразе и бежит. Пропьёт-прогуляет всё и домой, к мамке ползёт. Без денег-то больно он Киямихе нужон! Сразу под зад коленом ему даст выдра эта. До получки следующей.

Раиса, женщина немолодая, сочувственно кивала, разливая чай по пиалушкам[2]. Тётя Нюра попробовала свежее варенье и, причмокивая от удовольствия, добавила:

— Лишь бы заразу какую не подхватил, паразит. Там у них какая-то девка из Москвы объявилась. Красивая — просто страсть! Вот Петька и потерял голову совсем. Говорит, она из дома сбежала от родителей, может, и согласится с ним жить. Идти-то некуда всё равно. Только мне от этого не легче. На кой мне бродяжка дома нужна?

— Дурак Петька твой, тётя Нюра! Уж ты не обижайся, но та москвичка за него не пойдёт, как пить дать. Ей лет девятнадцать-двадцать всего, а твоему оболтусу уже вон сколько. Нужен ей он больно! И богатая, вроде бы, девчонка эта. Вчера мой Лёнька рассказывал твоему Петьке во дворе, что де москвичка эта вся в кольцах и цепочках золотых. Говорит, уже продали серьги ейные с жемчугом в городе кому-то, вот и гуляют на эти деньги. То-то я смотрю, вчера они гурьбой из автобуса вышли с сумками, весёлые. И дети потом бегали в магазин за бутылкой сколько раз, пока не закрылся.

— Чего обижаться? Пусть не идет за него. И мне спокойнее жить будет. И золота ейного мне не нужно. Главное, чтобы дед мой ничего не узнал, ну, что Петька снова у Киямихи ошивается. А то опять выгонит сыночка из дому. В прошлый раз даже побил Петьку пьяного. Лопатой совковой огрел по спине так, что дитё потом неделю спину разогнуть не могло. Я ему и смальцем растирала спину-то, и водкой…

— Дала бы ему пол литра и всё. Сразу бы очухался. А то ещё смалец переводить на дурака.

Тётя Нюра ничего не ответила, тяжело вздохнув. А Раиса продолжала:

— Женить бы его на какой девушке хорошей, чтобы остепенился. Смотришь, и пить бы перестал, и к Киямихе мотаться бы прекратил. За ум бы взялся. И вам с Ерофеичем внуков бы нарожали.

— Да какая нормальная девушка за него пойдет, Раиса? Весь посёлок знает, что он у Киямихи ночует не знамо с кем. Кто же согласится свою кровиночку за непутевого отдавать?

— Это точно. А что, если приезжая какая? Смотри, Илья одноногий привез себе жену то ли из Ангрена то ли из Ахангарана. Дочка уже растет. А вспомни, как Илью в посёлке все девчонки высмеивали? Ни одна за него идти не захотела.

— Так Илья жену привёз из отсидки. Говорят, в тюрьме пока был, с ней переписывался, так и познакомились. Она к нему на свиданку приезжала даже. А Петька дальше нашего города никуда не ездил никогда.

— А в армию разве не сходил? Я была уверена, что отслужил он свои два года, как все мужики…

— Нет, старик из военкомата не вылазил, пока не добился, чтобы Петьку в армию вообще не брали. Как единственного сына и кормильца. Сейчас думаю вот, зря мы его в армию-то не пустили. Может, ума бы там набрался? Или жену привез? Ох-хо-хо.

Старуха промокнула глаза передником и снова принялась за варенье.

— Хорошее получилось. И зёрнышки внутри урюка. Это ж кто тебе косточки колол и зёрнышки собирал? Работы-то прорва.

— Сын вчера с молотком весь вечер во дворе провозился, но зёрнышек набрал на варенье. Сам любит, чтобы варенье урючное с ядрышками, вот и старался.

— Ты только его подальше от Киямихи держи. Неровен час и он туда же…

— Господи, помилуй! Типун вам на язык, тётя Нюра! Не дай бог!

Раиса подскочила на стуле, но тут же села, перекрестившись. Старуха ухмыльнулась и продолжила:

— А ведь взрослый совсем уже, Ромка-то твой. Каждый вечер с девушками гуляет. Сядут на лавочку перед нашими воротами и давай хихикать. Вчера дед рассердился и вышел их прогнать, а то ведь спать не дают.

— Дело молодое. Когда же с девками гулять как не сейчас? Потом армия, работа, семья. Самое время с девками хороводиться.

— Вот и я говорю, держи ухо востро, Раиса. Киямиха молоденьких ох как любит! Давеча смотрю, Ромка воду носит в баню вашу, а эта выдра из-за забора на него глазами своими бесстыжими зыркает. И медовым голоском таким: «Ромочка, и мне бы воды наносил. Мужика-то нету у меня, а самой тяжело».

Раиса подалась вперед. Глаза женщины загорелись нехорошим огнем. А тётя Нюра, словно не замечая, добавила спокойно:

— Ромка ничего ей не ответил, только улыбнулся и домой. А я ей высказала всё, что думаю о ейном поведении. Говорю, алкашей обдираешь и хватит тебе, нечего мальчишек соблазнять! Говорю, бесстыжая гадина, гулящая, говорю.

— Хорошо отругала? Я её встречу — добавлю. Ах, какая дрянь! — Раиса сжала в руках кухонное полотенце так, что побелели костяшки пальцев.

— Так Киямиха только ржёт как лошадь. Тебе, говорит, тётя Нюра, завидно, что я молодая да красивая. Да что мужики меня мимо не пропускают. Сама, говорит, всю жизнь свою глупую со старым пердуном Ерофеичем прожила и ничего не видела хорошего. Сына и того алкашем родила. Так я в неё, заразу, камнем бросила, да промахнулась.

— А она что же?

— Ничего. Хохочет как полоумная и всё. Ейный Серёжка из-за забора в меня камнем тоже пульнул. Маленький, но уже туда же — хулиган. Милицию бы на них всех натравить.

— Нет на неё управы. Участковый наш, Васька, сам похаживает в её бордель. Вчера вечером своими глазами видела, как он в калитку заходил. А меня заметил, так голову опустил, козырёк надвинул на глаза, как будто и не видит тётку родную. Как дитя малое — мол, я глаза закрыл, и меня не видно.

— Вот-вот. И не говори, Раиса. Если милиция к Киямихе ходит в гости, то что и говорить? Кому на неё жаловаться? Если в поссовет сходить. Только Касымовичу ведь всё равно. А ведь мог бы и приструнить эту гадину, лишить материнства, в конце-то концов.

— А как же детки-то, тётя Нюр? — женщина жалостливо посмотрела в окно, словно за ним стояли дети Киямихи. — Они ни в чём не виноваты же. Растут без отца, как трава придорожная. Был бы папашка их живой, не допустил бы такого безобразия. Помнишь, при Юрке Киямиха какая порядочная была? В доме чистота и порядок, дети умытые и причёсанные, бельё на верёвке сушится. А сейчас? Эх, жизнь бабская…

— Юрка-то строгий был. Как что не по нему — в глаз сразу. Вот она от страху и ходила по струнке. А как похоронила его, так истинное лицо и показала. Одним словом, гулящая. Вся в мать свою пошла.

— Ну, чего ты про бабу Машу так? — Раиса всплеснула руками. — Ей сто лет в обед стукнет. А ты про неё так говоришь.

— Ой-ой-ой! Сто лет! Прикидывается ваша баба Маша. Она чуток постарше меня только. А старая совсем и дряхлая, потому что жизнь прожила непутёвую и разгульную. Ты думаешь, такая жизнь бабу украшает? Нет! А она гуляла так, что дым коромыслом стоял. Детей рожала чуть ли не каждый год неизвестно от кого. Потому они у неё чёрненькие и рыженькие — все разные.

— Да ладно тебе, тётя Нюра, наговариваешь всё…

— Я наговариваю? Ты у старух спроси в посёлке. Тебе такое про Машку расскажут, что только держись! Она же приехала с тремя детьми во время войны к нам и сразу у Лидки Чернояровой мужика отбила. Жила у них на квартире и дожила. Лидка их застала за этим делом прямо в своей спальне и выгнала со скандалом.

— Так мужики же все тогда на войне были, — женщина недоверчиво покачала головой.

— У него бронь была. Рыбаком Анатолий был на Арале. Плавал по Амударье в море. Их на войну не брали. Деда же моего тоже не взяли. Тогда он…

— И что потом? — Раиса перебила старуху, жадно ловя каждое слово.

— А чего потом? Стали они жить вместе. Машка ему ещё нарожала кучу детей. С Лидкой у них деток не было ещё. А потом он заболел сильно, вот она и пошла по рукам. Нагуляла тогда и Ирку.

— Надо же… А чего ты мне не рассказывала раньше ничего? Интересно-то как, оказывается.

— Чего рассказывать-то? Грязь одна. Просто к слову сейчас пришлось, а так я не люблю сплетничать-то. Да и деду не нравится, когда я языком треплю слишком много, вот и помалкиваю.

— А чего Ирку все Киямихой зовут? У Юрки фамилия вроде бы другая была.

— А по папаше её. Был у нас такой в поселке хлыщ золотозубый. В «Заготскоте»[3] работал управляющим. Киямов. Вот когда Машка Ирку от него и родила, соседи стали называть девчонку киямовской байстручкой. А потом и пошло — Киямиха. Бог его знает, кто первый так назвал. Но вот Киямова тогда…

Старуха прервала рассказ на полуслове, увидев в окно входящего во двор Ромку, сына хозяйки.

— Ладно, Раиса, пошла я до хаты. Петьку уже не дождусь сегодня, видно. Придётся перед стариком ответ держать. И попадет мне…

— Ага, тётя Нюра, ты варенье возьми для Ерофеича. Чай попьете вечерком вместе.

— Спасибо Христос! Дай бог тебе здоровья! Ну, пошла я, а ты вон, парня корми после работы. Умаялся, наверное. Ромочка, добрый вечер! Жив-здоров?

— Здорово, баба Нюра! Спасибо Христос, жив, как видишь, и здоров.

— И слава богу! Пошла я.

Проходя мимо топчана, на котором, раскинув руки, как распятый на кресте Христос, спал муж Раисы, старуха перекрестилась и плюнула со злобой, проворчав: «И как земля носит таких иродов?!» Но хозяйка дома и её сын не услышали последней фразы, занятые своими делами. Раиса всунула кипятильник в ведро с водой, чтобы Роман мог помыться в бане по-быстрому, не разжигая печи, и принялась накрывать на стол. Сын же, намазав варенье на ломоть хлеба, с удовольствием ел, сидя на деревянном табурете.

— Ты бы, сыночка, аппетит не перебивал кусками-то. Я вот борща наварила специально для тебя. Сейчас сальца нажарю и в борщ, пока ты пыль с себя обмоешь.

— Мам, я только немного перекушу, живот сводит от голода. Я и не обедал сегодня. Дядя Гриша асфальт привёз горячий и хана — ни обеда, ни отдыха. Да ещё орал на нас благим матом, чтобы быстрее работали, а то ведь остынет асфальт и, считай, пропало всё.

— Дядя Гриша твой как рабовладелец прямо. Где же такое писано, чтобы дети без обеда пахали? — рассердилась мать. — Вот встречу его и всё выскажу в глаза.

— Да ладно тебе, мам! Работа же. И взрослый я уже. Нечего за меня заступаться, потом ребята засмеют, если узнают.

— Иди, горе мое луковое, взрослое, мыться в баню. Вода уже согрелась поди.

Под материно ворчание Роман пошел в баню, неся в сильной руке ведро с кипятком, словно пушинку. Загорелые мышцы, выступающие из-под рукавов рубашки буграми, и прямая широкая спина говорили о недюжинной силе парня. Несмотря на свои неполные восемнадцать, Роман выглядел уже настоящим мужчиной. Раиса, стоя на пороге дома, залюбовалась сыном, приставив руку козырьком к глазам, чтобы заходящее солнце не так сильно слепило. Довольная материнская улыбка блуждала по её загорелому красивому лицу. Проводив ласковым взглядом Романа до двери бани, женщина посмотрела на топчан, и тут же изменилась в лице. Тонкие черты ещё больше заострились, глаза уже не сияли теплым светом, а метали молнии, руки, сложенные на груди, опустились вниз, а ладони непроизвольно сжались в кулаки. «Ирод окаянный! Чтоб тебе пусто было! И когда ты уже перестанешь мне нервы мотать? Алкаш недобитый. Уж прибил бы кто тебя в тёмном переулке, и плакать бы не стала. Всю жизнь мне испоганил, гад! Убить тебя мало! Если бы я бога не боялась, своими руками бы тебя, ирод, придушила, — шипела Раиса, переворачивая тело мужа на бок, чтобы тот ненароком не поперхнулся во сне своей же блевотиной. — Господи Иисусе, прости мне мои мысли! Ну, нет сил больше терпеть этого алкаша! Опять, сволочь такая, с утра упился. И на работу не пошёл. Пацан и за себя и за него вон пахал весь день как проклятый. И за что мне такое наказание? Что я сделала? Господи, прости меня!» Убедившись, что муж дышит ровно, женщина поправила сбившуюся, мокрую от пота, подушку и, продолжая ругаться вполголоса, ушла в дом накрывать на стол.

Сразу после ужина Роман начал собираться на улицу. Надел новенькие джинсы, а затем принялся гладить голубую рубашку, вытащив её из кучи свежевыстиранного белья, сваленного матерью для глажки на сундуке. Делал он это умеючи. Поплевал на утюг, чтобы проверить, достаточно ли тот накалился и, разложив рубашку на столе, начал гладить, время от времени брызгая на неё водой, которую набирал в рот тут же из красной эмалированной кружки. Полюбовавшись на свою работу и оставшись ею доволен, парень надел рубашку и, не застегивая пуговицы на широкой груди, встал перед зеркалом посмотреть, как рубашка смотрится с брюками. Старое зеркало, вправленное в дверцу допотопного шифоньера, не доставало до полу, поэтому Роман пару раз даже подпрыгнул, чтобы увидеть себя в полный рост. Отойти назад, чтобы целиком отразиться в мутном стекле, не позволял огромный сундук, на который всякий раз натыкался парень, входя в родительскую спальню.

— Блин, мама, убрали бы вы этот сундук в коридор что ли! У вас тут не развернуться нормально в комнате. Теснота страшная.

— А нечего у меня в спальне перед зеркалом вертеться словно девица на выданье, — с улыбкой ответила Раиса, входя в комнату.

— Да не верчусь я, просто проверяю, как штаны новые сидят, — засмущался парень, застегивая пуговицы на рубашке.

— Я и вижу. Вон как нагладился-нафраерился. Куда собрался? Дискотека что ли у вас опять?

— Нафиг мне дискотека? Я в кино с пацанами иду. На дискотеке одни девчонки скачут как кобылы.

— Ой, а вы, значит, сами по себе с ребятами, без девочек?

— Ну, да. Мам, ну что ты заладила: «Девочки, девочки»? Нужны они мне больно! Одни тряпки на уме у твоих девочек. Всё, я пошёл. Пока.

Раиса проводила взглядом сына и недоверчиво покачала головой, думая: «Уж тётя Нюра врать не станет. Раз говорит, что Ромка обжимался с кем-то на лавочке, значит, так и есть. Только вот с кем? Вот бы узнать. Ладно, приберусь в хате и выйду на улицу посидеть. Авось тётя Нюра с Ерофеичем тоже выйдут после ужина, вот и спрошу имя девчонки, с кем Ромка мой был вчера». Она и сама не знала, зачем ей знать с кем сын проводит время летними вечерами, но материнское чутье подсказывало, что это очень важно. Даже важнее того, чтобы караулить пьяного Лёньку, который мог в любой момент проснуться и сбежать к Киямихе опохмеляться.

Когда Раиса закончила мыть посуду и вышла на улицу, старики уже оживлённо о чём-то беседовали. При этом баба Вася время от времени сердито стучала своей кривой палкой о землю, приговаривая: «Сжечь нужно это логово дьявола! Сжечь и пепел развеять над Амударьей, чтобы другим молодкам было неповадно». Тётя Нюра, стоя рядом с лавочкой, на которой сидела, кроме огромной бабы Васи, ещё и щуплая баба Валя, поддакивала, кивая головой. Ерофеич хранил молчание, стоя немного в сторонке и сложив руки на груди. Он как бы подчёркивал всем своим видом, что его бабские разговоры не интересуют. Раиса поздоровалась со всеми и, удобно усевшись на большой камень рядом с лавкой, достала из кармана фартука пригоршню жареных семечек, которые тут же и высыпала в передник. Для вида предложила старушкам, но те дружно отказались, показав на щербатые рты, мол, чем лузгать семечки-то. Только Ерофеич взял немного прямо из фартука и стал аппетитно грызть, сплевывая шелуху себе под ноги. Старухи с завистью посмотрели на него.

— А чего не идёте зубы вставлять? А? Боитесь, кошёлки старые, дохторов-то? А? Вставили бы челюсти как у меня и грызли семечки-то. А? Слабо вам. Вот Нюрке сколько уже говорю — иди в полихлинику, там тебе вставят челюсти, а она трусит. Все откладывает на завтра. Каждый день — завтра. Вот сидите и завидуйте нам с Раисой теперича.

Все засмеялись. Бабки, нисколько не обидевшись на Ерофеича, продолжили честить Киямиху.

— Хватит вам ужо, сороки старые! Ишь расшумелися как! Чай завидки берут, что на вас никто не смотрит? А? — Старику доставляло удовольствие злить соседок, но они, сделав вид, что не слышат его, говорили о своём.

— Раиса, твой-то орёл где? Небось, тоже у молодки гуляет да собачью свадьбу справляет? — Ерофеич подмигнул женщине, давая понять, что шутит.

— Леонид хоть и пьющий, а всё заработанное в дом несёт. Налево, как некоторые, не бегает, — вступилась за племянника баба Валя. — Это ваш Петька до последней копейки просаживает у Киямихи, как будто у него матери с отцом нет. Наш Леонид выпивает, как и все, но меру всегда знает. И жена, и сын сыты-обуты, слава богу, — рассержено поправив концы тонкого ситцевого платка, старушка с вызовом посмотрела на Ерофеича, мол, знай наших. Тот не остался в долгу и выдал целую тираду:

— Ишь ты, защитница выискалась какая! Племянничка выгораживает своего. Теперича все поселковские мужики от Киямихи не вылазят. И Ленька ваш там же кукует, ждёт, авось обломится и ему кусочек от новой девки-то московской. Они там, небось, в очередь выстроились уже, как в кассу вокзальную.

Раиса разозлилась на соседа, но виду не подала. Только обронила лениво, показывая, что ей безразлична как Киямиха, так и её гости:

— Какие девки, Ерофеич? Лёнька мой без задних ног спит с утра. Вчера они с вашим Петькой надрались так, что утром ему хватило стакан пустой понюхать, чтобы снова уснуть. Вон, закрыла его во дворе. Зато ваш Петюня с утра у них гуляет. Вы бы за ним лучше приглядывали, а то приведёт вам невестку в дом, на которой уже пробу ставить негде. Или заразу какую подцепит. Лечить устанете в кожвендиспансере[4].

Бабки на скамейке захихикали, прикрывая ладошками беззубые рты.

— Ничего, проснётся и поскачет туда и твой, — злорадно выплюнул старик, сверкая глазами. — Нюрка, иди в хату, нечего тут трепать языком как помелом.

Тётя Нюра испуганно засеменила за мужем, оглядываясь на соседок с укоризной. Раиса уже пожалела, что разозлила старика. Но и смолчать тоже не могла, обидевшить за своего непутёвого, но мужа.

— Вот так всегда, — баба Вася с силой ударила своей кривой палкой о землю. — Всегда у этого старого дурня Нюрка крайняя. Пойду я. Дурень разбуянится, а у Нюры же сердце больное. Неровен час, снова «Скорую» вызывать придётся.

Старуха тяжело поднялась с лавки, поправила чёрный платок на голове и, опираясь на палку, заковыляла к дому брата. Баба Валя осталась сидеть с поджатыми губами и сложенными крест накрест руками, всем видом демонстрируя осуждение. Как только баба Вася скрылась за калиткой, старушка проворно повернулась к Раисе и зашептала:

— Ишь ты, как разошёлся-то. Правильный нашёлся тут. Леонида нашего поносить стал, будто сам ангел небесный. Я помню, какой он по бабам ходок был. Всё помню. И как Нюрку лупил, и Ваське замуж выйти не дал. Тот ему сестрицын жених не нравится, этот не богат. Так Васька в старых девах и помрёт теперь. И Петьке жизнь тоже этот старый ишак сломал. В армию не пустил, всё хотел, чтобы Петька учился и большим начальником стал. А вот ему — шиш! Самый непутёвый Петька стал в посёлке. И всё через этого дурня старого. Так ему и надо!

— Бог с ним. Успокойся, баба Валя!

— Так я и спокойная. Только Лёню нашего в обиду не дам. И ты молодец! Какой бы муж не был, зато твой. Защищай! Правильно! Вот!

Старушка снова поджала губы и села прямо. Раиса улыбнулась. Каждый летний вечер они собираются на углу дома Ерофеича и почти каждый раз расходятся поссорившись. И ведь все родственники. Баба Вася — старшая сестра старика, баба Валя же им двоюродная сестра. Значит и Пётр с Леонидом братья. И она, Раиса, им снохой приходится. Потому, наверное, и гавкаются, как собаки, что родня. Хорошо ещё Лёньки нет с ними, а то вообще бы базар-вокзал был. Тому палец в рот не клади. Сам кого хочешь так подначит, что мало не покажется.

— Ох, а ведь я Ерофеича спросить хотела, с кем мой Ромка вчера вечером здесь сидел, — вспомнила Раиса.

— С новенькой этой, с Москвичкой был он вчера здесь, — баба Валя даже не повернула голову в сторону снохи.

— Как с Москвичкой? Да ты путаешь что-то, баба Валя! Не мог он с ней быть, — Раиса растерялась. — И откуда ты знаешь?

— Ерофеич сам сказал. Я утром по воду пошла к колонке, а он там жалится всем, мол, ночь спать Ромка не давал, на их лавке шумел с приезжей.

— Да не может быть! — матери не хотелось верить, что её мальчик гуляет с неизвестно откуда взявшейся девицей, вот уже неделю жившей у Киямихи.

— Хочешь — верь, хочешь — нет. Только я врать не стану. Старая я, чтобы сплетни распускать, — баба Валя сердито глянула на растерявшуюся женщину. — И чего ты распустила нюни? Погуляет и всё. Не жениться же ему на этой.., — она вдруг запнулась. — Господи, прости меня грешную!

И перекрестилась. Раиса же сидела на начавшем остывать уже камне, не зная, как поступить. Хотелось броситься к дому Киямихи и разнести его на щепки, чтобы не затаскивали в свой притон мальцов. Но в тоже время она была не уверена, что Роман там. А выглядеть смешно в глазах этих девок не хотелось. Ну и ворвётся она с боем к ним. Дальше-то что? Морды им бить что ли? Баба Валя, словно читая её мысли, остерегла:

— Ты глупостей не делай, Раиса! Порядочная женщина на сто вёрст к дому Киямихи не подойдёт. Нечего и думать. С сыном поговори сегодня же. Я Лёне завтра на трезвую голову тоже скажу, какой они с Петром пример показывают парню.

Раиса посмотрела на старушку с уважением. Что не говори, а учительница, хотя и на пенсии, всё равно учительница. Без слов понимает и совет дельный даст вовремя.

Солнце давно село. Женщины посидели ещё немного и тоже разошлись по домам, чтобы завтра снова встретиться здесь же и промыть косточки соседям. Так повторялось изо дня в день вот уже много лет. Раньше на лавке коротала летние вечера мать Леонида, свекровь Раисы, но уже пять лет как она умерла, и её пост незаметно заняла сноха, перейдя из разряда молодух в пожилые. Несмотря на разницу в возрасте, старики приняли её в свой круг радушно, уважительно называя полным именем. Не Райкой, как звал непутёвый муж-пьяница Лёнька, а именно вот так — Раиса.

Раиса не могла заснуть, прислушиваясь к каждому звуку за забором. Специально постелила себе на железной кровати во дворе, чтобы подкараулить Ромку и поговорить с ним. Муж ещё спал. Однако она знала, что скоро тот проснётся и попросит опохмелиться, чтобы снова забыться тяжёлым сном уже до самого утра. Специально поставила в холодильник на видное место остатки водки в бутылке и немного мяса с луком на случай, если она заснёт, а муж будет искать выпивку. И понимала, что оказывает медвежью услугу ушедшему в запой Леониду, но ничего поделать не могла. Лучше уж так перетерпеть его запой, накачивая водкой с утра, чем искать его потом по всему посёлку, когда он пойдёт на улицу клянчить у всех подряд на сто грамм. В тяжёлых думах, женщина и не заметила, как заснула под брехню соседских собак, стрекотню сверчков и громкий храп мужа.

[1] Урючное варенье — абрикосовое варенье. Некоторые сорта абрикоса в Средней Азии называют урюком.

[2] Пиалушка — русскоговорящие в Средней Азии называют так небольшую чайную чашку без ручки.

[3] «Заготскот» — советское учреждение, работало до 40-х годов ХХ века в СССР. Отобранный у колхозов и личных хозяйств рогатый скот откармливали и доставляли на мясокомбинат работники «Заготскота».

[4] Кожвендиспансер — сокращенное название Клинического кожно-венерологического диспансера.

Глава 2

Алла Пугачёва надрывалась из динамика проигрывателя, смеясь над бедным Арлекино, а Ирка хохотала над Петькой, пытавшимся танцевать под популярную песню. Смешно размахивая руками и изображая плачущего мима, пьяный мужчина не удержался на ногах и рухнул на кресло, в котором сидела молоденькая девушка. Она равнодушно оттолкнула его, даже не изменившись в лице. Петька, нисколько не смутившись, встал и продолжил свой танец, пока песня не закончилась.

«Серёжка, поменяй пластинку! — крикнула Ирка куда-то в темноту дома. — Поставь Антонова, ну, ту песню про улицу Тенистую. Люблю до смерти эту его песню, — продолжила, уже обращаясь к остальным, сидящим в тени навеса. — На улице Каштановой…» — запела женщина прокуренным голосом. Никто не обратил на неё внимания — каждый был занят своим. Петька уселся прямо на пол около кресла и попытался положить голову на колени невозмутимой девушки, однако она столкнула его голову одной рукой, даже не взглянув на самого Петьку, словно отогнала надоедливую муху. Поняв, что не удастся подобраться поближе, мужчина просто прислонился к ручке кресла головой и осторожно погладил ногу девушки, готовый в любой момент отдёрнуть свою смелую от водки руку. Сашок, верзила с длинными рыжими волосами, сидел за деревянным столом в одиночестве, тупо уставившись в облупленную стену дома. Его остекленевшие, ничего не выражавшие глаза могли бы показаться страшными, если бы кто-то трезвый посмотрел в них сейчас. Однако никому до него не было дела. Вдруг он поднял длинную веснушчатую руку с выставленным указательным пальцем вверх и произнес: «In vino veritas!»[1] И вновь замолчал. Клава, сестрёнка Ирки, молодая, густо накрашенная брюнетка с «шестимесячной» завивкой на коротких волосах, ела копченую рыбу, складывая кости на газету, расстеленную на коленях. На полу стояла трехлитровая банка наполовину полная мутным пивом. Время от времени она отпивала из неё, морщась и кривясь, словно от лимонного сока.

— Пиво же теплое, наверное. Как ты его пьешь? — заметил Рифат, чернявый парень с многочисленными наколками на руках, развалившийся на грубо сколоченной некрашеной лавке в обнимку с худющей Мариной, подругой Клавы.

— Да, блин, гадость! — с чувством сказала Клава, ставя на пол банку. — Сходил бы кто за свежим пивасиком, а? Серёжка, а ну, сбегай!

— Ты моего сына не гоняй как собачонку туда-сюда! — Ирка, пьяно подпевавшая всё это время Антонову, злобно глянула на сестрёнку. — Вот своих нарожай и командуй! Ишь ты! Командирша выискалась какая деловая!

— Ой, да заткнись ты, пьяная дура, — беззлобно огрызнулась Клава. — Серёж, ну, ты пойдешь за пивом? — Из комнаты раздалось капризное детское «Не хочется!».

— А я тебе говорю — не командуй в моём доме! Ща как встану и дам тебе между глаз.

Ирка попыталась встать с табурета, на котором сидела, но у неё не получалось даже оторваться от сиденья. Сил хватило только на то, чтобы неуверенно махнуть кулаком в сторону сестры.

— Ирина, может тебе нужно отдохнуть? — вдруг спросила молчавшая доселе девушка в кресле. — Пойдем в дом, я тебе помогу.

И встала, протянув руку женщине. Ирка удивлённо посмотрела на неё, словно впервые увидела эту красивую с длинными каштановыми волосами девушку в своей халупе, и кивнула. Вставая, кинула злобный взгляд на Клаву, грязно выматерилась и, шатаясь, побрела в тёмную комнату, придерживаемая тонкой грациозной девушкой.

— Нажрётся как свинья и качает права, — кинула Клава, провожая презрительным взглядом старшую сестру. — Ну и жара сегодня! И пивасика нет холодного. Искупаться бы в Дарье сейчас, — мечтательно добавила она, потягиваясь. Короткая красная блузка поднялась вверх и оголила белый живот Клавы. Петька не мог оторвать взгляда от тела женщины, затем тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение, и воскликнул с энтузиазмом:

— А чего, народ? Айда на Дарью!

— Рано ещё, жара не спала. Кому охота тащиться по пёклу к реке? Нас сейчас развезет так, что будем ползти к Дарье на корячках, — лениво произнес Рифат, смешно кривя рот, чтобы все видели его золотую фиксу.

И сплюнул прямо на пол.

— Риф, ну, что ты как верблюд плюёшься? — недовольно воскликнула Марина, стряхивая его руку с острого плечика. — Серёжа, пожалуйста, принеси мне немного воды из холодильника. В горле пересохло от этой жары. Сахара прямо какая-то.

— Вот за что я тебя, Мариночка, люблю, так за твои мозги. У меня никогда ещё не было тёлки, которая бы так во всем кумекала хорошо, как ты. И книг ни одна из тех бл…, ой, пардон, дамы, баб не читала.

Рифат уважительно глядел на Марину, которая зарделась от комплимента ухажера.

— Да ладно тебе, Риф, заливать! — смущенно сказала девушка, всем видом показывая, что устала от его обожания и комплиментов, даже театрально закатила глаза, явно копируя ужимку из какого-нибудь фильма.

— Нет, ты послушай меня, милая! Вот я в школе провел восемь лет, из них пять лет в классе и три в колидоре…

— В коридоре. «Коридор» нужно говорить, через букву «р», а не «л», — снова поправила его подруга.

— Ну, я же говорю, что не голова у тебя, а дом Советов! А я вот учился, учился и всё равно дураком остался. На зоне паханы мне книги втюхивали, только я как читать начну, так у меня голова раскалывается, и темпратура поднимается. Вот как, — парень загоготал сказанной шутке.

— Не «темпратура», а «температура», балда, — снова подала голос Марина, явно довольная, что может показать свои знания.

— Учи меня, учи, Мариночка! — радостно обнял Рифат девушку. — А я тебя другим наукам учить буду, — и снова заржал, довольный сказанным и подмигивая Петьке. При этом он не забывал открывать рот и вертеться в разные стороны так, чтобы фикса была видна всем.

Девушка глупо улыбалась, поблескивая толстыми линзами очков, из-под которых на окружающих смотрели наивные голубые глаза влюблённой до одурения молодой женщины. Она только-только закончила педагогическое училище в городе и отдыхала перед началом школьного года у тётки в посёлке. На дискотеке, куда ходила субботними вечерами с Клавой, соседкой по бараку, познакомилась с Рифатом, этим забавным парнем-татарином, прошедшим огонь и воду в свои двадцать с лишним лет. И сразу же влюбилась. Бездумно, без оглядки. Тётка не знала, как отвадить опасного ухажёра от племянницы, уже и домой девчонку отправляла, только ничего не помогало, и она снова возвращалась в посёлок, словно заговорённая. Боясь криков тётки, влюбленные стали встречаться у Киямихи, куда их как-то вечером пригласила Клава на свой день рождения. С той вечеринки парочка часто бывала у Ирки, которая радушно принимала их и даже позволяла воспользоваться своей спальней время от времени, особенно если Рифат приносил в бумажном пакете водку и закуску для всей компании. Тогда женщина с собутыльниками «гуляла», оставляя молодых в покое в тёмном доме. Марина смущалась и краснела, когда под сальные шуточки постоянных «гостей дома» ныряла с любимым в прохладную темень домика, но тут же забывала обо всем, подставляя лицо и шею для поцелуев, которые с каждым мигом становились всё требовательнее и жарче. В такие минуты она не думала ни о тёткином гневе, ни о предстоящей поездке в августе в соседний городишко, куда она получила распределение на работу, ни о призрачном будущем с Рифом. Казалось, что так будет продолжаться бесконечно — ночные гулянья по рыбацкому посёлку, дискотеки, кино в летнем кинотеатре под звездами, сидения на лавочках и пьянящие поцелуи парня. При мысли о последнем её всегда бросало в жар, хотелось увидеть его сию же минуту, и тогда она неслась к Киямихе в надежде встретить там свою чернобровую и черноглазую любовь, под взглядом которого Марина таяла и теряла разум. Рифат часто заглядывал к Ирке на огонек, чтобы просто поболтать ни о чем с ней или её гостями, а иногда и пропустить пару стаканчиков в весёлой компании. Обычно после посиделок он шёл в кино или просто болтался с ребятами по посёлку, однако иногда оставался допоздна, играя в карты с залётными фраерами «на интерес».

Девушка с длинными русыми волосами вышла из дома, неся стеклянную банку с холодной водой для Марины.

— Спасибо большое, Настя! — Марина с удовольствием прильнула к прохладному краю банки.

— Не за что. Так что, идём мы купаться сегодня или так и будем сидеть и плавиться? — Настя приподняла волосы сзади и потрясла ими, чтобы хотя бы немного подсушить вспотевшую лебединую шею. Петька тут же вскочил с пола и, схватив кусок картона, начал обмахивать девушку.

— Кайф. Спасибо, Пётр! Так идём или нет? — Настя повернулась к мужчине спиной, подставляя шею и спину под импровизированное опахало.

— Сейчас, Сашка разбудим и вперёд, — Петька был готов бежать на берег реки прямо сейчас, лишь бы быть рядом с красавицей Настей.

— Саша, Сашенька, ты меня слышишь? Пойдем купаться, — нараспев произнесла она, подойдя к столу. — Ау, просыпайся.

— Кто сказал, что я сплю? Я размышляю. Я думаю.

Парень встал во весь рост, задевая головой крышу невысокого навеса.

— Куда идти, Настя? С тобой я пойду на край света.

Парень весь подобрался и из осоловелого пьяного превратился в деятельного трезвого человека.

— Мне туда не нужно ещё, — улыбнулась девушка. — Купаться пойдем? Ты в порядке?

— Уже иду, — Сашок уверенно двинулся к калитке. — Я в полном порядке. Вперед, труба зовет!

Было видно, что он ещё пьян, но уже не настолько, чтобы не соображать, где он и что делает. Осмысленный взгляд, брошенный на компанию под навесом, говорил, что Сашок приходит в нормальное состояние.

— Погоди, дурачок, я полотенце прихвачу, — Настя, словно не замечая старавшегося для неё Петьку, который всё ещё размахивал картонкой за её спиной, вошла в дом.

— Я тоже пойду домой надеть купальник, — Марина встала и вопросительно взглянула на Рифата.

— Не, я тут подожду. Твоя тётка сейчас опять разорётся на всю улицу. От её мата у меня уши вянут.

— Ой, твои уши, небось, и не такое слышали, — засмеялась Клава.

— Честное слово, даже на зоне так не ругаются как Маринкина тётка. Такое загнёт, что я фигею просто. И откуда, спрашивается, знает столько блатных словечек? Кто её научил? — Рифат развел руки в стороны всем видом показывая, что удивлён до крайности. — Так что иди одна, мы здесь будем ждать, если что, то догонишь по дороге.

Марина пожала плечами и ушла, неумело виляя узкими бёдрами.

— И чего ты в ней нашёл, в селёдке этой? — ревниво спросила Клава парня, когда калитка за девушкой захлопнулась.

— Сама ты селёдка. Чего ты понимаешь? — Рифат обиделся. — Любят, Клава, не за титьки и попу.

— Ой, кто бы говорил! Вам, мужикам, только одного и надо!

Сашок, вернувшийся под навес, выставил вперед ладони в знак протеста, не соглашаясь с девушкой.

— Ты, Клавка, не права. Мужики любят добрых баб, а не красивых гадюк. Вот ты, Клава, красивая, но змея. Я с тобой бы ни за что…

— Да нужен ты мне, жердь! Мне вы вообще не нужны. Скоты вы все, мужики. Я уж на вас насмотрелась в Москве до тошноты. Вам от нас только одно и нужно. А как получите, так и поминай как звали.

— Клавка, а скольких ты в Москве-то через себя пропустила? — Петька масляно улыбался, глядя на злившуюся соседку.

— Да пошёл ты, идиот!

— Да чего ты, расскажи, мы же по свойски интересуемся, — мужчина явно подначивал девушку, ожидая представления.

— Заткнись, Петька, пока я тебя не урыла, — Клава схватила банку с остатками пива и сделала движение, вроде как хотела бросить её в противного мужичка.

— Ребята, да вы что? — Настя проворно выхватила банку из рук девушки. — А вы чего стоите и смотрите? Сейчас же подерутся они, — обратилась она к Сашку и Рифату.

— Петьке не привыкать по башке получать от баб, — осклабился Рифат. — У него вместо головы чугунный казанок. Не лезь, Настя, дай кино бесплатное посмотреть.

— Не доводите Клаву. Ей и так столько в Москве перетерпеть пришлось…

— Настя, не говори ты им ничего. Эти уроды разве что понимают? — тушь текла по щекам плачущей Клавы. — Им хиханьки да хаханьки, а мне ножом по сердцу каждое воспоминание об этой проклятой Москве.

— Сама же, дура, начала, — Рифат всё еще улыбался. — Кто тебя просил рассказывать о своих приключениях? И никто тебя не гнал в Москву эту. Я же помню, как ты бегала по посёлку в прошлом году и орала, что будешь в столице учиться на ткачиху и насрать на всех нас хотела с высокой горки.

— Если бы я знала тогда…

— Если бы, да кабы. Ладно, проехали, девчонки, — подал голос Сашок. — Готовы? Пошли тогда. Серёга, вперед!

Он взял за руку неизвестно откуда взявшегося Серёжку, который, перекинув через плечо чёрную накачанную камеру от колеса легковушки, стоял у калитки в ожидании взрослых.

— Вы идите, я догоню. Двери закрою, а то Ирка спит и всё нараспашку. Заходи кто хочет, — Клава вытирала тыльной стороной ладони пьяные слёзы.

Солнце почти зашло, и жара понемногу спадала. Проехавшая по пыльным дорогам посёлка поливалка немного остудила раскалившийся асфальт, который теперь отдавал накопившееся за день тёпло прохожим. Настя гордо шла впереди компании с полотенцем, перекинутым через руку, словно королева со шлейфом от платья; трое мужчин и мальчишка шли поодаль, оживлённо о чём-то беседуя.

Яркий сарафан облегал ладную фигурку Москвички, обнажая покатые плечи, успевшие немного обгореть под горячим азиатским солнцем. Волосы спадали вниз густой волной, закрывая не только спину, но и часть ног. Пластмассовые желтые шлепки, украшенные подсолнухами, гулко стучали по асфальту, привлекая внимание немногочисленных прохожих. Люди с любопытством разглядывали красавицу, однако, заметив остальных, осуждающе качали головами. Ни Сашок, ни Петька, ни Рифат не пользовались большим уважением среди односельчан, прославившись как бездельники, лоботрясы и драчуны. Рифат же, отсидев в колонии для малолеток почти два года, считался вообще отъявленным бандитом. И, хотя все трое официально где-то работали, а вернее, числились, часто их можно было увидеть среди бела дня болтающимися без дела. Весть о Москвичке, швыряющейся деньгами и живущей у непутёвой Киямихи, уже облетела посёлок, поэтому, увидев её в окружении местных хулиганов, жители смотрели неодобрительно.

По дороге компания зашла в поселковый магазин и купила пять бутылок белого столового вина, столько же минеральной воды, блок болгарских сигарет «Родопи», штук десять плавленных сырков «Дружба», литровую банку соленых помидоров, две буханки белого хлеба и плитку шоколада «Дорожный». За всё расплатилась Настя, достав свёрнутые в трубочку купюры из кармана своего цветастого сарафана. Шоколадку она тут же отдала довольному Серёжке, который, торопливо развернув фольгу, с радостью вгрызся в жёсткую плитку острыми зубами хорька. По пути компанию нагнала запыхавшаяся Марина. В руках она несла вязаную из белых капроновых ниток авоську, наполненную огурцами.

— Ты откуда столько огурчиков надыбала? — присвистнул Рифат, забирая авоську из рук подруги.

— У тётки… в огороде.., конечно, — Марина запыхалась от быстрой ходьбы, поэтому говорила с интервалами.

— Настучит она тебе по кумполу за огурцы, — заметила парень. — А соль прихватила?

— И соль, и хлеб, и чеснок. Даже стаканы взяла, а то в прошлый раз пришлось пить из горлышка. А вы что купили? — полюбопытствовала Марина.

— Во! — Петька приоткрыл чёрную кирзовую сумку, в которой нёс бутылки и закуску.

— Класс! Устроим пикник! — девушка аж зажмурилась от удовольствия в предвкушении приятных посиделок у прохладной воды в тени прибрежных тугаев.

— Кого устроим? — не понял её радости Рифат и подозрительно посмотрел на любовницу. — Я тебе устрою! Смотри у меня, коза!

— Ой, ну ты вообще, Риф! Пикник, значит что-то вроде гулянки на природе. — Марина засмеялась, взяв под руку сердитого ухажера.

— Ну, так бы и сказала, что на природе жратуха будет. А то… Я же тебе говорил, у меня пять классов и три ко…, как это правильно, коридора. Остальные классы на зоне. Мы народ простой, ваших учёных слов не знаем, — и пихнул локтем Сашка, идущего рядом, ища у него поддержки.

— Не знаю, Риф, я там не был. Пока ты на зоне учился, я в армии служил в Сибири, — Сашок протрезвел и шёл за Настей, внимательно глядя под свои длинные ноги. — И вообще, башка трещит у меня чего-то… Похмелье что ли?

— Ща, придём на Дарью и первым делом тяпнем по сто грамм, — вклинился Петька. — Жалко только, что водяры не взяли. Вино — что? Вино — вода. Для женщин напиток. Водки бы надо было купить.

— Надо было купить. Кто тебе мешал? — спросила Настя, не оглядываясь.

— Так это… Деньги-то кончились у меня, — Петька поднял сумку и поставил на плечо, чтобы удобнее было нести. — А так мне не жалко.

Все замолчали. Денег не было ни у кого, кроме как у приезжей москвички, которая вчера продала армянину-ювелиру, что сидел в будке на городском базаре, свои серьги с жемчугом за целых двести рублей. Армянин долго торговался, но, в конце концов, отсчитал две сотни красными десятками и попытался пригласить Настю в ресторан, накрыв волосатой рукой её руку с пучком десяток. Девушка аккуратно сняла его руку со своей и, глядя ему прямо в глаза, стальным голосом отчеканила: «Нет, дядя. В другой раз покувыркаемся, когда дашь хорошую цену за цацки. Ты и так наварился с меня хорошо, хватит с тебя на пока». Сашок, стоявший рядом с ней, было напрягся, но Настя, взяв его под руку, увлекла к воротам базара, пряча деньги в лакированный красный кошелёк. Тогда он ещё удивился, как она жёстко и со знанием дела отбрила ювелира, но потом забыл, увлечённый всеобщим весельем в доме Киямихи. Сейчас вдруг вспомнил и снова подивился. Прибавив шагу, чтобы идти наравне с девушкой, спросил:

— А где ты так мужиков усмирять научилась, Настя?

— Ты о чём?

— Я о вчерашнем. Ты армянина-ювелира отсекла резко. Даже красиво.

— Жизнь, Сашенька, научила.

— Ни фига себе! Жизнь? Да тебе и двадцати ещё нет. И потом, ты же из Москвы, вроде из приличной семьи…

— А откуда ты знаешь, из какой я семьи?

— Ну, это… Клава говорила и Ирка…

— А они обо мне откуда знают?

— Не знаю… Ты, наверное, рассказала.

— Я никому ничего не рассказывала о себе. Да, я из Москвы. А остальное не вашего ума дело, — девушка вскинула голову вверх, задрав округлый подбородок, и прибавила шагу.

Сашок растерялся. Он почесал затылок и прошел остаток пути молча, размышляя над словами Насти. Хотел было расспросить её ещё, но побоялся, что девушка рассердится и прогонит его от себя. Уходить из хорошей компании с дармовой выпивкой и закуской было бы глупо, поэтому он прикусил язык и решил оставить вопросы до удобного случая, когда Москвичка будет в хорошем настроении или под градусом. Правда, пила она совсем мало, что было странным в их компании. Даже Маринка, уж насколько образованная, но выпивала понемногу, не говоря уже об Ирке и Клавке, которые глушили «белую» наравне с мужиками, если не больше. Иногда Сашок даже удивлялся, куда в них столько лезет, в женщин-то. Вроде бы они должны быть слабее мужчин и пить меньше, однако всякий раз на его вопрос Ирка хохотала и, пуская сигаретный дым ему прямо в лицо, спрашивала: «А что, Сашок, завидно тебе, что я перепить могу любого в посёлке?»

Петька доставал бутылки из сумки и укладывал их в прохладную воду, чтобы остыли немного. Настя с Мариной, расстелив полотенце под кривым карагачом, раскладывали на нём закуску. Серёжка уже купался, играя со своей камерой и визжа от удовольствия. Мужчины закурили «Родопи», лежа на нагревшемся за жаркий день серебристом песочке. Казалось, что уже все протрезвели после дневного гулянья у Киямихи во дворе, один Петька продолжал болтать о всякой ерунде, словно алкоголь ещё не выветрился из него.

— Слышь, Настя, а Москва какая? Красивая, небось? Большая?

— Угу, — девушка аккуратно чистила перочинным ножом Рифата чеснок, отделяя зубчики от сиренево-белой головки.

— Народу, говорят, у вас полно. Сколько-то миллионов аж.

— Угу.

— И деньжищ у людей немерено, говорят. Все на «Волгах» разъезжают.

— Угу.

— И у тебя там машина есть?

— Есть. И машина, и квартира, и дача.

— Вона как! — присвистнул мужчина. — Богачка ты значит?

— Ага.

— Я и гляжу, сколько на тебе этих всяких колечек да цепочек навешано-то. На тысячу, не меньше выйдет.

— Больше.

— Чего больше? — растерялся Петька.

Риф с Сашком даже привстали от удивления, во все глаза глядя на Настю.

— Всё это, — девушка выставила руки с кольцами вперёд, — тянет на несколько тысяч. Я вчера этому барыге уступила серьги за две сотни только потому, что по жаре мотаться не хотелось больше. А так они стоят пятьсот рублей минимум.

Марина ахнула и прикрыла рот ладошкой.

— Енто откуда же такое богатство у тебя? — несмотря на удивление, Петька продолжал любопытствовать.

— От верблюда, — казалось, Настя потеряла интерес к разговору, вновь сосредоточившись на чесноке.

— Родители что ли богатые? — не унимался мужчина.

— Ага.

— Начальники что ли? Или в партии?

— Пётр, а ты знаешь, что любопытной Варваре на базаре нос оторвали? — вопросом на вопрос ответила Настя.

— Нет, ну, ты скажи. Тебе жалко что ли? — Петька повернулся к остальным, ища поддержки. — Всем хочется о тебе побольше узнать.

— Зачем? Меньше знаешь, крепче спишь, Пётр. Тебе никто не говорил раньше такого?

— Ну, Настя, — взмолилась и Марина, сгорая от любопытства. — Ну, расскажи…

— Да нечего рассказывать. Дед с бабкой наследство мне оставили.

— А как ты к нам попала? — Сашок осмелел.

— Прилетела на самолёте.

— Зачем? — уже хором спросили сидящие вокруг девушки приятели.

— А просто так. Ткнула в карту пальцем наугад — в ваш город попала. Смотрю, есть билет прямой из Москвы. Вот и вся история. Всё? Ну, Пётр, где вино твоё холодненькое? Давай уже, доставай. Серёжа, иди есть!

Все оживились в предвкушении выпивки, однако каждый про себя подумал, что ответа на вопрос, для чего Москвичка прилетела к ним, так и не получили.

«Странная она какая-то», — думал Сашок, держа гранённый стакан в руке. Он снова украдкой глянул на девушку, сидящую рядом с ним на песке: «Кто же она такая? Почему скрытничает? Как оказалась у Киямихи, у этой пьющей и гулящей бабёнки, к дому которой нормальные поселковые женщины даже близко не подходят? Вроде, Клава её привела к сестре на постой, а откуда Клава её знает, интересно? Может, они познакомились, когда она училась в текстильном училище где-то там под Москвой, или ещё где?» Настя нравилась ему, но было в ней что-то такое отстранённое, что отталкивало парня. Пока Сашок был пьян, она казалась ему сказочной принцессой, однако стоило протрезветь, как он видел девушку в другом свете. Красивая, и волосы шикарные, как у русалки, и глаза дивные, и фигура что надо. Даже рядом с ним, верзилой, не кажется коротышкой, а смотрится так, будто одного с ним роста, хотя еле-еле до плеча достает макушкой. И всё равно, есть в ней что-то такое, отчего мужчине становится не по себе. Загадка что ли какая-то? Или страшная тайна? В армии сосед по койке рассказывал ему про женщину из своей деревни, которая мужиков с ума сводила, а сама никого не любила. Стольких загубила, что бабы просто готовы были её убить, и не могли. Подойдут к её дому, чтобы поджечь и, вдруг, слабеют. Ноги у них подкашиваются сами по себе, ну, просто валятся на землю без сил. Дружок говорил, заговорённая баба та была. Ведьма. Несмотря на июльский тёплый вечер, тело Сашка покрылось мурашками. Он поёжился.

— Саня, давай посуду, долью чуток, — Петька разливал уже вторую бутылку вина.

Сашок встрепенулся, залпом выпил «Столовое белое», скривился и взял горбушку хлеба, чтобы занюхать эту дешёвую кислятину. Затем откусил пол огурца и неожиданно для самого себя задал Насте ещё один вопрос:

— Так ты, значит, вроде ведьмы?

Все удивлённо уставились на него: Петька застыл с бутылкой в руке, забыв долить в стакан новую порцию вина, которую только что обещал; Рифат перестал жевать и с интересом разглядывал приятеля, решив, что у того от жары и выпитого за последние три дня шарики за ролики зашли; Марина хлопала голубыми глазами без очков, переводя взгляд с Насти на Сашка; один Серёжка продолжал невозмутимо есть, откусывая большие куски плавленного сырка. Тишину прервала сама Настя. Повернувшись ко всем спиной и подставляя лицо последним лучам солнца, она со смехом ответила:

— Да, Сашенька, я ведьма. Ты фильм «Вий» смотрел? Так вот, и я так же летаю в гробу по ночам и парней пугаю или даже убиваю, если уж сильно понравится кто.

За импровизированным столом засмеялись, только Петька, поставив начатую бутылку на песок, отвернулся и быстро перекрестился.

— Какая же она ведьма, — вступился за девушку Рифат. — Она русалка. Смотри на волосы. Русалочка настоящая.