Эльдар Ахадов

Неслучайные встречи

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Эльдар Ахадов, 2018

Книга повествует о неслучайных реальных встречах автора с известными людьми — осенёнными талантом и признанием, успешными в жизни и творчестве. Отличительной чертой каждого рассказа является то, что он основан на личных впечатлениях автора и во многом является свидетельством очевидца.

12+

ISBN 978-5-4493-6732-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Неслучайные встречи
2. Елена Кушнерова
3. Михаил Казиник
4. Виктор Селиверстов
5. Тойво Ряннель
6. Виктор Астафьев
7. Валерий Пилипчук
8. Ирина Апексимова
9. Виктор Лапшин
10. Тимур Зульфикаров
11. Валерий Асатиани
12. Дина Крупская
13. Марина Саввиных
14. Александр Карпенко
15. Валерий Золотухин
16. Владимир Кафаров
17. Сергей Георгиев
18. Александр Друзь и Борис Бурда
19. Людмила Липатова
20. Наталия Цымбалистенко
21. Эстер Гессен
22. Анна Ахматова
23. Захар Прилепин
24. Тимур Мартынов
25. Булат Окуджава
26. Рита Райт-Ковалёва
27. Елена Сусой
28. Алитет Немтушкин
29. Эдуард Русаков
30. Сулейман Рустам
31. Вагиф Назиров
32. Леонид Юзефович
33. Дмитрий Кобылкин
34. Евгений Степанов
35. Виктор Боярский
36. Анатолий Байбородин
37. Вера Баранова
38. Александр Хлопонин
39. Сергей Кузнечихин
40. Александр Усс
41. Ираклий Андроников

Елена Кушнерова

Прошло всего несколько дней, всего лишь несколько дней. А кажется, что все это было так давно. Как давно? На этой же неделе и было — с понедельника по четверг, а сегодня у нас что? Сегодня еще суббота не завершилась… Международный творческий фестиваль «Визит к музам», Грузия, Тбилиси, вторник. В программе проекта «По следам аргонавтов» значится: «16.00. Дом — музей художницы Элене Ахвледиани. Награждение победителей международного конкурса „Гомер“. Концерт Елены Кушнеровой». Последняя фраза несведущим не скажет ни о чем. Но, на мой взгляд, именно этот концерт — и есть главная награда для всех участников международного фестиваля! Любое выступление пианистки Елены Кушнеровой, даже самое коротенькое, давно уже сопоставимо с выступлениями величайших музыкантов мира: таких как Рихтер, Ойстрах, Ван Клиберн или Ростропович. Ибо такое событие в мире музыки воистину равно историческому. Германский музыковед Юрген Оттен (Jürgen Otten) в своей книге «Великие Пианисты Современности» (Die großen Pianisten der Gegenwart. Berlin/Leipzig 2009, ISBN 978-3-89487-530-5) наряду с Лилией Зильберштейн и Елизаветой Леонской называет Елену Кушнерову одной из трёх величайших русских пианисток современности! Известнейший музыкальный критик Харолд Шонберг (1915—2003) из «Нью-Йорк Таймс» незадолго до своей кончины с восхищением пишет, что скрябинский диск Кушнеровой — «это лучшие записи, которые мне известны».

Специально для нее писали свои симфонии, концерты для фортепиано и прелюдии такие всемирно известные композиторы, как Александр Локшин, Зигфрид Матхус, Михаил Коллонтай… Ей восторженно аплодировала публика всех европейских стран, Японии и США. С 2006 года она ежегодно в качестве приглашённого профессора дает уроки фортепиано в Елизаветинском университете (Elisabeth University of Music) в Хиросиме, Япония. Она дала самый северный концерт в истории фортепианной классики — выступила в Гренландии! У нее десятки престижных наград, таких, как Preis der Deutschen Schallplattenkritik 01/1998 за прокофьевский диск (1997); Supersonic Award Pizzicato (Luxemburg) 10/2005 за брамсовский диск (2005); Rosette in Penguin Guide to CDs and DVDs 2003/2004 за баховский диск (2000) … Счастлив тем, что имел возможность не только слышать ее фортепиано, но и общаться с этой великой пианисткой.

Михаил Казиник

Он выступал в самом большом концертном зале планеты Земля. Сотни тысяч слушателей собрались вместе, чтобы насладиться виртуозной игрой уникального скрипача! И не было ни конца, ни края грандиозному концертному залу, как нет ни конца, ни края Вселенной, излучающей бессмертную музыку Баха, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Брамса, Шопена, Рахманинова… И залом этим служил для Михаила Казиника — весь Мировой океан, а слушали его — сотни тысяч дельфинов — представители великой древней земной цивилизации. Да, такой незабываемый потрясающий день действительно был в его фантастически неповторимой жизни!

Музыкант и искусствовед, поэт и писатель, режиссёр и драматург, эрудит и просветитель — Михаил Семёнович вечно в пути, он объехал десятки стран мира, пытаясь объять необъятное, настраивая души людские на любовь и свет, обнимая музыкой весь род человеческий. Казиник — подданный шведского королевства, эксперт Нобелевского концерта, уроженец Санкт-Петербурга, один из ста людей планеты, удостоившийся чести представлять человеческую цивилизацию перед гораздо более древней и более развитой цивилизацией дельфинов. Приближался миллениум. Календарь майя пророчествовал о конце света для человечества. У горстки энтузиастов возникла идея спасения духовного, культурного и научного опыта человечества с помощью передачи всей информации на хранение иной величайшей цивилизации — дельфинам. Сто самых выдающихся людей плане ты Земля были приглашены на корабль. И вот они добрались до места встречи с дельфинами.

По пустынному лону океана скользил огромный белоснежный катамаран. Косматые волны изредка вскидывали мятежные головы, замечали корабль и вновь исчезали в аквамариновой бездне. На палубе корабля в ожидании чуда, словно вглядываясь во встречный солоноватый воздух, стоял невысокий кудрявый седой человек с улыбающимися морщинками на лице, обветренном временем. В руках у него были скрипка и смычок. И был океан. И волны, и ветер, и корабль… но не было чуда. Но вот зазвучала музыка над волнами. И заискрилось, взмыло к небесам, отражаясь на всем вокруг нечто такое величественное, такое нежное, такое волшебное и человеческое, что все изменилось в один миг! Заволновалась океанская гладь. Сотни тысяч дельфинов от края до края горизонта, как от края до края Вселенной, явились на ней в один миг.

Люди, восхищённые невероятным зрелищем, начали фотографировать и снимать происходящее на видео. В воздухе застрекотали квадрокоптеры с видеокамерами. Они парили над волнами с угрожающим стрекотом, порой опускаясь к самой воде.

Дельфины восприняли всё это, как нечто враждебное, воинственное и угрожающее. Через несколько мгновений океан опустел. Дельфины исчезли. Казалось, что великая встреча двух цивилизаций, которую так долго ждали и так тщательно готовили, едва начавшись, прервалась навсегда.

Разочарованные люди начали расходиться по каютам. Но тут вновь зазвучал скрипичный смычок, он метался по струнам и так отчаянно звал собратьев по разуму, так молил их об этом счастье… что они вернулись. Сто тысяч дельфинов вернулись к кораблю, заслышав зов скрипки Михаила Казиника! Эта подлинная история произошла в канун второго тысячелетия новой эры.

21 апреля 2018 года мы виделись с ним в Москве на Новом Арбате, на 21-м этаже здания, в котором находится его московская квартира. Мой рассказ «Волшебная скрипка» посвящён встрече двух цивилизаций, состоявшейся во многом благодаря гениальной музыке величайших композиторов человечества и скрипке Михаила Казиника, которой поверили дельфины планеты Земля.

Виктор Селиверстов

28.07.2018 по приглашению известного ямальского резчика по дереву и мамонтовой кости Виктора Егоровича Селиверстова я посетил его мастерскую — настоящую сокровищницу изделий из кедра, абачи (африканское дерево), кости мамонта, оленя, лося и других натуральных материалов. Его гостеприимная мастерская часто встречает гостей из разных уголков России и не только. Здесь бывали и норвежцы, и англичане, и шведы, и американцы, и финны… Виктор Егорович — член Международного союза по изучению четвертичного периода (International Union for Quaternary Research, сокращённо INQUA) — главной международной общественной научной организации специалистов по изучению четвертичного периода (последние 2,6 миллиона лет) истории Земли.

Для Виктора Егоровича мамонт — не ископаемое существо, а реальный житель нашей планеты. Несколько часов прошло в увлекательнейшей беседе о качествах мамонтовой кости, о том, как жили мамонты, чем питались, как внешняя среда влияла на их существование и облик. Если захотите узнать о мамонтах, не стесняйтесь спрашивать Селиверстова, он расскажет о них всё.

Иногда мне казалось, что мой собеседник что-то скрывает, что всё-таки он где-то видел живых мамонтов или даже какое-то время наблюдал за ними, находясь неподалёку от их стада. Кстати, последние мамонты вымерли не так уж и давно — всего 3,5 тысячи лет назад, и, к примеру, египетские фараоны ещё были их современниками. Попутно ознакомился я и с целой коллекцией головных уборов из разных стран, которые посетил наш ямальский мастер. В одном из уборов я даже сфотографировался.

По словам Селиверстова мамонтовая кость обладает светлой энергетикой Земли и может служить реальным оберегом. Сообщив об этом, он посмотрел на меня, улыбнулся и, произнеся слово «навсегда», вручил мне фрагмент бивня мамонта. Спасибо, Виктор Егорович, добрейшей души человек: теперь и у меня есть свой мамонтовый оберег. Навсегда.

История мамонтов, конечно, очень интересна, но, вернувшись из гостей, я решил поинтересоваться и историей происхождения уникального человека, занимающегося столь необычным делом, поскольку говорили мы о многом, в том числе и о своих родовых корнях. В частности, Виктор Егорович упомянул, что один из его предков служил до революции 1917 года офицером, а неподалёку от Москвы существует село Селиверстово, имеющее прямое отношение к его роду.

Всё подтвердилось. По сказаниям старинных родословцев 15 века род Селиверстовых происходит от выехавшего из Большой Орды в пору правления Ивана Великого (деда Ивана Грозного) «мужа честна» по имени Феогност, получившего в крещении имя Василий. Его сын Селиверст и стал родоначальником знаменитой в дальнейшем русской фамилии. Богдан Васильевич Селиверстов был воеводой в Ливнах и на Осколе (1596). Афанасий Ермолаевич Селиверстов — воеводой велико-пермским, чердынским и соликамским (1654), Фёдор Афанасьевич Селиверстов — в Ряжске (1659), брат его Иван — в Калуге (1678) и Алексине (1682), Яков Фёдорович Селиверстов — в Ядрине (1693). Род Селиверстовых внесён в VI часть родословных книг Тульской и Тамбовской губерний, это древний воинский род, служивший России со времён Великого княжества Московского до советских времён включительно (отец Виктора Егоровича сражался в Великой Отечественной войне, будучи артиллерийским офицером).Фамильный герб рода Селиверстовых внесён в Часть 7 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 42.

Тойво Ряннель

Его картины бережно хранятся в собраниях музеев России, в частных коллекциях США, Франции, Германии, ЮАР, Швеции, Японии, Китая и Финляндии. Его «Рождение Енисея», «Горные кедры», «Портрет матери», «Сердце Саян» безоговорочно признаны одними из вершин реалистического изобразительного искусства ХХ века. Заслуженный художник РСФСР, народный художник РСФСР, почётный академик Российской академии художеств…

Помню, с каким непередаваемым сдержанным финским юмором, хитровато поглядывая на меня (пойму ли?) он рассказывал о том, как ему сообщили о награждении званием народного художника. Позвонили из Москвы, поздравили, он поблагодарил и поинтересовался, мол, если уж народным наградили, то нельзя ли как-нибудь и судимость снять? На другом конце телефонного провода от неожиданности воцарилось молчание, затем пообещали перезвонить.

Дело в том, что Тойво Васильевича угораздило родиться в семье финнов, проживавших в деревне Тозерово Шлиссельбургского уезда Петроградской губернии в 1921 году. И в 1931-ом всю их семью выслали в Удерейский район Красноярского края. Так десятилетний мальчик Тойво был наказан советским государством только за то, что родился финном. Всем навеки погребённым в мёрзлую сибирскую землю людям, носившим неугодные властям финские, латышские, литовские и эстонские фамилии, нет точного числа… В Омское художественное училище Ряннеля приняли только по особому разрешению спецкомедатуры. Каково было жить молодому человеку с клеймом преступника неизвестно за что? Его дважды мобилизовывали на фронт в 1941 и в 1943… и дважды отзывали. Не из-за финской ли фамилии? Весьма похоже, что да. Только в 1993 году указом президента России народный художник России Тойво Васильевич Ряннель получил окончательную гражданскую реабилитацию.

У Тойво Васильевича было много друзей-художников и вообще — друзей. О врагах его я ничего не знаю, наверное, их просто не было. Однажды, в 1968 году художники Елин и Балдин оказались вместе с Ряннелем в дивногорской гостинице в компании с Владимиром Высоцким, только что завершившим работу на съёмках фильма «Хозяин тайги». Оттуда все вместе поехали в мастерскую Ряннеля в Красноярске на улице Ленина. Балдин вспоминал, как сделал фломастером рисунок поющего Высоцкого и попросил поэта оставить автограф на нём. Тот сразу же засвидетельствовал на рисунке «Это я!» и расписался. Был прекрасный вечер. Владимир Семёнович много пел, о чём все после долго вспоминали.

Я хорошо помню ту мастерскую, поскольку не раз бывал в ней. Тойво Васильевич не только любил поэзию, но и сам написал немало замечательных поэтических книг: «Капля в море», «Сверкнула пламенем Жар-птица», «Горные кедры», «В кругу друзей», «Тропа через век»… Помню его домашние сибирские пельмени и гостеприимство. А потом он попросил меня что-нибудь прочитать из своего, хотя он это, безусловно, читал, но ему хотелось послушать стихи именно в авторском исполнении. Конечно, и мне это было приятно…

Есть в Финляндии в провинции Уусимаа недалеко от Финского залива город Вантаа. Это родина философа-логика Яакко Хинтикка и хоккеиста Микко Коскинена, а также известного финского автогонщика Мики Хяккенина, победителя Формулы-1. Сюда в 1995 году с семьёй, как репатриант, переехал народный художник России Тойво Ряннель. 15 марта 2012 года он скончался в Вантаа. Вечная ему память.

Виктор Астафьев

рассказ «Последний поклон» (воспоминания о В. П. Астафьеве)
«Эльдару Ахадову с поклоном и на добрую память
Виктор Астафьев, 14.02.2000г.»
(надпись на книге)

Мысль записать то, что сохранилось в моей памяти о встречах с Виктором Петровичем, появилась у меня практически сразу же после известия о кончине великого русского писателя. Да, всё никак не мог заставить себя собраться, только теперь, спустя несколько месяцев после похорон…

Каким же он запомнился мне? Весёлым. Его жизнерадостный от сердца открытый смех помню очень хорошо. В декабре 1995 года в помещении редакции литературного журнала «День и ночь» от всей души развеселил его мой застольный рассказ о первом знакомстве с Сибирью. Беседовали мы довольно долго, Виктору Петровичу кто-то пытался напомнить о времени, да он всё отмахивался. Впрочем, я и сам, увлекшись своим рассказом, сгоряча так и не заметил сновавших вокруг нас телевизионщиков. Только после, уже дома — увидел фрагмент нашей беседы с Астафьевым по телевизору. Видимо повествование о моих приключениях пришлось ему по душе: отборного коньячку по ходу дела он улыбаясь подливал сам… Ещё от той нашей встречи у меня сохранилась первая подписанная самим писателем книга.

Помню Виктора Петровича взволнованным и растроганным. Это было на церемонии посвящения в лицеисты одаренных ребят из Красноярского литературного лицея. Вокруг писателя всегда вращались разные люди: чиновники от литературы и просто чиновники, литераторы, которым что-нибудь нужно было от него, просто восторженные поклонники и поклонницы. Быть назойливым — не в моем характере. От того, что ни разу я не навязал ему своего присутствия, непосредственное общение с ним, было для меня бесценным, ибо случалось оно только естественным ненамеренным образом. А в тот раз наши места в актовом зале дома Союза Писателей случайно оказались рядом: он поздоровался и присел справа возле меня. Выступления юных лицеистов, церемония их награждения, посвящение в лицеисты новичков и само вручение ученических билетов ребятишкам — дела, которыми в тот день пришлось отчасти заниматься и самому Виктору Петровичу, всерьёз взволновали его. У него было доброе отзывчивое сердце…

После того, как молодежь ушла, на чаепитии с Виктором Петровичем осталось несколько красноярских писателей и педагогов литературного лицея. Были Михаил Успенский, Сергей Задереев, Марина Саввиных, ещё несколько человек. Рассказывал он тогда о том, как разные политически ангажированные местные и московские организации постоянно обращаются к нему с просьбами высказаться по тому или иному событию, поддержать их позиции, и о том, как он устал от всего этого, постоянно отказываясь участвовать в этих сиюминутных игрищах…

Ещё помню великого писателя огорченным до глубины души после заседания писательской организации, на котором как-то разом вылезли наружу все накопившиеся противоречия, взаимные обиды, обнаружился раскол в писательских рядах…

Виктору Петровичу было уже нелегко ходить. Он вышел, опираясь на палочку, встал перед всем обществом и в качестве аргумента против раскола организации зачитал отрывок статьи Валентина Курбатова. Я помню его резкий и гневный голос в тот вечер.

А ещё я помню Астафьева одиноким. Это было после торжественного праздничного концерта в Большом Концертном Зале города. Концерт был посвящен двухсотлетию со дня рождения другого великого русского писателя и поэта — Александра Сергеевича Пушкина. В зале присутствовали потомки Пушкина со всего мира, было множество людей из местной и приезжей культурной элиты общества, руководители города и края. И вот по окончании действа, когда народ стал расходиться, получилось так, что я поотстал от схлынувшей уже из зала толпы, увлекшись беседой с одним из потомков Александра Сергеевича, приехавшего из Иркутской области. В холле было уже наполовину пусто, когда я неожиданно для себя заметил впереди одинокую фигуру опирающегося на трость, медленно и тяжело идущего пожилого человека. Это был Виктор Петрович Астафьев. Помню, как поразила меня эта одинокость, тем более удивительная при том обилии людей бомонда и временщиков разного толка, которые постоянно вились вокруг!.. Никто не предложил ему помощи, никто вроде как… не заметил его! При том ажиотаже вокруг его имени, который ощущался все время, это было невообразимо, но… Он был ОДИНОК. И ни одна живая душа этого не заметила в тот ликующий праздничный день.

Помню нашу с ним короткую беседу в день Победы. Мы сидели рядом на одном бежевом диване в кабинете председателя писательской организации. Он пригубил вина за ту самую Победу, за которую заплатил когда-то собственной кровью, и сидел, тихий, задумавшийся о чем-то, о своём…

Все знали, какую тяжелую борьбу вел он в то время со своими болезнями, как держался на одном только своём несломленном великом духе. Мне захотелось как-то приободрить, поддержать Виктора Петровича. Я спросил у Астафьева насколько интересно ему жить в нынешнее время, когда каждый день приносит что-то новое в жизнь общества, страны и мира в целом. И вдруг услышал в ответ совсем не то, что ожидал… «Нет,» — сказал Виктор Петрович, — « Всё уже было в моей жизни и ничего интересного или нового, кроме давно мной ожиданного и предвиденного не будет. Одно только меня радует по-прежнему: Это когда солнышко утром восходит и птички поют…» И столько было мудрого спокойствия в этих его словах, что запомнились они мне с той поры на всю жизнь.

Я не знаю: читал ли Виктор Петрович мою книгу, которую я передал его супруге Марии Семёновне, заглянув однажды в их всегда гостеприимный дом в Академгородке. Надеюсь, что успел полистать, Он тогда лежал в больнице после очередного кризиса. Мария Семёновна поблагодарила меня, участливо спросив о трудностях с финансированием издания поэтических произведений. А книга называлась — «ВСЯ ЖИЗНЬ», в память о той нашей беседе с Виктором Петровичем.

Валерий Пилипчук

рассказ «Меценат»

Памяти заслуженного художника России

Валерия Александровича Пилипчука

посвящается

У одного художника всегда была мечта: делать для людей что-нибудь хорошее. Он очень старался, постоянно так и делал, как мечтал. Наверное, поэтому и картины у него получались просто замечательные: яркие, сочные, звёздные, солнечные, в общем, от души рисовал.

Для всех посетителей в мастерской художника был небольшой закуток, где на полочке виднелись пакетики с чаем и баночка кофе, на столе в вазочке лежали разные сладости, а в уголочке шумел горячий маленький настоящий самовар.

Людям его работы нравились. Все их нахваливали, только редко покупали, потому что одни, у кого деньги были, жалели денег на покупку, не специально из-за художника, а традиционно, потому что жлобы, а у других — денег всё равно не было, поэтому они приходили в мастерскую не для покупок, а чтобы попросить взаймы хоть сколько-нибудь.

Художник взаймы всегда давал, если было с чего давать. А если не было, то он очень стеснялся, до утра пил кофе и рисовал, чтобы забыться в работе…

А рисовать он очень любил. С детства. Даже теперь, когда у него была солидная жена, взрослые дети и любящие непослушные внуки, — каждый раз, начиная новую работу, он казался себе маленьким робким мальчиком возле большого чистого холста, на котором всё уже правильно нарисовано невидимыми красками, и ему остается только разглядеть их и повторить. А то без художника другим ничего не видно.

Однажды, в картинной галерее на художественной выставке к нему подошла невысокая бойкая женщина-блондинка на туфельках с каблучками-шпильками и тут же начала громко восхищаться его работами и щебетать что-то восторженное на весь зал. Художнику сразу стало как-то неуютно от этого. Искоса поглядывая по сторонам, словно пытаясь куда-нибудь спрятаться, он терпеливо сносил дифирамбы. И тут в сторонке живописец нечаянно заметил худенькую девочку лет десяти-двенадцати со странным взглядом. Все вокруг ходили, разглядывая картины, висевшие по стенам, а девочка стояла посреди зала и, казалось, старательно всматривалась в пустоту вверху впереди себя.

«Ой, извините!» — внезапно прочирикала женщина — « чуть ребёнка не забыла из-за Ваших картин! Диночка, подойди сюда! Это моя доченька Диночка! Диночка, а это дядя художник, поздоровайся! Это он тут всё вокруг так красиво разрисовал! Здоровайся, деточка! Ну, же!..»

Девочка со странным взглядом в пустоту, продолжая, полуочнувшись, улыбаться кому-то сквозь художника, произнесла «здравствуйте». Её мама рассказала, что Дина — незрячая от рождения, но что она всё тонко чувствует и даже пишет стихи. Дина хорошо читает по системе Брайля (есть такая система чтения — пальцами по выпуклостям на плотной бумаге). Её мама иногда распечатывает Динины стихи, чтобы кто-нибудь ещё мог их прочитать. Про книжку стихов, увы, мечтать не приходится: очень-очень-очень дорого, не по карману…

Как же так, заволновался художник, должны же отозваться добрые люди, меценаты какие-нибудь, в конце концов. Женщина усмехнулась: «Давайте оставим сказочки о щедрых меценатах на совести наших газетчиков и телевизионщиков. Вы просто не представляете, в какие только двери я не стучалась! Бесполезно и бессмысленно. А даром сейчас никто ничего не печатает, ни одна типография, ни одно издательство».

Художник все-таки выпросил у Дининой мамы рукопись её дочери. Так. На всякий случай. Конечно же, никакого всякого случая не произошло. Стоимость изготовления книжки Дининых стихов, увы, многократно превышала возможности кошелька живописца.

Всё же он никак не мог успокоиться, особенно, когда в перерывах между работами начинал перечитывать звонкие, чистые, волшебные, детские Динины строчки. Слепая девочка так ярко, сочно, звёздно-солнечно описывала мир природы, с такой легкостью и глубиной рассказывала стихами о переживаниях души человеческой, что временами художнику казалось, что это её стихами говорят его собственные картины.

И вот, однажды, настал день, когда художник позвонил Дининой маме и пригласил их с дочерью вечером в ту же картинную галерею, где они встретились в первый раз. Они приехали. В галерее, начиная с самого входа, было очень много народу. Динина мама растерянно смотрела, как взрослые люди ходят по пустым залам и тихо переговариваются, а в руках у многих — новая, только из типографии, Динина книжка стихов!

— Милый, дорогой, золотой Вы наш! Спасибо огромное! Спасибо, родненький! Как же, как же Вам удалось это сделать? Кого Вы нашли? Какого мецената? Кому в ножки кланяться?

— Да, ладно, Вам. Что ж Вы плакать-то сразу? И не надо никому в ножки кланяться. Всё нормально. Здравствуй, Дина! Как себя чувствуешь?

— Как же не надо? Есть, значит, у нас люди добрые! Господи, есть!.. А я-то, глупая, думала… Зря только обижалась на людей. Кстати, где Ваши картины? Это ведь Динина презентация? Сейчас бы нам Ваши картины по стенам очень бы даже не помешали. Жаль, что их нет. Наверное, у Вас теперь выставка в другом городе?

Художник засмущался, поправил очки на носу, промямлил в ответ что-то невнятно-туманное, потом как-то смешно чихнул и вдруг, извинившись, отошел куда-то, как будто его позвали.

— Мама, мамочка, — тихо-тихо сияющим голосом произнесла Дина, сжимая мамину руку, — неужели ты не догадалась? Ведь это всё — его картины, мама…

И она дотянулась, дотронулась наощупь до стопки своих новеньких книжек на столе, где у дальнего края деловито шумел маленький пузатый самовар.

Ирина Апексимова

Случилось так, что в канун Третьего Пушкинского поэтического марафона, организованного директором Театра на Таганке Ириной Викторовной Апексимовой, мы списались с ней в интернете. «Эльдар, с удовольствием послушаем Вас. (…). Если найдете для себя возможным (…) — будет прекрасно», — сообщила мне Ирина Викторовна четвёртого июня 2015 года. А в ночь с 6-го на 7-ое в Москве в саду «Эрмитаж» мы познакомились уже в реальном мире, и я прочитал своё стихотворение из пьесы «Вызов», посвященное дню рождения поэта.

Ирина Викторовна произвела на меня неизгладимое впечатление. Гостеприимная хозяйка вечера, она, словно бабочка, порхающая с цветка на цветок, успевала перемещаться от столика к столику с горящими свечами, общаясь на лету с каждым приглашённым гостем. В романтическом полумраке ночи сияли огоньки свечей и звучали волшебные пушкинские строки.

В детстве Ирина мечтала стать певицей. Окончила музыкальную школу по классу фортепиано. Позже — пошла учиться в специализированный театральный класс общеобразовательной средней школы. Окончила школу-студию МХАТ (мастерская Олега Табакова) и до 2000 года работала в московском художественном театре имени А. П. Чехова. Затем училась на спецкурсах современного танца во Флоридском университете (США), в актёрских школах Нью-Йорка и Лондона. Она всегда любила учиться и познавать новое.

Неисчерпаемое трудолюбие Ирины Викторовны, её актёрское дарование и преданность театральной сцене нашли своё отражение в десятках сыгранных ролей. Лаура и Марина Мнишек из пушкинских «Маленьких трагедий» и «Бориса Годунова», Софья из грибоедовского «Горя от ума», Титания из шекспировского «Сна в летнюю ночь», Королева из «Беги, Алиса, беги» по Льюису Кэролу, эти и множество других блестящих образов, созданных ею на сцене, навсегда останутся в памяти благодарных зрителей. Невозможно не упомянуть хотя бы несколькими строками её работы в кинематографе: «Диссидент», «Октябрь», «Ширли-мырли», «Му-му», «Святой», «День рождения Буржуя», «Северное сияние», «Есенин», «Сыщик Путилин», «Книга Мастеров», «Генеральская внучка», «Игра в правду»…

В марте 2015 года Ирина Викторовна Апексимова стала директором Театра на Таганке.

Наша встреча в ту пушкинскую ночь произошла и внезапно, и как бы случайно. В тёмном изысканном платье одна среди перемещающейся толпы, прислонившись к деревянной стойке навеса, она стояла с изящным хрустальным бокалом красного вина в тонкой руке. Конечно же, я сразу узнал её, поскольку видел это лицо на экране бесчисленное количество раз. Это естественно. Удивительно другое, то, что и она узнала меня сразу, улыбнулась и тут же безошибочно назвала по имени…

На прощание мы сфотографировались на память, но снимок получился не очень удачным, и я сделал коллаж из двух других наших фотографий той летней сказочной ночи Эрмитажа и пушкинского гения. Этой весной мы собирались увидеться на моём лермонтовском вечере в Москве, но этого не случилось: Ирина Викторовна была ведущей концерта в Кремле, оба наших мероприятия начинались одновременно.

Сказать, что она — известная популярная российская актриса и режиссёр театра и кино, что она — театральный и общественный деятель, певица и телеведущая — очень и очень мало. Поэтому добавлю от себя: это очень талантливый человек, очень отзывчивый и внимательный к другим, ну, и конечно, обладающая неисчерпаемым обаянием красавица…

Виктор Лапшин

Посвящается памяти Виктора Николаевича Лапшина — главного врача красноярского родильного дома номер четыре.

Этой ночью снился мне странный сон… Огромные-преогромные врата посреди неба. Резные, вроде как из наиценнейших пород деревьев: и черного, и красного, и коричневого, и белого, и желтого — всех цветов и оттенков, какие только бывают. Резьба искусная, тонкая, всё до самых мелких деталей разглядеть можно: тут и виноградные лозы с гроздьями, и львы рычащие, и медведи, и зайчики, и птички поют, и леса широкие, и реки текучие, и горы высокие, дальние, серебристые… Стал я вглядываться: а оно всё живое и есть! Шевелится, дышит, ветрами шумит…

А перед вратами теми облака белоснежные клубятся, и выглядывают из них отовсюду, как из кустов, малыши-ангелочки. Видно, что много-много их там. Выглянут и снова прячутся.

— Да, что ж это делается, куда вы поразлетелись, поразбежались-то опять, а?! Ну-ка, быстро сюда! Эй, малышня! Хватит копошиться, в кошки-мышки играть, а то я сейчас уже рассержусь!

Громыхая зычным голосом, прохаживается вдоль врат насупленный здоровенный дядька с широкой стриженой бородой и зорко посматривает на ребятню. Раз! Ухватил одного, который зазевался, приоткрыл врата и подбросил его легонько туда. И полетел малыш, ревя и посверкивая крылышками, полетел на землю, в новую свою жизнь…

Чей же это голос был? Знакомый же, а вот спросонья не разберу никак.

— Ах, вы курвы такие! И как это вам на ум такое взбрело! Уволю! Завтра же заявление на стол и вон из роддома в… дальнюю даль! Кольца, серьги нацепили, косметики килограмм на рожи свои бесстыжие! Это ж родильное отделение, а не бордель! Совсем ума нет!!! Какие вы медработницы?! Бабьё натуральное! В родильном отделении всё должно быть стерильно! … Вам же русским языком сказано было!

Разъярённый главврач Лапшин выпроваживает из родильного двух дамочек в халатах. Обе в слезах. Новенькие. А ведь действительно говорил он им обо всём при приеме, предупреждал, но дамы видимо решили, что указания местного начальства можно корректировать по своему усмотрению. Ошибочка вышла. У Лапшина с этим строго. Не порезвишься.

Вот он большой, как самовар, стоит со стаканом горячего чая перед окном в своем кабинете и смачно ругается уже по другому поводу. Лапшин — в матерщине мастер уникальнейший. Как закатит «соловьиную руладу» — залюбуешься разнообразием могучего русского языка. Сколько же в нём нюансов и коленцев неведомых кроется!

Мат я как бы пропускаю, но в остальном смысл произносимого примерно таков:

— Вот же какие девчонки нехорошие, нехорошие, совсем очень нехорошие! Это ж надо! Я их только что в туалете поймал курящими, нехорошие они такие, и выпроводил на нехорошо! Их, нехороших, сюда на сохранение привезли, обеим семнадцати нет, вместо мозгов одно нехорошее, а они, глянь, курят, стоят за уличными дверями! Нехорошо! Нехорошо, нехорошо! Попростужаются же, нехорошие такие девочки!

Какие из них будущие матери? Как они детей растить будут? У обеих на локтях синё, поистыкано уже с такого возраста, да и по глазам нехорошим видно, чем занимались.

Вот эта, нехорошая такая, отказную хочет написать на младенчика своего. Ещё не родила, а уже отказывается, ах, какая же она нехорошая матушка!

Девушки в махровых халатах с большими выпирающими животами тем временем накурились, намерзлись на осеннем ветру у порога роддома и, разговаривая друг с другом, вальяжно зашли обратно. Им-то не слышно…

В роддоме номер четыре обычного сибирского города, в котором служил врачебную службу главврач Лапшин, пусть было также бедно, как и везде у бюджетников, но, по крайней мере, чисто и ответственно по отношению к роженицам и малышам.

Здесь невозможны были ситуации, чтобы женщину в предродовой оставили одну, чтобы кому-то сделали кесарево сечение и забыли убрать послед, чтобы шов на матке нечаянно подшили к тканям мочевого пузыря, чтобы кого-то случайно заразили лишаем или чем-то ещё, чтобы родившую вывезли в коридор и оставили там на полдня зимой под открытым окном, чтобы кормящим матерям давали гороховый суп или салат с огурцами, чтобы посетители проходили прямо в палаты в верхней одежде и грязной уличной обуви…

Вроде бы так и должно быть, но если честно, без вранья: всегда ли и везде ли у нас по жизни есть то, что должно быть?

Да, Лапшин ругался, да, устраивал жуткие разносы персоналу, если находил за что. Да, в райздраве он вырывал «свое» для роддома, за каждую бюджетную строку боролся до последнего, и потому всегда был «неудобным» для любого начальства. Начальство его, естественно, не любило, но, хотя придраться, чтобы уволить, у нас можно и к забору, Лапшина не увольняли, потому что охочих на его место почему-то всякий раз не находилось. А ещё потому, наверное, что у роддома Лапшина были самые низкие показатели детской смертности и заболеваемости во всем регионе.

Лапшин любил порядок на своём «корабле». Однажды, по какой-то сантехнической причине поздно вечером сломался душ. Ну, как в роддоме без душа? И работники районного ЖКХ, попытавшиеся сопротивляться отговорками про то, что «давайте, утром разберемся», познали на своей шкуре смысл выражения «вальпургиева ночь». Слово за слово и — Лапшин учинил им драку. В самом прямом смысле. С приездом милиции и прочими разборками. Тут уж все думали, что его уволят…

И случилось-таки два чуда. Первое: к трем часам ночи душ работал как часы. Второе: Лапшина оштрафовали, лишили премий, дали строгий выговор, сделали наипоследнейшее предупреждение, но главное… всё-таки оставили на работе.

А вот он коллег щадил не всегда. Раз довелось ему услышать в операционной, как молодой ассистент смачно называет кричащего, только что родившегося красного младенца кусочком мяса. Через два часа мрачный, как осенняя туча, Лапшин в своем кабинете нарочито вежливо предложил юноше написать заявление об увольнении по собственному желанию. Никакие извинения приняты не были.

— Молодой человек, нам с Вами не по пути, у нас тут есть только люди. Большие и маленькие. А мясо ищите, юноша, в мясных лавках. Мы не сработаемся. Прощайте…

У главврача, который кроме всего прочего еще и сам частенько принимает роды и делает операции, свободного времени не бывает. Но если каким-то чудом оно возникало, то помимо общения с семьей, где его с радостью ждали жена, дочка и маленький внучок, любил Лапшин подремать с удочкой где-нибудь на озерке или речке, коих в сибирских краях превеликое множество.

Ну, и выпить дома, как всякий русский, он мог, конечно. Иногда. И закусить, естественно. И неплохо закусить, поскольку и жена, и дочка готовили отменно. С годами, к сожалению, стал одолевать лишний вес. Перешел на диету. Шутил, что вместо ожидаемого похудания живота первым похудело то, что поправилось последним — лицо. Из спиртного в кабинетном сейфе всегда имелся хороший коньячок. Нет-нет, сам Лапшин на работе никогда не употреблял, исключительно для гостей…

Никто ни разу не видел его плачущим. Лишь однажды, после многочасовой борьбы за жизнь новорожденного, когда врачам пришлось всё-таки отступить, из операционной громыхая матами на всю больницу, вышел в коридор усталый Лапшин с еще неснятой повязкой на лице. Он кричал и грозил неизвестно кому, потрясая немытой окровавленной перчаткой… а глаза его над повязкой как-то странно влажно блестели и такая неизбывная боль в них была, словно ушел из жизни не маленький безымянный чужой человечек, а кто-то очень родной и близкий.

Что могло стать последней истинной причиной его ухода — так и осталось неизвестным, может быть, вся эта дёрганная, взбалмошная, какая-то неправильная жизнь, но в пятьдесят три года сердце Лапшина остановилось…

Прощание с доктором Лапшиным проходило в огромном зале местного Дворца культуры при громадном стечении народа. Пол возле покойного был покрыт алыми цветами вровень с гробом, в котором лежал вроде он, а вроде уже и не он, черты лица его заострились, и исчезло с них то, что делало его знакомым громыхающим Лапшиным.

Более же всего поражало воображение количество детей, пришедших на прощание со своим первым в жизни Главным Врачом. Их были многие и многие тысячи, их невозможно было сосчитать и даже увидеть всех сразу… Кого-то вели за ручку, кого-то везли в колясках, но были и те, кого просто несли на руках…

— Мама, а кто это такой там лежит?

— Дяденька Лапшин, сынок.

— А зачем мы здесь, мам? Тут так тесно, столько народу…

— Сейчас пойдём, сынок. Попрощаемся с доктором и пойдем, потерпи.

— А он что: уезжает куда-то?

— Да, сына, уезжает…

— И куда? В Африку?

— Дальше, сынок, далеко-далеко, там его ждёт много-много детишек, которым он должен помочь. Он уходит для того, чтобы они появились на свет… и пришли к нам…

Тимур Зульфикаров

Тончайшая вязь слов, то серебрящихся при свете луны, то ручейками золота сверкающих при солнечном, словно прозрачная многорукая лиана обвивает звенящее от любви пространство жизни. И течёт, вьётся, пульсирует, достигая неведомых прежде глубин сердца человеческого…

Мог ли знать я, зачитываясь когда-то историями о Ходже Насреддине, что однажды встречусь и подружусь с их потрясающим автором — Тимуром Касымовичем Зульфикаровым… Поэт, странствующий во всех временах и во всех мирах, принадлежащих Господину миров и времён, звезда первой величины, сияющая на небосводе поэзии… Его дух свободно перемещается в струящихся песках времени среди бескрайних барханов, громоподобных гор и дымящихся радужных водопадов.

Ловец искрящихся звёзд, он вглядывается в дрожащие огни дальних ночных городов и деревень сквозь жемчужные облака воображения и беседует с великими тенями минувшего: с Тимур-и-ленгом, с Иоанном Грозным, с ребёнком по имени Иешуа, с мальчиком Мухаммедом (да благословит его Аллах и приветствует!)…

Однажды в юности я узнал о нём от своего приятеля по имени Леонид (а было это почти сорок лет назад!), и с тех пор тайная мечта встретиться с ним, увидеть его воочию, услышать эту удивительную суфийскую речь мудреца и поэта — не покидала меня всегда и всюду.

И чудо всё-таки произошло! Через множество лет в гигантском городе, именуемом им Москвававилоном, мы встретились.…

Я услышал песни и стихи, произносимые им просто и торжественно, как и подобает устам шах-ин-шаха поэзии. Слуху моему и моим глазам предстали бесценные сокровища мысли и бездонные кладези чувств.

«Если жившему до нашей эры Катуллу вы покажете стихи Ахматовой, он поймет. Но он ничего не разберет, взяв в руки новомодный модернистский сборник, агрессивный и разрушительный. Подлинная литература — та, в которой есть золотой песок вечности, о чем тоскует все мировое искусство. Как пустыня, представляющая необъятную тоску песка по крупицам золота. Это то, что прочтут наши внуки, правнуки. Конечно, к Борхесу, Маркесу, Фолкнеру, Шолохову, Пастернаку госпожа Слава пришла при жизни. Теперь же она стала блудной девой, и ее покупают за деньги. Но не настоящую, настоящая за деньги не ходит. Она любит ходить за гробом. Слава — солнце мертвых,» — поведал мне однажды Мастер.

Его книги изданы миллионными тиражами. На Западе его именуют «Данте русской литературы». Дервиш? Мудрец? Волшебник? Суфий? Мыслитель? Странник во времени? Да. Всё так. Всё — верно.

Валерий Асатиани

Представьте себе огромный зал с выходом в сад, с длинными столами, покрытыми белоснежными скатертями, за которыми сидит множество шумного празднично настроенного народа — и стар, и млад. Столы эти ломятся от яств, от фруктов и бокалов, наполненных благородным грузинским вином. По стенам зала в любую его сторону висят телевизионные мониторы, транслирующие самые музыкальные фильмы о Грузии — «Хануму» и «Мелодии Верийского квартала» с Софико Чиаурели и Вахтангом Кикабидзе. Но самое интересное происходит не на экранах, а на широкой площадке перед столами: там под раздольное хоровое грузинское пение танцоры в красочных национальных костюмах исполняют самые любимые местной публикой грузинские танцы. И звучат песни. И льётся страстная и торжественная музыка. Это место в Тбилиси называется «Мухамбази». Здесь всё щедро пронизано грузинским духом. Так грузинская земля приветствовала только что прибывших участников проекта «По следам Аргонавтов» и международного творческого фестиваля «Визит к Музам»!

В зал стремительно входит высокий статный мужчина с букетом цветов в руках. Он в рубахе навыпуск — в стиле свободного художника. Это — Валерий Ростомович Асатиани. Букет — для именинницы. Так совпало, что именно сегодня — день рождения Ольги Цотадзе, одной из организаторов международного форума. За столом оживление — многие гости знакомы с Асатиани по предыдущим фестивалям, проходившим в Греции. Шутки, вопросы, воспоминания за столом нескончаемы, как, разумеется, и традиционно обильные красочные многоречивые грузинские тосты…

На следующее утро нас ждала новая встреча с Валерием Асатиани — доктором классической филологии и византинистики, профессором Тбилисского государственного университета. На этот раз — в зале ассоциации «Диалог культур», президентом которой он является. Блестящий оратор и знаток древнегреческого языка, Валерий Ростомович из уважения к времени собравшейся публики зачитывает лишь наиболее значимые фрагменты своей научной работы, посвящённой античности, Византии и грузинской культуре в свете бесчисленных мифов и легенд о походе Аргонавтов в Колхиду. Он справедливо ожидает и от присутствующих внимания к своему труду, и потому, когда кто-то начинает переговариваться во время чтения, несколько раз делает многозначительные паузы, возвращаясь к чтению лишь тогда, когда сторонние шёпоты смутившись умолкают. Выступлениям других участников он слушает самым тщательным образом, так, словно ему действительно интересно каждое слово, произнесённое в зале…

Возможно, в этом проявляется его богатейший опыт. Валерий Ростомович дважды за свою жизнь работал министром культуры Грузии. В общей сложности — десять лет! Первый раз — ещё в советское время — при Патиашвили с 1985 по 1990 годы. Вторично его пригласили в грузинское правительство при Шеварднадзе — с 1995 по 2000 годы. Что касается культуры Асатиани убеждён в том, что несмотря на всю критику, именно на времена СССР, на 70-80-е годы приходится пора подлинного ренессанса грузинского искусства.

Разумеется, множество значимых событий в новейшей истории и культуре Грузин произошло и в более близкие времена. Все их совершенно невозможно перечислить, но нельзя не упомянуть хотя бы о таких, как установление места захоронения останков величайшего святого — Максима Исповедника в Лечхуми, Цагери, у крепости Мори и издание в Англии шедевров Галактиона, переведенных на английский основателем Тбилисской школы Байрона Инессой Мерабишвили…

Валерий Ростомович не оставлял своим внимание участников международного форума и позднее, побывав, к примеру, на церемонии награждения победителей конкурса «Гомер», состоявшемся в гостеприимных стенах дома-музея художницы Элене Ахвледиани, где после вручения дипломов произведённого лично президентом фестиваля Ириной Анастасиади, состоялся потрясающий фортепианный концерт одной из лучших пианисток современности — Елены Кушнеровой. Тонкий ценитель высокого искусства, Валерий Асатиани, как и все присутствовавшие в зале, после завершения концерта долго восхищённо аплодировал великолепной игре Елены Ефимовны. А потом все мы увлечённо слушали интереснейший рассказ хранительницы музея Тамилы Тевдорадзе о жизни и творчестве художницы Ахвледиани, любовались её картинами и живописными спелыми гроздьями винограда над балконом старинного дома.

На следующий день после посещения археологических раскопок и музея-заповедника в Дманиси с его древним Болнисским Сионом мы вновь встретились с Валерием Асатиани. На этот раз — в зале заседаний Дома писателей Грузии, находящемся на улице Иванэ Мачабели в центре грузинской столицы. Валерий Ростомович стал одним из самых оживлённых участников обсуждения авторских работ за Круглым столом конференции. В ходе диспута были и споры сторон по отдельным вопросам, но Асатиани настолько тактично и тонко выражал своё безусловно наиболее весомое профессорское мнение, что ни у кого ни на мгновение не возникло и тени желания обидеться на его слова.

Почётный доктор Азербайджанской государственной академии художеств, президент ассоциации «Азербайджан — Грузия», Валерий Ростомович Асатиани — личность, безусловно, очень яркая, харизматичная. И я надеюсь, что наши недавние встречи в Грузии будут иметь продолжение.

Дина Крупская

Мне кажется, что где-то в душе она всё ещё ребёнок, всматривающийся в этот мир широко раскрытыми глазами поэта. Она не похожа ни на кого в мире. Удивительно неординарная многогранная личность. Отчаянная путешественница, в одиночку автостопом и пешком прошедшая через всю Норвегию. Скалолазка и покорительница гор, поднимавшаяся на суровые вершины древнего Алтая. Исследовательница, изучившая вдоль и поперёк юго-восточные провинции Китая, побывавшая в этой стране уже четырнадцать раз, свободно владеющая мудрёным для многих китайским языком. Мастер методики цигун, благодарная ученица мастера Лю Шао Бинь, основателя и руководителя Тянь-Чжу-Шаньского института Ушу и Цигун на величавой горе Тянь Чжу в провинции Аньхой. Целительница, владеющая мудростью китайской медицины. Страстная почитательница кошачьего царства и велосипедов. Её квартира сверху донизу плотно по всем стенам покрыта полками с книжными сокровищами. Основательница и выпускающий редактор легендарного детского журнала «Кукумбер». Переводчица, свободно владеющая не только китайским, но и английским языком. В ее переводах опубликованы книги Фэнни Флэгг «Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок», Роберта Пена Уоррена «Дебри» и многие другие; отдельные её произведения вошли в различные сборники английской детской поэзии. Дина — не только серебряный призер самого первого конкурса «Сокровища озарения», но и по решению самих участников конкурса — обладательница гран-при четвёртого конкурса. Её призом тогда стали 50 золотых рублей. Лауреат премии имени Корнея Чуковского, лауреат премии журнала «Кольцо А», премия «Золотое перо Руси»…

Неистощимая выдумщица и настоящий глубокий философ. Однажды она сказала друзьям: « Мы находимся в прошлом, когда вспоминаем или рассказываем о себе, и Прошлое в эти моменты становится Настоящим, а наша энергия, наше внимание и сознание отправляются в другое место, не существующее уже в привычной материи нашего Здесь и Сейчас. Мы входим в то же состояние ума, какое владело нами Там и Тогда. Испытываем те же эмоции. Вот такую штуку умеет наш разум — прыг, и унес нас в другой срез нашей киноленты жизни». А её стихи это — нечто восхитительно глубокое и чуткое. Прочтите сами хотя бы несколько строф её уникальной поэзии и вы поймёте почему голосование других поэтов за них было таким однозначным… Она неповторима во всём. Почитайте её книги «Яблоко в кармане», «Весёлый мамонт», «Мрны». Не поленитесь, и вы поймёте мой восторг.

Марина Саввиных

О погоде. Ночью температура воздуха в Красноярске опускалась до минус четырнадцати, днём было теплее: воздух прогрелся до минус девяти и четырёх десятых. Однако, день был облачным, и временами шёл снег. Единственный день во всём месяце, когда случилось потепление. Все предыдущие и последующие дни в Красноярске стояли крепкие (от тридцати и ниже) морозы и дул пронизывающий сибирский ветер, именуемый в здешних местах хиусом.

Именно в этот день внезапного потепления — девятого декабря 1956 года в городе Красноярске родилась девочка, которую вскоре назвали Мариной. Её родители абсолютно не догадывались о том, что подарили в тот день миру не просто дочь, а поэта, писателя, директора лицея, главного редактора крупнейшего сибирского литературного издания — Марину Олеговну Саввиных!..

Чудесным майским вечером 2018 года мы сидим с Мариной Олеговной и её супругом за широким щедрым столом нашего доброго друга, слушая, как потрескивают дрова в камине, наслаждаясь торжественными по-кавказски цветистыми тостами и вспоминаем минувшее.

Вспоминаем конкурс «Король поэтов», состоявшийся в 2010 году, когда в жюри конкурса председательствовала Марина Олеговна — маленькая несгибаемая женщина, изумительный педагог и тончайший поэт, невзирая ни на что, ни при каких обстоятельствах принципиально не снижающая требований к рассматриваемым литературным произведениям. Вспоминаем сборник «Невероятная земля!» (литературную карту Красноярского края: проза, поэзия, краеведение, публицистика), выпущенный в 2014 году в рамках грантовой программы «Книжное Красноярье». Там, под одной обложкой, были опубликованы и некоторые наши с ней произведения. Это — наша общая память… В том же году с помощью Губернаторского благотворительного фонда был издан лирический сборник «Времена любви» состоящий из трех томов, в которые вошли произведения известных русских поэтов XIX и Серебряного веков, таких как Афанасий Фет, Александр Пушкин, Андрей Белый, Марина Цветаева. Третья книга сборника была посвящена творчеству красноярских авторов, среди которых значились и наши с ней фамилии…

Её имя и её творчество давно известны не только за пределами Красноярского края, но и за пределами России. Однако, обо всём по порядку. В 1978 году Марина с отличием окончила факультет русского языка и литературы Красноярского педагогического института (ныне — университет имени В. П. Астафьева). Её первая публикация состоялась гораздо раньше: в сентябре 1973 года, в молодёжной газете «Красноярский комсомолец». А в 1980 году появилась первая публикация всесоюзного уровня — статья о поэзии Юнны Мориц в журнале «Юность». Её стихи, проза, литературоведческие эссе и очерки печатались в журналах «Юность», «Уральский следопыт», «День и Ночь», «Дети Ра», «Зинзивер», «Сибирские Афины», «Огни Кузбасса», «Москва», в литературных газетах «Звезда полей», «Литературные известия», «Очарованный странник», многочисленных коллективных сборниках и антологиях. Несколько стихотворений Марины Олеговны переведены на польский, французский и осетинский языки. Красноярскими композиторами на стихи Марины Саввиных создано великое множество музыкальных произведений.

В 1994 году она становится первым в истории лауреатом премии только что созданного в ту пору фонда имени В. П. Астафьева. В 1995 году, после присуждения премии Фонда Астафьева, вышел в свет её первый сборник поэзии «Фамильное серебро». С тех пор увидели свет девять авторских книг Марины Олеговны — стихов, прозы, публицистики, в том числе такие, как «Res cogitans», «Глиняный пятигранник», «Mail.ru», «Собеседники», «Горизонты Рожкова». А недавно в соавторстве с Евгением Мамонтовым родилась книга сказок «Абигайль» — для детей… и умных взрослых.

Марина Олеговна — автор идеи, создатель проекта и первый директор Красноярского литературного лицея (1998–2011). Много лет и неисчислимое количество моральных и физических сил было отдано юным дарованиям Красноярья.

С 2002 по 2005 год Саввиных — председатель правления КРОО «Писатели Сибири». С 2007 года, после безвременной кончины создателя и первого редактора издания, Романа Солнцева, она становится главным редактором журнала «День и ночь». Я горжусь этим великолепным литературным журналом, возникшим в самой сердцевине российского государства и свято берегущим высокое пламя российской поэзии и прозы, благодаря маленькому гордому непобедимому коллективу во главе с Мариной Саввиных. Итогом титанического каждодневного труда стало признание журнала авторами и читателями всех континентов…

С 2011 года Марина Олеговна — член президиума Международного союза писателей ХХI века. Заслуженный работник культуры Красноярского края, кавалер ордена Достоевского I степени, обладатель краевого Губернаторского гранта за заслуги в области культуры, лауреат премий журналов «Зинзивер», «Дети Ра» и газеты «Литературные известия» — Марина Олеговна Саввиных — наша общая гордость и наша надежда на будущее русской литературы.

Александр Карпенко

Мы пробирались сквозь белесую мглу осеннего горного тумана, столь густого, что казалось, весь мир канул в небытие. Мы стояли у самой обочины дороги, облитой солнечным светом, возле полосатых, словно рыже-белые тигры, обрывов, не в силах сдвинуться с места, словно тигры вот-вот оживут… Бушующее море оставляло у наших ног погибших тюленей. Огненно-рыжий лес теснился под нами над огромным каменным руслом реки, превратившейся в ручеёк. Мы любовались сияющим водопадом и вслушивались в протяжный вой стаи шакалов, прячущихся неподалёку. Женщина, с ног до головы укутанная в чадру, рассказывала нам всю правду о Есенине и Шаганэ. Мы стучались в дом, где у подполковника Маршева гостил Лермонтов, влюбившийся в дочку его соседа Курбана Зухру и посвятивший ей стихотворение «Кинжал». Но нас не пустили, потому что сейчас там живёт другая семья… Тех дней и дорог не забыть ни мне, ни Саше Карпенко…

О нём и о его поэзии, о нём и о его песнях с уважением и восхищением отзывались писатель Александр Проханов, бард Игорь Тальков, композитор Владимир Мигуля, актёр и кинорежиссёр Андрей Ростоцкий, актёр и поэт Валентин Гафт… Его перу принадлежат книги стихов и прозы «Разговоры со смертью», «Солнце в осколках», «Третья сторона медали», «Атлантида в небе» «Откровения одиночества: Неизвестные стихи», «Священник слова», «Сквозь пространство», «Взгляд из вечности»… В этих книгах — дыхание безграничного космоса и вечной жизни.

Его стихи входят в школьную программу Российской Федерации. Его первым соавтором песен стал Владимир Мигуля. Он выступал в одних концертах с Иосифом Кобзоном и гастролировал в Сан-Франциско. Он путешествовал по Монтенегро и шёл с боями по Афганистану. Он снялся в нескольких художественных и документальных фильмах и вёл телевизионные передачи. У него трое уже взрослых детей, очень красивых — и сын, и две дочери, и лицо, изуродованное беспощадным огнём войны. Он — кавалер боевых орденов и медалей двух стран. Член Союза писателей России, Южнорусского Союза писателей и Союза писателей XXI века, член Российского отделения международного ПЕН-клуба Александр Николаевич Карпенко — русский поэт, прозаик, композитор, исполнитель песен, переводчик с английского и с языка дари, телеведущий… Читайте. Слушайте. Смотрите.

Валерий Золотухин

Знойным солнечным днём 25 июня 1995 года, находясь в Москве, я впервые посетил Театр на Таганке. Войдя в фойе первым, кого я заметил издали и тут же узнал, был Валерий Сергеевич Золотухин. Одет он был не по сезону. На нём были тёмный матросский бушлат и бескозырка. На груди за бушлатом виднелась полосатая тельняшка. Не помню, держал ли он в руке театральную винтовку с грозным штыком, но она была рядом, потому что её я тоже запомнил. Подошёл. Поздоровался. Представился. Рядом с Золотухиным, изображавшим революционного матроса, стоял столик с книгами. Приглядываюсь к обложке, читаю: «Дребезги», повести, дневники, рассказы. И выше надпись: «Валерий Золотухин». Поразительно: и книга, и её автор — рядом со мной!

Месяцем раньше, в мае, у меня вышла небольшим тиражом в санкт-петербургском издательстве «Борей-Арт» первая тоненькая авторская книжка стихов. Воодушевлённый, я, конечно, везде и всюду носил с собой несколько её экземпляров. Не раздумывая, протянул своё детище в подарок Валерию Сергеевичу и тут же приобрёл у него его «Дребезги». Золотухин полистал мою книжку, взглянул на меня, улыбнулся своей мягкой неподражаемой улыбкой, достал авторучку и оставил автограф на своей книге, доставшейся мне. Я поинтересовался у него: почему он лично занимается продажей книг, ведь его — популярного актёра театра и кино, близкого друга и товарища Владимира Высоцкого, знают все? И получил честный ответ, что ни признание, ни слава в наше время, увы, никого не кормят, даже его — народного артиста России. Я поблагодарил его за то искусство, которое он дарит своей игрой всем зрителям, и добавил, что знаю о том, что он родом с Алтая, что и сам приехал в Москву, из Сибири, из Красноярского края, где он когда-то на реке Мана играл в фильме «Хозяин тайги» вместе с Высоцким. И более того, я работал примерно в тех же местах на добыче россыпного золота. Золотухин тут же оживился, попросил вернуть ему книгу и добавил к прежнему своему автографу несколько слов: «Эльдар! Храни Вас Бог!» Мы пожали друг другу руки и расстались.

В спектакле «Мастер и Маргарита», который шёл в этот вечер, Валерий Сергеевич не участвовал. Однако именно тогда мне посчастливилось наблюдать на сцене Таганки за игрой ещё одного великолепного актёра — Семёна Львовича Фарады. Роль его была небольшой, тем не менее, зрители сразу отреагировали на его появление в спектакле громкими аплодисментами.

К сожалению, больше мы с Валерием Сергеевичем не виделись, хотя он приезжал в Красноярск, где я живу вот уже тридцать два года, на открытие всесезонного парка спорта и отдыха «Бобровый лог». В селе Быстрый Исток, где он родился, я тоже не был, но ощутить и оценить красоту и ширь Алтая сумел, побывав на родине его земляка — Василия Макаровича Шукшина, чей босоногий памятник высится над родным селом писателя.

Там, в Сростках, открылась мне необъятная сибирская даль, из которой явились миру и писатель Шукшин, и артист Золотухин. Побывал я в доме матери Василия Макаровича, посидел за партой в школе, где он учился. Постоял в самом начале знаменитого Чуйского тракта, о котором он писал. Горжусь тем, что из всего множества литературных конкурсов, в которых довелось участвовать, первым, в котором оказался в числе лауреатов, был всероссийский конкурс короткого рассказа имени Василия Макаровича Шукшина «Светлые души», и что в книге, изданной по итогам того конкурса мы с Василием Макаровичем оказались под одной обложкой. Низкий поклон могучей алтайской земле за великих своих сыновей.

Водонос Ванг из любимовского «Доброго человека из Сезуана», участковый Серёжкин из «Хозяина тайги», Бумбараш из «Бумбараша», Филька из «Сказа про то, как царь Пётр арапа женил», Валерий Сергеевич из «Дневного дозора», бесчисленное количество блестящих ролей и полюбившихся образов из спектаклей и кинофильмов, чьи премьеры состоялись с 1964 по 2014 год, вот то, что подарил людям Валерий Золотухин. И не только это, но и многое другое: Храм Покрова Пресвятой Богородицы, на территории которого он и похоронен в родном селе Быстрый Исток, был возведён во многом благодаря его стараниям. Шесть новых спектаклей, поставленных в Театре на Таганке за время его деятельности в качестве художественного руководителя театра после ухода Юрия Любимова. Десять написанных им и изданных книг прозы. Его неповторимый голос в песнях из кинофильмов… А у меня осталась о нём своя — особая память. Я видел этого человека живым. И никогда не видел его мёртвым. Он жив для меня и поныне.

Владимир Кафаров

Он родился и умер в ХХ веке. Не помню, где и как именно мы встретились первый раз. Скорее всего это случилось в начале 80-х, но не могу отрицать, что это могло быть и немного раньше, потому что помню, как посещал литературное объединение при газете «Молодёжь Азербайджана» в 1976—78 годах и познакомился там со многими из тех, с кем долго общался и позже. Помню, как дружили с его сыном Ровшаном, как общались с матерью его сына Солмаз-ханум, как бывал не раз и у него дома, и на его приморской даче в Шувелянах, и, разумеется, на заседаниях литературного объединения при ЦК ЛКСМ Азербайджана, которыми он руководил.

Владимир Абдулазим оглы Кафаров. Основоположник научно-художественного перевода азербайджанской поэзии на русский язык. Русскоязычный поэт, обладавший собственным неповторимым голосом, философ и мудрец, Автор более 50 изданных переводных книг, в том числе десяти сборников серии «Азербайджанская ашугская поэзия». Заслуженный деятель искусств Азербайджана. Член Союза писателей СССР с 1957 года, принятый по рекомендации самого Константина Симонова без единой изданной книги, будучи двадцатиоднолетним молодым человеком…

Сын капитана судна «Чапаев» Абдулазима Кафарова, он родился на корабле возле города Сабирабада 19 мая 1935 года. Мой отец — тоже из Сабирабадского района, родился в селе Уладжалы в семье бакенщика. Так что капитан Кафаров, проплывая по реке Куре на «Чапаеве», наверняка не раз видел бакенщика Ахадова, внук которого через полвека встретится с его сыном, чтобы учиться у того искусству поэзии.

Помню его раздумчивый голос, читающий вслух стихи. Помню наши встречи среди песков и виноградников — на гостеприимной даче, где творил его двоюродный брат — художник… Как-то однажды Кафаров сказал, что минареты — это вывернутые наизнанку колодцы. Замечательный неожиданный поэтический образ! Он сказал. Я запомнил. Запомнил так, что через множество лет, вернувшись к этому образу, догадался, что это — прозрение. Почему? Если минареты это — колодцы, то башни это — шахты, только не в землю, а в небо! Следовательно, можно предположить, что первоначальным предназначением знаменитой бакинской Девичьей башни мог быть сбор («добывание») и хранение влаги из морского воздуха! Потому что самое дорогое в нашем полупустынном климате это — вода!

Он перевёл на русский дастан «Кёроглу», главы из «Китаби Деде Горгуд», стихи Мехсети Гянджеви, Юнуса Эмре, Вагифа, Физули, ашуга Хэсте Касума, Алиаги Вахида, Самеда Вургуна, Микаила Мушфига, Расула Рзы, Бахтияра Вагабзаде… Широко известны слова Павла Антокольского, написанные о нём: «Перевод его точен в той мере, в какой может быть точен поэтический перевод. Это означает, что в нём нет буквализма, нет рабской кальки подлинника, но зато есть верность его духу, соответствие той правде жизни, которая стоит за песней, которая в ней подразумевается, как её душевный подтекст. Но это и означает, что перевод Кафарова может быть назван явлением русской поэзии».

Он похоронен в родной земле 19 июля 2000 года, в день моего рождения. Я горжусь тем, что в юности судьба подарила мне возможность быть в учениках поэта Владимира Кафарова, написавшего о своей Родине такие строки:

Азербайджан, Страна Огней, Отчизна,

Ты каждой ночью мне сулишь зарю.

За то, что призван я тобой и признан,

Благодарю, как сын, благодарю.

…

Пусть кто-то там тиражит обращенья,

О мнимых подвигах своих трубя,

А я пытаюсь вымолить прощенье

За всё, что я не сделал для тебя.

Сергей Георгиев

«…мы увиделись в Москве и долго гуляли по скользким, ледянистым улицам: бесподобный Сергей Георгиев показывал гостю город» написала однажды в своих воспоминаниях Дина Валерьевна Крупская. И это правда: мы обошли тогда с Сергеем Георгиевичем если не всё Бульварное кольцо, то очень большую его часть. И он всё рассказывал и рассказывал буквально о каждом здании, мимо которого мы проходили: о его истории, о его жильцах, об их жизни и взаимоотношениях. Бесподобно рассказывал. Москволюб и москвофил Георгиев так любит Москву и так досконально энциклопедически знает её историю, что это казалось просто непостижимым. Ну, просто настоящий москводонт! Я слушал ожившего «дядю Гиляя» и смотрел во все глаза Повествование Сергея Георгиевича в тот предвесенний день можно было сравнить только с легендарной книгой Владимира Гиляровского «Москва и москвичи, описывающей традиции, быт и нравы Москвы второй половины XIX — начала XX столетия.

Сергей Георгиевич Георгиев — известный на всю Россию детский писатель. И не только на всю Россию. Везде, где звучала и звучит русская речь, о нём хорошо знают. Нет такого детского журнала в стране, где бы не издавались его произведения. Можно назвать любой более или менее крупный журнал или детскую газету — всё равно не ошибёшься, в его подшивках непременно сыщутся его творения. Потому что он — действительно очень детский писатель. Однажды, он признался в том, что ему снова начали сниться его детские сны. Ничего удивительного: большой, взрослый, могучий — он всегда был и остаётся в душе ребёнком.

Познакомились мы десять лет назад, сырым октябрьским вечером 2008 года в Красноярске. И сразу подружились. В Красноярск, в рамках акции «Литературный экспресс», организованной федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям и Российским книжным союзом при поддержке ОАО «Российские железные дороги» прибыли писатели из других регионов. Девиз акции звучал так: «Писатели узнают Россию, Россия узнает своих писателей». На встречу в Доме искусств я, увы, почти опоздал. Писатели сидели за столиками и общались друг с другом, так сказать, «в свободном формате». А на импровизированной сцене стоял Георгиев, увлечённо рассказывавший в микрофон что-то из своих детских рассказов. Не могу утверждать точно, но похоже, что собратья по перу — Дмитрий Быков, Евгений Попов, Павел Басинский, Дмитрий Новиков или Леонид Юзефович (ждали Михаила Веллера, но тот заболел) как-то прислушивались к его голосу, за их столами шли свои активные беседы, но мне выступление понравилось. Возле Захара Прилепина было свободное место, я там и сел. Вскоре к нам присоединился и Георгиев. О чём мы тогда говорили за столом, я, разумеется, дословно не помню, но было интересно. На прощание мы сфотографировались.

А потом, несколько лет спустя, случились наши встречи в Москве… Об одной из них и упомянула Дина Крупская — прекрасный переводчик и замечательный поэт.

Сергей Георгиевич Георгиев родился в 1953 году на Урале — в Нижнем Тагиле. Окончив философский факультет и аспирантуру Уральского государственного университета, преподавал в Екатеринбурге. Защитил кандидатскую диссертацию на тему «Становление свободной индивидуальности (на материале современной детской литературы)» и стал детским писателем. Он — многолетний сотрудник, редактор и автор сценариев детского юмористического киножурнала «Ералаш». Автор более ста книг для детей, чьи произведения переведены на десятки языков. Члена Союза писателей Москвы, лауреата всевозможных конкурсов и немыслимых премий Сергея Георгиева знают и любят все — и взрослые, и дети. Его невозможно не любить. Он — очень добрый, каким только и может быть истинно детский писатель. Дай Бог ему здоровья, а нам — радости оттого, что есть на свете такой Человек.

Александр Друзь и Борис Бурда

Многие, очевидно, уже заметили, что я пишу небольшие рассказы о некоторых людях, выбор которых не случаен. Во-первых, каждого из них можно считать, как минимум, состоявшейся личностью в той области, которой он занимается. Во-вторых, каждого из них я видел своими глазами и лично общался, в разной степени, конечно, но — с каждым. И для меня они — не персонажи из СМИ или книг, а так или иначе, но знакомые по реальной жизни. В третьих, все они во мне вызывают только положительные эмоции.

С Друзем мы виделись в Москве в Центральном доме литераторов 19 октября 2007 года, в день, когда там происходила церемония награждения лауреатов национальных литературных премий «Золотое перо Руси» и «Серебряное перо Руси», среди которых значилось и моё имя. Церемония началась в 15 часов. Через какое-то время то ли от волнения, то ли от духоты, или от всего вместе меня начала мучить жажда: я отправился в буфет. Заказал себе чаю. Тут рядом со мной за соседний стул присел мужчина. Я сразу же узнал его, поскольку передачу «Что? Где? Когда?» смотрел одно время довольно часто. Да и сейчас при случае, не регулярно, но смотрю. Что меня тогда в нём удивило это — его невысокий рост. Почему-то его экранный образ, оказывается, сумел внушить мне совсем иное. Мне он всегда казался худощавым и высоким. Так вот, второе действительности не соответствует.

Разговорились. У меня был вопрос, который много лет назад придумал я сам, случайно обнаружив в одной из книг сказок отчество Иванушки-дурачка. Я задавал этот вопрос многим людям на протяжении ряда лет, и никто ни одного раза так и не смог мне правильно назвать Иванушку-дурачка по отчеству. Задал я этот же вопрос и Друзю. К моему удивлению и восторгу Александр Абрамович моментально дал правильный ответ.

Я рассказал ему немножко о себе и своём творчестве. И тут выяснилось, что Александр Абрамович — тоже человек пишущий. Он подарил мне экземпляр литературного альманаха «Ковчег» и, поскольку являлся одним из его авторов, оставил на нём свой автограф с дарственной надписью.

Для справки: Александр Абрамович Друзь: магистр игры «Что? Где? Когда?», обладатель приза «Бриллиантовая сова», шестикратный обладатель приза «Хрустальная сова», трёхкратный чемпион мира по спортивной версии «Что? Где? Когда?». Многократный участник игр «Брэйн ринг» и «Своя игра», где тоже установил ряд достижений.

С Борисом Оскаровичем Бурдой мне довелось свидеться в Новом Уренгое, куда он приезжает время от времени и проводит здесь «Брэйн ринг». В одном из таких мероприятий участвовал в составе команды и я. Борис Оскарович оказался человеком не только весьма эрудированным, но и весьма разговорчивым, умеющим в напряжённой обстановке игры вовремя пошутить. Ещё запомнилось, что ему нравится состоять в родстве с владельцами популярного у нас в стране и в Европе журнала «Бурда». Он придумал на эту тему остроумный вопрос, но мне вдвойне приятно, что я сумел дать на него правильный и быстрый ответ. Галстук-бабочка ему, на мой взгляд, очень идёт, придавая его внешнему образу некий шарм.

Ещё очень запомнился его ответ на вопрос, который у нас не угадал никто: какая страна в 2011 году занимала первое место в мире по потреблению мяса кенгуру, а какая — второе. Для нас ответ оказался очень неожиданным: Россия и Украина. Кстати, Борис Оскарович — гражданин Украины. Это я тоже узнал в процессе знакомства с ним.

Для справки: Борис Оскарович Бурда украинский журналист, телеведущий, писатель и бард. Один из известнейших участников интеллектуальных игр «Что? Где? Когда?», «Своя игра» и «Брэйн ринг».

Людмила Липатова

Дело было в декабре. Оба раза. Правда, декабри разных лет и мест, но оба, как положено: с морозами и снегами, с метелями и полярной ночью. Первый декабрь — 2013 года, новоуренгойский. Тогда мы и встретились… Людмила Фёдоровна Липатова — человек на Ямале очень известный. Женщине восьмой десяток, а она активно участвует в этнографических и историко-бытовых экспедициях, кочует с оленеводами на нартах, собирает легенды, сказания, мифы коренных малочисленных народов Севера, изучает их историю, записывает воспоминания ветеранов Ямала! Кроме того, действительный член Русского географического общества, почётный гражданин Салехарда, Людмила Фёдоровна Липатова ведёт серьёзную научную деятельность: пишет статьи и научно-популярные книги.

После читательской конференции в городском дворце культуры, где было множество вопросов и разговоров, все решили выдохнуть и прогуляться по городу. Людмила Фёдоровна в тёплых ямальских унтайках шла впереди — уверенно, бодро, привычно. Полюбовались вечерним, расцвеченным огнями городом, надышались морозного воздуха и заглянули в кафе — погреться. Мне было крайне интересно разузнать у своей новой знакомой о её экспедициях в Приполярный Урал, о тех красотах северной природы, которым она была очевидицей, о древних легендах ненецкого и хантыйского народа, которые ей довелось слышать в стойбищах из первых уст. И я услышал. Конечно, не всё, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы выпросить у собеседницы обещание познакомить меня хотя бы с одной из её книг о Севере…

А второй наш декабрь случился четыре года спустя — в 2017-том. Распоряжением губернатора Ямало-Ненецкого автономного округа от 29 ноября за номером 297-Р Людмиле Фёдоровне Липатовой была присуждена литературная премия в номинации «Краеведение, публицистика, литературоведение, научно-популярная литература». Награждение было намечено на 5 декабря, и, поскольку в номинации «художественная и документальная проза» лауреатом стал я, меня тоже пригласили на эту церемонию. Там мы с Людмилой Фёдоровной и встретились, и обнялись, как уже старые знакомые (все эти четыре года мы переписывались, не очень часто, но регулярно). Благодаря Людмиле Фёдоровне, приславшей мне замечательный материал (целую книгу!) мне удалось проанализировать один из старинных мифов ненецкого народа — «Единственный сын старика Лабта».

Впрочем, свиделись мы в столице Ямало-Ненецкого округа городе Салехарде не 5-го, а накануне — 4-го декабря в здании информационного агентства «Север-пресс» на пресс-конференции, посвящённой завтрашнему событию. Там, кстати, мне довелось впервые увидеть ещё одну выдающуюся ямальскую женщину — Наталией Васильевной Цымбалистенко. Потрясающий человечище! Она тоже стала лауреатом — в номинации «поэзия». О ней я ещё обязательно напишу — отдельно.

После награждения и небольшого праздничного фуршета с губернатором и приглашёнными ямальцами, а награждали государственными наградами в преддверии дня рождения автономного округа не только литераторов, но и ещё несколько десятков человек из самых разных отраслей хозяйства, культуры, промышленности, после всего этого Людмила Фёдоровна, взяв меня под локоток и глядя прямо в глаза, очень вежливо попросила заглянуть в музейно-выставочный центр имени И. С. Шемановского. Я, безусловно, с удовольствием согласился.

И буквально через пару часов мы снова встретились в кабинете Людмилы Фёдоровны. Попили чаю, поговорили по душам, и тут у кого-то из нас родилась импровизированная идея сегодня же провести в музее мой небольшой литературный вечер. Никаких «домашних заготовок» не было. Но вечер удался. На прощание его участники и участницы запечатлелись на общем фото.

Людмила Фёдоровна Липатова — талант и труженик, каких мало. Добрейшей души человек. А заслуженных наград у неё, как говорят в таких случаях, «вагон и маленькая тележка». Она — член Союза писателей и Союза журналистов России, лауреат Всероссийской литературной премии им. Д.Н Мамина-Сибиряка, заслуженный работник культуры Российской Федерации. Её имя занесено в VIII выпуск энциклопедии «Лучшие люди России» в рубрику «Родины славные сыны и дочери». Она награждена нагрудным ведомственным знаком Министерства культуры «За достижения в культуре» (1998 г.), медалью «За вклад в наследие народов России» (2002г.), дипломом участника Всероссийского общественного конкурса «За Полезное» (2004тележка». гт в таких случаях, вагон и маленькая.). На 7-м всероссийском музейном фестивале «Интермузей-2005» ей вручён диплом лауреата премии «Честь и достоинство профессии». За многолетнее сотрудничество в укреплении культурных взаимоотношений финно-угорских народов общество «Финляндия-Россия» вручило ей благодарность…

На ОГТРК «Ямал-Регион» она регулярно ведёт передачи «Дорогами кочевий» и «20-й век глазами обдорян». Одна за другой выходят в свет уникальные книги Липатовой:: «Дорогами кочевий» в двух частях, «Зимогор» о Н. И. Черных — начальнике Ямальской сельхозстанции, подготовленная совместно с О. С. Новицкой — внучкой Н. И. Черных, «Сава луца» — хороший человек М. М. Броднев», «Будем помнить всегда», «20-й век глазами обдорян». Бестселлером краевой литературы стала книга «Легенды и были древнего Обдорского края»

Липатова награждена Почётными грамотами губернатора ЯНАО, Законодательного собрания ЯНАО, а за цикл исторических радиорепортажей ей был вручён символ профессионального мастерства — «Серебряный микрофон». Помимо этого она — обладатель уникального знака «Серебряная гагара», вручаемого за творческий, образовательный и научный вклад в развитие и сохранение культуры Ямала. Кстати, ежегодно вручается не более 7 таких знаков…

Скоро декабрь. Может быть, он подарит мне ещё одну встречу с Людмилой Фёдоровной, от воспоминания о которой у меня на сердце всегда становится чуточку теплее? Даже в самую морозную ночь.

Наталия Цымбалистенко

Обещания надо исполнять. Я уже писал о том, как 4-го декабря 2017 года на пресс-конференции, посвящённой грядущей церемонии награждения обладателей государственной литературной премии губернатора Ямало-Ненецкого автономного округа, встретил в здании информационного агентства «Север-пресс» свою давнюю знакомую — Людмилу Фёдоровну Липатову. Там же я впервые встретился с ещё одним лауреатом премии — Наталией Васильевной Цымбалистенко.

Изящная скромная женщина сидела поодаль ото всех, предупреждая каждого о том, чтобы не приближались к ней, поскольку она простыла. Заметила меня и приветливо улыбнулась. Оказывается, Наталия Васильевна читала мои книги. Тут же подарила мне свою книгу стихов, прозы и литературоведческих исследований, посвящённую памяти отца — Василия Яковлевича Цымбалистенко. И сделала надпись на ней: «Эльдару Алихасовичу с надеждой получить Ваши новые книги». Ну, не отдариться после такого я, разумеется, не мог. К счастью, новые книги как раз были со мной. На одной из фотографий момент знакомства Наталии Васильевны с книгами оказался кем-то запечатлён. Мы с Липатовой беседуем, а Цымбалистенко в это время разглядывает новые книги. Так оно и было. Наталия Васильевна стала лауреатом той же премии в номинации «поэзия».

Очень общительная и эмоциональная женщина. У меня в тот вечер и на следующий день невольно сложилось впечатление, что она может одновременно общаться на разные темы с несколькими людьми и делать несколько дел, причём, каждое — профессионально. Словно это — и не совсем один человек, а целая организация или даже несколько…

Потрясающий человечище! Очень отзывчивая на чужую беду и чужие проблемы. Впрочем, кажется, для неё -нет «чужого», потому что все — свои. В её маленькой салехардской квартирке гости не переводятся. Непременно выслушает всех и изо всех сил постарается помочь каждому.

Прежде, чем вынести решение по премиям конкурсная комиссия, что называется, изучила не только произведения, но и биографии соискателей. Вот какое резюме комиссия вынесла о ней и её творчестве:

«Родилась в г. Воронеже 5 августа 1952 года. В 1974 году закончила филологический факультет Воронежского государственного университета. Преподавала в ВУЗах Воронежа, в Ханойском и Бейрутском университетах, в Ханойском институте военных переводчиков.

На Ямале с 1998 года, 8 лет трудилась заместителем директора по научно-исследовательской работе окружного института повышения квалификации работников образования. В настоящее время работает в Научном центре изучения Арктики. Литературовед, доктор филологических наук.

Занимается активной общественной деятельностью: член правления общественной организации «Литератор Ямала», общественного совета при департаменте образования ЯНАО, общественного совета департамента по науке и инновациям ЯНАО, член Общественной палаты ЯНАО.

Почётный работник образования, «Заслуженный деятель науки ЯНАО», Ветеран труда, награждена грамотами Министерства образования и науки РФ, Почётной грамотой Губернатора ЯНАО, грамотой Законодательного собрания ЯНАО, грамотами окружных департаментов по науке и инновациям, образования.

На соискание литературной премии Губернатора Ямало-Ненецкого автономного округа представлен цикл стихотворений. Сборник стихотворений — своеобразный «дневник души» автора — многоплановое, драматичное, искреннее выражение личности и времени в слове. Стихи отличаются ярко выраженным личностным аспектом, гармоничны по форме и содержанию. Наталия Цымбалистенко тонко и точно передает игру настроений, сложнейших состояний души. Одна из важнейших тем лирики — высшие нравственные устремления человека».

По классификации, придуманной и предложенной когда-то Львом Николаевич Гумилёвым, Наталия Васильевна — явный пассионарий — пламенный человек с душой романтического ребёнка.

До настоящего времени невозможно в полной степени оценить всё значение её научной, литературоведческой и общественной деятельности. Автор пяти изданных научных монографий, она долгое время занималась преподавательской и научно-исследовательской деятельностью в России и за рубежом. Причём, в Ханойском университете являлась заведующей кафедрой мировой литературы. Она — автор около 200 литературоведческих статей, изданных в России, Вьетнаме, Германии.

По рекомендации Межгосударственного Совета её имя навсегда включено в Большую Международную Энциклопедию «Лучшие люди». Вклад Наталии Васильевны в развитие науки и сохранение культуры коренных малочисленных народов Севера оценен на высшем государственном уровне: благодарственное письмо Президента Российской Федерации 8 июня 2017 года ей вручал лично полномочный представитель Президента в Уральском Федеральном округа Игорь Холманских. В общем, она — персона, состоявшаяся во всех ипостасях.

Мы переписываемся и перезваниваемся: и когда она в Салехарде на рабочем месте, и когда в отпуске в своём любимом Дагомысе. Однажды, она написала мне: «Удачи, новых книг и публикаций! В настоящее время читаю „Тайны Пушкина“. На две недели уезжаю в свой Дагомыс, беру Ваши книги». Я думал, что она просто их читает. Оказывается, нет, не просто! Через несколько месяцев Наталия Васильевна прислала мне рецензию на моё творчество. Это стало дня меня небольшим потрясением. Обычно критиков не допросишься написать о своих авторских работах даже пару предложений, а Цымбалистенко, доктор филологических наук, сделала это просто так, без всяких просьб и напоминаний, даже не поставив меня в известность — от доброй души. И не просто направила рецензию мне, но прежде того — в «Северное издательство» с пожеланием издателям выпустить мою книгу!

Низкий Вам поклон, дорогая Наталия Васильевна, добрый, душевный человек.

Эстер Гессен

До замужества фамилия у Эстер Яковлевны была Гольдберг. Но с того дня в середине 80х, когда мы с ней познакомились и до самого её ухода несколько лет назад именно она была в моих глазах и олицетворением семьи Гессен и, в каком-то смысле, эпицентром её жизни. Поэтому прежде, чем поведать о ней, скажу несколько слов о наиболее известных членах её большой и дружной семьи. Итак. Юная Эстер влюбилась и вышла замуж за сына Арнольда Ильича Гессена — Бориса.

Арнольд Ильич — один из известнейших в нашей стране пушкинистов, журналист и литератор, проживший без малого сто лет (1878 — 1976). Его перу принадлежат такие книги, как «Набережная Мойки, 12. Последняя квартира А. С. Пушкина», «Во глубине сибирских руд… Декабристы на каторге и в ссылке», «Все волновало нежный ум… Пушкин среди книг и друзей», «…Москва, я думал о тебе! Пушкин в Москве», «Жизнь поэта», «Рифма, звучная подруга… Этюды о Пушкине». Книги неоднократно переиздавались и были чрезвычайно популярны в 60-70-е годы двадцатого века.

Арнольд Ильич учился в Санкт-Петербургском университете на физико-математическом факультете, затем в 1912 году окончил там же юридический факультет. Занимался журналистикой, в частности был корреспондентом газеты «Русское слово» в Государственной Думе всех созывов с 1906 по 1917 годы. В послереволюционное время трудился в различных издательствах. В конце жизни Арнольд Ильич начал активно выступать с публикациями на пушкинскую тему.

В начале восьмидесятых годов прошлого столетия старший сын Эстер Яковлевны Александр Борисович Гессен — великолепный программист и компьютерщик, собрался покинуть страну. Вместе с ним покидали гостеприимный бабушкин дом и его дети, а среди них — внучка Эстер Яковлевны — юная Мария Александровна, которую знает теперь весь мир — Маша Гессен. Тогда в худенькой четырнадцатилетней школьнице трудно было угадать будущего директора русской службы «Радио Свобода» и главного редактора журнала и издательства «Вокруг света». И уж, конечно, никому бы и в голову не пришло, что много лет спустя президент России Владимир Путин однажды позвонит ей на мобильный телефон, чтобы договориться о встрече, и будет просить её остаться в стране… а она ему откажет.

Я не знаком лично с Машей, но помню её тётю, великолепную Лену Гессен, профессора русского языка, писателя, переводчика и редактора. Познакомились мы, как и с её мамой Эстер Яковлевной, в Баку. Лена в середине восьмидесятых приезжала навестить сводного брата — матроса Краснознамённой Каспийской флотилии Леонида Виноградова. Над шумным, громкоголосым, декламирующим стихи Пастернака и Есенина, молодым широкоплечим богатырским моряком Лёней наша семья Ахадовых с одобрения его мамы Эстер Яковлевны, безоговорочно взяла шефство на весь срок его морской воинской службы в плавмастерской. Мы посещали мастерскую художника Степана (фамилии за давностью лет не помню) — двоюродного брата знаменитого переводчика стихов Самеда Вургуна — Владимира Кафарова. Мы ходили по узким улочкам приморских Шувелян и беседовали о поэзии Серебряного века… С Леной можно было беседовать о чём угодно. Её кругозор оставил в моей душе неизгладимое впечатление.

В последний раз видел Лену в Москве году примерно в 1986 в квартире Эстер Яковлевны. Тогда же мне посчастливилось познакомиться с сыном Лены Гессен — Алёшей. Алексей Гессен, добрейший человек, вырос и стал талантливым израильским предпринимателем, благодаря неустанной поддержке которого у его бабушки было достойное существование в последние годы её жизни. Другого своего деда он, увы, так и не видел, хотя черты автора потрясающего стихотворения «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…» явно заметны в лице Алексея любому непредвзятому взгляду.

С Лёней мы дружим и поныне. Леонид стал известным православным московским журналистом. У него много книг, статей, очерков и интервью на религиозную тематику. Совсем недавно с удовольствием ознакомился с его очередным интервью: на этот раз с протоиереем Сергием Правдолюбовым. Речь шла о знакомстве и переписке отца Сергия с выдающимся русским писателем Борисом Викторовичем Шергиным. Кстати говоря, тяготению Лёни к православию есть и родовые причины. Дед Леонида по его отцу в августе 2000 года причислен к лику святых Архиерейским Собором Православной Церкви. Звали священномученика — протоиерей Николай Иванович Виноградов. Память казнённого за веру — 14 ноября в Соборе Бутовских новомучеников и в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской. Вот с такой удивительной семьёй дружили мои родители и я.

Наконец, об Эстер Яковлевне. Детство и юность Эстер Яковлевны прошли в польском городе Белостоке, расположенном на реке Бяла. Необыкновенна история этого города, первое документальное упоминание о котором относится к 1437 году. К середине ХIХ века население города составляло 56 629 человек. И что интересно: 48552 человека из них составляли иудеи!

Вероятнее всего, именно в те времена (или раньше) появились в городе и предки Эстер Яковлевны Гольдберг. Ситуация с пограничным городом повлияла и на судьбы людей, о которых моё повествование. В сентябре 1939 года в город вошли немцы. Однако, через месяц в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа он был передан в СССР. Через год Яков Гольдберг отправил свою любимую дочь Эстер учиться в Москву. Она поступила на философский факультет Московского института философии, литературы и истории имени Н. Г. Чернышевского (ИФЛИ), а закончила в итоге Московский университет, к которому ИФЛИ был присоединён в ноябре 1941 года. Итак, пока дочь училась в Москве, Якова Гольдберга в мае 1941 арестовали органы НКВД и поместили его в белостокскую тюрьму. Через месяц немцы опять вступили в город и первым делом освободили узников тюрьмы, как жертв большевистского террора, в том числе еврея Якова Гольдберга. Разумеется, фашисты вскоре «исправили» свою ошибку: усмешка истории зачастую становится её гримасой. В 1943 году Яков Гольдберг погиб в крематории концлагеря Майданек. Светлая ему память…

А Эстер Яковлевна благодаря воле своего мудрого отца прожила долгую, трудную и красивую жизнь. Писатель, мемуарист и переводчик (её переводы с польского произведений выдающихся писателей Игоря Неверли и Зенона Косидовского не превзойдены никем!) многие годы она отдала любимой работе в журнале «Советская литература на иностранных языках».

В конце мая 2013 года мы вновь свиделись с Эстер Яковлевной в её московской квартире неподалёку от знаменитых по Булгакову Патриарших прудов. Пили чай, угощались блинами с мёдом и солнечным молдавским вином, которое и она была не прочь пригубить, и разговаривали, разговаривали обо всём на свете. Я вслушивался в её необыкновенный удивительно молодой голос. Голос человека, которому интересен каждый новый день, которому так любопытно, так страстно хочется знать: а что будет потом, что никакое время над ним не властно… И шумел, шумел, шумел солнечный майский дождь за раскрытым окном, и гремела гроза над самым центром Москвы, радостно приветствуя голос, которому есть, что сказать…

Это была последняя наша встреча.

Анна Ахматова

Чем больше времени проходит, тем сложнее вспоминать подробности даже очень памятных событий… Эту историю, случившуюся со мной 39 лет назад, я рассказывал и записывал не раз и не два. Она не оставляла безучастными многих моих слушателей и читателей. Некоторые из них выражали сомнения в том, что такое вообще могло произойти, некоторые эмоционально возмущались моим поведением, не желая понимать того, что случившееся было не чьим-либо злым или добрым умыслом, а всего лишь стечением обстоятельств, игрой слепого случая… Помню, как один весьма темпераментный читатель разгромно стыдил меня, пригвождая к воображаемому позорному столбу, требовал моего раскаяния (это спустя несколько десятилетий после описанных событий!) и того, чтобы я немедленно удалил своё стихотворение из той тетради.

Ну, что мне было ему ответить? Даже если бы провидение подарило мне фантастическую возможность вернуться во времени в тот вечер, я бы не посмел уничтожить своё стихотворение, записанное на последней странице простой синей школьной тетради, которую мне случайно безо всякого умысла второпях вручили две обычные добрые советские бабушки. При всём желании и раскаянии — рука бы не поднялась. Потому что на другой стороне этого тетрадного листа находились стихи, записанные рукой другого поэта — Анны Андреевны Ахматовой.

Это случилось осенью 1979 года, через 13,5 лет после её смерти. Я с мом студенческим товарищем приехал на электричке из Ленинграда в Пушкин, чтобы посетить первый в мире музей Анны Ахматовой.

Располагался он по адресу Вокзальная, 25, квартира 21. Это была обычная советская однокомнатная квартира, принадлежавшая Сергею Дмитриевичу Умникову, давнему почитателю поэзии Ахматовой и собирателю всего, что принадлежало её эпохе или было посвящено её памяти. Сергей Дмитриевич прожил долгую интересную жизнь подвижника, отдавшего любимому делу все силы. Он родился в 1902 и дожил до 96 лет. В то время, о котором я пишу, ему было 77. И именно в тот день Сергея Дмитриевича не было в квартире, которую он добровольно превратил в музей. Сам Сергей Дмитриевич переселился в двухкомнатную квартиру своей верной спутницы жизни Валентины Владимировны Витковской, которая жила тогда неподалеку. Государственных музеев, посвящённых Анне Андреевне, в то время не существовало. Эпоха, при которой она писала «муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне», при которой о ней если и вспоминали, то шёпотом, миновала при её жизни. Но клеймо опального поэта, увы, в государственной машине не сразу исчезает. О ней после смерти, конечно, говорили открыто, но… не везде и не более того.

Я не просто так упомянул о возрасте Умникова. Музей, в который мы пришли, был частным, и он в тот день был закрыт, потому что хозяин дома отсутствовал. То ли заболел, то ли уехал по делам. А профессиональных смотрительниц не было. Нам с другом стало досадно уезжать просто так, постояв перед закрытой дверью. Не помню, мы ли позвонили соседям, они ли сами вышли на лестничную клетку. Факт в том, что дверь нам открыли и, пока мы осматривали экспозицию, в квартире Умникова оставались две пожилые женщины — скорее всего его соседки.

Поскольку это была квартира, то в ней имелась кухня, и бабушки, заметив, что перед ними скромные вежливые мальчики, пригласили нас на чай. За чаем я читал свои стихи. Много. По памяти. Затем приятель посмотрел на часы и намекнул мне, что пора уходить, иначе мы рискуем не успеть на электричку. Бабушки попросили меня оставить им на память что-нибудь из своих стихов. У меня, как это всегда бывает у увлекающихся и потому рассеянных натур, не оказалось с собой ни ручки, ни карандаша, ни бумаги. Ручку для меня нашли довольно быстро, а вот свободного листа бумаги почему-то не отыскалось. Ну, никак.

Приятель мой, стоя в прихожей, многозначительно смотрит на часы. Бабушки суетятся. Все нервничают. Блокноты и альбомы есть, но все, как назло, полностью исписаны благодарными посетителями. Нигде ни одного свободного местечка. Просто беда какая-то. Я приношу свои извинения и собираюсь выходить. И тут раздаётся восторженный возглас одной из бабушек: «Нашла!»

На кухонный стол, за которым мы только что пили чай, ложится обычная синяя школьная тетрадка. Её раскрывают для меня на последней чистой странице. Я сажусь и записываю по памяти самое сильное на то время моё стихотворение (мне едва исполнилось 19). Пара минут и — дело сделано, можно уходить. И тут, одна из бабушек переворачивает исписанную мной страницу. На обратной стороне мы видим начертанные чернилами строки Анны Ахматовой. Этот почерк невозможно не узнать, мы только что видели его фотографиях в музейной экспозиции! Полное замешательство. Мы раскланиваемся и уходим…

Прошло много лет. Неоднократно возвращаясь к той истории, я пытался понять: возможно ли это было в принципе? Дело в том, что, во-первых, хорошо известно: сын Ахматовой Лев Николаевич Гумилёв передал весь её архив Пушкинскому Дому — институту русской литературы Российской Академии Наук. Во-вторых, никому не известен факт того, чтобы Умников собирал рукописи самой Ахматовой. Он, как частное лицо, хранил вещи той эпохи, книги Анны Андреевны, картины, посвящённые ей, но не её рукописи. Значит, всё случившееся, лишь плод моего разыгравшегося воображения?

Однако, есть и другие свидетельства. Ю. К. Толстой в своей работе «Спор о наследстве Ахматовой» сообщает, что «после смерти Ахматовой ее архив оказался в руках Пуниной и Каминской, проживавших с Ахматовой в одной квартире. В последние годы жизни Ахматова, будучи человеком щедрым по натуре и получая крупные литературные гонорары, фактически содержала Каминскую, а частично и Пунину, пользуясь их услугами в быту». Далее Толстой сообщает: «1 ноября 1966 г. часть архива Ахматовой, вопреки решению комиссии по литературному наследству, поступает от Пуниной в Публичную библиотеку им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Одну часть архива Пунина передает библиотеке в дар, а другую продает».

Я не стану пересказывать эту историю целиком. Она достаточно хорошо известна: часть архива Ахматовой оказалась проданной или переданной, но не в Пушкинский Дом, а часть — вообще до сих пор не найдена. О не найденных синих тетрадях Анны Андреевны сообщает Лидия Чуковская (Чуковская Лидия. Переписка, М.: Новое литературное обозрение / 2003 Директору института русской литературы члену-корр. АН СССР В. Г. Базанову).

Вот что пишет она: «Со мною Анна Андреевна о будущей судьбе своих бумаг и вещей никогда не говорила. Но однажды, показывая тетрадку, дорогую ей по особым причинам, произнесла: „Этому место в Музее. В Пушкинском Доме“. Предложение мое исполнено не было. И. Н. Пунина желала распоряжаться архивом бесконтрольно. И распорядилась. А мы теперь так никогда и не узнаем с должною точностью, каково было содержимое архива Ахматовой ко дню ее смерти. Когда-то Ахматова показывала мне, например, три синие школьные тетрадки, куда ею от руки была переписана „Поэма без героя“. Что сталось с этими тетрадками впоследствии? Существовали ли они в архиве до 5 марта 1966 г.? Если да — то где они теперь? Если нет — то куда и когда они исчезли? Из-за отсутствия своевременно сделанной описи каждый из нас таких вопросов может задавать десятки.»

Что помню я? Это была синяя тетрадь, Обычная, какие раньше продавались за 2 копейки. Записи в ней были сделаны чернилами и принадлежали одному человеку. Пустой в тетради оставалась только одна страница — последняя. Я не берусь судить о людях, которых не видел лично и хоть в чём-то их подозревать. Ни в коем случае. Но, возможно, кто-то принёс (или оставил на время) хозяину музея эту тетрадь с целью её продажи или идентификации? Это всего лишь предположение. Но тетрадь Ахматовой была в тот памятный день там, в доме, находящемся на улице, носящей теперь её имя!

У меня такое ощущение, что пусть и таким вот образом, но той осенью я виделся с Анной Андреевной, с её духом. И она не сердится на меня.

На фотографиях — странички из рукописей Ахматовой, она сама, и я — в том давнем 1979 году.

Захар Прилепин

Когда-то я написал: «Любой человек в первую очередь — человек, а уже во вторую — всё остальное, потому что если он не в первую очередь человек, то он вообще никто». Эта мысль относится ко всем людям, в том числе и к писателям. Все они — живые люди со своими вкусами, представлениями о жизни, убеждениями или отсутствием таковых. Всё — как у остальных людей.

Однажды, в школе, куда меня пригласили, учительница, представляя меня ученикам, сказала: «Дети! Сегодня у нас в гостях живой писатель!». Как про слона в зоопарке или про крокодила: живой, не из книжки, не нарисованный. Чудо-юдо какое-то! Но если писатель — тоже живое существо, то ведь и у него своя судьба, не выдуманная, не нарисованная.

С Захаром Прилепиным мы встречались дважды. Сначала в Красноярске в 2008 году, потом — в Новом Уренгое в 2017-том. Я не возьмусь ни оценивать его поступки, ни рассуждать о его пристрастиях, о военных, политических или общественных перипетиях его судьбы. Знаю, что оценки эти во многом противоречивы и даже порой полярны: от восхищения до проклятий. Кто прав, кто ошибается — это другая тема, не моя. У Евгения Николаевича (Захар — это псевдоним, если кто не знает) есть право иметь своё мнение и идти по жизни своим путём. Такое же право, как и у каждого из нас, живых людей.

Прошло после нашей красноярской встречи почти десятилетие, если точно, то девять. Если в первую нашу встречу мы просто разговаривали за столом, то во вторую он выступал перед присутствующими в выставочном зале городского музея изобразительных искусств. Взгляд его, о чём бы он ни говорил, остался тем же — небесно-печальным взглядом человека, пережившего нечто такое, о чем и не догадываются, и представить себе не в состоянии те, к кому он обращается. Что это? Смерть и жизнь. Предательство и дружба. Трусость и бесстрашие. Жестокость и самопожертвование. Братство и безумная вражда. Всё было и осталось в этом его взгляде. В его израненной болью душе. Ведь он — живой человек, почитайте его книги, там боль наотмашь. Открытая и затаённая. Боль. Если бы его книги были неискренни, вряд ли они смогли бы пользоваться таким огромным читательским вниманием.

«Русский Букер», «Национальный бестселлер», «Ясная Поляна», «Большая книга»… десятки национальных и международных премий, практически всемирное признание писательского таланта. Его писательскому слову верят не только потому, что оно оплачено природным талантом, но и жизненными обстоятельствами, неравнодушием, собственной судьбой.

Спустя годы он мгновенно вспомнил меня, увидев имя на подаренной мной в конце встречи книге. Вспомнил и обрадовался старому знакомцу. А я храню два его небольших письма, обращённых ко мне в 2008-ом и в 2017-м.

«Эльдар, с наступающим вас!

Я внимательно просмотрел и частично прочитал все три ваших книги.

Это безусловно литература и безусловно интересно. Стихи многие очень проникновенные, и за ними стоит настоящая человеческая судьба — это не подделаешь. Прозу я ещё посмотрю повнимательнее, и скажу чуть позже. Но и там всё в порядке, — все слова, что называется, на своих местах.

С уважением, Захар Прилепин. 30 декабря 2008 г.»

«Эльдар, отличные стихи, просто замечательные. Спасибо!

С уважением, Захар Прилепин. 15.10.17»

Тимур Мартынов

Мы встретились знойным майским днём 2018 года под гулкими сводами старинного здания петербургского музея Арктики и Антарктики. На улице солнце жарило не по-детски, поэтому Тимур в летних шортах и лёгкой тёмно-синей футболке незамедлительно прошёл через центральный вход внутрь помещения, прохлада которого почти соответствовала названию. Я тут же представил себе, как бы отменно звучала под высоченными сводами музея его сверкающая голосистая труба…

Об отце Тимура Равиле Энверовиче Мартынове я впервые узнал от своей мамы в 1978 году — за год до Тимурова рождения. Я тогда поступил в ленинградский горный институт, ныне — Санкт-Петербургский горный университет — один из крупнейших вузов мира по горному делу, и первое высшее техническое учебное заведение в истории России (основан в 1773 году). Моя мама — блокадница. Перед моим отъездом на учёбу она несколько раз напоминала мне о том, что в Ленинграде у нас есть родственники, что один из них — её троюродный брат, дирижёр Мартынов, об этом она знала от своего отца, моего деда, чьей двоюродной сестрой была мама Равиля Энверовича. Однако, его местонахождения в огромном городе на Неве она не знала, и я в годы своей юности, увы, не смог его найти. Много позже, когда уже появился интернет, мне удалось кое-что узнать, но было слишком поздно: в 2004 году Равиль Энверович скончался…

К сожалению, в детстве я не получил музыкального образования, хотя помню, как о моём врождённом музыкальном слухе школьные педагоги неоднократно сообщали родителям. Разумеется, по пению у меня всегда была «пятёрка». Петь я любил. Впрочем, музыкальный слух и чувство ритма очень помогают мне с той поры, как я занялся стихами. Говорят, что музыкальные способности передаются по наследству от предков. И вот, однажды, когда я всерьёз заинтересовался этим вопросом, то выяснил для себя некоторые, на мой взгляд, любопытные подробности из их жизни. Отец моей матери, то есть, мой дед — родом из большого татарского села Усть-Уза Пензенской области. Там, кстати, и поныне живёт часть нашей родни. И село это удивительно тем, что говорит на своём, особом диалекте татарского языка: они все слова произносят как бы нараспев, растягивая последний слог. По мнению крупных учёных-лингвистов точно такого же «особого» диалекта не встречается больше нигде в мире.

И ещё один нюанс. Публика привыкла к тому, что наиболее традиционным татарским сельским музыкальным инструментом является гармошка. Я раньше тоже всегда так думал, пока мама (а потом и дед подтвердил) не сообщила мне о том, что в дедовой Усть-Узе самым популярным народным татарским музыкальным инструментом издавна признавалась… скрипка. Да-да! Та самая, которая звучит в симфонических оркестрах! На всех сельских праздниках в Усть-Узе играли исключительно на скрипках! Поэтому, наверное, вполне логично, что в 1946 году у двоюродной сестры моего деда, находившейся в то время в Ленинграде, родился будущий основатель, художественный руководитель и первый дирижёр Санкт-Петербургского государственного академического симфонического оркестра Равиль Мартынов.

Несколько слов о нём. Мартынов начал восхождение к музыке в Хоровом училище имени Глинки, где его педагогами были по классу дирижирования Владимир Васильев, а по классу фортепиано — Лидия Вассерман. В консерватории он учился хоровому дирижированию у знаменитой Елизаветы Кудрявцевой, воспитавшей едва ли не всех ныне действующих мастеров. Окончил Ленинградскую и Московскую Консерватории. В 1982—84 годах он работал под руководством выдающегося дирижера — Евгения Александровича Мравинского в прославленном коллективе академического симфонического оркестра Ленинградской филармонии. В 1986 году Мартынов становится художественным руководителем и дирижером Санкт-Петербургского государственного академического симфонического оркестра. Кстати, именно он был инициатором создания концертно-выставочного комплекса «Аничков мост», впоследствии ставшего концертным залом дворца Белосельских-Белозерских.

Кроме работы в Санкт-Петербургском оркестре Мартынов дирижировал и другими лучшими симфоническими оркестрами России, принимал участие в осуществлении оперных и балетных постановок в различных странах мира, успешно гастролировал в США, Германии, Франции, Японии, Китае, странах Скандинавии. Помимо работы с оркестром Мартынов в должности профессора преподавал в Санкт-Петербургской консерватории…

Теперь вернёмся к Тимуру. Вот он приветственно машет мне рукой, мы подходим друг к другу и по-родственному обнимаемся. Сегодня, 14 мая, в музее Арктики и Антарктики торжественное событие: церемония вручения дипломов победителей и лауреатов международного конкурса «Север — страна без границ», на которой присутствуют и выступят с речами к виновникам торжества генеральный консул королевства Швеция господин Ханс Магнуссон, знаменитый почётный полярник России Виктор Боярский и другие известные официальные лица. Одним из «виновников» всего этого оказался и я. Тимур Равилевич пришёл очень вовремя. Церемония вот-вот начнётся. Мы сели рядышком и, пока была возможность, начали делиться друг с другом новостями и семейными историями.

Тимур, как и его отец, родился в Ленинграде. Когда я защитил диплом, ему уже было почти 4 года. Обучаться игре на трубе юное дарование начало в классе преподавателя Георгия Каминского. В 2002 году Тимур успешно окончил Санкт-Петербургскую государственную консерваторию им. Н. А. Римского-Корсакова (класс профессора Юрия Большиянова). В 2000–2001 годах он стажировался в Люксембургской консерватории. Принимал участие в мастер-классах Мальте Бурбы, Конрадина Грота (Германия), Йоко Харианне (Финляндия). Со временем он стал лауреатом многих всероссийских и международных конкурсов, среди которых Международный конкурс им. Мориса Андре (2000), Международный конкурс им. Н. А. Римского-Корсакова (2000), Международный конкурс им. Раймо Сармаса (2002), а также дипломантом конкурса «Пражская весна» (2003).

В 1995–2000 годах Тимур работал солистом Санкт-Петербургского государственного академического симфонического оркестра, в 2003–2005 годах — солистом Национального филармонического оркестра России, в 2005–2006 годах — солистом камерного оркестра Musica Aeterna Ensemble Новосибирского театра оперы и балета. С 2007 года — является солистом Симфонического оркестра и Брасс-ансамбля Мариинского театра. В составе труппы Мариинского театра принимал участие в различных гастрольных турах и международных фестивалях, таких как «Роттердам Филармоник — Гергиев фестиваль» (Голландия), фестиваль в Миккели (Финляндия), а также петербургский фестиваль «Звезды белых ночей» и московский Пасхальный фестиваль. Репертуар Тимура Мартынова в Мариинском театре включает сольные партии в оперных, балетных и симфонических произведениях.

В 2010 году на московском Пасхальном фестивале и фестивале в Миккели исполнил концерт для трубы Родиона Щедрина с оркестром Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева. В том же году в составе Всемирного оркестра мира под руководством маэстро Гергиева участвовал в исполнениях Пятой симфонии Густава Малера в качестве первой трубы на музыкальном фестивале BBC Proms в Лондоне и Зальцбургском фестивале.

В феврале 2012 года на лейбле «Мариинский» вышел диск с записью Первого концерта Дмитрия Шостаковича для фортепиано (Денис Мацуев) и солирующей трубы (Тимур Мартынов) при участии симфонического оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева.

Пока я вам всё это рассказывал, церемония награждения успешно завершилась, дипломы и ценные призы были розданы, но не завершилась моя творческая программа: через несколько часов мне предстояло выступить в знаковом месте Старого Петербурга — гостином зале отеля «Старая Вена» (улица Гороховая, дом 8 — напротив дома Пиковой Дамы). В начале ХХ века в этом месте находился ресторан «Вена», где часто выступали крупнейшие поэты Серебряного века. А моего дорогого Тимура ждала очередная репетиция в Мариинском. На прощание мы сфотографировались и обнялись. Теперь мы, хотя и изредка, но переписываемся, не теряем связи.

На этом рассказ о Тимуре Мартынове вроде бы завершился, но тема нашей с ним общей музыкальной родни — отнюдь. Помимо питерской ветви маминой родни музыкальной оказалась и московская! Двумя годами ранее, весной 2016 года после посещения московского планетария за несколько часов до вылета в Буэнос-Айрес и Рио-де-Жанейро я со всей своей семьёй очутился в гостях семьи Сании Шакировой — дочери маминого двоюродного брата. Сания Рызадиновна — выпускница российской академии музыки имени Гнесиных (дирижёрско-хоровое отделение), почётный работник образования Российской Федерации, почётный работник культуры города Москвы. Сания родилась в 1964 году. Её детство прошло в подмосковном Подольске, где она окончила среднюю школу №18. «Гнесинку» она окончила в 1991-ом. С тех пор более четверти века она посвятила преподаванию. В московской школе имени Фёдора Михайловича Достоевского её знают, любят и уважают. Она не только давала детям прочные знания по вокалу и сольфеджио, но, нередко чистым и красивым голосом пела сама. С ноября 2012 года Сания Шакирова — художественный руководитель, дирижёр и хормейстер народного ансамбля «Идель» татарского культурного центра города Москвы.

Мы посидели за гостеприимным и щедрым столом наших родственников, послушали музыкальные пьесы и песни в исполнении Сании. Потом сыграла на фортепиано и моя младшая дочь Руслана (похоже, что ей передался папин музыкальный слух). А потом было общая семейная фотосессия: на памятной фотографии мамина двоюродная сестра Рашида, хозяйка дома Сания, её супруг Шамиль, их дети — сын Наиль и дочь Гузель, их будущие (тогда, а теперь уже настоящие) супруги Равиль и Наиля, мои дети — Роман, Мария, Руслана и Тимурчик, ну, и я. Супруги моей на снимке нет, потому что она фотографировала всех остальных, за что ей огромное спасибо..

Вот теперь музыкальная история о Тимуре Мартынове и всех-всех-всех вроде бы подошла к промежуточному завершению. Поэтому не будем ставить точку, обойдёмся многоточием…

Булат Окуджава

Я увидел его на одном из концертов, который он давал в Баку в середине восьмидесятых. Зал, как всегда, во время его выступлений, был полон. Мы с моим другом талантливым композитором Джафаром Алиевым сидели примерно в его центре. Билеты на концерт принёс Джафар. На Булате Шалвовиче была коричневая кожаная куртка, весьма напоминающая ту, которую я нашёл на фото из интернета. И гитара, и поза исполнителя — всё совпадает с моими воспоминаниями о концерте Булата Окуджавы, на котором я присутствовал со своим другом…

Ближе к завершению мероприятия Джафар несколько раз предлагал мне попытаться встретиться с поэтом после окончания концертной программы и напомнить ему о себе. Но я так и не решился на этот шаг.

Дело в том, что глубокой осенью и в начале зимы 1980 — 81 годов (ноябрь — декабрь) между мной и Булатом Шалвовичем Окуджавой некоторое время существовала эпистолярная переписка. Ситуация, при которой она возникла, была весьма необычной…

Как известно, в 1980 году в Советском Союзе состоялись Олимпийские игры. И случилось так, что я оказался в числе тех восьмидесяти ленинградских студентов, которые были привлечены к этому мероприятию в качестве сотрудников интурбюро. Я, в частности, работал в транспортном отделе, обслуживающем иностранных туристов. А туристы во время Олимпиады и после неё были самые разные. Не могу сказать точно где и когда, но, вероятно, через недомытые стаканы автоматов «Газ-Вода», которые располагались в Ленинграде на каждом углу (а лето стояло жаркое) я «подцепил» гепатит или «болезнь Боткина», а в просторечье «желтуху».

Скрытый период, а затем и открытый были столь долгими, что в больницу меня увезли только в последней декаде сентября. В плаще, шляпе и с зонтиком. И пролежал я в боткинской больнице до середины декабря и вышел из неё в том же, но уже нелепом (совсем не по погоде) виде: в шляпе, в плаще и с зонтиком — под густым снегопадом.

Лежать в больнице — дело нудное. От тоски я написал письмо Булату Шалвовичу Окуджаве, честно говоря, не помню о чём, наверное, отправил ему свои стихи. Адрес отправителя был вероятней всего классическим: на деревню дедушке. Отправил и забыл про письмо. В связи с болезнью, поэт-отправитель явно хандрил. Однако, через месяц в больницу пришло письмо ответное. Это и было послание Окуджавы Ахадову.

Булат Шалвович писал мне, что никогда в жизни не получал писем в конвертах со штампом «ПРОДЕЗИНФИЦИРОВАНО», заинтересовался этим и, разумеется, ответил. Он желал мне крепкого здоровья, поддерживал морально и сообщал, что в настоящее время находится в ожидании операции в Штатах, то есть в США.

Конкретный обратный адрес на конверте стоял. Н я по нему отправил ответное письмо с пожеланиями выздоровления поэту. И, наверное, отправил свежие стихи. Он снова ответил на моё «ПРОДЕЗИНФИЦИРОВАНО». Так у меня набралось два или три его письма… которые я, к своему глубокому сожалению, где-то через полгода благополучно потерял.

Однако, память о том, что в трудную минуту мне, пусть виртуально, но протянул свою руку сам Булат Окуджава, сохранилась. Я буду помнить об этом всегда. Спасибо Вам, дорогой Поэт!

Рита Райт-Ковалёва

Одна из прелестей нашего земного существования заключается в том, что в юности мы никогда не знаем точно: какое именно событие нашей жизни скажется или отзовётся на ней в дальнейшем. И что оно вообще означает на самом деле? То, что кажется нам в настоящее время очень важным и колоссально значимым, может в дальнейшем оказаться вообще ничем, пустышкой. А некий мимолётный эпизод, казавшийся на момент его совершения не значащим ничего, отразится на всей дальнейшей судьбе.

В 1976 году был у меня друг — Фархад Кадырлиев из Амираджан, пригорода Баку. Мы познакомились на вечерних литературных посиделках в редакции газеты «Молодёжь Азербайджана». Фархад был намного старше меня (когда тебе 16, то 24—25 — это ужасно большая разница), а внешность у него была катастрофически поэтичной: гигантская круглая шапка волос из мелких пушкинско-африканских кудряшек, летящая стремительная походка гусиной стаи на осеннем перелёте, отрешённый взгляд поверх всего земного и громкий зычный голос, декламирующий какой-нибудь стихотворный шедевр. По ощущениям я бы сравнил его внешность с полощущимся на ветру знаменем на тонком древке — классический эктоморф. Хороший был человек. С ним было интересно: никогда не знаешь, что он ещё придумает.

И вот однажды он принёс мне книгу. По его вдохновенно-огненному взгляду без объяснений было ясно, что я должен её прочесть. Немедля. И вы знаете: я прочитал. И мне понравилось. Это был роман Курта Воннегута «Колыбель для кошки» в изумительном переводе Риты Райт-Ковалёвой.

У Сергея Довлатова есть книга «Соло на ундервуде» — записные книжки, которые он вёл в 1967—1978 годах, опубликованные впервые в 1980-ом. В шестидесятых годах он работал в Ленинграде литературным секретарём Веры Фёдоровны Пановой, которая была его соседкой по дому. Одна из записей этой книги — диалог между Пановой и Довлатовым — то под заголовком «Анекдот», то без всякого заголовка цитируется довольно часто, но тем не менее напомню её:

— У кого, по-вашему, самый лучший русский язык?

Наверно, я должен был ответить — у вас. Но я сказал:

— У Риты Ковалёвой.

— Что за Ковалёва?

— Райт.

— Переводчица Фолкнера, что ли?

— Фолкнера, Сэлинджера, Воннегута.

— Значит, Воннегут звучит по-русски лучше, чем Федин?

— Без всякого сомнения.

…Разумеется, в 1976 году я и помыслить не мог о том, что всего через несколько лет познакомлюсь с Ритой Яковлевной в Ленинграде во время посещения ею горного института, где я учился и одновременно занимался в литературном объединении Михаила Яснова. Кстати, Курт Воннегут дважды приезжал в СССР: первый раз в 1974 году — в Москву, а второй — в 1977 году в Ленинград, и встречался не только с читателями, но и со своей переводчицей — Райт-Ковалёвой. Почему у неё такая двойная фамилия?

Раиса Яковлевна Черномордик по профессии была медиком, в 1924 году она окончила медицинский факультет Второго московского государственного университета. Однако, уже к своим 20-ти годам — писала стихи собственного сочинения, свободно говорила по-немецки и по-французски, позднее и по-английски, а в возрасте 22 лет по просьбе Маяковского перевела на немецкий его «Мистерию-буфф». Семь лет она проработала у всемирно известного легендарного русского физиолога Ивана Петровича Павлова. И всё-таки, когда тяга к художественной литературе пересилила семейные традиции (в семье Черномордиков все были врачами), она, решив отделить «обычную» жизнь от творческой, взяла себе псевдоним «Рита Райт». Вторая половина фамилии Риты Яковлевны объясняется гораздо проще: она была супругой капитана Северного флота Николая Петровича Ковалёва.

Творческая судьба переводчицы произведений баснословного количества классиков мировой литературы на русский язык, в том числе Фридриха Шиллера, Генриха Бёлля, Франца Кафки, Джерома Сэлинджера, Анны Франк, Натали Саррот, Эдгара По, Курта Воннегута началась даже до её приезда в Москву из Херсонской губернии. В Харькове, где она получала первое медицинское образование и случайно познакомилась с Хлебниковым, она переводила на немецкий его стихи. Вскоре после переезда в Москву она поселилась у Владимира Маяковского и по просьбе Лили Брик начала документировать творческую и общественную жизнь Маяковского.

Рита Райт-Ковалёва прожила девяносто лет и скончалась 29 декабря 1988 года. Помню, как в Ленинграде конца 70-х годов наша студенческая аудитория слушала, затаив дыхание, её воспоминания о своей юности. Маленькая очень пожилая женщина, находящаяся на сцене огромного зала горного института, рассказывала нам о Владимире Маяковском, Лиле Брик и Борисе Пастернаке так, как рассказывают только о самых близких и дорогих людях. При этом, когда она говорила о Боре, мы слышали, как дрожит её голос. Это был голос сквозь слёзы. Она словно обращалась не к нам, а к нему. Так повествуют только об очень близком и личном…

От тех встреч остался привкус ощущения незримого живого присутствия великих поэтов. По моему мнению, соприкосновение с историей через общение с живыми свидетелями её давних событий не может оставить равнодушным никого. Риты Яковлевны давно уже нет среди живущих, но я успел запомнить этого удивительного человека, а через неё — ощутить дорогих мне Маяковского и Пастернака не памятниками на городских площадях, а живыми людьми. Я счастлив этим и благодарен Рите Яковлевне Райт-Ковалёвой за ту нашу встречу.

Елена Сусой

Она пришла в этот мир в самом конце зимы, а ушла из него в последний осенний день. Когда она пела, то казалось, что поднимается ветер и текут облака, и бегут олени, и летят нарты через снег и лёд — к солнцу. Когда она говорила, дети переставали плакать, а птицы вслушивались в её речь, учились у неё. Она была маленького роста, а доставала до звёзд: заметит печаль в глазах человеческих, подойдёт, снимет звезду с неба и скажет — «на, бери, не плачь». Она была матерью для всего своего народа, и все были её детьми.

Неужто такое может быть? Да, может. И я это видел. Мы не раз общались с этой удивительной легендарной ненецкой женщиной — Еленой Григорьевной Сусой: и в квартире-музее её покойного мужа, народного поэта Ямала Леонида Васильевича Лапцуя, где когда-то жили они вместе, и у неё дома в последние годы её земной жизни. Земной — потому что её небесная жизнь продолжается и не прервётся никогда, ибо душа народа бессмертна…

Помню, как в первую нашу встречу эта поначалу настороженно смотревшая на меня хрупкая мудрая женщина, вдова знаменитого ненецкого поэта и директор музея-квартиры его же имени, послушав мои стихи вдруг вся изменилась, открылась сердцем, начала рассказывать о своей судьбе, а потом запела. Да, она начала петь народные ненецкие песни с такой душой, так проникновенно, что даже меня, незнающего языка, пробрало.

Удивительно ёмок и многозначен ненецкий язык: одно и то же по написанию слово, произнесённое с разной интонацией, может иметь совершенно разные смыслы. Елена Григорьевна продемонстрировала мне стихотворение из книги Леонида Лапцуя на родном языке — всего из трёх или четырёх строчек, а затем — перевод того же стихотворения на русский язык в другой книге поэта. Стихотворный перевод занимал полторы страницы! Столько понадобилось хорошему профессиональному переводчику для того, чтобы хотя бы приблизительно передать смысл коротенького по объёму, но очень глубокого по содержанию ненецкого стихотворения!

Её род жил когда-то на востоке ямальской земли — на Гыданском полуострове. Вот как повествует об этом древняя легенда рода Сусоев… «Однажды смелый юноша пошёл по льдинам вслед за солнцем и перебрался через Обскую губу. Добрался он до берега, оглянулся назад — хотел поклониться той земле, которую оставил, но не увидел её за водами Обской губы. Тогда он посмотрел в сторону тундры и увидел высокую гору. „Мне надо добраться до этой горы“ — сказал он. Когда он стал подниматься на гору, то силы начали оставлять его. Поставил он первую лыжу, и она превратилась в сопку, дальше перешагнул по склону и оставил вторую лыжу — она тоже превратилась в сопку. Когда же достиг он вершины, возвышавшейся над озером Юндо, то успел только громко произнести: „На этой земле будет жить род людей, могущих идти по жизни смело и настойчиво, как я“. Его последний крик разнёсся по всей окрестной тундре, а сам он превратился в сопку. И стало это место священным для рода Сусой».

Елена Григорьевна свято хранила обычаи, традиции и культуру ненецкого народа. Не одно поколение ямальцев выросло на ее стихах, рассказах и сказках. Ею созданы такие книги, как «Из глубины веков», «Леонид Лапцуй. Страницы жизни и творчества», «Заповедное слово заветное», знакомящие читателей с традициями и самобытностью ямальских ненцев.

Первая женщина-ненка кандидат педагогических наук, автор десятков учебников, методических пособий для ненецких школьников и научных трудов, заслуженный учитель Российской Федерации, почётный гражданин Ямала, создатель музея-квартиры Л. В. Лапцуя, научный консультант и солистка народного ансамбля песни «Ямал», собиратель ненецкого фольклора, автор записей сказок «Ягодка голубика», «Два Окатэтто», соавтор сборников «Сказки народов Севера», «Северные россыпи», «Ненецкий фольклор» — она будет жить вечно в людской памяти. Я верю в это. Я видел её.

Алитет Немтушкин

Однажды я обратился с просьбой к Алитету Николаевичу Немтушкину — одному из столпов эвенкийской художественной литературы, первому писателю и поэту эвенкийского народа — научить меня хотя бы некоторым словам из его волшебного языка. Немтушкин легко откликнулся на мою просьбу. С тех пор я знаю, что «дюлты кэтэт ичевдектын» означает доброе пожелание «пусть во множестве виднеются ваши чумы». А «тактыканмаа туктычес» — означает «залезть на кедр». «Аракукан» это — спокойствие, «авгарат бододедэт» — будьте здоровы, «кутучит упкат бидэт» — будьте счастливы, «туру» — мировое дерево (древо мира), «Дулин буга» — Срединный мир, «Хэргу буга» — Нижний мир, «Энекен буга» — Хозяйка Вселенной… Много таинственных эвенкийских слов наговорил мне Алитет Николаевич. В стойбищах родной Эвенкии его почитали как великого шамана.

Лауреат государственной премии Российской Федерации в области литературы, почётный житель Эвенкии, заслуженный работник культуры России Алитет Николаевич был человеком щедрой и открытой души. Он всегда, если мог, откликался на просьбы. Как -то раз я попросил его поддержать меня своим присутствием на одном из первых моих творческих вечеров. Я понимал, что человек он достаточно занятой, что у него масса общественных и государственных мероприятий и не очень-то рассчитывал на положительный ответ. Но, к моему удивлению и восторгу, Немтушкин без каких-либо уговоров сразу же изъявил желание побывать на моём мероприятии. И не просто пришёл и посидел в уголочке, но и произнёс целую речь, поддержав молодого коллегу по писательской организации!

Мы виделись и в дальнейшем. Однажды, будучи у меня в гостях, Алитет Николаевич с таким воодушевлением, с таким светом в глазах рассказывал об эвенкийских обычаях, с такой любовью повествовал о тайге, об оленях, о своём древнем народе, что я и другие присутствовавшие гости долго вспоминали потом те драгоценные минуты откровения человеческой души.

Первый эвенк, ставший членом Союза писателей СССР, человек, родившийся в отдалённом таёжном стойбище, рано потерявший мать и отца, выросший в интернате и у бабушки Огдо, воспитавшей четырнадцать детей, он сумел не только окончить школу, но и получить высшее образование. И не просто получить его, но и создать два десятка книг стихов и прозы на родном языке, с которого их переводили потом на десятки языков народов мира. До конца своей жизни Алитет Николаевич продолжал писать и говорить о любви, ибо каждое его слово на родном волшебном древнем языке, обращённое к людям, было исполнено любви. Иногда, в морозную северную ночь, когда кажется, что клубящийся воздух тихо шелестит от холода, глядя на звёздное небо, я представляю себе два звучащих далеко-далеко голоса. Это небесный шаман Алитет Немтушкин переговаривается с Энекэн Буга — Хозяйкой Вселенной…

Эдуард Русаков

Мы знакомы с ним вот уже тридцать один год. Эдуард Иванович Русаков — русский писатель, прозаик, лауреат международной премии имени Фазиля Искандера, член международного ПЕН-клуба (русский ПЕН-центр, сибирский филиал), член экспертного совета благотворительного общественного фонда им. В. П. Астафьева, член Союза писателей СССР, член Союза российских писателей, автор множества книг повестей и рассказов, чьи произведения переведены на французский, немецкий, японский, финский, венгерский, болгарский, словенский и другие языки народов мира. Мой наставник в мире литературы и давний друг.

Знакомство наше с Эдуардом Ивановичем произошло в то время, когда он руководил литературной студией при красноярском городском дворце культуры. Ему в ту пору было лет сорок пять, мне — двадцать семь. Русаков перенял эстафету наставничества надо мной у известного русскоязычного поэта, основателя научно-художественного перевода азербайджанской поэзии на русский язык Владимира Абдулазимовича Кафарова. По прошествии многих лет могу констатировать, что мне фантастически повезло с наставниками.

Русаков, подобно Антону Павловичу Чехову, по своей первой профессии является врачом. После окончания в 1966 году Красноярского медицинского института он два года жил и работал в деревне Поймо-Тины Красноярского края, а затем — более десяти лет врачом-психиатром красноярской городской психиатрической больницы. Годы практической медицинской работы, безусловно, дали для творчества писателя богатейший и ценнейший фактологический материал. В 1979 году он окончил Литературный институт имени А. М. Горького.

Его студию посещало немало интереснейших творческих личностей. Мы вместе с Эдуардом Ивановичем занимались не только читкой и обсуждением собственных произведений, в основном стихов, но и знакомились с классическими и современными произведениями признанных писателей России и всего мира. Скажу честно, более начитанного человека я почти не встречал. Мы виделись с ним многократно и позднее — в Доме красноярских писателей (ныне — в Доме искусств), в Доме народного творчества, в литературном музее, в редакции газеты «Красноярский рабочий», где он трудился с 1998 по 2015 годы, на различных городских и краевых мероприятиях, у него в квартире, у меня на даче… Мы ведь оба из Красноярска, нам было и (слава Богу) есть, где встретиться.

Помимо по-чеховски глубокого таланта и писательской зоркости, Русаков обладает и замечательными личностными человеческими качествами: врождённой мягкостью, добросердечием, умением слушать и понимать собеседника. Опыт врача явно сказывается на его манере общения: «если можешь помочь — помоги, если не можешь, то хотя бы не навреди». Его скромная однокомнатная квартира сверху донизу, включая крохотную кухоньку, забита книгами и журналами.

Ему уже 76. Но я очень хочу, чтобы он жил ещё долго-долго и радовал своим присутствием всех нас, его земляков-сибиряков. Потому что этот писатель — наша гордость и наша совесть.

Сулейман Рустам

Это случилось весной 1986 года, но никак не осенью, потому что осенью меня в Баку уже не было. На дачу моего наставника в мире поэзии Владимира Кафарова, где я в это время находился с его сыном Ровшаном, приехал народный поэт Азербайджана, Герой Социалистического труда, председатель Верховного Совета Азербайджана с 1971 по 1989 годы и соавтор гимна советской республики, живая легенда азербайджанской литературы — Сулейман Рустам. Почему я столько рассуждаю о дате? Потому что во всех энциклопедиях датой рождения Сулеймана Рустама указывается 27 (по старому стилю 14) ноября 1906 года. Во всех, кроме автобиографии самого новорожденного, где он честно написал, что родился 10 марта. В отдельных источниках я находил указание на 12 марта 1906 года.

Однако моя память сохранила три дня. Поскольку все эти три дня я находился на даче, значит, они были нерабочими, ведь я работал. Открываю календарь 1986 года и вижу, что выходными и праздничными были 8,9 и 10 марта. Значит, именно 10 марта, в свой реальный день рождения, Сулейман Рустам и посетил дачу Кафарова. Других вариантов нет.

Владимир Абдул-Азимович и Сулейман Али-Аббасович сидели в центре накрытого праздничного стола и беседовали, как поэты, как друзья и как старшие за столом. Мы с Ровшаном находились с краю. О чём они говорили между собой — я скромно не прислушивался. Единственное, что было, естественно, когда вошли старшие, я поздоровался с легендой азербайджанской поэзии, он пожал мою руку и ответил на приветствие.

Кто-то сообщал на одном из сайтов интернета о том, что Сулейман Рустам не любил музыку. Могу засвидетельствовать, что это — неправда. Вскоре после появления именинника на дачу приехали музыканты с народными инструментами — таром и кяманчой. Мэтр слушал их игру с превеликим удовольствием. Было много речей и тостов. Всё это происходило не внутри дома, а на площадке перед ним под сенью виноградных лоз на даче в Шувелянах. Была великолепная солнечная погода. Где-то вдали шумел Каспий. Когда с ответным благодарственным словом выступал Сулейман Рустам, голос его звучал негромко, но было так тихо, что все слышали каждое слово. Поэту в тот день исполнилось восемьдесят лет. Его величественная лысая («по Котовскому»), как биллиардный шар, голова сверкающая на солнце, хорошо запомнилась мне в тот погожий мартовский день…

Потом я узнал, что он всю жизнь был дружен с Али-Агой Вахидом, который в свою очередь дружил с Сергеем Есениным в ту пору, когда великий русский поэт жил здесь же неподалёку — в селении Мардакяны. Узнал и другие интересные моменты биографии Сулеймана Рустами, родившегося в Новханах — другом селении, находящемся невдалеке от Баку. Например, о том, что его отец, работавший кузнецом, был не азербайджанцем, а курдом. О том, что поэт, переводивший на азербайджанский произведения Крылова, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Исаковского, Смелякова, создавший в 1941 году знаменитый впоследствии цикл стихов о Южном (Иранском) Азербайджане «Тебризские стихи» (Тебриз — столица Южного Азербайджана), был участником второй мировой войны — предприняв, подобно Велимиру Хлебникову, свой военный «поход в Персию» в августе 1941 года, в разгар боёв под Киевом…

Мне кажется, что хотя о биографии Сулеймана Рустама, председателя Верховного Совета социалистической республики, написано достаточно много, в ней ещё имеются неизвестные и неожиданные страницы, требующие дальнейших научных исследований. Сулейман Рустам скончался 10 июня 1989 года. Это моё юношеское воспоминание — дань глубокого уважения памяти великого восточного поэта, которого мне посчастливилось видеть однажды воочию.

Вагиф Назиров

В древности путешественники часто называли мою родину «Страной огней», поскольку ночью над Апшеронским полуостровом часто загорались огни. Это самовоспламенялся природный газ, выходивший из-под земли, хранящей несметные сокровища — нефть и газ. А Баку часто именовали «городом ветров», потому что над полуостровом, на котором он находится, постоянно дуют морские ветры. Был даже художественный фильм в советское время с таким названием «В Баку дуют ветры», хотя и совсем не о ветрах.

3 сентября 2018 года в Сумгаите — городе-спутнике Баку, который в пору его основания в 1949 году и бурного строительства в газетах зачастую именовали «Комсомольском-на-Каспии», тоже дули ветры. Здесь это — обычное явление. Нас — писателя и поэта Александра Карпенко, его супругу художницу Лену Краснощёкову и меня привёз в Сумгаит по нашей просьбе мой хороший знакомый — архитектор Осман Назиров. Он давно обещал познакомить нас со своим отцом Вагифом Осман оглы Назировым — заслуженным художником Азербайджана, бессменным с 1968 по 2015 гг. главным художником города Сумгаит.

Только в течение последних нескольких лет в Сумгаите были установлены памятники работы Назирова — общенациональному лидеру Гейдару Алиеву, Низами, Насими, Джафару Джаббарлы, Микаилу Мушвигу, другим деятелям культуры Азербайджана. Наиболее известной в мире монументального искусства работой мастера стал «Голубь мира», созданный и установленный в Сумгаите в 1978 году. Мы встретились с известным азербайджанским скульптором и художником на объятом ветрами сумгаитском бульваре возле того самого уникального «Голубя мира», осмотрели памятники города, созданные мастером, посетили городскую картинную галерею, ещё раз прошлись по бульвару и заехали в кафе на берегу бурного в тот день Каспийского моря — попить чаю, поговорить и насладиться прославленным местным блюдом — кутабами с зеленью и верблюжатиной.

К пожилым уважаемым людям в Азербайджане принято обращаться по имени, добавляя к нему слово «мюаллим» — учитель. Вагиф-мюаллим — умудрённый годами талантливейший художник и скульптор. Я внимательно слушал его русскую и азербайджанскую речь, обращённую ко мне, и впитывал её глубокий образный живой смысл. Ветер набирал силу, и нам, несмотря на солнечную погоду и безоблачное небо, принесли пледы. Так мы и сфотографировались на память с человеком, оставившим после себя не просто след на земле, а целый город, облик которого своим возникновением обязан ему, Художнику и Мастеру с большой буквы.

На прощание мы сфотографировались в тех самых пледах, которые нам принесли, и обменялись памятными подарками. Вагиф-муаллим подарил мне свою картину, а я мастеру Вагифу — свой двухтомник «Бытие».

Леонид Юзефович

Бывают встречи вроде бы мимолётные, а помнятся долго. На дворе в самом разгаре стояла красноярская осень. На город опустилась вечерняя сырая мгла. Только что угомонился дождь, но капли ещё слетали в темноту с порыжелых листьев. Седобородый человек в скромном синем свитере глядел куда-то мимо меня, в знакомые только ему дали своего внутреннего бытия. Мы сидели за столиком в Доме искусств напротив друг друга.

Кажется, он рассказывал что-то о Забайкалье, о монгольских степях и пустынях, о тенях прошлого, затерянных в песчаных пространствах неспешного времени. В помещении было душновато, и вскоре мы вышли на порог уважаемого учреждения, чтобы вдохнуть свежего осеннего воздуха.

Его первый исторический роман о бароне Унгерне не опубликован до сих пор, несмотря на то, что книги Леонида Абрамовича Юзефовича известны всей России и переведены на немецкий, французский, итальянский, испанский, польский и другие языки, а фильмы по мотивам его книг полюбились миллионам зрителей.

Его мудрый задумчивый взгляд, неспешная лаконичная речь и чуть заметная несколько ироничная улыбка сразу привлекли моё внимание. А, может быть, и не было никакой иронии? Просто привычное выражение лица человека, бережно относящегося к своему внутреннему миру? Некая защита от мира внешнего — шумного и суетливого. В тот год он ещё не был дважды лауреатом Первой премии «Большая книга» (за романы «Журавли и карлики» и «Зимняя дорога»), не был во второй раз удостоен премии «Национальный бестселлер» и лауреатом Строгановской премии. Но всё это будет. И очень скоро: потому что были уже и «Самодержец пустыни», и телесериал «Гибель империи», и роман «Казароза»…

Благодарю судьбу за эту почти случайную осеннюю встречу в нашем беспокойном, но таком удивительном мире, где живёт писатель с мудрыми глазами библейского Соломона и душой, умеющей погружаться в пески времени…

Дмитрий Кобылкин

Сейчас ему 46. О его биографии можно узнать в интернете, и потому не буду об этом. Мы виделись 2 месяца назад. Короткая элегантная стрижка, соответствующий месту и времени официальный костюм и галстук. Мы пожали друг другу руки и обменялись: он вручил мне диплом, я ему — свою книгу. Затем вместо благодарственной речи я спел песню на чужую мелодию, но — собственные слова. Зал оживился и подхватил мелодию аплодисментами. Речей по случаю вручения государственных наград было в тот день уже три десятка и все примерно на одну тему, а песен — ни одной. Многие улыбались, он — тоже.

Позднее на фуршете я спросил его: прочтёт ли он мою книгу. Улыбающееся выражение лица тотчас сменилось на серьёзное, и он ответил, что непременно прочитает. Это было сказано так, что я сразу же поверил: действительно прочитает, а не передаст куда-нибудь, чтобы тотчас забыть.

Насколько он прост в общении, я заметил по тому, как одна из награждённых в порядке абсолютной импровизации обратилась к нему с просьбой сделать с ней селфи. Он услышал её, остановился и запросто позволил ей сделать несколько снимков с собой возле лестницы. Никакой охраны рядом не было. И постороннему, находись он здесь же, могло и не прийти в голову, что перед ним губернатор самого богатого региона России.

У него очень плотный рабочий график и очень долгий рабочий день, поэтому времени на то, чтобы читать художественные книги — практически нет. Но он их действительно умудряется читать: в самолёте во время перелётов. Супруга непременно кладёт ему с собой в сумку две-три книги в дорогу. Он выбирает одну из них и погружается в чтение. Хозяин своему слову.

Прошлым летом в регионе случилась вспышка сибирской язвы. Эта страшная инфекционная болезнь протекает молниеносно и сверх остро. Летальный исход возможен даже при адекватном и своевременном лечении. А при отсутствии лечения и лёгочной форме заболевания летальность исхода — выше 90—95 процентов. Ситуация складывалась серьёзная, и губернатор лично вылетел в район заражения. Его привели к тяжело больному человеку. Больной пришёл в себя и протянул губернатору руку. Кто знает, может быть мужчине оставалось жить несколько часов…

Разумеется, и губернатор, и все сопровождающие лица были в антибактериальных костюмах и перчатках. Он мог бы не подавать руки больному. Никто бы об этом ничего не узнал. Он мог бы подать её в перчатке. Но на пороге смерти нет начальников, здесь все равны. Все — просто люди. И он снял перчатку, как снимают её, здороваясь, все мужчины на Севере. И пожал руку больному, пожелав ему выздоровления…

Врачи настояли на курсе антибиотиков. Вот уже в восьмой раз после тех событий. Но он не жалеет ни о чём. Потому что по-другому для него было невозможно поступить.

Дмитрий Николаевич, не болейте. Если увидимся, обязательно снова пожму Вашу руку. По-мужски. С уважением.

Евгений Степанов

Несколько раз мы встречались у Павелецкого вокзала. То я шёл к нему в издательство, располагавшееся тогда неподалёку, то он попадался мне навстречу. Знаковое место — московские вокзалы: столько знакомых лиц! Его выражение лица узнаваемо издалека, его походку сложно спутать с любой иной. Сейчас попытаюсь объяснить почему.

Во-первых, мне он запомнился в плотном окружении печатной продукции. В издательстве это — книги и журналы, сложенные стопами повсюду. На улице — они преследовали его, прячась то в пакетах, то в сумках, то в типографских пачках.

Во-вторых, сосредоточенность и отрешённость в его взгляде не только присутствовали, но и солировали одновременно, хотя и не всегда в такт. Он, словно диковинная рыба, пробирающаяся по аквариуму вокзала к своей родной электричке, был заметен в любой толпе.

В-третьих, речь. Речь личности, имеющей четыре высших образования, свободно владеющей несколькими европейскими языками, русского интеллигента, читавшего лекции в университетах России, США, Швейцарии, Финляндии, Румынии и других стран. Стоит ему заговорить, и любому становится понятно, что перед ним человек с незауряднейшим интеллектом.

В-четвёртых, и, наверное, в самых важных: у него и взгляд поэта, и походка поэта, и речь поэта… И от этого не деться никуда. Ибо перед нами — его величество поэт.

Помню, как однажды, ярким майским днём он брал у меня интервью. Помню, как в другой раз, он, как заядлый чернорабочий, выгружал из микроавтобуса пачки чьих-то только что прибывших из типографии книг. Помню, как пили с ним чай в заваленной книгами редакции. Помню его чуть ироничную грустинку на уставшем лице…

Евгения Викторовича Степанова в России и за рубежом хорошо знают, как прозаика и поэта, журналиста и литературоведа, телеведущего и общественного деятеля, издателя и собирателя новых талантливых имён русскоязычных авторов, Основатель литературных журналов, альманахов, газет, творческих сообществ и союзов, великолепный организатор творческих мероприятий самого высокого уровня. Человек, сделавший себя сам. Автор десятков книг прозы, поэзии и научных исследований. Лауреат престижнейшей литературной премии «За верность Слову и Отечеству» имени Антона Дельвига, первого редактора «Литературной газеты», поэта и верного друга Александра Сергеевича Пушкина.

Наверное, как и многие помимо меня, искренне горжусь знакомством с Евгением Викторовичем. И верю, что ещё не раз увижусь с ним, прибывая в Москву.

Виктор Боярский

Мы познакомились в мае 2018 в историческом месте Санкт-Петербурга — музее Арктики и Антарктики перед самой церемонией награждения лауреатов ежегодного международного конкурса «Север — страна без границ», основанного компанией SÄTILA OF SWEDEN, в число которых я попал тогда во второй раз подряд. Дело не только в том, что Виктор Ильич Боярский — председатель этого конкурса и директор музея с 1998 по 2016 годы. Он — очень многогранная, абсолютно неординарная творческая личность, в чём я имел счастье убедиться даже на протяжении одной встречи и одной беседы с этим выдающимся полярником. По натуре своей — Виктор Ильич — тёплый, приветливый человек, я бы даже назвал его лучезарным. Это чувствуется при общении с ним сразу, с первых слов.

Профессиональный путешественник, друг Фёдора Конюхова, Виктор Боярский в 1988 году пересёк с юга на север всю Гренландию в составе международной экспедиции во главе со знаменитым Уиллом Стигером, пройдя за 65 дней более двух тысяч километров. Он — участник легендарной международной экспедиции «Трансантарктика». Члены экспедиции прошли самым протяжённым маршрутом — 6500 километров и достигли Южного полюса. Имена участников той экспедиции, как и она сама, занесены в Книгу рекордов Гиннесса.

Читал о том, что Виктор Ильич более 60 раз побывал на Северном полюсе. Представляете? Правда, при встрече мы говорили не об этом, а о любви к Северу, к его невероятной величественной красоте, которую невольно впитывает душа каждого северянина. Ибо мы беседовали о самом сокровенном, о том, что близко и дорого — и ему, и мне.

Виктор Ильич — председатель полярной комиссии, член Русского географического общества и географического общества США, академик Академии туризма, писатель — член Союза писателей России. Он — автор множества книг о полярных областях Земли — об Арктике и Антарктике. За своё литературное творчество знаменитому полярнику вручались литературные премии имени Людвига Нобеля и «Правда — в море».

Кавалер ордена Бориса Вилькицкого и медали ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени Виктор Боярский в свои 68 лет выглядит гораздо моложе, так, словно объяви завтра ещё один поход сквозь полярные льды: соберётся и пойдёт без заминок… От нашей встречи под сводами храма полюсов Земли осталось у меня несколько дорогих фотографий. Гляжу на них и вспоминаю тёплое рукопожатие мужественного русского человека.

Анатолий Байбородин

Ноябрь для Сибири это — зима. Поэтому, когда я вспоминаю о тех двух днях конца ноября 2002 года, которые я провёл в санатории «Сосновка» в пригородной зоне Новосибирска, то вспоминаю их именно как зимнее время. Санаторий оправдывал своё наименование: вокруг стояли великолепные высокие сосны, покрытые бархатом свежего пушистого снега. Оказались мы там вдвоём с красноярским писателем Александром Ивановичем Астраханцевым не с целью отдыха и лечения, а в качестве полномочных делегатов 4-го съезда писателей Сибири от Красноярского края. Надо заметить, что первый съезд писателей-сибиряков состоялся ещё в 1926 году тоже в Новосибирске — в помещении клуба охотников. С той поры минуло 75 лет, а сибирские литераторы собирались на съезды всего лишь в четвёртый раз. Кстати, он пока был последним, ибо и поныне, спустя 16 лет, пятого съезда так и не было.

В общем, событие — почти уникальное. Однако, нас с Александром Ивановичем расселили в разные номера. Почему — не знаю, хотя все приготовленные для 58 делегатов из 12 сибирских регионов номера санатория, по-моему, были двухместными. В моём номере уже кто-то жил. Вернее, спал — крепким богатырским сибирским сном, полностью укутанный в одеяло на соседней кровати. Не сразу, но я дождался-таки, когда сосед проснётся. Из-под одеяла вынырнула лохматая бородатая голова. Мы познакомились: его звали Анатолием. Вскоре к нему в гости заглянули два поэта — высокий худой иркутянин Василий Васильевич Козлов и кругленький невысокий кемеровчанин Сергей Лаврентьевич Донбай. Наши посиделки при свете ночника длились почти до самого утра. Короткая клинышком бородка Козлова, взлохмаченная, словно Байкал в непогоду, голова моего соседа Анатолия и круглоголовый стриженый Донбай зрительно представляли собой очень живописное трио. Все трое говорили вдохновенно, читали по памяти стихи, обсуждали творчество, к сожалению, неведомых мне тогда их общих знакомых. А за окном бушевала метель. Фантастическое впечатление…

С утра начал свою работу съезд. В перерывах между заседаниями мы, уже как знакомые люди, виделись в фойе, обменивались впечатлениями и балагурили, снимая таким образом психологическое напряжение, накопленное в зале заседаний. Фотографировались. Одна из фотографий, а их было немало, сохранилась с той поры. На ней слева от меня поэт Василий Козлов, а ещё левее — мой сосед по комнате писатель Анатолий Григорьевич Байбородин, впечатления о котором у меня сохранились самые яркие из всех моих знакомцев по съезду.

29 ноября 2002 года съезд завершился принятием декларации о создании Ассоциации писателей Сибири — АПС, как инструмента консолидации и конкретный механизм сотрудничества с властью и обществом. Координаторами АПС были утверждены председатель координационного Совета писателей Сибири Владимир Берязев, главный федеральный инспектор в Кемеровской области, член координационного Совета писателей Сибири Валерий Казаков. И делегаты разъехались…

Прошло 16 лет. Теперь я знаю о своём соседе намного больше, чём, увы мне, знал тогда. Впрочем, некоторые замечательные события жизни Анатолия Байбородина в ту пору ещё и не произошли. Писатель Байбородин — лауреат всероссийских литературных премий «Литературная Россия» (1979), «Традиция» (1995), «Отчий дом» имени братьев Киреевских (1999), имени Василия Шукшина (1999), Большой литературной премии России (2007), третьего международного конкурса литературы имени Алексея Толстого (2009), сибирского и дальневосточного литературного конкурса имени Ушинского (2014), премии имени Петра Ершова (2017); областных — имени святителя Иннокентия Иркутского (1997), губернатора Иркутской области (за 2002, 2011, 2012 и 2014 годы).

В марте 2018 года первым в истории обладателем премии имени Валентина Распутина стал Анатолий Григорьевич Байбородин. Я полагаю, что это далеко не случайно, ведь ещё в далёком уже 1979 году первый рассказ Байбородина, опубликованный в «Литературной России», вышел с предисловием самого Валентина Распутина. Вот как о творчестве Анатолия Григорьевича пишет такой мастер слова, как Владимир Личутин: «Анатолий Байбородин в Сибири и в России, может быть, один из немногих, а может, и из самых первых стилистов и знатоков русского слова. Он обладает не только чувством пластики — это тоже сложно дается, — но обладает и музыкой текста. Почему музыка его текстов плавна и переливчата?! Потому что такова и его душа…»

Завершить свой рассказ о давнем моём соседе по комнате, хотелось бы его замечательными словами, с глубоким смыслом которых абсолютно согласен: «Читайте истинно русскую, истинно литературу, а не поделки от „литературы“, вроде детективов и „мыльных опер“ в „голубом ящике“… Чтение серьезной, талантливой литературы (не порнухи и чернухи) по духовному, эмоциональному, интеллектуальному воздействию на человека значительно превосходит воздействие зрелищных искусств, ибо при чтении читатель становится соавтором писателя, размышляя над судьбами героев, ассоциативно сопоставляя со своей судьбой, со своими мыслями и переживаниями. При чтении можно остановиться и одуматься, оглянувшись на свою судьбу. Чтение настоящей литературы, что от Бога и народа, крепит душу в любви к Вышнему и ближнему, поучает мудрой, живописной и певучей речи, а это при всякой профессии нелишне».

Вера Баранова

Согласитесь: интересно наблюдать за артистами с необычного ракурса. Например, не из зрительного зала, а из-за кулис. Уверяю вас, там — совсем иное ощущение и восприятие реальности происходящего. В этом смысле однажды мне точно повезло. Пусть не в роскошном Мариинском театре Санкт-Петербурга и не в знаменитом зале театра Колон Буэнос-Айреса, хотя и там и там я бывал, а в скромном здании дома культуры города Шарыпово Красноярского края… Зато та, которую я имел возможность наблюдать с расстояния нескольких шагов, снискала благодарность зрителей и слушателей многих стран мира — США и Голландии, Швейцарии и Франции, Финляндии и Аргентины… Взыскательные английские критики писали о ней: «Певица выступает на высочайшем профессиональном уровне. Она обладает действительно большим талантом, мастерством и прекрасным голосом».

Она явно волновалась, хотя выступать предстояло не перед избалованной регулярными концертами мировых звёзд парижской или римской публикой, а перед обычными россиянами обычного районного административного центра. Я не мог смотреть на это равнодушно и решился немножечко отвлечь Веру Баранову — лучшее сопрано Красноярского оперного театра — от предстоящего выхода на сцену. Подарил ей одну из своих небольших стихотворных книжек. Она оживилась, попросила оставить на книге автограф, что я и сделал, выпросив у кого-то авторучку. Свою, как всегда, где-то потерял. Что я делал на том концерте? В качестве кого там оказался? Выступал. Читал людям свои стихи.

И тут объявили её выход. Моментально она совершенно преобразилась. Только что это была обычная русская женщина, хотя и в красивом платье, но ничего сверхъестественного. И вдруг перед всеми участниками концерта, находившимися за кулисами, перед всеми зрителями, ожидающими её выступления в притихшем зале — гордая и неприступная красавица, богиня с царственной осанкой! Моментальное и монументальное преображение! А когда она запела, в зале замерли любые шорохи…

Когда-то лет десять назад в одном из интервью Вера Баранова на вопрос «С кем бы Вы хотели спеть дуэтом?» ответила: «Самый великий из Красноярска для меня — Хворостовский. Хотела бы исполнить с ним „Травиату“. Его можно слушать бесконечно! Я учусь у него». Ныне Вера Павловна — солистка театра его имени. Хворостовский учился в педагогическом училище имени А. М. Горького, но в той же академии искусств, что и Баранова. Свою карьеру оперного певца он начинал так же, как и Вера Павловна, — в стенах Красноярского оперного театра, носящего теперь его блистательное имя.

Однако, вернёмся к рассказу о моей героине. По её личному признанию, в детстве ей нравилось заниматься спортом и не только, ей постоянно хотелось чему-нибудь научиться. В школьные годы любила петь популярные эстрадные песни. Оперной певицей себя и представить не могла. В медицинское училище пошла потому, что мама хотела видеть её медиком. Была капитаном волейбольной команды. До сей поры ей не составляет труда прыгнуть в высоту на метр сорок. Занималась бегом, альпинизмом, горными лыжами. Вышла замуж, превратившись из Веры Красниковой в Веру Баранову. И, наконец, пришла в училище искусств. Там она обошла всех педагогов и выбрала Марию Евгеньевну Обнорскую. А через год Вера навсегда безвозвратно влюбилась в классическую музыку…

Престижно ли сегодня быть оперной певицей? Да, престижно, считает Вера Павловна, и добавляет, что в этом — большая заслуга Валерия Гергиева, возродившего классическую музыку и оперное искусство в России. Быть оперным певцом, по её мнению, это — постоянный труд, а вот распуститься — не стоит ничего. Трудиться необходимо ежедневно. И не только правильно ставить ноты, но и уметь создавать имидж певца, уметь правильно выходить к зрителю. Почётный работник культуры, кавалер ордена Почёта Кузбасса, заслуженная артистка России, Вера Павловна Баранова достойна самых изысканных комплиментов. Горжусь тем, что пусть хотя бы и однажды, но мы выступали в одном концерте. Мне этого не забыть никогда.

На фотографиях Вера Баранова, юный Дмитрий Хворостовский и его любимый педагог — заслуженный деятель искусств РСФСР Екатерина Константиновна Иофель.

Александр Хлопонин

Видит Бог, совершенно не знаю: ни где он сейчас, ни того, чем он ныне занимается. Поэтому искать какой-то корысти в моих воспоминаниях не имеет никакого смысла, ибо её нет. Это просто воспоминания о человеке, которого я видел и с которым общался.

Можно вкладывать разный смысл в одно и то же слово. Например, в такое, как слово «родина». Иногда пишется с большой буквы, иногда — с маленькой. Все прекрасно понимают (и я тоже, не сомневайтесь), что слово Родина с большой буквы означает (или должно означать) очень много для каждого человека: это и история народа, и культура, и общность, и местность, и государство — всё в совокупности. Произносится оно в таких случаях с пафосом, нежностью, трепетом. У этого же слова, но с маленькой буквы, может быть более частный смысл — «малая родина», то есть, та местность, в которой родился и вырос данный конкретный человек.

Но по моей версии помимо этих двух великих понятий, ни одно из которых я ни в коем случае не хочу умалить, у слова «родина» был, есть и всегда будет ещё один смысл, изначальный смысл, не затронутый нашими дальнейшими эмоциями и возгласами с закатыванием глаз и размахиванием флагом: родина — то конкретное место на земном шаре, где родился конкретный человек. Не вырос. Не воспитывался. Не что-то ещё, а именно — место (и/или страна) его рождения. Не более того и не менее. Именно по этой причине в любых паспортах любых стран и народов на любых языках существует такая строчка — «место рождения»: то есть, абсолютно конкретное место на Земле, где родился именно этот, а не какой-то другой человек.

Мы имеем право не называть свою национальность, если не хотим этого, или называть её всюду, если нам так хочется, мы имеем право любить любую страну мира и служить ей верой и правдой всю жизнь. Мы имеем право на любое своё мнение о ком и о чём угодно. Но мы лишены возможности родиться второй раз в другом месте, даже если нам очень не нравится то место, где мы родились, даже если оно было совсем случайным и так далее, и тому подобное. И ничего в этом пафосного или постыдного, на мой взгляд, не может быть. Да, каждый житель Земли имеет право стать гражданином той страны, которая ему нравится или в которой жили его предки, это е