В 1909 году Дэйзи Соломон и Элспет Макклеллан, запасшись трехпенсовыми марками, попытались организовать доставку самих себя в резиденцию премьер-министра Асквита на Даунинг-стрит — в качестве «живых писем». Почтовые правила в Англии прямо не запрещали отправлять людей, и активистки воспользовались этой лазейкой, чтобы добраться до премьер-министра, не желавшего принимать их петиции и делегации. Почтальон, несколько смущенный, указал в отчете:
Я доставил леди к дому мистера Асквита, но полиция не позволила им попасть внутрь. Я вошел, но дворецкий не подписал квитанцию, поскольку писем, доставку которых требовалось заверить подписью, не получил: леди сообщили, что они сами и есть эти письма. Мистер Асквит отказался их принять.
Любовь и забота, которые женщины давали семьям, превратили материнское чувство в могучую силу, выступающую против похищения людей и насилия, с которыми столкнулись аргентинцы при военном режиме [37].
В манифесте Сары Ахмед о «феминистке-кайфоломщице» (feminist killjoy) феминистское сознание преподносится как «форма несчастья». Ахмед выдвигает на передний план телесное переживание эмоций: «Наши тела становятся нашими инструментами; гнев становится тошнотой. Нас выворачивает; мы исторгаем то, что нас просили впитать». Инстинктивное ощущение того, что должно быть отвергнуто, для феминистки-кайфоломщицы есть ощущение телесное, напоминающее «внутреннее чувство» группы Sudsofloppen: «Чем больше нас выворачивает, тем больше наше нутро становится нашей подругой-феминисткой». Подобные ощущения легли в основу концепции «феминистской резкости» Ахмед: готовности «причинить несчастье, поддержать тех, кто причиняет несчастье, отвергнуть примирение и исцеление, пока в системы встроены насилие и зло» [18].
В последние десятилетия усилилось неолиберальное принуждение всех к радости, и теоретизация гнева по Одри Лорд вновь обрела актуальность. В конце XX века критики заговорили об этике поверхностного позитива, которая отражает пошлость мира, ориентированного на состязательное потребление и формы социализации, глубоко укоренившиеся в покладистости женщин [16]. Шуламит Файрстоун в книге «Диалектика пола» (The Dialectic of Sex, 1970) рассказывала, как отучила себя от фальшивой улыбки, «которая, подобно нервному тику, кстати и некстати возникает на лице всякой девочки-подростка… Я улыбаюсь редко; откровенно говоря, когда доходит до настоящей улыбки, у меня мало причин улыбаться».
Кисида говорила о жизни женщин в «ящиках», порожденных предписаниями абсолютного послушания родителям и домашнего затворничества. Воспитывать в таких условиях дочь, по словам Кисиды, — все равно что пытаться выращивать цветы в соли. Эта мрачная метафора выразила силу того гнева, который вызывало у нее подчинение женщин: дочерей, жен и наложниц.
Мы поняли, что если сами не возьмемся за переустройство общества, оно в конце концов нас прикончит [4].
В 1968 году Чуд Памела Аллен из сан-францисской группы Sudsofloppen писала:
Наше общество отчуждает нас от наших чувств… Это настоящий императив для понимания самих себя и своего психического здоровья: мы поддерживаем и углубляем контакт со своими чувствами. Первой нашей заботой должно быть не то, хороши или плохи чувства, а каковы они. Чувства — это реальность. Отрицать их существование — не значит избавиться от них. Скорее напротив: принимая их, можно наладить с ними отношения [1].
Несмотря на враждебность среды, женщины по-прежнему заставляют услышать себя — иногда в очень необычных условиях. Активистки движения за освобождение женщин, как правило, не обращают внимания на участниц конкурсов красоты, уподобляя их коровам или овцам, считая жертвами патриархата. Но в ноябре 2017 года на конкурсе «Мисс Перу» модели в сверкающих золотистых платьях, одна за другой подходившие к микрофону, называли свое имя, район и «данные». При этом вместо обычных сантиметров — грудь столько-то, талия столько-то — девушки рассказали о количестве убийств, жертвами которых стали женщины, нападений на детей, случаев домашнего насилия. Организаторов этой манифестации вдохновила более масштабная кампания #NiUnaMenos (исп. «Ни одной [женщиной] меньше»), привлекшая внимание к эпидемии домашнего насилия в отношении женщин и их убийств в Латинской Америке и спровоцировавшая грандиозные марши протеста. То, что в контексте конкурса красоты сошлись тела молодых женщин, как бы скроенные по мужскому вкусу, и вызывающие оторопь данные о страшных преступлениях, выглядело по-настоящему скандально.
Суфражистка Сьюзен Браунелл Энтони, часто общавшаяся с широкой публикой, отметила, что, когда на выступления она надевала укороченную юбку, «аудитория сосредоточивалась не на моих словах, а на одежде» [48]. Поэтому она предпочитала длинные юбки, пусть и затрудняющие движения. Проблема реформы костюма сохраняла актуальность у радикально настроенных женщин, однако для тех, кто находился ближе к власти, она представляла собой помеху и несла риск.
Обычай ношения покрывал остается объединяющим фактором для тех, кто пытается выдать исламофобию за феминизм.
