А. А. Ивин

ПРОТИВОРЕЧИЕ СМЕРТИ ПОДОБНО…
ФИЛОСОФСКИЙ ОЧЕРК О ЛОГИЧЕСКОМ ПРОТИВОРЕЧИИ

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 16

ББК 87.4

        И17

Автор:

Ивин А. А. – доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии Российской академии наук.

Рецензенты:

Ивлев Ю. В. – доктор философских наук, профессор кафедры логики философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова; 

Шалак В. И. – доктор философских наук, ведущий научный сотрудник сектора логики Института философии Российской академии наук.

Проблемы современной логики рассматриваются с точки зрения одной из центральных ее категорий – понятия логического противоречия. Анализируются многообразные функции логического противоречия в процессах коммуникации. Дается обзор возможных истолкований логического противоречия в логике. Вводятся новые, пока не исследовавшиеся понятия логического противоречия и импликации. Строится диалектическая логика, являющаяся одним из разделов формальной логики и предполагающая неклассическое понимание противоречия и логического закона противоречия. Показывается, что существуют разные ветви пропозициональной логики, опирающиеся на свои специфические понятия логического противоречия. Выявляется связь прикладной, или интуитивной, логики с культурой своего времени, прослеживаются изменения истолкования логического противоречия на протяжении человеческой истории.

УДК 16

ББК 87.4

© Ивин А. А., 2016

© ООО «Проспект», 2016

ПРЕДИСЛОВИЕ

Современная логика, пришедшая на смену традиционной логике во второй половине XIX в., является исследованием предмета формальной логики методом построения специальных формализованных языков, или исчислений. Они позволяют избежать двусмысленности и логической неясности естественного языка. Новые методы дают логике такие преимущества, как большая точность формулировок, возможность изучения более сложных с точки зрения логической формы объектов. Многие из проблем, исследуемых в современной (математической, символической) логике, вообще невозможно сформулировать с использованием только традиционных методов.

Традиционная логика пользовалась для описания мышления естественным, или обычным, языком, на котором повседневно общаются люди. Но он имеет целый ряд особенностей, мешающих ему успешно справляться с задачей анализа правильных рассуждений. Его правила, касающиеся построения сложных выражений из простых, расплывчаты. Интуитивные критерии осмысленности утверждений ненадежны. Структура фраз скрывает реальную логическую форму. Большинство выражений многозначно. Обычный язык, возникший как средство общения людей, претерпел долгую и противоречивую эволюцию. Многое в нем остается не выявленным, а только молчаливо предполагается. Все это не означает, конечно, что обычный язык никуда не годен и его следует заменить во всех областях какой-то искусственной символикой. Он вполне справляется с многообразными своими функциями. Но, решая многие задачи, он лишается способности точно передавать форму нашей мысли.

Для целей логики необходим искусственный язык, строящийся по строго сформулированным правилам. Этот язык не предназначен для общения. Он должен служить только одной задаче — выявлению логических связей наших мыслей, но решаться она должна с предельной эффективностью. Принципы построения искусственного логического языка были разработаны в современной логике. Его создание имело такое же значение в области мышления для техники логического вывода, какое в области производства имел переход от ручного труда к труду механизированному. В специально созданном для целей логики формализованном языке слова обычного языка заменяются в нем отдельными буквами и различными специальными символами. Формализованный язык — это «насквозь символический» язык. Введение его означает принятие особой теории логического анализа рассуждений.

Использование формализованного языка для описания способов правильного рассуждения невозможно переоценить. Без него нет современной логики. В определенный период своего развития каждая наука созревает для коренной перестройки своего языка. В свою очередь, создание нового языка, обладающего неизмеримо большими, чем прежний, выразительными возможностями, оказывается мощным стимулом для дальнейшего развития этой науки.

Логическое противоречие представляет собой одно из центральных понятий современной логики. Отрицание противоречия является законом логики; отрицание закона логики представляет собой логическое противоречие. В дальнейшем эти два принципа, принимаемые в классической логике и разнообразных ее модификациях, распространяются на все вновь конструируемые логические системы.

Основная задача — рассмотреть эти системы с точки зрения логического противоречия. Это позволяет выявить множество их новых, остававшихся ранее в тени особенностей. Другая, связанная с первой задача — показать многозначность самого понятия логического противоречия: оно может быть разным в разных логических системах. Многообразие противоречий означает, что существует множество несовместимых между собою ветвей логики высказываний (пропозициональной логики). Актуальной является задача выявления того глубинного единства, которое, несомненно, существует между разными ветвями логики высказываний. Объединяющая теория импликаций, вводимая далее, является попыткой решения этой задачи.

Глава 1.
НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ ЛОГИКИ

1. Направления современных логических исследований

Логический анализ правильного мышления ведется в современной логике как в целом ряде давно освоенных, так и новых областей. Самым общим образом их можно обозначить так.

1. Исследование логических особенностей дедуктивных наук. Этот раздел достаточно глубоко и всесторонне разработан математиками и логиками. Многие результаты, полученные здесь (например, теорема Геделя о неполноте и др.), имеют принципиальное философско-методологическое значение.

2. Применение логического анализа к опытному знанию. К этой сфере относятся изучение логической структуры теорий, способов их эмпирического обоснования, исследование различного рода правдоподобных рассуждений (индуктивный вывод, аналогия, моделирование, методы установления причинной связи на основе наблюдения и эксперимента и т. п.), трудностей применения теорий на практике и т. д. Особое место занимают проблемы, связанные с изучением смыслов и значений теоретических и эмпирических терминов, с анализом семантики таких ключевых терминов, как «закон», «факт», «теория», «система», «измерение», «вероятность», «необходимость» и т. д.

В последнее время существенное внимание уделяется логическому исследованию процессов формирования, роста и развития знания. Они имеют общенаучный характер, но пока изучаются преимущественно на материале естественнонаучных теорий. Были предприняты, в частности, попытки построения особой диахронической логики для описания развития знания.

3. Применение логического анализа к оценочно-нормативному знанию. Сюда относятся вопросы семантики оценочных и нормативных понятий, изучение структуры и логических связей высказываний о ценностях, способов их обоснования, анализ моральных, правовых и других кодексов и т. д. Тема ценностей стала одной из центральных в сегодняшней методологии. Знание несводимо к истине, оно включает также ценности. Без них нет ни гуманитарной, ни естественной науки. Всякая научная теория включает ценности, и притом в самой разнообразной форме: в форме иерархии своих положений, в форме ценностных составляющих господствующей парадигмы, (номинальных) определений, конвенций и т. д. Интенсивные исследования в этой области показали несостоятельность неопозитивистского требования исключения ценностей из науки. Это требование несовместимо не только с реальной практикой этики, эстетики, политэкономии и подобных им дисциплин, непосредственно занятых обоснованием и утверждением определенных ценностей, но и с практикой научного познания в целом, которое, как и всякая человеческая деятельность, немыслимо без целей и иных ценностей. В изучении внутренних и внешних ценностей научных теорий важную роль призвана играть и логика.

4. Логический анализ приемов и операций, постоянно используемых во всех сферах мыслительной деятельности. К ним относятся объяснение, понимание, предвидение, определение, обобщение, классификация, абстрагирование, идеализация, сравнение, экстраполяция, редукция и т. п.

5. Применение логического анализа для исследования наиболее важных категорий («причинность», «детерминизм», «онтологическая, или физическая, необходимость», «научный закон», объяснение, предсказание, понимание и др.).

Этот краткий перечень областей и проблем современных логических исследований не является, конечно, исчерпывающим. Но уже он показывает как широту интересов современной логики, так и сложность стоящих перед нею задач.

Успехи логики очевидны. Вместе с тем становится все более ясным, что в логике постепенно накапливаются все новые и новые нерешенные проблемы и что она все более запутывается во внутренних рассогласованиях. Есть основания думать, что в логике назревает новый достаточной серьезный кризис. Один из его симптомов уже упоминался — углубляющееся расхождение между логикой, ориентированной на математику, и логикой, ищущей приложения в других науках.

Эволюция каждой науки носит характер чередования периодов «спокойного» развития научной дисциплины и ее резкого преобразования. Долгие периоды медленного и постепенного накопления знания в рамках одной и той же понятийной системы сменяются довольно кратковременными, но резкими, можно сказать, скачкообразными, периодами радикально новых открытий и ломки всей понятийной структуры научной дисциплины. «Скачки» в процессе развития научной дисциплины иногда бывают настолько радикальными, что их именуют «научными революциями».

Сложно сказать, какой глубины кризис созревает в логике, но уже сейчас полезно выделить некоторые его предпосылки.

2. Основной принцип логики и понятие истины

Научное исследование по сути своей бесконечно. Это относится не только к изучению космологией развития Вселенной или к изучению эволюции живых существ в биологии. Исследование правильного мышления логикой также не имеет конца. Никогда не наступит момент, когда мы сможем сказать, что знаем о таком мышлении если не все, то хотя бы основное.

Наука представляет собой процесс постоянного поиска решений и возникновения все новых и новых проблем. Логика не является исключением из этого правила. Каждое новое ее достижение не только решает какие-то вставшие ранее проблемы, но и порождает новые, ждущие своего решения вопросы.

Как показали последние пятьдесят лет, наиболее важным и сложным является вопрос о новом истолковании центральных логических понятий. В числе этих понятий: логическая форма, закон логики, логическое следование, доказательство, логический парадокс, «логика науки», «философская логика» и др.

Логика растет не только вширь, но и вглубь, хотя последний процесс менее заметен из-за сопровождающих его споров. Прояснение и углубление оснований логики должно сопровождаться, конечно, пересмотром и уточнением ключевых логических понятий.

Нужно подчеркнуть, что в основном принципе логики, согласно которому правильность человеческого мышления зависит только от его формы, не фигурирует понятие истины. Правильность рассуждения не зависит от того, являются его посылки истинными или ложными.

Попытка определить правильное рассуждение как рассуждение, дающее из истинных посылок истинные заключения, является очевидным сужением основного принципа логики.

В стороне остаются все правильные рассуждения, среди посылок которых встречаются выражения, не способные быть истинными или ложными. «Каждый человек должен любить своих близких. Сократ — человек. Сократ должен любить своих близких» — это рассуждение представляется интуитивно правильным, но первая его посылка и заключение являются не описательными суждениями, способными претендовать на истинностное значение, а суждениями долженствования, т.е. оценками в общем смысле слова, не могущими быть по самой свой природе истинными или ложными.

Множественность и единство логики

Существенно меняются представления об отношении логики к человеческому мышлению, действию и обычному языку. Это означает, что переосмысления требует само понятие логики, из которого большинством современных ее определений исключается понятие логической правильности.

Единственной логики (Логики, так сказать, с большой буквы), которая могла бы быть воплощена в форме одной канонической, или базисной, логической системы, не существует. Сейчас это очевидно. Но не менее очевидно и то, что существует специальная дисциплина, названная еще в античности «логикой», которая занимается анализом правильных способов рассуждения и отделением их от неправильных.

Сейчас же можно заметить, что если из определения логики исключается понятие логической правильности, сама логика превращается в раздел алгебры, не более того. В результате между разными логическими системами — а их существует бесконечно много — нельзя установить никакой субординации. Все они оказываются в равной степени «хорошими» и «приемлемыми». Если логические системы оказываются совершенно равноправными, задача выбора тех из них, которые более точно описывают процессы человеческого мышления, становится неразрешимой.

Причину нынешней неясности попыток определения предмета логики следует видеть, как кажется, в отсутствии в философии логики радикально новых идей. Философское осмысление логики во многом заместилось исследованиями технических ее тонкостей и проблем, исследованиями, проводимыми с помощью математики. Не случайно Г. Х. фон Вригт как-то заметил, что причина нынешнего упадка логики — в растворении ее в математике. Во многом это справедливо.

3. Пассивное и активное употребления языка

Язык употребляется для очень многих целей, и не каждое из его употреблений связано с истиной. Но в случае любого употребления языка следует быть и последовательным, и логичным.

Рассуждение «Все S есть Р. Все Р есть Q. Следовательно, все S есть Q» является правильным, и если две его описательные посылки представляют собой истинные высказывания, его заключение также с логической необходимостью окажется истинным.

Рассуждение «Все S должны быть P. Все P являются Q. Значит, все S должны быть Q» (например: «Все врачи должны соблюдать клятву Гиппократа. Все терапевты — врачи. Следовательно, все терапевты должны соблюдать клятву Гиппократа») также является правильным. Но его посылка и заключение, говорящие о долженствовании, являются не описаниями, а оценками или их разновидностями. Очевидно, что такого рода посылки не способны быть истинными или ложными. Тем не менее, если (оценочные) посылки являются обоснованными, в такой же мере обоснованным должно являться и заключение, опять-таки представляющее собой оценку.

Многообразные употребления языка можно привести в определенную систему¹. С точки зрения логики, теории аргументации и философии важным является, прежде всего, проведение различия между двумя основными употреблениями языка: описанием и оценкой. В случае первого отправным пунктом сопоставления высказывания и действительности является реальная ситуация, и высказывание выступает как ее описание, характеризуемое в терминах понятий «истинно» и «ложно». При второй функции исходным является высказывание, выступающее как стандарт, перспектива, план. Соответствие ситуации этому высказыванию характеризуется в терминах понятий «хорошо», «безразлично» и «плохо» (в случае сравнительных оценок — «лучше», «равноценно», «хуже»).

Описание и оценка являются двумя полюсами, между которыми имеется масса переходов. Как в повседневном языке, так и в языке науки есть многие разновидности и описаний, и оценок. Чистые описания и чистые оценки довольно редки, большинство языковых выражений носит двойственный, или «смешанный», описательно-оценочный характер.

Все это должно учитываться при изучении множества «языковых игр», или употреблений языка. Вполне вероятно, что множество таких «игр» является неограниченным. Нужно учитывать, однако, то, что более тонкий анализ употреблений языка движется в рамках исходного и фундаментального противопоставления описаний и оценок и является всего лишь его детализацией. Она может быть полезной во многих областях, в частности в лингвистике, но лишена, вероятнее всего, интереса в логике, в теории аргументации и др.

Важным является, далее, различие между экспрессивами, близкими к описаниям, и орективами, сходными с оценками.

Оректив — высказывание, используемое для возбуждения чувств, воли, побуждения к действию. Орективами являются, к примеру, выражения: «Возьмите себя в руки», «Вы преодолеете трудности», «Верьте в свою правоту и действуйте!» и т. п.

Частным случаем оректического употребления языка может считаться так называемая «нуминозная функция» — зачаровывание слушателя словами (заклинаниями колдуна, словами любви, лести, угрозами и т. п.).

Для систематизации употреблений языка воспользуемся двумя оппозициями. Противопоставим мысль — чувству (воле, стремлению и т. п.), а выражение определенных состояний души — внушению таких состояний. Это даст простую систему координат, в рамках которой можно расположить все основные и производные употребления языка.

Описания представляют собой выражения мыслей, экспрессивы — выражения чувств. Описания и экспрессивы относятся к тому, что может быть названо пассивным употреблением языка и охарактеризовано в терминах истины и лжи. Оценки и орективы относятся к активному употреблению языка и не имеют истинностного значения.

Нормы представляют собой частный случай оценок: некоторое действие обязательно, если и только если это действие является позитивно ценным и хорошо, что воздержание от данного действия влечет за собой наказание².

Обещания — частный, или вырожденный, случай норм. Декларации являются особым случаем магической функции языка, когда он используется для изменения мира человеческих отношений. Как таковые декларации — это своего рода предписания, или нормы, касающиеся поведения людей. Обещания представляют собой особый случай постулативной функции, охватывающей не только обещания в прямом смысле этого слова, но и принятие конвенций, аксиом вновь вводимой теории и т. п.

Имеются, таким образом, четыре основных употребления языка: описание, экспрессив, оценка и оректив, а также целый ряд промежуточных его употреблений, в большей или меньшей степени тяготеющих к основным: нормативное, магическое, постулативное и др.

Важность классификации употреблений языка для логики несомненна. Центральные понятия логики («высказывание», «доказательство», «закон логики» и др.) до сих пор определяются в терминах истины. Но существует большой класс таких употреблений языка, которые явно стоят вне «царства истины». Это означает, что логике необходимо шире взглянуть на изучаемые объекты и предложить новые, более широкие определения своих основных понятий.

Классификация употреблений языка показывает, что до недавнего времени логика интересовалась исключительно пассивными его употреблениями, способными быть истинными или ложными, и совершенно не уделяла внимания активным употреблениям языка, стоящим вне «царства истины»³.

Логика тяготеет к раскрытию содержания логических понятий с помощью понятия истины. Это явно не согласуется с основным принципом формальной логики, в соответствии с которым правильность рассуждения определяется только способом связи входящих в него содержательных частей, т. е. его логической формой.

Использование понятия истины при определении логической правильности можно назвать основной ошибкой логики. В современной логике постепенно вырабатываются средства, чтобы исправить эту ошибку. Но это непростая задача. Необходимо переопределение почти всех основных понятий логики, начиная с понятия логического закона и заканчивая понятиями логического следования и логического доказательства.

Проблема истины в логике и математике

Понятие истины является одним из наиболее важных в философии формальных наук — логики и математики. Хорошо известны три традиционных теории, раскрывающих природу истины: истина как соответствие (корреспонденция), истина как согласованность (когеренция) и истина как полезность. У каждой из этих теорий есть разнообразные модификации.

Согласно представлению о корреспонденции высказывание является истинным, если оно соответствует описываемой ситуации, т. е. представляет ее такой, какой она является на самом деле. Истолкование истинности как соответствия мысли действительности восходит еще к Античности и обычно называется классической концепцией истины. Все иные понимания истины именуются неклассическими.

В соответствии с концепцией когеренции истина представляет собой систематическое согласие выдвинутого положения с уже принятыми утверждениями. Такое согласие сильнее логической непротиворечивости: не всякое высказывание, не противоречащее ранее принятым высказываниям, может быть отнесено к истинным. Истинно только положение, являющееся необходимым элементом систематической, целостной концепции. «Целостность» обычно понимается так, что из нее нельзя удалить, без ее разрушения, ни одного элемента. Истолкование истины как когеренции развивалось П. Дюэмом, У. В. О. Куайном, Т. Куном, Л. Лауданом и др.

Строго говоря, при таком истолковании истины, если оно проводится последовательно, истина оказывается характеристикой, прежде всего, самой «целостности», а не ее отдельных элементов. «Целостность» приобретает при этом абсолютный характер: она не оценивается с точки зрения соответствия ее чему-то иному, например, внешней реальности, но придает входящим в систему высказываниям ту или иную степень истинности. При этом степень истинности высказывания зависит только от его вклада в систематическую согласованность элементов «целостности».

В противопоставлении внутренней согласованности (когеренции) и соответствия опыту (корреспонденции) можно подчеркнуть слова «в конечном счете». Опыт действительно является источником научного знания. Но далеко не всегда новую, и тем более абстрактную, естественнонаучную гипотезу удается непосредственно сопоставить с эмпирическими данными. В этом случае ее согласие с другими утверждениями теории, в рамках которой она выдвинута, значение гипотезы в систематизации и прояснении связей этой теории с другими, хорошо обоснованными теориями вполне может играть роль вспомогательного определения истины.

В формальных науках, математике и логике, не имеющих непосредственной связи с опытом, истина как согласование нового положения с уже принятыми утверждениями является основным рабочим инструментом. Большинство «математических» и «логических истин» никогда не выходит за пределы согласования их с уже принятыми математическими и логическими теориями и теми критериями, по которым оцениваются последние. В качестве вспомогательного используется определение истины как полезности, как того, что приводит к успеху.

Особенно наглядно сложность проблемы логической и математической истины проявляется в случае логических и математических идей, относительно которых вообще сложно представить способы сопоставления их с реальностью даже в рамках содержательных научных теорий.

В качестве характерного примера можно сослаться на две аксиомы теории множеств: аксиому выбора (1904) и аксиому детерминированности (1964). Эти аксиомы чересчур абстрактны, чтобы сопоставить их с эмпирическими данными. Аксиомы не входят в состав более частных математических теорий, которые могли бы быть использованы в конкретных научных теориях, допускающих сопоставление с опытом. Это заставляет предположить, что понятие истины как соответствия не применимо к данным аксиомам. Вместе с тем два других истолкования истины — истины как согласованности и истины как полезности — могут использоваться для оценки аксиом. При этом согласованность и полезность являются взаимно поддерживающими друг друга свойствами рассматриваемых математических утверждений.

Обоснованный выбор между аксиомой выбора и аксиомой детерминированности возможен, вероятно, только путем сравнения красоты и богатства математических теорий, построенных с использованием данных аксиом, а также путем сравнения согласованности следствий аксиомы выбора и аксиомы детерминированности с математической интуицией и практикой приложения математики. В частности, решающим аргументом в пользу аксиомы детерминированности может оказаться построение топологической теории, сравнимой по красоте и богатству следствий с созданной к настоящему времени топологией на основе аксиомы выбора.

Истина как когеренция — наиболее частое, а иногда и единственно возможное понимание истины в логике и математике. Согласие вновь вводимого положения с системой утверждений, принятых в конкретной области естественно-научного знания, обычно определяется степенью полезности этого положения для данной области и смежных с нею отраслей знания. Согласованность и полезность оказываются, таким образом, тесно связанными друг с другом.

Соответствие опыту некоторой логической или математической теории не устанавливается непосредственно. Оно может быть лишь результатом сопоставления с эмпирическими данными тех содержательных научных концепций, в структуре которых используется эта теория («ослабленный критерий истинности Куайна»). Именно поэтому в логике и математике, не связанных непосредственно с опытом, истина понимается чаще всего не как соответствие реальности, а как согласованность логических и математических идей между собой.

В логике и математике используются, таким образом, все три разные истолкования истины, взаимно дополняющие друг друга: истина как согласованность, истина как средство, ведущее к успеху, и истина как соответствие⁴.

4. Оппозиция «истина — (позитивная) ценность»

Для понятия «ценность» характерна явно выраженная многозначность. Ценностью может называться любой из тех трех элементов, из которых обычно складывается ситуация оценивания: оцениваемый предмет; социальный образец, нередко лежащий в основе оценки; отношение соответствия оцениваемого объекта утверждению о том, каким он должен быть.

Например, если человек спасает утопающего, ценностью может считаться или само действие спасения; или тот идеал, который требует приходить на помощь человеку, терпящему бедствие; или, наконец, соответствие ситуации подразумеваемому или формулируемому эксплицитно принципу, что тонущего следует спасать.

Истолкование ценности как свойства оцениваемых объектов или как того образца, на основе которого выносится оценка, можно назвать классическим. Это истолкование безраздельно доминировало в мышлении Нового времени. И сейчас еще, как бы по инерции, большинство предлагаемых определений ценности ориентируется именно на первые два значения. Ценностью объявляется предмет некоторого желания, стремления и т. п. (объект, значимый для человека или группы лиц) или же тот образец, на который опирается оценка.

Как писал в 20-e гг. прошлого века Р. Б. Перри: «Ценность — любой предмет любого интереса»⁵. Я. Ф. Фриз, И. Ф. Гербарт и особенно Г. Лотце, введшие в широкий философский оборот понятие ценности, понимали под ценностями те, социальные по своему происхождению, образцы, на которые зачастую, но отнюдь не всегда, опираются выносимые оценки. Отождествление ценностей с образцами было характерно и для Г. Риккерта, попытавшегося развить философию как науку об общезначимых («трансцендентальных») социальных образцах, или ценностях. Использование понятия ценности в смысле устойчивого, общезначимого идеала или образца, на основе которого выносятся конкретные оценки, характерно для аксиологии А. фон Мейнонга, этических теорий М. Шелера, Н. Гартмана, А. Гильдебранда и др. Обычные в аксиологии рассуждения об особом «мире ценностей», отнесение к ценностям истины, добра и красоты и т. п. правомерны лишь при понимании ценностей как образцов⁶.

Вместе с тем такое понимание основательно искажает и запутывает проблему ценностей. Прежде всего, большинство реальных оценок не опираются на какие-либо образцы; для многих объектов устоявшиеся образцы их оценки просто отсутствуют. Ценности не существуют вне ситуации (реального или потенциального) оценивания, так же как истинность невозможна вне описания реальности. Далее, в каждой новой ситуации человек не только оценивает, но и уточняет, конкретизирует или пересматривает тот образец, на основе которого принято выносить оценочное суждение о рассматриваемых объектах. Сами образцы формируются в процессе оценивания и являются всего лишь своеобразным экстрактом из него. Если бы это было не так, невозможно было бы понять, откуда появляются образцы и почему они изменяются со временем. Рассуждения об особом «мире ценностей», о «трансцендентальных социальных образцах», о критическом исследовании неких «общеобязательных ценностей», по-разному проявляющихся в разные эпохи, и т. п. — результат отрыва ценностей от реальных процессов оценивания, в ходе которых они формируются и изменяются. Отождествление ценностей с образцами оценок затемняет параллель между истиной и ценностью как двумя противоположно направленными способами сопоставления мысли и действительности и представляет ценности не как выражения человеческой воли и способности к целерациональному, в смысле М. Вебера, действию, а как некое абстрактное, априорное условие практики преобразования мира. Можно говорить об особом «мире образцов», но лишь предполагая, что он является только надстройкой над человеческой деятельностью и тем реальным оцениванием, без которого невозможна последняя.

Понимание ценностей как образцов оценивания нередко используется в философской теории ценностей (аксиологии), в социологии и почти во всех общетеоретических рассуждениях о ценностях. В этом смысле говорят об «этических ценностях» (моральные добродетели, сострадание, любовь к ближнему и т. п.), «эстетических ценностях», «ценностях культуры»: гуманизм, демократия, автономия и суверенитет индивида и т. д.

В неклассическом мышлении, начавшем формироваться в начале ХХ в., понимание ценностей постепенно становится принципиально иным. Ценность истолковывается уже не как свойство оцениваемых предметов или образцов оценивания, а как отношение, а именно отношение между оцениваемым объектом и утверждением о том, каким должен быть этот объект.

Одним из первых истолковал «добро» не как свойство оцениваемых объектов, а как отношение между объектом и мыслью о нем Дж. Мур⁷. В дальнейшем неклассического определения ценностей придерживались Б. Рассел, Л. Витгенштейн, К. И. Льюис и др. В отечественной литературе неклассическое определение ценностей развивается А. А. Ивиным, О. Г. Дробницким, В. В. Бычковым, И. П. Никитиной и др.⁸

Ценность как отношение соответствия объекта представлению о нем является противоположностью истины как отношения соответствия представления объекту. Истинностное отношение между мыслью и объектом находит свое выражение в описаниях, ценностное отношение — в оценках. В случае первого отношения отправным пунктом сопоставления утверждения и объекта является объект, в случае второго отношения таким пунктом служит утверждение. Если описательное утверждение не соответствует своему объекту, должно быть изменено описание, а не его объект; в случае отсутствия соответствия между оценочным утверждением и его объектом изменению подлежит объект, а не его оценка⁹.

Допустим, сопоставляются некоторый дом и его план. Если за исходное принимается дом, можно сказать, что план, соответствующий дому, является истинным; в случае несоответствия плана дому усовершенствован должен быть план, а не дом. Но когда за исходное принимается план (скажем, план архитектора), можно сказать, что дом, отвечающий плану, является хорошим, т. е. таким, каким он должен быть; если дом не отвечает плану, усовершенствованию подлежит дом, а не план.

Утверждение и ситуация, которой оно касается, могут находиться между собой в двух противоположных отношениях: описательном и оценочном. В случае первого отправным пунктом сопоставления является ситуация, утверждение выступает как ее описание и характеризуется в терминах понятий «истинно» и «ложно». В случае оценочного отношения исходным является утверждение, функционирующее как стандарт, перспектива, план. Соответствие ему ситуации характеризуется в терминах понятий «хорошо», «безразлично» и «плохо». Истинно утверждение, соответствующее описываемой им ситуации. Позитивно ценной является ситуация, соответствующая высказанному о ней утверждению, отвечающая предъявляемым к ней требованиям. Иначе говоря, позитивно ценна такая ситуация, какой она должна быть в соответствии с существующим в данном обществе образцом, или стандартом, объектов рассматриваемого рода или в соответствии с представлениями субъекта о совершенстве таких объектов.

Возможность двух противоположных направлений приспособления утверждения к тому фрагменту действительности, которого оно касается, с особой наглядностью показывается таким примером. Предположим, что некий покупатель, снабженный списком, наполняет в универсаме свою тележку указанными в этом списке товарами. Другой человек, наблюдающий за ним, составляет список отобранных им предметов. При выходе из магазина в руках у покупателя и его наблюдателя могут оказаться два одинаковых списка, но эти списки имеют прямо противоположные функции. Цель списка покупателя в том, чтобы, так сказать, «приспособить мир к словам»; цель списка наблюдателя — «привести слова в согласие с миром». Для покупателя отправным пунктом служит список; мир, преобразованный в соответствии с последним и отвечающий ему, будет позитивно ценным (хорошим). Для наблюдателя исходным является мир; список, соответствующий ему, будет истинным. Различие между противоположными позициями особенно отчетливо проявляется в случае ошибочного действия. Если допускает ошибку покупатель, для ее исправления он предпринимает предметные действия, видоизменяя плохой, не отвечающий списку мир. Если ошибается наблюдатель, он вносит изменения в ложный, не согласующийся с миром список.

Цель описания — сделать так, чтобы слова соответствовали миру; цель оценки — сделать так, чтобы мир отвечал словам. Очевидно, что это — противоположные функции, не сводимые друг с другом. Нет оснований также считать, что описательная функция языка является первичной или более фундаментальной, чем его оценочная функция.

Описание мира является выражением способности человека к созерцанию, оценка мира — это выражение способности человека к действию. Созерцание и действие взаимно дополняют друг друга, ни одна из этих способностей человека не является более важной, чем другая.

О существовании двух видов истины

История философии показывает, что противопоставление описаний и оценок, характерное для неклассического истолкования понятия ценности, довольно часто оказывалось причиной ошибочного отождествления истины и добра. Подобное отождествление допускали, в частности, Фома Аквинский, Г. В. Лейбниц, И. Кант и др.

Подмена истинностного отношения ценностным и истины добром лежит в основе всей философской концепции Г. В. Ф. Гегеля. Наиболее совершенный способ познания — это, по Гегелю, познание в чистой форме мышления, где человек действует совершенно свободно. «Обыкновенно мы называем истиной согласие предмета с нашим представлением. Мы имеем при этом в качестве предпосылки предмет, которому должно соответствовать наше представление о нем. В философском смысле, напротив, истина в своем абстрактном выражении вообще означает согласие некоторого содержания с самим собой. Это, следовательно, совершенно другое значение истины, чем вышеупомянутое»¹⁰. Впрочем, замечает Гегель, более глубокое (философское) значение истины встречается отчасти также и в обычном словоупотреблении; мы говорим, например, об «истинном друге» и понимаем под этим такого друга, способ действия которого соответствует понятию дружбы; точно так же мы говорим об «истинном произведении искусства». Неистинное означает в этих выражениях дурное, несоответствующее самому себе. В этом смысле плохое государство есть неистинное государство, и плохое и неистинное вообще состоит в противоречии между определением или понятием и существованием предмета. О таком плохом предмете мы можем составить себе правильное представление, но содержание этого представления есть в себе неистинное. Мы можем иметь в своей голове много правильного, но вместе с тем неистинного. Только бог есть истинное соответствие понятия и реальности. Но все конечные вещи имеют в себе неистинность, их существование не соответствует их понятию. Поэтому они должны пойти ко дну, и эта их гибель служит проявлением несоответствия между их понятием и их существованием.

Мысль Гегеля ясна, но она ошибочна. Имеются два понятия истины. Истину как согласие представления со своим предметом Гегель именует «правильностью» и противопоставляет другому, будто бы более глубокому пониманию истины как соответствия предмета своему понятию. Однако это второе понимание, фиксирующее «согласие некоторого содержания с самим собой», говорит о том, какими должны быть вещи, и является на самом деле определением не истины, а позитивной ценности, или добра. В поддержку явной подмены истины добром или «должным» Гегель ссылается на обычное словоупотребление, на случаи, когда мы говорим об «истинных друзьях», «истинных произведениях искусства» и т. п. Действительно, слово «истинный» иногда используется не в своем обычном смысле, а означает «настоящий, подлинный, очень хороший», короче «такой, каким и должен быть». Но эта особенность повседневного языка говорит только о том, что в обычной жизни истинностный и ценностный подходы тесно взаимосвязаны и иногда переплетаются друг с другом, что, конечно же, не делает истину добром, а добро истиной.

Проведение различия между двумя типами истины является давней и устойчивой философской традицией. Вот как резюмирует ее И. М. Бохеньский в книге, посвященной своеобразию философского мышления. Истина означает в общем случае совпадение, соответствие мнения и «нечто». «Легко заметить, что установление этого совпадения может происходить в двух, так сказать, направлениях, — пишет Бохеньский. — В одном — когда вещь соответствует мысли, например, когда говорят: этот металл — настоящее золото, или: этот человек — настоящий герой. Этот первый вид истинного и истины философы обычно называют „онтологическим“. В других случаях, наоборот, мысль, суждение, положение и т. д. называются истинными, если они соответствуют вещам. Этот второй вид истинного имеет признак, по которому его можно легко узнать: истинными в этом втором смысле являются лишь мысли, суждения, положения, но не вещи в самом мире. Такой вид истины среди философов принято называть „логической истиной“»¹¹.

Разумеется, никаких двух видов истины нет. Так называемая логическая истина — это истина в обычном, или классическом, понимании. Онтологическая же истина — это вовсе не истина, а позитивная ценность, добро, совершенство. Вещь, соответствующая мысли, представляет собой такую вещь, какой она должна быть, т. е., попросту говоря, хорошую или очень хорошую вещь. Утверждение: «Этот человек — настоящий герой» — только сокращенная формулировка утверждения о долженствовании: «Этот человек таков, каким должен быть герой».

Выделение двух видов истины — это не некая типичная особенность «глубокого» философского мышления, а ставшая уже традиционной путаница между истиной и добром.

Описание и оценка являются двумя полюсами, между которыми существует масса переходов. Как в повседневном языке, так и в языке науки имеются многие разновидности и описаний, и оценок. Чистые описания и чистые оценки довольно редки, большинство языковых выражений носит двойственный, или «смешанный», описательно-оценочный характер. Все это должно, разумеется, учитываться при изучении множества «языковых игр», или способов употребления языка. Но нужно учитывать и то, что всякий более тонкий анализ употреблений языка движется в рамках исходного и фундаментального противопоставления описаний и оценок и является всего лишь его детализацией. Она полезна, по всей вероятности, в лингвистике, но лишена, скорее всего, интереса в философии и логике.

Универсальный характер категории ценности

Таким образом, с точки зрения неклассического определения ценности истина и ценность представляют собой два противоположных по своему направлению варианта соответствия между мыслью и действительностью. Это означает, что категория ценности столь же универсальна, как и категория истины. Ценности — неотъемлемый элемент любой деятельности, а значит, и всей человеческой жизни, в каких бы формах она ни протекала. Всякая деятельность, включая научное исследование, неразрывно связана с постановкой целей, следованием нормам и правилам, систематизацией и иерархизацией рассматриваемых и преобразуемых объектов, подведением их под образцы, отделением важного и фундаментального от менее существенного и второстепенного и т. д. Все эти понятия: «цель», «норма», «правило», «система», «иерархия», «образец», «фундаментальное», «второстепенное» и т. п. — являются ценностными или имеют важное оценочное содержание. Вопрос о соотношении истины и ценности является одним из аспектов более общей проблемы взаимосвязи созерцания и действия, т. е. теории и практики. Истинностный и ценностный подходы взаимно дополняют друг друга, и ни один из них не может быть сведен к другому или замещен им.

Логика пока почти не считается с тем, что противопоставление истины и (позитивной) ценности является центральной оппозицией человеческого мышления. А значит, это противопоставление должно быть центральным и в науке логике, задачей которой является описание правильного мышления.

Знание в широком смысле слова и знание в узком смысле

Есть, таким образом, серьезные основания полагать, что использование понятия истины в логике является чрезмерно широким, а определения логических понятий с помощью истины — слишком узкими, не учитывающими природу человеческого знания и многообразие употреблений человеком языка.

Логика является анализом и критикой мышления. Она начинает с изучения фактически применяемых способов рассуждения, но не останавливается на этом. Она стремится отделить приемы, способствующие эффективному познанию действительности, от тех, которые с большей или меньшей вероятностью приводят к ошибкам и тупикам. Логика должна также систематизировать и обосновывать правильные и эффективные способы рассуждения. Для этого необходимо привести их в единую систему, выявить их взаимоотношения, показать связь теории рассуждения с практикой мышления и т. д.

Знание является связующей нитью между человеческим духом, природой и практической деятельностью. В самом общем смысле знать — значит иметь ясное, обоснованное представление о том, что есть или должно быть.

Долгое время считалось, что знать можно только истину. Когда стало очевидным, что человек — активное существо, не способное жить вне практической деятельности по преобразованию мира, к знанию были отнесены также ценности, говорящие не о том, что есть, а о том, что должно быть. Знать можно, таким образом, не только истину, но и добро и красоту, не сводимые к истине.

К примеру, мы знаем, что человек должен быть честным. Но это не истина, а именно утверждение о долженствовании. Люди не всегда честны, но это не мешает нам утверждать, что от человека требуется честность. И чем больше нечестных людей в обществе, тем с большей настойчивостью мы настаиваем на требовании честности. Наши представления о том, что следует заботиться о близких, что нельзя задаваться и представлять себя центром вселенной и т. п., — все это знание, хотя касается оно не того, что есть, а того, что должно быть.

Человек не только познает мир, но и действует на основе полученного знания. Это означает, что знание включает не одни лишь представления о том, что имеет место, но и планы на будущее, оценки, нормы, обещания, предостережения, идеалы, образцы и т. п. У человека есть достаточно ясные, обоснованные представления о добре и его противоположности — зле. Но добро — не разновидность истины, как считалось когда-то. Утверждения о хорошем и плохом, достойном и недостойном не являются истинными или ложными. Истина не меняется со временем. Добро же является разным в разные эпохи и в разных обществах.

Если, например, современный бизнес стремится опираться на принцип «Честность — лучшая политика», то в условиях зарождавшегося капитализма ориентация была совершенно иной, и мошенничавшие торговцы благодушно оправдывались: «Не обманешь — не продашь». Когда Вольтер в XVIII в. сказал: «Хитрость — ум дураков», над ним едва ли не смеялись. И только спустя два века стало ясно, что в принципе он был прав: только ограниченный человек делает хитрость основой своего поведения и своей деятельности.

Кроме добра, явно не являющегося истиной, существует также красота. Прекрасное — это ценность, и оно ближе к добру, чем к истине. Истина одна и та же во все времена и для всех людей, красота является разной в разные эпохи и у разных народов. Когда-то о портрете Джоконды Леонардо да Винчи говорили, что это такая живопись, какой она и должна быть. Но во второй половине прошлого века это говорили уже о картине художника-модерниста М. Дюшана, пририсовавшего Джоконде бессмысленные, казалось бы, усики. Красота — не частный случай истины. Вместе с тем она не является и добром. Быть прекрасным — значит вызывать незаинтересованное, неутилитарное удовольствие. Но если нет заинтересованности и что-то созерцается вне всякой пользы, то, соответственно, нет и добра.

Человек — практическое, деятельностное существо, и в основе его деятельности лежит знание. Животное действует на основе врожденных и благоприобретенных инстинктов. Деятельность человека опирается в первую очередь не на его инстинкты, а на его знания. Не случайно еще древние греки определяли человека как разумное животное (homo sapiens). Разум, способный порождать знание, является той чертой, которая отличает человека от всех иных животных. В XIX в. американский антрополог Л. Морган определил человека как животное, производящее орудия труда. Основное направление выделения людей из числа всех животных при этом не изменилось, оно только конкретизировалось: человек — не просто разумное животное, а животное, использующее свой разум, а значит, и добываемые с его помощью знания, для производства орудий труда.

Различие между знанием в широком смысле слова и знанием в узком смысле имеет прямое отношение к логике. Логичными, подчиняющимися законам логики должны быть не только рассуждения с описательными посылками, способными быть истинными или ложными, но и рассуждения, включающие оценки, нормы, обещания, декларации и т. д., стоящие за пределами «царства истины». В современной логике возникли такие разделы, как логика оценок, логика норм и др., существенно расширяющие область логических исследований.

Наряду с понятием истины в логику следует ввести являющееся его оппозицией понятие (позитивной) ценности¹². Нельзя понять, чем является сырое, не представляя, что такое вареное, или понять, что такое твердое, ничего не зная о мягком. Точно так же невозможно уяснить, чем является истина и какую роль она призвана играть в науке логике, не противопоставляя истину ценности и той роли, которую призвана играть последняя в этой науке. А эта роль является столь же фундаментальной, как и роль истины.

5. Логическая форма и логический закон

В последние десятилетия к логической форме оказались отнесенными такие непривычные для старой логики понятия, как «было» и «будет», «раньше», «позже» и «одновременно», «хорошо», «плохо» и «безразлично», «знает» и «полагает», «возникает» и «исчезает», «уже есть» и «еще есть» и т. д. Сама логическая форма сделалась относительной: оказалось, что она зависит не только от исследуемого языкового выражения, но и от принятой системы анализа, от того искусственного (формализованного) языка, на который это выражение «переводится».

Проблема относительности логической формы нуждается в дальнейшем исследовании.

Законы логики часто пока еще представляются как абсолютные истины, никак не связанные с опытом. Однако возникновение конкурирующих логических теорий, отстаивающих разные множества законов, показывает, что логика складывается в практике мышления и что она меняется с изменением этой практики. Теперь можно, пожалуй, уже сказать, что логические законы — такие же продукты человеческого опыта, как аксиомы евклидовой геометрии, тоже казавшиеся когда-то априорными, данными человеческому разуму до всякого опыта.

Постепенно выясняется, что законы логики не являются непогрешимыми и зависят от области, к которой они прилагаются. К примеру, при рассуждении о бесконечных совокупностях объектов не всегда применим закон исключенного третьего, принципы косвенного доказательства и др., рассуждение о недостаточно определенных или изменяющихся со временем объектах также требует особой логики и т. д.

«Рассуждения» имеют место в большом числе различных контекстов: в повседневной жизни, в математике и науке, в судах и, между прочим, в логике тоже, пишет финский логик Г. Х. фон Вригт. Нельзя считать само собою разумеющимся, что принципы, согласно которым протекают верные рассуждения, одни и те же во всех контекстах (видах контекстов). «Законы логики» не обязательно истинны без всяких оговорок, касающихся области их применения.

Более того, на разных этапах развития научной теории находят применение разные множества логических законов. Так, в условиях формирующейся теории ограничена применимость законов, позволяющих выводить любые следствия из противоречий и отвергать положения, хотя бы одно следствие, которое оказалось ложным. Начавшая складываться в 60-е гг. прошлого века так называемая паранепротиворечивая логика позволяет, вопреки, казалось бы, закону противоречия вводить в рассуждения логическое противоречие. Возникшая чуть позднее парафальсифицирующая логика отказывается от принципа опровержения: если первое, то второе; но второго нет; следовательно, нет и первого.

Обнаруживается, таким образом, «двойственная гибкость» человеческой логики: она может изменяться не только в зависимости от области обсуждаемых объектов, но и в зависимости от уровня теоретического осмысления этой области.

Описательно-оценочный характер законов логики

Идею об укорененности логики в практике теоретического мышления хорошо выразил Л. Витгенштейн, писавший, что законы логики есть на деле выражение «мыслительных привычек» и одновременно также привычки к мышлению. Эти законы демонстрируют то, как именно люди мыслят, и то, что они называют мышлением. Логика является продуктом определенных исторических и социальных условий, закрепленным определенными социальными институтами. Она представляет набор «языковых игр», возможны и существуют различные логические парадигмы, кодифицируемые с помощью различных формальных систем. Определенные формы мышления выделяются в качестве образцов и подкрепляются социальными институтами. Психология может изучать какие-то врожденные «дедуктивные интуиции», но логика не сводится к последним, даже если они существуют, поскольку они всегда проявляются в определенных социальных условиях и подвергаются своего рода социальной селекции, учитывающей социальные интересы. Поэтому «чистая» психология столь же бесплодна при изучении природы логики, как и «чистая» формализация.

Можно сказать, что Витгенштейн настаивает на двойственном, описательно-оценочном, или дескриптивно-прескриптивном, характере логических законов. Они формируются в практике мышления, систематизируя и очищая от случайностей опыт теоретизирования. В этом смысле законы описывают то, как на самом деле люди мыслят. Но, с другой стороны, законы предписывают определенные формы поведения, выдвигают известные образцы и требования. В этом смысле они определяют, что должно называться правильным мышлением.

Законы логики не являются каким-то исключением в этом плане: дескриптивно-прескриптивными образованиями являются все научные законы. Однако в логических законах явно доминирует предписывающее, прескриптивное начало. В этом они близки к моральным принципам, правилам грамматики и т. п.

Логическое следование

Острой критике логика подвергается за то, что она не дает корректного описания логического следования. Сначала за это критиковали классическую логику, теперь критика перенесена на неклассическую логику.

Основная задача логики — систематизация правил, позволяющих из принятых утверждений выводить новые. Возможность получения одних идей в качестве логических следствий других лежит в фундаменте любой науки. Это делает проблему верного описания логического следования чрезвычайно важной. Неудача в ее решении отрицательно сказывается не только на самой логике, но и на методологии науки.

Логическое следование — это отношение, существующее между утверждениями и обоснованно выводимыми из них заключениями, отношение, хорошо известное нам из практики обычных рассуждений. Задача логики — уточнить интуитивное, стихийно сложившееся представление о логическом следовании и сформулировать на этой основе однозначно определенное понятие следования. Последнее должно, конечно, находиться в достаточном соответствии с замещаемым им интуитивным представлением.

Логическое следование должно вести от истинных положений только к истинным. Если бы выводы, относимые к обоснованным, давали возможность переходить от истины ко лжи, то установление между утверждениями отношения следования потеряло бы всякий смысл. Логический вывод превратился бы из способа разворачивания и развития знания в средство, стирающее грань между истиной и заблуждением.

Классическая логика удовлетворяет требованию вести от истины только к истине. Однако многие ее положения о следовании плохо согласуются с нашим привычным представлением о нем.

В частности, классическая логика говорит, что из противоречия логически следует все что угодно. Например, из противоречивого утверждения «Токио — большой город, и Токио не является большим городом» следуют наряду с любыми другими утверждения: «Математическая теория множеств непротиворечива», «Луна сделана из зеленого сыра» и т. п. Но между исходным утверждением и этими якобы вытекающими из него утверждениями нет никакой содержательной связи. Здесь явный отход от обычного представления о следовании.

Точно так же обстоит дело и с классическим положением, что логические законы вытекают из любых утверждений. Наш логический опыт отказывается признать, что, скажем, утверждение «Лед холодный или лед не холодный» можно вывести из утверждений типа «Два меньше трех» или «Аристотель был учителем Александра Македонского». Следствие, которое выводится, должно быть как-то связано с тем, из чего оно выводится. Классическая логика пренебрегает этим очевидным обстоятельством.

Важную роль во всех наших рассуждениях играют условные утверждения, формулируемые с помощью союза «если… то…». Они выполняют много различных задач, но их типичная функция — обоснование одних утверждений ссылкой на другие. К примеру, электропроводность меди можно обосновать, ссылаясь на то, что она металл: «Если медь — металл, то она проводит электрический ток».

Классическая логика так истолковывает условное утверждение (импликация): «Если А, то В»: оно ложно только в том случае, когда А истинно, а В ложно, и истинно во всех остальных случаях. Оно истинно, в частности, когда А ложно или когда В истинно. Содержательная, смысловая связь утверждений А и В при этом во внимание не принимается. Если даже они никак не связаны друг с другом, составленное из них условное утверждение может быть истинным.

Так истолкованное условное утверждение получило название «материальной импликации». Согласно данному истолкованию, истинными должны считаться такие, к примеру, утверждения: «Если Луна обитаема, то дважды два равно четырем», «Если Земля — куб, то Солнце — треугольник» и т. п. Очевидно, что, если даже материальная импликация полезна для многих целей, она все-таки плохо согласуется с обычным пониманием условной связи.

Прежде всего, эта импликация плохо выполняет функцию обоснования. Вряд ли являются в каком-либо разумном смысле обоснованиями такие утверждения, как: «Если Наполеон умер на Корсике, то закон Архимеда открыт не им», «Если медь — египетское божество, она электропроводна». Нельзя сказать, что, поставив перед истинным утверждением произвольное высказывание, мы тем самым обосновали это утверждение. Классическая же логика говорит: истинное утверждение может быть обосновано с помощью любого утверждения.

Трудно отнести к обоснованиям и такие истинные материальные импликации, как: «Если львы не имеют зубов, то у жирафов длинные шеи», «Если дважды два равно пяти, то Юпитер обитаем» и т. п. Однако классическая логика говорит: с помощью ложного утверждения можно обосновать все что угодно.

Эти и подобные им положения об обосновании, отстаиваемые классической логикой, получили название «парадоксов материальной импликации». Они не согласуются с привычными представлениями относительно обоснования одних утверждений с помощью других.

Таким образом, классическая логика не может быть признана удачным описанием логического следования. Первым на это указал еще в начале прошлого века К. Льюис. Тогда логика находилась на подъеме, она казалась безупречной, и критика Льюиса в ее адрес не была воспринята всерьез. Его даже обвинили в непонимании существа дела. Но он продолжал заниматься этой проблемой и предложил новую теорию логического следования, в которой материальная импликация замещалась другой условной связью — строгой импликацией. Это было большим шагом вперед, хотя и оказалось, что строгая импликация тоже не лишена собственных парадоксов.

Более совершенное описание условной связи и логического следования было дано в 50-е гг. немецким логиком В. Аккерманом и американскими логиками А. Андерсеном и Н. Д. Белнапом. Им удалось исключить не только парадоксы материальной импликации, но и парадоксы строгой импликации. Введенная ими импликация получила название «релевантной» (т. е. уместной), поскольку ею можно связывать только утверждения, имеющие какое-то общее содержание.

В настоящее время теория логического следования является одним из интенсивно развивающихся разделов неклассической логики. Проблема адекватного описания современной логикой логического следования — центрального понятия логики — остается пока открытой¹³.

Доказательство

Доказательство — один из важных способов теоретического обоснования утверждений. Если выдвинутое положение удается логически вывести из установленных положений, это означает, что оно приемлемо в той же мере, что и сами эти положения. Обосновывая утверждение путем выведения его из других принятых положений, мы не делаем это утверждение абсолютно достоверным и неопровержимым. Но мы в полной мере переносим на него ту степень достоверности, которая присуща положениям, принимаемым в качестве посылок.

Может показаться, что доказательство является, так сказать, лучшим из всех возможных способов обоснования, поскольку оно сообщает обосновываемому утверждению ту же твердость, какой обладают посылки, из которых оно выводится. Однако такая оценка была бы явно завышенной. Далеко не всегда удается вывести новые общие положения из уже утвердившихся истин. Наиболее интересные и важные утверждения, требующие обоснования, как правило, являются общими и не могут быть следствиями уже известных общих известных истин. Утверждения, нуждающиеся в обосновании, обычно говорят об относительно новых, не изученных в деталях явлениях, не охватываемых еще универсальными принципами.

Доказательство является эффективным способом убеждения во всех областях рассуждений и во всякой аудитории.

Проблема прояснения того, что представляет собой доказательство, связана, прежде всего, с тем, что многие наши утверждения не являются ни истинными, ни ложными. Оценки, нормы, правила, советы, требования и т. п. не описывают какие-то реальные ситуации. Эти выражения языка указывают, какими те или иные ситуации должны стать, в каком направлении их нужно преобразовать.

Всякое доказательство неявно связано с истиной, полагает Г. Х. фон Вригт. Одна из самых важных идей логики состоит в том, что верное логическое рассуждение есть сохраняющее истинность развитие мысли. Например, когда утверждается, что если А, то В, то утверждается, что если истинно А, то В тоже истинно. И когда от этого мы по контрапозиции переключаемся на утверждение, что если не-В, тогда и не-А, это имеет такой смысл, что если бы В было ложным, то А тоже было бы ложным. Доказать некоторое утверждение — значит логически вывести его из других, являющихся истинными положений.

Фон Вригт как будто забывает, что не только оценки и нормы, которыми он активно занимался сам, но и многие утверждения других типов не связаны с истиной: предположения, гипотезы, рассказы о вымышленных лицах и событиях, просьбы, угрозы, благодарности, проклятия, мольбы, приветствия и т. д. Очевидно, что при оперировании подобными утверждениями следует быть не только логически последовательным, но и доказательным.

Возникает, таким образом, вопрос о существенном расширении понятия доказательства. Им должны охватываться не только описания, но и утверждения типа оценок, требований, идеалов, норм и т. п. Задача переопределения понятия доказательства пока не решена современной логикой. Такие ее разделы, как логика оценок и логика норм, убедительно показывают, что рассуждения о ценностях также подчиняются требованиям логики и не выходят за сферу логического. Но эти разделы пока не выработали собственного, более широкого понятия доказательства. Как и раньше, доказательство понимается как логическое выведение новой истины из уже имеющихся.

Неясность понятия доказательства связана также с тем, что не существует какого-то единого, так сказать «природного», понятия логического следования. Логических систем, претендующих на определение этого понятия, в принципе бесконечно много. Уже упоминались, в частности, системы классической, интуиционистской, многозначной логики.

Ни одно из имеющихся в современной логике определений логического закона и логического следования не свободно от критики. «Высшего триумфа разум достигает, когда ему удается заронить сомнение в собственной годности» (М. де Унамуно).

Намечается выход логики за пределы «царства истины», в котором она находилась до сих пор. Понимание ее как науки о приемах получения истинных следствий из истинных посылок должно уступить место более широкой концепции логики.

Можно отметить, что отказ от использования понятия истины в обосновании ключевых понятий логики начался еще с интуиционистской логики.

Понятие истины, отмечает Д. Майхилл, не играет у интуиционистов никакой роли, во всяком случае, оно не является тем элементарным рычагом, с помощью которого объяснялся бы смысл пропозициональных связок, как это делается в классической логике. Роль понятия истины на этом уровне выполняет в интуиционизме понятие (значимых) оснований для утверждения чего-то.

Не используя понятие истины, предварительным образом доказательство можно определить как рассуждение, ведущее от обоснованных посылок к обоснованным заключениям.

Однако само понятие обоснованности, в отличие от понятия истины, не имеет пока удовлетворительного определения. Обоснованность оценок, норм, деклараций, обещаний и т. п. не исследовалась пока в должной мере.

6. Парафальсифицирующая логика

Проблема критики, направленной на опровержение выдвигаемых и уже принятых гипотез и теорий, имеет особое значение с точки зрения философии науки и анализа научного метода.

Научную критику можно разделить на эмпирическую и теоретическую. Первая опирается непосредственно на факты, вторая использует по преимуществу теоретические соображения. Различие между эмпирической и теоретической научной критикой является, конечно, условным, как условно и относительно само разграничение эмпирического и теоретического знания.

Далее рассматривается главным образом эмпирическая научная критика. Проблема такой критики имеет прямое отношение к теме эмпирического обоснования и опровержения научных утверждений и теорий.

Концепция фальсификационизма Поппера

Эмпирическое опровержение, или фальсификация, представляет собой процедуру установления ложности гипотезы или теории путем эмпирической ее проверки.

Интерес к проблеме фальсификации привлек К. Поппер, противопоставивший фальсификацию верификации, эмпирическое опровержение — эмпирическому подтверждению.

Позиция Поппера складывалась в полемике с неопозитивистами, которые считали, что наука развивается путем осторожного обобщения результатов наблюдений и что сами обобщения обоснованы тем лучше, чем больше имеется подтверждающих их фактов. Характерную черту науки неопозитивисты видели в ее обоснованности и достоверности, а отличительную особенность ненауки (например, алхимии или метафизики) — в недостоверности и ненадежности. Индукция и верифицируемость оказывались, таким образом, критериями отграничения науки от ненауки.

Поппер отказался рассматривать обоснованность, или эмпирическую подтверждаемость, положений науки в качестве отличительной ее черты. Подтвердить опытом можно все что угодно. В частности, астрология подтверждается многими эмпирическими свидетельствами. Подтверждение теории еще не говорит о ее научности. Испытание гипотезы должно заключаться не в отыскании подтверждающих ее данных, а в настойчивых попытках опровергнуть ее.

«Проблему нахождения критерия, который дал бы нам в руки средство для выявления различия между эмпирическими науками, с одной стороны, и математикой, логикой и „метафизическими“ системами — с другой, я называю, — пишет Поппер, — проблемой демаркации»¹⁴.

Критерием демаркации должно быть не эмпирическое подтверждение, а эмпирическая опровержимость, или фальсификация. Система может считаться эмпирической или научной, говорит Поппер, только в том случае, если она может быть проверена опытом. Эти рассуждения приводят к мысли, что не верифицируемость, а фальсифицируемость системы должна считаться критерием отделения науки от ненауки. Другими словами, от эмпирической научной системы нужно требовать, чтобы для нее существовала возможность быть опровергнутой опытом.

Противопоставление Поппером фальсификации и верификации связано с его идеей, что выдвигаемые в науке гипотезы должны быть (и обычно являются) настолько смелыми, насколько это возможно. Но это означает, что они должны быть заведомо неправдоподобными, так что попытки верифицировать их заведомо обречены на провал.

Логический принцип фальсификации и фальсификационизм

Исходным пунктом позиции Поппера является очевидная асимметрия между верификацией и фальсификацией.

Согласно современной (классической) логике, две взаимосвязанные операции — подтверждение и опровержение — существенно неравноправны. Достаточно одного противоречащего факта, чтобы окончательно опровергнуть общее утверждение, и вместе с тем сколь угодно большое число подтверждающих примеров не способно раз и навсегда подтвердить такое утверждение, превратить его в истину.

Например, даже осмотр миллиарда деревьев не делает общее утверждение «Все деревья теряют зимой листву» истинным. Наблюдение потерявших зимой листву деревьев, сколько бы их ни было, лишь повышают вероятность, или правдоподобие, данного утверждения. Зато всего лишь один пример дерева, сохранившего листву среди зимы, опровергает это утверждение.

Вот как описывает радикальную асимметрию между подтверждением и опровержением Р. Карнап, находящий ее по-своему примечательной. Довольно интересно то, что, хотя и не существует способа, с помощью которого можно было бы верифицировать закон (в строгом смысле), имеется простой способ, с помощью которого можно его опровергнуть. Для этого необходимо найти только один противоречащий случай. Само знание о таком случае может оказаться недостоверным. Можно ошибиться в наблюдении или как-то иначе. Но если предполагается, что противоречащий случай представляет собой факт, тогда отрицание закона следует из него непосредственно. Если закон утверждает, что каждый объект, обладающий одним свойством, обладает также другим свойством, но отыскивается объект, обладающий первым свойством, но не обладающий вторым свойством, закон опровергается. Миллиона положительных примеров недостаточно, чтобы верифицировать закон, но одного противоречащего случая достаточно, чтобы опровергнуть его. Легко опровергнуть закон, но крайне трудно найти ему сильное подтверждение.

Асимметрия подтверждения и опровержения опирается на популярную схему рассуждения, которую можно назвать принципом фальсификации. Этот принцип был известен еще стоикам; в средневековой логике он получил название modus tollens.

Принцип фальсификации можно выразить словами: «Если верно, что А имплицирует В, и неверно, что В, то неверно, что А». Или, как передавали эту схему умозаключения стоики: «Если есть первое, то второе; но второго нет, следовательно, нет и первого». Например: «Если все птицы летают, то страус летает; но страус не летает; значит, неверно, что все птицы летают».

Хотя асимметрия подтверждения и опровержения, опирающаяся на принцип фальсификации, активно обсуждалась в недавнее время, особенно в связи с критикой фальсификационизма Поппера, сам принимаемый современной логикой принцип фальсификации никогда не вызывал подозрений. В итоге критика фальсификационизма остается непоследовательной и неполной. Ограничиваясь эпистемологической несостоятельностью последнего, она оставляет без внимания логическую сторону дела. Неравноправие подтверждения и опровержения по-прежнему считается имеющим твердые логические основания. В итоге фальсификационизм сохраняет определенную респектабельность: он отправляется, как будто, от хорошо установленного логического факта.

То, что даже бесконечное множество подтверждающих фактов не превращает теорию или какой-то ее фрагмент в абсолют, представляется вполне естественным. Но то, что единственный противоречащий факт тут же заставляет если не отбросить теорию, то, по меньшей мере, радикально перестроить ее, определенно не согласуется с обычной практикой теоретического мышления. В реальном научном мышлении опровержение теории не является более легким и простым, чем ее обоснование.

Представляется, что опровержение и подтверждение должны быть равноправны и симметричны. Во всяком случае, ясно, что формальной логике не следует предрешать ответ на выходящий за рамки ее компетенции вопрос: симметричны опровержение и подтверждение или нет? Но пока она недвусмысленно высказывается в пользу их «сильной асимметричности».

Необходима, как кажется, новая логическая теория, в которой принцип фальсификации не являлся бы логическим законом. Отказ от него не может быть, конечно, безоговорочным. Подобно ряду других законов логики (например, закону исключенного третьего, плохо приложимому в рассуждениях о бесконечных множествах), данный принцип не является универсально приложимым. Это не исключает, однако, что он приложим в каких-то ограниченных, удовлетворяющих дополнительным требованиям сферах рассуждений.

«Интерсубъективно проверяемую фальсификацию» Поппер считает окончательной, если она хорошо обоснована, — именно в этом проявляется асимметрия между верификацией и фальсификацией теории. Поппер полагает также, что опровержение одного из следствий фальсифицирует всю систему (как теорию, так и начальные условия), которая была использована для дедукции данного следствия. Только в том случае, если фальсифицированное следствие независимо от некоторой части этой системы, мы можем сказать, что эта часть системы не затронута фальсификацией.

Согласно критерию фальсифицируемости, высказывания или системы высказываний содержат информацию об эмпирическом мире только в том случае, если они обладают способностью прийти в столкновение с опытом, или более точно — если их можно систематически проверять, т. е. подвергать (в соответствии с некоторым «методологическим решением») проверкам, результатом которых может быть их опровержение. Логическое неравноправие верификации и фальсификации оказывается у Поппера не только основой концепции «эмпирического значения», но и ключом к проблемам индукции и отграничения науки от ненауки. Решение проблемы индукции элементарно: существует лишь один тип умозаключения, осуществляемого в «индуктивном направлении», а именно дедуктивное рассуждение, опирающееся на принцип фальсификации. Столь же простым является и решение фундаментальной проблемы демаркации: научные системы, в частности теоретические системы эмпирических наук, допускают фальсификацию, в то время как системы философские и им подобные системы эмпирического опровержения не допускают.

«Решение» проблемы индукции сводится, таким образом, к идее, что индукции вообще не существует. Отграничение рациональной науки от «различных форм предрассудков» также оказывается весьма простым. Наука, и только она, критично и систематически использует принцип фальсификации для жесткой и бескомпромиссной проверки создаваемых теорий. Рациональность науки, говорит Поппер, заключается не в том, что она по традиции прибегает к эмпирическим свидетельствам в поддержку своих положений (астрология делает то же самое), а исключительно в критическом подходе, в критическом использовании эмпирические данных. Ученый вовсе не рассчитывает обосновать свои теории с помощью опытных данных. Он стремится лишь к критике и проверке этих теорий, надеясь найти допущенные в процессе исследования ошибки, чему-то научиться на них и, если повезет, построить более совершенные теории.

Критика фальсификационизма

Фальсификационизм Поппера подвергся жесткой и аргументированной критике. В сущности, от этой концепции в ее ортодоксальной форме еще при жизни автора, продолжавшего активно ее защищать, мало что осталось.

И. Лакатос точно кодифицирует фальсификационизм как «дедуктивную модель научной критики»: оружием критики является modus tollens — ни индуктивная логика, ни интуитивная простота не усложняют методологическую концепцию.

Принцип фальсификации превращается Поппером из логического в методологический принцип. В результате механизм фальсификации признается важнейшим методологическим правилом. Согласно этому правилу, если теория опровергнута, она должна быть немедленно отброшена.

Назовем логической фальсификацией идею о том, что несостоятельность любого следствия некоторого положения автоматически означает ложность этого положения. Именно эта идея выражается принципом фальсификации. Логическая фальсификация — это дедуктивная операция. В основе же подтверждения лежат, как принято считать, некоторые индуктивные процедуры. Понятие опровержения будем употреблять в его обычном смысле, который относительно устоялся в эпистемологии.

Хотя понятие опровержения не является ни содержательно, ни объемно точным, имеется достаточно определенное ядро его содержания, явно не совпадающее с содержанием понятия логической фальсификации. Прежде всего, неверно, будто один противоречащий факт способен опровергнуть теорию. «Ученые, — пишет М. Полани, — сплошь и рядом игнорируют данные, несовместимые с принятой системой научного знания, в надежде, что, в конечном счете, эти данные окажутся ошибочными или не относящимися к делу»¹⁵. Факты имеют разную научную ценность, зависящую не только от их достоверности, но и от их релевантности для данной системы знания. Весьма малая внутренняя достоверность будет достаточна, чтобы придать высшую научную ценность предполагаемому факту, если только он согласуется с крупным научным обобщением, в то время как самые упрямые факты будут отодвинуты в сторону, если для них нет места в уже сформировавшейся научной системе.

«Простая „фальсификация“ (в попперовском смысле) не влечет отбрасывания соответствующего утверждения, — пишет Лакатос. — Простые „фальсификации“ (т. е. аномалии) должны быть зафиксированы, но вовсе не обязательно реагировать на них»¹⁶.

Понятие фальсификации предполагает, по Попперу, существование (негативных) решающих экспериментов. Лакатос, с иронией именуя эти эксперименты «великими», замечает, что решающий эксперимент — это лишь почетный титул, который может быть пожалован определенной аномалии, но только спустя долгое время после того, как одна программа будет вытеснена другой.

Фальсификация не считается также с тем, что теория, встретившаяся с затруднениями, может быть преобразована за счет вспомогательных гипотез. «…Никакое принятое базисное утверждение само по себе не даст ученому права отвергнуть теорию. Такой конфликт может породить проблему (более или менее важную), но он ни при каких условиях не может привести к „победе“. Природа может крикнуть „Нет!“, но человеческая изобретательность… всегда способна крикнуть еще громче»¹⁷.

Особый интерес представляет мысль Лакатоса, что фальсификация вообще неприложима к «жесткому ядру» исследовательской программы. Такая программа включает конвенционально принятое (и потому «неопровержимое», согласно заранее избранному решению) «жесткое ядро» и «позитивную эвристику», которая определяет проблемы для исследования, выделяет защитный пояс вспомогательных гипотез, предвидит аномалии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры — все это в соответствии с заранее разработанным планом. Опровержение «жесткого ядра» — это не итог одномоментной логической фальсификации, а результат сложного процесса вытеснения одной исследовательской программы другой. При этом роль принципа фальсификации, концентрирующего внимание единственно на аномалиях, второстепенна.

Все это означает, что приложимость принципа фальсификации к разным частям исследовательской программы является разной. Она зависит также от этапа развития такой программы: пока последняя успешно выдерживает натиск аномалий, ученый может вообще игнорировать их и руководствоваться не аномалиями, а позитивной эвристикой своей программы.

Принцип, который, подобно принципу фальсификации, используется в одних случаях и оказывается неприложимым в других, нельзя назвать универсальным.

Сложный характер реальных опровержений научных теорий подчеркивает и Т. Кун. Если бы каждая неудача установить соответствие теории природе была бы основанием для ее опровержения, говорит он, то все теории и любой момент можно было бы опровергнуть. Фальсификация безусловно имеет место. Но происходит она не просто по причине возникновения аномального, или фальсифицирующего, примера. Напротив, вслед за этим развертывается самостоятельный процесс, который может быть в равной степени назван верификацией, поскольку он состоит в триумфальном шествии новой парадигмы по развалинам старой. Отказ от теории реален и разумен только тогда, когда выдвинута альтернативная и более успешная новая теория. Если этого нет, то наличие аномалий и прямая фальсификация теории еще не означают отбрасывания ее. Кроме того, новая теория отправляется не только от определенной совокупности фактов, но и от старой теории, стремясь не просто объяснить факты, а объяснить их лучше, чем это делала старая теория. Эмпирический и теоретический отправные пункты создания новой теории тесно взаимосвязаны. В силу этого опровержение теории — не столько результат ее фальсификации, сколько итог борьбы двух теорий за более успешное объяснение фактов¹⁸.

У Поппера были важные философские основания для того, чтобы сделать фальсификационизм ядром своей методологии. Поппер признает, что человеческое познание стремится к истинному описанию внешнего мира, и даже готов согласиться с тем, что человек способен получить истинное знание о мире. Однако он отвергает существование критерия, который позволил бы нам выделить истину из всей совокупности наших убеждений. Даже если бы мы в своем научном поиске случайно натолкнулись на истину, мы не смогли бы с уверенностью это знать. В попытках понять мир люди выдвигают гипотезы, создают теории и формулируют законы, но они никогда не могут с уверенностью сказать, что из созданного ими истинно. Это убеждение оказало фатальное влияние на методологическую концепцию самого Поппера и на последующее развитие англо-американской методологии его учениками и последователями. Хотя Поппер иногда отступал от этого убеждения и развивал идеи, несовместимые с ним, оно наложило отпечаток на все его воззрения.

Приведенные мнения об опровержении научных теорий расходятся между собой во многих деталях, но определенно согласуются в главном: опровержение — это не логическая фальсификация, определяемая правилом modus tollens; опровержение — сложная процедура, зависящая от многих факторов, одним из которых, но далеко не всегда решающим, является фальсификация следствий опровергаемой теории.

Критика фальсификационизма не может быть до конца последовательной, если она не связана с критикой традиционного понятия опровержения и лежащего в его основе логического принципа фальсификации. Если в трактовке этого понятия логика и эпистемология оказывается, как сейчас, в конфликте, оно неминуемо раздваивается.

С логической точки зрения общее положение считается опровергнутым, как только обнаруживается хотя бы одно (важное или третьестепенное) ошибочное следствие. С эпистемологической точки зрения процедура опровержения является не менее сложной, чем процедура подтверждения, и учитывает важность ошибочных следствий, их число, их отношение к «ядру» теории, состояние конкурирующих теорий и множество других факторов.

Существованием двух понятий опровержения и объясняются заключения типа: теория опровергнута (в логическом смысле), но она сохраняется, поскольку она не опровергнута (в эпистемологическом смысле).

Наиболее притягательной чертой попперовской методологии является, полагает Лакатос, ее четкость, ясность и конструктивная сила. Что касается фальсификационизма, то его «четкость и ясность» — простое следствие бедности его содержания, сводящегося к единственному принципу дедуктивной логики и его перефразировкам. «Конструктивная сила» же в основном тратится на то, чтобы, представив опровержение как сугубо дедуктивную операцию, придать этому абстрактному и неадекватному представлению видимость согласия с реальной практикой опровержения научных теорий. Как только осознается неуниверсальность опровержения, следующего исключительно принципу фальсификации, фальсификационизм утрачивает остатки своей убедительности.

Научная критика как ослабленная верификация

По мысли Поппера, обоснование научных теорий не может быть достигнуто с помощью наблюдения и эксперимента. Теории всегда остаются необоснованными предположениями. Факты и наблюдения нужны науке не для обоснования, а лишь для проверки и опровержения теорий, для их фальсификации. Метод науки — это не наблюдение и констатация фактов для последующего их индуктивного обобщения, а метод проб и ошибок. Нет более рациональной процедуры, пишет Поппер, чем метод проб и ошибок — предположений и опровержений: смелое выдвижение теорий; попытки наилучшим образом показать ошибочность этих теорий и временное их признание, если критика оказывается безуспешной. Метод проб и ошибок универсален: он применяется не только в научном, но и во всяком познании, его используют и амеба, и Эйнштейн.

Резкое противопоставление Поппером верификации и фальсификации, индуктивного метода и метода проб и ошибок не является, однако, оправданным. Критика научной теории, не достигшая своей цели, неудавшаяся попытка фальсификации представляет собой ослабленный вариант косвенной эмпирической верификации.

Косвенная верификация является индуктивным рассуждением, протекающим по схеме: «Если верно, что если А, то В, и верно В, то, вероятно, верно В». Фальсификация в узком смысле, используемом Поппером, представляет собой дедуктивное рассуждение, протекающее по схеме: «Если верно, что если А, то В, и неверно В, то неверно А».

Фальсификация как процедура включает два этапа: установление истинности условной связи «если А, то В», где В является эмпирически проверяемым следствием; установление истинности «неверно В (не-В)», т. е. ложности В.

Неуспех фальсификации означает неудачу в установлении ложности В. Итог этой неудачи — вероятностное суждение «Возможно, что является истинным не-не-В (т. е. В)». Неуспех фальсификации представляет собой, таким образом, индуктивное рассуждение, имеющее схему: «Если верно, что если А, то В, и неверно не-В, то А» («Если верно, что если А, то В, и В, то А»).

Эта схема совпадает со схемой косвенной верификации (подтверждения следствий). Неуспех фальсификации является, однако, ослабленной верификацией: в случае обычной косвенной верификации предполагается, что посылка В есть истинное утверждение; при неудавшейся фальсификации эта посылка является только правдоподобным утверждением.

Таким образом, решительная, но не достигшая успеха критика, которую так высоко оценивает Поппер и которую он противопоставляет в качестве самостоятельного метода верификации, не является на самом деле таким методом. Она представляет собой только ослабленный вариант обычной верификации.

Логика парафальсификации

Критика фальсификационизма — при всей ее убедительности — никогда не доводилась до своего, так сказать, «логического конца». Она всегда ограничивалась чисто эпистемологическими соображениями, связанными, прежде всего, с историей науки и реальными научными теориями, и не рисковала подвергнуть сомнению асимметрию подтверждения и опровержения и лежащий в ее фундаменте принцип фальсификации.

Заключение о несовпадении опровержения и логической фальсификации имеет, таким образом, прямое отношение к логике. Признавая в качестве закона принцип фальсификации, она очерчивает слишком узкие и жесткие рамки для опровержения, сводит его к логической фальсификации. В результате опровержение, истолкованное чисто дедуктивно, отрывается от подтверждения и противопоставляется ему как операция совершенно иной логической природы. Поскольку реальные процессы опровержения научных теорий не укладываются в прокрустово ложе чисто логического опровержения, наряду с последним складывается более широкое — эпистемологическое — понятие опровержения. Опровержение в логическом смысле заметно ýже опровержения в эпистемологическом смысле. Первое связывает и стесняет второе, поэтому конфликт между ними неизбежен. Одним из проявлений этого столкновения узко логического и более широкого, эпистемологического, истолкований опровержения был, в частности, фальсификационизм Поппера.

Задаваемое логикой понимание опровержения должно быть шире эпистемологического его понимания. Однако принципом фальсификации навязывается обратное отношение между этими пониманиями. Чтобы согласовать логику и эпистемологию, нужно отбросить данный неадекватный принцип и дать более либеральную логическую трактовку опровержения.

Конечно, отказ считать принцип фальсификации законом логики не означает, что фальсификация в духе данного принципа никогда не имеет места. Этот отказ означает, что принцип фальсификации не является универсальным, применимым в любых областях рассуждений. Он может входить в расширения универсально приложимой логической системы, но не должен входить в саму эту систему.

Задаваемое логикой понимание опровержения должно быть шире эпистемологического его понимания. Принципом фальсификации навязывается, однако, обратное отношение между этими пониманиями.

Чтобы согласовать логику и эпистемологию, нужно отбросить данный неадекватный принцип и дать более либеральную логическую трактовку опровержения.

В излагаемой далее логической системе PF принцип фальсификации не доказуем. Поскольку в ней возможна фальсификация в более слабом смысле, система PF, обеспечивающая лишь ослабленную фальсификацию (парафальсификацию), именуется «парафальсифицирующей логикой»¹⁹

...