Когда-то – мне кажется, с тех пор прошли годы, а не недели, – я был человек как человек. Дни, часы, минуты имели свою определенную мысль; дух мой, молодой и богатый, был полон фантазий. Он любил развивать их передо мною без связи и без конца, рисуя неисчерпаемые арабески на грубой и тощей ткани жизни.
Увы, любить горячо одно только существо в мире, любить его всем своим сердцем, видеть его перед собою, знать, что оно на вас смотрит, говорит с вами, отвечает вам и не узнает вас, хотеть от одного его только утешений и видеть, что оно одно только не понимает, как вы нуждаетесь в них перед скорою смертью.
А потом, уверены ли они, что в самом деле не страдаешь? Кто сказал им это? Видано ли, чтоб отрубленная голова стала вдруг, вся в крови, на краю короба и закричала народу: «Это не больно!»
Но что сказал мне этот старик? Ни одного слова прочувствованного, трогательного, ни одного слова выплаканного, вырванного из души, – ничего, что исходило бы из его сердца и стремилось к моему; ничего, что бы шло от него ко мне. Напротив, его речь была какая-то безличная, вялая, применяемая ко всему и ко всем; напыщенная, где нужно было глубины, плоская, где требовалась простота: нечто вроде сентиментального «слова» или теологической элегии. Кое-где цитата на латыни. А там пошел выезжать на святом Августине да на святом Григории. Сверх того, казалось, он говорил урок, уже раз двадцать сказанный, или проходил какую-то тему, вытершуюся из памяти от частого употребления. И ни одного выражения во взгляде, ни одного изменения в голосе, ни одного жеста в руках.
Над самым изголовьем моим есть два пламенеющих сердца, пронзенных стрелою, а вверху надпись: «Любовь на жизнь». Ненадолго же несчастный брал на себя обязательство!
же шел опьянелый и обезумевший. Переворот совершился во мне. До смертного приговора я чувствовал, что дышал, жил, трепетал в той же среде, что и другие люди; теперь же я ясно увидел какой-то забор между мною и миром. Ничто уже не являлось мне таким же, как прежде. Широкие светлые окна, яркое солнце, чистое небо, прекрасный цветочек – все стало беловато и бледно, все приняло цвет савана. В людях, женщинах, детях, толпившихся на моей дороге, мне вдруг стало казаться что-то призрачное.
