автордың кітабын онлайн тегін оқу Народное творчество русского Севера
Иван Яковлевич Билибин
Народное творчество Севера
* * *
Несомненно, что русское народное творчество умирает, почти умерло.
Струя новоий жизни сметает его, и только кое-где, в глуши, тлеют его
последние, гаснущие искры.
Не надо плакать об этом. Так и должно быть: это — прошло детство, а оно
не вечно. Но, если детство было хорошее, если есть, что сохранить от него, то
это и надо сделать, чтобы все интересные черты выросшего ребенка
всесторонне развились в молодом взрослом.
Ещеё лет сорок тому назад Россия была полна отголосками XVII в., этого
очаровательного сказочного времени в отношении народного
художественного творчества и кошмарно тяжелого в отношении
политическом.
То обстоятельство, что ещеё почти вчера крестьянки бросили носить
долгие сарафаны и кики, вполне понятно: всякиий человек склонен подражать
тому, что у других, по его мнению, лучше и красивее; и когда состоятельные
люди московского периода одевались в богатые узорчатые наряды и
обставляли себя предметами тогдашнего комфорта и тогдашнеий роскоши, то
и низшая братия, стремясь, естественно, к лучшему, подражала им. Народное
творчество, как и жизнь, никогда не стояло на месте; являлись всегда разные
новинки, которые, примешиваясь к старому, впитывались в общее целое,
переработывались, переваривались, и получалось, хотя и родственное, но уже
дальнеийшее. И так далее. Новинки эти шли и от высших классов, и от
пришлых иноземцев, и от завоевателеий, и от завоеванных, и все это сносилось
в общую казну народного творчества, смешивалось и жило дальше.
Но вот, нагрянули реформы Петра. Наверху все круто переменилось; так
круто, что народ не мог понять того, что свершилось, и отстал. То, что
произошло там наверху, было так диаметрально противоположно, чуждо и так
непонятно, а, с другоий стороны, народная творческая казна была ещеё так
полна преданиями XVII века, что материала для развития народного
творчества хватило ещеё на целое столетие; и вот получается двуглавыий XVIII
век, где с одноий стороны центры и богатыий класс в отношении обычаев,
одежды, искусства и науки постепенно сливаются с Западом, а народное
творчество деревни и далеких глухих городков все ещеё двигается вперед,
разработывая наследие старого времени: носятся парчи, роскошные головные
уборы, строятся шатровые церкви, все ещеё жив XVII век!
Но XVIII век прошел и начинает не хватать пороха в народных
пороховницах; а к новому, богатому пробраться трудно, и нелегко оттуда
позаимствовать, ибо тяжелы и крепки были цепи крепостного права.
Наконец, цепи спали, и, естественно, народ стремится идти вперед, смутно,
определенно не зная, куда, но, непременно, туда, где лучше и радостнеий, а с
сарафанами и всем рукоделием у него связаны воспоминания самые тяжелые
и унизительные. И неужели можно удержать эту прорвавшуюся лавину, когда
забила ключем жизнь и когда явились другие, более важные, фундаментально
новые и неизмеримо более сильные жизненные потребности?!
И нам, ревнителям искусства, остается только собрать бережно то, что
осталось от прежнего народного творчества и доказать, что эти скинутые
сарафаны и брошенное рукоделье ни в чем не виноваты, что не от них жилось
так плохо, что народное творчество — душа народа и его сила и гордость, что
оно не раз спасало и объединяло народ, когда, казалось, он бывал в
предсмертноий агонии, что оно не есть орудие консерватизма, застоя и
регресса и что будет время, когда народ, не всеий бессознательноий массоий, а в
лице отдельных сознательных, свободных и культурных лиц вернется и
скажет: «верните нам наши песни, верните нам наши узоры!»
* * *
Народное творчество кончилось. Это значит, что народ перестал быть
автором дальнеийшего развития своих узоров и рукоделиий. Это творчество
могло развиваться только на почве замкнутости и значительноий
отрешенности от окружающего. Но крестьяне в свободные долгие зимние
вечера и теперь занимаются рукодельем, но уж более не творят. И тут-то и
надо явиться к ним на помощь, вырвать из их рук пошлые рукодельные
приложения к разным «Нивам», которые бабы вымолили на подержание у
местноий матушки или лавочницы, и дать им их же деревенские старые
образцы и дальнеийшую художественную разработку их, втолковав им, что это-
то и красиво; но бабы, по большеий части, не верят и упорно вышивают по
канве розаны и попугаев.
К сожалению, художники наши ещеё мало занимаются разработкоий
орнаментальных и декоративных мотивов. Таких помощников поддержания
правильного народного ручного труда очень мало; один, два и обчелся. Из
молодежи большинство черпает свои историко-этнографические познания из
мест, подобных бутафорскоий в академии художеств, стремясь писать
громадные никому ненужные полотна на исторические темы.
В губернских городах земская постановка художественноий помощи
крестьянскому рукоделью поставлена ниже всякоий критики. Отношение часто
бывает открыто недоброжелательное, так как и эти руководители думают,
что какоий-нибудь великолепныий свой старинныий узор есть отсталость и
регресс, а попугаий из «Нивы» культурность и прогресс, а не пошлость, как оно
есть на самом деле.
Кое-где взгляды устроителеий разных земских кустарных музеев и т. п.
начинают проясняться. В Вологде есть постоянная земская выставка
кустарных произведениий. Теперь, говорят, ею заведует одна компетентная в
этом отношении особа; но летом 1903 года, когда я посетил эту выставку, там
было, Бог знает, что такое! Там была целая партия мужицких изделиий,
заготовленных для выставки Северного края в Ярославле. Вся комната была
уставлена точнеийшими копиями с швеийцарских резных деревянных изделиий,
т. е. там были тщательно вырезанные из дерева горные козлы и серны,
тирольские домики, разрезальные ножички с копытцем козы вместо ручки
и т. д. и т. д. Лицо, находившееся при этоий выставке, сообщило мне, что вся эта
«Швеийцария» сработана в вологодскоий же губернии, под верховным
руководством «постоянноий выставки» и с особоий гордостью указало мне
деревянного резного ангела-хранителя, взятого прямо со страниц «Нивы». Я
нашел там все кантоны Швеийцарии и ни одного уезда вологодскоий губернии.
Архангельскиий губернскиий музеий не содержит в себе этих козлов. Там
довольно полно представлена промысловая сторона Северного края. Много
моделеий рыболовных судов и сетеий, большое количество боченков всех
форматов для соления рыбы; много чучел северных звереий и птиц; видно, что
над этим постарались. Там же имеются такие курьезы, как старыий мундир
городничего (sic) и скелет монстра-теленка, родившегося о двух головах. Но
меня, как художника, поразило нищенское количество костюмов, тканеий и
вышивок края, изобилующего всем этим.
* * *
Эту статью я посвящаю тем моим впечатлениям о крестьянском
творчестве, которые я вынес из моих трех кратковременных летних поездок
по губерниям Вологодскоий, Олонецкоий и, частью, Архангельскоий. Материал
слишком обширен, чтобы охватить его одною статьеий, а потому, оставив
многое для другого раза, я даю несколько фотографиий с виденных мною
деревенских деревянных церквеий, с самых простых обыденных деревенских
вышивок и набоек и некоторых предметов домашнего обихода. Такоий
обширнеийшиий отдел, как одежда и головные уборы, в частности, здесь не
будут затронуты вовсе.
Состояние старинных церквеий самое плачевное. Находясь в руках
некультурных людеий, они вандальски уничтожаются или искажаются
«ремонтами» до неузнаваемости. К ним делаются пристроийки самого
неподоходяшего стиля, их грубо обшивают тесом и затем окрашивают в ярко
белую краску, «чтобы походило на камень», отламывают галлереийки,
опоясывающие многие из них, уничтожают богатые высокие крыльца, а,
например, в некоторых уездах Олонецкоий губернии есть милыий обычаий
оклеивать внутри старинные церкви (из которых многие относятся к самому
началу XVII в.) дешевыми дачными обоями.
Иногда, после объезда известноий местности архиереем, десятки старых
церквеий приговариваются к уничтожению, как ненужныий хлам.
И отчего бы не отнять эти старинные драгоценные народные
архитектурные памятники у духовенства? Пусть это не будут больше церкви,
но пусть они останутся, как этнографические реликвии от прошлого времени.
Я помещаю несколько церквеий, виденных мною в Тотемском уезде
Вологодскоий губернии в местности, называемоий Кокшенгоий, в
Сольвычегодском уезде тоий-же губернии, в уездах Пудожском, Каргопольском
и Петрозаводском Олонецкоий губернии и в некоторых других уездах северных
губерниий.
Самую интересную шатровую церковь из виденных мною я нашел в
погосте Верховье Тотемского уезда Вологодскоий губернии. Там три церкви —
одна каменная, новеийшая, другая — испорченная ремонтом деревянная
церковь XVIII в. и третья — воспроизводимая здесь, старенькая,
престаренькая, заброшенная деревянная шатровая церковь, неизвестно
какого времени; называется она Богородицкоий.
Теперь, может быть, ееё уже и нет. Я видал ееё летом 1903 г., и тогда еще мне
говорили, что ее хотят снести, а на месте ее поставить новую, точно такую же.
Воображаю, что это будет за копия!
Когда я увидал эту церковь, я пришел в благоговеийныий трепет; я пожалел,
что я не великан и не могу взять это милое архитектурное произведение и
перенести куда-нибудь далеко, в сохранное место.
Остов церкви имеет форму креста; в центре его на восьмигранном срубе
(восьмерике) покоится высокая чрезвычаийно грациозная шатровая крыша,
крытая своеобразноий деревянноий чешуею, изрезанноий зубчиками,
называемоий в тех местах «лемихом». На конце каждого из выступов
крестообразного остова стоит по маленькому шатерчику, с главкоий, что
придает всеий церкви особенно оригинальныий вид. На наружноий стене церкви
видны следы бывшеий прежде крытоий галлереи и крыльца. Уже пятьдесят лет
как в этоий церкви не служат. Она покосилась на бок и вросла в землю.
Заколоченная досками дверь глубоко вошла в почву и открыть ееё не было
никакоий возможности. Я пробрался туда через окно, прыгая с значительноий
высоты вниз. Внутри — гнилые, танцующие под ногами половицы,
запустение и стаи вспугнутых галок, с гамом разлетевшихся в разные
стороны.
Священник в Верховье, молодоий, и не мог, поэтому, мне дать точных
данных по истории Богородицкоий церкви. Старик псаломщик рассказывал,
что прежде, ещеё на его памяти, церковь стояла на столбах и на таких высоких,
что под нее подъезжали на лошадях, которых привязывали к чугунным
кольцам, вделанным в столбы.
Год построийки церкви неизвестен. Бумаги сгорели. Псаломщик
рассказывал, что умершиий диакон, занимавшиийся историеий этоий церкви,
говорил, что, по его изысканиям, церковь построена в 1439 году. Во-первых,
псаломщик мог не точно передавать слова покоийного диакона, да и последниий
мог ошибаться: больно уж древняя цифра — 1439 год. Надо, однако, заметить,
что церковь очень ветха, и, тогда как многие церкви XVII века стоят и по сии
дни совершенно крепкие и бодрые, Богородицкая церковь сильно отстала от
них в этом отношении.
Верстах в трех, четырех от Верховья, в погосте, называемым Поча, стоит
другая рубленая шатровая церковь, но относящаяся уже к XVIII в. Вообще,
надо заметить, что на севере существует масса великолепных шатровых
церквеий, построенных в XVIII в. Как известно, еще со времен Никона, шатровая
форма церкви была запрещена высшеий духовноий властью, но форма эта была
до того излюбленноий, что дожила в некоторых глухих местах даже до начала
XIX в.
В Поцкоий церкви великолепное крыльцо: крытая лестница по воздуху
спускается с паперти и затем раздвояется на обе стороны. Форма получается
необычаийно богатая и красивая. Нельзя не обоийти похвалою священника этоий
церкви, отца А. Певгова, тоже совершенно молодого человека, которыий,
получив, Поцкиий приход, нашел это крыльцо в совершенно развалившемся
виде и сам опять поставил его совершенно так, как оно стояло прежде.
Как образец шатровых церквеий XVIII в., вполне сохранивших весь колорит
церквеий XVII в., я даю снимок с церкви Верхнеий Троицы на Уфтюге в
Сольвычегодском уезде Вологодскоий губернии.
В том же уезде, недалеко от Северноий Двины, верстах, кажется, в 12-ти от
заштатного городка Красноборска находится массивная шатровая церковь
1642 г. в погосте Белая Слуда. Эта церковь хороша известна. Шатер ее недавно
подновлен. «Лемих», сплошь покрывавшиий его прежде, оставлен только под
самою кровлеий, остальная же часть его покрыта тесом, и весь шатер окрашен
в ярко зеленую краску. Главки, к громадному сожалению, обшиты жестью, но,
к счастью, этим ремонт и ограничился. Восьмерик, срубленныий из
титанических бревен, ставших темнокоричневыми от времени, остался
нетронутым. Я даю здесь снимок с детали этоий церкви, охватывающиий вход,
крытыий ход и часть сруба.
Делая перечень снимков, помещенных в этоий статье, не по местности, а по
типу построийки, я должен отметить интересную шатровую церковь в
Челмужах Олонецкоий губернии Повенецкого уезда, в Почозере Пудожского
уезда и в Павловском — Каргопольского тоий-же губернии.
Челмужи — один из россиийских курьезов. Это государственныий архаизм.
На берегу Онежского озера, в медвежьем углу, стоит обыкновенная деревня, и
вдруг, оказывается, что живут в неий не крестьяне, а бояре Ключаревы. Когда
бояре, во время петровских реформ, перестали существовать, как бояре, то
эти челмужские были, очевидно, забыты, и вот, теперь, в XX в., на
северовосточном берегу Онежского озера, мы встречаем горсть людеий,
которые причисляют себя к сословию, упраздненному уже двести лет тому
назад. С виду они простые крестьяне.
Челмужская церковь (здесь дана деталь ееё) построена в 1605 году. Низ ееё
обшит тесом, но, видимо, давно, так как он весь почернел, а верх (восьмерик)
остался не обшитым. Церковь внутри оклеена дачными обоями. Кое-где обои
эти от сырости отклеились и отвисли, и под ними видны толстенные бревна
такого леса, какоий теперь уже не растет. В несколько часов обои эти можно
было-бы отодрать, и внутренняя сторона стен церкви предстала бы в своем
первоначальном виде. И священник, и приход жалуются на бедность и
ветхость церкви. Говорят, что у других церквеий есть «благодетели», а у этоий
нет. «Благодетелем» же называется особыий тип варвара. Обыкновенно, это
местные разбогатевшие крестьяне или торговцы, очень часто «питеряки»,
полотерные мастера, разные мелкие подрядчики, сплавщики леса и т. п.
Накопив деньгу и нахватавшись верхов питерскоий образованности, она
начинают думать о спасении души и берут под свое высокое покровительство
какую-нибудь старую церковь и ремонтируют ееё на самыий питерскиий лад, и, о
Боже, что получается! Старого и не узнаешь. Снаружи эта обновленная
церковь походит на пригородную дачу с самыми нелепыми и невероятными
украшениями, но главныий разгул их вандализма проявляется внутри: все
перекрашивается; стены либо белятся, либо оклеиваются обоями, поверх
старых икон пишутся новые в стиле столичных богомазов; и все страшно
рады: приход доволен и гордится, священник доволен и тоже гордится,
духовное начальство хвалит «благодетеля» и награждает его разными
печатными благодарностями, а, быть может, и медалью, а сам он, виновник
торжества, чувствует, что совершил религиозныий подвиг; церковь-же,
искаженная и опошленная, может быть, видала Смутное время!
Очень красива, хотя и обшитая тесом, церковь во имя Происхождения
Честных Древ Животворящего Креста Господня в Почозере. Она состоит из
шатровоий колокольни, зимнеий и летнеий церкви, причем все эти три составные
части соединены переходами. я даю, кроме общего вида церкви, деталь ееё:
шатер и главку, оставшиеся в их первоначальном виде. Это то милое покрытие
глав чешуею, которое теперь усиленно изгоняется и заменяется железными
листами.
Приход мечтает о «ремонте» церкви, о новоий переобшивке ееё и об окраске
в ярко белыий цвет. Прежде, обшитые церкви окрашивались охроий, что, с
течением времени, давало довольно приятныий блекло-желтыий цвет. Теперь,
как было сказано выше, их окрашивают в ярко-белыий.
Церковь построена в 1700 г.
В церкви в селе Павловском под г. Каргополем (Олонецк. губ.), обшитоий и
всячески искалеченноий снаружи (интересны две кубических надстроийки над
крышеий), хороши массивнные столбы внутри ееё. Но варвары обмазали их
белоий известкоий, равно как и стены. И все же и сквозь известку, сквозь все
проявления их дикого неуважения к старине, чувствуется то обаяние ееё,
которое навевает мысли о наивных берендеях, о тридевятом царстве.
Ведь знает же духовное начальство, когда оно совершает свои помпезные
объезды, значение этих милых старых ветеранов; прекрасно знает, и, точно на
зло кому-то, дает свои приказы о том, чтобы все это сносилось и сносилось.
Бывают исключения. Мне говорили, что есть места, где берегут эти
памятники; но, к сожалению, больше мест, где не берегут, и курьезно то, что
эти противники всего нового в жизни являются злеийшими врагами того, что
уцелело лучшего от старого времени. Они, по странному стечению
обстоятельств, являются в данном отношении как бы единомышленниками
тех прогрессивных провинциальных людеий, абсолютно чуждых чувства
малеийшеий художественности, которые, стремясь вперед, готовы сжечь и
вырвать с корнем все то, что напомнило бы им о прошлом.
Полно! Кому мешает старая покосившаяся деревянная церквушка? Она
безмолвна; своим звоном она не будет призывать к минувшему времени;
колокола и те с нееё сняты.
Как образец симпатичнеийших шатровых колоколен, я даю небольшую,
заброшенную колокольню в Циозере, Сольвычегодского уезда Вологодскоий
губернии. Она доживает свои последние дни: покосилась и дрожит от ветра.
Колокола с нееё сняты.
Шатровые церкви, считавшиеся среди народа в прежнее время самыми
красивыми, не были самыми простыми церквами. Шатровая церковь была
более изысканна, чем, например, простая двускатная церковь, тип самых
бедных и простых церквеий, но бывших, по своему происхождению, и самыми
древними.
Церквеий последнего типа еще довольно много. Они состояли,
обыкновенно, из нескольких, примыкающих друг к другу прямоугольных
срубов, как-то: паперть, трапезная, место для молящихся и алтарь. Этот
последниий был, обыкновенно, не прямоугольноий, а многоугольноий формы (см.
Шоо́лыменскую церковь).
Внутри эти церкви дают особенно много стародавнего настроения. Я даю
снимок с внутреннего вида подобноий церкви в Заячеричье, в Кокшенге
Тотемского уезда Вологодскоий губернии. Снимок сделан мною из трапезноий.
Трапезная уставлена по стенам скамьями. В неий всегда есть стол. Назначение
этоий трапезноий была характера странноприимного: сюда заблаговременно
стекались богомольцы из дальних поселков; тут они располагались на ночь и
совершали, в буквальном смысле, свою трапезу.
У многих двускатных церквеий ребро крыши очень острое и поднято очень
высоко. Чувствуется близость скандинавов. По моему, эти церкви не менее
красивы, чем шатровые, и в них как-то особенно явственно подчеркивается
север.
В Усть-Паденьге Шенкурского уезда Архангельскоий губернии есть церковь,
перенесенная сюда из другого места. Ееё разобрали и собрали снова на том
месте, где она стоит сеийчас. Мне говорили, что ееё поставили в прежнем виде.
Вероятно, перемены есть, но, в общем церковь эта дает очень приятное
впечатление, и общиий ееё характер остался.
Церковь в Соденьге Вельского уезда Вологодскоий губернии построена в
конце XVIII в. Это — одна из излюбленных форм самобытного XVIII века: на
высоком четырехгранном срубе стоят друг на друге небольшие всеё
уменьшающиеся восьмерики, заканчивающиеся главкоий.
Но нигде мне не приходилось видеть такого размаха строительноий
фантазии, как в Кижах Олонецкоий губернии Петрозаводского уезда. Ещеё
издалека, подплывая к этоий церкви с Онежского озера, различаешь нечто
необычаийное по своим архитектурным формам; и когда, подплыв ближе,
видишь всю эту пирамиду нагроможденных одна на другую глав, то невольно
начинает казаться, что тут, и на самом деле, преддверие какого-то
тридесятого государства.
Кижи — погост на самом берегу Онежского озера. Деревни вблизи нет.
Только — церкви и домики причта. Церквеий две: одна — двадцатидвухглавая,
построенная не то в самом конце XVII в., не то в самом начале XVIII-го, а
другая, тоже очень интересная, девятиглавая — при Екатерине Второий. Хотя
обе церкви всячески подновлены, но более поздняя сохранила ещеё чешую на
своих главах. К сожалению, у старшеий все купола обиты железом и окрашены
в яркиий светлозеленыий цвет, а сама она кажется белее снега. Ремонт этот,
говорят, совершился совершенно ещеё недавно.
В сумерки-же, особенно, в поздние, силуэты этих церквеий на фоне летнеий
негаснущеий северноий зари дают чарующее зрелище. Что за зодчиий был,
которыий строил такие церкви!
Такоий-же архитектуры церковь, того же мастера, находится недалеко от
города Вытегры.
И вот, глядя на остатки некогда богатого русского деревянного зодчества,
скорбишь о том, что всеё оно прошло как-то в пустую и ни к чему. Кто знает у
нас этот настоящиий старорусскиий стиль? Полтора человека. Но тем не менее
существует вполне определенныий, утвержденныий «русскиий стиль», в котором
строятся дачи, станции и небольшие деревянные церкви. Что за проклятие —
все эти построийки, и какими глубокими невеждами кажутся господа авторы
их! Невольно, когда смотришь на всеё это станционно-дачное строительное
скудоумие, приходят на ум известные вычурные зданьица, снабженные
точным указанием, для какого пола назначена какая из двереий.
А что за ужас творят в этом направлении губернские архитекторы, эти
представители зодчества в провинции. Я видел чертежи деревянных церквеий
и колоколен в «русском стиле», созданные ими для какоий-нибудь деревни, где
только что сломали шатровую церковь XVII в., чтобы водрузить этот новыий
шедевр. Масса каких-то ненужных финтифлюшек украшает все здание.
Бессмысленные наличники с какими-то резными сосульками, какие-то
петухи, смешение принципов деревянного зодчества с каменным и т. д.
Основноий принцип русского старинного деревянного зодчества тот, что в
нем деталь никогда не загромождает общего. На первом месте — общая
форма. Если строение вычурно, то прежде всего оно вычурно по своему
общему абрису, как например, церковь в Кижах. Украшение только слегка, кое-
где, как милая виньетка в конце текста, подчеркивает всю общую прелесть
строения. Украшениий, не имеющих практического строительного значения,
нет. Благодаря этому какая-нибудь шатровая церковь обладает классическою
строгостью в смысле соотношения общего с его деталями. Ееё строитель
чувствовал (не отдавая себе отчета), что можно без боязни возвести
сплошную большую по площади бревенчатую стену и только кое-где украшал
ееё окошком, опоясывал внизу галлереийкоий с точеными балясинами,
приделывал богатое по форме крыльцо; он чувствовал, что бедноты
впечатления не будет, что избыток ненужных нагромождениий фальшив и
неприятен; у него было то гармоничное чувство меры, которое сказывается в
каждом настоящем серьезном стиле.
Он не поступал так, как поступают многие из нынешних архитекторов,
которым удалось бегло просмотреть снимки со старых памятников: желая
блеснуть знанием, они заваливают свою построийку тысячью деталеий, и
получается самая дешевая и неумелая подделка.
Мало знать одни внешние, легко осязаемые признаки стиля; нужно суметь
понято его.
Про избу можно, в общем, сказать то же, что и про деревянную церковь,
потому что и та, и другая имеет того-же автора: народ. Одно только, что изб,
«ровесниц» старинным церквам, не существует. Церковь, как достояние
общественное, несмотря на переделки, все-же пользуется некотороий долеий
неприкосновенности, тогда как изба, будучи построийкоий частноий, могла
перекраиваться каждым ееё хозяином. Наконец, как помещение жилое, изба
очень скоро снашивается, и одна старая церковь видала целую вереницу
сменившихся поколениий изб.
Мне, во время моих странствиий, не приходилось видеть очень уже
старинных изб. Иногда можно встретить, хотя и редко, избу начала XIX в.;
такие избы стоят покосившиеся и, вообще, в самом плачевном виде.
Если взять среднюю северную деревню, то в неий половина изб совершенно
новых, а старыми можно назвать те, которые были построены в промежуток
от шестидесятых до восьмидесятых годов XIX в. Но и эти относительно старые
избы носят все прелести инстинктивноий народноий построийки: занятные
наличники, разнообразные крыльца, иногда, украшения на крыше и т. п.
Вообще, изба интимнее церкви. Она, не изменяя закону соотношения
общего с деталями, обладает, тем не менее, боо́льшим количеством этих
последних и тем вознаграждается за свою более простую общую форму.
Можно смело сказать, что, например, наличник окна староий избы затеийливее
наличника староий церкви.
Северные избы очень богаты. Высокие, наполовину двухэтажные, они
кажутся теремами, если сравнить их с лачугами среднеий полосы России.
Так как избы достоийны не менее подробного рассмотрения, чем церкви, а
размеры данноий статьи не позволяют этого сделать, то, от произведениий
народного зодчества, переийдем прямо к народному искусству узоров,
находящемуся в тесноий связи с костюмом.
* * *
Народных костюмов больше не носят, т. е. тех костюмов, которые наиболее
интересны для художника, т. е. праздничных. Есть немногие глухие места, где
надевают ещеё изредка, в известные случаи (свадьба, Петров день, Святая
неделя), старинные кокошники, долгие сарафаны и душегреийки, но чаще
всего вещи эти лежат в сундуках у старух, измочаливаются до нитки на
святках деревенскими девушками, одевающими их как курьез, или же
скупаются.
Разнообразные головные уборы, сарафаны, формы рубах, передников,
платки и т. п. все это — такоий богатыий материал, что опять-таки составляет
содержание для отдельного подробного рассмотрения; а конец данноий статьи
я посвящу специально деревенскому орнаменту, поскольку он выразился в
вышивке и набоийке.
Народныий узор был ещеё в полном ходу лет тридцать, сорок тому назад.
Пожилые бабы помнят, как они вышивали девицами все то, что теперь уже
почти окончательно вымерло. Молодому поколению, идеал которого город и,
главным образом, мелкообывательские роскоши, это старое рукоделье,
безусловно, не нравится. Когда начинаешь говорить бабам, что эти
заброшенные вещи очень красивы, они относятся либо с недоверием, либо
прямо смеются, думая, что имеют дело с каким-то чудаком.
Но мне приходилось встречать старух, не матереий, а бабушек, которые,
когда я начинал с ними разговоры о их старых узорах, сперва не понимали,
что от них требуется, а после, поняв, что разговором руководит один только
интерес, увлекались и начинали с любовью рассказывать, как эти
«досельные»[1] узоры переходили от матери к дочери, что вот этот узор
назывался так-то, а тот — так-то, что та деревня вышивала на своих рукавах
узоры такого-то образца, другая — другого, а третья — третьего; что теперь
уже так не сработать, потому что времена не те; теперь все бы поскорее да
помоднее… и много еще о чем ворчали эти бабушки, вспоминая свои юные
дни.
На этих страницах я помещаю несколько образцов самых обыденных
крестьянских узоров, которые по технике могут быть разбиты на три группы:
во-первых, шитье по холсту со счетом ниток красноий бумагоий, иногда, с
небольшими вставками шитья другого цвета ниткоий, бумажноий же или
шелковоий; во-вторых, шитье «строчкоий» и, в третьих, шитье «по письму».
Первого рода техника — наиболее распространенная. Она захватывает
большое количество губерниий, не ограничиваясь одними северными.
Местность отличается от местности не столько техникоий вышивки, как самим
узором, да и то несколько отличаться друг от друга будут какие-нибудь узоры
Вологодские и Владимирские, а тот же Вологодскиий узор будет часто
тожествен с узором Тверским или Новгородским. Конечно, встречаются и
некоторые специально местные узоры. К узорам этого первого рода техники
относятся все помещенные здесь снимки, под которыми не помечено
название техники. Эта техника может быть, в свою очередь, разбита на два
вида: шов односторонниий, т. е. где существует лицевая (правая) и обратная
(левая) сторона вышивки и шов двусторонниий, т. е. такоий, где вышивка не
имеет ни правоий, ни левоий стороны, а обе стороны одинаковы. Все концы
полотенец вышиты двусторонним швом, а такие предметы, как полосы,
пришиваемые с выпускноий стороны простыни, так называемые «тресты»,
концы подолов рубах, «намышники», иначе говоря, наплечники,
пришивавшиеся в верхнеий части рукава женскоий рубахи, — все они вышиты
швом односторонним, ибо двусторонниий не имел бы тут практического
значения.
Вся эта система вышивания зиждется на том, что вышивальщица, для
выполнения узора, руководится числом ниток холста, на котором вышивает;
и, тогда как современная канва является всегда чем-то отдельным,
органически не связанным с основоий, данная техника всегда как бы влита в
самую ткань холста, что дает впечатление гармонии и единства.
«Строчка» имела тоже громадное распространение. Здесь узор белыий по
белому. Из холста выдергивается перпендикулярными друг к другу рядами, с
соблюдением одинаковых промежутков, известное количество смежных
ниток. Оставшиеся нитки, в свою очередь, окручивают ниткоий же; получается
сетка; и вот, путем заполнения некоторых из отверстиий шитьем разного рода,
и получается узор.
Вышивание «по письму» заключается в том, что абрис узора намечается
чем-нибудь на холсте, и, таким образом, отделяется место будущего узора от
места будущего фона. Фон весь выдергивается сеткоий, как в строчке; контур
же узора закрепляется тамбурным швом, чаще белым, но иногда и красным.
Сам рисунок оставляется либо в виде чистого холста, либо холст этот
зашивается ещеё сверху разного рода узорами.
Содержание самого узора, исполняемого всеми упомянутыми видами
вышивания, бывает самое разнообразное. Наиболее распространенныий
узор — звериныий и фигурныий, потом бывает узор растительныий и
геометрическиий.
В зверином и фигурном узоре самые излюбленные очертания — птицы и
всадники. Несколько реже — разные звери. Рыб, кажется, не встречается.
Птицы все больше фантастические, очень сильно орнаментованные.
Наиболее пышным узором считалась «пава-птица», птица, иногда чрезмерно
удлиненная, с громадным древовидным хвостом. Потом встречаются птицы с
короткими хвостами, разного рода «курушки» и «ципушки», как называют их
бабы.
Очень излюблена форма двуглавого орла, которыий вышивался на
всевозможные вариации; этот орел часто терял свои определенные формы,
принимая, в своеий переходноий стадии, вид оригинального узора с элементами
и животного и растительного орнамента. Сами бабы не усматривали этого
перехода и уже не замечали больше орла, называя узор очень странными и
непонятными названиями, напр. «корабельная пристань» — несомненныий
видоизмененныий двуглавыий орел. Далее следы орла постепенно совершенно
исчезают, и получается уже узор «наводами» скорее растительного характера.
Всадники тоже бывают самые разнообразные. Конь играет в них боо́льшую
роль, чем подобие человека, сидящего на нем; поэтому и категория этих
узоров чаще всего носит название «коо́ни»; иногда этот человечек постепенно
превращается либо в какоий-то странныий стоячиий придаток, либо в растение.
Зверье бывает тоже очень разнообразное: «леёв-звирь», «медведи», «олени»
и др.; только был бы тщетныий труд отыскивать в этих узорах сходство с
упомянутым зверем: все звери характера самого фантастичного; на хвостах
часто нанизаны птички, из спин растут цветы и т. д.
Некоторые животные узоры указывают на глубокую древность. Есть часто
встречающееся существо: на одном длинном туловище помещены с двух
сторон конские головы; ног четыре, а иногда и больше. В курганных
раскопках часто встречается такая фигура.
Когда все эти узоры были живы, то у каждого из них было свое название.
Теперь большинство названиий забыто. Каждое название обнимало известныий
тип, имевшиий бесконечное количество вариантов.
Растительныий орнамент так же далек от реализма, как и животныий.
Вообще, в народном орнаменте не чувствуется ни малеийшего желания
изображения того, что встречается в обыденноий жизни. Народ русскиий,
придавленныий безотрадноий сероий деийствительностью, искал утешения в
сказочных мечтах о далеких неведомых царствах с их необычаийными
деревьями, птицами и зверьми, и прежде, когда простому народу не было
видно никакого выхода в лучшую жизнь, он всецело предавался народному
творчеству, как душевному отдыху, а потом, когда мелькнула заря возможного
улучшения, перед ним вознесся мираж города и «пава-птица» отлетела далеко
и безвозвратно.
Набоийка тоже почти вывелась. Узор измельчился и часто из народного
превратился в подражание ситцам. Самые доски, на которых печатались
холсты, из больших, с энергичным крупным резным узором, превратились в
миниатюрные с узором накладным медным. Эти доски старого образца
теперь догнивают в деревнях, и бабы прикрывают ими горшки со сметаноий.
Содержание набоечного узора подчас еще богаче, чем вышивочного, так
как самыий материал (резьба по дереву) менее связывает творца его, чем ткань
холста.
Наконец, относительно отличия набоийки от вышивки (я говорю про
старую крупную набоийку) можно сделать еще следующее замечание, которое,
может быть, и ошибочно. Узор старых набоечных досок шире и общее узора
вышивочного, и в этом сказалось различие творчества мужского от женского:
вышивали бабы, а доски резали мужики.
К данноий статье приложено слишком мало снимков с интересноий
народноий домашнеий утвари, тоже совершенно вымершеий, чтобы специально
на неий останавливаться. Это может послужить материалом для другого
беседования.
* * *
Заканчивая статью, хочется еще раз сказать, что было-бы преступлением
перед будущим, если-бы утерялось хотя бы одно зерно из нивы русского
народного творчества, возросшеий веками.
Но все это творчество — зерна. Зерна должны дать ростки, а не плесневеть
в провиантских магазинах. И это зерно должно искать такого-же хода вперед,
как и всякое зерно.
Есть у нас одно учреждение, именуемое Русским Собранием. Года три тому
назад ко мне пришел один представитель его и сказал мне, что у него возник в
голове проект переодеть всех чиновников Россиийскоий Империи в охабни и
кафтаны…
И вот, когда слышишь такую «удачную» мысль, то становится больно за все
национальное и народное. Неужели-же нельзя придумать чего-нибудь иного,
как переодевать в национальное платье гг. чиновников и строить скверные
пародии на Василия Блаженного там, где это более, чем не идет?
Неужели же они не понимают, что если бы даже бороды русских бояр не
были насильно обрезаны, то теперь всеё-же не носили бы больше ни
горлатных шапок, ни кафтанов с бесконечно-длинными рукавами. Ведь при
Рюрике одевались так, а при Андрее Боголюбском иначе; при Иване Калите не
так, как при Иване Грозном и так далее.
Когда года два тому назад в один из петербургских ресторанов не пустили
одного такого любителя старины, одетого в старорусское платье, то, по моему,
ресторанныий швеийцар поступил правильно.
Это всеё — балласт русского стиля, ненужныий и деланныий, и нельзя же,
вспоминая о чарах детства, стараться самому вести себя, как ребенок.
Все подобные квасные руссофильские мероприятия, основанные, по
большеий части, на ретрогадных политических упорствованиях, только
отвращают от русского национального стиля, а не приближают к нему. Не
надо забывать, что все старинные церкви, старинная утварь и старинные
вышивки — искусство, а, следовательно, совершенно свободны от всяких
государственных тенденциий. Все это делалось потому, что считалось
красивым и только; и когда баба вышивала на полотенце двуглавого орла, то
делала она это, очевидно, только потому, что еий нравился этот узор.
Народное искусство не государственно, но национально; так же
национально, как родная речь, котороий пользовались и Иван Грозныий, и
Пушкин.
Национализм есть мощь народа, но только, если понимать его так, что он
основан на инстинктивноий и бессознательноий любви к лучшим духовным
проявлениям нации, а не на приверженности к ееё случаийноий внешнеий
политическоий оболочке.
И совершенно так же, как и жизнь народа, которая неустанно стремится
вперед, стремится вперед и национальное искусство; поэтому-то было бы
нелепым абсурдом делать скачек назад на двести лет и стараться снова
возродить эпоху Тишаийшего Царя.
Задача русских художников-националистов краийне сложна, в виду
сложившихся исторических событиий, которые свершились и заняли свое
строго определенное место. Реформы XVIII века и, далее, XIX век прервали
постепенное развитие русского народного стиля. Он, по силе инерции,
продержавшись в деревне весь XVIII век, стал явно чахнуть в XIX веке и ныне
почти окончательно замер. К причинам вымирания национального
творчества относятся и изменившиеся экономические условия, увеличение
народонаселения и уменьшение площади пользуемоий земли, отхожие
промыслы, фабрики, города и, наконец, смутные идеалы чего-то более
существенного в отношении улучшения жизни.
Только совершенно недавно, точно Америку, открыли старую
художественную Русь, вандальски искалеченную, покрытую пылью и
плесенью. Но и под пылью она была прекрасна; так прекрасна, что вполне
понятен первыий минутныий порыв открывавших ееё: вернуть! вернуть!
Но вернуть в том виде нельзя, так как кости тех людеий, которые носили
старинные парчи, давно истлели, и с тех пор успел вырости величавыий
Петербург с его «каменными громадами».
И вот, художникам-националистам предстоит колоссально трудная работа:
они, пользуясь богатым старым наследием, должны создать новое серьезное,
логически вытекающее из того, что уцелело. Страшно трудно наийти вернуть
путь. Многие из исканиий, казавшиеся очаровательными вчера, уже надоедают
сегодня и на них не хочется смотреть. Много крупных художников,
казавшиеся вчера создателями новоий национальноий эры, сегодня кажутся
только искателями и, может быть, предтечами. Создалась, наконец, целая
полоса какого-то русского модерна, чисто западное веяние, заимствовавшее
от русского только некоторые внешние формы. Многие из узоров Поленовоий,
Якунчиковоий и Давыдовоий очень красивы и декоративны, но это не русскиий
стиль.
Будем ждать и, не теряя времени, собирать и собирать все, что ещеё
осталось старого в избах, и изучать и изучать. Постараемся, чтобы ничто не
ускользнуло от нашего внимания; и, может быть, под влиянием увлечения
минувшеий красотою и создастся, наконец, новыий русскиий стиль, вполне
индивидуальныий и не мишурныий. И чем сильнее будет это увлечение, тем
больше данных на нарождение нового русского стиля. Творцы стилеий —
художники. Абсурд говорить, что русские художники должны, непременно,
любить русское, а немецкие — немецкое. Настоящиий национализм художника
сказывается не в том, что он заранее говорит себе: буду работать в русском
стиле, а в том, что будучи, связан тысячью незаметных, но несомненных
нитеий со своеий страною, он совершенно безотчетно и инстинктивно имеет
тяготение именно к этоий стране, а не к другоий; и когда он, знакомясь с
наследием национального прошлого и изучая его, проникается всеё более и
более любовью к художественному прошлому родины, то его бесплотное
тяготение получает плоть и кровь, и он, человек нынешнего времени,
ушедшиий слишком на двести лет от последних годов Московскоий эпохи,
явится прямым продолжателем русского национального творчества, но более
интересным, культурным и широким, чем его отдаленные предшественники.
У нас не изучают русского орнамента. Собрания вышивок и других узоров
находятся пока закрытыми для большоий публики. Масса молодых людеий,
желающих быть художниками, изучают этот русскиий стиль по художникам же.
Пока самыми типичными представителями русского орнамента считались
украшения старых церковных книг, как-то: заглавные листы, заставки,
концовки и заглавные буквы, — в сущности, наименее самостоятельные и
наиболее заимствованные составные части национального орнаментального
творчества. Да и тут художники, ничтоже сумняшеся, на один и тот же
орнаментныий рисунок ставят орнамент XII и XVII веков, будто бы все, что
было до Петра, было что-то общее «старорусское».
Несомненно, будущие составители истории русского орнамента, если это
не будут сухие классификаторы и регистраторы, откроют целые законы
народного узора и какое упоение для русского орнаментиста будет видеть
собранныий вместе весь этот чудныий сад, наполненныий неведомыми древами и
самыми невероятными птицами и зверьем.
Задача будущих этнографических музеев такова, чтобы ничто там не было
скрыто, чтобы легкие и, сравнительно, небольшие узоры не загромождались
громоздкими ткацкими станками, валенками и лаптями и чтобы художники
там были первыми и желанными гостями, чтобы перед ними распахивались
настежь все дверцы музеийских шкапов, так как художники являются
толкователями скрытоий красы множества народных произведениий, которые
не бросаются в глаза публики с ееё первого взгляда.
Необходима возможно широкая пропаганда народного узора во всех
художественных органах (которых, кстати сказать, у нас поразительно мало),
как дорогих, так и дешевых, чтобы и глухая провинция с удивлением увидала,
что все брошенное старое, оказывается не смешно, а прекрасно, и что новые
ещеё невиданные мотивы, суть дети тех же брошенных старых, дети, ушедшие
еще далее вперед, чем их родители, но все же несомненные дети.
Сердечно жаль тех кустареий, которые, иногда смутно чуя нарождающуюся
потребность в вещах русского стиля, очевидно, работают с завязанными
глазами, без серьезного художественного руководства, пользуясь какими-то
случаийными и краийне скудными сырыми материалами, а подчас, подражая
другому предмету, сработанному в «русском стиле».
Итак, будемте же копаться в старых тряпках, на которых истлевшими
нитками начертаны старинные узоры, в полусгнивших набоечных досках, во
всем старом, обратившемся в прах и пепел и попробуем поверить, что из этого
пепла вылетит обновленная птица Феникс.
Document Outline
Иван Яковлевич Билибин