Издательство «Иностранка»
Москва

Lisa See
LADY TAN’S CIRCLE OF WOMEN

Copyright © 2023 by Lisa See
All rights reserved

Печатается с разрешения Sandra Dijkstra Literary Agency.
Издательство выражает благодарность литературному агентству Synopsis за содействие в приобретении прав.

Перевод с английского Натальи Власовой
Серийное оформление Татьяны Гамзиной-Бахтий
Оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

Си Л.
Ближний круг госпожи Тань : роман / Лиза Си ; пер. с англ. Н. Власовой. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2024. — (Розы света).

ISBN 978-5-389-26781-7

16+

Императорский Китай, XV век. Тань Юньсянь — аристократка, и ее судьба, как судьбы тысяч других дочерей чиновников, предопределена: однообразная жизнь во внутренних покоях, невыносимые мучения от бинтования ног, а затем — брак по договоренности и непременная обязанность родить сына. Но после смерти матери отец отправляет юную Юньсянь к своим родителям-врачам, и там, под руководством бабушки, девочка с головой погружается в изучение медицины. Согласно конфуцианскому канону врачу-мужчине нельзя видеть женщин, а женщине-врачу — соприкасаться с кровью, но кто-то же должен исцелять женские недуги! Юньсянь и ее подруга Мэйлин решают посвятить этому свою жизнь.

Завораживающее повествование, полное драматических поворотов сюжета, — новая удача знаменитой Лизы Си, автора романов «Снежный цветок и заветный веер», «Пионовая беседка», «Девушки из Шанхая».

© Н. Н. Власова, перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
Издательство Иностранка®

 

 

 

В память о Марине Бокельман,
моей второй маме, целительнице,
фольклористке, любительнице вышивки

От автора

Эта история начинается в 1469 году, на пятом году правления императора Чэнхуа. Тогда главной героине Тань Юньсянь было восемь лет. Название книги, которую она впоследствии написала, переводилось по-разному: «Изречения женщины-врача», «Разные записи женщины-врача», «Комментарии женщины-врача».

Я придерживаюсь англоязычной традиции писать с заглавных букв некоторые термины, относящиеся к китайской медицине и имеющие иное семантическое значение, чем их эквиваленты со строчных, например «кровь» и «Кровь».

Первая система транскрипции китайского языка в латинский алфавит была создана Маттео Риччи и Микеле Руджери в 1583–1588 годах, то есть много позже событий, описанных в романе. В связи с этим я выбрала систему транслитерации китайских слов «пиньинь», принятую в Китайской Народной Республике в 1958 году — одиннадцатью годами позже ее стали использовать во всем мире в качестве официальной латинской транскрипции имен и названий [1].

Возможно, вы незнакомы с традиционной китайской медициной, и я, не поддерживая и не опровергая ее принципы и основы, искренне надеюсь, что рассказ о ней, как и о том мире, в котором происходит действие романа, покажется вам интересным. Стоит помнить, что Колумб открыл Америку через тридцать один год после рождения нашей героини, а первое поселение на территории современных США, английский Джеймстаун, было основано спустя тридцать лет после ее смерти. Западная медицинская традиция времен Тань Юньсянь объясняла болезнь нарушением баланса или разложением крови, слизи, желтой и черной желчи — четырех жидкостей, которые считались основными, — либо возмездием за грехи, совершенные пациентом. Большинство западных лекарств создавалось на основе спирта и трав, а кровопускание с помощью пиявок было нормой.

Наша древняя земля породила много знаменитых врачей, среди них были и женщины. К чести нашей семьи, моя двоюродная сестра госпожа Тань Юньсянь составила трактат с описанием того, как ей удавалось спасать сердца и умы.

Великий врач Сунь Сымяо [2] писал: «Женщин лечить в десять раз труднее, чем мужчин». Это не просто вопрос разницы женской энергии инь и мужской ян или того, что мужчины живут во внешнем мире, а женщины — во внутренних покоях. Просто женщины постоянно беременеют, рожают, теряют еще нерожденных детей, мучаются от потери крови каждый месяц. Они страдают оттого, что их темперамент и эмоции отличаются от мужских. Моя двоюродная сестра прекрасно научилась обращаться с женщинами, потому что она разделяет с ними горести и радости того, что значит быть женщиной на этой земле.

Жу Луань,
выпускник, окончивший столичный университет с отличием, старший среди королевских лекарей

Часть первая

МОЛОЧНЫЕ ДНИ

Пятый год правления
императора Чэнхуа (1469)

 

 

Жить – значит…

— Неважно, тысячу лет назад или спустя тысячу лет, неважно, где ты живешь, богата ли или бедна, но четыре этапа жизни женщины неизменны, — говорит мне Досточтимая госпожа. — Ты еще маленькая, проживаешь свои Молочные дни. Когда тебе исполнится пятнадцать лет, ты вступишь в период Закалывания волос. Твоя новая прическа возвестит всему миру, что ты готова к замужеству. — Она улыбается мне. — Скажи мне, доченька, а дальше какой этап?

— Дни риса и соли, — послушно отвечаю я, но мысли мои где-то далеко-далеко.

Мы с мамой сидим вместе на фарфоровых табуретках в крытой галерее во дворе нашего дома. Сейчас сезон муссонов, и тот лоскуток неба, который я вижу, затянут тучами, а воздух кажется влажным и душным.

Рядом растут в одинаковых горшках два миниатюрных апельсиновых дерева. В других горшках красуются орхидеи, их стебли поникли под тяжестью цветков. Скоро пойдет дождь, на дереве гинкго, дарящем прохладу в летний день, щебечут птицы, и я чувствую запах моря, которое видела исключительно на картинах. Однако витающие вокруг ароматы не могут перебить неприятный запах от крошечных ступней [3] Досточтимой госпожи.

— Ты думаешь о чем-то другом. — У нее ломкий голос и хрупкое тело. — Нужно слушать внимательно. — Она берет мою ладонь в свою. — Что-то болит сегодня?

Когда я киваю, она говорит:

— Воспоминания о мучениях, которые тебе пришлось пережить во время бинтования ног, никогда не сотрутся полностью. До самой смерти эти ощущения могут возвращаться, например, если придется слишком долго стоять или слишком долго идти, если погода меняется или если ты не ухаживала за своими ногами должным образом.

Она сочувственно сжимает мою руку.

— Когда ступни пульсируют или болят, напоминай себе, что однажды страдания станут для твоего будущего мужа доказательством любви. Сосредоточившись на чем-то другом, ты сможешь отвлечься от боли.

Мама у меня мудрая, и все в доме, включая брата Ифэна и меня, называют ее Досточтимой госпожой — этот почетный титул положен ей как жене столь высокопоставленного человека, как мой отец. Она замечает, что я отвлеклась, но и я вижу, что она тоже. До нас доносится женский голос. Госпожа Чжао, наложница [4], должно быть, развлекает пением отца и его гостей.

— Ты же умеешь сосредотачиваться… когда хочешь… — продолжает наконец мать. — Эта способность — полностью сосредоточиться — нас и спасает. — Она делает паузу, пока мужской смех — на фоне других голосов явственно слышен отцовский — клубится вокруг нас, словно туман. Затем она спрашивает: — Продолжаем?

Я перевожу дыхание.

— Дни риса и соли — самые важные годы в жизни женщины. Именно в это время я буду занята обязанностями жены и матери…

— Как я сейчас, — Досточтимая госпожа грациозно откидывает голову, отчего нефритовые подвески на золотых шпильках, которыми украшен пучок, тихонько позвякивают. Она необычайно бледна и изящна. — Каждый день начинается рано. Я встаю до рассвета, умываюсь, полощу рот ароматным чаем, ухаживаю за ногами, поправляю прическу и макияж. Затем я иду на кухню, чтобы убедиться, что слуги разожгли огонь и приступили к приготовлению завтрака. — Она со вздохом отпускает мою ладонь — ее явно утомила необходимость произносить все эти слова, — затем беззвучно втягивает носом воздух и продолжает: — Запоминание этих обязанностей — главная составляющая твоего образования, но ты также можешь учиться, ежедневно наблюдая за мной: нужно проследить, чтобы принесли дрова и воду, а одежду, в том числе и наряды госпожи Чжао, выстирали; послать большеногую [5] служанку на рынок… У меня много домашних обязанностей. Так… что еще?

Мать учит меня уже четыре года, и я знаю, какой ответ она хочет услышать.

— Для этого мне следует научиться вышивать, играть на цитре, запомнить изречения из «Бесед и суждений для женщин» [6]…

— …И из других текстов, чтобы ты, когда придет пора отправляться в дом мужа, четко понимала, что можно делать и чего следует избегать. — Она меняет позу. — В конце концов ты дойдешь до Дней тишины. Ты понимаешь, о чем я?

Наверное, потому, что меня мучает боль, у меня на глаза наворачиваются слезы — как тоскливо одной сидеть в тишине!

— Этот момент наступит, когда я уже не смогу приводить в этот мир детей.

— И растянется на период вдовства. Ты останешься на этом свете, ожидая, когда смерть воссоединит тебя с мужем. Это…

Приходит служанка с подносом закусок.

Мы с мамой продолжаем заниматься до обеда без перерыва. Через два часа Досточтимая госпожа просит меня повторить пройденные правила.

— При ходьбе не поворачивай голову, — послушно твержу я. — Когда говоришь, не открывай широко рот. Когда стоишь, не шурши юбками. Когда радуешься, не смейся слишком громко. Когда сердишься, не повышай голос. Отбрось всякое желание выходить за пределы внутренних покоев. Эти комнаты предназначены исключительно для женщин.

— Очень хорошо, — хвалит меня Досточтимая госпожа. — Всегда помни о своем месте в этом мире. Ты проявишь себя достойным человеком, если будешь следовать правилам. — Она закрывает глаза. Ей тоже больно. Только она слишком взрослая, чтобы признаваться в этом.

Пронзительный крик моего младшего брата прерывает наше уединение.

Ифэн бежит через двор. Его мать, госпожа Чжао, исполнившая свои обязанности по развлечению гостей, скользит за ним. У нее тоже ножки-лотосы, и наложница семенит такими крошечными шажками, что создается впечатление, будто она плывет, как…

— Как призрак, — шепчет мама, словно прочитав мои мысли.

Ифэн бросается к моей матери, зарывается лицом в подол ее юбки и хихикает. Госпожа Чжао его родила, но Досточтимая госпожа не просто является его ритуальной матерью, но и официально усыновила его. Это значит, что Ифэн будет делать подношения и выполнять все обряды [7] и церемонии после того, как моя мать и наш общий отец покинут этот мир.

Мама усаживает Ифэна себе на колени, отряхивает подошвы его тапочек, чтобы он не испачкал шелковое платье.

— Доброе утро, госпожа Чжао.

— Досточтимая госпожа! — Наложница вежливо кланяется и бесшумно удаляется со двора.

После обеда мать дает урок мне и брату. Мы будем учиться вместе каждый день, пока ему не исполнится семь, после этого, согласно «Книге ритуалов» [8], мальчики и девочки не должны сидеть на одной циновке или есть за одним столом. Тогда Ифэн переберется в библиотеку и станет там проводить долгие часы с наемными преподавателями, готовясь к сдаче императорских экзаменов.

— В семье должна царить гармония, но все знают, как это трудно, — начинает Досточтимая госпожа. — Ведь иероглиф «проблемы» — это две женщины под крышей [9], а вот одна женщина под крышей означает…

— Спокойствие, — отвечаю я.

— Хорошо. Свинья под крышей означает…

— Семья!

— А вот иероглифа, изображающего мужчину под крышей, нет. Мы, животное или женщина, собственность мужчины. Мы, женщины, существуем для того, чтобы дарить ему наследников, кормить, одевать и развлекать его. Никогда не забывайте об этом.

Пока брат читает простые стихи, я работаю над вышивкой. Надеюсь, мне удается скрыть свое разочарование. Я знаю, что не только госпожа Чжао развлекала отца и его друзей. Ифэн тоже блистал. Теперь, когда он сбивается, Досточтимая госпожа смотрит на меня, чтобы я закончила строчку за него.

Таким образом, я учусь тому же, чему и брат. Я старше, поэтому запоминаю гораздо лучше. Я даже умею использовать слова и образы из стихов в беседе и в собственных мыслях. Но сегодня одна строчка мне не поддалась. Досточтимая госпожа поджимает губы.

— Тебе не придется сдавать императорские экзамены, и ты не будешь ученым, как твой брат, — говорит она, — но однажды ты станешь матерью сыновей. Чтобы помочь им в будущей учебе, ты должна учиться сейчас.

Как жаль разочаровать ее! Обычно мне не составляет труда декламировать стихи из «Книги песен» и «Канон дочерней почтительности». Сегодня не мой день.

 

Ближе к вечеру мама объявляет, что пора перебираться в кабинет. Мы с Ифэном следуем за Досточтимой госпожой на приличествующем расстоянии. Складки ее платья развеваются, рукава подхватывает ветерок, прямо как на картине. С порывами ветерка до нас долетает запах, исходящий от ее крошечных стоп. Когда я плачу во время бинтования, мама напоминает мне, что в надлежащее время мои собственные ноги очаруют моего будущего мужа. Сегодня запах от маминых ступней мне совершенно не нравится. Я сглатываю комок, к горлу подступает тошнота.

Я не помню, чтобы когда-либо покидала пределы нашего особняка, и, возможно, не пройду через главные ворота до тех пор, пока мне не уложат волосы и не увезут в дом мужа, но мне все равно. Я люблю наш дом, особенно кабинет с побеленными стенами, простой мебелью и полками, заставленными книгами и свитками.

Мама сидит по одну сторону стола, мы с братом устраиваемся напротив. Она смотрит, как я растираю тушь на специальном камне и капаю туда немного воды, чтобы добиться идеальной консистенции и цвета. Кисточку я держу в одной руке, а другой подтягиваю рукав, стараясь не испачкать его. Досточтимая госпожа сказала, что каждая выведенная нами черта должна быть плавной и в то же время жирной. Рядом со мной Ифэн пыхтит и старается изо всех сил, но иероглифы получаются корявыми. Проверяя его работу, я совершаю вторую ошибку за день. Вместо тонкого штриха, похожего на кончик брови, у меня получается клякса. Потупившись, я поднимаю кисть и смотрю на этот кошмар. Жду вердикта мамы.

Молчание затягивается, и я поднимаю взгляд. Она смотрит в окно, не обращая внимания ни на меня, ни на мою ошибку, ни на то, что Ифэн ерзает на стуле. В такие минуты мы знаем, что она думает о двух моих старших братьях, которые умерли в один и тот же день пять лет назад от оспы — «болезни небесных цветов». Если бы они выжили, им было бы десять и двенадцать лет. И тогда отец, возможно, не привел бы госпожу Чжао, у меня не появился бы младший единокровный брат Ифэн, а матери не пришлось бы его усыновлять.

Входит моя служанка Маковка, и Досточтимая госпожа слегка кивает. Не проверяя мою работу, она говорит:

— На сегодня достаточно. Маковка, пожалуйста, пусть дети переоденутся, а потом отведи их в библиотеку к отцу.

Маковка провожает моего брата к госпоже Чжао, а затем мы вдвоем идем в мою комнату. Отец купил Маковку для меня, когда я родилась. Ей пятнадцать лет, у нее большие ноги, широко расставленные глаза и послушный нрав. Она спит на полу у изножья моей кровати и много раз утешала меня, когда я просыпалась от кошмаров. Она помогает мне одеваться, умываться и есть. Я не знаю, откуда взялась Маковка, но она станет частью моего приданого, а значит, мы будем вместе до тех пор, пока кто-либо из нас не умрет.

Насидевшись за день, я кручусь и верчусь, но Маковка знать ничего не желает.

— Юньсянь, ты ведешь себя хуже брата, — бурчит служанка. — Посиди смирно, чтобы я могла расчесать тебе волосы.

— Но…

Она поднимает палец.

— Нет! — Она бросает на меня строгий взгляд, но на ее лице почти сразу вспыхивает улыбка. Маковка меня балует. Это правда. — Итак, расскажи мне, чему ты сегодня научилась.

Я стараюсь изо всех сил, озвучивая прописные истины:

— Когда я выйду замуж, я буду уважительно относиться к своему свекру. Я не буду смотреть на него, когда он обращается ко мне. Я не буду обращаться к нему, никогда. Я буду слушать и повиноваться…

Маковка шумно цокает языком, давая понять, что одобряет, но я мысленно перевариваю кое-что, сказанное Досточтимой госпожой ранее сегодня. «Всегда помни о своем месте в мире». Я родилась в семье Тань. Мое имя — Юньсянь, что означает «верная добродетель». На протяжении многих поколений в моей семье занимались медициной, но мой отец выбрал другой путь. Он имперский ученый уровня «рекомендованного человека» — цзюйжэнь [10], — то есть сдал экзамен в провинции.

Отец служит префектом в городе Лайчжоу, который находится недалеко от океана, но в сотнях ли от родового имения нашей семьи в Уси [11]. Дольше, чем я живу, он готовится к сдаче следующего, высшего уровня императорского экзамена, что проводится раз в три года. Геомант уже выбрал для отца дату поездки в столицу, где он завершит свое обучение перед началом испытаний. В случае успеха сам император прочтет сочинение отца, объявит, что тот достиг уровня цзиньши [12] — «продвинутого ученого», — и присвоит ему эту степень. Не знаю, как изменится наша жизнь, если это произойдет, — вероятно, наша семья сделает еще один шаг по жизненной лестнице.

Что еще я могу сказать о своем месте в мире? Мне восемь лет, я еще достаточно юна, мне разрешено перевязывать волосы лентой. Досточтимая госпожа говорит, что цвет лица у меня изысканный, как мякоть белого персика, но это неправда — Маковке приказано ежедневно наносить мазь на три язвочки, одну на моем лбу и две на правой щеке, которые напоминают, что я пережила оспу, а мои братья — нет. Зато стопы компенсируют все недостатки. Они идеальны.

Сегодня на мне пара шелковых тапочек, вышитых матерью, с цветами и летучими мышами [13] на счастье. Маковка подталкивает меня.

— А отношения с будущей свекровью?

— Да, да, — отвечаю я, отвлекаясь от своих мыслей. — В ее присутствии я буду стоять. Я буду вставать рано, но не шуметь, чтобы не потревожить ее сон. Я приготовлю и подам ей чай…

Маковка в шутку хлопает меня по попе, довольная тем, что меня можно предъявить отцу.

— Достаточно. Давай поторопимся. Мы ведь не хотим расстраивать хозяина!

Мы забираем Ифэна из комнаты, которую он делит с госпожой Чжао, и идем втроем рука об руку в библиотеку. Начался дождь, но нас защищает крытая галерея. Капли, бьющие по черепичной крыше, звучат успокаивающе, и воздух кажется чище, легче, хотя и напитывается влагой.

В библиотеке родители сидят рядом в простых резных креслах. Позади них у белой стены стоит алтарный стол. В бронзовом горшке цветет летняя орхидея. Руки Досточтимой госпожи сложены на коленях. Ее ноги лежат на парчовой подставке, а из-под подола выглядывают туфельки, такие же маленькие, как мои собственные. Досточтимая госпожа всегда бледна, но сегодня ее кожа кажется почти полупрозрачной. На лбу и верхней губе блестят капельки пота.

Отца, похоже, не трогает запах, исходящий от маминых ступней. Он сидит, расставив ноги и положив руки на колени, большие пальцы направлены наружу, а остальные — внутрь.

На нем длинное многослойное одеяние, соответствующее его рангу. Рукава халата богато расшиты. На груди красуется мандариновая нашивка, которая сообщает окружающим его ранг в имперской системе государственных служащих. Он жестом приглашает Ифэна подойти к нему. Маковка отпускает ладошку брата, и Ифэн с разбегу запрыгивает отцу на колени. Я бы никогда так не поступила. Бегать с тех пор, как мне начали бинтовать ноги, я не могу, но и прежде так не поступила бы: непозволительно вести себя безрассудно. Отец смеется. Мама улыбается. Маковка ободряюще сжимает мои пальцы.

Через пять минут визит заканчивается. Отец не сказал мне ни слова. Мне не обидно. Мы оба вели себя как положено. Я могу этим гордиться. Маковка снова берет за руку Ифэна. Мы уже собираемся уходить, как вдруг поднимается мама. Она покачивается, словно стебель молодого бамбука на весеннем ветру. Отец вопросительно смотрит на нее, но не успевает сказать ни слова, поскольку мама падает на пол как подкошенная.

Если бы не раскинутые руки и белое, как полная луна, лицо, она напоминала бы сваленную в кучу одежду.

Маковка визжит. Отец вскакивает с кресла, подхватывает мать на руки и выносит на улицу. Он бежит по крытой галерее и зовет слуг. Они, в том числе почти старик и мальчик лет двенадцати, подскакивают со всех сторон. Это пятый и шестой мужчины, которых я видела в жизни. Вероятно, они живут где-то в нашем особняке, но я, запертая во внутренних покоях, надежно защищена от мужских глаз. Кроме отца, Ифэна и двух братьев, которых я почти не помню, никому не позволено на меня смотреть.

— Возьми мою лошадь и приведи доктора! — приказывает отец. — Принесите воды! Нет! Лучше холодной воды! Компрессы! И найдите госпожу Чжао!

Старик и мальчик торопливо уходят, а за ними кухарка и посудомойка. Когда отец добегает до комнаты матери, мы с оставшимися слугами следуем за ним. Покои Досточтимой госпожи, большие и просторные, по площади как домик с тремя небольшими комнатами, предназначены, чтобы обеспечить максимальное уединение. К спальному месту ведет арка в форме луны. Отец укладывает Досточтимую госпожу поверх одеяла, вытянув ее руки вдоль тела, расправляет складки платья. Затем он приглаживает выбившиеся из пучка пряди волос и заправляет их за уши.

— Очнись, милая, — умоляет отец. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так ласково, даже с Ифэном. Он оглядывается на всех нас, столпившихся перед брачным ложем. — Где госпожа Чжао? Позовите ее!

Вбегают несколько слуг, вслед за ними несколько других втаскивают ведра с горячей и холодной водой.

Наконец появляется госпожа Чжао. Она трогает отца за плечо.

— Будет лучше, если вы уйдете, господин. — Она обращается к слугам: — И вы все тоже. Кроме Юньсянь.

Отец смотрит на меня. Я замечаю на его лице какое-то новое выражение, но не знаю, что оно означает.

— Может, мне стоит забрать девочку? — говорит он наложнице.

— Оставьте ее здесь. Ей нужно учиться. — Госпожа Чжао касается его спины. — Сообщите, когда придет доктор.

Когда все уходят, госпожа Чжао смотрит на меня в упор, чего раньше никогда не случалось.

— Я подозревала, что это произойдет, — говорит она. — Остается надеяться, что Досточтимая госпожа этим своим обмороком дала нам время помочь ей.

— Но что случилось? — робко спрашиваю я.

— Мне сказали, что твоя мать с большим вниманием отнеслась к бинтованию твоих ног, решив все сделать своими руками. Матери часто переживают, когда дочери плачут, но только не Досточтимая госпожа. Она все сделала правильно, и твои ноги ни разу не воспалились. Теперь ты знаешь, как за ними правильно ухаживать.

— Мне помогает Маковка.

— Но ты же знаешь, как это делать?

— Нужно перебинтовывать ноги каждые четыре дня, — по памяти цитирую я, понимая, что эти правила не менее важны, чем те, что касаются этапов моей дальнейшей жизни или поведения по отношению к будущей свекрови. — Старательно мыть ступни. Стричь ногти и припудривать те места, где кость может прорвать кожу. Если вдруг кожа повреждена, следует тщательно следить за чистотой раны. В противном случае туда попадет инфекция. Если не обращать на это внимания, то без доступа воздуха перебинтованная нога может загноиться. Некоторые матери допускают ошибки, когда бинтуют ноги своим дочерям…

Часть моей гордости за состояние ступней улетучивается, когда госпожа Чжао добавляет:

— Женщина, которая бинтовала мне ноги, допустила подобное, и пришлось удалять омертвевшие пальцы. Вот почему мои ступни такие маленькие, и твой отец это ценит…

Сейчас не время для хвастовства, но я не смею упрекнуть госпожу Чжао.

— Я имею в виду, — продолжает она, — что инфекция способна поразить весь организм, и если мать не проявит должную бдительность, ее дочь, скорее всего, умрет. Но погибнуть можно не только в детстве. При отсутствии должного ухода взрослые женщины тоже под угрозой.

С этими словами госпожа Чжао поднимает подол платья Досточтимой госпожи. Я вижу расшитые длинные штаны, низ которых прикрывает неприглядную выпуклость согнутой стопы с расплющенным сводом. Этот комок бесполезной непривлекательной плоти должен оставаться скрытым, но я думаю о нем, вспоминая слова, которые произнесла Досточтимая госпожа, когда перебинтовывала мне ноги:

— Наши ступни не уменьшаются, их плоть не исчезает, мы просто смещаем и деформируем кости, чтобы создать иллюзию золотых лотосов.

Госпожа Чжао развязывает одну из штанин и задирает ее к колену матери, обнажая ее кожу, покрытую огненно-красными полосами. Меня поражает вид икры Досточтимой госпожи. Ее ноги тонкие, как веревка, куда стройнее моих, но они какие-то бесформенные. Я протягиваю руку, чтобы потрогать мамину ногу, но госпожа Чжао хватает меня за запястье и оттаскивает.

Она подсовывает ладонь под голень моей матери — та в ее руке выглядит тонкой веткой.

— Ступни едва выдерживают вес женского тела, и потому ноги истощаются, — поясняет госпожа Чжао. — В этом нет ничего страшного. Проблема в том, что у твоей матери инфекция.

Я силюсь понять смысл сказанного. Досточтимая госпожа ведет себя подобающим образом во всех отношениях, в том числе и в том, что касается ухода за телом. Она никогда бы не оставила без внимания ступни.

— Я собираюсь снять бинты, — говорит госпожа Чжао. — Готова?

Когда я киваю, госпожа Чжао снимает туфлю и протягивает мне.

Запах усиливается. Наложница сглатывает и начинает разматывать узкий трехметровый кусок тонкой ткани. С каждым снятым слоем запах гнили становится все сильнее. Ближе к коже бинт окрашен в желто-зеленый цвет. Наконец стопа оказывается обнаженной. С левой ее стороны торчит зазубренный кусочек кости. Освобожденная от бинта — не представляю, какую боль испытывала моя мать, — стопа распухает на глазах.

— Принеси ведро.

Я делаю то, что мне говорят. Госпожа Чжао осторожно переставляет ногу моей матери так, чтобы та свисала с края кровати, и опускает ее стопу в воду. Мама вздрагивает, но не приходит в себя.

— Сходи к туалетному столику Досточтимой госпожи и принеси мне ее мази и присыпки.

Я выполняю распоряжение. Наложница отца вытряхивает в воду то самое средство, которым Маковка обрабатывает мне ноги. Оно изготовлено из измельченного корня шелковицы, танина и ладана. К приходу врача мы с госпожой Чжао насухо вытерли мамину ногу, нанесли присыпку между пальцами и на место травмы и положили ее на подушку. Мама дергалась каждый раз, когда мы перекладывали ногу, но глаза так и не открыла.

— Не уходи, — говорит госпожа Чжао. — Я поговорю с твоим отцом, чтобы узнать, как действовать. Врач-мужчина не имеет права видеть и трогать пациентку-женщину. Необходим посредник. Часто выбирают мужа, но я готова поучаствовать.

Как только она скрывается за дверью, глаза моей матери распахиваются.

— Я не хочу, чтобы эта женщина была в моей комнате, — слабо бормочет она. — Иди туда. Скажи отцу, что она не может быть посредницей…

Я выхожу в коридор. Дождь все еще идет, и я вдыхаю свежий воздух. Несмотря на это, запах гниющей плоти застревает в горле. Мой отец и госпожа Чжао разговаривают с мужчиной, должно быть врачом. Я вижу уже седьмого мужчину. Он одет в длинный халат из темно-синей ткани. Его седые волосы ниспадают на ссутуленные плечи. Я боюсь приблизиться, но надо. Подхожу к отцу, дергаю его за рукав и говорю:

— Досточтимая госпожа очнулась и просит меня быть посредницей.

Человек, которого я приняла за доктора, говорит:

— Префект Тань, будет правильно, если вы исполните эту обязанность. — Но, когда глаза отца наполняются слезами, доктор обращается к госпоже Чжао: — Я подозреваю, что вы имеете некоторый опыт в лечении женских болезней.

Я всего лишь девочка, но я должна исполнить желание матери.

— Досточтимая госпожа хочет…

Отец ударяет тыльной стороной ладони по другой ладони, не давая мне произнести больше ни слова. Он молча взвешивает возможные варианты, затем произносит:

— Доктор Хо, привлеките мою дочь. — Отец смотрит на меня сверху вниз. — Ты будешь повторять все, что доктор скажет матери, и передавать ее слова доктору. Поняла?

Я торжественно киваю. Решение отца доказывает его любовь к матери. Я в этом уверена.

Взрослые обмениваются еще несколькими фразами, после чего госпожа Чжао уводит отца.

Доктор задает ряд вопросов, которые я передаю Досточтимой госпоже. Она отвечает:

— Нет, я не ела острую пищу. Можешь передать врачу, что сон в порядке. Я не страдаю от чрезмерных эмоций.

Я курсирую между доктором Хо в крытой галерее и мамой, лежащей на постели. Вопросы и ответы, похоже, имеют мало отношения к инфекции. То, что Досточтимая госпожа не упоминает об этом, озадачивает меня.

Получив ответы на все свои вопросы, врач выписывает рецепт. Служанка отправляется в аптеку за травами для отвара, который потом готовит кухарка, и через несколько часов снадобье приносят в комнату матери. Я подношу чашку к ее губам, она делает несколько глотков и откидывается на подушку.

— Уже поздно, — говорит она еле слышным голосом. — Тебе пора спать.

— Давай я останусь. Я могу попоить тебя.

Она поворачивает голову лицом к деревянным панелям на задней стенке супружеского ложа. Ее пальцы прижимаются к одной из них.

— Да я все допью, ты даже умыться не успеешь…

Я иду в свою комнату, переодеваюсь для сна, ложусь и устраиваюсь на матрасе, набитом гусиным пухом, под ватным одеялом. Обессиленная увиденным, я проваливаюсь в сон.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем меня резко разбудил чей-то топот. В полумраке я вижу, как Маковка садится и зевает. Она зажигает масляную лампу. Шипящее пламя отбрасывает на стены пляшущие тени. Мы быстро одеваемся и выходим в коридор. Дождь прекратился, но еще темно. Пение птиц на деревьях возвещает скорый рассвет.

Как раз когда мы подходим к комнате Досточтимой госпожи, оттуда выбегает кухарка и поворачивается так стремительно, что едва не врезается в нас. Я шатаюсь на своих забинтованных ногах, потеряв равновесие, и упираюсь рукой в стену, чтобы не упасть. Увидев меня, кухарка вытирает слезы со щек тыльной стороной ладоней, причитая:

— Мне так жаль, так жаль…

Суматоха в доме усиливается, когда госпожа Чжао семенит через двор, а за ней шагает доктор Хо. Не останавливаясь, они входят в комнату Досточтимой госпожи. Я иду следом. Кухарка пытается остановить меня, но я проскальзываю мимо нее и прохожу в покои матери.

Этот тошнотворный запах я никогда не забуду.

Дальний угол супружеского ложа отгорожен занавеской. Перед ней на табурете сидит отец.

Голая рука матери лежит у него на коленях, ладонь обращена к потолку. Доктор Хо велит отцу обмотать запястье уважаемой дамы льняным платком. Когда отец заканчивает, доктор делает шаг вперед и кладет три пальца на ткань. Он закрывает глаза, чтобы сосредоточиться, но как он может что-то почувствовать через платок?

Я отворачиваюсь и смотрю на чашку, которую вчера вечером протягивала маме. Сердце колотится в груди, когда я понимаю, что она так и не сделала больше ни глотка.

В течение следующих двух дней все домашние заняты. Слуги снуют туда-сюда. На кухне готовят стимулирующие отвары, добавляя туда все новые и новые травы. Меня снова посылают задавать вопросы доктору Хо и возвращаться к нему с ответами Досточтимой госпожи. Ничего не помогает. Досточтимая госпожа продолжает слабеть. Когда я прикасаюсь к ее руке или щеке, меня обдает жаром. Ее ступня, по-прежнему покоящаяся на подушке, распухла до размеров дыни. Вернее, треснувшей дыни, из которой сочится дурно пахнущая жидкость. Основным признаком идеально забинтованной стопы является расщелина, образующаяся при сближении пальцев с пяткой. В идеале она должна быть настолько глубокой, чтобы в нее могла проскользнуть серебряная монета большого достоинства. Теперь из расщелины капает кровавая слизь, а красные полосы продолжают расползаться вверх по ноге. Проходит несколько часов, Досточтимая госпожа все меньше реагирует на вопросы, что сыплются на нее, и отворачивается к задней стенке кровати. Мне разрешают встать рядом, чтобы утешить и дать понять, что она не одна.

Мама тихонько зовет своих родителей. А когда она оплакивает моих погибших братьев, мой указательный палец непроизвольно нащупывает следы «небесных цветов» на лице.

На четвертую ночь в комнату входят отец, госпожа Чжао и Ифэн. На напудренных щеках наложницы блестят слезы. Даже когда на ее лице видна печаль, она все равно прекрасна. Отец кусает щеки, сдерживая свои эмоции. Ифэн еще слишком мал, чтобы понять, что происходит, и галопом несется к кровати. Отец подхватывает моего брата, пока тот не успел потревожить нашу мать. Досточтимая госпожа поднимает руку и касается ноги Ифэна.

— Не забывай обо мне, сынок, когда будешь совершать жертвоприношения.

Когда все трое уходят, остаются только Досточтимая госпожа, две служанки и я. Лампы притушены. Мягкий стук дождя по крыше наполняет комнату. Дыхание матери замедляется. Вдох, затем долгая пауза. Вдох, снова долгая пауза.

И снова имена ушедших срываются с ее губ. Я не знаю, ищет ли она их или откликается на их призывы из Загробного мира.

Внезапно она поворачивается ко мне лицом. Ее глаза широко раскрываются. Впервые за несколько часов она здесь.

— Подойди ближе. — Она тянется ко мне. Я беру ее за руку и наклоняюсь, чтобы услышать. — Мне грустно, что жизнь подобна солнечному лучу, пробивающемуся сквозь трещину в стене, и я не доживу до того момента, когда ты станешь женой и матерью. У нас не будет ни печали расставаний, ни радости встреч. Я не смогу помочь тебе в горестях и порадоваться вместе с тобой в минуты удачи.

Она снова закрывает глаза, голова ее перекатывается по подушке. Но мать не выпускает мою руку. Вместо этого, пробормотав в очередной раз имена умерших, она сжимает ее, и я сжимаю ее ладонь в ответ.

— Жить — значит страдать, — бормочет она. Это ее последняя связная фраза. Она причитает: — Мама, мама, мама… — Затем она зовет моего брата: — Ифэн! Ифэн! Иди сюда!..

Меня она не зовет.

Я ужасно устала, но никуда не ухожу, несмотря на боль в ногах. Я хочу разделить ее боль. От матери к дочери. От жизни к смерти.

Сгущается ночная тьма, и Досточтимая госпожа испускает последний вздох. Ей всего двадцать восемь. Меня переполняет чувство беспомощности и вины. Я должна была родиться сыном, родной кровинкой Досточтимой госпожи, ради которого стоило бы жить. Я должна была что-то сделать, чтобы помочь ей.

Высокий порог

Только-только Досточтимую госпожу успели предать земле, как наступил долгожданный день отъезда отца в Пекин для проведения последних приготовлений перед сдачей императорских экзаменов следующего уровня.

Госпожа Чжао, Ифэн, Маковка и я отправляемся жить к бабушке и дедушке по отцовской линии в Уси. Отец позаботился о том, чтобы большая часть пути была проделана по воде, и нанял двух охранников. Мне разрешили выбрать что-нибудь из маминых вещей на память. Я беру ее красные свадебные туфли. Слуги, не переставая рыдать, собирают мебель, одежду и другую утварь и все пожитки увозят на телегах, запряженных мулами. Служанку матери продают торговцу солью. Кухарка и посудомойка останутся, пока мы не уедем, но отец продал и их… Кому? Куда? Мне не говорят. Мы в трауре. Я не читаю стихи и правила для девочек. Я не занимаюсь каллиграфией и не играю на цитре. Вместо этого я сижу с госпожой Чжао и вышиваю под ее присмотром. Ночью, когда Маковка засыпает, я сжимаю в руках мамины туфли и плачу.

Минуло шестое утро после отъезда отца. Госпожа Чжао, Маковка, брат и я тоже уезжаем. Госпожа Чжао выдает нам с Ифэном по кусочку засахаренного имбиря, чтобы сосали в дороге.

— Это поможет от укачивания, — говорит она.

Мы переступаем порог и выходим на улицу. Мне больно покидать свой единственный дом, но в глубине души не терпится увидеть, что там, за воротами. Как оказалось, ничего особенного. Госпожа Чжао и мой брат забираются в паланкин, закрывают дверцу, после чего паланкин уносят четверо мужчин. Один из охранников открывает дверцу второго паланкина. Маковка легонько подталкивает меня. Я забираюсь внутрь.

— Я пойду пешком, — говорит она.

Паланкин дергается, носильщики поднимают его, и мы отправляемся в путь. Я впервые на моей памяти оказалась внутри паланкина. Мне не выглянуть наружу, а внутри воздух спертый и обжигающий. Паланкин раскачивается и подпрыгивает в такт шагов носильщиков. Мне сразу становится дурно. Я активно сосу имбирь. Мне некуда устремить взгляд. Снаружи доносятся крики — это торговцы зазывают покупателей, скрипят колеса повозок, жалобно кричит осел. Внутрь пробиваются запахи. Некоторые я узнаю — это пища, приготовленная на открытом огне, сточные воды, а еще запах меховой одежды, которую носят зимой. Тошнота усиливается.

Паланкин рывком останавливается и опускается на землю. Дверца открывается. Маковка протягивает руку, чтобы помочь мне выйти. То, что я вижу, превосходит все мои ожидания. Так много людей. Они занимаются… всем чем угодно. Должно быть, я стою разинув рот, потому что госпожа Чжао машет рукой перед моим лицом и говорит:

— Твоя мать предпочла бы, чтобы ты не поднимала глаз. Пожалуйста, веди себя достойно, чтобы почтить ее память. А теперь следуй за мной!

Она ведет меня сквозь толпу на причале. Опустив глаза, я вижу только струящуюся юбку госпожи Чжао, черные тапочки Ифэна и сапоги обоих охранников. Мы поднимаемся на борт, и нас проводят в каюту с четырьмя койками. Там стоит кувшин с водой, ночной горшок, чтобы справлять нужду, и ведро с крышкой. Стены ничем не украшены, нет даже окна. В паланкине было жарко и тесно, но здесь еще хуже.

Следующие шесть дней и ночей проходят в ужасных условиях, и никакой засахаренный имбирь не помогает. Сначала становится плохо Маковке, и тогда госпожа Чжао рассказывает нам о назначении ведра. Затем заболеваю я. И вот уже мы втроем по очереди поднимаем крышку ведра. Только Ифэну хоть бы хны.

На седьмое утро перед самым рассветом качка ослабевает. Госпожа Чжао, которая в последние часы сидела обняв ведро и уткнувшись лбом в сгиб руки, поднимает голову и объявляет:

— Мы повернули вверх по Янцзы. Скоро мы свернем на Хуанпу и доберемся до Шанхая. — Впервые за несколько дней на ее губах появляется намек на улыбку. — Это город, в котором есть все.

Не задавая ни одного вопроса, я узнаю много нового о наложнице отца.

У нее явно была непростая жизнь до того, как она попала в наш дом. В путешествии она одинаково пеклась и обо мне, и о родном сыне. И, похоже, уважает мою мать.

Я не успеваю ничего разглядеть, когда нас провожают к лодке-сампану.

Охранники отнесли наши вещи в крытую каюту, где нам предстоит провести какое-то время, но госпожа Чжао не идет за ними.

— Сколько времени нам понадобится, чтобы добраться до Уси? — спрашивает она лодочника.

— Если ветер пересилит течение, то, наверное, пару дней, — отвечает он.

Госпожа Чжао закрывает глаза. Я понимаю. Меня все еще пошатывает от путешествия по океану, и покачивание сампана ничуть не успокаивает желудок. Когда охранники выходят из каюты, она косится на них. Они должны защищать нас, но отступают, будто к ним приближается лиса-оборотень.

— Не знаю, выдержу ли я еще несколько дней в закутке без окон, — говорит госпожа Чжао им своим звонким голосом. Затем она жестом указывает на нас с Ифэном: — И они тоже. Пожалуйста, позвольте нам побыть снаружи, так будет комфортнее.

Охранники отказывают в просьбе, настаивая, что должны нас защищать.

— Даже если нас увидит крестьянин или другой лодочник, — отвечает она, — через мгновение мы проплывем мимо.

— Мы не хотим неприятностей, — ворчит один из охранников. — Префект Тань…

— …Никогда об этом не узнает… — заканчивает госпожа Чжао. — Это будет нашим маленьким секретом.

После недолгих переговоров госпожа Чжао добивается своего, сунув охранникам в руки по монете. Мы с Маковкой переглядываемся. Наложница не должна нам нравиться, но в этот момент мы обе благодарны ей. Пока один охранник занимает место на носу лодки, а другой стоит сзади вместе с лодочником, госпожа Чжао усаживает Ифэна, Маковку и меня под навесом. Лодочник отчаливает. Теперь мне все видно. Здания, люди, то, что творится на берегу, — все это помогает мне отвлечься от тошноты. Через час или около того лодочник выводит сампан в реку Усун, которая намного уже Хуанпу. Мы по-прежнему движемся против течения, но смена направления означает и смену ветра. Теперь он дует сзади, и мы скользим по более гладкой воде. Лодочник ритмично работает веслом, пока мы проплываем мимо рисовых полей. Стены, которые закрывают вид и не дают увидеть небо, остались позади.

Ифэн хочет справить нужду, и госпожа Чжао придерживает его у борта, чтобы он мог сделать это прямо в бурлящую воду.

— Пора подкрепиться, — объявляет лодочник, когда солнце проглядывает сквозь облака. Он привязывает сампан к дереву на берегу и вручает госпоже Чжао корзинку с рисовыми шариками, начиненными арахисом, которые та раздает всем нам. После обеда лодочник берет Ифэна на прогулку по берегу, чтобы тот порезвился, а госпожа Чжао говорит:

— Ты уже много дней не учишься. Я хотела, чтобы ты немного успокоилась.

У меня перехватывает дыхание. Я не хочу обсуждать с ней свое горе.

— И тут еще это ужасное путешествие по океану… — Она встряхивает головой, как бы прогоняя воспоминания. — Но сейчас пришло время начать все сначала, что думаешь?

— Досточтимая госпожа была моим учителем.

Госпожа Чжао смотрит на меня с таким сочувствием, что приходится бороться со слезами.

— Она была прекрасным учителем для тебя и Ифэна. Разве есть лучший способ почтить ее память, чем продолжить начатое ею дело?

Рисовые шарики кажутся камешками в желудке. Я тяжело сглатываю.

— Наверное, ты думаешь, что раз я наложница, то могу только услаждать взор твоего отца и доставлять ему удовольствие, — продолжает она, — но он не полюбил бы меня, если бы я была способна только на это. Я умею читать и писать. Я изучала классику. Так что давай посмотрим, что ты знаешь. Итак, каковы основные обязанности жены?

— Рожать сыновей, соблюдать правила и выполнять ритуалы, которые гарантируют успех семьи, — перечисляю я монотонным голосом.

— А главная обязанность наложницы, если отбросить все остальное, — родить сына, если жена не сумела. Именно это я и сделала для твоей матери.

Я поднимаю глаза. Я почти боюсь задать свой вопрос.

— Ты теперь станешь женой отца?

— Сейчас не время беспокоиться об этом, — отвечает госпожа Чжао, но она не может скрыть тоски в своем голосе, когда добавляет: — Даже если твой отец выберет меня в жены, я понимаю, что никогда не смогу заменить Досточтимую госпожу в твоем сердце. А пока давай откроем книгу. Я с удовольствием послушаю, как ты читаешь.

Ифэн и лодочник возвращаются на сампан. Остаток дня мы проводим, дрейфуя по каналу. Я читаю вслух, а остальные слушают. Если я спотыкаюсь на каком-то иероглифе, госпожа Чжао наклоняется ко мне и помогает разобраться. Когда кто-то из охранников указывает на что-нибудь диковинное на берегу или Ифэн вдруг вскрикивает от восторга, увидев что-то впервые, госпожа Чжао разрешает мне закрыть книгу и тоже посмотреть. Досточтимая госпожа никогда бы так не поступила, но нельзя винить госпожу Чжао, она ведь мне не мать.

Когда на исходе дня небо окрашивается в розовый цвет, лодочник причаливает к берегу — нам предстоит ночлег. Он готовит для нас простую еду: рис, тушеный бобовый творог и тушеную речную рыбу с соевым соусом и зеленым луком, сорванным с соседнего поля. Потом госпожа Чжао, Ифэн, Маковка и я заходим внутрь каюты и находим там два лежака. Маковка будет спать на полу у меня в ногах, как и обычно. Госпожа Чжао и Ифэн прижались друг к другу. Я одна занимаю целый лежак. Все мое тело болит по маме, и я почти уверена, что никогда не смогу заснуть. И вдруг я чувствую на своей спине чью-то руку. Это может быть только рука госпожи Чжао. Она начинает тихонько напевать и поглаживать мою спину, двигаясь по кругу. Я не шевелюсь, потому что не хочу, чтобы она поняла, что я знаю, что это она…

На следующее утро мы отплываем рано. Часы пролетают незаметно, но мне ни разу не было скучно. Здесь столько всего интересного — полуголый парнишка на спине водяного буйвола, крестьяне, которые горбатятся на полях, ивы, протягивающие длинные ветви к реке. Звуки завораживают слух — кряканье стаи гусей, за которыми присматривает пара смешливых девочек моего возраста, группа детей, которым на спины привязали бочки, чтобы они держались на плаву, когда плещутся в воде, лодочник, поющий деревенскую песню. Мы плывем по рекам, прудам, небольшим озерам и наконец по все более мелким и узким каналам. Когда я вижу, что госпожа Чжао смотрит на достопримечательности с тем же интересом, что и я, я понимаю, что она, как и я, пытается запомнить как можно больше образов, чтобы смаковать их потом.

Наконец мы достигли окраины города Уси.

— Мне сказали, что вас отвезут в район горы Тин, — говорит лодочник. Когда госпожа Чжао кивает, он продолжает: — Мы находимся недалеко от озера Тайху. Слышали о нем?

— Когда я была моложе, то смотрела на гонки на лодках-драконах [14] на этом озере, — отвечает она.

Я наслышана о гонках лодок-драконов, но никогда сама не бывала на празднике. Во-первых, я слишком юна. Во-вторых, мне бинтовали ноги. В прошлом году я могла бы поехать, но у меня поднялась температура, и я слегла. Отец взял с собой Досточтимую госпожу и Ифэна. Они рассказывали, как весело провели время, описывали украшения на каждой лодке, красочные костюмы гребцов и то, как те добивались победы. Помню также, как госпожа Чжао расстроилась, когда отец не позволил ей поехать на праздник, и как тихо радовалась мать, глядя на расстроенную наложницу. В этом году отец взял госпожу Чжао с собой, и мама печалилась сильнее обычного.

Госпожа Чжао обращается ко мне:

— Может, в следующем году мы поедем вместе?

Я понимаю, что она пытается быть со мной любезной, и я всегда хотела посмотреть гонки, но неужели ей вздумалось, что заслужить мою благосклонность так же легко, как подкупить охранников? Я отвечаю коротко:

— Может быть.

Она отворачивается и смотрит в сторону, а потом после долгого молчания говорит:

— Мы не знаем, что нас ждет в доме твоих бабушки и дедушки. Я не твоя мать, и, похоже, ты не хочешь видеть во мне друга, но, надеюсь, все-таки передумаешь. Когда мы переступим порог нового дома, у тебя из знакомых там будут только Маковка, братишка и я. Женщинам и девушкам важно держаться вместе. Я могу стать для тебя подругой, если ты мне позволишь. — Она поднимает руку, не давая мне заговорить. — Почти приехали. Я соберу вещи.

Внезапно мне становится страшно. Все ее слова — правда. Моя жизнь перевернулась с ног на голову, и теперь мы попадем в чужой дом, где не будем знать ни единой души, кроме друг друга.

В тот момент, когда госпожа Чжао возвращается на палубу, сампан в очередной раз поворачивает. По обоим берегам канала тянутся ограждения, над которыми растут крыши, словно там прячется небольшая деревня. Лодочник направляет свою посудину к каменному причалу, похожему на плавучий павильон со вздернутыми свесами и балюстрадами. Дом моих бабушки и дедушки называется Особняк Золотого света. Серые стены, ограждающие его, тянутся вдоль дороги, идущей параллельно каналу в обоих направлениях. Посреди гордо возвышаются главные ворота с высеченным в верхней их части фамильным знаком. Пара каменных львов [15] стоит на страже по обе стороны от деревянных ворот, богато украшенных резьбой. Привратник обращается к кому-то внутри:

— Приплыли! Приплыли!

Я в последний раз оглядываюсь, понимая, что, переступив порог Особняка Золотого света, больше не покину его до самой свадьбы. Затем я слегка встряхиваюсь и снова перевожу взгляд на ворота, все еще нервничая после предостережения госпожи Чжао.

Порог высок, чтобы показать значимость семьи, и мы с госпожой Чжао должны двигаться крайне осторожно. Справа и слева — флигели для слуг, примыкающие к наружной стене.

Я не могу позволить себе разлучиться с Маковкой и тяну ее за собой во внутренний двор. Нас приветствует женщина с забинтованными ногами. Она стройна и красива, но не сравнится ни с моей матерью, ни с госпожой Чжао. Она обращается к Ифэну — единственному «мужчине» в нашей группе:

— Меня зовут Тушь. Я занимаюсь повседневными делами в Особняке Золотого света. Я позабочусь, чтобы вы ни в чем не нуждались. — Она окидывает каждого нас взглядом, а при виде ног Маковки морщится в явном неодобрении. Затем Тушь расправляет свои узкие плечи и жестом обводит двор. — Всего здесь пять дворов. Ваши бабушка и дедушка попросили, чтобы вы остановились в комнатах в задней части, где находятся внутренние покои. Надеемся, они вас устроят.

Мы быстро проходим через второй и третий дворы. По бокам тянутся крытые галереи. Балки и стропила украшены резьбой и росписью. Сами здания впечатляют: черепичные крыши, похожие на рыбью чешую, вздернутые свесы с фигурками стражников, защищающими углы зданий. Каждый двор величественнее предыдущего, но Тушь не удостаивает нас рассказом, для чего они предназначены и кто здесь живет. Когда мы входим в четвертый двор, она останавливается и объясняет, показывая направо:

— Это комнаты, где доктор Тань и госпожа Жу принимают пациентов.

Она показывает налево:

— Здесь спальня и кабинет господина Таня. Комнаты вашей бабушки находятся рядом с его комнатой. Не беспокойте их, когда они принимают пациентов.

Тушь обдумывает сказанное, затем добавляет:

— Не шумите.

Она смотрит на моего брата:

— Это особенно касается тебя.

Мы доходим до пятого двора. Как и во всех домах, даже таких маленьких, как тот, где я жила с отцом и Досточтимой госпожой, самые дальние от главных ворот комнаты считаются самыми безопасными, поэтому там живут все незамужние девушки, включая наложниц. Тушь вежливо наклоняет голову в мою сторону:

— Пожалуйста, подождите здесь. — Затем она распоряжается: — Госпожа Чжао, следуйте за мной.

Наложница делает два шага, затем оборачивается, чтобы убедиться, что я вижу, куда она идет. Я киваю в знак согласия. Мы с Маковкой стоим рядом, окруженные великолепием, какого никогда раньше не видели, а Тушь ведет госпожу Чжао и Ифэна. Они поднимаются по ступенькам, затем проходят по крытой галерее и исчезают за дверями одной из комнат. Я быстро считаю двери на этой стороне двора. Итак, комната госпожи Чжао третья слева.

Возвращается Тушь, и мы с Маковкой идем через двор наискосок от покоев госпожи Чжао. Дверь призывно приоткрыта.

— Мы вас ждали, — сообщает Тушь, — все уже готово. Надеемся, вам понравится.

Комната, наверное, раза в четыре больше той, что была у меня дома. У одной стены стоят стол и стул. На фарфоровых подставках красуются кисти для каллиграфии всех размеров и форм. Книги и свитки заполняют полки за столом. У другой стены стоит моя цитра. Вместо кана [16], на котором я спала всю жизнь, передо мной возвышается супружеское ложе моей матери — комната в комнате. При виде этой постели я ощущаю, будто мне в грудь вонзается острый нож.

Тушь сочувственно смотрит на меня.

— Твоя бабушка подумала, что ты захочешь быть ближе к женщине, которая произвела тебя на свет.

Я моргаю, смахивая слезы. И ничего не отвечаю, тогда Тушь обращается к Маковке. Дает ей какие-то инструкции. На что-то показывает. Я ничего не воспринимаю. Я тоскую по маме.

Маковка купает и переодевает меня, теперь мне предстоит поприветствовать бабушку и дедушку. Меня приводят в их комнату. Мои мысли заняты отцом и мамой, и я с удивлением вижу бабушку и дедушку, сидящих так, как сидели мои родители в парных креслах в тот вечер, когда Досточтимая госпожа рухнула как подкошенная. Я падаю на колени и упираюсь лбом в пол.

— Пожалуйста, встань, — велит дедушка Тань. — Подойди, чтобы мы могли получше рассмотреть тебя.

Я чувствую на себе взгляды дедушки и бабушки, пока подхожу.

— Подними лицо, — говорит дедушка Тань.

На нем длинный шелковый халат из темно-синего шелка с вышивкой, пояс с нефритовой пряжкой и кисточкой, свисающей сбоку. У него довольно густые усы, а на подбородке реденькая бородка. Он подкручивает ее конец пальцами так, что бородка завивается до середины груди. Глаза у него добрые, а руки гладкие и белые. От уголков глаз разбегаются морщинки, похожие на следы птиц на песке. Бабушка Жу скорее не старая, а пухлая. У нее должны быть морщины, но лицо ее гладкое и не тронутое годами. Ее халат с вышивкой по подолу, краям рукавов и горловине украшают жемчужины и нефритовые бусины. Черные, без капли седины, волосы собраны в высокую прическу, скрепленную нефритовыми заколками и другими золотыми украшениями.

Спустя, казалось, целую вечность бабушка Жу произносит:

— Вылитая мать.

И тут я начинаю рыдать.

— Подведи ее ко мне, — просит бабушка Жу.

Прежде чем я успеваю осознать происходящее, дедушка Тань подхватывает меня на руки и сажает на колени бабушке Жу. Та, обняв меня одной рукой за талию, прижимает к себе, а другой, чуть нажав на затылок, кладет мою голову себе на плечо.

— Вот так, дитя. Надо выплакаться.

Дедушка Тань нежно гладит меня по спине. Он что-то ласково воркует, утешая меня, а затем говорит:

— Теперь это твой дом. Не волнуйся. Мы о тебе позаботимся.