Выбор Шамиля Идиатуллина 🎧

Крапивин был и остался светом моего детства. Зажгла свет встреча именно с «Колыбельной» — и я до сих пор уверен, что этот подростковый социально-психологический полудетектив-полутриллер прекрасен не только сам по себе, но и как лучший индикатор, указывающий, следует ли углублять знакомство с автором. Не зашла эта повесть — небольшая, жесткая и, в общем-то, заявляющая главные темы Крапивина, — значит, можно дальше не мучиться. Зашла — будет вам счастье на годы.

Томин — ленинградский без малого классик, позабытость которого лично для меня особенно обидна. Он, как это было принято у детских писателей последнего советского периода, менял тематику, тональность и вообще вырабатываемый пласт каждые 10 лет. Сперва он был вполне такой Хэм для детей, потом писал ироничные школьные повести (наиболее известна «Борька, я и невидимка», остальные не хуже), потом — юмористическую фантастику. К последней относится дилогия «Карусели над городом» — не слишком оцененный публикой, но вполне однозначный шедевр про инопланетного подкидыша, ставящего на уши мирного учителя физики и его мрачного приятеля-школьника.

Годам к пятнадцати я с некоторым недоумением обнаружил, что прочитанный уже несколько раз роман про контрразведчиков занял позицию самого любимого и главного. За прошедшие десятилетия изменилось многое, но не это обстоятельство. Формально массовожанровая история об охоте на шпионско-диверсионную группировку — на самом деле гимн профессионалу, который из принципа и упорства в одиночку (ну, или маленькой группой) может успешно противостоять действиям «сильнейшего государства», в то время как свое сильнейшее государство пытается все испортить. Великая книга.

Эдуард Веркин — единственный известный мне панчер современной русской литературы, умеющий работать с любыми аудиториями, темами и жанрами. Его книги «Остров Сахалин», «Друг апрель» и «Звездолет с перебитым крылом» очень отличаются друг от друга сюжетом, героями, размахом, даже мирами, в которых разворачивается действие. Но реалистический роман про взросление и первую любовь, жесткий постапокалипсис и ностальгический римейк подростковой советской фантастики с сопоставимой силой взрывают заявленные поджанры изнутри — показывая, что конец света, личный или тотальный, рядом, он наш, он беспощаден — и нам с ним жить, а по возможности и выживать.

Жутковатая и предельно конкретная притча, удачно притворившаяся дачным этнохоррором про прорастание нутряной хтони сквозь живых и неплохих в общем-то людей.

Актуальная антиутопия, убедительно показавшая, как главные пугалки современности реализуются самым жутким и неприятным способом — и крошат людей, которые, в общем-то, ничего плохого не делали и не хотели. Просто предпочитали не обсуждать неприятные темы и делать, что велено. Примерно как мы.

Умный, внимательный и страшно увлекательный роман, образцовая противоположность сентиментальной семейной саге — сага бессемейная: про девяностые, нулевые и наше время, время хороших умелых людей, идущих на любые сложности, чтобы увернуться от простого человеческого счастья с незатейливой, но такой уютной и ноской изнанкой.

Большой мозаичный роман об Армагеддоне в отдельно взятой стране (главной вишенкой которого стали не мор и глад, а дар человеческой речи, обретенный всеми животными, от муравья до слона). Магический реализм здорового, но очень совестливого и талантливого человека, умеющего компенсировать горькую телесную правду пронзительной хтонической душевностью.

Сборник дико смешных и ошеломляюще добрых постов из одной запрещенной ныне соцсети одного прекрасного журналиста, редактора и разработчика многих замечательных вещей и явлений.

Иванова я возлюбил в 1990 году, когда вышла его первая повесть в «Уральском следопыте». Следующие книги пришлось ждать 13 лет. К счастью, два романа («Сердце Пармы» и «Географ глобус пропил») вышли дуплетом — и, к еще большему счастью, они оказались великими и прекрасными, обозначив двойную вершину не только творчества отдельно взятого автора, но и значительной части русской литературы нового тысячелетия.