«Ко мне льнут книги»: что читал Сергей Эйзенштейн

«…Джойс — воистину колосс, чье величие переживет и моду, и нездоровый успех скандала от чрезмерно откровенных страниц «Улисса», и цензурные запреты, и затишье моды, и временное невнимание к его памяти».

«В «Американской трагедии» Драйзера меня очень пленяла игра рока.
В своем treatment для «Парамаунта» я всячески выпячивал эту линию.
Клайд идеально обставляет убийство Роберты.
Затем совершается пресловутый «change of heart», перемена его намерений на лодке.
Вслед за этим — действительно несчастный случай, в котором гибнет Роберта.
И неумолимые зубчатые колеса раз пущенной в ход машины злодеяния, которые уже дальше в цепь улик обращают против Клайда все то, что было им предпринято в плане совершения убийства.
Раз пущенная в ход, роковая машина преступления автоматически идет своим ходом — хочет ли или не хочет, противится ли ей или избегает ее раз пустившее ее в ход преступное намерение.
Своего рода джин с черепом и костями на бутылке, из которой он вырывается».

«Мизераблей» Виктора Гюго я читал совершенно запоем.
Мне их прислала уже покинувшая нас матушка, кажется, в период моего перехода из второго класса в третий.
Книги прибыли в разгар экзаменов, и я ухитрился на совершенно фантастический «тур де форс» за месяц экзаменационной сессии я не только сдал все экзамены, но целиком проглотил этот многотомный и необъятный роман от доски до доски!
Л’аббе Мюриель и его канделябры, благородный Жавер, исчезающий в момент своего высшего триумфа, крепкая рука беглого каторжника, помогающего маленькой Козетте нести ведро воды, «господин Мадлен», плечиком подымающий запрокинувшийся на старика воз с сеном, блуждания по канализационным лабиринтам под Парижем — все это прорезало собою арифметические задачи, страницы учебников истории и географии, закона божьего и русского языка в эту памятную и, конечно, единственную в своем роде экзаменационную сессию моей школьной биографии».

«Вполне последовательно и эволюционно очень красив тот факт, что исторически первый чистый образец жанра (наравне с «Похищенным письмом» того же автора) — «Убийство на улице Морг» дает одновременно как принцип, так и его непосредственное предметное (ситуационное) воплощение. Таким образом, предпосылочный фонд воздействия остается за ситуацией «выхода на свет божий» («вывода»), а надстроечно на нем разрабатываются более или менее остроумные пути этого выхода (интересно, что и в этой части в термине «распутывания клубка» интриги мы имеем тот же мотив «нити», с помощью которой герой выбирается из «лабиринта».

«Другое высказывание принадлежит Мопассану.
Оно не из книги, а из маленького очерка под таким же заглавием — «Кровати».
Там проводится прелестная мысль о том, что кровать — истиннейшее поле деятельности человека: здесь он родится, любит, умирает.

Кровать именно удел человека. И даже богу недоступно это завоевание человека. Боги — сказано в этом очерке — родятся в яслях и умирают на крестах».

«Прокат лодки стоит 3 руб. 50 коп.
В обществе Тиссэ и Александрова мы катаемся по туманному порту, как по бескрайним садам цветущих яблонь.
«Трое в одной лодке».
У Джером Джерома к такому заглавию приписано: не считая собаки.
В нашем случае — не считая кинокамеры.
Наша кинокамера, как верный пес — неотлучно при нас».

«По моему гороскопу установлено, что я рожден под знаком Солнца.
Правда, несмотря на это, солнце не заходит ко мне в гости пить чай, как к покойному Владимиру Владимировичу Маяковскому.
Но тем не менее оно мне иногда оказывает неожиданные услуги.
Так оно без всякого содействия со стороны воздетых рук Иисуса Навина любезно простояло сорок дней подряд, когда мы снимали Ледовое побоище на
окраинах «Мосфильма».
И это оно же властно заставило нас свернуть пожитки в Ленинграде, где
мы начинали запоздалые съемки фильма «1905 год».

«Разговор шел о Лоуренсе — авторе «Любовника леди Чаттерлей». Мальро пишет предисловие к французскому переводу.
Меня интересует английский подлинник, как известно, запрещенный в Америке и Англии. Читать я его буду несколько месяцев спустя, отдыхая от парижских треволнений на палубе парохода «Европа», переплывая Атлантический океан в Америку.
«Европа» — пароход немецкий — «экстерриториальная твердь», не подчиненная законам Франции, Англии и Америки.
И первое, что нам предлагается приобрести, конечно, — «Любовник леди Чаттерлей», если не считать равно запретного для англосаксонских стран «Улисса» Джойса».

«Когда-то, читая впервые «Нана» Эмиля Золя, я, нарвавшись на это слово, долго и тщетно искал его по словарям.
Я был очень молод. Не знал этого слова по-французски. И вовсе не догадывался о том, что слово это из тех, что живут за пределами крышек академических словарей, но не попадают и в словари «арго» ввиду их крайней общеизвестности.
Слово бьет как молот по головам.
«Merde! Merde! Merde!»

«Память хранит бесчисленные впечатления от первых встреч. [...]
Первая вдова великого писателя — Анна Григорьевна Достоевская. Для этой встречи я даже впервые, еще мальчиком, специально прочел «Братьев Карамазовых», чтобы было о чем говорить с великой вдовицей. Однако разговор не состоялся, встреча ограничилась только встречей: я променял разговор на гигантский кусок черничного пирога, уведенный со стола угощений, и партию тенниса…»