Книги во втором ряду

Поначалу фотографии были мутными, расплывчатыми. Но в поезде, пересекавшем Южную Африку, у Агаты Кристи украли фотоаппарат. Пришлось покупать новый (видимо, Кристи важно было фиксировать каждый шаг экспедиции), из-за чего снимки Австралии, Новой Зеландии, Гавайев и Канады оказались более чёткими и интересными.
…Ей же всё интересно, из-за чего буквально все письма наполнены событиями, малыми или большими, но, каждый раз, активно «работающими на результат», которого не могло бы сложиться у человека менее внимательного и опыта литературного творчества не имеющего.
…из множества стихийных черт, и сложилось то, что, в конечном счёте, сложилось: уникальная возможность побывать не только в «творческой лаборатории» великой писательницы, которая пока ещё не подозревает о собственном величии, но и в тщательно задокументированном законченном прошлом. Ничего не знающем о своём постколониальном грядущем. http://paslen.livejournal.com/1858037.html

Чтение вышло занимательным и, в общем, предсказуемым. Начинаешь не понимать (это, всё-таки, невозможно), но дословесно чувствовать человека. Проходить вместе с ним школу тонкости, до сего момента неведомую. Вслед за Пастернаком и его корреспондентами изобретая свой собственный и особый суб-язык – даже не вторичную, но третичную-четверичную моделирующую систему. http://paslen.livejournal.com/1858766.html

Помню первое ощущение от этой переписки, опубликованной в осенних номерах "Дружбы народов" в 1987 году. Обжигающее, как если прикоснулся щекой к разгорячённой батарее парового отопления. Я служил тогда в СА, койка моя стояла возле печи, от неё шёл жар. Для того, чтобы читать что Рильке ответил Цветаевой, приходилось идти в полковую библиотеку.
Как ток сквозь себя пропустить. Беспрецедентный накал эмоций, брызги изысков и поразительных откровений, прозрений друг о друге и не стесняющегося самого себя эгоизма.
http://paslen.livejournal.com/1852564.html

37 очерков из этой книги (название «The Uncommercial Traveller» я бы перевёл несколько экономнее), лишь однажды, в 1962-м, опубликованной по-русски в составе того самого, легендарно-зелёного тридцатитомника (в двадцать шестом томе), печатались журналом «Круглый год» примерно девять лет (1860–1869): Диккенс писал эти репортажные заметки между «больших сочинений» и «эпохальных работ», пафос их — во внимательном отношении к тому, что повседневно нас окружает. http://paslen.livejournal.com/1769089.html

Статья Бориса Эйхенбаума «Письма Тютчева» констатирует, что, если судить по переписке, Тютчев был помешан на теме смерти, постоянно описывая чьи-то болезни, гибели, смакуя чужие похороны.
Делает это он, в основном, в письмах к своей второй жене — Эрнестине Фёдоровне, — от которой прижил троих детей и с которой не виделся месяцами (а то и целыми сезонами), разделяя жизнь с Еленой Александровной Денисьевой, ни одного письма к которой не осталось (есть лишь пара-другая писем к мужу сестры «последней любви поэта») и с которой Тютчев прижил двоих деточек. http://paslen.livejournal.com/1774930.html

Во не вёл дневник постоянно, только когда вспухала повышенная витальность (как в юности) или возникали «информационные поводы» в виде путешествий (на Шпицберген, или в Эфиопию на коронование императора или Нюренбергский трибунал, а то – в Южную Америку к индейцам или к францисканцам на Гоа), поэтому, как раз из-за многочисленных и длительных перерывов, интересно смотреть на стиль, меняющийся вслед за человеком.
Важно следить за выразительным течением чужой жизни, в которой много всего было и которая, в конечном счёте, приводит ни к чему. Точнее, в ничто. http://paslen.livejournal.com/1776558.html

Какой простор для психоаналитика и постструктуралиста эта дюжина простых, на первый взгляд, советских очерков (первый написан в 1960-м, самый поздний — в 1972-м) про красоты суровой северной жизни.
И, если поставить себе задачу раскопать подтексты и сокрытое, думаю, может выйти удивляющее исследование: советская эстетика ценна не намеренными умолчаниями, но пропущенными смысловыми звеньями, почитаемыми за такую железобетонную данность, которую никому не нужно объяснять. http://paslen.livejournal.com/1780799.html

Экстремальность десятидневного похода минимальна. Где бы он не случился. И какой бы дикой и первозданной не была вокруг природа. Но ровно до тех пор пока не вышел из-под контроля. Выход из-под контроля, впрочем, связан с катастрофами и прочими форс-мажорами, а это уже не «травелог», но что-то другое: «роман катастроф» или «хроники объявленной смерти», к которым книга Василия Голованова не имеет никакого отношения. http://paslen.livejournal.com/1787990.html

«История Пугачёва» начинается с геологического обзора и исторического экскурса, постепенно сужая широту авторского обзора. «Яик, по указу Екатерины II переименованный в Урал», выходит из гор, давших ему нынешнее его название…»
Чтобы избавить общую память от недавних волнений, царица решила переименовать смыслообразующий топоним во что-то более нейтральное, стороннее, а вышло ровно наоборот (по крайней мере, для меня).
Река Урал — это же совсем близко. Пугачёвские бунты (1774–1775) — это совсем далеко. Даже для Пушкина история волнений была дальше, чем от нас Великая Отечественная (ему, впрочем, удалось захватить, расспросить и записать несколько очевидцев и свидетелей). А вот река Урал – очень рядом. http://paslen.livejournal.com/1793256.html

Мой интеллектуальный друг, почитав у меня в ФБ стихи Шаламова, попечалился о его дурновкусии: мол, насколько это похоже на Блока, и насколько это хуже Блока; более плоско, что ли, менее музыкально.
Шаламов ведь и в самом деле, был наследником символистов, получив в наследие от них не только словарь, карту жанров, но и трепетное отношение к поэзии, позволившее ему выжить в лагере.
Но символисты явились как бы скопом и все сразу, а Шаламов, недобиток и последыш, проходил в своём техническом развитии все эти стадии постепенно — отчего он и двигался от символистов и Блока к Пастернаку, испортившему собой очень много авторов и ещё больше стихов. http://paslen.livejournal.com/1793815.html