Это не Топ-200 лучших книг вообще — но это 200 очень важных книг, так или иначе относящихся к темам, которым были посвящены номера The Prime Russian Mаgazine
Книги о постчеловеке.
Анализ и описание Стэнфордского тюремного эксперимента: в 1971 году Зимбардо набрал 24 добровольца и назначил половину из них заключенными, а половину — охранниками, устроив «тюрьму» в подвале университетского кампуса. Ролевая игра оборвалась, выйдя из‑под контроля: каждый третий надсмотрщик проявил себя настоящим садистом, заключенные терпели издевательства и стучали друг на друга. Осужденный профессиональным сообществом, Зимбардо тем не менее сформулировал теорию о том, как карательная система калечит человеческую психику. Сама концепция отдает вульгарным бихевиоризмом, однако Зимбардо успешно использовал ее, защищая в суде одного из надзирателей тюрьмы Абу-Грейб, с усердием пытавшего иракских заключенных. (Наталья Бабинцева)
Анализ и описание Стэнфордского тюремного эксперимента: в 1971 году Зимбардо набрал 24 добровольца и назначил половину из них заключенными, а половину — охранниками, устроив «тюрьму» в подвале университетского кампуса. Ролевая игра оборвалась, выйдя из‑под контроля: каждый третий надсмотрщик проявил себя настоящим садистом, заключенные терпели издевательства и стучали друг на друга. Осужденный профессиональным сообществом, Зимбардо тем не менее сформулировал теорию о том, как карательная система калечит человеческую психику. Сама концепция отдает вульгарным бихевиоризмом, однако Зимбардо успешно использовал ее, защищая в суде одного из надзирателей тюрьмы Абу-Грейб, с усердием пытавшего иракских заключенных. (Наталья Бабинцева)
Эффект Люцифера: Почему хорошие люди превращаются в злодеев
·
Книги о крови.
Все мы сегодня — националисты, ведь «национализм — это культура современности», — как считает Лия Гринфельд. Но быть современным можно по‑разному, и «Национализм» указывает пять таких способов: три прямых, два окольных. Как и теоретик национализма Эрнст Геллнер, Гринфельд полагает, что у наций есть специфическая сущность, но, в отличие от него не считает нации естественным продуктом человеческой эволюции. Нация для Гринфельд есть символическая трансляция во времени специфических форм человеческого общежития, но не все нации одинаковы: есть такие, которые понимают, что в них нет ничего от природы, и есть такие, которые это отказываются понимать. Первый национализм — гражданский (английский, французский, американский), второй — этнический (немецкий, русский). Гражданский национализм — инклюзивный, предполагает инкорпорирование чужаков в единую нацию. Гринфельд красочно живописует, как кровь, ранее божественная, а затем благородная, растекается по всему телу нации французов, в которую постепенно включается даже чернь, получающая свою дозу голубой эссенции. Но на этом отнюдь не завершаются политические приключения крови в мире становления национальных государств. Второй национализм — эксклюзивный, не терпит чужих и провозглашает этническую гегемонию. Дитя зависти отечественных элит к западным, русский национализм XVIII века интерпретирует цивилизацию и вместе с ним сам Запад как плату за разобщение с «жизненными первобытными силами», которые необходимо сохранить и источниками которых выступают почва и кровь. Народ есть национальный пролетариат, которому нечего терять, кроме крови и почвы. А тому, у кого нет ни того ни другого, не суждено и обладать «таинственной русской душой». Книгу советской эмигрантки Гринфельд в США издали в 1992 году. С тех пор ее «Национализм» стал классикой исторической социологии. Русский перевод, появившийся в 2008‑м, отечественная публика по большей части даже не заметила, хотя издателям «Вопросов национализма» он, разумеется, известен. (Вячеслав Данилов)
Все мы сегодня — националисты, ведь «национализм — это культура современности», — как считает Лия Гринфельд. Но быть современным можно по‑разному, и «Национализм» указывает пять таких способов: три прямых, два окольных. Как и теоретик национализма Эрнст Геллнер, Гринфельд полагает, что у наций есть специфическая сущность, но, в отличие от него не считает нации естественным продуктом человеческой эволюции. Нация для Гринфельд есть символическая трансляция во времени специфических форм человеческого общежития, но не все нации одинаковы: есть такие, которые понимают, что в них нет ничего от природы, и есть такие, которые это отказываются понимать. Первый национализм — гражданский (английский, французский, американский), второй — этнический (немецкий, русский). Гражданский национализм — инклюзивный, предполагает инкорпорирование чужаков в единую нацию. Гринфельд красочно живописует, как кровь, ранее божественная, а затем благородная, растекается по всему телу нации французов, в которую постепенно включается даже чернь, получающая свою дозу голубой эссенции. Но на этом отнюдь не завершаются политические приключения крови в мире становления национальных государств. Второй национализм — эксклюзивный, не терпит чужих и провозглашает этническую гегемонию. Дитя зависти отечественных элит к западным, русский национализм XVIII века интерпретирует цивилизацию и вместе с ним сам Запад как плату за разобщение с «жизненными первобытными силами», которые необходимо сохранить и источниками которых выступают почва и кровь. Народ есть национальный пролетариат, которому нечего терять, кроме крови и почвы. А тому, у кого нет ни того ни другого, не суждено и обладать «таинственной русской душой». Книгу советской эмигрантки Гринфельд в США издали в 1992 году. С тех пор ее «Национализм» стал классикой исторической социологии. Русский перевод, появившийся в 2008‑м, отечественная публика по большей части даже не заметила, хотя издателям «Вопросов национализма» он, разумеется, известен. (Вячеслав Данилов)
Национализм. Пять путей к современности
·
Книги о памяти.
Поразительные мемуары молодого человека, который однажды оказался в качестве журналиста на чемпионате США по запоминанию, познакомился там с несколькими савантами, шутки ради взялся тренировать свою память по общедоступным методикам и сенсационным образом через год умудрился сам выиграть этот чемпионат. Фоер не просто рассказывает о своих приключениях интеллектуального авантюриста, но рассуждает о природе памяти, объясняет, каким образом стимулировать мозг, и опровергает многие расхожие заблуждения. Нет, механическое запоминание не убивает творческие способности. Нет, для того чтобы запомнить 50 тыс. знаков после запятой в числе «пи», не нужно иметь мозг, как у Эйнштейна. Нет, даже люди, которые за пять минут в состоянии вбить в память тысячу случайных цифр, не всегда могут вспомнить, где припарковали машину вчера вечером. Нет, мы воспринимаем мир в зависимости не от того, что знаем, а от того, что помним. «Мы все — просто набор привычек, которым придает форму наша память». «Никогда еще роль памяти в культуре не ослабевала столь стремительно, как сегодня, и никогда прежде у нас не было такой насущной необходимости в совершенствовании своей способности помнить. Наши воспоминания делают нас теми, кто мы есть. Они хранят наши ценности и глубинные черты нашего характера. Соревноваться, чтобы выяснить, кто лучше запоминает стихи, может показаться бессмысленным занятием, но суть этих состязаний на самом деле в том, чтобы противостоять забывчивости, раскрыть извечные способности, утраченные многими из нас. <…> Совершенствовать память не значит тренироваться ради выполнения эффектных трюков на вечеринках; это значит взрастить в себе то, что должно быть присуще каждому человеку».
Поразительные мемуары молодого человека, который однажды оказался в качестве журналиста на чемпионате США по запоминанию, познакомился там с несколькими савантами, шутки ради взялся тренировать свою память по общедоступным методикам и сенсационным образом через год умудрился сам выиграть этот чемпионат. Фоер не просто рассказывает о своих приключениях интеллектуального авантюриста, но рассуждает о природе памяти, объясняет, каким образом стимулировать мозг, и опровергает многие расхожие заблуждения. Нет, механическое запоминание не убивает творческие способности. Нет, для того чтобы запомнить 50 тыс. знаков после запятой в числе «пи», не нужно иметь мозг, как у Эйнштейна. Нет, даже люди, которые за пять минут в состоянии вбить в память тысячу случайных цифр, не всегда могут вспомнить, где припарковали машину вчера вечером. Нет, мы воспринимаем мир в зависимости не от того, что знаем, а от того, что помним. «Мы все — просто набор привычек, которым придает форму наша память». «Никогда еще роль памяти в культуре не ослабевала столь стремительно, как сегодня, и никогда прежде у нас не было такой насущной необходимости в совершенствовании своей способности помнить. Наши воспоминания делают нас теми, кто мы есть. Они хранят наши ценности и глубинные черты нашего характера. Соревноваться, чтобы выяснить, кто лучше запоминает стихи, может показаться бессмысленным занятием, но суть этих состязаний на самом деле в том, чтобы противостоять забывчивости, раскрыть извечные способности, утраченные многими из нас. <…> Совершенствовать память не значит тренироваться ради выполнения эффектных трюков на вечеринках; это значит взрастить в себе то, что должно быть присуще каждому человеку».
Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания
·
Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания
6.2K
Книги о постчеловеке.
Всем известно, что будущее — это то место, где невозможное становится возможным; не оспаривая это тривиальное соображение, американский физик-теоретик и футуролог-энтузиаст написал книгу о предметах и технологиях, которые рано или поздно, вероятно, будут изобретены постчеловеком. Вероятно — потому что в принципе возможно. В конце концов, «Звезды смерти» или световой меч как таковые не противоречат ни одному фундаментальному физическому закону (а вот вечный двигатель или умение предвидеть будущее эти законы нарушают — ну так это, по Каку, «невозможности III класса», до превращения которых в возможности придется подождать тысячу или даже миллион лет, но кто доживет, тот дождется). На первый взгляд «Физика невозможного» кажется всего лишь коллекцией побасенок от компетентного популяризатора, но по сути это книга о том мире, в котором очень скоро придется оказаться человеку: о мире, где вопросы о существовании бога, происхождении жизни и образе будущего решены. Сможет ли человек вынести свое сверхмогущество, сумеет ли создать для себя адекватную мораль? Ясно ведь, что новые технические открытия неизбежно повлияют не только на объем картины мира, но и на ее внутреннее содержание.
Всем известно, что будущее — это то место, где невозможное становится возможным; не оспаривая это тривиальное соображение, американский физик-теоретик и футуролог-энтузиаст написал книгу о предметах и технологиях, которые рано или поздно, вероятно, будут изобретены постчеловеком. Вероятно — потому что в принципе возможно. В конце концов, «Звезды смерти» или световой меч как таковые не противоречат ни одному фундаментальному физическому закону (а вот вечный двигатель или умение предвидеть будущее эти законы нарушают — ну так это, по Каку, «невозможности III класса», до превращения которых в возможности придется подождать тысячу или даже миллион лет, но кто доживет, тот дождется). На первый взгляд «Физика невозможного» кажется всего лишь коллекцией побасенок от компетентного популяризатора, но по сути это книга о том мире, в котором очень скоро придется оказаться человеку: о мире, где вопросы о существовании бога, происхождении жизни и образе будущего решены. Сможет ли человек вынести свое сверхмогущество, сумеет ли создать для себя адекватную мораль? Ясно ведь, что новые технические открытия неизбежно повлияют не только на объем картины мира, но и на ее внутреннее содержание.
Физика невозможного
·
17.9K
Книги о еде.
Редкое научное исследование на тему советской кухни в жанре политической диетологии. Главный герой книги — создатель советского фастфуда Анастас Микоян, который ввел в меню советского человека плов, хачапури и мороженое, инициировал написание советской кулинарной библии «Книга о вкусной и здоровой пище» и еще в 1930‑е годы чуть было не начал в СССР розлив «Кока-колы». Отдельный интерес представляет глава, посвященная советской диетической кухне, которая при ближайшем рассмотрении оказывается не чем иным, как кухней еврейской. (Инна Кушнарева)
Редкое научное исследование на тему советской кухни в жанре политической диетологии. Главный герой книги — создатель советского фастфуда Анастас Микоян, который ввел в меню советского человека плов, хачапури и мороженое, инициировал написание советской кулинарной библии «Книга о вкусной и здоровой пище» и еще в 1930‑е годы чуть было не начал в СССР розлив «Кока-колы». Отдельный интерес представляет глава, посвященная советской диетической кухне, которая при ближайшем рассмотрении оказывается не чем иным, как кухней еврейской. (Инна Кушнарева)
Общепит. Микоян и советская кухня
·
Книги об идеальном городе.
Карен Армстронг — английская писательница, бывшая католическая монахиня и религиовед — в своей книге обратилась к истории города, который иудеи, христиане и мусульмане считают своей святыней, и показала, как эти три различных концепта святости на протяжении тысячелетий формировали уникальный город. Армстронг утверждает, что кровавая история Иерусалима вызвана желанием завладеть городом, которое все время оказывалось сильнее моральных и религиозных принципов справедливости. Именно священный статус Иерусалима и привел к невероятным жестокостям. Согласно Армстронг, общества, которые управляли Иерусалимом, дольше всего отличались толерантностью — и именно терпимость, готовность к сосуществованию и спасут современный Иерусалим. Армстронг критикует использование мифа и религии в целях захвата священной земли — именно так она видит историю Иерусалима. С ее точки зрения, уверенность сионистов в том, что Иерусалим — прежде всего еврейская историческая родина, — тот же миф, не подкрепленный фактами: совсем не ясно, кем именно были люди, жившие в городе тысячелетия назад. Аргументация Армстронг подкреплена скрупулезным знанием истории города и арабо-израильского конфликта в частности. Сионисты, однако, находят ее предвзятой, проарабской, рисующей евреев жестокими агрессорами (Армстронг осмеливается оспаривать израильскую интерпретацию навязанности шестидневной войны 1967 года) и в целом оскорбительной, что говорит скорее об удивительной слепоте и невежественности критиканов и успешности израильской пропаганды, а не о политизированности этой блестящей исторической монографии. (Евгения Ковда)
Карен Армстронг — английская писательница, бывшая католическая монахиня и религиовед — в своей книге обратилась к истории города, который иудеи, христиане и мусульмане считают своей святыней, и показала, как эти три различных концепта святости на протяжении тысячелетий формировали уникальный город. Армстронг утверждает, что кровавая история Иерусалима вызвана желанием завладеть городом, которое все время оказывалось сильнее моральных и религиозных принципов справедливости. Именно священный статус Иерусалима и привел к невероятным жестокостям. Согласно Армстронг, общества, которые управляли Иерусалимом, дольше всего отличались толерантностью — и именно терпимость, готовность к сосуществованию и спасут современный Иерусалим. Армстронг критикует использование мифа и религии в целях захвата священной земли — именно так она видит историю Иерусалима. С ее точки зрения, уверенность сионистов в том, что Иерусалим — прежде всего еврейская историческая родина, — тот же миф, не подкрепленный фактами: совсем не ясно, кем именно были люди, жившие в городе тысячелетия назад. Аргументация Армстронг подкреплена скрупулезным знанием истории города и арабо-израильского конфликта в частности. Сионисты, однако, находят ее предвзятой, проарабской, рисующей евреев жестокими агрессорами (Армстронг осмеливается оспаривать израильскую интерпретацию навязанности шестидневной войны 1967 года) и в целом оскорбительной, что говорит скорее об удивительной слепоте и невежественности критиканов и успешности израильской пропаганды, а не о политизированности этой блестящей исторической монографии. (Евгения Ковда)
Иерусалим: Один город, три религии
·
Книги об игре.
«Любое общение (по сравнению с его отсутствием) полезно и выгодно для людей». Исходя из этого сформулированного им самим принципа, психоаналитик Эрик Берн все человеческое общение рассматривает как совокупность трансакций — иногда простых, но чаще сложных. Трансакции — простейшие единицы человеческого общения, некоторые их последовательности Берн называет играми и подвергает структурному анализу. Книгу Берна используют в качестве учебника студенты факультетов психологии, и, как в каждой книге по психологии, самое интересное для неподготовленного читателя здесь — не научные теории, а конкретные примеры. Едва ли не в каждом описанном Берном игровом сценарии («Ну что, попался, негодяй!», «А ну ка подеритесь!», «Если бы не ты», «Гость-растяпа», «Никому нельзя верить» и тому подобных) одну из ролей легко примерить на себя и по настоящему испугаться. Оказывается, вступая в трансакцию (например, соглашаясь или отказываясь пойти с женой в кино), мы зачастую манипулируем своим партнером ради получения вознаграждения. Берн дает возможность взглянуть на себя со стороны, и тут оказывается, что наша уникальность — не более чем миф: люди год за годом, день за днем разыгрывают одни и те же сценарии с предсказуемым результатом, при этом большинства конфликтов можно было бы избежать, зная, чего в действительности хочет партнер. Трансакционный анализ успешно применялся автором как в семейной терапии, так и в работе с больными шизофренией: Берн не просто психолог, а врач-психиатр с огромным опытом. (Юлия Кернер)
«Любое общение (по сравнению с его отсутствием) полезно и выгодно для людей». Исходя из этого сформулированного им самим принципа, психоаналитик Эрик Берн все человеческое общение рассматривает как совокупность трансакций — иногда простых, но чаще сложных. Трансакции — простейшие единицы человеческого общения, некоторые их последовательности Берн называет играми и подвергает структурному анализу. Книгу Берна используют в качестве учебника студенты факультетов психологии, и, как в каждой книге по психологии, самое интересное для неподготовленного читателя здесь — не научные теории, а конкретные примеры. Едва ли не в каждом описанном Берном игровом сценарии («Ну что, попался, негодяй!», «А ну ка подеритесь!», «Если бы не ты», «Гость-растяпа», «Никому нельзя верить» и тому подобных) одну из ролей легко примерить на себя и по настоящему испугаться. Оказывается, вступая в трансакцию (например, соглашаясь или отказываясь пойти с женой в кино), мы зачастую манипулируем своим партнером ради получения вознаграждения. Берн дает возможность взглянуть на себя со стороны, и тут оказывается, что наша уникальность — не более чем миф: люди год за годом, день за днем разыгрывают одни и те же сценарии с предсказуемым результатом, при этом большинства конфликтов можно было бы избежать, зная, чего в действительности хочет партнер. Трансакционный анализ успешно применялся автором как в семейной терапии, так и в работе с больными шизофренией: Берн не просто психолог, а врач-психиатр с огромным опытом. (Юлия Кернер)
Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотношений
·
Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотношений
7.8K
Книги о марксизме.
Веселый французский ликбез о том, кем был Маркс, как он жил, за что боролся, чего добился и чем до сих пор важен, от профессора философии и основателя Новой антикапиталистической партии с картинками художника из Charlie Hebdo. Студенческие дуэли и интерес к античной философии, общеевропейская революция 1848 – 1849 годов, вынужденная эмиграция в Париж, бедность в Лондоне, где он писал «Капитал» в густом сигарном дыму и говорил, что библиотека Британского музея заменяет ему всю остальную Вселенную, создание Международного товарищества рабочих, восторг от опыта Парижской коммуны, ее быстрый конец в пороховом дыму и, наконец, посмертные лавры пророка пролетариата. Во второй части «инструкции» — сжатый минимум идей Маркса. «Если вы хотите освободить людей от иллюзий, освободите их сначала от положения, требующего иллюзий», — марксизм создавался как маршрутная карта такого освобождения. Для этого были написаны не только «Капитал», но и «18 брюмера», «Немецкая идеология» и «Критика готской программы». Как именно «снятие» частной собственности приведет к отмене государства и возвращению человека к самому себе? В чем главная разница между азиатским и европейским способами производства? Почему «товарный фетишизм» — это ключ к любому современному социальному конфликту? Маркс как пример человека, посвятившего свой незаурядный интеллект веселой науке изобретения иной рациональности, непостижимой и опасной для буржуазного ума. Человеческий труд — это способ удержания солнечной энергии на поверхности Земли, и капитал есть историческое препятствие в этой космической работе. Скрежет зубчатых колес индустриального прогресса уступил место дружному стуку по офисным клавиатурам, но неизбежность кризисов и финансовых пузырей никуда не делась. Главное противоречие системы осталось прежним: разрыв между коллективным характером нашего труда и частным способом присвоения результатов этого труда через феномен капитала. (Алексей Цветков)
Веселый французский ликбез о том, кем был Маркс, как он жил, за что боролся, чего добился и чем до сих пор важен, от профессора философии и основателя Новой антикапиталистической партии с картинками художника из Charlie Hebdo. Студенческие дуэли и интерес к античной философии, общеевропейская революция 1848 – 1849 годов, вынужденная эмиграция в Париж, бедность в Лондоне, где он писал «Капитал» в густом сигарном дыму и говорил, что библиотека Британского музея заменяет ему всю остальную Вселенную, создание Международного товарищества рабочих, восторг от опыта Парижской коммуны, ее быстрый конец в пороховом дыму и, наконец, посмертные лавры пророка пролетариата. Во второй части «инструкции» — сжатый минимум идей Маркса. «Если вы хотите освободить людей от иллюзий, освободите их сначала от положения, требующего иллюзий», — марксизм создавался как маршрутная карта такого освобождения. Для этого были написаны не только «Капитал», но и «18 брюмера», «Немецкая идеология» и «Критика готской программы». Как именно «снятие» частной собственности приведет к отмене государства и возвращению человека к самому себе? В чем главная разница между азиатским и европейским способами производства? Почему «товарный фетишизм» — это ключ к любому современному социальному конфликту? Маркс как пример человека, посвятившего свой незаурядный интеллект веселой науке изобретения иной рациональности, непостижимой и опасной для буржуазного ума. Человеческий труд — это способ удержания солнечной энергии на поверхности Земли, и капитал есть историческое препятствие в этой космической работе. Скрежет зубчатых колес индустриального прогресса уступил место дружному стуку по офисным клавиатурам, но неизбежность кризисов и финансовых пузырей никуда не делась. Главное противоречие системы осталось прежним: разрыв между коллективным характером нашего труда и частным способом присвоения результатов этого труда через феномен капитала. (Алексей Цветков)
Маркс. Инструкция по применению
·
Маркс. Инструкция по применению
262
Книги о пределах роста.
Французский аристократ-интеллектуал и идеолог «новых правых» столько раз был обвинен на родине в фашизме, что давно обходится в своих трактатах без туманных намеков и называет вещи своими именами: терять ему, в общем‑то, нечего. Вот и в эссе, посвященном экологии, де Бенуа откровенно возводит широко известный аргумент о том, что беспредельный экономический рост приведет к экологической катастрофе, к его метафизическому истоку: потребительское отношение к планете и ее ресурсам коренится, чего уж там, в «небезызвестном» христианстве, «лишившем мир священности», — а там уж недалеко и до Декарта с Адамом Смитом. Философия безотносительно оценок — сильная сторона трактата де Бенуа, а вот там, где он пускается в сугубо экологические и исторические доводы о том, чем, собственно, так уж вреден экономический рост по экспоненте, специалистам будет с чем поспорить: то же глобальное потепление давно не считается таким уж однозначно доказанным фактом. Историка, в свою очередь, умилит тезис о том, что капиталистическое развитие создает на самом деле не богатство, а бедность. Простой пример: в России, по данным де Бенуа, уровень бедности изменился с 1966 по 1998 год с 2,9 % до 32,7 %: с такими сомнительными обобщениями недалеко и до перестроечной риторики о золотой России 1913 года, и до тезисов Ивана Солоневича о том, что во всех бедах страны виноват Петр Первый, сокрушивший идиллию Московского царства. Любопытно, что в лихие девяностые книжки Солоневича и журнал «Элементы», публиковавший де Бенуа, шли, как правило, комплектом. (Андрей Карагодин)
Французский аристократ-интеллектуал и идеолог «новых правых» столько раз был обвинен на родине в фашизме, что давно обходится в своих трактатах без туманных намеков и называет вещи своими именами: терять ему, в общем‑то, нечего. Вот и в эссе, посвященном экологии, де Бенуа откровенно возводит широко известный аргумент о том, что беспредельный экономический рост приведет к экологической катастрофе, к его метафизическому истоку: потребительское отношение к планете и ее ресурсам коренится, чего уж там, в «небезызвестном» христианстве, «лишившем мир священности», — а там уж недалеко и до Декарта с Адамом Смитом. Философия безотносительно оценок — сильная сторона трактата де Бенуа, а вот там, где он пускается в сугубо экологические и исторические доводы о том, чем, собственно, так уж вреден экономический рост по экспоненте, специалистам будет с чем поспорить: то же глобальное потепление давно не считается таким уж однозначно доказанным фактом. Историка, в свою очередь, умилит тезис о том, что капиталистическое развитие создает на самом деле не богатство, а бедность. Простой пример: в России, по данным де Бенуа, уровень бедности изменился с 1966 по 1998 год с 2,9 % до 32,7 %: с такими сомнительными обобщениями недалеко и до перестроечной риторики о золотой России 1913 года, и до тезисов Ивана Солоневича о том, что во всех бедах страны виноват Петр Первый, сокрушивший идиллию Московского царства. Любопытно, что в лихие девяностые книжки Солоневича и журнал «Элементы», публиковавший де Бенуа, шли, как правило, комплектом. (Андрей Карагодин)
Вперед, к прекращению роста! Эколого-философский трактат
·
Вперед, к прекращению роста! Эколого-философский трактат
154
Книги о лицемерии.
Коренное население стремительно сокращается, беднеет и глупеет. Зато кругом одни мигранты, которые не хотят ни работать, ни учить язык. Короче, эта страна катится в пропасть. Как сообщает вольный русский перевод подзаголовка, смертельный приговор Германии уже вынесен. Таково вкратце содержание скандальной книги уже бывшего высокопоставленного немецкого чиновника Тило Саррацина «Германия: самоликвидация», вышедшей в свет в 2010 году. В ней Саррацин выразил именно то, что очень многие немцы думали, но боялись, не могли или не хотели сказать. Книга нанесла весьма ощутимый удар по леволиберальному лицемерию поколения 60‑х, десятилетия определявшему границы допустимого в публичных дебатах. Плотину прорвало, и содержание разговоров в барах перекочевало на первые полосы газет и в выступления политиков, включая канцлера ФРГ Ангелу Меркель, заявившую о конце немецкого мультикультурализма. В ток-шоу зазвучали аргументы, которые ранее иначе как расистскими и нацистскими не назывались. Книга мгновенно стала бестселлером. Просвещенной публике пришлось совершить незаурядные усилия, чтобы залатать пробоину и не допустить «правого поворота». Публичные выступ-ления Саррацина срывали, его отовсюду уволили и чуть не исключили из левой СДПГ, в которой он, как ни странно для человека подобных убеждений, состоял. Саррацина критиковали за то, что он хочет от мигрантов и молодежи слишком многого — того, что им якобы обязано предоставить общество и государство. Но и оппоненты Саррацина, удерживающие на своих плечах мейнстрим, требуют от новых граждан как минимум понимания того, что в этой стране можно на людях, а что — только в частной жизни, для чего не достаточно лишь только выучить язык и признать конституцию. И что означает уметь быть такими же лицемерами, как и все полноценные граждане Германии. (Вячеслав Данилов)
Коренное население стремительно сокращается, беднеет и глупеет. Зато кругом одни мигранты, которые не хотят ни работать, ни учить язык. Короче, эта страна катится в пропасть. Как сообщает вольный русский перевод подзаголовка, смертельный приговор Германии уже вынесен. Таково вкратце содержание скандальной книги уже бывшего высокопоставленного немецкого чиновника Тило Саррацина «Германия: самоликвидация», вышедшей в свет в 2010 году. В ней Саррацин выразил именно то, что очень многие немцы думали, но боялись, не могли или не хотели сказать. Книга нанесла весьма ощутимый удар по леволиберальному лицемерию поколения 60‑х, десятилетия определявшему границы допустимого в публичных дебатах. Плотину прорвало, и содержание разговоров в барах перекочевало на первые полосы газет и в выступления политиков, включая канцлера ФРГ Ангелу Меркель, заявившую о конце немецкого мультикультурализма. В ток-шоу зазвучали аргументы, которые ранее иначе как расистскими и нацистскими не назывались. Книга мгновенно стала бестселлером. Просвещенной публике пришлось совершить незаурядные усилия, чтобы залатать пробоину и не допустить «правого поворота». Публичные выступ-ления Саррацина срывали, его отовсюду уволили и чуть не исключили из левой СДПГ, в которой он, как ни странно для человека подобных убеждений, состоял. Саррацина критиковали за то, что он хочет от мигрантов и молодежи слишком многого — того, что им якобы обязано предоставить общество и государство. Но и оппоненты Саррацина, удерживающие на своих плечах мейнстрим, требуют от новых граждан как минимум понимания того, что в этой стране можно на людях, а что — только в частной жизни, для чего не достаточно лишь только выучить язык и признать конституцию. И что означает уметь быть такими же лицемерами, как и все полноценные граждане Германии. (Вячеслав Данилов)
Германия: самоликвидация
·
Германия: самоликвидация
176