Что читает панк-редактор Ася Шевченко

Эту книгу я ждала до того, как автору пришла идея ее написать. Не потому что я такой знаток искусства, а потому что честный фанат Льва Данилкина страшно сказать сколько лет, пожалуй, все 25. Биография Ирины Антоновой — этюд в золотых тонах, интеллектуальный триллер, обманывающий тебя на каждом повороте, филологическое наслаждение и пример всем нам, кто бы какое моралите ни выбрал бы в финале для себя лично.

По прочтении «Котлована» Бродский предлагал отменить существующий миропорядок — и кто я, чтобы спорить? Платонов великий печальный фантаст, и то, как он описал строительство светлого коммунистического будущего, ужасно страшно. И очень красиво.

Это, конечно, импринтинг: первый роман ПВО стал моим самым любимым после его же ранних рассказов. Много позже просвещённое читательское сообщество восхитится и сделает абсолютом «Чапаева и Пустоту», но для меня по-прежнему самым главным останется роман взросления о том, что страшные сказки детства воплощаются в скучной взрослой обыденности.

Один из лучших, если не лучший советский рассказ, написанный одновременно для больших и маленьких. Всё, что нужно растущему организму: реконструкция сказки без волшебства почти по Проппу, любовь, приключения и вечный треугольник Берна «ребёнок — родитель — взрослый».

Почему-то об этом тексте говорят реже, чем о дебютном «Нижнем Тагиле» или давнем «Отделе», а тем временем это мощнейшая штука о том, как в одной альтернативной вселенной поэзию приравняли к распространению веществ, расширяющих сознание. Ну и, конечно, знаменитое оглавление-стих стоит того, чтобы прочитать.

Первый официально взрослый текст подросткового автора, не знающего пощады. Его постапокалиптический мир жесток и бескомпромиссен, но пронизан парадоксальной нежностью и непередаваемой веркинской иронией.

Попаданцы наоборот: пионеры 1980-х оказываются в 2020-х, но прекрасное далёко к этому времени стало вовсе не обещанным взрослыми коммунизмом. Излюбленный идиатуллинский приём — возьми негероических героев и заставь их спасти мир, а потом напомни, что завтра в школу или в офис, — и здесь работает идеально.

Зло не всегда можно и нужно объяснять. Оно органично встраивается в действительность, и в какой-то момент перестаёшь удивляться происходящему. Но привыкнуть к тому, что любой — знакомый и незнакомый — может оказаться в фокусе психопата с сорванной резьбой, невозможно. А ещё это очень литературоцентричный роман, и редакторские части про чтение самотёка для меня самые страшные.

Милейшая литературная мистификация, построенная на отсылках даже к тому, что не имел в виду автор: от Чехова и Бернарда Шоу до Сьюзен Кларк с «Пиранези» и Руне Белсвика с «Простодурсеном». Чем пересказывать, процитирую: «Даже закаты были такие, словно бы Бог ел варенье из красной смородины, а потом пальцем вымазывал остатки с фарфорового блюдца».

Если бы Тарантино любил не Пастернака, а ленинградских писателей, он бы придумал «Комнату Вагинова», но у него нет такого чувства Питера, как у коренного москвича Антона Секисова, написавшего чёрную комедию о филологе Сене, совершившем подвиг во имя науки и поселившемся в коммуналке, где, предположительно, жил Константин Вагинов и совершенно определенно живёт толпа фриков, а енот Николай Васильевич кажется самым нормальным из всех.