12 лучших рассказов Пелевина

Галина Юзефович, литературный критик:

Во время лекций по марксистско-ленинской философии студент Никита обнаруживает, что его неудержимо клонит в сон. Понемногу он учится совершать простые действия, не прерывая сна, затем переходит к чуть более сложным упражнениям, а после обнаруживает, что все окружающие тоже спят и во сне ходят на работу, читают книги, смотрят телевизор, рожают детей. Некоторое время Никита пытается сохранять контакт с реальностью и, взламывая чужие сны, прорываться к другим людям сквозь разделяющую их пелену иллюзии. Однако после нескольких неудачных попыток бросает это бессмысленное занятие, навеки растворяясь в обволакивающей дреме.

В 1991 году, когда рассказ был опубликован, он читался как сатирическое описание позднесоветской реальности с ее атомизацией (каждый спящий видит собственный сон), тоскливым дефицитом (главный продукт в мире вечного сна — склизкая морская капуста, характерная примета магазинной скудости 1980-х) и одуряющей пропагандой из телевизора. И лишь ретроспективно окидывая взглядом все последующие тексты Пелевина, можно увидеть, что именно в том давнем небольшом рассказе, как в капле воды, отразились все ключевые идеи и художественные приемы писателя, не связанные ни с конкретным временем, ни с политическим строем.

«Включаю телевизор, а там… Не знаю, что страшнее — зал или президиум. Целый час смотрел и ничего нового не увидел — только, может, пара незнакомых поз. Один в тракторе спит, другой — на орбитальной станции, третий во сне про спорт рассказывает, а эти, которые с трамплина прыгают, тоже все спят. Выходит, что поговорить мне не с кем…»

Галина Юзефович, литературный критик:

Велосипед — один из самых светлых образов в творчестве Пелевина. Как мы помним по роману «Священная книга оборотня», лишь на велосипеде можно умчать в нирвану, преодолев центростремительную силу колеса сансары. Однако впервые велосипед появляется именно в этом рассказе, опубликованном в журнале «Химия и жизнь». Главный герой вполне предметный, не метафорический Сарай. Он начинает свою жизнь в качестве веселенького хранилища личных вещей (в частности, двух прекрасных, легких велосипедов), а после оказывается низведен до унизительного статуса магазинной подсобки, вместилища зловонной бочки с солеными огурцами. И вот это уже, конечно, метафора неизбежного взросления, перехода от романтической юности к пошлой зрелости, от свободы к тягостному семейному рабству (бочка символизирует постылую жену, а об огурцах в ней Сарай со временем приучается думать как о детях).

Вновь в этом раннем тексте мы в максимально концентрированном и, пожалуй, наиболее совершенном виде можем наблюдать всего последующего Пелевина. Настороженное недоверие к семье и женщинам, вечная жажда побега от постылой реальности в мир истинной, окончательной свободы, выдающаяся способность одушевлять и очеловечивать неодушевленное — все это было уже в 1991-м. Даже велосипеды уже были.

«Он ощутил себя и понял, что то, что ощущало, то есть он сам, складывалось из множества меньших индивидуальностей: из неземных личностей машин для преодоления пространства, пахших резиной и сталью, из мистической интроспекции замкнутого на себе обруча, из писка душ разбросанной по полкам мелочи вроде вроде гвоздей и гаек и из другого. В каждом из этих существований было бесконечно много оттенков, но все-таки любому соответствовало что-то главное для него — какое-то решающее чувство, и все они, сливаясь, образовывали новое единство, отгороженное в пространстве свежевыкрашенными досками, но не ограниченное ничем, это и был он, Номер XII».

Галина Юзефович, литературный критик:

О пророческом даре Виктора Пелевина принято говорить с легким оттенком иронии. Короткая повесть «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» имеет все шансы разом смести снисходительное выражение с лиц скептиков, потому что она правда пророческая. Без малого 15 лет назад, когда аббревиатуру БПЛА знали лишь узкие специалисты, Пелевин с леденящей душу точностью описывает современную войну дронов со всеми присущими ей этическими и практическими сложностями, экзистенциальное противостояние правых и левых, актуальную публичную риторику. Да что там, он в конкретные термины, речевые обороты и персоналии попадает.

Пожалуй, единственное значимое отличие от наблюдаемой реальности заключено в том, что главным методом борьбы с беспилотниками, по Пелевину, становятся своеобразные заклинания — достаточно начертить их на земле, и пролетающий над ними дрон будет сбит с курса (впрочем, возможно, мы просто не всё знаем). После этого рассказа сомневаться, что Виктор Олегович оборудован прямым каналом связи с мировым разумом, не приходится. И, возможно, лет через пятнадцать мы с интересом обнаружим, что любовно выстроенная им в книгах последних лет «баночная империя» вовсе не так фантастична, как может показаться сегодня.

«Тот, кто долго листал старые журналы, знает, что у любой эпохи есть собственное будущее, подобие „future in the past“ английской грамматики: люди прошлого как бы продлевают себя в бесконечность по прямой, проводя через свое время касательную к вечности. Такое будущее никогда не наступает, потому что человечество уходит в завтра по сложной и малопонятной траектории, поворотов которой не может предсказать ни один социальный математик».

Юрий Сапрыкин, руководитель спецпроектов медиа Кинопоиска:

Сюжет «Хрустального мира», многократно воспроизведенный на советских телеэкранах во время показов фильма «Ленин в Октябре», был известен в те годы каждому школьнику: 24 октября 1917 года вождь пролетарской революции, взяв документы на чужое имя и прикрывшись париком, отправляется в Смольный. Как часто бывает у раннего Пелевина, эта каноническая для советского мифа история выворачивается наизнанку: главными героями становятся двое юнкеров, охраняющие дорогу в Смольный (и находящиеся под воздействием разнообразных стимуляторов), Ильич не просто маскируется с помощью подручных средств, но принимает совершенно фантасмагорические обличья, все складывается в историю о том, как хранители старого порядка пытаются остановить рвущееся в мир зло (как известно из фильмов про Ленина, безуспешно).

«Хрустальный мир» — изящная виньетка, где на малом объеме разыграны важнейшие для Пелевина темы и приемы: отсылки к Серебряному веку (в тексте прячется множество цитат, в частности из стихотворения Блока «Я жалобной рукой сжимаю свой костыль»), мистическая подкладка, проступающая сквозь скучную и пошлую обыденность, переживание безвозвратно уходящего золотого века (в разных текстах это могут быть детство, эпоха застоя или, как в этом случае, декадентский предреволюционный Петербург) и даже упоминание велосипеда. Рассказ был впервые опубликован в марте 1991-го в журнале «Знание — сила» (предыдущие публиковались в «Химии и жизни» и «Науке и религии»), что из сегодняшнего дня выглядит совершенно поразительно. Еще плакаты с Лениным не сняли, а вот выходит текст, где он выступает как инкарнация древнего демона, и ничего.

«Потом стали появляться картины как будто знакомые, но на самом деле никогда не виданные, — померещился огромный белый город, увенчанный тысячами золотых церковных головок и как бы висящий внутри огромного хрустального шара, и этот город — Николай знал это совершенно точно — был Россией, а они с Юрием, который во сне был не совсем Юрием, находились за его границей и сквозь клубы тумана мчались на конях навстречу чудовищу, в котором самым страшным была полная неясность его очертаний и размеров: бесформенный клуб пустоты, источающий ледяной холод».

Юрий Сапрыкин, руководитель спецпроектов медиа Кинопоиска:

Жизнь обычного человека, а также краткая история советского XX века, уложена в одну фразу без абзацев, растянувшуюся на 10 страниц. Показательные выступления Пелевина-стилиста — в монолог, куда на одном дыхании вплетены приметы времени, афоризмы житейской мудрости, лирические отступления, прозрачные мостики, связывающие частное и всемирно-историческое; можно заметить также, что на старте текст почти не движется, а в финале несется со скоростью летящего в пропасть поезда. Мораль этой истории понятна без разъяснения и попадает в самое сердце: как же мимолетна человеческая жизнь, если умещается в одну сложноподчиненную фразу (или между двумя взглядами на водонапорную башню, которая виднеется в окне).

«Обернувшись, ты увидишь на столе воблу на мятой „Правде“, бутылочку пивка и больше ничего, потому что другого не положено на стол, и именно это, по всей видимости, и придется защищать, если завтра война, потому что никакая твоя защита не нужна ни качающейся за окном сирени, ни узкому лучу света, падающему на расщепляющее его стекло, за которым застыло красно-сине-желтое лицо Горького, большого приятеля нашей державы, так и не успевшего описать в своих книгах, как ты и такие, как ты, в спортивных рубашках и белых кепках, с миллионов порогов улыбнутся ей и таким, как она, в простых платьях из ситца в цветочках, и все сразу прояснится, потому что все печальное и непонятное имеет свойство проходить, а жизнь содержит именно тот смысл, который ты придаешь ей сам».

Юрий Сапрыкин, руководитель спецпроектов медиа Кинопоиска:

Один день из жизни сотрудницы троллейбусного парка, такой же однообразный и уныло-слякотный, как был вчера и будет завтра, если, конечно, не замечать странных сбоев в окружающей реальности: то над головой пролетит перепончатокрылая тварь, а то двое встречных работяг затеют разговор о том, что жизнь есть сон. Размеренный ритм рассказа с подробнейшим описанием самых скучных на свете вещей, как в советском производственном романе, успевает убаюкать читателя, но лишь для того, чтобы сильнее хряснуть его по голове ближе к финалу. От неожиданного сюжетного твиста хочется буквально ущипнуть себя за руку, чтобы проверить: а может, и твоя, читатель, собственная жизнь тебе только снится или еще чего похуже? Отметим кольцевую композицию текста, чья последняя фраза возвращает к первой, как в рассказе Набокова «Круг»; кстати, другую отсылку к этому важному для Пелевина автору можно заметить в рассказе «Хрустальный мир», где упоминается полугоночный велосипед марки «Данлоп», проносившийся некогда и по набоковским страницам.

«Наиболее распространенным в Катманду культом является секта „Стремящихся убедиться“. На улицах города часто можно видеть ее последователей — они ходят в глухих синих рясах и носят с собой корзинку для милостыни. Цель их духовной практики — путем усиленных размышлений и подвижничества осознать человеческую жизнь такой, какова она на самом деле. Некоторым из подвижников это удается; такие называются „убедившимися“. Их легко узнать по постоянно издаваемому ими дикому крику».

Игорь Кириенков, шеф-редактор витрин Кинопоиска и Яндекс Книг:

Поначалу «Онтология детства» кажется бесконечно злой аллегорией советского быта по мотивам возвращенной литературы: жизнь как тюрьма, сапог, параша, ватник. Спустя несколько страниц понимаешь: это универсальный шедевр о детстве, которое всегда, в любых обстоятельствах прекрасно и скоротечно, и о свободе, важнее которой ничего нет. В «Онтологии» Пелевин обходится без непристойных шуток и структурных трюков; тут отсутствует пресловутый новеллистический щелчок в конце повествования. Текстура рассказа — чистая суггестивность и высокая печаль. Совсем скоро под властью этого меланхоличного гипноза окажутся читатели «Омона Ра» и «Жизни насекомых», а в русской литературе появится новое большое имя.

«Только потом понимаешь, что переговариваться с Богом нельзя, потому что ты сам и есть его голос, постепенно становящийся все глуше и тише. С тобой, если вдуматься, происходит примерно то же, что и с чьим-нибудь криком, долетающим до тебя со двора, где играют в футбол».

Игорь Кириенков, шеф-редактор витрин Кинопоиска и Яндекс Книг:

Можно ли научно доказать, что деньги липнут к деньгам? А что сверхбогатые люди видят мир иначе, чем мы? И почему в нулевые на счетах у силовиков оказалось так много валюты? «Пространство Фридмана» впервые увидело свет в мае 2008 года в специальном выпуске журнала Forbes. Если называть эту вещь анекдотом, то он у Пелевина среди лучших и самых зубастых. Ну а неологизм «баблонавт» — так автор называет сотрудников спецслужб, которые, исключительно в целях изучения заглавного феномена стали долларовыми миллионерами, — думается, еще получит вторую жизнь.

«Значительная часть современной массовой культуры работает по схеме, которую в профессиональных кругах называют „Мельница-3“: небогатые люди продают совсем бедным свои фантазии о жизни богатых, очень богатых и сказочно богатых».

Игорь Кириенков, шеф-редактор витрин Кинопоиска и Яндекс Книг:

Критик Лев Данилкин как-то писал: Пелевин — «социальный полиглот, одинаково свободно могущий загрузить и развести кого угодно, используя как социально престижные, так и откровенно маргинальные дискурсивные практики». Задача героя его позднего рассказа «Столыпин» (входит в сборник «Искусство легких касаний») — выжить в тюрьме, манипулируя фразеологическими и поведенческими табу, на которых помешаны заключенные; не зашквариться и не стать опущенным и при этом сказать об этом мире что-то важное. На примере криминального арго Пелевин остроумно показывает, как устроена всякая иерархичная лингвистическая система и как легко ее можно взорвать изнутри.

«— Бакланишь ты не по делу, — веско сказала верхняя полка. — Обоснуй.

Плеш коротко глянул вверх.

— Обосновывать не обязан, — ответил он, — потому как… п*****ь имею право. Но пояснить могу.

Черти снизу одобрительно закивали головами — Плеш прошел между Сциллой и Харибдой уверенно и точно: не поддался наезду, но и в отрицалово не ушел. Как и положено умеренно козырному фраеру со второй полки».

Константин Мильчин, шеф-редактор Яндекс Книг:

Две секс-работницы едут домой, их подбрасывают загадочные офицеры на автобусе, флотские пытаются убить девушек, девушки внезапно спасаются, а потом все, абсолютно все оказываются совсем не теми, за кого себя выдавали. Короткий рассказ, в котором есть зависть, секс, покушение на убийство и много мрачного юмора — один из лучших у Пелевина. И один из лучших текстов, описывающих 1991 год; все настолько туманно и непонятно, что даже свой собственной пол и гендер никто не может найти.

«Вкус к дисциплине. Дисциплина и благородство. Дисциплина и честь. Дисциплина как проявление созидающей воли. Сознательная любовь к дисциплине. Дисциплина — это порядок. Порядок создает ритм, а ритм рождает свободу. Без дисциплины нет свободы. Беспорядок — это хаос. Хаос — это гнет. Беспорядок — это рабство. Армия — это дисциплина. Здесь, так же как при закалке стали, главное, не перекалить металл, для этого его иногда отпускают».

Константин Мильчин, шеф-редактор Яндекс Книг:

Ныне покойный террорист Шамиль Басаев, на том момент самый страшный враг России, захватывает Кремль и на месте звезд и орлов развешивает на башнях гигантские папахи. Басаев ждет парламентеров и капитуляции России, но отечественные СМИ моментально доводят ситуацию до максимального абсурда: сперва захват просто игнорируют, а затем, наоборот, начинают освещать теракт столь рьяно, что сама дерзкая вылазка просто теряет весь смысл. Басаев вынужден отступить из Кремля. Один из пророческих текстов Пелевина о всевластии СМИ и о том, что правильная телекартинка важнее реальности: на момент написания рассказа в середине 1990-х это еще не было очевидно.

«Если считать этого небольшого инцидента, эвакуация прошла гладко. Всю дорогу Басаев молчал, а когда машина остановилась у кольцевой дороги, где он и его люди должны были пересесть на КамАЗы, он, по воспоминаниям немногих присутствовавших, повернулся лицом к Москве, поднял кулак к небу, розовеющему от первых утренних лучей, потряс им и закричал:

— Горе тебе, Вавилон, город крепкий!

Говорят, что на его глазах выступили слезы. Стоит ли добавлять, что в последних словах Басаева, очень скоро ставших достоянием гласности, патриотическая печать нашла последнее, окончательное и неопровержимое доказательство его еврейского происхождения».

Константин Мильчин, шеф-редактор Яндекс Книг:

Русский олигарх летит в Америку, чтобы соблазнить Свободу. Вернее статую Свободы. Вернее актрису, которая изображает статую Свободы. В этом ему поможет небольшой наушник, через который помощники будут давать олигарху советы, как лучше охмурять девушку. Да, Пелевин придумал Алису и Siri задолго до их появления. Небольшой текст, в котором безумный сюжет соседствует с зашкаливающим количеством цитат из песен Леонарда Коэна.

«— У меня твои правые радикалы в приемной сидят, — сказал он. — Которые еще в осадок не выпали. И левые радикалы тоже сидят. Правые справа сидят, а левые слева. Понял? А теперь помолчи, лысый. Мне выспаться надо.

— Ты чего, крутой, да? — включился в беседу хозяйственник, наведя на Бориса Марленовича два тяжелых глаза. — Крутой, как Эльбрус? Я таких много повидал.

Где вот только они теперь:

— Во-во, — поддакнул лысый. — Если ты такой ваще вертикальный, чего ты не на собственном „боинге“ летишь?»